Ярость

Лежу на кровати. В комнату через окно – лимонный свет и гул катящихся к центру машин. Вспоминаю недавнюю вылазку к мусорным бакам у дома. Лёха сказал, там водятся крысы. Мы надели налобные фонарики, взяли газовую горелку и отправились в сумрак Гамельна: пьяные, шумные, азартные.

Они копошились и пищали в чреве набитого контейнера… Лёха принялся забавно пинать его носком башмака. Прислушивался, замирал. Потом с ликующими возгласами коптил тугие, будто ивовый прут, хвосты и мерцающие в темноте нервные комья меха. Было немного их жаль, но больше весело. Я представлял, как перевалившись через ограду, они оказывались в лабиринте (знаете, эти расхожие эксперименты из документальных фильмов) и, сломя голову, неслись по коридорам. Инстинктивно, лишь бы не чувствовать жар горелки. Не ради спасения из застенков, наоборот: дабы растянуть экзальтацию скучающих живодёров в пространстве. Пока не лопнет.

Матрас ходит подо мной ходуном как желе. Два часа ночи, а сна ни в одном глазу. Закрываю, тру: появляются цветные пятна. Впиваюсь в одно из них вниманием, слежу как трепещет в пространстве, медленно приближаясь. Круглая красная «хрень».

- Да просто высыпание, подумаешь…
- Ты всё же проверь. Мало ли чего.

Врач был похож на криминального авторитета, насколько я их себе представляю. Властное и сластолюбивое лицо странно диссонировало с унылым интерьером. Мне с первой секунды хотелось что-то вокруг поправить, как бы насыпать прилагательных, скруглить композицию.

- Сделали биопсию. Анализы у тебя неважные, дружок…
- И что это значит?
- То и значит. Будто сам не знаешь.
- Рак?

Огромный перстень на сонно качнувшейся в воздухе ладони. Перевожу: «Бинго, болван! А ты где по-твоему оказался?». Обращаю внимание на резной лакированный стул с высокой спинкой у него под задницей. Корлеоне, кажется, тоже не слишком доволен сочетанием внешнего и внутреннего. Видимо, постепенно пытается привести картинку к гармонии. В следующее моё посещение будет сидеть за массивным столом из красного дерева с шариками из ваты за губой, а, скажем, через год… Стоп! Какой еще год.

- Иди сделай рентген.

Кафкианский коридорчик в метр шириной. Много париков и фальшивой бодрости. Я сижу, стою, хожу из конца в конец, снова сижу. Думаю о Боге. Задыхаюсь. На отвороте расстегнутой куртки что-то вроде QR-кода: квадратик-лабиринт с запутанной системой ходов. В какой-то момент начинаю мысленно следовать по одному из них в поисках выхода. Ничего не получается.

- Вам воду, сок, чай?
- Воду.

Беру стаканчик из рук стюардессы.

- А Вам?
- У Вас есть вода с магнием?

Надо же – Адам Сэндлер. Так просто, рядом со мной. И чего он забыл на Сахалине.

- Извините… Есть только обычная.
- Тогда я, пожалуй, пас.
- Вам не стоит волноваться! И нет нужды повышать голос!
- Но я…

Знаю, что будет дальше. Этот монстр нормальности с гладкой причёской и накрахмаленным воротничком попытается стереть его в порошок. Обычная история. Ему не хватает ярости. Той, что есть во мне. Бурлящей лавы, которая только и ждёт момент, чтобы фонтаном брызнуть наружу. Ярость моя так сильна, что я могу одним движением затолкать эту стерву в небытие, а потом, словно разряд дефибриллятора, выдернуть наружу. Ярость моя способна плавить горы, осушать моря и кастрировать Титанов. Так зол может быть только человек, строптиво искавший повсюду Божий промысел, вменявший людям адекватность, чутко оберегавший правила и законы.

Какая пошлость.

Голову Бога давным-давно срубил и бросил на дно моря тот, кто пуще остальных в него не верил. Теперь этот вздувшийся реликт, обсиженный тихоходками, сновидит наш Мир, насквозь прошитый спазмом ярости и обиды.

Я пытался дружить, мириться, сочувствовать и быть хорошим. Я чистил зубы два раза в день, причёсывался и ложился в кровать не позже десяти, но всё равно очутился в узком коридорчике онкодиспансера, где девушка с гладкой причёской спрашивает, не плохо ли мне, и предлагает стакан воды.

Ярость!
Ярость!
Яркость

сполохов на потолке… Наверное, не могу уснуть из-за них. За окном маячит огромная гора. По влажному асфальту шелестят колёса машин. Слышно, как в соседней комнате храпит Лёха. Я думаю о крысах, лабиринте, о своей писанине. О Призвании, которое год назад, когда от него перестали приходить телеграммы, с помпой похоронил под завалами букв. Об утраченных запахах и людях. Что я делаю на Сахалине?

- Иван…
- Что?
- Вы слышите меня?
- Слышу.
- Пришли послеоперационные результаты биопсии. Не знаю даже… Давайте-ка Вы сделаете УЗИ и КТ с контрастом и принесёте мне описания.
- Всё плохо?
- Я этого не говорил… В любом случае, ждём гистологию.
- Ясно.

Я ходил по вечерам мимо жены, а она ходила мимо меня. Я работал по ночам, а она днём. Мы практически не разговаривали, но так было всегда, поэтому я приходил к терапевтическому выводу, что в её понимании всё недостаточно плохо и прибегать к агрессивному сочувствию рано.

Но это так – ирония. Она переживала. Просто не умела объяснить.

А я пил много кофе и постоянно возвращался к монологу Вани Карамазова. Про пятилетнюю девчушку, замерзающую в отхожем месте, помните? В чём он был не прав? В чём?! И не смейте вываливать на меня из своих благолепных фартучков росные утра, падающие кометы, новеллки о духовном воскресении через боль и хлопья анемон. Бог Ваш безумен и зол.

И тем более гадко осознавать, что тёмное вдохновение, с которым я низвергаю миф о его любви к своим детям, эта моя ярость и презрение – его же безвозвратный подарок.

- Вы как будто не рады…
- Рад.
- А так не скажешь.
- Я много думал в последние три недели. Это выматывает.
- Понимаю.
- Мне нужно приходить еще? На какую-то профилактику или вроде того?
- В этом нет необходимости. С гиперплазией мы Вашей разобрались. Останется шрам на память и только.

Помню, как посетовал жене, что, может быть, это новое проклятие: не обнаружить в себе рак. Ещё худшее наказание. И сам до конца не понимал мотивов сказанного. С одной стороны, я всегда стремился к пошленькой кинематографичности. Мне непременно хотелось разрешения драмы. Но только так, чтобы для неё была наспех создана отдельная вселенная, где я, в качестве гостя, увижу, как меня оплакивают, затем вынырну наружу, смахну вселенную в урну и вернусь к обычной жизни. С другой… Что такого удивительного я обрёл? Возможность дальше блуждать по лабиринту, в котором с самого начала не было выхода?

Сполохи на потолке и звон колокола сквозь редеющий сумрак. Чувствую тошноту. Кажется, что сначала через десять минут, потом через минуту, и, наконец, сейчас, прямо в этот миг, в окне появится горлышко горелки и примется поливать комнату пламенем. Всё дотла: исписанные клочки бумаги, красивую лампу с кокетливо изогнутой ножкой, залапанные очки в пластмассовой оправе и меня, наполненного до краёв бурой, как стены в кабинете Корлеоне, кашицей мыслей.

Я встаю с ногами на стул.

- Требую последнее слово!

Поворачиваюсь к окну, слышу, как в комнату через щель под дверью с писком и скрежетом пробираются комья сырого меха. Возня их перемешивается со звоном колокола и Лёхиным храпом.

- Итак, последнее слово…

Ваши стихи отвратительны. Ваша проза отвратительна. И эти собрания, на которых вы утешаете друг друга в своей бездарности, отвратительны! Отвратителен стоящий в пять утра на балконе с папироской сноб, нацарапавший грошовую оперку и думающий, что он – особенный, не такой, как они. Отвратительны пожирающие эту прогорклую гармонбозию ценители вашего творчества, и ценители этих ценителей, охающие: «ну что у него за отменный вкус!».

Я отвратителен сам себе, потому что описанное выше, – и есть силуэт моей тщеславной перепуганной душонки.

Есть только одно произведение, которое должно быть и будет прямо сейчас написано. «Евангелие от Ивана». Слушайте:

«Я стою в узком коридоре онкодиспансера и близок к тому, чтобы обоссаться от ужаса, потому что не могу понять, как это вдруг меня, любимчика милосердного Бога, через год-полтора не станет».

Вот и вся литература. Нечего больше писать.

Иван Ливицкий, 2023

Сертификат Поэзия.ру: серия 1514 № 176886 от 08.09.2023

0 | 0 | 135 | 28.04.2024. 18:00:58

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []