СОДЕРЖАНИЕ:
- О чём шумишь предутреннее море…
- Закатом залитый Форос…
- Тихо. Колокол спрятал язык…
- Сияет — море долгожданно…
- В утреннем перламутре…
- Растаял силуэт песочного дворца…
- Дайте время, дайте место…
- Властно восходит волна на отступающий берег…
- Море — с пеною, будто пивною…
- Хорошо лежать на пляже…
- Войдёшь в толпу…
- Когда, в очертаньи невнятном…
- За сталью морскою…
- Женщина пахла рыбой, водорослями и солью…
- День ото дня всё глуше крики чаек…
- Солнце. Время течёт…
- За волной волна грядёт…
- Здесь порт пяти морей…
- Прилив к ночному часу приурочен…
- Стольный город почти невменяем…
О чём шумишь предутреннее море… с каймою горизонта посветлевшей —
с ней, как-то симпатичнее, домашней — солёный ветер негой лы́бит губы,
белокочанным привкусом надежды, степным полынно-тминным ароматом
бодрит и ненавязчиво дурманит. А горизонт всё ширится — исчезли
границы: где — явлений непостижность, где — дважды два житейских аксиом??
Но, что-то сбило… на́хрен — ось сознанья.
В тревожном, суетливом беспорядке цепляются эмоции за мысли:
эмоций много, с мыслями сложнее — их просто тучи, и гудят, как мухи —
на всех эмоций явно не хватает — и мысли разрывают их на части,
столь мелкие, что как-то даже стыдно эмоцией назвать ошмёток жалкий.
Сквозь решето ума они цедя́тся, в фильтрованном осадке оставляя
неуловимое, чуть брезжущее, “я”. Но как же выбрезжить ему,
когда пытливо взираешь на него недоуменно:
когда б уйти в себя — в которое из двух —
в которое гляжу? В то, что взирает??
О, бытия беспечное застолье… замешкался —
и кубком обнесён! О, вытрезвленный звон порожней тары!
Ты слышишь ли его, глухая вечность??
Лишь море галькой шелестит неспешно…
Лишь шёпот камня — свеж и невесом.
Закатом залитый Форос…
Прозрачный вечер, жизнью полный.
Чуть пахнут горькой солью звёзд
ультрамариновые волны…
Белеет парус… Вот уж нет! —
он розовеет, багровеет…
Стыдливых красок меркнет свет…
О, ночь природы волн сильнее!
Они, незримые, шумят,
с беспечной магией прибоя
знакомя слух,
но лишь темнят,
хоть говорят
без перебоя…
Тихо. Колокол спрятал язык.
Всё тускнеет: и берег, и море…
Позолота пустых колоколен,
и — кресты на могилах простых…
К туче клонится солнечный лик —
неказист, по-сиротски бездолен.
Ветер, ласков и самодоволен,
чуть небрежно коснулся гвоздик.
Здесь природы и зов, и закон.
Ну, куда от влюблённости деться?
Ветер пахнет корицей и детством
за окном, что распахнуто в сон.
Сияет — море-долгожданно —
в зелёном лепете апрель.
Вспорхнула к солнышку с дивана,
как мотылёк, “мадмуазель”.
Уж ждёт её давно — подружка
листа капустного — козель:
она большая побирушка,
опять с утра бодает дверь.
— Тебе, козель, пойдет панама,
духи французкие — «Шанель»
я одолжила их у мамы,
но, подарю тебе, мой зверь!
Мальчишка глупый, как лягушка,
в траве затих, как коростель, —
смеётся рыжая макушка:
цветок пушистый — Лёли-Лель.
А воздух — кинопанорама! —
хрусталь и хрупкая пастель.
Чернеет кот, как фортепьяно;
играет флейтой стрекозель;
верблюды бродят в босоножках,
жуя печенье, пьют коктейль;
бредёт с метлою бабка-ёжка…
страна родная — Коктебель.
В утреннем перламутре зазажужжали пчёлки,
в неба и моря створки втиснулся горизонт —
доброго дня моллюска будем пасти на пляже,
в этой полоске узкой — даже есть рыбий зонт!
Мы робинзоны утра, рыцари, флибустьеры,
вечера тамплиеры, звёздные рыбари и...
ох, тяжела нагрузка — подстерегут химеры —
с ними сразимся смело... ты на меня смотри!
Растаял силуэт песочного дворца.
Волнуют волны мраморность заката…
Горы теплолюбивой нагота,
раскинувшей на мили телеса…
И с вечностью она запанибрата!
А дети-валуны лежат в кустах
и входят в море группами захвата.
Но море не сдаётся просто так
(особенно — в таких, как здесь, местах),
круша волной песчаник ноздреватый…
Улыбки вольной птичий парафраз…
Для пляжа даже став аляповата,
взмывает чайка, изменив окрас,
наглея, розовея на глазах…
Ещё чуть-чуть — созреет для плаката:
“Сгорая, мир спасает красота!”.
Вдали погас последний луч заката,
впадая в элегический экстаз…
Но свет ещё играет на крестах
антенн — как бы назвать его? —
фрегата!..
Дайте время, дайте место,
дайте фабульную нить,
дайте музыку, Маэстро!
И кораблик — плыть да плыть.
............................................
...Будут звёзды, чайки, чайник,
камбуз, кок, луны рогалик,
и «фок-мачта», и «бушприт»,
«брудершафт», попутный бриз,
капитан, компот, старпом,
свет планктона за бортом,
и шампанское в разлив,
и романсовый надрыв,
ах, банановый залив
так красив.
— Эй, чего вы там застряли!
— Эй, вперёд, пора отчалить!!
— Эй, — скорей, живей — пошли!!!
Кто остался на причале —
не увидит край земли!!!!
..........................................!
...........................................!!
............................................!!!
Ну и музыку задали —
извиняюсь, «моветон».
Ох, и фабула, На-чаль-ник!
«Кес-кесе»? Ну да: «пардон».
Никаких-таких игрушек,
понимаешь ли... Как жить? —
лишь сплошная туша суши
простирает рубежи.
А куда, скажите, деть-то
жизни шёлковую нить,
лишь лоскутик синий —
детство...
Буду белый парус шить!
Властно восходит волна на отступающий берег…
и затихает у ног влажного лепета вздох.
Паузу полнит сполна ровный смеющийся шелест
елей, опутанных хмелем, верб, золотистых осок.
Траурный отсвет — живой силой таинственной греет
парус листвы золотой: осень — ковчег в мир иной.
Шёпотом смерть говорит, с жизнью шаги соразмерив,
зримо парит над волной, звук обручив с тишиной.
Море — с пеною, будто пивною;
берег — вобла, пивные бутылки,
всякий хлам, что брезгливой волною
ночью выброшен, груди, затылки,
попы — потные люди — соль пляжа,
чьи сердца на пластмассовой вилке…
это так — клевета для коллажа —
скука: жрать, да лежать на подстилке.
Хорошо
лежать на пляже
и читать
любую лажу.
Цветоформы оттеняют
текст,
контексты уплотняют
фон —
эк-с-таз! —
небесно-синий
в напряженьи белых линий.
Слово —
«эк-зи-стен-ци-аль-но» —
очень выглядит нормально:
обрело
масштаб, глобальность,
соц. контекст, монументальность,
сохраняя инфернальность,
излучает сексуальность.
Горизонт преобразился:
книга друг —
я убедился.
Войдёшь в толпу… Ну, что тут скажешь —
снимаешь белые штаны,
рубашку белую, и даже…
Так что — тут все обнажены.
Нет шума шин. Лишь пальм плюмажи.
Все мысли ленью сожжены.
О, пляж — о, диктатура ляжек!
Здесь гибли — лучшие — умы.
Когда, в очертаньи невнятном,
выходит на берег волна —
бледна, солона, неопрятна,
но, радужной пеной пьяна —
не жаль мне её...
что она...
у моря таких —
да-с —
сполна,
а здесь, вот сейчас, угасает
беспечности преданный день
и, мне столь любезная тень,
что с новой волною играет...
За сталью морскою,
под неба свинцом
дрожащею нитью прошит горизонт.
Барашки волны чьи-то ищут следы
в песке,
умирая на кромке воды.
Осок жестколистья разбуженный сон...
О, жёлтая осень с прозрачным лицом!
Забудешь ли,
твой ускользающий взгляд?
И губы, что вкусом рябины горчат.
Женщина пахла рыбой,
водорослями
и солью.
Женщина пахла морем,
это понравилось мне.
— Хочешь, — она спросила, —
мы поплывём и вместе
лунной дорожкой этой
выберемся к луне?! —
Властно переспросила:
— Хочешь?
Моё молчанье
было почти согласье,
было почти что звук.
Даже не сбросив платья,
быстро шагнула в волны,
не оглянувшись даже,
медленно поплыла.
Вот уже третьи сутки компас в песке ищу я,
тупо смотрю на ласты, трогаю акваланг…
Это её подарок, это моя надежда.
Только инструкция — где же?
В море с собой взяла.
День ото дня всё глуше крики чаек.
Сырой туман все звуки поглощает.
Всё тише поступь времени.
Неслышно
приходят и уходят вещи, люди…
У них нет тени.
Только осязанью
я доверяю.
— Стало быть, не призрак, —
я говорю себе,
погладив кошку,
потрогав ветку
и — твою улыбку…
— Вот наш автобус с ясными глазами,
что перевозит души сквозь туман.
Солнце. Время течёт.
Лечит или калечит?
Где тот гамбургский счёт?
Человек не перечит.
Он лежит, как лежал, —
огуречик на пляже,
и малиновым стал
от предплечий до ляжек.
На песчаной бахче
возлежат и другие,
как и он, вообще
абсолютно нагие.
Дар, а может — удар.
Знать бы, что ожидает.
Этот — молод. Тот — стар.
Ветер книгу листает.
Как запечный сверчок,
как беспечный кузнечик,
как печник-старичок,
мастер дымных колечек,
каждый сам создаёт
эфемерное нечто
и надеется, что
где-то рядом с ним — вечность.
Высоко-высоко
самолёт в небе тает.
И растаял
легко…
Так душа отлетает.
За волной волна грядёт
и, целуя бледный берег,
умирает. Кто сочтёт…
а вдали — зыбей веселье.
Как бегут они — смеясь —
волны жизни озорные,
изумрудясь, серебрясь,
вольной силой налитые.
Весь огромный океан —
их игрой ошеломляем,
ликовнием их пьян,
им — радушнейший хозяин.
Но они — бегут, бегут…
молоды, нетерпеливы —
словно знают, что найдут
цель всей жизни торопливой.
Как безумен их разбег —
вздох убийственного счастья:
"Вот он — вот желанный брег…"
Удержать волну нет власти.
Здесь — порт пяти морей!
Крута земля!
Отдашь концы, бросая якоря.
Звезда морская с гордого Кремля
торжественно взирает:
— Во, где я!
Гори, моя звезда! Из бездны дней
морское осязание ночей
верни моей душе. И вообще,
красавица моя, тебе ж видней:
Что кровь моя солёная — твоя!
Щекочет сердце рыбья чешуя.
На теле встали дыбом волоса.
Кислотный дождь — что божия роса.
Мне даже дым густой не ест глаза.
Меня не тронет детская слеза.
Живому человеку не родня,
сам не пойму — ни рыба, ни змея —
одно лишь точно знаю: я — не я!
В волне змеятся купола Кремля.
Молчат, качаясь с ней, колокола.
Кричат вороны. Воет пёс, скуля:
— Солёный лёд, солёная земля...
Прилив к ночному часу приурочен,
в согласьи с широтой и долготой,
но, за отсутствием морей, сосредоточен
здесь — в городке — подспудной маятой.
Волной подъёмной — лунным вдохновеньм,
разладив связи сердца с головой,
навстечу — как бы даже — неким приключеньям
выносит всех, кто — хоть чуть-чуть — живой.
Фигур людских бездумное скольженье,
касанья прикровенные тене́й —
тене́й растительных телодвиженья
намного ли — изящней, и нежней…
Никто не знает сам чего он хочет…
пёсьеголосый зве́рик — сам не свой —
остатком го́лоса скулит в утробе но́чи,
луну слизнув с булыжной мостовой.
Стольный город почти невменяем…
люд окраины глуше живёт —
умолкаем с последним трамваем.
Вот чего — эта комната — ждёт!
...............................................
Трёхмачто́вый фрегат, напрягая
паруса, в лунном свете плывёт —
в ночь, подчас, и гравюра простая
своеволья — улёт — познаёт.
Отсвет улицы… Вьюгой обвиты —
здесь, в каюте на том корабле, —
звёзды, пыльною рамой прикрыты,
задыхаются в плотном стекле.
Чую, сердце сдавивший мне камень,
и на палубу тихо кладу —
легче так — управлять парусами,
неминучую чая беду.
