Э. Горюхина Почему я враг?

Автобус шел из Назрани в Грозный через Серноводск.
Вдруг по лицам сидящих пробежала тень. Лица посуровели.
Мусульманин сложил перед собой ладошки. Началась молитва.
Автобус превратился в натянутую струну.
Моя соседка Тамарочка со страхом взглянула на мою беспечность:
«Так нельзя, ты умрешь».
Она напряженно и мучительно вглядывается в дорожную даль,
я упорно продолжаю ничего не видеть.
Через несколько минут я увидела мчащийся на бешеной скорости бэтээр.
Моторы ревели. Ветер рвал остаток российского триколора.
Наверху, цепью привязанная к флагу, стояла огромная кавказская овчарка
и лаяла во всю силу своих возможностей.
Российские мальчики навеселе обдали нас матом,
и боевая машина резко повернула с трассы влево.
Автобус вздохнул. Началась молитва — благодарение с размягченными слезами

Средняя школа № 3 Ачхой-Мартана.
Среди учителей немало русских.
Нина Николаевна Макаренко — мой ангел-хранитель на десять дней.
Денис — сын Нины. Студент Грозненского педагогического.
Яша — муж. Милиционер. Кинолог. Охотник. И мы с Ниной.
Нина преподает русский язык и литературу.
— Ты представляешь мое состояние, когда российские солдаты вошли в наше село?
Я вижу родные лица. Русские. Мне хочется им помахать рукой.
Помню, я начала улыбаться, а потом, как током, меня прожгло: а где я сейчас стою?
Стою с людьми, с которыми прожила жизнь. Их ведь тоже я оскорбить не могу.
Солдаты долго шли. Их было много. Это шамановцы шли, их снимал Невзоров.
Они шли на Бамут.
Молоденькие солдатики пытались рассмешить детей, строили им рожи.
Лица детей были суровые, как у взрослых.
Один солдат при входе в село материл жителей.
Другой вступил в потасовку, его тут же оттащили, чтобы не подвести село.
Колонна была очень большая.
Самое тяжкое испытание — быть среди чужого народа и знать,
что твой народ с ним ведет войну.
Ниночка, как многие русские, верила, что Россия не тронет своих, а спасет.
Не спасла.
— Я не могу слышать, когда о каком-нибудь народе говорят окончательно.
Одни чеченцы рвались ко мне в дом ограбить и убить нас.
Другие чеченцы спасли нас.
Ведь вы хорошо знаете нашего директора?
А помните строителей, которые в прошлом году школу ремонтировали?
Хасмагомет чувствовал, что тучи сгущаются, просил российских строителей уехать.
Но они классные специалисты. Им хотелось проверить всю технику, и они задержались.
Их выкрали. Хасмагомет знал, кто это сделал.
Напрямую пошел к похитителям. Требовал вернуть рабочих.
Когда понял, что не отдадут, сказал им все, что о них думает. Его избили.
Переломали ребра. Долго болел.
Вы не спрашивайте его об этом, он не любит вспоминать.

Хаджи-Мурат выписывает пропуск на Бамут.
Я поеду с Хасмагометом в его крошечной машине.
Остаются последние указания коменданта:
Не отпускать русскую от себя. Следить за «растяжками».
Не входить на территорию домов.
Я попала в Бамут в день, когда жители Бамута получили разрешение войти в село.
И они шли. В стоптанных тапках, потрепанной одежонке.
Подойти к своим домам близко было опасно.
Одни останавливались у дороги и долго вглядывались в то, что было домом.
Другие присаживались на корточки у дороги и продолжали сидеть неподвижно.
Свидание с домом было столь мучительным, что почти все жители,
кто пришел в то утро в Бамут, покинув свой дом,
направлялись к центру села, словно сговорившись.
Многие увидели друг друга впервые после сдачи Бамута.
Узнавали друг друга. Обнимались. Сдержанно плакали.
По случайности я оказалась в центре толпы. Всем было ясно, что я русская.
Они видели меня, но не удостоили внимания. Им было не до меня.
У них не было дома. Погибли близкие. Уничтожен скот.
У них появились могилы на чужом кладбище, родовое оказалось заминировано.
Когда им надо было обняться с тем, кто стоял за моей спиной,
они молча обходили меня, как обходят неодушевленный предмет.
В глазах не было ни злобы, ни мести, и, уж конечно, не было любви.
Так я стояла несколько минут, сжавшись в комок.
На здании школы аршинными красными буквами было начертано:
«В наследство вашим детям».
Махмуд-Гирей - строитель.
Тридцать лет своей жизни работал в Алтайском крае, в районе Троицкое.
Заслуженный строитель. Прекрасная русская речь.
Один из тех чеченцев, которые никогда не мыслили своей жизни без России.
Еще на Алтае, в Троицком, он увидел однажды свой дом в программе «Вести».
Это был репортаж о взятии Бамута.
Говорили так, словно взяли Берлин. Он узнал свой дом.
Над ним водружали российский флаг.
— А до этого какой флаг был над моим домом? Какой? Почему я оказался враг?

— Вся школа осталась на второй год, — шутят в учительской школы села Самашки.
Школы нет. Ее сожгли. Дети учатся в здании предприятия, которого тоже нет.
Стены выбиты. Полы выщерблены. Классных досок нет.
Мела нет. Учебников — тоже нет.
Учителя тем не менее в сборе. Не получают ни копейки. Учат детей.
Русскому языку и русской литературе в том числе.
Одна из них — Анна Эльжуева. Красивая. С большой внутренней силой и достоинством.
— Понимаешь, у меня молодой муж. Ему сорок семь лет. Ни в каких боевиках не состоял.
Но когда начался этот ужас с паспортизацией, я поняла,
что должна спрятать его и моих мальчиков.
У меня два сына. Одному двадцать, другому — шестнадцать. А как?..
Сидим в подвале. Забегают федеральные солдатики с криком:
«Прячьтесь! Контрактники идут!»
Не успели. Вывели из подвала и всех мужчин поставили к стенке.
Велели руки заломить за голову...
Да, там одна жуткая история в подвале была.
Брали парня. Совсем мальчик. Сестра легла на него и кричала:
«Стреляйте в меня! Пуля останется со мной!»...
Не помню, чем все кончилось. Не помню.
Ну так вот. Женщин — в одну сторону, мужчин — в другую.
Ждут приказания. А уже идет вой: это женщины криком кричат.
Только мужчинам прикажут отойти — женская толпа в рев.
Вижу, мои мальчики стоят спиной к нам...
Заявляется один, который главный. Слышу: «Расстрелять»...
Понимаю, что это относится к моим. Вижу того, кто их повел.
Тут началось: я висну на исполнителе. Буквально. Хватаю его за руку.
Не даю автомат вскинуть. Он от меня отпихивается.
Слышу, главный приказал вывести наших за сарай.
Хорошо помню, что ему нравилось произносить это слово: «Расстрелять».
Или мне так тогда показалось.
Вывели мужчин за сарай, и тот, второй, на ком я висела, быстро оторвался от меня.
А я бегу. Догнать не могу.
Мне почему-то казалось, что если я отведу выстрел, он никогда больше не прозвучит.
И вот между нами несколько метров. Он вскинул автомат. Палец на курок. Выстрел.
Смотрю и вижу, что мои мальчики стоят, а контрактник с автоматом упал.
Сначала я решила, что сошла с ума. Я ведь слышала выстрел.
Мне показалось, что я вижу то, что хочу увидеть, а не то, что есть.
Но контрактник лежал мертвый. Мои мальчики стояли. Все трое.
Не сразу поняла, что его выстрел упредили боевики.
Они в него стреляли, и он упал замертво, а наши не понимали, почему еще стоят.
Спаслись мои мужчины.
Но это мое сумасшествие... Оно со мной. Всегда, неотступно.
Ты спрашиваешь, как мы живем после этого?
Раз нас оставили живыми, живем. На этот раз оставили живыми.

Чеченские учительницы рассказывают о последнем штурме Самашек 15 марта 1996 года.
Как и при первом штурме, самолеты кружились над селом.
Ревели орудия, толпы людей шли на Серноводск.
Голова этой колонны была в Серноводске, хвост — в Самашках.
Вдруг начался вой, крики, слезы. Толпа зашевелилась. Люди шли обратно.
Оказалось, что на пропускном пункте забирают всех мужчин,
в том числе и самых молодых.
Из-под мышки матерей рвут детей и гонят в сторону.
Всем ясно, что гонят в фильтрационные лагеря, откуда не возвращаются.
А если и возвращаются, то инвалидами на всю жизнь.
Толпа хлынула назад, в Самашки.


Серижа, мать моих знакомых учительниц, провожает меня в Ачхой-Мартан.
Стоим на окраине села.
Здесь несколько месяцев назад она стояла со своими детьми.
Танки, солдаты, беженцы из других сел. Мучительное ожидание штурма.
Они уже знали по опыту первых двух штурмов, что будет бойня.
Вот отсюда, с этого места, их погнали, как скот, в Давыденко.
Сейчас Серижа пронзительно быстрым взглядом оценивает ситуацию:
— Ах, Эльвира, почему ты не села? В той машине старый человек сидел.
Он ошибки не допустит.
Ждем машину со старым человеком. Дождались.
Чеченец, правда, едет не в Ачхой, а ближе — в Шарой.
Я, дурная голова, подсаживаюсь, не предполагая, как буду выползать из Шароя.
— Старый человек придумает, — прощается Серижа. И долго-долго смотрит мне вслед.
На развилке дорог старый чеченец ссаживает своих женщин.
Они пойдут пешком до Шароя. А я еду, стало быть, до Ачхой-Мартана? Так и есть!
Он довозит меня до самого центра.
Я пытаюсь всунуть десять тысяч рублей, но старик качает головой:
— Я плохо тебя довез. Обязан был привезти с женщинами к себе в дом. Накормить. Напоить. Только потом увезти домой.
Война принесла много бед в семью старого чеченца.
Он никак не возьмет в толк, за что этот кромешный ад на земле. За какие грехи?
На прощание он говорит мне, что Аллах ограничил нас смертью,
но мы забыли об этих ограничениях. Покусились на Бога.
Вот от этого все и идет.

1997

Мариян Шейхова , 2011

Сертификат Поэзия.ру: серия 1349 № 85928 от 07.03.2011

0 | 2 | 1980 | 18.04.2024. 11:19:54

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []