Морис Роллина Морг и др., 192-199-е.

Морис Роллина Женские слёзы (Песня влюблённых), 192-е.
(Перевод с французского).
Посвящено Жоржу Ландри*.

Наши слёзы стекают в гробницу.
Наши вздохи летят в темноту.
Звуки жалоб идут в пустоту,
словно плач голубицы.

Всё летит, чтобы вспять воротиться.
Что осело, то снова в лету.
Наши слёзы стекают в гробницу.
Наши вздохи летят в темноту.

Надевая на нас власяницы,
с наслажденьем гася в нас мечту,
смерть - всегда на посту,
чтоб в нас новой любви не родиться.
Наши слёзы стекают в гробницу.

Maurice Rollinat La Chanson des Amoureuses, 192-e.
A Georges Landry*.

Nos soupirs s’en vont dans la tombe
Comme des souffles dans la nuit,
Et nos plaintes sont un vain bruit
Comme celles de la colombe.

Tout prend son vol et tout retombe,
Tout s’enracine et tout s’enfuit !
Nos soupirs s’en vont dans la tombe
Comme des souffles dans la nuit.

C’est toujours la mort qui surplombe
Le nouvel amour qui seduit,
Et pas a pas, elle nous suit
Dans la volupte qui nous plombe.
Nos soupirs s’en vont dans la tombe.

Справка.
*Жорж Ландри (1848-1924) - человек, слывший за своего в артистических и литературных богемных кругах в 80-е гг. Он служил бухгалтером в торговле бельём
"Hayam et fils". Хозяева фирмы были известны как коллекционеры картин Гюстава
Моро. Бухгалтер интересовался литературой. В салонах, где блистал Барбе д'Оревилли,
Ландри был при нём в качестве преданного друга и добровольного секретаря. В последствии дружба дала осечку. Ландри какое-то время дружил и переписывался с Леоном Блуа, с Жорисом-Карлом-Мари Гюисмансом. Потом дружил с Ф.Коппе. Барбе д'Оревилли посвятил Ландри стихотворение "Сид". В новелле "Froleur compatissant" он описал Ландри в качестве прототипа героя. Также поступил Леон Блуа описав Ландри под именем Leverdier в романе "Desespere".

Морис Роллина Песня любовника, 193-е.
(Перевод с французского).

Я хороню тебя навек,
мой идол, в памяти зарытый,
слащавый, из души изжитый,
ложись на лёд, забейся в снег !

Пусть не приходит на ночлег
ко мне твой твой дух, ещё не сытый.
Я хороню тебя навек,
мой идол, в памяти зарытый.

Я - не безвольный человек
и стану сам себе защитой.
Чем быть рогатым волокитой,
мне лучше жить без пошлых нег.
Я хороню тебя навек.


Maurice Rollinat La Chanson de l’amant, 193-e.

Je t’ensevelis pour jamais,
Idole si mievre et si fausse :
Dans l’oubli j’ai creuse la fosse
Oblongue et froide ou je te mets.

Ne crois pas que sur mes sommets
Jusqu’a moi ton spectre se hausse !
Je t’ensevelis pour jamais,
Idole si mievre et si fausse.

Je suis tout seul au monde, mais
Contre moi-meme je m’adosse,
Et l’ascetisme que j’endosse
Me revetira desormais :
Je t’ensevelis pour jamais.

Морис Роллина Погребение, 194-е.
(Перевод с французского).
Посвящено Марселю Фукье*.

Звонили в дверь. Открыл. Там некто недвужильный -
белёсый человек с длиннющим сундуком.
Он формою своей - увы ! - был мне знаком.
"Вот, сударь, гроб для вас", - проговорил посыльный.

Я мёртвое лицо омыл слезой обильной.
За стенкою сосед скрипел своим смычком.
В зал пара чёрных блуз протопала гуськом.
Запел щегол. "Вот чёрт ! А запашок-то сильный ! -

сказал один всердцах. - Готов ли ты ? Берём !"
Другой сказал: "Ну-ну !" Они взялись вдвоём
и труп сложили в гроб - спасибо им ! - без брани.

Мне долго не забыть пропитый этот бас.
Носильщик приподнял рукою угол ткани:
"Хотите ли взглянуть в лицо в последний раз ?"

Maurice Rollinat L’Ensevelissement, 194-e.
A Marcel Fouquier*.

— On sonna fort. J’allai bien vite ouvrir la porte,
Et je vis un grand coffre horriblement oblong
Pres duquel se tenait un petit homme blond,
Qui me dit : « Monsieur, c’est la biere que j’apporte. »

Et je baignai de pleurs la pauvre face morte,
Tandis que les porteurs entraient par le salon.
Au dehors, un voisin raclait du violon,
Et les oiseaux chantaient : — « Diable ! l’odeur est forte ! »

Dit l’un des hommes noirs. — « Y sommes-nous ? — Vas-y ! »
Repliqua l’autre. — Helas ! Et le corps fut saisi,
Et l’on allait fermer la boite mortuaire,

Quand tous deux, avec une inoubliable voix,
Me dirent en pincant l’un des bouts du suaire :
« Voulez-vous le revoir une derniere fois ? » —

Справка.
Марсель Фукье - разносторонний и очень активный журналист, художественный и
литературный критик, постоянно рецензировавший театральные спектакли и выставки
картин. Он обращал особое внимание на творчество независимых художников. (1886-87
гг.). Наиболее известная его работа - трёхсотстраничная книга с посвящением Полю Бурже, где критик поместил очерки о 27 выдающихся деятелях современной ему
культуры: прозаиках, поэтах, композиторах и историках: "Profils et Portraits", издание
Альфонса Лемерра, 1891 г.
Мориса Роллина среди обрисованных там фигур нет, но зато, с упреждением выхода в свет "Трофеев" Жозе-Мариа де Эредиа, заранее предречён его будущий успех и неожиданно яркая мгновенная слава, а в очерке, посвящённом Шарлю Кро, подчёркнута необычайная разнообразная одарённость этого изобретателя и поэта, с его задатками учёного и артиста, отдана справедливая дань своеобразию и обаятельности его личности и высказано глубокое сожаление о его несчастливой судьбе. Интересно и многое другое, сказанное о других лицах.

Морис Роллина Гроб, 195-е.
(Перевод с французского).

Держа свой метр, столяр вошёл и вытер лоб.
Спросил: "А где же тот, кому заказан гроб ?
Я должен посмотреть и снять размеры с трупа".
Потом, когда проник подальше в глубь халупы,
увидел там топчан с лежавшим мертвецом...
Запятнанным сукном он был укрыт с лицом.
Под тряпкою едва виднелись очертанья.
Торчала лишь рука. Над ним, в презлом жужжанье,
повисла стая мух, взметнувшись сгоряча.
На стуле оплыла сгоравшая свеча,
и только этот свет позволил постепенно
получше рассмотреть волнующую сцену.
На корточках в углу, почти что нагишом
рыдала женщина с сосущим малышом.
О, как был жалок вид той горестной супруги !
А жадный мальчуган, старательно, в натуге,
кусал худую грудь, готовый растерзать.
Сгибаясь и дрожа, едва держалась мать.
Взгляд смутен. Зелена. В корявых пальцах спазмы.
А в комнате плывут зловонные миазмы.
В ней едкий трупный гной, который день подряд,
всё гуще испускал в пространство вредный яд.
Заразный этот дух так в воздухе и плавал !
Не выдержал столяр: "Побей меня сам дьявол !
Неслыханная вонь. Хоть вешай в ней топор !
Вы здесь храните труп и живы до сих пор ?
Чёрт побери ! Крепко ж сердечко в вас, гражданка !
Я по три гроба в день, не положив рубанка,
из дерева творю, как платье шьёт портной.
Не важно для кого. Пусть будут муж с женой.
С распутницы любой и с девственной овечки
я запросто сниму размер при тусклой свечке.
Я нужен богачу. Меня зовёт бедняк.
Я вхож в поповский дом, как вхож в любой бардак.
За двадцать лет встречал я всякие останки,
но падаль, как у вас, не снилась и по пьянке.
Пусть кто-нибудь другой хоронит этот тлен !
А бедная вдова, не приподняв колен,
ответила ему, устав, почти беззвучно:
"Ну, что ж ! Я гроб собью сама, собственноручно !"

Maurice Rollinat La Biere, 195-e.

Le menuisier entra, son metre dans la main,
Et dit : « Bonjour ! Celui qu’on enterre demain,
Ou donc est-il ? Voyons. Je viens prendre mesure ! »
Et comme il s’avancait au fond de la masure,
Il vit sur un grabat sinistre et depouille
Le mort couvert d’un drap ignoblement souille.
Vaguement sous la toile on devinait des formes ;
Un bras sortait du linge, et des mouches enormes
Volaient avec fureur tout autour du chevet.
Sur une chaise usee un cierge s’achevait,
Sa lueur expirante eclairait le cadavre
Et laissait entrevoir cette scene qui navre :
Accroupie a l’ecart, bleme et nue a moitie,
Une femme pleurait en silence ; — Oh ! Pitie,
Pitie pour le chagrin de cette pauvre epouse ! —
Tandis que son enfant, implacable ventouse,
Mordillait son sein maigre et lui sucait le sang.
Ce petit corps chetif se tordait fremissant,
Les doigts crispes, l’oeil blanc et la figure verte :
La puanteur soufflait comme une bouche ouverte,
Et l’apre canicule en pleine irruption
Epaississait encor l’horrible infection.
L’ouvrier suffoque recula vers la porte
Et dit : « C’est effrayant ! Que le diable m’emporte
Si jamais j’ai senti pourriture a ce point !
Quoi ? Vous gardez ce corps et vous n’etouffez point ?
Sacrebleu ! Vous avez le coeur bon, citoyenne !
Moi je fais tous les jours trois cercueils en moyenne :
L’habit de bois et dont les boutons sont des vis,
Je le mets a chacun, au pere comme au fils,
Aux riches comme aux gueux, aux filles comme aux vierge,
Et j’aune mes longueurs a la lueur des cierges.
Oui, puisque tout le monde a besoin de mon art,
Je vais du presbytere au fond du lupanar ;
Eh bien ! depuis vingt ans que je fais ma besogne,
Je n’ai pas encor vu de pareille charogne !
La fera qui voudra, sa biere, entendez-vous ! »
— Et, sans lever les yeux, la pauvresse a genoux,
Bleuatre de fatigue et de douleur supreme,
Repondit simplement : « Je la ferai moi-meme. »


Морис Роллина Морг, 196-е.
(Перевод с французского).
Посвящено Маллату де Буссилану.

Здесь сразу никнут все восторги:
убитый, найденный в петле,
Утопленник - потом все в морге
лежат на мраморном столе.

В ужасном зале постоянно
витают страхи и беда,
шумят нечищенные краны,
бежит холодная вода.

Висит под сводом, без порядка,
тряпьё окончивших житьё,
дрянное, пахнущее гадко,
на диво пёстрое шмотьё.

Обезображенные лица,
раздробленные позвонки,
пустые чёрные глазницы,
разворошённые кишки.

Когда посмотришь на гримасы,
подумаешь, не Ад ли тут.
Подобного гнилого мяса
и грифы в клетках не клюют.

От ужаса придёшь в смятенье:
в их внешности - предсмертный страх,
растерянность и угрызенья,
скрывавшиеся в их сердцах.

Они лежат оцепенело.
Глаза их смотрят в никуда,
и будто там вопрос: "В чём дело ?
Как мы попали вдруг сюда ?"

Здесь блудодейки, прихожанки,
жильцы дворцов, жильцы лачуг,
и горожанки, и крестьянки,
здесь попрошайка и барчук.

Любой, чьё имя неизвестно,
хоть нищ, хоть в чине пребольшом,
лежат здесь рядом, им не тесно,
как есть, в крови и нагишом.

Для посторонних тут потеха.
Смотря на этих, неживых,
иные давятся от смеха
и вздор несут - но не о них.

А я хожу, как одержимый.
Смотрю. Не отрываю глаз,
всегда с печалью нестерпимой.
Бедняги ! Я скорблю о вас.

Maurice Rollinat La Morgue, 196-e.
A Mallat de Bassilan*.

Ceux que l’oeil du public outrage,
— Noyes, pendus, assassines, —
Ils sont la, derriere un vitrage,
Sur des lits de marbre inclines.

Des robinets de cuivre sale
Font leur bruit monotone et froid
Au fond de la terrible salle.
Pleine de silence et d’effroi.

A la voute, un tas de defroques
Pend, signalement empeste :
Haillons sinistres et baroques
Ou plus d’un mort a fermente !

Visages gonfles et difformes ;
Cranes aplatis ou fendus ;
Torses cribles, ventres enormes,
Cous tranches et membres tordus :

Ils reposent comme des masses,
Trop putrefies pour Clamart,
Ebauchant toutes les grimaces
De l’enfer et du cauchemar.

Mais c’est de l’horreur emouvante,
Car ils ont garde dans la mort
La detresse de l’epouvante
Et la revolte du remord.

Et dans une stupeur qui navre,
Le regard fixe et sans eclat,
Maint grand et maint petit cadavre
Semblent s’etonner d’etre la.

C’est que, vierges et courtisanes,
Ceux des palais et des taudis,
Citadines et paysannes,
Les mendiants et les dandys,

Tous, pleins de faim on pleins de morgue,
Lorsqu’ils perissent inconnus,
Sont mis а l’etal de la Morgue,
Cote a cote, sanglants et nus !

Et la foule apre et curieuse
Vient lorgner ces spectres hideux,
Et s’en va, bruyante et rieuse,
Causant de tout, excepte d’eux.

Mais ils sont la chere pature
De mes regards hallucines.
— Et je plains votre pourriture,
O Cadavres infortunes !

Справка.
Маллат де Бассилан (1852-1897) - Marie Jacque Saint Ange Mallat de Bassilan - повидимому, близкий родственник известного географа и этнографа Жана Батиста Маллат де Бассилана (1806-1863), один из основателей литературного кружка "Hirsutes". В 1884 г. он посещал собрания "гидропатов" и кабаре "Chat Noir". Известны его литературные работы: "La Comtesse Morphine" (1885); "Le Roman d'un Rayon de Soleil", в 1881 г. в театре "A la Porte Saint-Martin" был поставлен его скетч "Le Secret de Polichenelle". На кладбище Монпарнас в Париже находится его красивый скульптурный
памятник.

Морис Роллина Похоронные звоны, 197-е.
(Перевод с французского).

В любой из дней над храмом зычен
дурманящий болиголов -
шмелиный гуд колоколов.
И каждый раз он необычен,

меланхоличен, символичен,
и достаёт до всех углов.
Он мне совсем не безразличен,
кусачий похоронный зов !

Я болен и всегда в печали,
когда та музыка слышна.
Я думаю - меня прокляли.
Душа предчувствием полна:

мой поезд уж спешит, сигналя.
Пора - для векового сна -
добыть на саван полотна,
задуматься о покрывале.

Maurice Rollinat Les Glas, 197-e.

Chaque jour dans la basilique
Ils pleurent pour de nouveaux morts,
Lancinants comme des remords
Avec leur son melancolique.

C’est l’appel grave et symbolique
Que j’entends au gite et dehors.
Avec ton sanglot metallique,
Vieux bourdon, comme tu me mords !

Helas ! mon ame est destinee,
Quand l’horrible glas retentit,
A grincer comme une damnee,
Car c’est la voix qui m’avertit

Que bientot le train mortuaire
M’emportera comme un colis,
Et que pour le dernier des lits
Je dois preparer mon suaire.

Морис Роллина Баллада о трупе, 198-е.
(Перевод с французского).
Посвящено Жюлю Мартольду*

Душа рванулась вверх в неведомый простор,
моля колокола позвонче справить дело,
а труп похолодел, стал стылым, как фарфор:
растянутое вдоль, как выбелено тело,
нос сплющен, рот открыт, лицо - белее мела.
И некий чёрный дух вдруг молвил напрямик:
"Не важен ритуал - будь скаредность, будь шик.
Не важны ни эскорт, ни шум, ни прибамбасы.
Всем трупам предстоит - хоть поп, хоть еретик -
неспешно сгнить в земле до голого каркаса".

Вложили тело в гроб. Несут в большой собор.
Немногие скорбят, а прочим надоело.
Притворною слезой мутится чей-то взор.
И, кажется, мертвец глядит оторопело,
не в силах вытерпеть той фальши без предела.
Отчаянный орган издал громовый рык.
Прощальный хор рыдал, сливаясь в горький крик.
Кадило ходуном вершило выкрутасы.
В ушах у мертвеца всё сбилось в дикий гик:
"Неспешно сгнить в земле до голого каркаса !".

Последний путь страшней всех бывших до сих пор.
Пока проносят труп, он мыслит отупело
о страшной темноте в ужаснейшей из нор;
и кожа у него от пятен запестрела,
и саван к ней прилип и слился с ней всецело.
Но вот и в яме он - в приюте горемык,
а сверху землекоп могильный холм воздвиг.
Под глиной и песком, во тьме, как груда мяса,
он должен меж червей, живущих с ним впритык,
неспешно сгнить в земле до голого каркаса.

Посвящение.

Брат молнии, Огонь ! Уж лучше б твой язык,
при виде мертвеца, с лобзанием приник -
в игре семи цветов - чтоб сжечь его гримасы
и снял проклятый долг - спаливши труп за миг -
неспешно сгнить в земле до голого каркаса.


Maurice Rollinat Ballade du cadavre, 198-e.
A Jules de Marthold*.

Des qu’au clocher voisin l’ame a vole tout droit
Et dit au vieux bourdon : « Glas ! il faut que tu tintes ! »
Le cadavre plombe dont la chaleur decroit,
Nez reduit, bouche ouverte et prunelles eteintes,
Se roidit en prenant la plus bleme des teintes.
Puis, l’Ange noir chuchote a ce morceau de chair :
« Qu’on te regrette ou non, cercueil cher ou pas cher,
Avec ou sans honneurs, tout nu comme en toilette,
A six pieds dans le sol tu subiras, mon cher,
La pourriture lente et l’ennui du squelette ! »

Apres la mise en biere, on procede au convoi :
Or, si peu de pleurs vrais et tant de larmes feintes
Gonflent l’oeil des suiveurs, que le Mort qui les voit,
Trouve encor sur son masque ou les stupeurs sont peintes
La grimace du cri, du reproche et des plaintes.
L’orgue dйsespere gronde comme la mer,
Le plain-chant caverneux traine un sanglot amer
Et l’encensoir vacille avec sa cassolette ;
Mais tout cela, pour lui, chante sur le meme air
La pourriture lente et l’ennui du squelette.

Durant l’affreux trajet, il songe avec effroi
Qu’on va le perdre au fond d’eternels labyrinthes ;
Sur ses mains, sur ses pieds, sur tout son corps si froid
La mort de plus en plus incruste ses empreintes,
Et le linceul collant resserre ses etreintes.
Il tombe dans la fosse, et bientot recouvert
D’argile et de cailloux meles de gazon vert,
Le malheureux defunt, dans une nuit complete,
S’entend signifier par la bouche du ver
La pourriture lente et l’ennui du squelette.


envoi

Oh ! qu’il te soit donne, Flamme, soeur de l’eclair,
A toi, Demon si pur qui fais claquer dans l’air
Ta langue aux sept couleurs, elastique et follette,
D’epargner au cadavre, avec ton baiser clair,
La pourriture lente et l’ennui du squelette.

Справка.
*Жюль де Мартольд ( 1842-1926, а по другим данным 1852-1927) - известный плодовитый
прозаик, драматург, поэт, филолог. Сын учёного картографа и астронома, в 1870 г. он
из-за плохого зрения не попал в солдаты, но пережил осаду Парижа пруссаками. Бежал
в дни Коммуны в Брюссель. В дальнейшие годы много писал для театра и заслужил одобрение Виктора Гюго. Среди его многочисленных пьес есть целый томик (16 пьес)
"Theatre des Dames", где все роли предназначены для актрис. В связи с этим считают,
что одну из особенностей его творчества выражает его сонет под характерным названием "Vierge Lesbienne". Две книги Ж.Мартольда не потеряли своей актуальности до настоящего времени. Это "Memorandum du Siege de Paris" (1884 г.)- рассказ об осаде Парижа в 1870-1871 гг. и "Jargon de Francois Villon" - лингвистическое исследование арго
XV века.

Примечания.
1.Первый перевод стихотворения № 198 "Ballade du Cadavre" на русский язык был сделан
Юрием Лукачом. Этот перевод можно найти в Интернете.
2.Предлагается в качестве возможного варианта сквозной строки, завершающей строфы
баллады:
"СМИРЕННО ГНИТЬ И ЖДАТЬ АРХАНГЕЛЬСКОГО ГЛАСА".



Морис Роллина Распад, 199-е.
(Перевод с французского).

Уже полгода, как девицу
зарыли в яму, с глаз долой.
Там без конца вода сочится.
Что ж с ней случилось под землёй ?

Целы ль ещё узоры кружев
и прежних красок хоть щепоть ?
Не ужаснусь ли, обнаружив
сплошную язвенную плоть ?

Целы ль ещё в орбитах очи ?
Не стали ль бёдра зеленеть ?
Ведь Смерть раскрашивать охоча
все трупы в окисную медь.

Одна нога гниёт, наверно;
другая, видимо, суха.
Небось, и с той, и с этой скверно.
И там, и тут одна труха.

Еловый гроб укрыт под дёрном.
Небось, заплесневел и он;
а труп наполнен ядом чёрным,
хоть в белый саван облачён.

"Куда ж ты нас зовёшь, гробница,
так жадно разевая пасть ?" -
спросил я над холмом девицы,
которую сгубила страсть.

Должно быть, скептики ответа
не стали б принимать в расчёт,
но у меня беседа эта -
- С могилой ! - из ума нейдёт.

Ответ: "Краса груди девичьей
и безрассудность нежных губ -
весь цвет, что свыше всех приличий,
для вас, мужчин, безмерно люб;

весь лучший флёр, что мил и бросок,
погибнуть первым обречён
в тюрьме, сколоченной из досок.
Но из неё не выйдешь вон !"

"А что ж душа ? Она спасётся ?
Дана ли душам благодать ?
Должны ль, как птицы у колодца,
они над мёртвыми витать ?"

"Не ведаю ! Распад - страданье
души и плоти. Тяжек всем !
Но труп всегда хранит молчанье,
таит все чувства: глух и нем".


Maurice Rollinat La Putrefaction, 199-e.

Au fond de cette fosse moite
D’un perpetuel suintement,
Que se passe-t-il dans la boite,
Six mois apres l’enterrement ?

Verrait-on encor ses dentelles ?
L’oeil a-t-il dйserte son creux ?
Les chairs mortes ressemblent-elles
A de grands ulceres chancreux ?

La hanche est-elle violatre
Avec des fleurs de vert-de-gris,
Couleurs que la Mort idolatre,
Quand elle peint ses corps pourris ?

Pendant qu’un pied se decompose,
L’autre seche-t-il, blanc, hideux,
Ou l’horrible metamorphose
S’opere-t-elle pour les deux ?

Le sapin servant d’ossuaire
Se moisit-il sous les gazons ?
Le cadavre dans son suaire
A-t-il enfin tous ses poisons ?

Sous le drap que mangent et rouillent
L’humidite froide et le pus,
Les innombrables vers qui grouillent
Sont-ils affame s ou repus ?

Que devient donc tout ce qui tombe
Dans le gouffre ouvert nuit et jour ?
— Ainsi, j’interrogeais la tombe
D’une fille morte d’amour.

Et la tombe que les sceptiques
Rayent toujours de l’avenir,
Me jeta ces mots dramatiques
Qui vivront dans mon souvenir :

« Les seins mignons dont tu raffoles,
Questionneur inquietant,
Et les belles levres si folles,
Les levres qui baiserent tant,

« Toutes ces fleurs roses et blanches
Sont les premieres a pourrir
Dans la prison des quatre planches,
Que nulle main ne peut ouvrir.

« Mais, quant а l’ame, revit-elle ?
Avec son calme ou ses remords,
Faut-il crier qu’elle est mortelle
Ou qu’elle plane sur les morts ?

« Je ne sais ! Mais apprends que l’ombre
Que l’homme souffre en pourrissant :
Le cadavre est un muet sombre,
Qui ne dit pas ce qu’il ressent ! »

Примечание.
Стихотворение № 199 "Putrefaction" впервые было переведено на русский язык Юрием
Лукачом. Этот перевод можно найти в Интернете.

Владимир Корман, поэтический перевод, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 921 № 84187 от 10.12.2010

0 | 2 | 2403 | 20.04.2024. 12:14:30

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []