круг свободного стиха

Возвращаясь в 60-е и 70-е, для кого-то не только далекие, но и уже несуществующие годы, вынужден заявить, что сегодня свободный стих, верлибр, понимают гораздо меньше, чем на заре его появления. «Верлибр - (франц. vers libre - свободный стих) - форма метрической композиции, характерная для ХХ века. В целом верлибр определяют по негативным признакам: у него нет ни размера, ни рифмы, и его строки никак не упорядочены по длине. Это означает, что можно взять любой кусок прозы, произвольно разбить его на строки - и в результате должен получиться верлибр». Автором определения является Вадим Руднев, лингвист и философ, автор книги Словарь культуры ХХ века.
(http://www.kulichki.com/moshkow/CULTURE/RUDNEW/slowar.txt)
Чем может отличаться «форма композиции» от «композиции формы»? А если композиция все-таки «метрическая», то почему нет размера? Кроме всего прочего, этот лингвист (В.Руднев) вряд ли понимает природу художественной прозы.
Вл. Губайловский («Новый мир» № 2, 2004) принимает за верлибр элегический гекзаметр С.Стратановского. Он же вводит такое понятие как «очень свободный»… стих (это у О.Чухонцева!). Ю.Качалкина («Знамя» №2, 2004) за верлибр принимает то белый ямб Хамдама Закирова, то рифмованный оболомками слов хорей Кассировой (перенос строки у последней производится на изломе слова, то есть слово нарочито приносится в жертву слогу, прием противопоказанный верлибру), она же выдает за открытие такую дичь: «По сути же своей подстрочник — всегда верлибр». Подстрочник – это «сырой» текст, можно даже сказать так: это нехудожественное изложение художественного текста. И все до сих твердят о «размере» - при полном его отсутствии. Или лирические соображения: «Верлибр и вправду жанр неблагодарный. Эти стихи редко запоминаются наизусть (о ужас запоминания наизусть звучащего в эфире! – В.К.) – ни ритма (хотя нет в природе текста вне ритма! – В.К.), ни опорных рифм. Верлибры лучше не читать девушкам под луной». Это Мария Галина в «Независимой газете» старается разобраться в верлибрах Евг. В. Харитонова и цитирует его же «табель о рангах» внутри современного процесса, цитата обрывается как раз там, где автор упоминает именно предшественников-либристов: Владимира Бурича. А ведь именно его верлибр об «антологии лунной поэзии» вполне можно читать девушкам под луной. Но поколение, растущее на Интернете, Бурича почти не знает. Хотя бы эту миниатюру:
Бабочка –
договор о красоте
имеющий равную силу
на обоих крылышках

Мало исследован свободный стих Велимира Хлебникова, который делал поучительные попытки разнообразить словесную архитектуру русского языка. Хлебников сегодня не переиздается, оставаясь поэтом прошлого для поэтов будущего, и вряд ли кто вспоминает хотя бы отрывки из «Замбези», где порхает уже совсем другая бабочка:

Мне, бабочке, залетевшей
В комнату человеческой жизни,
Оставить почерк моей пыли
По суровым окнам, подписью узника,
На строгих стеклах рока.
Так скучны и серы
Обои из человеческой жизни!
Окон прозрачное «нет»!
Я уж стер свое синее зарево, точек узор,
Мою голубую бурю крыла – первую свежесть.
Пыльца снята, крылья увяли и стали прозрачны и жестки.
Бьюсь я устало в окно человека.
Вечные числа стучатся оттуда
Призывом на родину, число зувут к числам вернуться.

Но все началось не с Бурича, не с Блока с его «Когда вы стоите на моем пути» и «Она пришла с мороза, раскрасневшаяся», не с Хлебникова и даже не с Сумарокова. Зарю появления верлибра надо бы сдвинуть в сторону начала нового времени, если согласиться с тем, что его образцом является любой сакральный текст, гимнография, то, что Кирил Тарановский называл кондакарным стихом, от слова «кондак», - церковное песнопение. И стих этот рождался непосредственно из прозы, минуя рифмованные метрические песнопения язычников. Рождался как уточнение поэтики, а вовсе не как «разрушение» традиционного стиха, на что уповают не умеющие обходиться достойно с изящным словом. Вот дополненное прочтение молитвы "Отче наш" на церковнославянском языке (прошу прощения за транскрипцию, привожу по следующему редкому изданию: «книжица сия именуемая ЗБОРНИК, то есть некоторых молений на всякий день потребных СОБРАНИЕ, напечатася во Святой Киевско-Печерской Лавре, в лето от Рождества Христова, 1841):

ОТЧЕ НАШ, его же сынове есмы, верою во Христе Иисусе.
ИЖЕ ЕСИ, за упование уложенное нам, НА НЕБЕСЕХ.
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ, еже быти нам святым и непорочным пред тобою в любви.
ДА ПРИИДЕТ ЦАРСТВИЕ ТВОЕ,
яко да оправдившеся благодатию твоею, наследницы будем по упованию жизни вечныя.
ДА БУДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ, благодать спасительная всем человекам, наказующая нас,
ЯКО НА НЕБЕСИ ждати блаженного упования, и явления славы великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, яко
И НА ЗЕМЛИ, отвергшимся нечестия и мирских похотей, целомудренно, и праведно, и благочестиво в нынешнем веце пожити.
ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ, не ко сласти плотстей, но ко исполнению нужды житейския,
ДАЖДЬ НАМ ДНЕСЬ, не излишний, но довольный.
И ОСТАВИ НАМ ДОЛГИ НАША, яко отец сыном прощая вины, а не яко судия казнь налагая,
ТАКОЖЕ И МЫ обычаем злы суще, ОСТАВЛЯЕМ ДОЛЖНИКОМ НАШИМ:
кольми паче ты, естеством благ, сие сотвориши.
И НЕ ВВЕДИ НАС ВО ИСКУШЕНИЕ, да напасть нас не постигнет.
Аще же и постигнет искушение человеческое, ты сильный Боже,
не остави искуситися паче, еже можем,
НО сотворив со искушением и избытие,
яко возмощи нам понести.
ИЗБАВИ НАС ОТ ЛУКАВАГО: да не прикасается нас, но паче бегает от нас,
тебе всегда в нас действующу, и еже хотети, и еже делати от благоволении.
ЯКО ТВОЕ Отца Вседержителя ЕСТЬ ЦАРСТВО,
И Сына искупителя СИЛА, и Духа освятителя, СЛАВА, во веки, АМИНЬ.

Для всех, кто пытается освоить верлибр, да будет это образцом, но не следует объявлять это «художеством» или только художеством, ибо здесь нет вымысла, желательного для художества, но только правда (истина), обязательная для свидетельства (см. об этом у О.Павла Флоренского в «Столпе и сотворении Истины»). В этом тексте находим некоторую (разъясняющую) избыточность, характерную для прозы, здесь исходный текст дан вместе с его толкованием. Эта молитва, дана впервые в Евангелии от Матфея и используется в Божественной литургии, здесь она «вписана» заглавными буквами. Прочитанная сама по себе – в оригинале и в любом возможном переводе - -дает нам образец верлибра. Сам графический прием, (разбивка на строки) здесь возможен, но не обязателен: сакральный текст все едино нечто иное, чем просто проза.
Этот пример молитвы должен как-то отрезвить всех тех, кто непременно приписывает верлибр единственно «западному» мышлению, как это страстно утверждает Олеся Николаева: “В западной традиции — идея «организации пространства»: в своем обмирщвленном пределе — дизайн, верлибр, этот образец без-энергийной вневременной самодостаточности. В восточной — «организация энергии»: интонированный стих, ритм, устремляющийся на борьбу с метром, самовластная своевольная синтагма, не терпящая возражений: драматизм, движение, ветер, вихрь... Наконец, декламация, напоминающая пение, молитвословие, магию, Бог весть что…“ («Знамя» № 2, 2004) Если не теряться в хаосе неустановившейся современности, то почему бы не опереться на опыт - далеко не современного - немецкого свободного стиха у зрелого Рильке или в гимнах и одах его предтечи - возвышенного Гёльдерлина («ВРЕМЯ ЖАТВЫ»):

Вызрел, в огне причастился, свершился
плод, и на земле испытан, и есть закон:
все восходит змееподобно,
пророчески, в грезах, к вершинам
холмов небесных. И многое,
как некий груз неудач
на плечах, выдерживать
надо. Но коварны
дороги. И строптиво,
как кони, ведут себя покоренные
стихии и древние
законы земли. И вечно
к нескованности стремится…
…И верности иго….
Вперед же, как и назад мы
смотреть не желаем. Хотим, чтобы
нас укачивало,
как утлую лодку морская волна.


Не к нам ли обращены последние четыре строчки? «Хотим, чтобы нас укачивало», и утешаем себя «организацией энергии»… Об укачивающем и усыпляющем действии монотонного рифмованного стиха писали в Шопенгауэр, а позже Бертольт Брехт. Хотя само по себе эмоциональное свидетельство мало что доказывает.
В сакральном тексте (на любом язык, живом или «мертвом») царит дух Слова, и подражающий старинному образцу современный верлибр не считает внутри себя слоги и ударения, а логически или эмоционально выделяет ключевые для выбранной темы слова. Таких ключевых слов в одном .предложении верлибра может быть больше, чем в прозаической фразе, где логическое ударение обычно одно на всю фразу. Итак, проза строится из предложений, стихотворение из слогов, а верлибр именно из слов. Философ бы мог сказать, что в верлибре многие слова стремятся стать именами. Математик бы обратился к теории графов: речь, состоящая из «узлов». Часто слова эти стремятся быть расположенными согласно мистическим (блоковым) числам: 1, 2, 3, 7 и т.д. Числу 1 соответствует удетерон, однострочие в терминологии Бурича. Числу 3 соответствует прикинувшееся в Европе «верлибром» японское хокку. Тройку можно «сдваивать», как, например, в этом верлибре Арво Метса, одного из зачинателей либрической лирической миниатюры:

Храню вас
в разных уголках
своей памяти.
Дай бог,
чтобы вы
не встретились

Остроумцы часто поминают мольеровского Журдена, который, якобы, говорил прозой. Журден не зря удивлялся: говорил он не все-таки не прозой, а устной речью. Сейчас господа и дамы «устной речью» с тем же успехом пишут «стихи», мало отличая художественную речь от бытовой, разговорной. М.Ю. Лотман прямо отмечает: «Проза не проще, а сложнее поэзии» (Анализ поэтического текста, 1972, Л-д, стр. 33). Сложнее он и нехудожественной устной речи. Тогда может быть и так: верлибр еще сложнее прозы.
Не принимая верлибр как самостоятельное средостение между прозой и стихом, литературовед и автор Ю.Орлицкий предлагает его как вырожденную форму стиха, но каким-то непонятным образом напичканную поэзией.: «Вслед за М.Гаспаровым (как теоретиком) и Буричем (как теоретиком и практиком в одном лице) мы понимаем под этим словом тип стиха, характеризующийся принципиальным отказом от всех привычных стихообразующих принципов: рифмы, метра, уравнивания строк по количеству ударений и слогов, регулярной строфики. От прозы его отличает только авторское деление текста на строки (то есть постановка пауз там, где считает необходимым поэт, зачастую в отличие от правил языка (? В.К.), что и создает особую напряженность и выразительность речи), ну и, разумеется, поэтичность выражаемых мыслей и переживаний. Такой стих может существовать только на фоне вековой традиции “несвободного” стихосложения, отталкиваясь от нее (но, разумеется, не отрицая)». («Арион», 2006, № 1)) Слово «стих» здесь мешает верлибру еще более, нежели «свободный». Я всегда твердил, что верлибр не является проблемой стиховедения (с этим соглашается болгарский исследователь Янакиев). Определяя верлибр как стихотворного калеку, можно уверенно переходить к практике: «Даже газетная колонка, названная стихотворением, автоматически становится верлибром. …Но вот поэзия ли?» - рассуждает о молодой поэзии И.Шайтанов («Вопросы лит.» № 1, 2006) Это явление В.Бурич называл достаточно определенно: «стихи метранпажа». Такой прием очевиден в построении текста рекламы. То есть одна «теснота стихового ряда» поэзии не делает.
Ю.Орлицкий говорит о научных конференциях на фестивалях верлибра, где «Михаил Гаспаров впервые представил свои “конспективные переводы” — переложение мировой поэтической классики на русский язык верлибром” («Арион», 2006, №1). Об этих «переложениях» отозвался Бенедикт Сарнов: «Стиховеды, как известно,… разницы между стихами рукотворными и нерукотворными не понимают. Даже, я бы сказал, принципиально исходят из того, что на самом деле никакой разницы тут и нет вовсе. Хотя настоящий стиховед мог бы по крайней мере понимать, что ритм стиха, рифмы, аллитерации и прочие аксессуары стихотворной речи не украшательские финтифлюшки, а — знаки, свидетельства, если угодно, доказательства той самой нерукотворности. И если уж пришла Гаспарову в голову блажь «перевести» Пушкина или Лермонтова с русского на русский, то мог бы он догадаться, что, «переводя» их верлибром, он не просто калечит — уродует стихи гениев» («Вопросы литературы) № 5, 2004). М.Гаспаров, исходя из своего понимания верлибра делает еще и последнему медвежью услугу: его переводы и не подстрочник и не верлибр, а нехудожественная редукция поэтического текста, вивисекция. Правда, на вкус Ю.Качалкиной – это верлибр! Переписывай классику, убивая музыку, вот ты и современный либрист! Столь же нелепа была бы попытка украсить настоящий верлибр, навесив рифмы и посадив его в клетку «размера»… К проделке М.Гаспарова весьма уместно процитировать старинного А.А.Потебню: «Какой эффект получится, если мы какое-нибудь стихотворение (вообще поэтическую речь) превратим в прозу, изложим своими словами, речью немерною? Вопрос этот весьма важен, ибо им определяется различие поэзии прозы. В этом случае (помимо порчи эстетического впечатления) получается либо изложение конкретного факта, либо общее положение, к которым мы должны уже применить общие приему исследования и критики. Тут уже являются вопросы: да правда ли это? Да действительно ли так? Раз созданный образ становится чем-то объективным, освобождается из под власти художника и является чем-то посторонним для самого поэта, - поэт становится уже сам в ряды критиков и может вместе с нами ошибаться…» (А.А.Потебня, «Психология поэтического и прозаического мышления», изд. «Правда»,1989, стр. 231)
Исходя из такой (ошибочной) установки многие и пишут, выдавая за верлибр прозу, при чем дурную. Хорошая проза как верлибр видится пока только в опытах Виктора Полищука («Время Икс»)… Сам Вл. Бурич стремился именно к упомянутой Сарновым нерукотворности, а прочее называл «стихами метранпажа», что мы часто видим в рекламе (снова проза внутри «прозы»). Примером «стихов метранпажа» могут быть тексты М.Жванецкого («Октябрь», № 3, 2004), первоначально рассчитанные на художественное чтение вслух. Их за понятность хвалит Вал. Краснопольский: «Феномен Жванецкого показал, что у верлибра в России большой потенциал, он может быть понятен большинству…» Здесь важно не «что» и «как», а кем написано. Вытянем «столбик» в прозу: «Не жить с тобой, хоть видеть тебя. Холодный май. Дожди. Несчастья. Запреты. Преданные женщины. Робкие цветы. Белое небо, лужи… …Люди поперек. Магазины поперек. Несчастья. Запреты… …Водка…» и т.д. Многозначительный текст. И далеко не «шепот, робкое дыханье…» Как не переставляй эти слова, в них явная установка на разговорную прозу. Ближе к верлибру имитация «молитвы» этого же автора, здесь сам предмет подражания кое-как еще держит текст, если взять молитву как некий «фон». Правда, какая молитва может быть для сочинителя, который заходит «…В церковку – послушать ложь.» (стр. 128)
В.В.Виноградов приводит пример столетней давности: «В первом десятилетии ХХ века под влиянием стиля переводов сочинений С Пшибышевского у нас широко распространяется «неврастенический» стиль повествования, состоящего из отрывистых, лапидарных, дробных фраз – с постоянным пропуском обозначений лиц и местоимений при формах третьего лица глаголов (например, в романах И.Рукавишникова, в «Навьих чарах» Ф.Сологуба). Вот, например, страница из «Навьих чар»:

«- Бумаги! – кричит пристав.
Лист за листом.
Пристав издевается.
Грозит револьвером.
Проснулась.
Пришел учитель – пискун, маленький, хрупкий.
Призывает к вооруженному восстанию.
За ним другой, третий» и т.п.)

(В.В.В. «Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика», М., 1963, стр. 72). Итак, за верлибр может приниматься вполне старинный «неврастенический» стиль, повлиявший в свое время на эстрадную юмористическую прозу, но этот «фон» забыт, и кому-то кажется носителем стиховых новаций.
Понятие «фона» применял Ю.Лотман: «эстетические восприятие прозы оказалось возможным лишь на фоне поэтической культуры», по прошествии времени – обратное: «поэзия начинает восприниматься на фоне прозы, которая выполняет роль нормы художественного текста» (стр. 26). Далее он втягивает в «фон» «разговорную и все виды письменной нехудожественной речи» (стр. 27). Ему позже вторит А.Кушнер: «И верлибр, кстати сказать, может быть очень хорош у нас до тех пор, пока воспринимается на фоне регулярного, рифмованного» (А.Кушнер). О том же пишет Вл. Губайловский («НМ» №2, 2004): «Верлибр умирает, если вся поэзия становится свободным стихом. Ему просто нечего преодолевать, ему нечему быть границей».
Верлибр преодолевает прежде всего самого себя, и потому держится на границе. А что до «фона», то сегодня его задает газетная речь, где некролог «воспринимается» на фоне футбольного матча, или гибриды телеобразов, где реклама пива воспринимается на фоне желания всем добра (иногда от «лица» медведя), где художественный фильм – только фон для пропаганды жвачки. Такова современная мозаичная («клиповая») цивилизация. Поэт же, если он не своевременно «умерший» автор постмодерна, исходит из традиционных античных категорий: пафоса (что он хочет сказать), этоса (к кому он обращается) и логоса (какие художественные средства выбраны, чтобы речь получилась уместной). Комбинации пафоса, этоса и логоса, их отсутствие-присутствие также выстраивают не два, а три жанра художественной речи. Они как бы чреваты друг другом, при чем именно верлибр оказывается наиболее, что ли, беременным, как прозой, так и поэзией. Но возьмем добротную «письменную нехудожественную речь», текст из военного устава:

Затвор служит:
для досылания
патрона в патронник,
для запирания канала ствола,
для производства выстрела,
для выбрасывания стреляной гильзы.

Это пример деловой прозы, записанной «метранпажем». Здесь исчерпано действие затвора, исчерпана его идея. Предметное содержание этого текста определяет не только его границы, но и четкий порядок слов, изменить слова невозможно, ибо исказится и суть описанного действия. Есть здесь и «синтаксический параллелизм». На этом «фоне» прочтем верлибр образцового автора - Вл.Бурича:

Стареем
я
моя кепка
мост через реку

Старение камня – эталон старения

Старение – вот что нас объединяет
Мы в едином потоке старения

Мое старение адекватно
старению десяти кошек
четырех собак

я не увижу старости
этого галчонка

Художественный текст отличается от делового наличием содержания, дополнительного к предметному. Однако сказать, что нам дано здесь уставное или словарное определение старости, было бы данью слишком бедному воображению. Таких поэтических идей в отличие от «идеи затвора» в литературе может быть бесконечное множество.
А вот стихи Ломоносова о пользе стекла (послание к Шувалову) скорее деловая рифмованная проза, тогда как его же «Закон сохранения» ближе к верлибру: «Все перемены в натуре случающиеся такого суть состояния, что сколько от одного отнимется, столько же присовокупится к другому». Желающие могут разбить на строчки. Есть здесь и тот (внутренний) повтор, о котором упоминает Ю.Лотман как об обязательном для стихов: «Универсальным структурным принципом поэтического произведения является принцип возвращения.» (стр. 39) Добавьте сюда изящные формулировки математических теорем и не всегда изящные предписания юридических законов, которые по сути дела дублируют этические максимы мировых религий.
Длится традиция диалогического верлибра Геннадия Алексеева в Петербурге и Пскове. Бурича, однако, переиздать некому, хотя наследуют ему в верлибре не без успеха многие – Алексей Алехин и Ген. Красников в Москве, Александр Ибрагимов и Владимир Монахов в Сибири; украинец Илья Стронговский перевел Бурича на украинский и сам переводит свой верлибр на русский:

–medulla–

человек –
насекомое наизнанку

глубоко внутри
крылья
жвала
жало

или до сих пор веришь
что бабочка?


Акад. Ю.В.Рождественский в «Теории риторики» (1999) определяет: «Система жанров художественной литературы делится по формам на стиховую речь,… верлибр, нестиховую речь… Как видно, в центре системы жанров лежит верлибр, относительно которого определяется стих и проза». (стр. 431) В верлибре и стихах музыка речи ведет смысл, в верлибре и прозе смысловые качества ведут музыкальные, в стиховой и нестиховой речи обязателен вымысел (автор развлекает читателя), что не обязательно в верлибре («Отче наш» не призван развлекать, верлибр Бурича «точен»). Так различаются между собою три жанра (или вида) художественной речи, дополняя друг друга. Все разговоры об устаревании рифмы или ее реанимации в этой проблеме абсолютно неуместны. Скорее можно говорить о кризисе вообще словаря поэзии. А поэтику следует излагать, исходя из верлибра. Начинать с примера из «Евангелия от Иоанна»:

В начале было Слово
И Слово было у Бога
И Слово было Бог

Здесь Слово определяется через Бога, Бог через Слово, а само «бытие» (связка «было») через становление Слова посредством Бога. Если не считать союзы «и», «у» и предлог «в» за слова, то здесь 9 слов, но из них «Слово» повторено З раза, «было» 3 раза и «Бог» 2 раза. Это создает «пословный» ритм. Не имеет смысла выдавать «было» за внутреннюю рифму. Еще более отчетлив смысловой ритм в церковно-славянском «оригинале», где глагол «быть» стоит как ось симметрии между Словом и Богом:

В начале бе слово
И слово бе к богу
И бог бе слово

Последнее важнейшее замечание. Психологи, изучающие восприятие речи, утверждают, что смысл речи воспринимается в паузе. Чтобы дать слушателю возможность осознать, «переварить» осмысленный отрезок речи, говорящие делает паузу. По подобному принципу автор верлибра разбивает его на стихотворные строки, то есть графические паузы ( а в церковно-славянском тексте эти строки так и называются стихами («стих Псалтыри»). …
И еще об однобоком взоре на наш родной язык и его историю: «Язык сопротивляется тому, что ему не свойственно, как русский язык с его обширной многовековой традицией фольклорного рифмованного стиха сопротивляется верлибру, несмотря на судорожные усилия его сторонников (например, В.Куприянова) в современной поэзии». (Б.П.Гончаров, «Стихотворная речь», ИМЛИ, 1999, стр.189). Сказано, как будто без фольклора ничего не было в традиции! Но ведь и устное народное творчество не только рифмованное, и верлибр во всех языках, восходит как к этим, свободным от рифмы формам, так и к письменным «канонам (сакральным текстам). Смею утверждать, что в непонимании литературного верлибра и соседствующего с ним «делового верлибра» - одна из причин нынешнего не всегда удачного законотворчества: не прояснена традиция построения «юридического верлибра». И вообще текста, построенного по правилам, установленным самим смыслом, а не только звуком, «гулом» (вспомним Маяковского!) Не всегда умеем определить «затвор», если нужна новая мыслительная формула. И если я прилагал когда-то и где-то «судорожные усилия», то только к продолжению и к «выпрямлению» уже намеченной традиции.

Вячеслав Куприянов, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 70068 от 25.05.2009

0 | 1 | 3866 | 16.04.2024. 07:40:19

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []