Лалла Рук Гл I Пророк (05) (Т.МУР)

  Тем временем, Великий Камергер,
Желая удивить свою принцессу,
Готовил ей к исходу дня сюрприз.
Художников искусных из Янчжоу
Послал он оборудовать привал,
И вечером, ступив в пределы рощи,
Где манго и акации цвели,
Весь Двор был восхищен и очарован
Фантазией китайских мастеров -
Зеленая цветущая аллея,
Ведущая к пурпурному шатру,
Сияла строгим городским величьем,
Изящных арок, башен и дворцов,
Затейливо сплетенных из бамбука.
Свет шёлковых китайских фонарей[ 1 ]
Сквозь пышную листву по ним струился,
И делал этот сказочный мираж
Едва ли не реальным чудом Света.
Но Лалла Рук была поглощена
Историей любви и торопливо,
Желая слышать сказки продолженье,
В шатёр свой лёгкой ланью пробежала,
А на сюрприз китайских мастеров
Внимания совсем не обратила.
Сконфуженный Великий Камергер,
Не отставая, пропыхтел за нею,
Как пресловутый старый мандарин,
Возлюбленную дочь оберегая.
(Могла ведь заблудиться и пропасть,
Как ставшая легендой китаянка,
Гулявшая у озера одна,
Любуясь лунным сказочным сияньем.) [ 2 ]
Немедленно был вызван Ферамор,
А Фадладдин, пытающий поэта,
Какой же Вере он принадлежит,
Шиит? Сунит? Иль, может быть - язычник?!
Был прерван властным жестом Лаллы Рук.
И Ферамор, усевшись поудобней,
Продолжил свой волнующий рассказ:

[ 1 ] Феерия Фонарей, проводится в Янчжоу с большой пышностью и великолепием, освещение там настолько роскошно, что, согласно легенде, император однажды, не имея возможности открыто оставить заседание суда, чтобы почтить праздник своим присутствием, вместе с членами своей семьи доверился магу, который обещал доставить их туда в одно мгновенье. Маг исполнил обещание, доставив семью императора в Янчжоу по облакам, в карете, запряжённой белыми лебедями. Обратно император прибыл с той же скоростью и экипажем, и в суде никто не обратил внимания на его отсутствие. (Т.М.)

[ 2 ] Существует древнее предание о своенравной девушке любившей в одиночку гулять по берегу ночного озера и растворившейся в лунном сиянии. По другой версии, это несчастный случай, который произошёл в семье известного мандарина, дочь которого, идя однажды вечером по берегу озера, оступилась и утонула. Безутешный отец, желая найти её, заставил жителей зажечь все фонари в округе. Год спустя, в тот же самый день, они снова зажгли все фонари и стали повторять эту церемонию каждый год, превратив её в традицию. (Т.М.)

XCIV.Что ж, юноша, в чреде своих скитаний
Не ведал ты ещё тех испытаний,
Которые тебе уже грозят.
Фаланги македонской частоколы
И греческий огонь - не устоят
Перед оружьем, грозным и тяжёлым,
Которым обладает женский взгляд.
В нем - магия, могущество, коварство
И нет от ран защиты и лекарства.

XCV. Сиянье женских глаз смертельно-сладко,
Сражающее исподволь, украдкой,
Блеснуть так лишь отточенный клинок,
Небрежно в ножны брошенный способен.
Сей взгляд - любовь, лукавство и порок -
Красноречив, и как немногословен!?
Но тот, кто сдержан, холоден и строг,
Достойно красоте воздав поклон,
Не может ею быть порабощён.

XCVI. Рассветный луч преград нигде не знает,
В гарем ему войти - кто помешает?
Он к утреннему таинству призвал,
К высокому искусству облаченья
В шелка одежд, тюрбанов, покрывал,
Так, чтобы скрыть лица румянец тенью,
Чтоб только глаз из под одежд сверкал,
Всего один, способный взять в полон,
Ах, как им восхищался Соломон! [ 3 ]

[ 3 ] Соломон – царице Савской: «Ты восхитила мое сердце лишь одним из твоих глаз».(Т.М.)

XCVII. Плели тюрбаны, словно крылья птицы,
Порхающие руки мастерицы,
А нимфы не теряли время зря -
И хна для них послушно превращала [ 4 ]
Фаланги пальцев - в грозди янтаря,
И розовые веточки кораллов;
Кохола колер, чудеса творя, [ 5 ]
Дарил их взгляду магию теней,
Достойную избранниц королей.

[ 4 ] Восточные женщины окрашивали кончики пальцев хной, так, чтобы они напоминали ветви коралла. (Т.М.)

[ 5 ] Женщины чернят внутреннюю часть своих век порошком, называаемым черным кохолом, для приготовления кохола, которое, к слову, занимало не один час, лимон, тщательно очищенный от мякоти, заполняли графитом и окисью меди, затем обугливали на огне, растирали с кораллами, корой сандалового дерева, жемчугом и амброй. К пестрому составу добавляли… крылья летучих мышей и кусочки кожи хамелеона. Все это еще раз прокаливали, смачивали розовой водой и растирали в порошок. В итоге получалась смесь ярко-зеленого цвета. Ничего удивительного, что нарисованные ею «стрелочки» служили не только для красоты: запах краски отпугивал назойливых насекомых.

- «Ни одна из этих леди, не считает себя полностью украшенной, пока не окрасила свои волосы и края век порошком свинцовой руды. Когда эта операция выполнена, опускают сначала в порошок маленькое деревянное шило толщины иглы, и затем прорисовывают веки вокруг глаза, так получают живое изображение, которое Пророк (Jer. iv. 30), видимо, считает живописным исполнением глаза. Эта практика несомненно очень старинная.» (Т.М.)

XCVIII.Волшебный взгляд красавиц так сияет,
Летит, переливается, играет,
Как призрачный, полночный лунный свет
В аллеях засыпающего сада,
Их волосы хранят душистый след
Ночных цветов, их свежесть и прохладу...
Но мир брильянтов, золота, монет
Плоды с дерев невинности святой
Срывает похотливою рукой.

XCIX. Вздохнёт печально дева, вспоминая
Шатёр отца, и аромат элкаи, [ 6 ]
Услужливую тень её ветвей...
Воспоминанья спутаны и слАбы,
Отчётлив только взгляд из-под бровей
Заезжего богатого араба.
Как сладко и тревожно было ей
Притягивать его палящий взор,
Сплетая танца кружевной узор.

[ 6 ] Дерево, известное благовонным запахом произрастающее на холмах Йемена.(Т.М.)

C. Азим прошёл по лабиринту залов,
Где тишину вода лишь нарушала,
Струясь в фонтанах яшмовых; Шагал
По этажам и длинным коридорам,
В коврах шагов не чуя, миновал
Изящных арок изразцы, и скоро
Увидел грандиозный, пышный зал,
Где сладкой амброю благоухал
Курящийся алоэ и сандал.

CI. И здесь, в блистающем огромном зале,
Огни искристо, радужно сияли
Игрой безумной всех семи цветов
В струЯх фонтана. Дивно преломлялись
В богатых арабесках куполов,
Свежо блестели и переливались
В прозрачности мозаичных полов,
Подобно блеску раковин в волнах
На диких, красноморских берегах.

CII. Здесь всё великолепием дышало,
Которое влекло, но угнетало:
Здесь молодость, невинность, красота -
Безмолвные невольницы злодея,
Любовь - златая цепь, но не чета
Златой любовной цепи Гименея,
В богатстве формы - духа нищета,
Здесь птицам, что не знают высоты,
Подрезали крылА. Для красоты...

CIII. Как горько эти комнатные птицы
Завидовали тем своим сестрицам,
Что щебетали в омуте листвы,
И в поднебесных кронах вили гнёзда,
В которые из хладной синевы
Ночной порой заглядывали звёзды.
Гарем… и здесь - бессрочный час Совы,
Взлёт к совершенству недоступен тем,
Кто сонно дремлет, как святой Эдем.

CIV. Одежда воина не сочеталась
С помпезностью дворца. Ему казалось,
Что здесь когда-то встарь и обитал
Тот грешный царь, которого однажды
Пророк немилосердно покарал
За неуёмную к богатствам жажду. [ 7 ]
Но алчный дух живуч - он вновь восстал,
И Человека искушать готов
Наперекор возмездию Богов.

[ 7 ] Царь Шедад, создавший восхитительные сады Ирим, имитирующие Рай,
за что Черный Ангел Смерти поразил его молнией. А затем Пророк
предал его творение огню. (Т.М.)

- царь Шедад, сын Ада, праправнук Ноя, заложил блистающий великолепием город. Когда город был выстроен и царь увидел воочию, насколько он величав и богат, сердце его преисполнилось гордости и тщеславия, и он решил возвести также царский дворец, окруженный садами, которые могли бы соперничать с упоминаемыми в Коране райскими кущами. За его надменность на него пало проклятие неба. Он и его подданные были стерты с лица земли, а на его великолепный город, дворец и сад были наложены вечные чары, которые скрывают их от взоров людей, и лишь изредка он предстает перед ними, чтобы память о грехе царя сохранилась навеки (Ваш. Ирвинг «Легенда об арабском астрологе»)

CV. Но твёрд и убеждён Азим остался,
Что путь к свободе духа простирался
Не в приземлённой роскоши дворцов,
Изнеженных в плену сокровищ бренных,
Презревших наставления жрецов,
Желать сокровищ для себя нетленных.
Лишь самоотречение борцов,
У всех племён, в любые времена,
Прославило навек их имена!

CVI. К умеренности, к схиме призывала
Богоподобных мудрость аксакалов,
Не роскоши покой её питал,
Священная энергия Свободы!
Не в саване богатых покрывал
Взрастает мирт. Из кладезя природы
Он в свой венок всё лучшее вобрал -
Здоровье, труд и к жизни интерес,
И свет, и целомудрие Небес!

CVII. Что время? Бесконечная пустыня...
Что Человек? Песчинка в ней... Гордыня
Влечет его оставить яркий след
На рубеже великих океанов -
Грядущего и прошлого. Но нет,
Не алчность - путь к бессмертию. Нирваны
И Вечности достоин лишь аскет,
А алчущий, корыстный человек
Останется навеки - имярек.

CVIII. Каким же возмутительным и странным,
Он видел лицемерие Моканны:
« Посланец Бога, Истины пророк -
Делами слов своих не подкрепляет,
А порождая лживость и порок,
Свои же проповеди оскверняет,
Обожествив свой царственный чертог.
Он - раб. И сам не ведает о том!
Но я пойду совсем иным путём».

CIX. Так, роскошь и богатство отторгая,
Азим тонул в них, сердцем ощущая
Их магии чарующий дурман;
Витающая сладость благовоний,
Поющий колыбельную фонтан,
Искрящийся пред ним в полупоклоне,
Звучал, как усыпляющий обман,
Как пчёл индийских предзакатный звон,
Облюбовавших лотоса бутон.

CX. И сладкое блаженство усыпляло,
Сознание, как будто, угасало
И растворялось в радостных мечтах,
Разгладивших волной морские дали
Любовных грёз. В мечтах, как в зеркалах,
Пока шторма лениво отдыхали,
Плескался свет, который в небесах
Сиял, как взгляд влюблённой Зелики,
В часы их встреч у медленной реки.

CXI. Усевшись у фонтана на диване,
Азим поплыл в волне воспоминаний:
«Любимая, к тебе одной торЮ
Тропу любви сквозь искушенья ада,
Твою улыбку я боготворю,
Иной себе не требуя награды,
И за неё судьбу благодарю,
Ведь, если в этом жизни смысл и суть,
Оправдан будет самый тяжкий путь!

CXII. Тропой невзгод, расстаться, но вернуться,
(Назло судьбе, спешащей отвернуться,)
В твоё сердечко, здесь – я господин,
Мне этот жребий небом уготован,
Я знаю, верю – только я один
Незримо - в нем, и жду святого слова,
Чтоб явью стать. Так в древней лампе джинн
Ждёт часа своего и день, и ночь,
Чтоб вмиг восстать и горе превозмочь.»

CXIII.Так размышлял он, сидя у фонтана,
Вдруг, ветерок, дыханием нежданным
Принёс Азиму нежный сонный звук
Мелодии. Он к каждой новой ноте
Прислушивался, напрягая слух,
А вот и песнь, явленная во плоти,
В стремительном движеньи ног и рук,
В изгибах тел, в порхании ресниц
Сошла к нему в круженье тацовщИц.

CXIV. Они, как сон, воздушно и пугливо,
Послушные мелодии приливу,
Сквозь отблески светильников слепых,
Играя роскошью убранства платьев,
Струились стайкой светлячков ночных,
Дорожкой солнца в вОлнах на закате.
Был весел и наивен танец их,
Подобен пляске мотыльков в ночи
Над пламенем пылающей свечи.

CXV. Точеных тел раскованность и глянец
Раскосых жарких глаз питали танец
Невольниц Повелителя Цветов
Неистребимым вкусом вожделенья,
И пробуждали в сердце тайный зов
И силу неземного притяженья,
Лишь только шаг, лишь жест, лишь взгляд - без слов
Слагали гимн в божественной тиши
Молитву отправляющей души.

CXVI. Восторгом опалёнными глазами
Азим следил за нимфами-цветами,
Казалось, их природа создала,
С карандашом фантазии поспорив,
Мечтала, рисовала и... рвалА,
Искала в небе, на земле и в море,
Вот, наконец, нашла и собрала,
Соединив в одно слезу и смех,
КрылА и кандалы, любовь и грех...

CXVII. Как перья облаков, храня багрянец
Румян заката, колыбельный танец
Замысловатым кружевом плели
Над вздыбленным у берега приливом,
И растворялись в рдеющей дали,
Так нимфы, покружившись пред Азимом,
Растаяли в аллеях, что вели
В притихший сад, где серебро Луны
Явь обращало в призрачные сны.

CXVIII.И пред Азимом лишь одна осталась,
В глазах её растерянность плескалась,
Она застыла, лютню сжав в руках,
Ей прелести добавил беспричинный,
Сковавший тело ритуальный страх,
Пред чужаком, неведомым мужчиной,
Дерзнувшим появиться в сих стенах.
Лишь амулет сквозь ночь волос мерцал
И трепет любопытства выдавал. [ 8 ]

[ 8 ] Один из головных уборов персидских женщин представляет собой легкую золотую цепочку, с маленькой жемчужиной в тонкой золотой подвеске, размером с монетку, на которой выгравирована аравийская молитва, и которая висит на щеке ниже уха."(Т.М.)

CXIX. И страх - ничто пред женским любопытством,
С лицом открытым (экое бесстыдство!)
Приблизилась, затронула струну,
И, отгадав в глазах его скорбящих
Печали неземную глубину,
Аккордами тоски кровоточащей,
Воспоминаний грустную волну,
Терзающую боль душевных ран,
Качнула песней в стиле исфаган: [ 9 ]

[ 9 ] Персы, как древние греки называют свои музыкальные стили по названиям различных стран или городов, так стиль Исфахан - стиль Ирака.(Т.М.)

CXX, CXXI. «Есть беседка у медленных вод Бендемира,
Там где в розовых кущах поёт соловей,
В снах прекрасных и ярких, как искры сапфира,
Вижу я себя в тихой беседке своей.
Годы детства ушли навсегда. Неужели
Ты остался лишь в песнях, мой сказочный мир?
Где сегодня звенят соловьиные трели?
Где цветут твои розы, родной Бендемир?

Лиру лета сменила осенняя проза,
Над остывшей водою поникли цветы,
Ах, как короток век восхитительной розы,
Как не вечно сиянье её красоты...
Розы гибнут, даруя порывам зефира
Навсегда ароматы и краски аллей.
Есть такая беседка у вод Бендемира,
Там где в розовых кущах поёт соловей.»


(продолжение следует)

Трояновский Игорь Дмитриевич, поэтический перевод, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 64 № 67821 от 06.02.2009

0 | 1 | 1974 | 24.04.2024. 20:45:41

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []