А было...

 

...А было всего ещё детское время.
Варилось на кухоньке стихотворение.
Оно бестолково, отчаянно булькало:
всё ссорилось, спорило с тесной кастрюлькою.
Под вешалкой спряталась тень невезения —
его мне подкинули на день рождения.
К нему я привык — вся затея с кастрюлькою
была для него, а не то что бирюльками.

Сперва я не знал, чем кормить невезение,
во всём полагаясь на общее мнение —
прогорклым пшеном, пятидневными щами...
Но сам докумекал всех лучше — стихами.
Ах, как хорошо: есть моё невезение!
Пусть дом, как пустой, — оно здесь, вне сомнения,
поскольку всё время чего-то случается:
посуда вся бьётся, все стулья ломаются.

Кропаешь стихи, а оно дожидается
(так дружно живём — и всё крепче сживаемся:
сухарь пополам, жидкий чай, запах пряника...)
родней всех дядей и любого племянника.
Я маслом его никаким не умасливал
и шпрота на вилке ему не притаскивал,
ни фразы единой никак не подслащивал.
Глаза — было, да — иногда вытаращивал.

Так жить — не тужить. Только вот наваждение:
однажды в окно заглянуло сомнение.
И стало шептать: — Чем вы тут занимаетесь —
с кастрюлей какой-то дурацкою маетесь.
Сидите одни. Ото всех оторвалися.
Как это неродственно. Видно зазнались, а?
Мы звали не раз вас. Никак не дозвалися.
Ну ладно. К вам завтра толпою завалимся!

Наутро взаправду ввалилась компания.
Такого не мог я предвидеть заранее
и вовсе опешил — какое внимание! —
все возле кастрюльки. Такое собрание!
Глядела в неё доброта с состраданием,
сомнение запричитало заранее,
серебряной лжицею правописание,
смущаясь, мешало науку и знание.

В углу нетерпенье скрипело зубами,
об стенку горох стало бить назидание,
баян развернуло легко обаяние,
излив из мехов неземное звучание.
Эклектика стала искусство науськивать
состряпать чего-нибудь в духе капустника,
но тут вдохновенье дошло до кипения —
и разом расширилось мировоззрение.

Внезапно окрепшее самосознание
воскликнуло громко, что нет понимания.
Народная мудрость икала да окала
и, разум обнявши, звала его соколом.
А ум поначалу за разум всё прятался,
да вдруг весь и вышел, да к ней и присватался.
Уныло бубнило зубрило-учение
о лаврах труда и о тёрке терпения.

А вскоре и вовсе пошла катавасия:
кто в лес по дрова, кто по ягоды к классикам.
По ним вкривь и вкось, но в большом умилении,
прошлись без эксцессов, в глубоком почтении.
А я всё старался, всё что-то вымучивал
для всякого разного важного случая:
себя подавал, невезенье вышучивал,
и ручки кастрюльки зачем-то выкручивал.

Да дверь не закрыл. И моё невезение
сбежало в испуге от столпотворения.
Никто не заметил. Ничто не меняется
для тех, кто других обогреть не пытается.
Я долго искал: всё бродил переулками,
стихами приманивал — самыми гулкими.
Однако нет даже и тени сомнения:
ушло навсегда от меня невезение.

И всем стало легче. Во всём обновление.
Вальяжно раскинулось мировоззрение.
Нам песни о главном поёт назидание.
Мурлычет довольное самосознание.
Есть место для подвига: образование
его уложило с собой на диване, и...
И в ванне есть место, и там оживление —
смирение хочет отмыть вдохновение.

А в доме во всём воцарилось везение.
Везёт да везёт. Что ни день — изумление.
Всего навезло. Уже некуда деться мне.
Нет места стихам. Но какие есть специи!
Однажды я всё же состряпал везению
нежнейшее сдобное стихотворение.
Но, нос от него отвернув, с умилением
оно мне кивнуло — на банку с варением.



 

Владимир Гоммерштадт, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 1016 № 59224 от 14.02.2008

0 | 2 | 2595 | 25.04.2024. 13:24:16

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []