Лалла Рук Гл I Пророк (07) (Т.МУР)

(Продолжение)

 

CLX.

 

«Мне не дано покинуть это место.

Я проклята. Я дьявола невеста,

И эхо страшной клятвы до сих пор

Пугающе звучит в моём сознаньи,

Бессмысленный, невнятный, лживый вздор –

Синюшных вурдалаков бормотанье,

А кровь причастья – дьявольский кагор,

Что душу обращает в тленный прах,

Горит, как язва, на моих губах.

 

CLXI.

 

«Сердца, что дьявол разделил чертою,

Нам не соединить своей рукою.

Никто не в силах время вспять вернуть.

Нам ныне суждено навек проститься.

Спасайся сам, меня же – позабудь…»

Она, как чёрная ночная птица,

Лучам восхода подставляя грудь,

Светила диск стремглав пересекла,

Растаяв, как предутренняя мгла…

 

* * *

 

  Весь день пути принцесса Лалла Рук,

  Как будто вновь и вновь переживая

  Печальную историю любви,

  Оскоминкой проникшую ей в сердце,

  Задумчиво глядела в небеса.

  Там, далеко, в небесной синеве,

  Фантазии волшебными кистями

  Средь серебристо-серых облаков

  Её воображенье рисовало

  Те сцены, о которых Ферамор

  С печалью ей поведал этой ночью,

  И в образе несчастной Зелики

  Себя принцесса, тОтчас, узнавала,

  А в лике безупречного Азима

  Ей мнился благородный Ферамор,

  Так ясно и наглядно показавший,

  Что сущность страстной, преданной любви

  Подобна тайне яблок Истахара -[ 49 ]  

  В них никогда не сможешь угадать,

  Где сладкая, как сахар, половинка,

  Где горькая, как терпкая полынь?

  Так время шло. Клонился день к закату,

  Переправляясь через рЕку вброд,

  За странным и таинственным обрядом

  Ей довелось невольно наблюдать:

  У берега младая индианка,

  На глиняное блюдо поместив

  Мерцающую пламенем лампадку

  И свежий, яркий розовый венок,

  С благоговеньем, трепетной рукою

  Доверила всё это воле волн.

  Она так озабоченно следила

  За мечущимся в вОлнах огоньком,

  Что никого вокруг не замечала,

  Как будто в это время и сама

  Меж бурных волн отважно проплывала.

  Смысл этой сцены, тОтчас, пояснил

  Давно в долине Ганга проживавший

  И знавший сей обычай проводник.

  Подобие такого ритуала

  Там можно столь же часто наблюдать,

  Как сумерки над спящею рекою,

  И в звездном ожерелье небосвод.

  Сей ритуал был жертвоприношеньем

  За тех, кто выбрал дальние пути,

  От их друзей. О радостном исходе

  Далёких странствий радостно вещал,

  Не гаснущий до кромки горизонта,

  Сияющей лампадки огонёк.

  С тревогою и радостной надеждой

  Следила очень долго Лалла Рук

  За огоньком, плывущим по теченью,

  И думала: «Как зыбок этот мир...

  В нем все мечты о счастье и надежды -

  Не более, чем слабый огонёк

  В объятиях бесчувственной стихии...»

  Она в молчанье грустном провела

  Остаток дня, до самого привала.

  Но грусть её - аккордом - Ферамор

  Развеял, словно утреннюю дымку.

  Он радостью наполнил ей глаза

  И нетерпеньем – «что же будет дальше?

  Ах, как зануден этот Фадладдин...

  Сидеть в моём присутствии, конечно,

  Поэту неприлично, но тогда -

  Всем сесть велю я... В виде исключенья...

  Ну, вот и чудно, можно продолжать...»

  И царственно кивнула Ферамору.

 

[ 49] - в провинции Istakhar растёт такой сорт яблок,

  которые с одного бока сладкие, а с

  другого  горькие. (Т.М.)

 

  * * *

 

  CLXII.

 

  Военный град был неохватен взглядом,

  Подобно Шалимара[ 50 ]  колоннадам

  Взметнулись ввысь златые купола -

  Шатры, кумач атласных павильонов,

  Оружья блеск, доспехов зеркала,

  В златых кистях хоругви легионов...

  Но, чу! Тревога к битве позвала!

  Мгновенье - топот, ржанье, вопли, хруст,

  Ещё одно - и город мёртв и пуст...

 

  [ 50 ] - дворец-сад в Кашмире.(И.Т.)

 

  CLXII

 

  И тишь вокруг, век стана так недолог,

  Лишь ветер колыхнёт пурпурный полог,

  Покинутого воином шатра,

  И тучей встанет пыль над горизонтом.

  А угли прогоревшего костра

  Кровавый пир пророчат. И экспромтом

  Бодрящий клич проносится: «Алла!»

  Единый, общий, как святой Коран,

  Для всех разноязыких мусульман.

 

  CLXIII

 

  Чей перст, играя, правит сей армадой

  С такою легкостью, с такой бравадой?

  Чей Чёрный стяг трепещет на ветру?

  Халиф из Мерва ждёт гостей незваных!

  Кровавым гимном в дьявольском пиру

  Грохочут боевые барабаны

  И глушат монотонную игру

  Рожков и флейт, гудящих вразнобой,

  И абиссинских труб протяжный вой.

 

  CLXIV

 

  Так принял повелитель Хорасана

  Надменный вызов, брошенный Моканной.

  Вскормлённые победами войска,

  Блистательные воины Востока,

  Клубясь, как грозовые облака,

  На битву шли. И орды лжепророка

  Сметёт оруженосная рука,

  Её немилосердная ладонь

  Несёт им меч и «греческий» огонь.

 

  CLXV

 

  О! Месть халифа будет столь жестока,

  Сколь дерзки богохульства лжепророка!

  Он на Святой Могиле [ 51] клятву дал

  Поймать и обезглавить самозванца.

  И каждый воин, как молитву, знал:

  «Гяуров, до последнего повстанца,

  Предай мечу, чтоб ворон расклевал

  Неверных прах. И жалость к ним отринь!

  Отмсти за честь поруганных святынь!»

 

[ 51] – По-видимому, имеется ввиду священная гробница Имамзаде Хусейн, в которой покоится тело одного из правнуков пророка Мухаммеда.(И.Т.)

 

  CLXVI

 

  Такую мощь, когда-либо, едва ли

  Под Черные знамена собирали -

  Горячих горцев конный авангард,

  Дамасские воинственные кланы,

  И частокол из сабских алебард.

  Меж чёрных мавров - белые султаны

  Улан индийских. Словно леопард,

  Изящный, дикий, чёрно-белый кот,

  Святое войско двигалось вперёд.

 

 

  CLXVII

 

  Бесчисленны Моканны легионы,

  Но в ремесле войны неискушённы.

  То были тьмы озлобленных слепцов,

  Обманутых лукавым самозванцем.

  Язычество - религия отцов,

  Роднило их под знаменем повстанцев

  С непримиримым племенем бойцов,

  Познавших унижение и срам

  В насильном обращении в Ислам.

 

  CLXVIII

 

  Пыля копытом небо Хорасана,

  Летели в бой джигиты Туркестана.

  Шеломом в перьях на рысИ кивал

  Узбек-баши. Покрыв, как море, сушу,

  Сойдя с седых, обледенелых скал,

  Сыны заоблачного Гиндукуша

  Текли на рать, катя за валом вал.

  Под Белым стягом шли, восстав с колен,

  Бесчисленные полчища туркмен.

 

  CLXIX

 

  Но не было средь них таких гонимых,

  Униженных и столь непримиримых,

  Как племя обожателей огня,

  Несущих ненавистным сарацинам

  Святую месть. Копытами коня

  Мечтающих прогарцевать по спинам

  Проклятых мусульман. Итак - резня!

  Они за честь поверженных Богов

  На пики взденут головы врагов!

 

  CLXX

 

  Две Истины, две Веры. Нет средины.

  Они, как Бог и Дьявол, двуедины.

  Халиф воззвал: «Вперёд! И с нами Бог!

  Алла акбар! Обрящет Небо павший!»

  В ответ призвал повстанцев лжепророк:

  «Смелей иди на битву, раб восставший!

  Великий Эблис мусульман обрёк

  На страшную, но праведную месть,

  Вернув рабу растоптанную честь!»

 

  CLXXI

 

  И рать на рать пошли живой стеною,

  Кровь полилась кипящею рекою

  К ногам бойцов, рождая океан.

  Уж дважды восходящее светило

  В дыму, объявшем битву, как туман,

  В непримиримой схватке находило

  Язычников и истых мусульман.

  Слепая Вера в Божью благодать

  Вела слепцов друг друга истреблять.

 

  CLXXII

 

  И был день третий. Орды лжепророка

  Армаду повелителя Востока

  Вернули вспять и, в бегство обратив,

  На землю Чёрное низвергли знамя.

  Триумф! Победа! Посрамлён халиф!

  Но, вдруг, у беглецов над головами

  Как гром с Небес, толпу остановив,

  Пронёсся клич, вернул бегущих в строй,

  И с новой силой грянул смертный бой!

 

  CLXXIII

 

  Кто властной и решительной рукою

  Вновь бросил малодушных в пекло боя?

  Подобно Ангелу, который вёл

  Святую рать к победе при Бедере, [ 52 ]  

  Он был азартен, смел, свиреп и зол,

  И в собственном бессмертии уверен,

  Сто тысяч жизней, будто бы, обрёл

  И Небом был уполномочен несть

  Лукавому лжецу святую месть!

 

  [ 52 ] - В исторической победе мусульман при Бедере Магомету

  оказали помощь три тысячи ангелов во главе с

  Джабраилом.

 

  CLXXIV

 

  В груди идущих в бой под Черным стягом

  Вновь полыхнули ярость и отвага,

  Они, разя повстанцев наповал,

  Свою дорогу обагрили кровью,

  Меж гибелью и бегством выбирал

  Кровавый враг. И к страшному злословью

  Моканна понапрасну прибегал,

  Пытаясь бегство войск остановить

  И снова ход борьбы переломить.

 

  CLXXV

 

  Как облаков кочующая стая,

  Гонимая ветрами, покидая

  Луну в крови на небе штормовом,

  Войска Моканны в панике бежали,

  И лжепророк, в отчаяньи, мечом

  Рубил подряд, и тех, кто отступали,

  И наступавших, шедших напролом,

  Но тщетны гнев, жестокость, боль и страх,

  Когда всё решено на Небесах.

 

  CLXXVI

 

  Никто не ведал, кто он и откуда,

  Небесный воин, сотворивший чудо,

  Пришедший, как из прерванного сна.

  Тяжёлый меч, светящейся иглою

  Рвал бездну тьмы и, достигая дна,

  Дорогу метил юному герою

  К шатру Моканны. Цель его ясна -

  Святая месть. И он мостить готов

  Свой путь отмщенья трупами врагов!

 

  CLXXVII

 

  Герой спешил, как видно, не напрасно,

  С душой злодея всё уж было ясно:

  Небесных серафимов караул

  Сверкнув мечами в пламенных десницах,

  Вокруг Моканны молча строй сомкнул,

  Но не желая Небу подчиниться,

  Забыв про стыд, злодей тотчАс нырнул

  В безликий, обезумевший поток

  Разбитых войск, бегущих со всех ног.

 

  CLXXVIII

 

  Он, словно хищник в русле водостока,

  Захваченный врасплох шальным потоком,

  В бессильной ярости к подножью скал

  Летел, судьбу моля и проклиная,

  Кружась, в кровавом сЕле утопал,

  Который на пути всё пожирая,

  Злой ум последней радостью питал:

  Пред ним предстал его деяний плод -

  Кровавой бойни гибельный исход!

 

  CLXXIX

 

  «Алла акбар!» - под радостные крики

  Взлетали вверх хоругви, сабли, пики...

  С уст воинов слетал благой мотив -

  Колена преклонив, сыны Ислама

  Хвалы запели Алле. Их халиф

  Исполнил клятву - не приемля срама,

  Мятежников жестоко подавив,

  В пиру кровавом угостился всласть,

  Возвысив Веру и Закон, и Власть!