Ч. Диккенс. Гл. VII. Дорожка Призрака (“Холодный дом”)

Дата: 26-08-2016 | 18:13:59

Charles DICKENS                                                              Чарльз ДИККЕНС

B L E A K                                                                                Х О Л О Д Н Ы Й

H O U S E                                                                                                     Д О М

Chapter VII. The Ghost'Walk                     Глава VII. Дорожка Призрака

 

В то время, как Эстер спала и пробуждалась, погода по-прежнему

оставалась слякостной в поместье под Линкольнширом. Дождь всё лил, кап, кап, кап, день и ночь, на широкий выложенный плитами тротуар террасы, дорожку Призрака. Погода настолько скверная, под Линкольнширом, что самое живое воображение едва ли поверит, что она когда-нибудь снова улучшиться. Да и нет в этом месте жизни для лишнего воображения, потому что сэра Лейстера здесь нет (и верно, если б и был, особенно многого бы по этой части не привнёс), он в Париже, с Миледи; и уединённость с сумеречными крыльями задумчиво нависла над Чесней-Уолдом.
          Некие потуги воображения возможны в Чесней-Уолде среди низших животных. Лошади в конюшне - длинной конюшне на пустом внутреннем дворе за оградой из красного кирпича, где находится большой колокол в башне и часы с огромным циферблатом, к которому, кажется, постоянно обращаются голуби, живущие поблизости и полюбившие восседать на их стрелках - лошади, возможно, и рассуждают, по случаю, о каких-то воображаемых картинах хорошей погоды, и, вероятно, даже бóльшие в этом художники, чем их конюхи. Старый чалый, столь знаменитый трудами на деревенском бездорожьи, косящий своим огромным глазным яблоком к зарешётчатому окну близ яслей, возможно, вспоминает свежую листву, сверкающую там в иные времена, и ароматы, доносящиеся оттуда, и, возможно, несётся доброй рысью на всех парусах в то время, как человека-подсобника, вычищающего соседнее стойло, ничего не волнует помимо его вил и берёзовой метлы. Серый, чьё место напротив двери, который с нетерпеливым бряцанием поводьев треплет ушами и с тоской поворачивает голову к двери, когда её отворяют, и которому отворивший говорит: "Тпру, Серый, ну, спокойней! Никому ты сегодня не нужен!", может быть, понимает это не хуже человека.

Внешне в целом однообразная и неразговорчивая, эта полудюжина в конюшне, возможно, проводит долгие промозглые часы, когда запираются двери, за более живым общением, чем ведётся в зале прислуги или в воинстве Дедлоков; - может быть, даже они коротают часы, воспитывая (пожалуй, развращая при этом) пони, что в загородке в углу.  

     Также и дог, дремлющий в своей конуре, во дворе, положив на лапы свою большую голову, возможно, думает о жарком солнечном свете, когда тень от конюшни передвигается, испытывая его терпение, и в какой-то момент дня оставляет ему убежище не шире, чем тень от его собственного домика, куда он, наконец, и забирается, часто дыша и рыча время от времени, ни о чём не в состоянии помышлять, кроме самого себя и своей цепи. Так теперь, полупроснувшись и разморгавшись, он, возможно, вспоминает дом, полный общества, каретные сараи, полные экипажей, конюшни, полные лошадей, и надворные пристройки, полные смотрителей за лошадьми, пока он ни начинает сомневаться в настоящем и высовывается, чтобы увидеть, каково оно. Затем, раздражённо встряхнувшись, он, быть может, рычит от души, "Дождь, и дождь, и дождь! Ничего кроме дождя, - и хозяев нет!" и опять забирается и укладывается, печально зевая.  

     Также и собаки в конурах по всему парку, со своими неугомонными привычками, их заунывные голоса, когда ветер дует слишком уж упорно, слышатся даже в доме, наверху, внизу и в покоях Миледи. Пока по ним, недвижным, барабанит дождь, они, возможно, рыщут по всем окрестностям. Также кролики, со своими саморазоблачительными хвостиками, снующие из норы в нору у корней деревьев, возможно, живы мыслями о свежих ветреных деньках, когда продувались их уши, или о той интересной поре, когда вдоволь сладкой молодой зелени, чтобы погрызть. Индюк с птичника, всегда опечаленный какой-то наследственной обидой (быть может, Рождественской), возможно вспоминает то летнее утро, зловредно изъятое у него, когда он попал на тропинку между поваленных деревьев, и там оказался амбар с ячменём. Недовольный гусь, что сутулится, вбирая шею, когда проходит через старые вороты, высотой в двадцать футов, возможно, гогочет, если б нам только понять, что он, хоть и вперевалочку, но предпочитает погоду, когда ворота отбрасывают тень на землю.
          Будь всё так, если возможно, и всё-таки не великое воображение шевелится в Чесней-Уолде. И хоть оно каждый раз невелико, но проходя долгий путь в этих старинных гулких помещениях, обычно выводит на призраков и тайну.

        Льёт так сильно и льёт так давно, в предместьи Линкольншира, что миссис Раунсвилл, старая домоправительница в Чесней-Уолде, несколько раз снимала свои очки и протила стёкла, убеждаясь, что на них не попали капли дождя. Миссис Раунсвилл может себя уверить, что она слышит дождь, только вот в том, что она глуховата, её ничто не заставит поверить. Это приятная пожилая леди, статная, величественная, чудо опрятности, у которой такая спина и такой корсаж, что если бы оказалось, после её смерти, что корсетом ей служила широкая и старомодная фамильная каминная решётка, никто, кто её знал, ничуть бы не удивился. Погода влияет на миссис Раунсвилл мало. Дом - здесь, в любую погоду, ну а дом, как она выражается, "то, за чем она смотрит". Она сидит в своей комнате (в боковом коридорчике на первом этаже, с арочным окном, выходящим на аккуратный четырёхугольный двор, украшенным через равные промежутки деревьями с аккуратными шарообразными кронами и аккуратно обтёсанными каменными шарами, как будто деревья собрались играть в шары), и весь дом покоится в её голове. Она может открыть его при случае, быть занятой или взволнованной; но сейчас он плотно заперт, и покоится в величавом сне во всю ширь закованной в железо груди миссис Раунсвилл.    

     Ещё одна трудность - это вообразить Чесней-Уолд без миссис Раунсвилл, хотя она здесь всего пятьдесят лет. Спросите её, в этот дождливый день, как давно, и она ответит "пятьдесят лет три месяца и две недели, благослови господь, если доживу до вторника". М-р Раунсвилл умер незадолго до того, как окончилась прелестная мода на косички на париках, и смиренно похоронил свою собственную (если только взял её с собой) в парке на углу церковного погоста, близ заплесневелой паперти. Он родился в торговом городке, и там же его молодая, тогда уже, вдова. Её карьера в семье началась во времена последнего сэра Лейстера со службы в кладовой.

         Нынешний представитель Дедлоков - превосходный хозяин. Он полагает, что все его подопечные совершенно лишены индивидуальных характеров, намерений или мнений, и убеждён, что он и рождён для того, чтобы заменить им необходимость чего бы то ни было. Если бы ему пришлось сделать противоположное открытие, его бы это просто оглушило - он, вероятнее всего, никогда бы не пришёл в себя, разве что для того, чтобы сделать глоток воздуха и умереть. Но он всё же превосходный хозяин, полагая, что его положение того требует. К миссис Раунсвилл у него большое расположение; он говорит, что она самая почтенная и добропорядочная женщина. Он всегда ей жмёт руку, когда приезжает в Чесней-Уолд, и когда уезжает; и если бы он очень заболел, или он грохнулся бы наземь, или его переехало бы колесо, или попал бы в иную ситуацию, неподобающую Дедлоку, он бы сказал, если б только мог говорить: "Оставьте меня и пришлите сюда миссис Раунсвилл!", сознавая, что более, чем кто либо, она сохранит его достоинство в такую минуту.

          Миссис Раунсвилл узнала невзгоды. У неё было два сына, из которых младший сбился с пути, и завербовался в солдаты, и уж никогда не вернулся. Даже по сей день спокойные руки миссис Раунсвилл теряют своё самообладание, когда она заговаривает о нём, и поднимаясь от её живота, в волнении зависают над ним, когда она говорит, какой это был примерный мальчик, славный мальчик, какой весёлый, добрый, умненький мальчик! Её второй сын обосновался бы в Чесней-Уолд, и в должный срок сделался бы управляющим; но он увлёкля, ещё будучи школьником, конструированием паровых машин из кастрюль, устраивая, чтобы птицы сами добывали для себя воду, с минимально возможным усилием; и помогая им при помощи хитроумного насоса, так что жаждущей канарейке оставалось только, в буквальном смысле, приналечь плечом на колесо, и выполнялась работа. Это пристрастие доставляло миссис Раунсвилл серьёзное беспокойство. Она чувствовала, с материнской мукой, что то был путь в направление Уота Тайлера: хорошо зная, что сэр Лейстер имел это общее представление о любых способностях, которым, как можно было счесть, присущи дым и высокая труба. Но обречённый юный мятежник (в других отношениях, кроткий юноша, и очень упорный), не выказывал ни признака добродетели, и когда он повзрослел; то, напротив, соорудил модель парового ткацкого станка, и она была вынуждена, заливаясь слезами, заявить о его отступничестве баронету. "Миссис Раунсвилл," -сказал сэр Лейстер, - "Я не могу допустить, как вы знаете, спорить с кем бы то ни было по всякому поводу. Вам бы лучше избавиться от вашего сына; вам бы лучше отправить его на какие-нибудь производства. Железные копи дальше к северу, я полагаю, подходящее направление для подростка с такими наклонностями." Дальше к северу он отбыл, и дальше на севере он вырос; и если сэр Лейстер Дедлок когда-нибудь видел его, когда он приезжал в Чесней-Уолд к своей матери, или если думал о нём впоследствии, он определённо рассматривал его всего лишь как одного из сообщества странной тысячи заговорщиков, смуглолицых и суровых, у которых вошло в привычку собираться при свете факелов, по ночам два или три раза в неделю, для противозаконных намерений.

          Как бы то ни было, сын миссис Раунсвилл, в процессе природы и ремесла, вырос, устроился, и женился, и произвёл внука миссис Раунсвилл: который, закончив обучение и вернувшись домой из путешествий в далёкие страны, куда его направили, чтобы расширить его знания и завершить его подготовку к приключениям жизни, стоял прислонившись к камину в этот самый день, в комнате миссис Раунсвилл в Чесней-Уолде.  
          "И ещё, и ещё, рада тебя видеть, Уот! И ещё раз, рада тебя видеть, Уот!" говорит миссис Раунсвилл. "Какой мальчик. Совсем, как твой бедный дядя Георг. А!" –  руки миссис Раунсвилл, как обычно, взлетают при этом замечании.
        "Говорят, я похож на папу, бабушка".

        "И на него, дорогой, - но больше на твоего бедного дядю Георга! И на твоего дорогого папочку," - миссис Раунсвилл снова складывает руки. "У него всё хорошо?"

        "Процветает, бабушка, во всех отношениях."

        "Слава Богу!" миссис Раунсвилл любила своего сына, хотя по отношению к нему у неё было грустное чувство - всё равно, как если бы он, бывший во всех отношениях безупречным солдатом, перешёл на сторону врага.
        "У него всё в порядке?" сказала она.

        "В порядке."

        "Слава богу! Так он и тебя воспитал в своём духе, посылает в разные страны и всякое такое? Ну ладно, ему виднее. Этот мир за пределами Чесней-Уолда я не понимаю. Хотя я ведь пожила. И тоже повидала общество!"      

        "Бабушка," - сказал молодой человек, меняя тему разговора, - "что это за хорошенькая девушка, которую я только что видел с тобой. Ты назвала её Розой?"
        "Да, внучек. Она дочка одной вдовы из деревни. Девушек сегодня так трудно чему-нибудь обучить, вот мне и пришлось взять её к себе смолоду. Она способная ученица, и ей всё удаётся. Уже показывает дом, очень мило. Живёт со мной, здесь же при моём столе".
        "Надеюсь, это не я её выпроводил отсюда?"

        "Она подумала, что нам нужно поговорить о семейных делах, мне кажется. Она очень скромная. Это чудное качество в девушке. И редкое," - сказала миссис Раунсвилл, разворачиваясь насколько возможно всем своим корсажем, - "не то, что раньше!"
        Молодой человек наклонил голову в знак согласия с этими наставлениями опыта. Миссис Раунсвилл прислушалась.

        "Шум колёс!" - сказала она. Он давно отчётливо звучал в более юных ушах её собеседника. "Кого это принесло в такой день, боже милостивый?"
        Через короткое время - стук в дверь. "Входите!" Смущаясь, вошла темноглазая, темноволосая сельская красавица - такая свежая в своём розовом и ещё нежном цвету, что капли дождя, которые забились в её волосах, выглядели как роса на свеже-сорванном цветке.

        "Что там за компания, Роза?" - спросила миссис Раунсвилл.

        "Два молодых джентльмена в двуколке, мэм, которые хотели бы посмотреть дом - да, как вам угодно, так им и скажу," - быстро отреагировала она на отрицательный жест домоправительницы. "Я выходила на крыльцо и сказала им, что и день и час неподходящие; но молодой человек, который правил, снял свою шляпу, всю в воде, и просил меня передать вам эту карточку".

        "Прочти её, дорогой Уот," - сказала домоправительница.

        Роза так смутилась, передавая ему карточку, что они роняют её и почти сталкиваются лбами, когда поднимают. Роза смущается ещё больше.

        "М-р Гаппи," - вся информация, которую даёт карточка.

        "Гаппи!" - повторяет миссис Раунсвилл, - "М-р Гаппи! Вздор какой-то, я никогда о нём не слышала!"

        "Об этом он мне говорил, если угодно!" - говорит Роза. "Но он сказал, что они ещё с молодым джентльменом только что прошлой ночью прибыли на почтовых по делу на собрание мировых судей за десять миль отсюда, и они столько слышали о Чесней-Уорде, и просто не знают, что им теперь делать, проскакав по дождю, чтоб его посмотреть. Они юристы. Он сказал, что он не из конторы м-ра Талкинхорна, но он уверен, что, если необходимо, мог бы сослаться на м-ра Талкинхорна".

          Посчитав теперь, когда она закончила, что она произнесла слишком уж длинную речь, Роза смущается больше, чем прежде.

         Вот, м-р Талкинхорн был, в некотором роде, неотьемлемой частью поместья, и кроме того, поговаривают, он составлял завещание миссис Раунсвилл. Старая леди успокаивается, благосклонно соглашается на приём посетителей и отпускает Розу. Внук, между тем, охваченный неожиданным желанием также осмотреть дом, предлагает составить компанию. Бабушка, которой доставило удовольствие, что он проявил этот интерес, провожает его, хотя, надо отдать ему справедливость, он был чрезвычайно нерасположен доставить ей это беспокойство.

          "Очень обязаны вам, мэм!" - сказал м-р Гаппи, разоблачаясь в холле от своего промокшего дредноута. "Мы Лондоские юристы выбираемся не часто; и если уж удаётся, хочется успеть, как можно больше, знаете ли".

         Старая домоправительница, со снисходительной строгостью манер, машет рукой в сторону большой лестницы. М-р Гаппи с приятелем следуют за Розой, миссис Раунсвилл с внуком следуют за ними, молодой садовник идёт впереди открывать ставни.

          Как это обычно случается с людьми, которые осматривают дома, м-р Гаппи с приятелем выбиваются из сил, ещё хорошенько и не приступив к осмотру. Они задерживаются не в тех местах, смотрят не на те вещи, не обращая внимание на вещи стоящие, зевают, когда ещё комнаты открываются, выказывают глубокое уныние и явно утомлены. В каждой следующей комнате, в которую они входят, миссис Раунсвилл, такая же прямая, как и сам этот дом, присаживается в сторонке у окна, или в другой укромный уголок, и с величавом одобрением слушает объяснения Розы. А её внук так ей внимает, что Роза смущается всё больше - и всё больше хорошеет. Так они переходят из комнаты в комнату, поднимая Дедлоков на портретах на те короткие минуты, пока молодой садовник впускает свет, и передоверяя их своим могилам, когда он снова отгораживает свет. Это доказывает сокрушёному м-ру Гаппи и его безутешному другу, что Дедлокам ещё не конец, знатность которых, кажется, только и состоит в неделании ничего, чтобы себя проявить, в течении семиста лет.
        Даже протяжённой гостиной Чесней-Уорда не оживить чувств м-ра Гаппи. Он так подавлен, что никнет уже на пороге и насилу собирается с духом, чтобы войти. Но портрет над камином, написанный модным современным художником, действует на него как заклинание. Он в момент приходит в себя. Взирает на портрет с необычным интересом; кажется, он поглощён и зачарован им.

        "Боже мой!" - говорит м-р Гаппи. "Кто это?"

        "Картина над камином," - рассказывает Роза, - "это портрет нынешней Леди Дедлок. Считается, что сходство совершенное, и это лучшая работа мастера". "Помилуй," - говорит м-р Гаппи, в каком-то смятении уставившись на своего друга, - "чтобы я её когда-то видел. И всё-таки я её знаю! Картина была гравирована, мисс?"

        "Картина никагда не гравировалась. Сэр Лейстер постояно отказывал в разрешении".

        "Так!" - тихим голосом говорит м-р Гаппи. "Очень странно, просто застрелиться, как хорошо я знаю эту картину! Так это Леди Дедлок, вот как!"     "На картине справа - нынешний Сэр Лейстер Дедлок. На картине слева - его отец, прежний Сэр Лейстер".

        М-р Гаппи не удостаивает взглядом ни одного из этих магнатов. "Это непостижимо для меня," - говорит он, всё ещё уставившись на портрет, - "как хорошо я знаю эту картину! Тьфу ты," - добавляет м-р Гаппи, оглядываясь вокруг, -"коль подумаешь, я должно быть во сне видел эту картину, знаете!"
        Поскольку никто из присутствующих особенно не интересуется снами м-ра Гаппи, такая возможность не обсуждается. Но он всё ещё настолько поглащён портретом, что остаётся неподвижно стоять перед ним, пока молодой садовник не закрывает ставни; и тогда он выходит из комнаты в ошалелом состоянии, которое служит хотя и случайной, но достаточной заменой интереса, и следует в другие залы, растерянно выпучив глаза, как если бы повсюду он снова искал леди Дедлок.   Он больше её не видит. Он видит её комнаты, которые показывают напоследок, как самые элегантные, и он выглядывает из окна, из которого она глядела, не так давно, на погоду, которая надоела ей до смерти. Всё заканчивается - даже домá, в которых люди терпят нескончаемые муки, чтобы их осмотреть, и устают раньше, чем начали их осматривать. Он пришёл к концу обзора, а свежая сельская красавица к концу описания; которое всегда таково:
        "Внизу терраса, приводящая в восхищение. После старинной фамильной истории она называется Дорожка Призрака".
        "Как?"- с жадным интересом произносит м-р Гаппи. "Что за история, мисс? Там ничего насчёт картин?"      

        "Умоляю, расскажи нам историю," - говорит Уот полушёпотом.

        "Я не знаю её, сэр," - Роза более, чем когда-либо краснеет.

        "Её не рассказывают посетителям; её почти забыли," - говорит, выступая вперёд, домоправительница. "Она и была не больше, чем фамильным анекдотом."
        "Извините, я ещё раз спрошу, связано ли там что-нибудь с картиной, мэм," - замечает м-р Гаппи, - "потому что, уверяю вас, чем больше я думаю об этой картине, тем больше узнаю её, хотя и не знаю, как я о ней узнал!"
        История никак не связана с картиной; это домоправительница может гарантировать. М-р Гаппи признателен её за информацию, и, более того, вообще признателен. Он удаляется со своим другом, ведомый по другой лестнице вниз молодым садовником; и вскоре слышно, как они отъезжают. Уже сумерки. Миссис Раунсвилл может доверится осмотрительности двух своих юных слушателей и рассказать им, как терраса получила это призрачное имя. Она усаживается в большое кресло у быстро темнеющего окна и рассказывает им:

        "В смутные времена Короля Карла Первого, мои дорогие - я, конечно, имею в виду смутные времена мятежников, которые объединились против этого превосходного короля, хозяином Чесней-Уорда был Сэр Мэрбери Дедлок. Имелись ли какие-то сообщения о фамильных призраках до этого времени, я не знаю. На самом деле, я думаю, что это вполне возможно".
        Миссис Раунсвилл делает это замечание, поскольку полагает, что такой старинный и значительный род имеет право на призрака. Она рассматривает призрака как одну из привилегий высших классов; благордное отличие, на которое не может притязать обычный человек.
        "Нечего и говорить, что Сэр Мэрбери Дедлок," - говорит миссис Раунсвилл, - "был на стороне благословенного мученика. Но полагают, что его жена, в жилах которой текла совсем не знатная кровь, одобряла неправое дело. Поговаривают, что у неё были родственники среди врагов Короля Карла; что она с ними переписывалась; и что передавала им информацию. Когда здесь встречались кто-нибудь из местных джентльменов, бывших последователями дела Его Высочества, поговаривают, что Миледи всегда находилась у дверей комнаты для совещаний, а они и не предполагали. Слышишь звук похожий на шаги по террасе, Уот?"

        Роза придвинулась ближе к домоправительнице.

        "Я слышу, как капает дождь на каменные плиты," - отвечает молодой человек, - "а ещё я слышу какое-то странное эхо - наверное, эхо - которое очень похоже на прихрамывающий шаг".

        Домоправительница кивает с суровым видом и продолжает:

        "Частично по причине этих разногласий между ними, а частично по другим причинам Сэр Мэрбери и его жена вели беспокойную жизнь. Она была женщиной с надменным характером. Они не очень подходили друг другу по возрасту и характеру, и не имели детей, которые могли бы их примирить. После того, как её любимый брат, молодой джентельмен, был убит на гражданской войне (близким родственником Сэра Мэрбери) её чувства настолько ожесточились, что она возненавидела тот род, в который она вошла по замужеству. Когда Дедлокам предстояло отбыть из Чесней-Уорда по делу Короля, она, как предполагают, не единыжды под покровом ночи прокрадывалась в конюшни и калечила ноги лошадям; и история такова, что однажды, в такой час, муж увидел её, скользящую по лестнице, и проследовал за ней в конюшню, где стоял его любимый конь. Там он схватил её за запястье; и в борьбе или при падении, или это конь был напуган и лягнул, только она повредила бедро и с этого момента начала чахнуть".  

        Домоправительница понизила свой голос чуть ли не до шёпота.

        "Это была женщина с прекрасной фигурой и величавой осанкой. Она никогда не жаловалась, что изменилась; никому не говорила, что хромает, не говорила, что страдает; только день за днём она старалась ходить по террасе; и придерживаясь за каменную балюстраду, она ходила вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, то появляясь на солнце, то исчезая в тени, и с каждым днём ходить ей было всё труднее. Наконец, однажды под вечер её муж (с ним она, по какому-то убеждению, ни разу рта не раскрыла с той ночи), остановившись у большого южного окна, увидел, как она упала на мостовой. Он поспешил вниз, чтобы поднять её, но она оттолкнула его, когда он к ней наклонился, и, пристально и холодно взглянув на него, сказала, - 'Я здесь и умру, где хожу. И буду ходить здесь, хотя и буду в могиле. Буду ходить здесь, пока не будет посрамлена честь этого дома. И когда несчастье, или позор идут сюда, да услышат Дедлоки мои шаги!'

        Уот смотрел на Розу. Роза в сгущающемся мраке стояла, опустив глаза в землю, равно и напуганная и смущённая.

        "Вот, и затем она умерла. И с тех-то пор," - говорит миссис Раунсвилл, - "появилось это название - Дорожка Призрака. Если эта походка - эхо, то это эхо, которое слышно только, когда стемнеет, и, вместе с тем, зачастую подолгу его не слышно совсем. Но время от времени оно возвращается; и несомненно, когда в семье болезнь или смерть, тогда оно и слышится".

        " - И бесчестье, бабушка," - добавляет Уот.

        "Бесчестье никогда не приходит в Чесней-Уорд," - отвечает домоправительница.

        Внук соглашается со словами: "Верно. Верно."

        "Таково предание. О чём бы не говорили эти звуки, это тревожные звуки," - говорит миссис Раунсвилл, поднимаясь с кресла, - "и что в них надо отметить, это то, что их нельзя не слышать. Миледи, которую ничто не устрашит, признаёт, что когда они есть, их нельзя не слышать. Вы не можете от них укрыться. Уот, за тобой стоят высокие французские часы (их туда не случайно поставили), у которых громкий ход, когда их заведут, и ещё играет музыка. Ты разбираешься, как с ними обходиться?"

        "Вполне, бабушка - я думаю."

        "Заведи их".

        Уот заводит часы - музыку и всё прочее.

        "Теперь, подойди сюда," - говорит домоправительница, - "Сюда, дитя, где подушечка Миледи. Я не уверена, что уже достаточно темно, но прислушайся! Слышишь звуки на террасе, и сквозь музыку, и ход, и вообще?"    

        "Конечно, слышу!"

        "Вот и Миледи говорит, что слышит".




Сергей Семёнов, поэтический перевод, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1529 № 121954 от 26.08.2016

1 | 8 | 1375 | 29.03.2024. 17:05:03

Произведение оценили (+): ["Александр Владимирович Флоря"]

Произведение оценили (-): []


Введение и первые 5 глав романа Диккенса в данном переводе опубликованы в разделе Прозаические миниатюры с 20 апреля по 9 июня, 6-я глава – в данном разделе 18 июня сего года.

Уважаемый Сергей,


скажите, Вы переводите с помощью программы перевода, или всё же пользуетесь словарями?


У Вас есть фраза


"Очень обязаны вам, мэм!" - сказал м-р Гаппи, разоблачаясь в холле от своего промокшего дредноута. 


У Диккенса в оригинале


"Much obliged to you, ma'am!" says Mr. Guppy, divesting himself of his wet dreadnought in the hall. "Us London lawyers don't often get an out, and when we do, we like to make the most of it, you know."


dreadnought  имеет два значения. 1. толстое сукно, или пальто из толстого сукна. 2. дредноут , быстроходный броненосец начала 20 века.


Во-первых, м-р Гаппи не мог снять с себя промокший корабль (дредноуты не промокали в море):)), а только промокшее пальто.

Во-вторых, во времена Диккенса не было ещё дредноутов (кораблей с бронёй).


Да и стиль у Вас отнюдь не художественный. Ваше право переводить, но надо хотя бы грамотно это делать. К примеру


Это была женщина с прекрасой фигурой и величавой осанкой. Она никогда не жаловалась, что изменилась; никому не говорила, что храмает, не говорила, что страдает; только день за днём она старалась ходить по террасе; и придерживаясь за каменную балюстраду, она ходила туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, при солнце и в тьму, и с каждым днём ходить ей было всё труднее.


1. хрОмает.

2. она ходила туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда при солнце и в тьму . Она не ходила туды-сюды, "она поднималась и спускалась, оказываясь то на солнце, то в тени".


went up and down, up and down, up and down, in sun and shadow


shadow  никогда не было тьмою. Откуда всё это. Совершенно неправильный перевод, и даже русский язык хромает. Не говорят ходила при солнце и во тьму. Если уж просто лексикой заниматься. Говорят "при луне", но не говорят "при солнце". Не говорят "ходила во тьму", говорят "ушла во тьму". Надо бы снова закончить 9-10 класс школы по русскому языку, или на курсы филологические поступить. 






Уважаемый Александр!

Спасибо, что уделили внимание моему переводу.

Второе замечание справедливое - поправил.

А Вашу школьную язвительность на мой счёт, в которую Вы привычно свалились, великодушно Вам прощаю.

Да пожалуйста, уважаемый Сергей. Только это два момента навскидку. Если читать весь текст, то там много таких стилистических ляпов и неправильно переведённых слов. Я понимаю, когда делают заново  стихотворный перевод, но переводить прозу после классических переводов Диккенса школой Кашкина, какой смысл. Русский Диккенс должен звучать как Толстой, Достоевский.

Уважаемый Александр!

Я думаю, что не ошибаюсь, будучи убеждён, что Вы предубеждены насчёт меня. Поэтому я не верю Вашим общим, огульным оценкам.

Но при этом я исключительно благодарен Вам за конкретные замечания по шероховатостям перевода, которые, конечно, неизбежны. То Ваше замечание, что я учёл, поправив, действительно было существенным. Увы, по какой-то причине, которых может быть тысячи, недоглядел очевидный и сильный образ у Диккенса.

Ещё раз приношу Вам искреннюю благодарность за Ваше внимание к моему скромному творчеству.


Александру Лукьянову:
Не говорят " Надо бы снова закончить 9-10 класс школы по русскому языку, или на курсы филологические поступить. " Только "ОКОНЧИТЬ"

Когда ученик учится в школе, то да, он оканчивает. Здесь я имел ввиду программу 9-10 класса, работу с программой. А не сам класс конечно. Пенсионера не возьмут снова в школу :))

Да, я действительно по окончании одиннадцатилетки получил только серебряную медаль. И как раз из-за четвёрки по русскому языку, которой меня наказала учительница Елена Николаевна Мостовая за мой уже тогда мятежный нрав.

Так, написав сочинение на заданную тему о самом себе, я не удержался, дерзко приведя высказывание Джека Лондона, что о себе искренне не говорят.

Елена Николаевна на это прозорливо заметила, что увлечение западной литературой в конце концов приведёт меня к предательству... Ни много, ни мало!

Видите, какие у меня зловещие корни тянутся с самого отрочества.