Память

Александр Тихомиров

2. 2. 1941 - 18. 1. 1981

           Александр Тихомиров родился в 1941 году и погиб, сбитый электричкой, в 81-м, немного не дожив до сорока.

           Сегодня не Сашино время. Но и «вчера» – в 1960–1970-е – было не его время. А значит, он вне времени. Или же все времена – его. Он нужен всегда… А ведь это самое трудное – говорить тихо, но так, чтоб тебя слышали.

            Отчего голова поседела?

           Вроде б не с чего ей поседеть.

           За меня вся родня отсидела –

           Так что мне не придётся

             сидеть…

            Из чего эти стихи? Из тихих слов и глагольных рифм, но ничего другого не надо. Все сказано... Слов мало, но вполне достаточно, чтоб перехватило дыхание. И плох тот мир, который не способен услышать такие стихи… А тем более сегодня, когда децибелы шума таковы, что ничего не стоит потерять слух. Сашины тихие стихи могут помочь его вернуть. Вообще он знал, с кем быть на «ты»: с березой, с коровой. Короче, с фауной и флорой, для которой он тоже всегда был своим…

            Во сыром бору-отчизне

           Расцветал цветок,

           Непостижный подвиг жизни

           Совершал, как мог…

            Вот в какое интимное окружение поместил поэт высокие слова «подвиг жизни». В этом весь Саша – не греметь словами, не бряцать. Авось, услышат и так. Очень хочется, чтоб услышали...

Владимир Переверзев

14. 3. 1947 - 25. 3. 2009

       Из всех, встреченных мною в жизни ценителей поэтического слова, Владимир Переверзев был, пожалуй, одним из самых остро чувствующих, схватывающих в слове то самое сокровенное и неуловимое, что делает стихотворные строки подлинно поэтическими: 

       …Что если смотреть, не мигая,
       Сквозь эту болотную мгу,
       Почудится, верно, другая
       Россия на том берегу.
       У ней в рукавах по жар-птице
       И в синих цветах сарафан,
       С которым, наверно, сравнится
       Один мировой океан.
       У ней драгоценный кокошник
       И русые косы у ней, –
       У той, что не топит, не крошит,
       Не душит своих сыновей.

       …Переверзев работал редактором на орловском телевидении и подготовил целую программу для фильма о поездке с нами по памятным литературным местам: Спасское-Лутовиново, Клеймёново, Никольское-Вяземское… Тургенев, Фет, Толстой… А в Орле – музеи Лескова, Андреева, Бунина…  Довелось мне с ним и путешествовать на Монерон, на Курилы, на маленькую таёжную речушку в предгорьях Сусунайского хребта. И всё-таки для меня несомненно: в этих наших вылазках и даже вовсе без них он был не путешественником, а странником. Путешественник возвращается в итоге в то же самое место, откуда вышел. А со странником ничего не известно. Он может и остаться где-то или продолжать странствовать, кочевать, не помышляя о возвращении. Владимир Переверзев не был путешественником: родился и умер в Орле, прожив несколько лет на Сахалине. Но «странником по звёздам» он точно был…

Владимир Ершов

1.07.1949 - 1.11.2018

           Ангажированность для таланта литературного смерти подобна, и те, кто шёл на компромисс с господствующей идеологией, расплачивались потом за это всю жизнь. Но Заозёрная школа возникла не как кружок ниспровергателей и нонконформистов - сам факт её существования являлся отрицанием тоталитарной литературы, пускай и в отдельно взятом регионе…
           С годами "Заозёрная школа" и археологический музей Танаис стали синонимами. И, как синонимы, они записаны в скрижалях российской контркультуры, упорно не замечаемые штатными литературоведами и критиками, которые в угоду конъюнктурному эстетству и заумной псевдоинтеллигентской вкусовщине пестуют и подсаживают невесть откуда взявшихся литературных выкидышей и отморозков.

           В "Заозёрную школу" невозможно "вступить", как в союз писателей, или быть из неё исключённым; она - как древний клан, как маленькое племя, и выбыть из неё можно только в мир иной. Но и там твою грешную усталую душу то и дело будут окликать отсюда оставшиеся, будут читать твои стихи и рассказывать про тебя всяческие небылицы…  Как же всё-таки всем нам повезло друг на друга: ни деньги, ни бедность, ни слава не смогли разорвать наш круг. Мы стали со временем видеться реже, но невидимая дольнему миру связь между нами со временем становилась всё крепче…

Анатолий Жигулин

1930 – 2000

         В 1984 году Анатолий Жигулин кровью собственного сердца написал автобиографическую повесть «Чёрные камни», в которой рассказал о своей жизни, судьбах товарищей, о любви и смерти. Изданная многомиллионным тиражом в нашей стране и за рубежом, повесть Жигулина стоит в одном ряду с произведениями Солженицына, Шаламова, Домбровского, Гроссмана, Рыбакова. Пройдя тюрьмы и лагеря, чудом выжив на урановых рудниках, он сумел сохранить в себе человеческое достоинство, талант, веру в добро и справедливость, стал крупнейшим поэтом ХХ века.

         Огромную роль в жизни и творчестве А.В. Жигулина сыграла Ирина Викторовна Неустроева. В истории литературы вряд ли найдётся ещё один подобный случай, когда поэт на протяжении почти четырёх десятилетий посвящал стихи только одной женщине. Сам поэт в 1984 году писал отцу: «Она – единственный человек, который четверть века спасает меня от гибели. Она помогла мне стать поэтом. Без неё я подох бы от белой горячки в средине 60-х в воронежской больнице или от туберкулёза…»

         Их первая встреча произошла в августе 1960 г. в редакции воронежского журнала «Подъём», а спустя два месяца он смотрел из окна ее коммунальной квартиры на шестом этаже на кремлёвские звёзды и купола соборов. И невольно вспомнил свою первую «экскурсию» по Москве, которую совершил в июле 1950 г. в фургоне с надписью на борту «Мясные изделия», когда их долго везли до Краснопресненской пересыльной тюрьмы…

Равиль Измайлов

1959 - 2013

            Он словно не брал разбега в мастерстве, а внезапно взмыл в высоту… Романтик, философ, скептик и лирик – Равиль легко перевоплощается в героев своих стихотворений, и яркое действо разворачивается перед нашим взором – от зрелищ бродячего балагана до театра военных действий...

            В поэзии Измайлова доминирует столь редкая ныне отстраненность от себя, позиция наблюдателя, в которой – ни на йоту самоупоения, словесной неряшливости выезжающих на своем имени и славе стихотворцев. Чтобы работать в рамках классической формы, – а Равиль так и жил, – нужны мужество и преданность родной традиции, кровь и пот честного проживания в шкуре поэта с его страшной реактивностью и совестливостью.

            Прошли десятилетия, и линза времени укрупнила подлинное (как и ничтожное): стихи Измайлова оказались драгоценным сплавом афоризмов и живописных наблюдений Зримы, почти осязаемы и органичны его «глухой колодец тишины», «залпы тишины острожной и свинцовый грохот озерка», «змеиное шипенье листопада». С такой поэзией, где «воздух прослоенный режут косые пунктиры стрижей», отдыхаешь от постмодернистских игр со смыслами, не всегда очевидными и самим авторам. А зрелость ранних стихов Равиля поражает… Невозможно эту суть выжать из концентрированной образованности. Это – генная память! И она нашла, обязана была найти свой рупор...