РУБРИКА ПАМЯТЬ

Александр Солодовников

(1893 - 1974)

Solodovnikov

        

                                    Марина Бирюкова 


                               Смысл уясняется в каждой судьбе

  

          Мне пришлось преодолеть очень серьезные сомнения, чтобы решиться написать об Александре Солодовникове. Он умер в 1974 году. То, что о нем и его стихах вспомнили именно сейчас – не удивительно. Но именно сейчас наблюдается чрезвычайно печальное явление: бурный рост количества религиозных нестихов. То есть зарифмованных текстов благочестивого, церковного содержания, не имеющих, однако, никакого отношения к подлинной поэзии.  Слишком  многие  люди  убеждены,  что  поэзия – это своего рода контейнер: передача определенного смысла в определенной форме, в рифму и в размер. На самом деле, поэзия несводима ни к какому, даже самому что ни на есть истинному смыслу; она лежит глубже смысла, хотя именно им приводится в действие, сообщая ему в некоторых случаях исключительную силу. Поэзия – тайнодействие, но это и профессия тоже. Поэт обязан быть профессионалом, причем высокого класса – класса, соответственного тому, с чем он, поэт, имеет дело.

          Все эти обстоятельства заставляют меня вздрагивать от словосочетания "православный поэт". И когда один священник посоветовал мне познакомиться с наследием Александра Солодовникова – я боялась столкнуться с очередным "православным поэтом". Начало мои опасения подтвердило: профессионализмом не блещет. Первая же строка – "Как дерево в саду, Ты подстригал меня" – построена неграмотно…

          Но, когда я дочитала это несовершенное стихотворение до конца, я уже знала: Солодовников – совершенно не то, что все наши околоцерковные графоманы (как те, кто издает свои книжки, так и те, кто приносит к нам в редакцию исписанные листочки или терроризирует нас чтением вслух).

 

          Как дерево в саду, Ты постригал меня,
          Побеги счастья все срезал, не дав развиться:
          Угас ребенок мой, что был мне краше дня,
          рассыпалась семья, и вот, я сам в темнице.

          Но я люблю Тебя, Отцовская рука,
          Мне наносящая пронзительные раны…

 

          Нико Пиросманашвили не умел рисовать: так сложилась его жизнь, некому было его научить. Ему пришлось обходиться без этого умения, и он, как мог, обошелся. Результат известен: художник Пиросмани в мировой культуре навсегда.

Сказать о Солодовникове столь категорично – "не умел писать стихи" – я не могу еще и потому, что вышеприведенное – не лучшее, что у него есть; но неумение, неискушенность, наивность присутствуют в его стихотворениях с очевидностью. С такой же очевидностью, однако, присутствует и то, что поднимает их выше неумения. То, чего нет и никогда не будет у графомана. Солодовников на самом деле поэт.

          Впрочем, что я. Какая графомания при его судьбе! Графомания – она с жиру.

К 1917 году Александр Александрович Солодовников успел с отличием окончить Императорскую Академию Коммерческих наук в Москве и юридический факультет Московского университета. Всю Первую мировую работал медбратом в лазаретах, умудряясь совмещать это с учебой. Служил в армии: сначала в Белой, потом в Красной. До своей женитьбы, то есть до тридцати лет, успел пережить два ареста и длительное пребывание в лагере исправительных работ. Брак c Ниной Паутынской оказался, с одной стороны, крепким и счастливым, с другой – несчастным: супруги похоронили двоих маленьких детей, одного за другим, и старость встретили в одиночестве… Впрочем, до старости нужно было еще дожить. Третий в жизни рядового московского бухгалтера Солодовникова арест пришелся на 38-й год. Шесть лет лагеря – в шахтах, на молибденовых рудниках – и потом еще десять лет поселения. Потом реабилитация и возвращение в Москву.

          В последние годы жизни супруги Солодовниковы часто приходили в церковь Ильи Обыденного, что в двух шагах от Храма Христа Спасителя (тогда на его месте был известный бассейн). Вот свидетельство очевидца: "В конце 60-x я часто наблюдал его (Александра Александровича – М.Б.) за ранней Божественной литургией. Он обычно стоял сбоку или в конце храма. Мог часами стоять на коленях, опираясь на свою палку. Часто по его лицу текли слезы. Его молитва не была показной, напыщенной или восторженной. Это был таинственный акт веры, подлинная беседа человека и Бога. По окончании службы он всегда подходил ко мне и поздравлял с праздником. Его глаза излучали благодатный внутренний свет, свет христианского сердца…".

          Лучшие стихи Александра Александровича связаны именно с храмом, богослужением, церковным календарем:

 

          По небу темными волокнами
          Несутся тучи. Блудный сын,
          У храма я стою под окнами –
          в большой толпе, как перст, один.
          Там свет – заутреня Пасхальная,
          Там пир, там Отчий дом родной
          Для всех – кому дорога дальняя,
          И кто закончил путь земной.
          За возносящимися дымами,
          В сиянии паникадил
          Мне мнится – полон храм любимыми,
          Которых я похоронил…

 

          В определенном смысле  Солодовников действительно поэт своих мертвых;  его  стихи – это стихи человека, многих похоронившего и не расставшегося с похороненными:

 

          Пришел я ко всенощной с вербой в руках,
          С расцветшими ветками в нежных пушках,
          Пушистые шарики трогаю я –
          Вот этот – умершая дочка моя,
          Тот маленький птенчик – сын мой младенчик,
          Двоешка под крепким брусничным листом –
          Во всем неразлучные мать с отцом,
          Тот шарик без зелени –
          Друг мой расстрелянный,
          К ветке прильнувший –
          Племяш утонувший,
          Смятый и скрученный –
          Брат мой замученный,
          А тот, глянцевитый, – брат мой убитый…

 

          Это стихотворение о всенощной на Вербное воскресенье заканчивается подлинным гимном:

 

          Радостно пение –
          Всем воскресение,
          Общее, общее всем воскресение,
          ……………….
          Смысл уясняется в каждой судьбе:
          Слава Тебе!

 

          Музыка гимна, или, вернее, ликующего благодарственного псалма для Солодовникова совершенно органична, она возникает вновь и вновь, причем в разные периоды многотрудной жизни – в подтверждение можно было бы привести десятки цитат. Но столь же органична для него горестная музыка псалма покаянного и тихая пронзительность сердечной молитвы…

          Но вот о чем здесь необходимо сказать – коль скоро мы, желая плыть к Солодовникову, оттолкнулись от массовой религиозной графомании. Авторам церковных нестихов свойственны аналогичные порывы, и в определенной искренности им не откажешь. Однако неинтересно их тексты читать и не вполне верится им, вот именно определенность, ограниченность искренности чувствуется – в чем дело?

          Дело в том, что наряду с искренностью здесь присутствует лукавый. Бес тщеславия, заставляющий сочинять и публиковать стихи – человека, которому на самом деле не надо этого делать. В этом тщеславии графоманы себе никогда не признаются, а оно, меж тем, убивает ту толику живого, толику духа, которая может жить даже в малоталантливом опусе. Тщеславие неизбежно порождает фальшь! А у Солодовникова фальши нет, потому что нет тщеславия. Потому ли оно в нем не развилось, что не имел он никогда никаких надежд на публикацию своих стихотворений, или по причинам иного порядка, но только вот – отсутствует. Не мешает автору приблизиться к той самой евангельской нищете духа (см.: Мф. 5, 3). Потому-то и верим мы Солодовникову – в том, в чем другому бы не поверили; и потому же легко прощаем литературную наивность.

 

          Смотреть на мир – как это много!
          Какая радость без конца,
          Смотреть на мир и видеть Бога,
          Непостижимого Отца.
          <...>
          По вере жить – как это много!..

 

          Вот уж истинно – "каждый пишет, как он дышит". Чувствуете ли вы этот огромный вдох, не вмещаемый грудной клеткой?

          А не удивительно ли то, что этот "примитивный", "самодеятельный" (как его порой называют) стихотворец мог говорить мощными дантовскими терцинами?

 

          А впереди крутой утес возник,
          И вот уже, сверкая куполами,
          Встал монастырь, прекрасен и велик.

          И вот уже поспешными шагами
          Иду по лестнице, хваля Творца,
          Приведшего молиться в лаврском храме.

          Но лестнице гигантской нет конца –
          Все выше, выше подниматься надо,
          И слабые колотятся сердца.

          Едва дыша, всхожу на балюстраду,
          Она террасой окружила храм,
          Внизу простор, необозрим для глаза.

          Не вся ль мирская жизнь простерта там?

 

          Зарифмованное богословское построение не есть поэзия. Но поэзия Солодовникова дает нам богословские уроки с истинно поэтической ненавязчивостью:

 

          Какая тропинка, пряма и проста,
          Вернее других доведет до Христа?
          Извилист рассудка обманчивый путь,
          Он может в далекий обход завернуть,
          Там помыслов рой овладеет тобой –
          А с ними опасен томительный бой.
          Заблудишься в их непролазной глуши,
          И потеряется ясность души.
          …………………….
          Любовь сверх рассудка, тиха и проста,
          Вернее всего доведет до Христа.

 

          Принадлежа к среднему поколению, я хорошо помню советские времена, помню тогдашнее отмечание Пасхи, весьма странное с канонической точки зрения, но единственно возможное для миллионов "строителей коммунизма". И именно поэтому очень люблю стихотворение Солодовникова "На Пасхе".

 

          Хоть он теперь не богомолен,
          Наш заблудившийся народ,
          И звон умолкших колоколен
          Его к молитве не зовет,
          Но голос сердца изначальный
          В его душе еще звучит,
          И в светлый день первопасхальный
          "Христос воскресе" говорит.
          Тогда, покорный древним силам,
          В распах кладбищенских ворот
          Идет народ к родным могилам –
          Идет, идет, идет, идет…

 

          Поразительна внутренняя свобода этого человека – такую свободу дает только вера. Вся страна бредила научно-техническим прогрессом, зачитывалась научной фантастикой, встречала Гагарина и завидовала американцам, высадившимся на Луне – а Александр Александрович видел всю относительность и, в конечном счете, тщету этих человеческих усилий:

 

          Чем выше взлетают ракеты,
          тем дальше от Бога сердца,
          чем ближе другие планеты,
          тем явственней близость конца.

 

          В двадцать семь лет, после первого ареста, Солодовников написал одно из самых известных своих стихотворений:

 

          Решетка ржавая, спасибо,
          Спасибо, старая тюрьма,
          Такую волю дать могли бы
          Мне только посох и сума.
          ……………………..
          Запоры крепкие, спасибо,
          Спасибо, лезвие штыка,
          Такую мудрость дать могли бы
          Мне только долгие века…

 

          Это было только начало, он был молод и не ведал, что его ждет: я не уверена, что он мог повторить это свое "спасибо" потом, в лагере под Магаданом; на такое духовное движение у человека не всегда хватает сил. Но умирал этот старик счастливым. Нищим, безвестным, больным, всех потерявшим, но – счастливым и благодарным:

 

          Книга жизни почти дочитана,
          Нарастая, грядет финал,
          Все, что мной на земле испытано,
          Благодарственный гимн вобрал.

 

          Источник: журнал "Православие и современность" № 18 (34), 2011 г.

 


                               Алксандр Солодовников


                            Белая веточка яблони в чаше небес голубой


* * *

Как дерево в саду Ты подстригал меня,

Побеги счастья все срезал, не дав развиться.

Угас ребенок мой, что был мне краше дня.

Рассыпалась семья и вот я сам в темнице.

Но я люблю Тебя, Отцовская рука,

Мне наносящая пронзительные раны.

И сердце полнит мне блаженство, не тоска.

Люблю Тебя, люблю,

и в гимнах славить стану.

  

* * *

Промчались сани. Билась полость.
А я стою, вникая в звон.
Я знаю – в церкви нежный голос
Поёт рождественский канон.
Вся наша жизнь шумит и мчится,
Так далеко душе до звёзд.
А та – моя, не шевелится,
Лишь, наклонясь, положит крест.
Пусть это сон… Проста причёска,
Чуть – чуть печален очерк губ,
И запах ладана и воска
Невыразимо сердцу люб.
Мы не умрем в пустыне снежной,
Он греет нас, собой одев,
Любимый с детства, нежный, нежный,
Живой рождественский напев.

 

Две заутрени

 

Светлая заутреня в отрочестве

 

В домовой церкви тлеет золото,
Поблескивая в полумраке.
На грудь сестры сирень приколота,
Вся в белом мать, отец – во фраке.

Мучительно волнуясь внутренне,
Гляжу я на входные двери.
Не так, не так светла заутреня
Без кружевного платья Мэри.

Вдруг, по таинственному голосу
Переступив, я вижу сбоку
Ее распущенные волосы,
Ее зардевшуюся щёку.

И в тот же миг паникадилами
Зажглись и города, и веси,
И полетело легкокрылое
Блаженное Христос Воскресе!

1914

 

Светлая заутреня в старости

 

По небу тёмному волокнами
Несутся тучи…
Блудный сын,
У храма я стою под окнами
В большой толпе, как перст один.

Там свет, заутреня пасхальная,
Там пир, там Отчий дом родной
Для всех, кому дорога дальняя,
И кто закончил путь земной.

За возносящимися дымами,
В сиянии паникадил
Мне мнится – полон храм любимыми,
Которых я похоронил.

Там мама празднично лучистая,
Отец с улыбкой доброты,
Головка дочки шелковистая
И братьев милые черты.

Но, отделён решёткой кованой
От мира тайны и чудес,
Молюсь: да будет уготовано
Обнять их мне…
Христос Воскрес!

1960

 

 На Пасхе

 

Хоть он теперь не богомолен,
Наш заблудившийся народ,
И звон умолкших колоколен
Его к молитве не зовёт,
Но голос сердца изначальный
В его душе еще звучит,
И в светлый день первопасхальный
"Христос Воскресе" говорит.

Тогда, покорный древним силам,
В распах кладбищенских ворот
Идёт народ к родным могилам,
Идёт, идёт, идёт, идёт.
И на могилах теплит свечи,
И крошит хлеб, и кормит птиц,
И молится, и чает встречи
С заветным сонмом милых лиц.

Тот голос сердца не задушишь!
Его ничем не истребить.
И каждый, кто имеет уши,
Достоин веровать и жить.

1960-е

 

* * *

Белая веточка яблони

В чаше небес голубой,

Божье художество явлено

Тихой твоей красотой.

Тысячи лет было б мало мне

Налюбоваться тобой,

Белая веточка яблони

В чаше небес голубой.

Пчелы в бутонах расправленных

Реют с органной хвалой

Над бело-розовой яблоней

В чаше небес голубой.

Тайных молитв не ослаблю я,

Молятся вместе со мной

Белые веточки яблони

В чаше небес голубой.

Славься, Художник прославленный!

Славься моею душой,

С белыми ветками яблони

В чаше небес голубой!

1960-е

 

Единому

 

Смотреть на мир – как это много!
Какая радость без конца!
Смотреть на мир и видеть Бога,
Непостижимого Отца.

По вере жить – как это много!
Не уклоняясь от креста,
По вере жить и славить Бога,
За нас распятого Христа.

В молитве быть – как это много!
Встречать сердечную весну.
В молитве быть и слышать Бога,
Святого Духа тишину.

 

У Плащаницы

 

Люблю часы, когда ложится
На землю ночь в Страстной Пяток.
В церквах мерцает Плащаница,
Апрельский воздух чист и строг
И мнится: вкруг свечей струится
Неисчислимых душ поток,
Там их незримая светлица,
Им уготованный чертог
Уснули ль маленькие дети,
Ушли ли скорбно старики –
Все царствуют в Христовом свете.
А здесь, у нас свистки, гудки,
Очередной набат в газете,
И только в сердце песнь тоски.

 

 Рождество

 

В яслях лежит ребёнок.

Матери нежен лик.

Слышат волы спросонок

Слабенький детский крик.

А где-то в белых Афинах

Философы среди колонн

Спорят о первопричинах,

Обсуждают новый закон.

И толпы в театрах Рима,

Стеснившись по ступеням,

Рукоплещут неутомимо

Гладиаторам и слонам.

Придет Он не в блеске грома,

Не в славе побед земных,

Он трости не переломит

И голосом будет тих.

Не царей назовёт друзьями,

Не князей призовёт в совет -

С Галилейскими рыбарями

Образует Новый Завет.

Никого не отдаст на муки,

В узилищах не запрёт,

Но Сам, распростерши руки,

В смертельной муке умрёт.

И могучим победным звоном

Легионов не дрогнет строй.

К мироносицам, тихим жёнам,

Победитель придет зарёй.

Со властию непостижимой

Протянет руку, один,

И рухнет гордыня Рима,

Растает мудрость Афин.

В яслях лежит ребёнок.

Матери кроток лик.

Слышат волы спросонок

Слабенький детский крик.

1926

 

Образ "Всех скорбящих"

 

Ты потому скорбящим радость,

Что испытала свет скорбей.

Ты не отводишь чашу яда,

Но говоришь: "Смелее пей!"

Кладешь ласкающую руку

На голову, Благая Мать,

И на врачующую муку

Идешь и нас сопровождать.

 1930-е

 

* * *

Бродя во мгле, вдыхая гарь

Катастрофического века,

Как Диоген, зажгу фонарь

Искать на людях человека.

Хотя бы призрак красоты,

Хотя бы тень ума и чести, –

И я поверю, что цветы

Растут на оскверненном месте.

 1938 – 1956

 

Тюрьма

 

Шесть тюремных стихотворений

 

Благо мне, что я пострадал,

дабы научиться уставам Твоим.

Пс. 118, ст. 71

 

* * *

Святися, святися

Тюрьмой, душа моя.

Стань чище нарцисса,

Свежее ручья.

Оденься, омойся,

Пучочки трав развесь,

Как домик на Троицу

В берёзках весь.

Темница, чем жёстче,

Суровей и темней,

Тем солнечней в роще

Души моей.

Чем яростней крики

И толще прут в окне,

Тем льнут повилики

Нежней ко мне.

 1919 – 1921

 

* * *

"Всякий огнём осолится,

Имейте соль в себе..."

Не огонь ли моя темница,

Не соль ли в моей судьбе?

В огне размягчилось сердце,

Очистила душу соль.

Уловлен апостольской верой,

Забыл я неволи боль.

Воскреснет вольная птица

И в самом жалком рабе,

"Всякий огнём осолится...

Имейте соль в себе..."

1920

 

* * *

Решётка ржавая, спасибо,

Спасибо, старая тюрьма!

Такую волю дать могли бы

Мне только посох да сума.

Мной не владеют больше вещи,

Всё затемняя и глуша.

Но солнце, солнце, солнце блещет

И громко говорит душа.

Запоры крепкие, спасибо!

Спасибо, лезвие штыка!

Такую мудрость дать могли бы

Мне только долгие века.

Не напрягая больше слуха,

Чтоб уцелеть в тревоге дня,

Я слышу всё томленье духа

С Екклезиаста до меня.

Спасибо, свет коптилки слабый,

Спасибо, жёсткая постель.

Такую радость дать могла бы

Мне только детства колыбель.

Уж я не бьюсь в сетях словесных,

Ища причин добру и злу,

Но чую близость тайн чудесных

И только верю и люблю.

1920

 

 * * *

Лён, голубой цветочек,

Сколько муки тебе суждено.

Мнут тебя, трепят и мочат,

Из травинки творя полотно.

Все в тебе обрекли умиранью,

Только часть уцелеть должна,

Чтобы стать драгоценною тканью,

Что бела, и тонка, и прочна.

Трепи, трепи меня, Боже!

Разминай, как зеленый лён.

Чтобы стал я судьбой своей тоже

В полотно из травы превращён.

1938 – 1956

 

Дочке


О, Посылающий цветочку
Тепло, и солнце, и дожди,
Взгляни, Господь, на нашу дочку
И жизнь её благослови.

Пусть перед нею мир, как новый,
Как первозданный расцветёт –
Могучий бор темноголовый,
И блеск небес, и говор вод.

Но мир узорною парчою
Да не закроет ей Тебя,
Пускай она горит душою,
Христа взыскуя и любя.

О, Посылающий цветочку
Тепло, и солнце, и дожди,
Взгляни, Господь, на нашу дочку
И жизнь её благослови.
1925

Колыбельная

 

Спи, мой родимый малыш,
Тоненький, новенький месяц
Встал над пустынею крыш.

Город с волненьем своим.
Замер. Запели рояли
По переулкам ночным.

Души тоскуют во мгле
В скученных темных жилищах
По небывалой земле.

Тяжек невидимый плен.
Скорбного ангела крылья
Реют меж мачт и антенн.

Слышно, как в ближнем саду
Тополь, молоденький тополь
Шепчет в блаженном бреду.

Спи, мой родимый малыш.
Тоненький, новенький месяц
Встал над пустынею крыш.

1926


* * *

Дорожу я воспоминаньем,

Как отец меня плавать учил.

Покидал средь реки на купанье,

Но рядом со мною плыл.

И когда я в испуге и муке

Задыхался и шел ко дну,

Отцовские сильные руки

Поднимали меня в вышину.

И теперь, когда я утопаю,

И воочию вижу конец,

Я, как мальчик тот, уповаю,

Что рядом со мной Отец.

Он вернет из любой разлуки,

Вознесет из любой глубины,

Предаюсь в Его крепкие руки,

И спокойные вижу сны.

 1938 – 1956

 

* * *
Так сердце выели печали,
И душу выпила беда,
Что мне уж звёзды не сказали
Того, что в прежние года.

В непостижимо дальней сфере
Проплыл великий хор светил
И ни луча не подарил
Моей тоске, моей потере.

Чем вечность царственная строже
Глядит из огненных глубин,
Тем сердцу бедному дороже
То, что дышало миг один.

Но тем упрямей шепчет вера,
Врачуя скорбные сердца,
Что и мгновенному есть мера
В любви Небесного Отца.
1934

На охоте


Дергач кричит на болоте,
В низине речной свежо.
Вам скажут: "Он на охоте",
А я разрядил ружье.

Летят от озера утки.
Их быстрый полёт певуч,
А я нашел в незабудке
Отсветы лиловых туч.

Вода в реке притаилась,
Стоит, отражает зарю,
А я поклоняюсь Царю,
Земле пославшему милость.

Я знаю, где, отпылавши,
Мерцает вечерний янтарь,
Светло улыбается Царь,
Всю тварь на праздник позвавший.
1915, Сенежское озеро

Ночь в полях


Лёг в полях, запрокинув голову,
Лишь узорная рожь видна.
После синего дня весёлого –
Прохлада и тишина.

Обвевают меня без отдыха
Дуновенья воздушной реки,
И мерцают сквозь струи воздуха
Огоньки, огоньки, огоньки...

Это тихо плывут созвездия,
Это вечность открылась мне.
Как волхвы – пастухи халдейские,
Растворяюсь в её глубине.

И душа, надёжно укрытая
В полевую душистую мглу,
С мировым тайнодействием слитая,
Воссылает Богу хвалу.
1926

Вечер


Толпятся ли в прозорливый
тот час вокруг нас умершие...
 
А.Грин "Корабли в Лиссе"

Гаснет, гаснет летний вечер,
Молится земля...
Ты накинь платок на плечи
И пойдём в поля.

На холме, поросшем рожью,
Там, где тишь и глушь,
Вступим мы со сладкой дрожью
В рой незримых душ.

В этом сумраке закатном
Тайна жизни есть,
Всё, что мнилось невозвратным,
Шлёт свиданья весть.
1934

Под вековой стеной


Сегодня в ночь листвою клейкой
Запахли сладко тополя.
Пойдём, пойдём бродить аллейкой
Под вековой стеной Кремля.

Целует щёки тёплый ветер
И сердцу шепчет: не забудь
Про вековые стены эти,
Про их израненную грудь.

О, не забудь своей России,
Своей земли, своей страны,
Будь верен ей, как в дни лихие
Ей деды пребыли верны.

За суматохою трамвая,
За блеском мёртвых фонарей
Подслушай клёкот орд Мамая
Зарёй, над тишиной степей.

Сегодня в ночь листвою клейкой
Запахли сладко тополя.
Пойдём, пойдём бродить аллейкой
Под вековой стеной Кремля.
1929

Воспоминание о старой Москве 


Опять с московских колоколен
В морозный сумрак льётся звон.
Опять зима и день Николин,
И лучезарен Орион.

Опять от молодого снега
По переулкам тишь и гладь,
И санок радостного бега
Отрадно шорох услыхать.

И снова праздник в светлом храме,
Живой рождественский канон,
А дома – радостное пламя
Лампадок алых у икон.

Но сердце, сердце? Что с тобою?
Откуда эти облака?
Зачем с доверчивой мольбою
Смешалась тайная тоска?
1931

Сочельник


Встал я, бездомный бродяга,
Под тротуарный фонарь
Слушать любимую сагу –
Песенку снега, как встарь.

Тихая музыка снега,
Тайное пение звезд...
Пью тебя, грустная нега,
Сердцем, поднятым на крест.

В искрах серебряных ельник,
Комната в блеске свечей.
О, как сияет сочельник
В горестном ряде ночей!

Лёгкая детская пляска,
Дедушка – добрый шутник!
О, если б страшная маска
С жизни упала на миг!

Если бы жизнь улыбнулась,
Как над подарками мать!
Если б глухой переулок
Радостью мог засиять!

Если б в открытые двери,
В музыке, в блеске, в огне
Все дорогие потери
Нынче вернулись ко мне!

Встал я, бездомный бродяга,
Под тротуарный фонарь,
Слушать любимую сагу –
Песенку снега, как встарь!
31 декабря 1934

* * *

Бегут, бегут мои года,
Уже седеет борода.
Вот на закате, весь в огне
Какой-то берег виден мне.

И я догадываюсь вдруг,
Что жизнь моя свершила круг,
Что с корабля мне всё видней
Знакомый берег детских дней.

Слышны родные голоса,
Блестит песчаная коса,
И посвист иволги знакомый
Летит из рощи возле дома.

Уж скоро, скоро выйдет мать
Меня у берега встречать,
И всех, кого я потерял,
Вернёт мне мой девятый вал.
1934

* * *

Как поле утренней росою
Ты милостью покрыл меня.
Я – как Израиль столп огня –
Твой образ вижу пред собою.

На землю, как прозревший, я
Гляжу счастливыми глазами,
Как вновь отверстыми ушами
Внимаю гимнам бытия.

Как Товий ангелом храним 1,
Я осенен добром людским,
Как Даниил во рву у львов 2
Спасен от смерти и оков.

Но что во мне? Идут года,
Живу, не принося плода.
О, как смоковницу меня
Не иссуши к исходу дня.

1932

 

1 Книга Товита, глава 5.

2 Согласно библейскому преданию пророк Даниил (VI в. до Р.Х.) был брошен в ров ко львам, но вышел оттуда целым и невредимым.

 

* * *

Как Ты решаешь, так и надо.
Любою болью уязви.
Ты нас ведёшь на свет и радость
Путями скорби и любви.

Сквозь невозвратные утраты,
Сквозь дуновенье чёрных бед
В тоске взмывает дух крылатый
И обретает в скорби свет.

Из рук Твоих любую муку
Покорно, Господи, приму.
С ребёнком смертную разлуку,
Темницу, горькую суму.

И, если лягу без движенья,
Когда я буду слеп и стар,
Сподоби даже те мученья
Принять, как благодатный дар.

Как Ты решаешь, так и надо.
Любою болью уязви.
Ты нас ведёшь во свет и радость
Путями скорби и любви.

1934


Ёлочные грёзы


Ёлка сияет светлым убором,
Свечи лучатся мягким теплом.
Мы запеваем негромким хором
Дружную песню за столом.

Поём о ёлке вечно зелёной,
Вечно душистой, вечно живой.
Поют о ней малыш несмышлёный
И дед с серебряной головой.

Какое счастье друзьям быть вместе,
Забыть печали долгих разлук.
Слушать вокруг весёлые вести,
Всё новых милых включая в круг!

Какая радость – мирное время,
Обильный стол, вино в хрустале!
Какое счастье вместе со всеми
Сидеть в уюте и тепле!
1941 

Колыма. Ночная смена

* * *

Я не устану славить Бога
За чудеса прожитых дней,
Что так была моя дорога
Полна светящихся людей.

За то, что ими был обласкан,
Общался с ними, говорил
Без опасения, без маски
И радость сердцу находил.
1960-е

Явления счастья 


1
Сегодня три счастья меня посетили:
Первое счастье – ливень весенний,
Второе счастье – тополя распустились,
Третье счастье – девчонки босые
Вбежали в подъезд, где я спасся от ливня,
Наследили на лестнице мокрые ножки,
Закрутились колечками мокрые косы,
И так смеялись мои баловницы,
Что был я готов расплескаться счастьем.
Май 1939. Пермь 


2
Весна, и синь, и золото, и вишен серебро,
И маленькая школьница на станции метро.
Она шагает весело, припрыжкою идёт
С большим блестящим яблоком и папкою для нот.
Размахивает папкою, а яблоко в зубах,
И яблочная сладость в сияющих глазах.
Но от меня не скроется, не спрячется хитрo,
Что это мчится счастье по станции метро.
1963

Ландыш


Маленький, беленький, радостный,
Благоуханный,
Вот мой коханый
Ландыш желанный,
Гость долгожданный –
Дар весны.
Я его не сорву,
Я его сберегу,
Трогать не буду,
Поцеловав, побегу
К новому чуду.
1960 – 1961

Утро майское


Такая рань! Все сладко спят.
Росой сияет мокрый сад.
Ещё в траве ночная тень,
Но вся в лучах уже сирень.

И звонко иволги поют,
И жук горит, как изумруд,
И мне лицо кропит сирень,
А брызги сушит майский день.
1957 – 1959-е

Слово Божье

 

Аз есмь Путь и Истина и Жизнь.
Ин. 14:6

 

Как ни стремится наше знанье
Постичь загадку мирозданья,
Но ум бессилен, всё равно.
Не охватить нам мир бескрайний,
За тайной возникает тайна,
И всё по – прежнему полно
Непостижимостью священной.
Не самочинно, а смиренно
В неё проникнуть суждено,
А в слове Божьем нам дано
Самораскрытие Вселенной.

 

Благодарение

 

Да радуется поле и всё, что на нём, и да ликуют все дерева дубравные.
Пс. 95, ст. 12

 

Хвалите Господа с небес,
Хвалите Его в вышних!
Хвалите Его, роща и лес,
И ветер в садовых вишнях.

Хвали Его Истра-река,
Трава весёлого луга!
Хвалите Господа, облака,
Облака, плывущие с юга!

Хвалите Его, жаворонки полей,
Хвалите Его, птицы лесные!
Всякий цветок славословие лей,
Зажигая лампады цветные!

Хвалите Его, заката янтари.
Хвалите Его, звёзды ночами.
Хвалите утром, росы зари,
Хвали Его, солнца пламя!

Пой душа моя, пой хвалу,
Радуйтесь ноги, землю лаская!
Впивайте, глаза, синеву светлу,
Радуйся, грудь, Божий воздух вдыхая!

1957 – 1958

 

* * *

О, Пречистая Матерь Божия,
Не отринь меня, как негожего,
Мать родимую огорчившего,
Материнства свет омрачившего,
Сына чёрствого, сердцем нищего.

Если мать моя Тебе жалится,
Все кручинится и печалится,
Если жгут ее слёзы скрытые,
Огорчения незабытые –
То простить меня помоги Ты ей.

24 июля 1961. Ольгин день

 

Нечаянная Радость

 

Посвящается Храму Ильи Обыденного в Москве

 

Когда мы радости не чаем,
В слепую скорбь погружены,
То тихий взор Её встречаем
И слышим голос: "Спасены!"

Вверяйся только без оглядки,
Хотя бы свет везде погас,
Как знать? Ведь может быть в зачатке
Уже иной огонь сейчас.

Затеплится огонь лампадки,
И сердце загорится в нём,
Тогда в нужде и недохватках
Ты всё же будешь богачом.

Поймёшь: простой воды напейся
В смиренном роднике лесном
И, словно в Кане Галилейской,
Вода окажется вином.

И все обыденное тайно
Необычайным предстаёт,
Всё светит радостью нечаянной
И белой яблонькой цветёт.

 

Почаев

 

Тверда Русь – усе пребуде.
Пословица

 

1.

Мы долго мчались ровными полями
И купол неба тоже плоским был,
И наглухо затянут облаками.

 

2.

Однообразный путь нас утомил,
Устали все и многие зевали,
И был любой дремотен и бескрыл.

 

3.

Вдруг серые озолотились дали,
Там словно солнца появился лик,
И сразу все очнулись и привстали.

 

4.

А впереди крутой утёс возник,
И на скале, сверкая куполами –
Встал монастырь, прекрасен и велик.

 

5.

И вот уже поспешными шагами
Иду по лестнице, хваля Творца,
Приведшего молиться в лаврском храме.

 

6.

Но лестнице гигантской нет конца,
Все выше, выше подниматься надо
И слабые колотятся сердца.

 

7.

Едва дыша, вхожу на балюстраду,
Она террасой окружила храм.
Внизу простор необозрим для глаза.

 

8.

Не вся ль мирская жизнь простерта там?
И жизнь свою я будто вижу тоже,
И нет числа ошибкам и грехам.

 

9.

Скорее в храм в ознобе тайной дрожи,
В тот полумрак, в таинственный шатер,
В ту тишину, где Ты нам веешь, Боже!

 

10.

Монахи бледные… Бесстрастный хор…
Здесь отрешенность, простота и вера,
Здесь к морю Вечности прикован взор.

 

11.

И, пораженный силою примера,
Стараясь углубиться сам в себя,
Я опускаюсь ниже в храм – пещеру.

 

12.

О, только здесь я чувствую, скорбя,
Как я наполнен мелкой суетою,
Как помыслы мне душу теребят.

 

13.

Побуду здесь… Под кровлею святою
Не слышно ветра. А со всех сторон
Он буйствует за этою чертою.

 

14.

Но храм стоит высоко. Крепок он.

 

Святители

 

Они лежат в своих гробницах
Под сводом вековых громад,
В кругу погашенных лампад,
А мимо них бездумно мчится
Маршрутом храмов и палат
Экскурсий торопливых ряд.

Бегут толпы слепые дети,
На что укажут – поглядят.
Им не обещано в билете
Явленье таинства столетий.
Лежат святители в гробницах,
А мимо них толпа влачится.

Толпа живых – лишь призрак тут,
А погребенные живут
И обвевает эти стены
Дух непреклонный Гермогена 3,
Петра 4, Филиппа 5 и Ионы 6,
Огонь молитвы их бессонной.

Не спят святители, не спят
В кругу погашенных лампад.
Они целители святые
Души смутившейся России,
Они – завет, они – залог,
Что наш народ не изнемог

И если хочешь укрепиться
У родника духовных сил,
Приди, чтоб тайно помолиться
Перед святыней их могил.

 

3 Гермоген (Ермоген) (ок. 1530 1612) священномученик, Патриарх Московский и Всея Руси. Призвал Русь к отпору польскому нашествия во время Смуты, за что и был замучен поляками.

4  Петр (ок. 1260 1336) святой Митрополит Московский и Всея Руси. Перенес в Москву управление Русской Церковью, для чего в Кремле и был построен Успенский собор.

5 Филипп Колычев (1507 1569) святой Митрополит Московский и Всея Руси. Был игуменом Соловецкого монастыря. Во времена опричнины был задушен Малютой Скуратовым по приказу царя Иоанна Грозного.

6 Иона (ум. 1461) святой Митрополит Московский и Всея Руси. Строгий поборник Православия. Мощи его были обретены при строительстве Успенского собора в Московском Кремле.

 

Москворецкие пляжи

 

Неумолим июльский зной.
Спасенье – катерок речной.
Там, на носу, где ветер встречный
Припёк слабеет бессердечный.
Надев защитные очки,
В лопуховидной крымской шляпе
Гляжу на берега реки
В каёмке пляжей, как в Анапе.
Ох, эти пляжи! В дни жары
Полны народу до отказа,
Полоской розовой икры
Сегодня кажутся для глаза.
Слепяще искрится река
На берега смотреть – тоска!

Как? В этой ли икриной груде
В розовом студне скрыты люди?
Что ни икринка, что ни точка,
То дух великий в оболочке?
Достойный Божеской любви,
Омытый в Божеской крови?
Горит лазурь, слепит вода,
Ликует ветер: да, да, да!
Не будь высокомерным снобом,
Не почитай себя особым.
Что человек в ряду созданий
В неизмеримом океане?

Нет царственной величины –
Все перед Господом равны.
Галактика или песчинка,
Ум гения или икринка.
Равновелико бытиё,
Даётся каждому своё:
Растеньям – влага и тепло,
Пернатым – вольное крыло,
Лесному зверю – глушь берлоги,
Для человека – счастье в Боге.
Но и ему непостижима
Святыня жизни Серафима 7.
Велик и дивен Божий свет,
Чужих детей у Бога нет.
И в самом крохотном созданье
Сокрыта тайна мирозданья.

 

7 Серафим согласно христианскому преданию наряду с херувимом одна из высших ангельских сущностей.

 

* * *

За гранью земной атмосферы,
За Марса соседней орбитой
Несутся обломки Цереры 8,
Осколки планеты разбитой.

Быть может, лишенные веры
Учёные наши потомки
Запустят вдогонку Цереры
Земли нашей бедной обломки.

 

8 Церера — одна из самых крупных малых планет Солнечной системы, открыта итальянским астрономом Дж. Пиацци в 1801 г. По одной из версии считается осколком какой-то существовавшей ранее более крупной планеты.

 

Старец Андроник 9

 

Трудящийся в монастыре да не гнушается и очищением отхожих мест.
Из поучений Ефрема Сирина

 

Охотское море колышется мерно
Преступников в лагерь везет пароход.
Великое горе, великую скверну,
Людское крушение "Джурма" везёт.

И тесен, и тёмен, и сыр, и угрюм,
И полон молчания трюм.
Но вдруг от одной поразительной вести
Народ встрепенулся и шёпот возник:
 – В углу на корме раздаёт свои вещи
Одежду и обувь какой-то старик.

Какой-то старик. Неизвестный, безликий,
О, как уместился он в этих словах?
Простец добродушный и старец великий
Среди суетливых воров – схимонах.
Он не дрожит перед бедой,
Он всех подбодрит шуточкой,
Старик с опрятной бородой
В какой-то старой курточке.

В лагере чистить уборные,
Кто выполнит дело позорное?
Выполнит весело, тщательно, честно –
Только один этот старец, известно.
Да ещё скажет: "Ведь я не один,
Или не ведаешь? А Дамаскин?"

Но вот он санитар в больнице,
С ним хорошо больным лежится
Он как-то помогает им.
Да только ли больным?

Чу! Слышен шёпот у дверей:
 – Пришли в кандей 10 нам сухарей,
Пришли туда и покурить!
Он поспешает… Так и быть!

В бараке, в полутемных сенцах
Он исповедует,
Епитрахилью – полотенце.
Но сердце ведает,
Как на тебя легко ложится
Его рука,
Как может дух омолодиться
От старика.

1950. Колыма

9 Схиархимандрит Андроник (в миру Алексей Андреевич Лукаш) (1889 – 1974) – монах Глинской пустыни; в 1925 г. был сослан на Колыму, вторично был арестован в 1939 г. и отбывал срок в том же лагере на Колыме, что и поэт. В 1948 г. вернулся в Глинскую пустынь, с 1955 г. до закрытия обители в 1961 г. в пору хрущевских гонений на церковь – ее игумен. С 1963 г. – архимандрит. Последние годы жизни провел в Тбилиси. Один из тех "светящихся людей", которые очень сильно повлияли на Солодовникова своим истинно христианским смирением. 

10 Кандей (жарг.) – карцер.

 

Покаяние

 

Глаза мои, где вы были?
Где было сердце моё?
Осколок далекой были
Вонзил в меня остриё.

О, если бы тёмной страсти
Не отдал я чистоты,
И было бы счастье, счастье,
Со мною была бы ТЫ.

Но сердце под грудой грозной
Раскаяния и стыда,
И только слезою слёзной
Растопится эта беда.

А был ведь и я ребёнком,
Я мальчиком ясным был,
Смеющимся, нежным, звонким,
И вот закопался в ил.

О, если бы смылись пятна
С моей поникшей души,
Вознёсся б я елью статной
В душистой лесной глуши.

Лежу я под грудой грозной
Раскаянья и стыда,
Но жаркой струею слёзной
Растопится эта беда.

Непонятые намеки,
Неузнанные значки!
Горите, горите, щёки
От боли и от тоски!

О, если б воздвигнуть мёртвых,
Откинув крышки гробов,
И сколько б было простёртых
Живых у ног мертвецов!

Вина перед ними грозно
Совесть мою тяготит,
Но Господу всё возможно
Он даже меня простит.

1956 – 1959

 

* * *

Книга жизни почти дочитана,
Нарастая, грядёт финал.
Всё, что мной на земле испытано
Благодарственный гимн вобрал.

Славословлю Творца и Автора
Потрясавших меня страниц.
Не могу вспоминать их наскоро,
Перед каждою падаю ниц.

Верю: смертью не нарушается
Связь с Художником и Творцом,
В новой жизни, что занимается,
Открывается новый том.

Лишь бы только за прегрешения
Не лишиться мне дара зрения.

В годы старости не в лечении
Силься бодрости почерпнуть.
А, познав саморазрушение,
Ты молись о благословении
На безвестный надмирный путь.

 

  

Встреча с Петром Старчиком, исполнителем песен на стихи А.Солодовникова,  в книжном клубе "Гиперион"

 

 "В яслях лежит ребёнок…"

 

Страница, посвящённая Александру Солодовникову