РУБРИКА ПАМЯТЬ

Евгений Золотаревский

(1950 - 2007)

884076e32a85fde4d5ab4fe1dc1af0d4 generic


Ольга Пахомова-Скрипалёва

 

«Родного языка блаженство»

 

            Судьба поэта, псалмопевца, художника, сказочника Евгения Ростиславовича Золотаревского (Иоанна Рутенина – так он подписывал свои сказки) – сложилась трагически и светло. Поистине нас разобщает жизнь, нас примиряет смерть. Умеем ли мы смотреть на человека, наделённого талантом с традиционно сопутствующими ему изломами биографии, через призму вечности, иными словами, умеем ли мы прощать и любить? Талант скорбен и жертвен, он честен в своем поиске истины, поскольку это путь, предначертанный Богом каждому из нас. Чем оправдываемся мы? Только доверием этому пути и той мерой, в какой мы можем понести свой дар (портного, хирурга, священника, учителя, литератора), как крест, отдавая себя без остатка и свидетельствуя о едином и сущем.

            Творчество Золотаревского и его жизнь требует трактовки именно в этом контексте, в отношении той страны, в которой он жил и умер, – в России. С эпохой, «где лозунг заменяет лозунг, и свищут щепки по лесам...»[*], связаны осмысление поэтом собственного творческого пути и формирование его поэтического языка. Однако поэзия его как бы парит над проблематикой времени, в котором он жил, а словарь, чрезвычайно фактурный, рельефный, вместил и родниковые темы Священного Писания, и объемность исторических ретроспекций, и пестроту фольклорного орнамента («Иаков», «Пейзаж», «Осенняя песенка пряжи», «Старинная песня»). И всё это гармонично переплетено, цельно и непостижимым образом стилистически сочетается. Поэтому, читая строки этих стихотворений, мы слышим порой неровное, сбивчивое дыхание. Словно стремясь опередить себя, поэт выплескивает вдохновенное слово, но именно оно и становится доминирующим образом в стихотворении и изглаживает шероховатости ритма ли, рифмы... По мере погружения в поэтическое пространство Евгения Золотаревского читателя, взыскательного и взыскующего, ждёт ещё и чудо встречи с его метафорой – в изобилии рассыпанная по строфам, она таки волшебна:

 

            Как мне не заплакать? Дожди полетели!

            Пустынна струна горизонта... Ни зги!

            Мой друг ещё спит, как дитя в колыбели,

            А люльку тревожно качают враги…

            (Осень моя)

 

            Скрипят цветные коромысла...

            Румянец щёк – как от стыда!

            Морозный вкус какого смысла

            В тебе, студёная вода?

            (Скрипят цветные коромысла...)

 

            Хрустальные слова, а в них – живые цветы мысли! И хочется верить вместе с поэтом «гроз ночных прозорливому слову» и слышать «херувимов пасхального звона» и, впитывая «родного языка блаженство», видеть, что «новый стих как фреска» проступает на пожелтевшем поле осенней страницы. Не потому ли стихи Золотаревского легко запоминаются, что пафос его образного языка оправдан, а музыкальность и аллегоричность – заставляют перечитывать их вновь и вновь? И ходишь, и шепчешь, вспоминая и смакуя: «Послышались опять твои шаги...», «Как хорошо без шапки, без пальто...», «Из всех внутриземелий и межнебий...», «Сколько сгорает миров на губах удивленья...» Таких высот лиризма достигают лишь те, кому дано проникнуть в «тумана сердце злое», ощутить на себе «горячий взгляд небесный» или поразить душу навылет метким образом:

 

            Как пальцы десять ласточек сновали,

            Перебирая солнечную нить...

            (Осенняя песенка пряжи)

 

            В становлении поэта главную роль сыграло знакомство, а потом и дружба с Арсением Александровичем Тарковским. На примере лучших стихотворений Евгения Золотаревского мы можем наблюдать не столько влияние автора «Первых свиданий», сколько любовь к его поэзии, пронзённость ею. Отмеченные Тарковским как несомненная удача стихи «Мальчишка», «Рыбак», «Меч мой пленом поруган бесславно... » подтверждают узнавание мастером этой любви, а позднее – признание в молодом поэте уникального дарования.

            Прозрачная семантическая перекличка возникает у Золотаревского, пожалуй, только с поэзией Осипа Мандельштама. Но эти аллюзии пронизывают всю поэзию XX и начала XXI века в силу своей масштабности и открытия поэтических америк Мандельштамом, Ахматовой, Пастернаком; они сродни влиянию на молодого Пушкина стихов Батюшкова и Жуковского:

 

            Дым в ноздрях скакунов не клубится,

            Уши чутко не вспрянут в тиши.

            В гривах гнёзда устроили птицы,

            И из глаз проросли камыши.

            (Неужели далекие страны...)

 

            Впрочем, Золотаревский состоялся как поэт уже по одному тому, что им была создана удивительно чистая по звуку и безупречная по форме поэма «Яблоки бессмертия» («Осенние мысли»). Написанная в тюрьме в 1984 году, куда поэт попал по обстоятельствам, не имеющим никакой ни юридической, ни человеческой логики, поэма наполнена необычайным патетическим чувством. Она стоит как бы отдельно от основного корпуса стихотворений. В ней природа персонифицирована, и  как же пристально смотрят на нас глаза её:

 

            Трубит осенний ветер в рог!

            Предощущая время стужи.

            На злых обочинах дорог

            Чуть-чуть подрагивают лужи;

            И дождь, и мгла со всех сторон!

            И в будущее улетают

            И стаи чёрные ворон,

            И листьев солнечные стаи…

 

            Начиная с названия и неспешного повествования (тонкие ассоциативные нити к сказочным молодильным яблокам и живой воде) и заканчивая композицией, лёгкой, как дыхание, это произведение – из лучших образцов сплава лирики и философии. От безупречной формы (в поэме четыре части, в каждой из них – четыре диптиха), глубоко символичной, до прозрачной смысловой гармонии, одухотворённой изумительным образным рядом, вся поэма – гимн любви земной, зрелой, солнечной:

 

            Но разве этот день не вечен?

            И разве завтра не опять

            И целовать любимой плечи,

            И запах солнечный вдыхать?

            Нам больше прошлого не надо,

            Но, забывая, не забудь:

            Туман, витающий над садом –

            Земных страданий Млечный Путь...

 

            К этому источнику хочется припадать вновь и вновь, в нём такая божественная глубина и нежность (классика русского стихосложения!), что кажется, стихи эти были всегда, они – наше с вами духовное сокровище. Именно поэтому подлинная поэзия по определению духовна.

            Среди рукописного наследия Евгения Золотаревского осталось около 1500 написанных им псалмов. Они пока не разобраны и не изданы отдельной книгой, но cвыше давно прочитаны и разобраны. И поэт это знал:

            ...Средь мудростей планиды мнимых

            Я откровенью счастья рад,

            Что в жизни нет невосполнимых

            Приобретений и утрат.

            (И серебром, и перламутром...)

            * * *

            Ища меру своего вклада в поэтическую культуру, человек естественно старается выбрать нехоженые тропы, дабы общий уровень фонетического шума разных направлений не заглушал его самобытной интонации, и в то же время интуиция подсказывает ему, что он обязан остаться верным классической традиции, опасаясь изменить изначальному гармоническому принципу поэзии как искусства. Сопротивляясь как внешнему, так и внутреннему хаосу (ища универсальный язык и через него пытаясь возвысить мирское до горнего), Евгения Ростиславович создал свою, выстраданную поэтическую систему. И если его неповторимый голос – базис, то надстройка – некая спасительная идея, которая благодаря своей аутентичности выкристаллизовалась в неподвластные рациональному пониманию строки:

            Та песня, что, казалось, спета

            И отзвучала навсегда,

            Выходит как Господне лето

            Из зала Страшного Суда.

            (Та песня, что, казалось, спета...)

           

            Неужели слёзы бесполезны?

            И зачем зеницы жжёт тогда

            Голубиных глаз, познавших бездны,

            Алая небесная вода?..

            (Вам, среди которых я летаю...)

           

            Случается и так, что идея становится фантомной и подминает и творчество, и жизнь автора. Идея истово требует проповеди самой себя, некой аудитории - до башлачёвских окровавленных пальцев, до самозаклания на тропе к истине. Слишком высока нота, а, значит, и плата, слишком быстро исчерпывается ресурс, отпущенный поэту временем и промыслом. И когда тропа затаптывается другими, превращается в тракт, на котором не виден поэт как путник к Богу, где поэзия и есть религия, – он погибает...

            Парадокс нашей культуры: на фоне духовного кризиса поэта лучшее в его творчестве бывает востребовано, а личность – забвенна. Так случилось с православными сказками Иоанна Рутенина. Сказки были известны читателю – об их авторе почти ничего. Издатели получали прибыль – сказочник умирал в болезнях и нищете. Поэт был нашим современником¬ – читатель думал, что автор... жил в XIX веке!

«...Сейчас он сильно простужен, поскольку нет зимних ботинок и денег на них. Да и в квартире сильно дует, такие там окна. Чтобы защитить авторские права, ему нужно ехать в Москву, но, поскольку нет ни ботинок, ни денег на билеты, то поехать не может...» – тревожные вести поступали с православного форума, где вдруг узнали, что Золотаревский с отекшими от редкой формы аллергии ногами умирает на окраине Ставрополя. «Издательство "Паломник" теперь посылает ежемесячно небольшие деньги, за что он им бесконечно благодарен. На что и живет. Остальные издательства России, Украины и Белоруссии продолжают делать деньги на хорошо раскупающихся больших тиражах его сказок и стихов...» Форумчане присылали деньги, искали лекарства, пока не случился перерыв в сообщениях и не появилась фраза: «Иоанн Рутенин умер. Ещё в конце весны или начале лета...»

            Случилось это утром 3 июня 2007 года. Поэту было всего пятьдесят семь лет.

            Остались стихи – мини-былины с многоголосым пространством из разных, казалось бы, поэтических измерений, ведь сочинял их сказочник. Там жар-птица руками раздвигает облако, «прилетают лебеди и гуси //целовать изнеженные гусли», «караваны верблюдов в пустыне// сквозь игольные уши идут», а «яблонь мыслящие тени// зла друг на друга не таят»!..

            И сердце наше по-прежнему щемит от того, что судьба поэта в России, невзирая на изводы сюжета, остается архетипической и не выходит за предсказуемые рамки:

            Предутренней судьбе не докучай расспросом:

            Как книгу разломи привычно наугад,

            Чтоб снова не постичь, зачем одни вопросы

            За каждою строкой согбенные стоят?

            (Ночью)

            Можно ли выразить любовь, иначе, чем стихами, музыкой, живописью? Признание в любви к Божьему миру и людям, живущее мукой в сердце, наполняющее кислородом альвеолы души, непостижимым образом проникает в строки, партитуры, угольный абрис будущего иконописного лика. Для того и дан человеку дар, чтобы выразить эту любовь, чтобы ни капли сомнения в том, что это она! – не осталось. Поэзия Евгения Золотаревского и есть такая, воплощённая в строфы, любовь.

            Любви великое причастье!

            И в ней такое естество,

            Когда предощущенье счастья

            Богаче счастья самого!

            (Настроение)

   [*] Строка из стихотворения Александра Смогула (1946-2015) "Варя Панина".


Опубликовано в альманахе "45-я параллель", № 26 (374) от 11 сентября 2016 г. 



Евгений Золотаревский


"Благословил я неудачу – и мне удача помогла..."


Осенняя песенка пряжи

 

«И ласточки снуют как пальцы пряхи…»

                                                          (А.А. Тарковский)

 Заламывает руки пламя свечки,

Как будто холод зреет смутно в нём.

И закрывает худенькие плечи

Голубка-пряха шалью как крылом.

 

Не поклоняюсь идолу печали,

Но лишь хочу, чтоб, заставляя жить,

Как пальцы десять ласточек сновали,

Перебирая солнечную нить;

 

И в небесах сентябрьской России

Застыл как след последний взмах крыла,

И зиму всю за пазухой носила

Земля остаток птичьего тепла;

 

Чтоб день сиял, в надоблачье летая,

И опуская долу рукава.

 … Не порвалась бы нитка золотая.

Была бы пряха старая жива…

 

* * *

Как хорошо без шапки, без пальто

Вдохнуть открыто под открытым небом

Рассвет, что пахнет молоком и хлебом,

И чтоб весны не опроверг никто.

И чтоб тебя никто не опроверг,

Как ты когда-то в недуге печали.

И ты как я поверь, что мы – вначале,

Как новый день под дождичком в четверг.

 

Ты только петь совсем не разучись,

Кровиночки не застуди в гортани;

Про всё, что будет, ты пропой заране,

И, как от сна, от прошлого очнись.

Коснись босой и влажною стопой,

Вся в мокром платье, тайны мирозданья!

Как тихо здесь!.. Как в области преданья…

Ты не молчи. Ты пой. Ты только пой…

 

Ручей

 

Псалмы о счастье напевая,

Течёт в сплетениях травы

Вода живая ключевая

Со светом ключевым живым.

 

Чтобы за каждым поворотом

Приобрести дары чудес,

И голубым водоворотом

Ворваться снова в прежний лес,

 

И каждой блёсткой перелива

Пленить все домыслы ума,

Чтоб сердца твоего ревниво

Коснулась истина сама:

 

Ручей кристальный без названья

Так чист средь елей и берёз,

Как будто крестные страданья

За поворотом перенёс!

 

Ночью

 

Бранить не надо сон, родившийся в тумане,

Когда через порог, улыбкою дрожа,

Премудростью простой войдёт воспоминанье,

И полночь вслед за ним – как истина свежа.

 

Грешить не устаёт земля душой и телом,

Земной любви людей так предана нутром!

Родись, живи, умри и только между делом

Садись писать стихи ночами за столом.

 

Предутренней судьбе не докучай расспросом:

Как книгу разломи привычно наугад,

Чтоб снова не постичь, зачем одни вопросы

За каждою строкой согбенные стоят?

 

Пока вчерашний свет для сердца непонятен,

Душе желанна явь и нет порока в ней –

Ты помни, что в бреду полночных лунных пятен

Разумно спят всю ночь слова грядущих дней.

 

Мальчишка

 

Когда добрезжит хилая лучина,
Опередив последнюю звезду,
Я складываю ножик перочинный
И в свой карман залатанный кладу.

За пазухой – молитвенника книжка,
И мой черёд как будто не настал,
И я пойду, болезненный мальчишка,
Слоняться на базар и на вокзал.

Я нищ, босой.
В отцовской старой кепке…
И вы подумать даже не могли,
Что это я вам выстругал из щепки
Космические ваши корабли!..

 

* * *

И серебром и перламутром

Ты жил за крепкою стеной, –

И жалко станет вешним утром

Своей избушки ледяной.

 

Но зря подрагивают вежды,

С мечтой прощаются глаза:

Смотри – блестит ручей надежды

Такой же чистый, как слеза!

И пусть тебе не станет грустно

За сотню добрых лет вперед,

Когда по высохшему руслу

Бумажный сон не проплывет…

Не плачься! Это просто значит –

Мечта не бродит в наготе,

И где-то облако маячит

На недоступной высоте.

 

… Средь мудростей планиды мнимых

Я откровенью счастья рад,

Что в жизни нет невосполнимых

Приобретений и утрат.

 

 * * *

Лукавит зарево рассвета,
Глотая туч наволгших ком,
И птицам говоря про это
Подводным рыбьим языком.

Есть ли свобода в мыслях щуки –
Летящих кверху пузырьках?
Или в скрипичном низком звуке,
Рождённом воздухом в крылах?


...Всё это наущенье змея,
Миров подоблачных недуг.
Как тесный ворот давит шею
Адамом проведённый круг...

 

* * *

Меч мой пленом поруган бесславно.

Под кольчугой топорщится мгла.

Этой ночью глухой Ярославна

Поломает зегзице крыла.

 

Губы влажные вздрогнут по-детски,

И кольцо она выбросит в печь,

Чтоб от страшных огней половецких

Ретивые глаза не сберечь.

 

Ей теперь не качать колыбели

У окна, задыхаясь весной,

И на жёсткой пуховой постели

Среди ночи метаться одной.

 

А потом… Я и мыслью ревную,

Пригубивши грядущего чудь,

Как волос она влагу ночную

Разливает другому на грудь!

 

Меч мой пленом поруган бесславно.

Тело тесное душу мне жмёт.

Так зачем же опять Ярославна

На Кремлевскую стену идёт?

 

 * * *

Мыслей нарушив привычную связь,
Нежным крылом серафима
Вяжет в тетрадке славянскую вязь
Гений из пепла и дыма.

И в ореоле высокого лба
Мысли священной натуга;
И освящённая это судьба –
Шаг из адамова круга.

Но в самом сердце земной суеты
Малого ангела пенье,
Что преступление каждой черты
Это и есть   п р е с т у п л е н ь е…

 

Рыбак

 

Море холодной свивается плетью,
Гнев свой гася на пожарище звёзд,
Если рыбак укрывается сетью,
Мокрой спиной ощущая норд-ост.

Древняя грозность камней угловатых
Душу воды уязвляет собой
Возле скалы, где детишек щербатых,
Как валуны, кувыркает прибой.

А по ночам огнепёрые рыбы
Гонят с постели жену рыбака:
Как раскрошить угловатые глыбы,
Детских следов не смывая с песка?

 

* * *

Мертво, никчёмно всё на свете
Когда, самих себя стыдясь,
Нагих берёз нагие ветви
Перестают стыдиться нас –

Двоих людей, искавших чуда
(С которым мы как плоть одна!),
Среди дешёвых пересудов
В хмелю дешёвого вина.

Не распинали, не распяты...
Но страшно у чужих дверей.
И мы, не грешны и не святы,
Идём дорогою своей.

...Мертво, никчёмно всё. Тревога
Добавит жару в непокой.
И вдруг перебежит дорогу
Листок берёзы, как живой!

 

* * *

Неужели далекие страны

Охладели любовью ко мне?

Сладко как зарастают бурьяном

Жилы белых межзвёздных коней!

 

Дым в ноздрях скакунов не клубится,

Уши чутко не вспрянут в тиши.

В гривах гнёзда устроили птицы,

И из глаз проросли камыши.

 

Гул земной в раменах как заклятье,

На устах замерцает родник,

Или снова витает проклятье

На челе перехожих калик?

 

Ночной бабочке

 

Смогу  ль твой краткий гений пережить,

Чтоб мирозданье за ночь подытожить:

Миг будущий не переобнажить

И прошлый миг не переобнадёжить?

 

Прошу, – когда презревши день пустой,

В огне свечи сгоришь в последнем всплеске,

Пыльцы своей полночной золотой

Оставь с крыла на занавеске!

 

* * *

Прилетают лебеди и гуси

Целовать изнеженные гусли

 

И седому старому оврагу

Подливают в сок росяный брагу.

 

Нипочём им будущая вьюга:

Заласкают до смерти друг друга;

 

И поэт вернется со свирелью

На чужом пиру лечить похмелье.

 

А вдали звезда – расплаты семя –

Снежной искрой обжигает время.

 

И несут бураны к звёздной доле

Шар Земной как перекати-поле…

 

* * *

                                              Л.К.

Ветер ломится полночью в стекла –

Еле держат окошек кресты.

Камышовая кровля промокла,

И замёрзли на окнах цветы.

 

Что разумно и что безрассудно

В этом ливне и в этом дому?

Неужель тебе ночью не трудно

Сну опять доверять своему?

 

Ты б, наверно, молилась лазури,

Крепко спящей на ратном луче,

Если б только душа этой бури

На твоём не сидела плече.

 

Египетские пирамиды

 

Хвала Осирису, Рамсесу,

Крестьянину или рабу?

Каким строительным отвесом

Вам преднамерили судьбу?

 

А по моей спине запляшет,

Кровавя душу, снова плеть!

Так неужели, совесть ваша,

Я должен буду умереть?

 

Бессмыслен плоский лик трёхгранный,

И Сфинкс – такой слепец, как вы.

Пред жизнью, кровью осиянной,

Вы не склоняли головы.

 

Вам отирали лоб от пыли

Века и даты как дожди,

И никогда не подводили

Часы песочные в груди.

 

* * *

Я, поверив в тебя, разуверился

В птичьем свисте и шорохе трав.

Будто с миром я силой померился,

И прилёг на поляне, устав.

 

Но пришли бессловесные звери

Мне разумную речь говорить,

Что нельзя полюбить при безверии,

А при вере нельзя разлюбить.

 

Много истин на свете незримых,

Но, наверно, для знаний благих

Столько нежности в лапах звериных,

Сколько злости в объятьях моих.

 

Дай мне, осень, любовь шестикрылую

На рассвете грядущего дня,

Чтоб опиться неведомой силою

И тебя защитить от меня.

 

 Уличный фонарь

 

Пустынно небо и пустынно

Зимой в кварталах городских,

И, тихий, падает повинно

Тот снег, что молится за них.

 

И только фонарей мерцанье

На остановке за углом

Поймёт снежинок восклицанья

И даст растаять им потом.

 

Когда, казалось, невозможно

Нам отогреться от обид,

И в нас мороз войдёт подкожно,

И веки снег запорошит –

 

С седыми ломкими лучами

Волос, спадающих со лба,

Для нас является ночами

Душа фонарного столба.

 

 * * *

И звёздный час, и лунный день

Мне брезжат еле-еле,

Пока дойдёт от стрелки тень

До солнечной недели.

 

Как сложен мир! Как разум прост!

И новый стих как фреска:

Луна в короне лучших звёзд

Средь солнечного блеска.

 

* * *

Небеса простят мне песни –

Перья ветра в яви сна,

Но горячий взгляд небесный

Душу высмотрит до дна.

 

Воля, вольная как птица,

Орлих клёкотов вольней,

Захочу я просочиться

Сквозь листву осенних дней,

 

И лежать на горних травах,

Где растёт полынь-звезда,

Где стекает словно слава

Наземь горькая вода…

 

* * *

Сколько сгорает миров на губах удивленья

В недре вокзалов, над рыночным гамом рубля,

Если тебя твой восторг воскресит в воскресенье,

Перед тобою ногами босыми пыля!

 

Клён присносущий и мокрые травы благие

Проклятый мир сберегают пока от огня,

Чтобы железные, ржавые, эти другие

Утром о них не подумали вместо меня.

 

Не прокляни меня возле села на дороге,

Чтобы не стать мне посмешищем птиц и червей,

Чтобы я вспомнил о соли земной, как о Боге,

Благословляя вас хлебом российских кровей…

 

* * *

Всё в этот день благословенно:

Есть жизнь одна и смерти нет.

И буква тленная нетленно

Со лба в ладони плещет свет.

 

Пусть в праздник солнечной стихии

Наденут сны свои венцы;

Услышат шум росы глухие,

Увидят первый луч слепцы.

 

Переселился в мир зелёный

Обожествляющий озон.

И, простотою умудрённый,

Ты словно заново рождён,

 

И торжество любви такое,

Что ты все таинства постиг,

И причастился от покоя,

И царства Божия достиг!

 

Родная речь

 

Пусть, ничего ещё не знача,

Строка нагая притекла:

Благословил я неудачу –

И мне удача помогла.

Слова ко мне явились сами

Воздушно, тихо и легко.

…Ночь утирает волосами

С ног мирозданья молоко;

Мерцает звёздная дорога

Среди других земных дорог;

И в душах, что не знали Бога,

Отныне обитает Бог.

И ты коснулся совершенства,

Лишь мысли тайно обрели

Родного языка блаженство

И ширь отеческой земли.

 

Вербное воскресенье

 

О Боже, как душа воспрянула,

Молитву Господу верша,

Средь света утреннего пряного

Блаженным воздухом дыша!

 

И снится: едет между ивами

Грядущий на Своём осле.

И небеса поют счастливее,

И легче страждется земле.

 

Все твари с тайной на сближение

Идут торжественно за Ним;

Душа и свет в одном движении

Пророчат Иерусалим.

 

И дарит Ангел средство верное

От суеты и толкотни:

«Живущий! Воскресенье вербное

В душе до Пасхи сохрани!»

  

* * *

Херувимы пасхального звона

Будут нищему Лазарю петь:

«Вот, собою торгует мамона,

Чтоб лохмотья твои заиметь»!

 

Но пока изнемогут стихии

И сойдутся с концами концы,

Посещая задворки глухие,

Богатеют лихие купцы.

 

И, в горбы запасая полыни,

Проклиная молитвенный труд,

Караваны верблюдов в пустыне

Сквозь игольные уши идут.

 

* * *

Та песня, что, казалось, спета

И отзвучала навсегда,

Выходит как Господне лето

Из зала Страшного Суда.

 

А мир всё так же неприкаян

И злых одежд не обновил,

И брызжет отомщённый каин

В тетрадку кляксами чернил.

 

 Колодец

 

Живёт негаданная птица

В колодце этом, как во сне,

Где скупо каплями сочится

Вода студёная на дне.

 

Отсюда днём увидишь звёзды,

Доныне скрытые во мгле,

Когда они вернутся в гнёзда

На неустроенной земле.

 

А птице снов со дна колодца

В зенит захочется вспорхнуть;

И сердце тихо засмеётся,

Волнуя каменную грудь…

 

Произрастание

 

Проснись, мой росток, мой воинственный князь!

Терзаться подспудным довольно.

Неспешных раздумий славянская вязь

В корнях разливается вольно.

 

Цикады ночное трясут решето

С пыльцою цветочной медовой.

Теперь не умрёшь ты в земле ни за что,

Примят несчастливой подковой!

 

То речка блеснёт, то весло, то рука,

То платье мелькнёт над холмами,

Как будто бы в ночь выставляют века

Поспешное тайное знамя.

 

Из чрева земли, где подземная боль,

Да горло прижатое тьмою,

Ты выйдешь наружу, ожившая боль,

В земле утверждая земное.

 

Расти! Я же с Некто в ночи буду плыть

Как прежде влюблённо и странно.

А имя её как тебе объяснить:

Вселенная? Тайна? Осанна?

 

Карусель

 

Вначале был в покой твой час преображён,

Завешено окно, захлопнуты ворота,

Пока горячий дождь, по пояс обнажён,

Не свил верёвки струй в петлю водоворота.

 

И мир замельтешил! Рванулась карусель!

И тихо, как во сне – без грохота и треска –

Ворота подались и съехали с петель,

И полетела в синь, как птица, занавеска.

 

*  *  *

Вам, среди которых я летаю,

Словно гул мешая тишине:

Что ж вожак меня не примет в стаю,

И голубку не пришлет ко мне,


Чтоб она почистила мне перья,

Клювом клюв потрогала легко?

…Но растет крапива недоверья

У пруда, где птичье молоко!..

 

Неужели слезы бесполезны?

И зачем зеницы жжет тогда

Голубиных глаз, познавших бездны,

Алая небесная вода?..

 

* * *

Где ты, соль моя и сладость,

День и вечер, звон и тишь?

Есть в нечастых встречах радость,

Что в душе не утаишь.

 

Всё на свете не случайно:

Голос твой и голос мой.

Ты – как будто образ тайный

Неслучайности самой.

 

Ты таким же нетерпеньем

Как мое – себя пои:

Неземным благословеньем

Пахнут волосы твои!

 

В белых ризах откровенья

Родилась душа моя.

Где ты, первое мгновенье

Слова, света, бытия?

 

* * *

Из всех внутриземелий и межнебий

Ты – мой удел, мой ангел и мой жребий,

Что выпал кровью всех альтернатив,

И, пощажённый Истиной когда-то,

Он выпорхнул из мокрых рук Пилата

И потому, наверное, я жив…

 

А если жив я, то и ты жива,

Имеющая право на права,

И снежных роз средь ладанного дыма!

Не говори мне только снова «нет».

Струится в мир неизречённый свет

Улыбкою Джокондовой незримо.

 

Ты жребий мой! А, значит, не украдкой

Пусть будет сладко от малины сладкой,

Пусть будет терпкой терпкая мечта.

И пусть, об этом ничего не зная,

Огнящаяся, чистая, родная,

Ты выйдешь из тернового куста!..

 

Осень моя

 

Не спи, моя осень! Бунтарка желаний,

Жар-птица моя! Твои перья в Покров

Разбудят, согреют своим полыханьем

В деревьях застывшую белую кровь!

 

Как мне не заплакать? Дожди полетели!

Пустынна струна горизонта… Ни зги!

Мой друг ещё спит, как дитя в колыбели,

А люльку тревожно качают враги.

 

Но звёзды лучатся сквозь мокрые стекла;

Сквозь женские веки – берёзовый пыл!

Что ж, прошлая радость моя, ты промокла,

Шатаясь средь сел, городов и могил?

 

Не спи, моя осень! При свете лампады

Твой шорох последний меж слов этих строк –

Молитвенный возглас за белой оградой:

Окраина смерти и жизни исток.

 

 * * *

Болею я неведомым… и что же?

Приятна мне земная скорбь моя!

Пребудет запах солнечный на коже,

И освятит нас радость бытия.

 

Пусть хризантем опавшие светила

Начнут, шепча, секретный разговор,

Как тайну света облако открыло,

И луч летел сквозь ставень на ковёр.

 

А над плетёным стулом блёстки пыли,

Как духи снов, паря внутри луча,

Под звон часов смешались и застыли

У губ моих, у твоего плеча…

  

* * *

Скрипят цветные коромысла…

Румянец щёк – как от стыда!

Морозный вкус какого смысла

В тебе, студёная вода?

 

Давно на речку убежали

Судьба с Любовью – две сестры…

Какие мне нести скрижали

Моим стихам с Огонь-горы,

 

Чтобы открыл твои ресницы

Такой родной, как прежде, взгляд,

Как песенность отроковицы,

Что возвращается назад?

 

* * *

А ты была бы хороша

В московском воздухе морозном,

Рождественском, околозвёздном,

Моим сверхбудущим дыша!

 

Но ты милее и нежней

На ставропольском межпогодье,

В предсолнечье, предновогодье,

Средь свеч, как средь грядущих дней!

 

…Звезда свой замедляет бег,

Часы, как рукопись листает…

А здесь поскрипывает снег…

Там – с веток падает и тает…

 

* * *

Грядёт весна! Нахлынут воды,

Порабощённые зимой.

Не знаю выше я свободы,

Чем снега, ставшего водой!

 

С души свалился снег мой вечный –

Нелёгкий груз минувших лет.

И луч, великих дней предтеча,

Мне льёт на веки чистый свет.

 

Поникли гордые знамёна.

Древки сломались. Пыль и дым.

Упали стены Вавилона:

Вода весны течёт по ним!

 

Никем не будет снег оплакан.

Среди веселья вешних вод

Зачнёт земля иные злаки –

Иной весны иной народ.

 

…Гряди, весна! Нахлыньте, воды,

Порабощённые зимой!

Не знаю выше я свободы,

Чем снега, ставшего водой!

 

Яблоки   бессмертия

(поэма)

 

* * *

1

Земное лето далеко,

Как возглас, ветром унесённый!..

И я свободно и легко

Провижу, осенью спасённый,

И высоту, и синеву,

И первозданную безгрешность

Любви, царящей наяву,

И царской истины неспешность.

 

2

Давай поверим, что пришло

Судьбой дарованное время

И что уже не тяжело

Росяно-звёздной ноши бремя:

Утрами истина сама

Того же, что мой разум, хочет

И охлаждает пыль ума,

И сердцу здравие пророчит.

 

3

Какою жёсткою была

Трава былого под рукою!

И лист касается стекла

Своей холодною щекою.

Но нет трагического в них.

И, чем сильнее в рощах пламя,

Тем больше сил в руках моих,

Повелевающих огнями.

 

4

Неужто мой черёд настал

На право маленького мира,

И через солнечный бокал

Смотрю я в глубь земного пира?

И голос нечто из ничто,

Как голос дел и мыслей внятных.

...Осенних дней благоприятных

Не проповедывал никто...

 

(22 июля /4 августа 1984 г.)

 

* * *

1

Нас бликов чистые ступени

Туда ведут в осенний сад,

Где яблонь мыслящие тени

Зла друг на друга не таят,

И день с улыбкою парящей

Нам говорит уста в уста,

Покуда свет животворящий

Неспешно льётся из куста.

 

2

Дай руку мне у аналоя,

Пусть будет счастлив этот сад:

Не вспоминается былое,

Когда ты будущим объят!

Ведь даже в маленькой примете

Не сохранился прошлый путь;

И жил ли кто на белом свете

До нас двоих когда-нибудь?

 

3

День откровения природы

И нам с тобой в награду дан;

Не портят праздника погоды

Ни дождь, ни ветер, ни туман.

Дерзал жемчужину нашедший!

И знаю я, что даль светла,

Что ты тогда, в давно прошедшем,

Такой же будущей была.

 

4

Но разве этот день не вечен?

И разве завтра не опять

И целовать любимой плечи,

И запах солнечный вдыхать?

 Нам больше прошлого не надо,

Но, забывая, не забудь:

Туман, витающий над садом

Земных страданий Млечный Путь...

(23 июля /5 августа 1984 г.)


* * *

1

Трубит осенний ветер в рог!

Предощущая время стужи,

На злых обочинах дорог

Слегка подрагивают лужи;

И дождь, и мгла со всех сторон!

И в будущее улетают

И стаи чёрные ворон,

И листьев солнечные стаи.

 

2

Но вдруг проснется синий цвет,

Вольётся в золотые рамы,

И грустной осени портрет

Ждёт необидной эпиграммы.

... Всегда лирическая боль,

В слезинке отражаясь зыбкой,

Как та «любимая мозоль»

Внутри заряжена улыбкой!..

 

3

Неужто минул целый год

От перепутья до жилища,

Где печь натопленная ждёт

И в плат закутанная пища!

За всё, что сбудется потом,

Ты и продрогла, и промокла.

Лишь помнят о пережитом

Ночами плачущие стёкла...

 

4

Как мрачен, как прекрасен путь

В тот рай лесной, где Жизни Древо!

Услышим ли когда-нибудь

Хоть звук священного напева?

 Но в сновидениях своих

Ещё не видели мы вьюгу

И ревновали мы друг к другу,

К тем, будущим, себя былых...

(3 сентября/16 сентября 1984 г.)


* * *

1

Былая грусть как паутинка

Летит в редеющем лесу,

А я сквозь чащу на тропинку

Лучей охапку принесу...

Ты бродишь тихо меж дубами,

И нимб горит над головой,

И пахнет дымом и грибами,

И увядающей листвой...

 

2

О Небо! Всё, что нам желанно,

Для нас сегодня соверши,

И синий взор пролей нежданно

В ладони жаждущей души.

Чтоб, новым дням не изменяя,

Могли навечно я и ты

Пить, брызги синие роняя

На восхищённые цветы.

 

3

«Люби!» «Люби!»- ответит эхо.

А эхо долго не сберечь.

Эх... не до смеха, не до смеха

Тебе, осмысленная речь...

... И поднял воротник прохожий.

Ему не жертвуют чудес

И этот лес, на сад похожий

И сад, дремучий, словно лес...

 

4

Костёр. Года. Тропинка. Воля...

Всё, что нам отдано теперь,

Обязано святою долей

Дню обретений и потерь.

 Средь ветров чёрных круговертья

Молил я каждый лист: «Живи!»

… Мы рвали яблоки бессмертья

На древе солнечной любви.

 

(2 сентября/15 сентября 1984 г.)


 

 ЖЗ: "Шаг из Адамова круга…"