____п. Е.Камаевой____
В намоленной старой яранге,
Гоняя тaбaчный туман,
Под бубен и ржавые банки
Весну выкликает шаман.
Давно ей пора бы явиться,
Ведь ждут с нетерпеньем её
И люди, и рыбы, и птицы,
И всякое в тундре зверьё.
И ради предвечного хора
Охоты, весны и любви
Стоградусный спирт с мухомором
Взыграют в шаманьей крови,
И он, как аркан над оленем,
Над миром взметнёт волшебство,
Которое в ста поколеньях
Сплетало всё племя его.
Заката кровавая рана
В зазвёздную спрячется тьму,
И боги услышат шамана,
И предки помогут ему.
На позднем рассвете он выйдет
Усталым, голодным, худым
И в узкие веки увидит
Мир солнечным и голубым.
Он сядет на парке измятой,
Он телом к земле припадёт,
А в мае придут оленята,
И нерпа на берег придёт,
И ягель распадки обложит,
И рыбой наполнится сеть,
И мальчик родится, быть может,
Умеющий слышать и петь!
* * *
Когда на заре засияло светило,
Прозрение свыше меня посетило:
Я понял, что утром какие-то вещи
* * *
«Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи...», – небрежно, свысока,
С оттенком ироничного укора
Черкнула гениальная рука.
Мы чтим её, но дар воображенья
Не чужд и нам! – пускай же и моё
Однажды там взойдёт стихотворенье,
Где доживают мусор и старьё,
Где плачет о несбывшемся свиданье
Поломанный некстати каблучок,
Где вспоминает тайное посланье
Конверта измочаленный клочок.
А рядом – рваный зонт былого века,
И дужку потерявшие очки,
И куколка, прелестная калека,
Весёлая, хотя и без руки.
Но мусорщик с метёлкою в деснице,
Старью и сору грозный судия,
Исполнит долг свой, чем и завершится
Одна из строчек в книге бытия.
И нет финала горестней и резче,
Чем истина, лишённая прикрас:
Когда б вы знали, как уходят вещи,
Своей судьбой похожие на нас...
* * *
Сто бомб багровыми усмешками
Мир превратили в прах и пыль.
Планета стала головешкою
Диаметром в семь тысяч миль.
Её клубящиеся живностью
Селенья, воды и леса
Огнём и радиоактивностью
Война убила в полчаса.
Мир умер. Но в часы безлунные,
Не видимы ничьим очам,
Два призрака, навеки юные,
Здесь проплывают по ночам.
Сквозь зданий остовы отвесные,
Сквозь покорёженный бетон
Скользят, навеки бестелесные,
Две памяти – она и он.
Их шелест – о чудесном августе
И о медовом сентябре,
О мире, полном тихой радости,
О поцелуях на заре.
Не ведают две тени белые
Ни бед, ни боли, ни тревог.
И что им небо обгорелое,
Где вместе с миром умер Бог?
* * *
Я пишу во славу сайта! – так и знайте!
Я к нему приговорён неотторжимо!
Пребывание моё на этом сайте –
словно в Вечности особого режима.
Приговор – не наказанье, не поклажа.
Он – доверие. Но есть на солнце пятна –
разноцветные... И пусть письмо расскажет
вам всё искренне и нелицеприятно.
* * *
Сайту дела нет до всяких демократий:
пирамида он – вершина, грани,
склоны...
Но, в отличье от египетских собратий,
в нём меж мумий есть живые фараоны.
Собрались тут под невидимую крышу
всех фасонов и покроев менестрели.
Есть такие, что давно уже не пишут,
и такие, что писать и не умели.
* * *
Может, с миром нелады, а может, с нами.
Корчит рожи век – хватило б на́ сто
мимов!
Мрут актёры, и свирепствуют цунами,
и восстал на эпигонов Питиримов.
Понимаю: должен шеф кого-то высечь! –
но душой широк и плавен, словно
Волга.
То ли дело холеричный свет-Борисыч –
тот уж если не полюбит, то надолго!
* * *
Ах, да что ж я всё о грустном? Пра́вы предки:
всяк богат, пока лежит в кармане
гривна.
Хорошо б сейчас, как этот дрозд на ветке,
лить рулады, размышляя позитивно...
Саша Шведов... Он хотя из молодёжи,
но во всём горазд – от секса до футбола.
Я скажу, свои эмоции итожа:
пишет классно, но порой на грани
фола.
* * *
Я постарше и горю не так уж пылко,
но всё чувствую, и думаю толково,
и люблю читать, откупорив бутылку,
горько-терпкие анапесты Кроткова.
Переводчик и поэт – во всём он дока!
Как шипы, остры и строчка, и
страница.
Но Иуда бдит – и в качестве вещдока
прокуратору всё это пригодится...
* * *
Если связано с судьбою и талантом
наше имя, то, презрев смешки и
крики,
Ави Дана я назвал бы Ави Дантом,
а Горшков... Ну, он и так Олег Великий!
У меня б Сладкоголосым стал Шелко́вый,
как Потёмкин стал Таврическим
когда-то,
а Крылову я оставил бы Крыловой –
иронична, архаична и крылата…
* * *
Потрясают, будто мощной львиной гривой,
эти двое эрудицией огромной:
Арустамов – он, конечно, Справедливый,
а Будницкий – он, конечно,
Многотомный.
Есть любители сигар, а есть – кальянов,
есть поклонники балета или твиста.
Да, тасует карты жизнь! Один Кабанов
неизменен в вечной должности
солиста.
* * *
Но и мой-то стих давно уже не хриплый.
Всё присутствует в нём: рифма, мысль
и мелос.
Жаль, Горшков меня опять не взял в «Периплы»…
Что ж, совру – мол, и не очень-то
хотелось!
А об «Избранном» так вовсе нет и речи:
в этом Храме не коснусь я и порога!
Есть прискорбная традиция: предтечи
с опозданием угадывают Бога!
* * *
Посмеялись? – значит, вышло с афоризмом!
Ведь и в шутках ошибаться мне негоже
тут, на сайте очень нервном и капризном,
в виртуальности, с действительностью
схожей,
где, сплетая ординату и абсциссу,
ищут Слово скоморохи и мессии...
...Пей со мною, паршивая сука.
Пей со мной.
вариации
* * *
Лечит здесь людей не лекарь. Много лет подряд
Пользует селян аптекарь – шапочка, халат,
В пятнах старческие руки, будто пролит йод,
И к нему со всей округи сходится народ.
Плохо людям – хрип да кашель, заложило грудь,
Просят порошков и капель хоть каких-нибудь.
Он им, словно детям малым – без толку, хоть плачь! –
В сотый раз твердит устало: врач вам нужен, врач...
Соглашаются, конечно: «Правильно, милок!
Только врач, пойми, сердешный, дорог и далёк.
Ехать холодно и хлябко, осень ведь сейчас,
А к тебе и мать, и бабка приводили нас!
Помоги!», – и на стремянку залезает он,
Где пустырник с валерьянкой, липа и паслён.
Это вроде бы подлечит. Добавлять к питью...
И уйдёт он лишь под вечер в комнату свою.
Стол, продавленное кресло, печка, – а потом
Изменяются чудесно человек и дом.
Кто вы, господин аптекарь?
...Плащ, чеканный лик.
Свечи и библиотека потаённых книг.
Свод, гранитные колонны и хрустальный куб.
В нём, заклятьем полонённый, мечется суккуб*.
Лютня, клавесин, страницы рукописных нот.
В клетке Феникс золотится. Дремлет чёрный кот.
Графский герб из палисандра в перекрестье шпаг.
В печке вёрткой саламандры огненный зигзаг.
Пламя одевает стены в алые шелка,
А в окне чужих вселенных мчатся облака.
Снявши меч в драконьей коже, шпоры и берет,
Маг через крутой порожек входит в кабинет,
С кресла ворох пышных юбок сбрасывает прочь.
Нынче лишь мадеры кубок с ним разделит ночь.
Память робко постучится: можно ли, нельзя?
Можно! – и являют лица давние друзья,
Те, чей ум, как бритва, острый, жаждал перемен:
Нострадамус, Калиостро, Фауст, Сен-Жермен,
Те, кто в бедности и в лоске не щадили сил:
Тайный камень философский их к себе манил.
А была до цели – малость... Но по одному
Все ушли. И мощь досталась младшему – ему.
Страшный камень, вещий камень сдался, наконец!
Обратились воды в пламень, в золото – свинец,
И открылся между тайн высший их предел:
Камня этого хозяин Вечностью владел,
Силами и тьмы, и света ведал чародей.
Но, всевластный в мире этом, средь живых людей,
Мёртвых он из-за порога возвратить не мог,
И скитался одиноко новый полубог.
Преданность ведь тоже тайна. Нет над ней суда.
А потом судьба случайно привела сюда.
Поп, кузнец, пастух и пекарь... Каждый – человек,
Прост, хитёр, неглуп. Аптекарь вот уж третий век
Лечит их, отводит войны. Честно говоря,
* * *
В движениях давно уже не скоры,
С остатками ушедшей красоты,
Стареют знаменитые актёры –
Любовники, герои и шуты.
Стареют гранды публики и кассы,
Носители наград и степеней,
Кречинские, Раскольниковы, Вассы,
И с каждым днём их осень холодней.
Век новых отрастил себе кумиров –
Любой певуч, красив и легконог,
А у моих Тригориных и Лиров
Дыханья нет на длинный монолог.
Когда-то в день и пару пьес, и боле
Они играли, не сочтя за труд,
А вот теперь живут на корвалоле,
На юбилеях с кресел не встают;
По месяцам не выезжают с дачи,
А после – чёрных рамок остриё,
Венки, цветы, процессии – и, значит,
Скудеет поколение моё.
И, наконец, в финале представленья
Туда, где ни сияния, ни тьмы,
Все отыграв надежды и сомненья,
С привычной сцены спустимся и мы.
И лишь одну мечту уносит каждый
За горизонты далей и времён,
Что Бог поднимет занавес однажды
И все живыми выйдут на поклон...