Спокойно Маша, я – Щелкунчик
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
А. Ахматова
Хоть сколько конфет нанесли бы,
И кукол, и всяких солдат,
Ценнее уродец из липы,
Из дуба зубной имплантат.
Мундир, не запятнанный сплетней,
Могла бы украсить медаль,
Но Фриц – солдафон малолетний
Засунул мне в челюсть миндаль.
Витой эполет на плече есть.
Им можно девчонок привлечь,
Но выбиты зубы, а челюсть
Повисла на уровне плеч.
Не сдержит воинственный нрав мой
Дыра по-над нижней губой.
Иду с незалеченной травмой
В последний, решительный бой
С несметной мышиной оравой,
В шеренги отвагу вселив.
Жаль полк мой, овеянный славой,
На деле, как заяц труслив.
Погибну средь вражьего гула,
Но Маша нашла рычаги
И правой рукой запульнула
В них туфельку с левой ноги.
Разруха, как после майдана,
Масштабней, чем ставит Бродвей,
Но вставлен протез из титана
Кулибиным прусских кровей.
Кольчугу мне справил и каску.
Я, как аллигатор зубаст.
Не Андерсен, но и на сказку
Мой дядя плешивый горазд.
Гипербол полна и гротеска,
Сарделек и прочих купат.
В ней жили король и принцесска
По имени Пирлипат.
В ней сала мышам не зажильте.
Позвольте им вдоволь поесть,
Иначе зловещей Мышильде
Втемяшится в голову месть.
Для счастья дите, для любви ли
Росло, для балов без числа…
Мышей мышеловки убили.
Мышильда заклятье прочла.
В слезах целый таз полотенец,
Да слезы не лечат недуг,
А страшный, зубастый младенец
Арахис грызет и фундук.
Хоть в замке ее на горе – шик
Покруче vip саун и лож,
Спасет только крепкий орешек
В китайских каракулях сплошь.
Сейчас бы сказали: «Да чё там,
Пятнадцать лет жалких потуг?»
Мой дядя с дружком звездочетом
Нашли наконец Кракатук,
Что тверже засушенных вобл.
За ним по горам, по лесам,
А он у отца моего был.
Ваш ларчик таинственный сам
Открылся простой, словно рэпчик
Про то, как варить колбасу.
Вставляйте мне зубы покрепче.
Красавицу вашу спасу.
И спас, и стройна, как тростинка,
И в ней я не чаял души б,
Но вдруг каблуком от ботинка
Случайно Мышильду зашиб.
Стремительно жизни шел кончик.
Протяжна лишь злость на уме.
– «Отныне, ты жалкий щелкунчик»
– Пищала она перед сме…
Последние стоны и всхлипы
И труп распростерся хвостат,
А я в эполетах из липы.
Из дуба зубной имплантат…
Сотрите соленую каплю.
Лютует мышиная рать.
Мария, добудьте мне саблю.
Туфлей не сподручно карать.
Эпилог.
Ну вот, дорогая, поверь же:
Нет больше мышей вообще.
Мутант семиглавый повержен.
Я – генералиссимус Ще.
Вот лесенка в двести ступенек:
Реалии таковы.
Ведет в королевство печенек,
Конфеток, и прочей халвы.
Пироженки лет хоть до ста ешь.
Не жаль мне сластей для жены.
В семь лет королевою станешь
Кондитерской, сладкой страны.
Бери государство и правь им.
До нас не допрыгнет ИГИЛ,
А вырастешь, войско направим
В страну коньяков и текил.
Четвероногой вороне Хармса
Прикольно зверью и круто.
Мне грустно и одиноко.
Лосиха четверогруда,
Ворона четверонога.
Зайчиха четверозуба
И челюсть как на шарнире,
Когда она не из супа,
Когда она не в гарнире,
Я тех, кому так удобно
В дубраве не для растопки,
Уважу четырехстопно,
Порукой четыре стопки.
Четырежды ухнул филин.
Четыре сурка дремало.
А мне четырех извилин
Для четверостишья мало.
***
Вышло так, что не зверь побежал на ловца,
А синьора с большой сковородкой.
Я синьоре сказал, что синьора – овца,
Представляя овечкою кроткой.
Оказалось, что нрав у синьоры дурной,
А как только добавила скалкой,
Я подумал, что вряд ли поспеет за мной
Неотложка с крестом и мигалкой.
Что позволено быку
«Скрещенье рук, скрещенье ног
Судьбы скрещенье»
Б. Пастернак.
Посвящается Нине Савушкиной.
Зачем мне, тезка, ваш пинок,
Ведь я и сам мог:
«Скрещенье рук, скрещенье ног»,
Самцов и самок.
Не фимиамом подымив,
Но коноплею,
Не песню вытяну, но миф
Стяну петлею.
Хмельной муравушке – игнор
И психотропу.
Диктуй мне муза: «Агенор
Родил Европу».
Пласты былинные порой:
Скулит дите так,
Когда привидятся порой
Бои двух теток:
Удар то в челюсть, то под глаз,
А гул, как в деку.
Та, что не Азией звалась,
Растила дегу.
И пела: «баюшки-баю»,
Сравнивши с мышью.
Грозилась – «бабочку сошью
И белку вышью».
А у другой – звериный рык…
С рассудком споря,
Проснулась девушка и прыг
На берег моря.
Зовет подружек торопыг,
Звенит инязом,
Пока по морю чешет бык,
Пасется брассом.
Хвост набекрень, рога в дугу
– Парнокопытчат.
На изумрудном берегу
Прилег, не бычит.
То «ми-ми-ми», то «бу-га-га» –
Кричит Европа.
И блещут золотом рога,
Копыта, попа.
Бык стал на девушку падуч:
Невесту, мол, в ней –
Мычит – я вижу, гонит туч
Гряду и молний.
С ней на спине рогатый Зевс
Вскочил, как коник
И упилил, как Майкл Фелпс –
Олимпионик.
Простором гладким, словно корт –
Бык-женолюбец,
А Посейдон раздел эскорт,
Воздел трезубец.
Из валунов построил мол,
Наставил сеток,
А бык мычал: – Европа, мол,
Роди мне деток.
Он многих так перебодал
Под сенью, в сини:
Деметре секс перепадал
И Мнемозине.
Но греки, в кучу все «шу-шу»,
О, не месите!
Я сам без тезки напишу
О Немесиде.
Что сказочный сюжет не повторим
Я осознал, горланя а капелла,
Покуда рвал несчастных Братьев Гримм.
Бумага подчинялась и терпела.
Не абитуриент, не аспирант.
Душа ещё светла, не огрубела.
На пропись клякса падала с пера.
Бумага подчинялась и терпела.
Сны про девчонок комкали кровать,
Но, вслух не проронив ни децибела,
Я начал ЭТО с кровью рифмовать.
Бумага подчинялась и терпела.
Богемных сводов мрачный антураж.
Трясущейся рукой оторопело
Я полчаса подписывал тираж.
Бумага подчинялась и терпела.
Лет шестьдесят строчил, как оверлок,
Но подустал и рухнул переспело.
«Скончался гений» – молвит некролог.
Бумага подчинилась и стерпела.
А отпрыск мой, ссылаясь на цейтнот,
Без устали эратит и эвтерпит,
Затаривая строчками блокнот,
Задаривая строчками блокнот.
Бумага подчиняется и терпит.