Стихотворение посвящено Ф. Пессоа
Dedicado a Fernando Pessoa
Quando vejo esta Lisboa,
Digo sempre, Ah quem me dera
(E essa era
Boa)
Ser um íbis esquisito,
Ou pelo menos estar no Egipto.
Fernando Pessoa
Ибис
Ибис, ибис, ибис белый
На эмали синей дали,
До тебя взлетишь едва ли,
Как ни думай, что ни делай.
Брат в Саккаре погребённым,
В звонкой глубине сосуда,
Затаившимся покуда
Древних мумий миллионам.
Ибис, мой призыв услышь!
Тесно крыльям, тесно белым,
Там, за солнечным пределом,
В сердце зазвенела тишь.
Спрятав голову и шею,
Символ сердца ты явишь.
Ибис, зазвенела тишь...
Как давно тобой болею.
Как давно тобой болею,
Чернокрылый, тьмы частица,
Бел, чтоб утру причаститься,
Выгибаешь гордо шею.
Отрешённость, тени пляска.
Облик тонкий, облик ломкий.
Ходишь медленно по кромке,
Там в начале есть развязка.
Ибис, ибис, ибис белый
На эмали синей дали,
До тебя взлетишь едва ли,
Как ни думай, что ни делай.
Июль 2019
Íbis, a embranquecer
No esmalte azul do espaço,
Não te alcança o meu laço,
Faça eu o que fizer.
Irmão destes, enterrados em Saqqara,
Em vasos na profundidade sonora,
A esperar à sua Hora
Milhões de múmias com sorte rara.
As asas estão apertadas, não se pode voar!
Quem as aperta, quem espalma?
Tua triste canção na minha alma
Ou além do limite solar?
Escondendo a cabeça e o pescoço
Revelará o símbolo dum coração.
Íbis, tua triste canção...
Ouço-te a ti, vejo e ouço.
Ouço-te a ti, vejo e ouço,
Penas negras ─ de escuridão,
P’ra comunhão de manhã brancas são,
Com orgulho dobras o seu pescoço.
O aspeto fino, quebradiço.
Caminhas à beira do abismo.
Vejo-te e sempre cismo:
Lá no começo há um desfecho, um feitiço…
Íbis, a embranquecer
No esmalte azul do espaço,
Não te alcança o meu laço,
Faça eu o que fizer.
Julho 2019
Это стихотворение посвящено не человеку, а времени, в котором я живу. Думала, что это понятно из названия стиха, но, как оказалось, можно понять иначе
Я знаю: я - твоя любовь, и – всё же, и – ещё,
Ты жизням чужим отдаёшь много лет
Свою ─ как послушную сцену.
В ней столько столетий оставило след
И столько явилось на смену...
И ты в этих жизнях ─ прямая родня,
Подобная чуткой мембране.
Проходят, несбыточной дружбой дразня,
Любовью несбыточной раня.
Ты трепетной юностью бредишь во сне,
Ах память! затмись иль заснежься.
И если во сне ты их видишь ясней,
Быть может, ты тоже им снишься.
Перевод Fernando Cabrita
Tu dás ás outras vidas por muitos anos
Tua vida – como numa cena marcante
Tanto tempo deixou nela marcas, desenganos
Tanto outro tempo veio depois daí em diante
E nessas vidas tu és presença familiar
Como se fosses uma película de sensibilidade
E elas passam sem uma amizade a perdurar
Sem te ferir de um amor que seja realidade
Dormindo, és ainda uma juvenil paixão.
Ah, memória! Oculta-te ou cobre-te de neve
Se só no sonho consegues ter com clareza essa visão
Pois também de ti terão elas um sonho breve
Перевод Фернанду Кабриты, на мой взгляд, очень хорош. Но некоторые важные для меня оттенки чувства, сравнение жизни лирического героя с подмостками сцены, на которой, как в спектакле. проходят чужие жизни - это было передано в его переводе не вполне так, как мне бы хотелось. Поэтому я привожу здесь свой изменённый перевод этого стихотворения. Надеюсь, некоторые совпадения простительны, т.к. перевод Кабриты был сделан по моему подстрочнику, в котором эти фразы уже были.
Мой перевод:
Tu concedes às outras vidas a tua vida
Como se te tornasses numa cena obediente.
Tantos séculos deixam nela marcas da sua partida,
Tantos outros a encontravam frente a frente.
E nessas vidas és próximo, um parente…
Por ti, como película sensível,
Elas passam com amizade aparente,
Ferindo-te de um amor impossível.
Dormindo, és ainda juventude inquieta.
Ah, memória! Cobre-te de névoa ou de neve.
Se só no sono essa visão deles se projecta,
Pois também de ti terão eles um sono leve.
ИОАНН
В глазах – особый свет.
Взглянул: Иди за Мной.
Горячий, заводной,
Он тоже был поэт.
Рыбак, не из повес,
Как все почти они,
Он тоже был поэт –
Любимый ученик.
Как сын, к Нему приник,
Приняв любви Завет.
Любимый ученик,
Он тоже был поэт.
Тем – предсказал конец.
Дорога их проста:
Пасти Его овец,
Достичь Его креста.
Ему прощанья час
Открыл благую часть:
На подвиг и на честь.
И радостная весть
Из уст его лилась.
Сказал: Без счёта лет,
В страданьях и трудах
Пребудешь на земле,
Пока вернусь сюда.
Страданьям долгих лет
Лишь одного подверг,
Лишь одного подвиг
На вечный путь любви.
Пребудет на земле
Любимый ученик.
ПЕТР
«Симон Ионин! Любишь ли ты
Меня больше, нежели они?»
Ин. 21, 15
Ты любишь ли, Симон, Меня?
Ты прежде любить не умел.
Вот – ноги твоя я умыл,
Да сердце твоё не унял.
Жесточе потребен урок:
Стерпеть и пройти через стыд.
Петух не успеет пропеть,
Как трижды отступишься ты.
Петух не успеет пропеть,
Взойти не успеет заря,
А – трижды отступишься ты,
Хоть камнем зовёшься не зря.
Ты любишь ли, Симон, Меня?
Ты любишь сильней, чем они?
Я вижу: ты истинно внял,
И больше себя не вини.
Ты камнем зовёшься не зря:
Ты верен, и зряч, и горяч,
Ты – воин, ты годен к борьбе,
Тверды и душа, и рука,
Земная природа в тебе
На редкость сильна и крепка.
Земная природа в тебе
Добьётся не раз своего,
Земная природа в тебе,
А ты – не от мира сего.
За тех, кто не в силах понять,
За тех, кто страдает без сил...
Ты любишь ли, Симон, Меня? –
Овец Моих верно паси.
Из книги «Чаша», 1999 г.
1.
Да будет Воля Твоя:
Твой замысел, Твой ответ.
И – Волю Свою творя –
Из грязи – рождаешь свет.
Не будешь Ты укорять
За ложный порыв души,
Но – Волю Свою творя,
От низости – до вершин.
Живительной влагой – яд,
Отдачей долга – заём.
Да будет Воля Твоя
В покорном сердце моём.
2.
Господи, что без поддержки твоей – и талант, и отвага?
Если возможно ещё мне мои прегрешенья простить,
Мужество дай – всё принять, до последнего шага,
Кроме Тебя, никого никогда ни о чём не просить.
Нет, не тупую покорность баранов в загонах –
Мужество просто молчать, если сил не хватает шутить.
Мужество жить по Твоим непреложным законам
И по законам Твоим в срок положенный в землю уйти.
Из книги «Чаша», 1999 г.
“Творю напрасно колдовской обряд,
Ушла богиня, зову не внимая.
И вновь твержу, пока ветра царят,
Мольбы, чья сущность – существо живое.
Нет знака мне, и бездна спит немая,
И небо спит, лишь вихрь, листву вздымая,
Колеблет мир, неясный в этом вое.
«Так, некогда я заклинала чащи,
И землю заклинала, вызывая
Присутствия, что, спрятанные, чаще
В природных дремлют формах: в реках, травах.
На зов спешили, игры затевая,
Русалки, гномы - нечисть луговая,
Листва сияла в солнечных дубравах.
«Та палочка волшебная, с которой
Повелевала сущностями я,
Не служит магии моей опорой.
И тщетно я очерчиваю круг:
Ничто не дрогнет: тишь и плеск ручья,
И в лунном свете эта жизнь моя
Не более, чем лес и всё вокруг...
«Мой дар ушёл, близка моя расплата,
Ни жизнью и ни смертью мне не стать
Для тех, искавших их во мне когда-то.
Я – пляж пустой, а прежде был он людным.
И на заре душе не улетать,
В экстазе не исчезнуть мне опять
В ночи, в серебряном сиянье чудном.
«И силы спящие, те, чья основа
Судьбы превыше и богов сильнее,
Чьи корни – это суть всего живого,
Не слышат ни имён своих, ни зова.
И музыка молитв, и та, что с нею
Так слитна - страсть сакральная - беднее,
Мне не вместить божественного слова.
«И духи мрачной бездны, те, кого я
Звала дотоль, повержена во прах,
Любовной яростью сильнее вдвое,
Теперь - передо мной , как упыри. .
Зову их без любви, смиряя страх,
И, нелюбимые, стоят впотьмах,
Мне душу пожирая изнутри.
«О, Солнце, жар твой был моей добычей,
Луна, твой блеск впивала кровь, звеня,
Лишилась я даров, как сокол дичи.
Внемлите мне: я б одного желала,
Чтоб суть мою по смерти сохраня,
В себе развеяли, и, без меня,
Лишь тело - и душой, и духом стало!
«Пускай своей последней ворожбою
Умру, как все, но буду здесь - собою:
Касание, несущее остуду,
Любови плоть, облекшаяся тьмой...
Пусть я воскресну смертию самой;
Не будучи ничем, пускай я буду!»
15-10-1930
Fernando Pessoa
O ÚLTIMO SORTILÉGIO
«Já repeti o antigo encantamento
E a grande Deusa aos olhos se negou.
Já repeti, nas pausas do amplo vento,
As orações cuja alma é um ser fecundo.
Nada me o abismo deu ou o céu mostrou.
Só o vento volta onde estou toda e só,
E tudo dorme no confuso mundo.
«Outrora meu condão fadava as sarças
E a minha evocação do solo erguia
Presenças concentradas das que esparsas
Dormem nas formas naturais das coisas.
Outrora a minha voz acontecia.
Fadas e elfos, se eu chamasse, via,
E as folhas da floresta eram lustrosas.
«Minha varinha, com que da vontade
Falava às existências essenciais,
Já não conhece a minha realidade.
Já, se o círculo traço, não há nada.
Murmura o vento alheio extintos ais,
E ao luar que sobe além dos matagais
Não sou mais do que os bosques ou a estrada.
«Já me falece o dom com que me amavam.
Já me não torno a forma e o fim da vida
A quantos que, buscando-os, me buscavam.
Já, praia, o mar dos braços não me inunda.
Nem já me vejo ao sol saudado erguida,
Ou, em êxtase mágico perdida,
Ao luar, à boca da caverna funda.
«Já as sacras potências infernais,
Que, dormentes sem deuses nem destino,
À substância das coisas são iguais,
Não ouvem minha voz ou os nomes seus.
A música partiu-se do meu hino.
Já meu furor astral não é divino
Nem meu corpo pensado é já um Deus.
«E as longínquas deidades do atro poço,
Que tantas vezes, pálida, evoquei
Com a raiva de amar em alvoroço,
Inevocadas hoje ante mim estão.
Como, sem que as amasse, eu as chamei,
Agora, que não amo, as tenho, e sei
Que meu vendido ser consumirão.
«Tu, porém, Sol, cujo ouro me foi presa,
Tu, Lua, cuja prata converti,
Se já não podeis dar-me essa beleza
Que tantas vezes tive por querer,
Ao menos meu ser findo dividi —
Meu ser essencial se perca em si,
Só meu corpo sem mim fique alma e ser!
«Converta-me a minha última magia
Numa estátua de mim em corpo vivo!
Morra quem sou, mas quem me fiz e havia,
Anónima presença que se beija,
Carne do meu abstracto amor cativo,
Seja a morte de mim em que revivo;
E tal qual fui, não sendo nada, eu seja!»
Дождь?... Да нет, но в тишине
Шум дождя под небом угрюмым.
Он тоскою звучит во мне
Дождь, доступный только думам.
Небо, где же ты другую,
Всю в слезах нам кажешь гладь?
Улыбнуться не могу я,
Ни своим тебя назвать...
Тёмный шум, не убывая,
Метит мозг кеймом беды...
Я – незримая кривая,
Ветра абрис и струй воды...
Солнца лик пресветлый сам
Может радостно смеяться,
Но спадает к моим ногам
Лазурь небес, как плащ паяца.
В душе моей всегда дождливо,
Там цвет небес – не голубой,
Порой вселенские разливы
Ревут Архангельской трубой ...
Мне б забыть свой бред ненужный,
С вами обретя родство,
День сияющий наружный,
Лазурь – без плача моего...
1-12-1914
Fernando Pessoa
Chove?... Nenhuma chuva cai...
Chove?... Nenhuma chuva cai...
Então onde é que eu sinto um dia
Em que o ruído da chuva atrai
A minha inútil agonia?
Onde é que chove, que eu o ouço?
Onde é que é triste, ó claro céu?
Eu quero sorrir-te, e não posso,
Ó céu azul, chamar-te meu...
E o escuro ruído da chuva
É constante em meu pensamento.
Meu ser é a invisível curva
Traçada pelo som do vento...
E eis que ante o sol e o azul do dia,
Como se a hora me estorvasse,
Eu sofro... E a luz e a sua alegria
Cai aos meus pés como um disfarce.
Ah, na minha alma sempre chove.
Há sempre escuro dentro em mim.
Se escuto, alguém dentro em mim ouve
A chuva, como a voz de um fim ...
Quando é que eu serei da tua cor,
Do teu plácido e azul encanto,
Ó claro dia exterior,
Ó céu mais útil que o meu pranto?
Твоё молчанье – парусник, мчащийся всё быстрее...
Твоя улыбка – бриз в коротком затишье...
Твоя улыбка в молчании – лесенки, реи,
Чтобы я притворялся иным – счастливей и выше...
Амфорой разбилось сердце моё на каменном ложе...
Молчанье твоё осколки хранит, их в уголок сметая,
Мысль о тебе – мёртвое тело на пляже..., и всё же
Ты – холст нереальный, на нём подбираю цвета я...
Настежь двери открой, пускай ветра с бездорожья
Проветрят залы, душистым бездельем полные...
Моя душа – пещера, её заливают волны,
И мысль о тебе – уже площадь, игра скоморошья...
Тусклым золотом дождь – не снаружи...Что он во мне прячет?..
Сам я – Абсурдный Час - чудес, их обломков жалких...
Моё вниманье – вдова, что вовек не плачет...
А на внутреннем небе моём не сыщешь светил жарких...
Сегодня небо мрачно, как мысль о погибшем судне...
Пуст моросящий дождь... У Часа – вкус бытия...
Нет у судов последней постели!.. И твой неподсудный
Чужой, отчуждающий взгляд проклятием чувствую я...
Из чёрной яшмы часы мои, не из радуги.
И тревоги мои – витражи не из стекла,
Не веселье, не горе – та боль, какой себя радую,
Доброта моя – перевёртыш – не добра и не зла.
Фасции ликторов римских сегодня открылись для взора...
Но в крестовый поход флаги древних побед не взяли...
Старинные свитки погибли, сыщешь ты их едва ли...
Железных дорог колеи сорняком поросли меж сора...
Ах, этот Час очень стар!... Из порта ушли все суда!..
Гоняет ветер обрывки паруса на причале,
Они о Дальнем, о Юге расскажут, откуда наши мечты сюда
Приносят тягу мечтать о том, о чём они умолчали...
Дворец в руинах... Покинутый парк, дрозды раскричались,
Фонтан без воды... А рядом проходит трасса.
Проезжий на этих камнях не остановит взгляд, о себе печалясь...
Этот пейзаж – манускрипт, где оборвана лучшая фраза.
Безрассудно разбиты все канделябры в зале,
И заводь забита обрывками писем – бумагой смятой....
Душа моя – свет, им прежде залы сияли...
Что делать ей здесь, на случайных ветрах распятой?..
Отчего я грущу?.. Вот, нагие нимфы лежат в лунном прахе...
Солнце взошло, и они разбиты... Время идёт неуклонно...
Твоё молчание, что меня баюкает, - мысль о крахе,
В голосе твоём – музыка выдуманного Аполлона...
В заросших садах не видно глазастых хвостов павлиньих...
И сами тени сгущаются всё печальней...
Мне чудятся прежних бонн следы одеяний длинных,
И кто-то плачет, подобно эху шагов в аллее дальней...
В моей душе все закаты сплавились, стали ещё алей...
Трава всех лугов свежа под моей стопой...
В твоих глазах иссяк покоя родник скупой,
И, видя это, портом я стал, но без кораблей...
Взлетели все вёсла разом... У поля оттенок матов
От ностальгии, что морем ему не быть...
Мой трон отчужденья помнит сверкание диамантов...
Душа моя – лампа погасшая, но ей никак не остыть...
Твоё молчание – абрис вершин на солнце!
Все принцессы в замках застыли с болью в груди...
Только один подсолнух виден в оконце,
И мечту о других скрывают туман и дожди ...
Мы есть и больше нас нет!.. О, львы, рождённые в клетке!..
Не здесь, а в Другой Долине - звон колокольный...
Горит пансион, а там ребёнок – заложник невольный...
Зачем не стать Югом Северу?.. Открытия нынче редки...
Я брежу... Мысли мои застыли... Слежу за медленным взмахом
Ресниц... Молчанье твоё – моя слепота...
И в думах моих о тебе – предельно ярки цвета,
А думы твои отдают памятным страхом...
Презирать ли тебя? Образ твой вдали всё туманнее...
Веер закрытый, золотом шитый атлас,
Веер закрытый – это твоё молчание,
Не открывай его, чтоб не ошибся Час.
Похолодели все руки скрещённые... Вышли сроки...
Из увядших цветов никто не сплетёт венец...
Моя любовь к тебе – собор с тишиной высокой,
И мечты о тебе – лестница: нет начала, но есть конец...
Кто-то сейчас войдёт... Улыбка видна почти...
Вдовы ткут саваны девушкам, неумолимы и немы...
Ах, скука моя – статуя женщины, той, что должна прийти,
Её аромат белоснежен,так пахли бы хризантемы...
Надо разрушить осторожности всех мостов,
Отчужденьем одеть пейзажи земли впервые,
Выпрямить силой всех горизонтов кривые
И стонать оттого, что жив, точно ветер меж горных хребтов...
Как мало людей могут любить пейзажи, которых нет!..
Знать, что завтра мир будет прежним, как вчера, совершенно таков...
Я слышу твоё молчание, в нём нет облаков,
Вижу улыбку ангела и скуку твою, чёрный нимб, полусвет...
Дождь кончился... Вечер нежен, исполненный лени,
Огромной улыбкой на небе закатном – багровый поток...
Пытаюсь понять тебя, эта попытка – моление,
Познанье улыбки твоей – на груди моей мёртвый цветок...
Ах, если б мы были в одном витраже две фигуры!..
И, точно два цвета в победном знамени, мы бы друг другу вторили!..
Безглавая статуя и купель пылятся в углу, понуры,
Штандарт побеждённых и в центре – девиз: Виктория!
Что гложет меня?.. И, на лик безмятежный твой глядя,
Зачем в свою душу я скуку впускаю, как опийный дым?..
Не знаю... Я – бедный безумец, что вечно с душою своею в разладе...
Мой профиль на старой монете в предальней стране был любим...
4.07.1913.
Fernando Pessoa
HORA ABSURDA
O teu silêncio é uma nau com todas as velas pandas...
Brandas, as brisas brincam nas flâmulas, teu sorriso...
E o teu sorriso no teu silêncio é as escadas e as andas
Com que me finjo mais alto e ao pé de qualquer paraíso...
Meu coração é uma ânfora que cai e que se parte...
O teu silêncio recolhe-o e guarda-o, partido, a um canto...
Minha ideia de ti é um cadáver que o mar traz à praia..., e entanto
Tu és a tela irreal em que erro em cor a minha arte...
Abre todas as portas e que o vento varra a ideia
Que temos de que um fumo perfuma de ócio os salões...
Minha alma é uma caverna enchida pela maré cheia,
E a minha ideia de te sonhar uma caravana de histriões...
Chove ouro baço, mas não no lá-fora... É em mim... Sou a Hora,
E a Hora é de assombros e toda ela escombros dela...
Na minha atenção há uma viúva pobre que nunca chora...
No meu céu interior nunca houve uma única estrela...
Hoje o céu é pesado como a ideia de nunca chegar a um porto...
A chuva miúda é vazia... a Hora sabe a ter sido...
Não haver qualquer coisa como leitos para as naus!... Absorto
Em se alhear de si, teu olhar é uma praga sem sentido...
Todas as minhas horas são feitas de jaspe negro,
Minhas ânsias todas talhadas num mármore que não há,
Não é alegria nem dor esta dor com que me alegro,
E a minha bondade inversa não é nem boa nem má...
Os feixes dos lictores abriram-se à beira dos caminhos...
Os pendões das vitórias medievais nem chegaram às cruzadas...
Puseram in-fólios úteis entre as pedras das barricadas...
E a erva cresceu nas vias férreas com viços daninhos...
Ah, como esta hora é velha!... E todas as naus partiram!
Na praia só um cabo morto e uns restos de vela falam
De Longe, das horas do Sul, de onde os nossos sonhos tiram
Aquela angústia de sonhar mais que até para si calam...
O palácio está em ruínas... Dói ver no parque o abandono
Da fonte sem repuxo... Ninguém ergue o olhar da estrada
E sente saudades de si ante aquele lugar-Outono...
Esta paisagem é um manuscrito com a frase mais bela cortada...
A doida partiu todos os candelabros glabros,
Sujou de humano o lago com cartas rasgadas, muitas...
E a minha alma é aquela luz que não mais haverá nos candelabros...
E que querem ao lado aziago minhas ânsias, brisas fortuitas?...
Porque me aflijo e me enfermo?... Deitam-se nuas ao luar
Todas as ninfas... Veio o sol e já tinham partido...
O teu silêncio que me embala é a ideia de naufragar,
E a ideia de a tua voz soar a lira dum Apolo fingido...
Já não há caudas de pavões todas olhos nos jardins de outrora...
As próprias sombras estão mais tristes... Ainda
Há rastos de vestes de aias (parece) no chão, e ainda chora
Um como que eco de passos pela alameda que eis finda...
Todos os ocasos fundiram-se na minha alma...
As relvas de todos os prados foram frescas sob meus pés frios...
Secou em teu olhar a ideia de te julgares calma,
E eu ver isso em ti é um porto sem navios...
Ergueram-se a um tempo todos os remos... Pelo ouro das searas
Passou uma saudade de não serem o mar.. Em frente
Ao meu trono de alheamento há gestos com pedras raras...
Minha alma é uma lâmpada que se apagou e ainda está quente...
Ah, e o teu silêncio é um perfil de píncaro ao sol!
Todas as princesas sentiram o seio oprimido...
Da última janela do castelo só um girassol
Se vê, e o sonhar que há outros põe brumas no nosso sentido...
Sermos, e não sermos mais!... Ó leões nascidos na jaula!...
Repique de sinos para além, no Outro Vale... Perto?...
Arde o colégio e uma criança ficou fechada na aula...
Porque não há-de ser o Norte o Sul?... O que está descoberto?...
E eu deliro... De repente pauso no que penso... Fito-te
E o teu silêncio é uma cegueira minha... Fito-te e sonho...
Há coisas rubras e cobras no modo como medito-te,
E a tua ideia sabe à lembrança de um sabor de medonho...
Para que não ter por ti desprezo? Porque não perdê-lo?...
Ah, deixa que eu te ignore... O teu silêncio é um leque —
Um leque fechado, um leque que aberto seria tão belo, tão belo,
Mas mais belo é não o abrir, para que a Hora não peque...
Gelaram todas as mãos cruzadas sobre todos os peitos...
Murcharam mais flores do que as que havia no jardim...
O meu amar-te é uma catedral de silêncios eleitos,
E os meus sonhos uma escada sem princípio mas com fim...
Alguém vai entrar pela porta... Sente-se o ar sorrir...
Tecedeiras viúvas gozam as mortalhas de virgens que tecem...
Ah, o teu tédio é uma estátua de uma mulher que há-de vir,
O perfume que os crisântemos teriam, se o tivessem...
É preciso destruir o propósito de todas as pontes,
Vestir de alheamento as paisagens de todas as terras,
Endireitar à força a curva dos horizontes,
E gemer por ter de viver, como um ruído brusco de serras...
Há tão pouca gente que ame as paisagens que não existem!...
Saber que continuará a haver o mesmo mundo amanhã — como nos desalegra!...
Que o meu ouvir o teu silêncio não seja nuvens que atristem
O teu sorriso, anjo exilado, e o teu tédio, auréola negra...
Suave. como ter mãe e irmãs, a tarde rica desce...
Não chove já, e o vasto céu é um grande sorriso imperfeito...
A minha consciência de ter consciência de ti é uma prece,
E o meu saber-te a sorrir uma flor murcha a meu peito...
Ah, se fôssemos duas figuras num longínquo vitral!...
Ah, se fôssemos as duas cores de uma bandeira de glória!...
Estátua acéfala posta a um canto, poeirenta pia baptismal,
Pendão de vencidos tendo escrito ao centro este lema — Vitória!
O que é que me tortura?... Se até a tua face calma
Só me enche de tédios e de ópios de ócios medonhos...
Não sei... Eu sou um doido que estranha a sua própria alma...
Eu fui amado em efígie num país para além dos sonhos...
В детстве, верьте ли, не верьте,
Знает сердце о бессмертье.
Как леталось и блестелось,
Жить моглось, а не хотелось.
Жизнь! Но жизни было мало:
И мечтала, и желала...
Только льнуло, пеленало
И в ночи ко мне летело
Всё, чего я не хотела...
Стало сердце биться реже.
Где ты, воздух побережий?
Так всегда со мной бывает:
Не желай, и не зови –
Снами, снами проплывает
В теле память о любви.
И тянусь, тянусь напрасно
Я к последнему лучу.
Неизбежно и опасно
Всё, чего я не хочу.
Автокомментарий к этому стихотворению:
Мои стихи в облом читать и совам...
Да что уж там, понятно и ежу:
Мой скромный опус – это не Пессоа,
Ведь я сама его перевожу.
Здесь, на пляже извечном, где тиха океанская гладь,
Мне уже обольщаться нечем, и нечего мне желать,
Исполню мечту и причуду, этим днём жизнь окончу свою,
И страдать никогда не буду, отдавшийся забытью.
Над рекой, над кронами вишен жизнь, как тучка, скользнёт чернотой,
Иль, как шаг по ковру, чуть слышен в зале, давно пустой;
Любовь – имитация рая, длится не дольше сна;
Слава даёт, отбирая; неправдой вера сильна.
Потому-то на кромке алой, где закатные ширятся тени,
Наделён я душою малой, без боли и сожалений;
Мечтаю, не существуя, то теряю, чего и нет,
Умираю, но смерть зову я, ещё не родившись на свет.
Лишь оставьте покой мой новый, бриз, что стал мне всего дороже,
Не хочу ничего иного, только бриз на прохладной коже;
Пусть любовь, что не знал дотоле, смутный образ, не хочет дани.
Мне не надо блаженства и боли, ни радости, ни страданий.
Пусть в тишине, укрытой, как стеной, резким шумом прибоя,
Буду спать я, всеми забытый, убаюкав желанье любое.
Буду спать, от того отделённый, кто не был себе господином,
На мягком, песчаном лоне утешаемый бризом единым.
10-8-1929
Fernando Pessoa
Aqui na orla da praia, mudo e contente do mar…
Aqui na orla da praia, mudo e contente do mar,
Sem nada já que me atraia, nem nada que desejar,
Farei um sonho, terei meu dia, fecharei a vida,
E nunca terei agonia, pois dormirei de seguida.
A vida é como uma sombra que passa por sobre um rio
Ou como um passo na alfombra de um quarto que jaz vazio;
O amor é um sono que chega para o pouco ser que se é;
A glória concede e nega; não tem verdades a fé.
Por isso na orla morena da praia calada e só,
Tenho a alma feita pequena, livre de mágoa e de dó;
Sonho sem quase já ser, perco sem nunca ter tido,
E comecei a morrer muito antes de ter vivido.
Dêem-me, onde aqui jazo, só uma brisa que passe,
Não quero nada do acaso, senão a brisa na face;
Dêem-me um vago amor de quanto nunca terei,
Não quero gozo nem dor, não quero vida nem lei.
Só, no silêncio cercado pelo som brusco do mar,
Quero dormir sossegado, sem nada que desejar,
Quero dormir na distância de um ser que nunca foi seu,
Tocado do ar sem fragrância da brisa de qualquer céu.
О, суда счастливые, вы из пасти шквала
Возвращаетесь в порт тиховодный,
Разорвав морские оковы, —
Моё сердце заводью мёртвой стало,
И у заводи мёртвой, холодной
Сновидит замок средневековый...
И в том, что сновидит, в замке печальном
Бледная сеньора перед сном залива
Знать не знает про фантомы эти:
О порте, прильнувшем к сваям причальным,
Откуда чёрные суда молчаливо,
Отправляются на морском рассвете...
И не думает о порте, сновидя тоскливо,
Печальный замок... Монахине стройной
Так чужды внешнего мира зовы...
И, пока забывается перед сном залива,
Возвращаются парусники в порт покойный,
Призрачный средневековый...
10.06.1910
Fernando Pessoa
Ó naus felizes, que do mar vago (“Sonho”)
Ó naus felizes, que do mar vago
Volveis enfim ao silêncio do porto
Depois de tanto nocturno mal —
Meu coração é um morto lago,
E à margem triste do lago morto
Sonha um castelo medieval...
E nesse, onde sonha, castelo triste,
Nem sabe saber a, de mãos formosas
Sem gosto ou cor, triste castelã
Que um porto além rumoroso existe,
Donde as naus negras e silenciosas
Se partem quando é no mar amanhã...
Nem sequer sabe que há o, onde sonha,
Castelo triste... Seu espírito monge
Para nada externo é perto e real...
E enquanto ela assim se esquece, tristonha,
Regressam, velas no mar ao longe,
As naus ao porto medieval...
Сожгу мосты в молчании глубоком,
Те, что моё сшивали естество
И мир, где всё фальшиво и мертво,
И поднимусь, спокойная, к истокам.
Взойду к истокам, где живёт всечасно
Та полнота, что вымечтана мной,
Мне каждый день вещал о ней напрасно,
И лик любви, нечёткий и земной.
Пригублю я рассвета-багреца,
И обещанья голос пить я буду,
Крылатый в каждом дне, мой спутник - всюду,
И тем себя исполню до конца.
Sophia de Mello Breyner Andresen
As Fontes
Um dia quebrarei todas as pontes
Que ligam o meu ser, vivo e total,
À agitação do mundo do irreal,
E calma subirei até às fontes.
Irei até às fontes onde mora
A plenitude, o límpido esplendor
Que me foi prometido em cada hora,
E na face incompleta do amor.
Irei beber a luz e o amanhecer,
Irei beber a voz dessa promessa
Que às vezes como um voo me atravessa,
E nela cumprirei todo o meu ser.
(Do livro “Poesia”, 1944)
Опиума мне не пить,
Да и вино – с опаской.
О любви - не говорить.
Разве что под маской?
Что в эти годы –
Любовные невзгоды?
Спуск под горку длинный –
Не до малины.
Всем известны боли
Стариковской доли.
- Ишь, Америку открыли:
Нету старости бескрылей!
- И что там далее
Про её регалии?
(Это о растущей силе:
- Нету старости без крылий!)
Кто поверит заочно
В чистый источник?
- Ах, не говорИте нам
О полёте ритма!
- И в холодной комнате
Об этом помните?
- Чтоб кухоньку полнили
Мысли молнии?
- Средь болячек-лечений,
Да чтоб свет невечерний?!
C уверенностью можно утверждать, что самым знаменитым португальским поэтом — не после Луиса Камоэнса (1524 — 1580), но наравне с ним — является Фернандо Пессоа (1888 — 1935), который был исключительно сложной творческой личностью и оставил после себя колоссальное неопубликованное наследие.
Лишь отдельные произведения были изданы при жизни поэта, и только одна книга («Послание») получила признание. Однако после смерти Пессоа начались исследования его творчества с участием филологов, философов и социологов многих стран. Ведется работа по восстановлению отдельных произведений (используя фрагменты рукописей), результатом чего порой является издание новых книг.
Постоянно идет уточнение авторства произведений Пессоа. Определить, какому из гетеронимов, то есть масок великого поэта, или ему самому[1] принадлежит авторство — бывает достаточно трудно.
Таким образом, одной из причин сложности исследования творчества Пессоа является его склонность к мистификации.
Примером стал так называемый «триумфальный день Фернандо Пессоа» 8 марта 1914 года, когда он, по его собственным словам, написал в состоянии экстаза более тридцати стихотворений от лица гетеронима Альберту Каэйру, шесть стихотворений из цикла «Косой дождь» и «Триумфальную оду» от лица гетеронима Алвару де Кампуша. В статье «Триумфальный день Фернандо Пессоа»[2] я упоминаю о том, как в результате тщательного анализа рукописей профессор Лиссабонского университета Иву Каштру обнаружил, что такая работа могла занять у Пессоа не менее двух месяцев. Однако нет сомнения, что именно в этот день в голове поэта родился замысел, получивший столь плодотворное развитие.
В письмах друзьям Фернандо Пессоа неоднократно рассказывал о «множественности» своего характера, о тенденции выражать себя через выдуманные персонажи, которая начала проявляться еще в детстве. Некоторых персонажей, от имени которых он писал, Пессоа впоследствии назвал полу-гетеронимами (см. «Книгу непокоя» Фернандо Пессоа / Бернарду Суареша). Полу-гетеронимы отличаются от гетеронимов тем, что они по сути очень близки личности самого Пессоа.
Своими же главными гетеронимами Пессоа назвал Алберту Каэйру, Рикарду Рейша и Алвару де Кампуша. В известном письме Адолфу Казайш Монтейру от 13 января 1935 года он описал историю жизни каждого из них.
Алберту Каэйру с интереснейшей философией нового язычества, выраженной в его стихах, несмотря на полученное им весьма неполное образование, стал Учителем как для самого Пессоа, так и для Рейша и Кампуша[3]. Фернандо Пессоа писал о себе, что он не имеет собственной личности, что она умерла, породив гетеронимов, ставших более реальными, чем их автор. Себя же он называл медиумом, через которого его гетеронимы выражают свои чувства и мысли.
По словам современного португальского философа и эссеиста Эдуарду Лоуренсу, Пессоа создал «литературу-другую», его гетеронимы — это «персонажи-другие», а он выступает в качестве драматурга, создавая «драму в лицах». Лоуренсу считает, что гетеронимы Пессоа есть нечто большее, чем просто выдуманные литераторы.
Вот что писал Пессоа в рукописи «Aspectos — Prefacio geral»: «Я превратил себя по меньшей мере в безумца, говорящего из глубины своего сна наяву, а по большей мере стал не просто писателем, но целой литературой, какая — если не только меня самого занимает, что было бы уже достаточно для меня, — то вносит свой вклад, обогащая мир: кто, умирая, оставляет написанным одно прекрасное стихотворение, делает богаче небеса и землю и более взволнованно-мистическим делает смысл существования и звезд, и человека». И еще — в том же манускрипте: «Я хочу быть создателем мифов, это таинство самое высокое из всего, что когда-либо замышляло человечество».
Алвару де Кампуш — единственный гетероним, с которым, как отмечал Пессоа, он был лично знаком. Исследователи творчества Пессоа называют Кампуша alter ego самого Пессоа (то есть ортонима). Это звучит странно, ведь в чем только не обвиняла критика Кампуша: безумец, развратник-бисексуал и даже садомазохист.
Алвару де Кампуш родился 13 или 15 октября 1890 года в Тавире (Алгарве) или в Лиссабоне (в вышеназванном письме к А. К. Монтейру местом рождения указана Тавира, но в одной из рукописей, предположительно 1919 года, Пессоа упоминает о рождении Кампуша в Лиссабоне). Считается, что Кампуш как гетероним Пессоа занял место Алешандра Сёрча, его раннего полу-гетеронима.
Те, кто знал Фернандо Пессоа, описывали его как человека спокойного, похожего на английского джентльмена, не любившего говорить о себе. Он, действительно, был интровертом, всегда углубленным в свои мысли и чувства, не обнаруживающим ни сильных эмоций, ни страстей.
«Происхождение моих гетеронимов объясняется одной глубинной чертой, мне присущей, — склонностью к истерии, — рассказывал Пессоа в вышеупомянутом письме Монтейру. — Не знаю, только истериком ли я являюсь, или, что более вероятно, к этому присоединяется неврастения. …Как бы там ни было, психической причиной гетеронимии является моя органическая стойкая тенденция к деперсонификации и притворству. К счастью для меня и для окружающих, я умею не проявлять эти черты в моей повседневной жизни, они вспыхивают внутри меня так, что я могу их пережить в одиночестве. Если бы я был женщиной — феномен истерии проявлялся бы в виде припадков — такова каждая поэма Алвару де Кампуша… — это шумный переполох, возгласы, крики. Но я — мужчина, поэтому во мне истерия затрагивает в основном умственные аспекты, и все заканчивается тишиной и поэзией…»
Этот отрывок объясняет, почему Пессоа нуждался в таком alter ego — в том «втором я», которое открыто выражал бы чрезмерную чувствительность и «женственность» характера (подавляемые ортонимом). Для выражения определенной части своего литературного творчества Пессоа нуждался в характере истерическом, позволяющем даже проявления некоторого фиглярства. Этот гетероним был для Пессоа своеобразным катарсисом, терапией, дававшей выход подавляемой энергии.
Итак, Алвару де Кампуш окончил лицей, затем обучался специальности морского инженера в Глазго, совершил морское путешествие на восток (описанное в его поэме «Курильщик опиума»), долго работал в Англии, где, по слухам, проявил свою бисексуальность, и затем возвратился в Лиссабон.
Пессоа описывает внешний вид Кампуша: достаточно высок ростом (на 2 сантиметра выше самого Фернандо, имевшего рост 173 сантиметра), худощав и несколько сутул, черты лица напоминают португальского иудея (известно, что в жилах Пессоа была часть еврейской крови), гладкие волосы, монокль.
Но есть и другая версия происхождения Кампуша.
Пессоа считал, что иберийские народы имели не латинское происхождение, но скорее романско-арабское: «Мы, иберийцы, продукт скрещивания двух цивилизаций — романской и арабской». Он особенно подчеркивал толерантность исламской цивилизации на Иберийском (Пиренейском — ред.) полуострове, отмечал влияние арабско-исламской культуры на реализацию знаменитых португальских морских путешествий.
Поэт-философ Фернандо Пессоа хотел осуществить синтез культур, литератур и философий посредством движения, именуемого им сенсасионизмом.
Под маской философа Антониу Мора Пессоа писал: «Сенсасионисты имеют типичное преимущество арабов: активная универсальная любознательность, какая позволяет им воспринимать влияния со всех сторон, углублять их смысл, объединять их результаты и в конце концов преобразовывать их в субстанцию своего собственного духа».
И сам главный миф Пессоа — создание важнейших гетеронимов в «триумфальный день» — был связан со стремлением Пессоа к оживлению в Португалии арабского духа. Алвару де Кампуш родился в Тавире — в районе Алгарве, наиболее связанном с арабской культурой, был сенсасионистом (это движение, по мысли Пессоа, тоже имеет арабские корни), путешествовал по Востоку, и его внешность напоминала не только о еврейской крови, как говорил Пессоа, но вполне могла свидетельствовать и о мусульманских корнях.
Кампуш — наиболее космополитичный гетероним Пессоа.
Пессоа использовал своих гетеронимов и для продвижения идеологии Нового Язычества, на основе которого поэт создал отдельные литературные направления.
Этими направлениями главные гетеронимы должны были руководить (и объяснять их на примере собственных поэм и эссе).
О сенсасионизме уже упоминалось, назовем два других — паулизм и интерсексионизм.
Основы Нового Язычества были заложены гетеронимом Альберту Каэйру, он же обосновал доктрину сенсасионизма, согласно которой действительность — есть сумма наших ощущений. Вся поэзия Каэйру зиждется на идее замены мышления ощущениями. Он постигает вещи в ощущении такими, как они есть, без примесей, привносимых в них человеческим мышлением и установками.
Другой важный гетероним Пессоа — Рикарду Рейш, являясь учеником и последователем идей Каэйру, разрабатывает свое направление — неоклассицизм. На его творчество влияет поэтическое наследие Греции, и, следуя его традициям, он выстраивает свою религию — Новое Португальское Язычество. Для него вещи не только ощущаются такими, каковы они есть, но и вмещаются в определенный идеал классических правил и размеров.
Алвару де Кампуш во многом противоположен логике, классической ясности и стоицизму строгих стихов Рейша. Его девиз: «Чувствовать все всеми возможными способами». Главное здесь — не ощущение вещей такими, каковы они есть, но ощущение их такими, какими они предстают в ощущении. И он максимально стремится усилить эти ощущения. Ощущения — божественны, это наша единственная связь со Вселенной. Он призывает слушать с помощью зрения; видеть с помощью слуха; видеть, слышать и осязать запахи; чувствовать вкус цвета и звука, и так до бесконечности («Sensacionismo e Outros Ismos»).
Кампуш горячо откликался на поднимаемые вышеперечисленными литературными направлениями проблемы, писал критические статьи, участвовал в дискуссиях.
В рукописи «Sobre a Heteronimia», авторство которой Пессоа отдал одному из своих полу-гетеронимов, о Кампуше сказано следующее: он не имеет и тени этики, он аморален, так как предпочитает ощущения сильные слабым, а сильные ощущения эгоистичны и часто окрашены жестокостью и сладострастием.
Из трех главных гетеронимов — по своему психическому складу и стилю творчества — Кампуш более других приближается к Уолту Уитмену — недаром среди его произведений существует несколько вариантов оды «Приветствие Уолту Уитману»[4].
Фернандо Пессоа высказывал мнение, что Каэйру и Кампуш испытали сильное влияние как Сезариу Верде[5], так и Уолта Уитмена, но первый гетероним воспринял от них обоих сельское спокойствие, а второй — отразил присущую обоим горячечную атмосферу города.
Этот сложный гетероним неоднократно подвергался несправедливой критике.
Так, Жуао Гаспар Симойш считал Алвару де Кампуша «личностью фальшивой с головы до ног». Даже то значение, какое имеет в португальской поэзии «Морская ода» и «Триумфальная ода» этого гетеронима, критик считал отнюдь не заслугой истинного поэта, но лишь данью виртуозной версификации и словесной мистификации.
Сам Пессоа называл две эти оды Кампуша самыми сильными его вещами, подчеркивая в «Морской оде» четко спланированное и осуществленное развертывание замысла. По мнению Эдуарду Лоуренсу, «Морская ода» — одна из самых глубоких поэм, которыми может гордиться португальская культура. Колоссальная энергия, которой заряжен белый стих «Морской оды», подобна стремительному разворачиванию внезапно отпущенной пружины. Это в ней наиболее отважный из всех гетеронимов высказывает мысли, какие редко кто решился бы высказать в то время.
В исследовании бразильского филолога Эмерсона да Круз Инасиу[6] показано, как сравнение португальских навигаторов XV столетия с аргонавтами, плывущими за золотым руном (проходящее через всю знаменитую поэму «Лузиады» Луиса де Камоэнса), — у Алвару де Кампуша практически подменяется сравнением португальских моряков с пиратами:
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни, видевшие Патагонию!
Парни, ходившие вдоль берегов Австралии!
Вы, чей взгляд вбирал в себя побережья, которые я никогда не увижу!
Вы, ступавшие по тем землям, на какие я никогда не сойду с корабля!
Вы, покупавшие грубые товары колоний, важничая перед аборигенами!
И делавшие всё это так обыденно,
Будто всё это было естественным,
Будто такой и должна быть жизнь,
Будто даже и не выполняя некоего назначения!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни сегодняшнего моря! Парни морей прошлого!
Капитаны больших кораблей! каторжники галер! участники битвы у Лепанто! Пираты времён Рима! Мореплаватели Греции!
Финикийцы! Карфагеняне! Португальцы, устремлявшиеся из Сагреша
В бесконечное приключение, в Абсолютное Море, совершать Невозможное!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни, воздвигавшие каменные вехи, дававшие имена мысам!
Парни, первыми начавшие торговлю с африканцами!
Те, кто первыми стали продавать рабов из новооткрытых земель!
Первые европейцы, приводившие в экстаз изумлённых негритянок!
Привозившие золото, бисер, сандаловое дерево, стрелы
С откосов, взрывавшихся буйной зеленью!
Парни, грабившие тихие африканские племена,
Вы, грохотом орудий обращавшие в бегство эти народы,
Вы, пытавшие, отнимавшие имущество, убивавшие, вы, кто получали
Призы Первооткрывателей, вы, кто, нагнув голову под ударами ветра,
Пробивался к тайнам новых морей! Эй-эй-эй эй-эй!
Вас всех, окровавленных, буйных, ненавидимых, страшных, святых, —
Я вас приветствую, я вас приветствую, я вас приветствую![7]
У Кампуша эти люди — отважные герои, первооткрыватели, ежесекундно рискующие жизнью в суровых испытаниях, и одновременно — жестокие, кровожадные пираты, которые грабят и убивают не только ради наживы, но даже для «веселого» времяпрепровождения. Кампуш буквально смакует подробности горячечного бреда, все эти кровавые миражи, застилающие красной пеленой поле зрения героя поэмы, — желая при этом быть одновременно и пиратами, и всеми их жертвами.
Этот литературный прием Кампуша / Пессоа и дал критикам повод говорить о садомазохизме, доминирующем в психике героя.
Алвару де Кампуш — единственный гетероним Пессоа, у кого критики выделяют несколько фаз творчества.
Начинал он как последователь декаданса, испытывал влияние символизма. В этой фазе поэт выражал в стихах скуку, усталость, потребность в новых ощущениях (яркий пример — «Курильщик опиума», написанный Кампушем еще до знакомства с Каэйру и прекрасно переведенный на русский язык Евгением Витковским).
«Отрывки двух од», представляемые здесь, также относятся к этому периоду.
Вторая фаза творчества связана с футуризмом, модернизмом, сенсасионизмом. Она проходила под влиянием творчества Уолта Уитмена и футуристических идей Филиппо Томазо Маринетти (1876 — 1944). Кстати, когда итальянский футуризм превратился в политическую партию, примкнувшую к фашизму, Кампуш посвятил Маринетти саркастическое стихотворение «Маринетти, академик». В произведениях этой фазы своего творчества Алвару де Кампуш почти эротически прославлял триумф цивилизации машин как символа современной жизни.
К этой фазе относятся «Морская ода» и «Триумфальная ода».
К ней же относится фрагмент «Мое воображение — Триумфальная Арка», задуманный вначале как ода (которая должна была дать название сборнику поэзии и прозы Кампуша), но оставшийся в виде стихотворения.
Несколько слов о третьей фазе творчества Алвару де Кампуша, которая получила название пессимистической или интимной. Здесь Кампуш замыкается в себе самом, тоскует и ощущает себя непонятым. Внутреннее одиночество, невозможность любить, тоска по утраченному детству, отчужденность и растерянность, конфликт поэта с реальностью — черты последней фазы. Поэма «Табачная лавка» (1928), переведенная на русский язык Александром Богдановским, — самая значительная работа этого периода творчества поэта[8].
[1] Называемому, в отличие от гетеронима, ортонимом.
[2] «Иностранная литература», 2015, № 7, стр. 232 — 242.
[3] Обращаем внимание читателей, что здесь и далее И. Фещенко-Скворцова пишет о гетеронимах Пессоа как о живых, реально существовавших людях — сотворчески следуя самому Фернандо Пессоа (ред.).
[4] Один из таких вариантов был переведен Евгением Витковским.
[5] Сезариу Верде (1855 — 1886) — предшественник реализма и модернизма в португальской поэзии, Пессоа и его гетеронимы многое заимствовали из «субстанции творчества» (выражение Бернарду Суареша — автора «Книги непокоя») этого поэта.
[6] VIII Международный Конгресс по социальным наукам в Коимбре, 2004.
[7] Фрагмент «Морской оды». Перевод И. Фещенко-Скворцовой.
[8] См.: Пессоа Фернандо. Лирика. Пер. с португальского. Составление Е. Витковского; предисловие Е. Ряузовой. М., «Художественная литература», 1989.
[9] Turris-Eburnea («башня слоновой кости» — лат.) — отсыл к «Песни Песней»: «Шея твоя подобна башне из слоновой кости».
[10] Синтоизм, синто («путь богов» — япон.) — традиционная религия Японии. Основана на анимистических верованиях древних японцев, объектами поклонения являются многочисленные божества и духи умерших.
Вступительная статья и переводы Ирины Фещенко-Скворцовой.
Опубликовано в "Новом мире", № 8, 2016, раздел "Новые переводы Фернандо Пессоа":
Стихи об одной рабыне, которую я любил, будучи в Индии; она звалась Барбара.
Той девы - рабыни,
которой владею,
я раб: только ею
и жив я доныне.
Ах, розы нет ярче,
что блеском наряда
для жадного взгляда
сияла бы жарче.
Полог неба синий,
Заря - багряница -
Ну, где им сравниться
с красою рабыни?
В очах утомлённых,
ночная истома,
им страсть незнакома -
тиранить влюблённых.
Их прелесть невинна
затем, чтоб поныне,
в плену у рабыни
держать господина.
Ночь – кудри
густые,
будь они воспеты,
забыли б поэты
косы золотые.
Гибкий стан точёный
и грация львицы -
сам снег устыдится,
что белый, не чёрный.
Ум кроткий, неяркий,
природой ей данный -
прослывёт с ним странной,
но нет, не дикаркой.*
Спокойствием ясным
утишит мне боли,
что сердце кололи
страданьем всечасным.
У этой рабыни
я – раб до могилы;
в ней черпаю силы,
и счастье доныне.
* игра слов, "barbara" означает, как известно, невежественную, грубую женщину (дикарку).
Luís de Camões
Aquela cativa
Endechas a uma cativa com quem andava de amores na Índia, chamada Bárbara.
Aquela cativa
Que me tem cativo,
Porque nela vivo
Já não quer que viva.
Eu nunca vi rosa
Em suaves molhos,
Que pera meus olhos
Fosse mais fermosa.
Nem no campo flores,
Nem no céu estrelas
Me parecem belas
Como os meus amores.
Rosto singular,
Olhos sossegados,
Pretos e cansados,
Mas não de matar.
Uã graça viva,
Que neles lhe mora,
Pera ser senhora
De quem é cativa.
Pretos os cabelos,
Onde o povo vão
Perde opinião
Que os louros são belos.
Pretidão de Amor,
Tão doce a figura,
Que a neve lhe jura
Que trocara a cor.
Leda mansidão,
Que o siso acompanha;
Bem parece estranha,
Mas bárbara não.
Presença serena
Que a tormenta amansa;
Nela, enfim, descansa
Toda a minha pena.
Esta é a cativa
Que me tem cativo;
E pois nela vivo,
É força que viva.
Ed. pela 1.ª vez em 1595.
Недуги есть опаснее болезней,
Есть боли, что не ноют и в душе,
Но так болят, как не болят иные.
Есть горести, плоды фантазий наших,
Реальней жизненных, есть ощущенья,
Что чувствуем мы лишь в воображенье,
Но нам они родней, чем наша жизнь.
Есть вещи, что живут, не
существуя,
По жизни нашей медленно проходят,
Неспешными, и нашими, и нами...
Над мутной зеленью реки широкой
Так бело реют чаек ударенья...
А над душой шумит полёт небывший
Немыслимого, но всего, что есть..
О, дай ещё вина, ведь жизнь – ничто.
9.11.1935 (?).
Fernando Pessoa
Há doenças piores que as doenças
Há doenças piores que as doenças
Há dores que não doem, nem na alma
Mas que são dolorosas mais que as outras.
Há angústias sonhadas mais reais
Que as que a vida nos traz, há sensações
Sentidas só com imaginá-las
Que são mais nossas do que a própria vida.
Há tanta cousa que, sem existir,
Existe, existe demoradamente,
E demoradamente é nossa e nós...
Por sobre o verde turvo do amplo rio
Os circunflexos brancos das gaivotas...
Por sobre a alma o adejar inútil
Do que não foi, nem pôde ser, e é tudo.
Dá-me mais vinho, porque a vida é nada
Голос мёртвого – каждое наше
слово.
Неосторожных
испепеляет зной,
Кто не в себя - в голос был погружён сурово.
Быть Человеком – мало, подвиг иной -
Голос
дать мужеству наших страданий,
Нашему, что от мечты к нам пришло,
От Вселенной, сквозь нас прозвеневшей струной.
Выше – Бог, Он жизнью, нам с вами данной,
Скажет, где слово ломает крыло.
Как же высок тот, кто Судьбе под стать
Голосу может молчанье предпочитать,
Чей лик ото всех укрыт пеленой.
Fernando Pessoa
Cada palavra dita é
a voz de um morto…
Cada palavra dita é
a voz de um morto.
Aniquilou-se quem se não velou,
Quem na voz, não em si, viveu
absorto.
Se ser Homem é pouco, e grande só
Em dar voz ao valor das nossas
penas
E ao que de sonho e nosso fica em
nós
Do universo que por nós roçou;
Se é maior ser um Deus, que diz
apenas
Com a vida o que o Homem com a
voz:
Maior ainda é ser como o Destino
Que tem o silêncio por seu hino
E cuja face nunca se mostrou.
19.IX.1918.
Боюсь читать её стихи я,
Слепая мощь её стихии
Сквозь нежный звук – хрусталь
Пластает душу – сталь!
Грешна ль, чиста ль?
Элементаль...
Растут её слова –
Все от одних корней,
Цветут, разрыв-трава,
Всё пуще, всё родней.
Гордыню – под спуд:
Гортанью растут.
Они, цветаевские крестники,
Из глуби по гортанной лесенке
Растягивают сети-лестницы
Они, цветаевские лиственницы...
Кручей да крутью
Водит страсть:
Чужою грудью
К груди припасть...
Переводчик творит, отдавая.
От себя не своё отрывая,
И своё не своим называя,
Кружева выплетает хитро.
Если в текст не ложится ремарка,
Если станет над томиком жарко,
Прилетает на помощь Петрарка
И роняет на томик перо.
На колени по-рабьи не рухни,
По-славянски дубинушкой ухни,
Постигая премудрости кухни,
Выжигая на тексте тавро.
Гений - просто товарищ по цеху,
С колоссальною волей к успеху,
Приглядись к оговорке, огреху,
Переплавленным на серебро.
Если помнить,о чём не сказал он,
Перевод прозвучит несказанно,
А для автора это – Осанна,
Вот и даст он на подвиг добро.
Любовь – огонь, что жжёт тебя незримо;
Она – боль раны той, которой нет;
Блаженство, но тоска идёт вослед;
Безумный сон, тобой боготворимый.
С ней ненависть роднится нестерпимо;
Живёт в ней радостных потерь секрет,
И счастье, и о счастье вечный бред;
В любой толпе - сиротство пилигрима.
Любовь – идти с отрадою в тюрьму;
Грудь подставлять под тяжкие увечья;
Быть преданным убийце своему.
Но как сердца спрягает человечьи,
Приязнь рождая - в толк я не возьму -
Когда сама Любовь – противоречье?
Luís Vaz de Camões
Amor é um Fogo que Arde sem se Ver
Amor é um fogo que arde sem se ver;
É ferida que dói, e não se sente;
É um contentamento descontente;
É dor que desatina sem doer.
É um não querer mais que bem querer;
É um andar solitário entre a gente;
É nunca contentar-se e contente;
É um cuidar que ganha em se perder;
É querer estar preso por vontade;
É servir a quem vence, o vencedor;
É ter com quem nos mata, lealdade.
Mas como causar pode seu favor
Nos corações humanos amizade,
Se tão contrário a si é o mesmo Amor?
Предлагаю два варианта моего перевода этого сонета:
1 вариант:
Любя, в любимую преобразиться
Фантазией всесильной, полной страсти.
Она во мне, моей покорна власти,
Чего ещё желать, к чему стремиться?
Она – моя душа, певунья, птица,
И телу не добиться лучшей части,
Собой утешиться - нет слаще сласти
Для тела, чей кумир в душе таится.
Но и богиней, красоты фиалом,
Как свойство льнёт к предмету бытия,
С моей душой сливаясь безупречно,
Она царит - идеей, идеалом;
2 вариант:
Любя, в любимую преобразиться
Фантазией всесильной, полной страсти.
Она во мне, моей покорна власти,
Чего ещё желать, к чему стремиться?
Она – моя душа, певунья, птица,
И телу не добиться лучшей части,
Собой утешиться - нет слаще сласти
Для тела, чей кумир в душе таится.
Она богиней, красоты фиалом,
Как свойство ждёт предмета, мужа – случай,
Так льнёт ко мне всей сутью безупречной,
Но всё ж царит - идеей, идеалом;
Любовь же, чей во мне огонь могучий, -
Материя - и формы ищет вечно.
Luís Vaz de Camões
Transforma-se o Amador na Cousa Amada
Transforma-se o amador na cousa amada,
Por virtude do muito imaginar;
Não tenho logo mais que desejar,
Pois em mim tenho a parte desejada.
Se nela está minha alma transformada,
Que mais deseja o corpo de alcançar?
Em si somente pode descansar,
Pois com ele tal alma está liada.
Mas esta linda e pura semideia,
Que como o acidente em seu sujeito,
Assim co'a alma minha se conforma,
Está no pensamento como ideia;
Фонарь в окно нахально пялится,
Он тоже занят ворожбою.
Твой перстенёк верчу на пальце я –
Единственную связь с тобою.
И сердце мне напомнит, ёкая,
Что переливом – перевёртом
Он пережил тебя, далёкая.
Да и меня переживёт он.
И зорька мне напомнит ранняя,
Прошепчет ветер мне, стихая.
Что мы природе – посторонние,
Свои ж – безликие стихии.
Но снами, веяньями, бликами,
Чей облик смыт и стёрлось имя,
Витают вечно наши близкие,
Природе ставшие своими.
Ах, как же нынче дождь старается,
Всё постороннее смывая...
Твоё лицо с плиты стирается,
И ты – живая.
09.2017
Как смолоду билась, металась ты,
Любви ли искала, покоя ли?
Теперь, в бесконечной усталости,
Готовишься к ночи, покорная.
Сулила судьба, не сулила ли?
Мечтала ли, верила истово?
Песок размывает приливами
И дно обнажает скалистое.
Кто ищет любви меж неровнями,
Кто льстится на тайны глубинные…
Пусть будут на старость дарованы
Лишь кроткие сны голубиные.
Пузырится мутною пеною
Всё знанье твоё бесполезное.
Стань лёгкой, помедли над бездною,
Где плещутся воды забвенные.
09.2017.
«Сундук, полный людей» - так назвал знаменитый сундук, где хранилось всё огромное наследие Фернанду Пессоа, итальянский исследователь Антонио Табуччи, так он назвал и свою книгу [Tabucchi, António,1990]. Русский читатель уже хорошо представляет себе, что архив Пессоа, в котором хранятся многочисленные работы его масок-гетеронимов, напоминает искромётный маскарад, тем более, что и одно из значений самой фамилии Пессоа - маска. Ситуация осложняется тем, что в текстах Пессоа отсутствие имени автора – это правило, а не исключение.
Известно, что Пессоа выдумал не менее 136 авторов-фикций, творения которых он подписывал редко. Это можно объяснить тем, что Пессоа не всегда окончательно определял авторство своих текстов. Именно по этой причине отдельные его тексты имеют «миграционный характер»: кочуют из одного издания произведений Пессоа и/или его гетеронимов в другое («Косой дождь», «Белый дом, чёрное судно»). Неоднократно то или иное стихотворение, к примеру, переходило из сборника произведений Алвару де Кампуша в сборник Рикарду Рейша или самого Пессоа. Исследовательская работа в этой области не закончена, критики пытаются выработать адекватные критерии, помогающие определить, кому принадлежит та или иная вещь. Об этом можно прочесть в статьях Жеронимо Пизарро, профессора университета в Венесуэле, крупнейшего современного исследователя испанской и португальской литературы, одного из организаторов книги Фернанду Пессоа «Я сам – антология»[ Jeronimo Pizarro, 2013 ].
Сам Пессоа писал о своих гетеронимах так:
Есть случаи в моём различении одних от других, какие ложатся, как бремя, на мой духовный рассудок. Отличить какую-то музыкальную композицию Бернарду Суареша от моей композиции на ту же тему… Есть моменты, в которые я делаю это внезапно и с таким совершенством, какое меня изумляет; и изумляет не из-за нескромности, а потому, что не веря ни в какую малость человеческой свободы, я удивляюсь тому, что происходит во мне, как удивлялся бы, если бы это происходило с другими, с чужими.
Только сильнейшая интуиция может быть компасом в целинных землях души; только одно чувство, использующее разум, но не отождествляющееся с ним, хотя и соединяется с ним в этом, - может отличить эти фигуры из мечты – во всей их реальности – одну от другой. («Книга Непокоя»).
Но сегодня я хочу рассказать не об этих загадках, во многом обусловливающих неутихающий интерес исследователей к творчеству Фернанду Пессоа - гения португальской литературы. Есть и другая не менее интересная вещь, вытекающая из вышеуказанных предпосылок, а также из того, что Пессоа занимался и переводческой, и издательской деятельностью. Это явление «фальшивой гетеронимии»: авторство Пессоа было ошибочно приписано многим текстам, это касается произведений Оскара Уайльда, Рауля Леала, нашего соотечественника Элиазара Каменецкого и др.
Но, пожалуй, наиболее интересна история, приключившаяся с португальским писателем Куэлью Пашéку. Его подлинное имя более 50 лет считалось именем полу-гетеронима Фернанду Пессоа.
Ещё в прошлом веке, в 1989 г. вышло второе расширенное издание антологии произведений Пессоа и его масок-гетеронимов: Пессоа, Фернандо. Лирика / сост. Е. Витковского; предисл. Е. Ряузовой. — М.: Художественная литература, 1989. — 303 с. В эту антологию был включён перевод Е.В. Витковским поэмы Куэлью Пашеку, под названием «За пределом других океанов». В первом издании антологии (1978 г.) этого перевода ещё не было. В книге пояснялось, что это поэма ещё одного гетеронима-маски Пессоа.
Мы ни в коем случае не можем обвинять составителей антологии в некомпетентности. Ошибка была допущена португальскими издателями, на время составления Е.В. Витковским антологии (и ещё в течение длительного периода после) в существовании этого гетеронима были убеждены и португальские филологи. Только недавно появились статьи португальских и др. исследователей, посвящённые этому «фальшивому гетерониму». Но русский читатель и до сих пор уверен, что Куэлью Пашеку (в антологии 1989 г. он назван Коэльо Пашеко) – полу-гетероним Пессоа. Так утверждают антология «Фернандо Пессоа. Лирика», все виртуальные библиотеки, где есть эта книга, литературный портал «Мир поэзии» и другие источники.
Итак, вся эта история началась в те дни 1915 г., когда готовился к выпуску 3 номер журнала «Орфей», считающегося родоначальником португальского модернизма. Как известно, этот номер не был опубликован при жизни Пессоа, отец друга Пессоа, поэта и прозаика Мариу де Са-Карнейру, отказался спонсировать этот номер, но сама идея его публикации не покидала Пессоа до конца жизни. Несколько раз он объявлял о скором выходе в свет «Орфея-3». В письме художнику Санта-Рита Пинтору (1889-1918), который принимал горячее участие в проектах возрождения «Орфея», Пессоа писал:
“Впрочем, «Орфей» не умер. «Орфей» не может умереть. В мифах древних, какие мой действительно языческий дух никогда не устаёт вспоминать в виде сверкающих, точно звёздное небо, образов, есть одна история о реке, чьё имя помнится мне смутно, которая на одном из отрезков её течения исчезает в песке. По видимости мёртвая, эта река, тем не менее, несколькими милями дальше, снова появляется на поверхности и продолжает свой путь к морю. Хотелось бы, чтобы так было - в самом худшем из возможных случаев - с журналом сенсасионизма «Орфеем» («сенсасионизм» - одно из литературных направлений, разрабатываемых Пессоа в течение некоторого времени)” [Pessoa Fernando, 1915].
Третий номер журнала «Орфей», компилированный Арналду Сарайвой по материалам Пессоа, был опубликован только в 1984 г. Но поэма «За другим океаном» (так точнее переводится её название - «Para Além d’ Outro Oceano») впервые была опубликована в Португалии в 1953 г. в книге «Неизданные поэмы, предназначавшиеся для журнала “Орфей”№ 3» [PESSOA Fernando, 1953] с предисловием Адольфу Казайш Монтейру (1908 – 1972) - поэта, переводчика, литературного критика, одного из первых исследователей творчества Пессоа. Монтейру немного знаком русскому читателю по фрагментам его переписки с Пессоа [например, Федоровская О.В. Поэтический мир португальского символизма 1999: 9; Клочковский Г. 2015:35; Фещенко-Скворцова И., 2016: 137]. Несмотря на то, что поэме предшествовало название «Заметки К. Пашеку», она была представлена как одно из неизданных произведений ещё одного полу-гетеронима Пессоа.
В 1960 г. издательство Агилар (Aguilar) в Бразилии опубликовало книгу «Поэтические произведения Фернанду Пессоа», издателем была известная исследовательница творчества Пессоа, пионер в деле публикации его работ, Мария Алиете Гальóш. В эту книгу была включена и поэма «За другим Океаном». В примечаниях исследовательница указывала, что поэма была предназначена для 3 номера «Орфея» и посвящена памяти Алберту Каэйру – маске-гетерониму Пессоа. Также было сказано, что в заметках Пессоа к оглавлению «Орфея» автором поэмы назван Куэлью Пашеку, при этом комментировался этот факт следующим образом: Пашеку – это эпизодический гетероним Фернанду Пессоа, нет сведений о каких-либо ещё его произведениях. С этого момента и до 2011 года, когда в виртуальном португальском журнале «Модернист», публикуемом Институтом Исследований Модернизма, вышла статья Терезы Риты Лопеш, озаглавленная «Каждому - своё»[Lopes, Teresa Rita, 2011 a], - Куэлью Пашеку считался полу-гетеронимом Фернанду Пессоа.
Но сомнения существовали. В первом томе «Произведений Фернанду Пессоа» - подборки, изданной в 1986 г. (издатели – Антониу Куáдруш и Далила Перейра да Кошта), в главе «Поэзия одного полу-гетеронима», где речь идёт как раз об этой поэме, было высказано предположение, что это может быть реальный автор, там более, что семья Куэлью Пашеку была хорошо известна в Лиссабоне. «Но в таком случае, почему же автор уже не признался?» - задаёт вопрос издатель. Автор к тому времени уже умер: Пашеку скончался в 1951 г., задолго до публикации его поэмы. Другие португальские и бразильские филологи также неоднократно высказывали предположение о том, что Куэлью Пашеку был реальным автором, а не очередной маской Пессоа. Мануэла Паррейра да Силва, когда занималась изданием корреспонденции Фернандо Пессоа, его неизданных писем [Pessoa Fernando, 1996], нашла одно письмо, подписанное Куэлью Пашеку, который благодарил Пессоа за подаренный ему экземпляр «Послания» и вспоминал с ностальгией о временах «Орфея». В то время Мануэла Паррейра да Силва и Тереза Рита Лопеш уже склонялись к исключению поэмы из наследия Пессоа, но ещё не имели доказательств ни принадлежности поэмы Куэлью, ни того, что она не принадлежала перу самого Пессоа.
Тереза Рита Лопеш связалась с дочерью Куэлью Пашеку – Марией Эленой Пашеку Фигейрóа Регу. К сожалению, та ничего не знала о литературной деятельности своего отца – предпринимателя, подвизавшегося в автомобильной индустрии. В её распоряжении были только несколько шутливых стихотворений, посвящённых жене Куэлью Пашеку.
В 2007 г. вышеупомянутая Мария Алиете Гальош в статье под названием «Руки, которые писали» [Galhoz, Maria Aliete, 2007], отметила, что приписывание поэмы «За Другим Океаном» перу Фернанду Пессоа было ошибочным. Но доказательств ещё не было, и Мануэла Паррейра да Силва в своей заметке о Жозе Куэлью Пашеку для «Словаря Фернанду Пессоа и Португальского Модернизма» отметила, что сомнение продолжает существовать.
В этом же 2007 году Ана Рита Палмейринь, внучка Жозе Куэлью Пашеку, принесла Терезе Рите Лопеш рукопись поэмы «За Другим Океаном». Она принесла также в старой кожаной папке деда, с выгравированными на ней инициалами автора, другие стихотворения Пашеку. Среди них сонет «В бреду», датированный 10.03.1914, двумя днями позже знаменитого «Триумфального дня» Фернандо Пессоа [Фещенко-Скворцова И.:232-243]. В это время Пессоа вместе с Мариу де Са-Карнейру уже организовал небольшой литературный кружок, который, вероятно, посещал и, на то время ещё двадцатилетний юноша, Жозе Куэлью Пашеку. Примерно в то же время Пашеку сотрудничал как один из издателей в журнале «А Renascença» («Возрождение»). Он опубликовал в этом издании свои сочинения «Его дневник» и «Зизи» под псевдонимом «Лине». В том же журнале Пессоа опубликовал свою поэму «Болота» или «Топи», которая дала название литературному направлению, разрабатываемому Пессоа в течение определённого времени – «паулизму» («paul” – болото звучит по –португальски «пáул»).
Сонет Куэлью Пащеку «В бреду»*:
Точно труп холодный лёг на стол остылый,
Медиков добыча в морге опустелом –
Так свою же душу зрю над бренным телом
Жалкой и озябшей, мёртвой и бескрылой.
Зрю её безмолвной, окружённой тайной,
Сам же бьюсь в оковах тёмной лихорадки,
Вижу саван бледный, теней абрис шаткий
Там, в пустой могиле, там, во тьме бескрайной.
Вижу чей-то облик и – мороз по коже:
В приступе озноба на фигляра схожий.
Искажён проказой и неверный светом,
Льнёт к душе недвижной поцелуем смрадным…
…………………………………………………
______________________________________
* Все приведённые в статье переводы сделаны автором статьи.
Зрю, и нет предела мукам беспощадным:
Узнаю себя я в жутком теле этом.
Автор этого сонета не придерживается канонической формы рифмовки - использования одинаковых рифм для обоих катренов. Размер этого сонета (как и другого, также сохранившегося в папке Пащеку) – двенадцатисложник (шестистопник), разделённый цезурой. По своему стилю и языку он напоминает некоторые поэтические и прозаические творения Мариу де Са-Карнейру, а также бредовые видения поэм Алвару де Кампуша – одного из гетеронимов (масок) Фернанду Пессоа.
Интересной загадкой для будущих исследователей творчества Пашеку (надеюсь, что они появятся, потому что этот поэт заслуживает внимания) может стать одна из рукописей, сохранившихся в кожаной папке, архиве Куэлью Пашеку. Это автограф Фернанду Пессоа – один из сонетов цикла «Крестный путь». На этом листке, вверху, видимо рукой Пашеку, сделана надпись «Два сонета». Исследовательница Тереза Рита Лопеш высказала предположение, что сонет Пашеку «Потерпевший кораблекрушение», датированный 11 марта 1915 г. и также найденный в его папке, составлял пару к этому сонету Пессоа, видимо, эти два сонета должны были публиковаться вместе, но где именно, в каком издании – остаётся неизвестным. По мысли португальской исследовательницы, сонет Пашеку «Потерпевший кораблекрушение» по своему стилю наиболее приближался к требованиям поэтики паулизма, которую в то время пытались провести в жизнь Пессоа и Са-Карнейру. Этот сонет Пашеку отвечает самым строгим требованиям рифмовки. Вот эти два сонета:
Ф. Пессоа
Сонет из цикла «Крестный путь»
Сияют украшения кинжалов…
Опалесцирую из глубины,
Как те, что лишь в себя и влюблены,
Но чтят алтарь среди штормов и шквалов…
Интимное молчание опалов –
Огонь в мерцании голубизны…
Пути моей мечты, они полны
Свободным временем, простором залов.
Торжественное шествие вдали,
И люди в звоне копий узнавая,
Что там король, молитвы вознесли,
Аплодисменты, радость их живая…
И на клавиатуру отдохнуть
Ложатся руки, не окончив путь…
К. Пашеку
Потерпевший кораблекрушение
Хочу я утонуть в бесчувственной стихии,
От ярости спастись, от вала водяного,
Уже иду ко дну, но, грозные, лихие,
Подхватят волны вмиг, меня поднимут снова.
Сияющий простор, как чары колдовские,
Пьянит меня, и вот - разрушена основа
Моих упорных дум… лишь миражи морские.
Смотрю – и слепну я от света голубого…
И отведу глаза, и вижу еле-еле:
Колышет море труп, он весь закутан в пену,
И узнаю себя я в этом мёртвом теле.
Упорствует во мне сомнение… и вторя
Волнам, кружится труп, но, не подвержен тлену,
Пронзает дали взор, теряется в просторе…
Хотя среди поэтического наследия Пашеку встречаются и такие достаточно сложные стихотворные формы, как сонеты, совершенно очевидно, что он предпочитал вольный стих - новое явление для того времени, стих, приближающийся к прозе и благоприятствующий более точному и свободному выражению мыслей. В этом он, конечно, следовал за Фернанду Пессоа.
. Есть в кожаной папке, среди его рукописей, лист с текстом, который Тереза Рита Лопеш называет в своей статье «мышлением вслух». По её мнению, стиль этой вещи напоминает нам Альберту Каэйру, который также с достаточной долей пренебрежения относился к «коридору, ведущему от мышления к словам». В то же время этот фрагмент очень похож на монологи Алвару де Кампуша (также маски Пессоа), характеризовавшиеся самим Кампушем как речи безумца.
Идея, какую имею о пространстве
Это что пространство не может иметь ни одной идеи его объясняющей
И не могу вообразить что оно может быть нематериальным
Потому что тогда я должен понять его
Это болезненно для меня
Быть обязанным использовать обычные для всех слова
Я чувствую себя таким счастливым когда черчу на бумаге
Неразборчивые каракули которые никто не понимает
Я никогда не пытался узнать понимаю ли я их сам
Мне это не нужно ведь мне достаточно
Чувствовать себя счастливым оттого что другие их не могут прочесть
Когда я пишу буквы эти буквы
Вспоминаю одного гениального рабочего
Будто он должен был конструировать в чужих мастерских
свои машины назначение которых было неизвестно
Я тоже чувствую что мне не хватает возможностей выражения мыслей
Как ему видимо не хватало инструментов
Порой у меня возникают такие крошечные идеи что я не успеваю их понять
и позволяю им убежать. Как можно считать какую-то идею странной
Если мысли отличаются только размером
Есть только одна вещь какую я хотел бы знать
И не зная о ней я вынужден сомневаться
Это то незнание в котором я живу
Как если бы была связь между моими мыслями о себе
И появлением этих мыслей написанных будто другим человеком
По мнению Риты Лопеш, это отдельное стихотворение. Но, если внимательно посмотреть факсимиле – приложение к её статье «Каждому - своё» - лист, на котором написан этот текст, очень похож на листы с фрагментами рукописи «За другим океаном». Бумага того же качества (с характерными пятнами, характеризующими её текстуру), по всей вероятности, это листки одного и того же блокнота. Вероятнее всего было бы предположение о том, что этот текст является одним из фрагментов той же поэмы, по какой-то причине исключённым Куэлью Пашеку из готовившегося к печати в 3 номере «Орфея» материала. Вполне возможно, что написано это в 1916 году, а в марте этого года у Пессоа впервые проявился феномен «автоматического или медиумического письма». Было ли это стихотворение навеяно одной из бесед с Пессоа или у Пашеку этот феномен также проявился – об этом можно только строить предположения.
В конце этого фрагмента автор создаёт очаровательный оксюморон: он хочет знать только одну вещь, и эта вещь – его незнание. Пожалуй, этот парадокс ничем не хуже многочисленных парадоксов, рассыпанных в стихах и в прозе Пессоа, признанного «закройщика парадоксов». И ещё: в последних строках Пашеку явно поднимает вопрос о гетеронимии, о Другом. Ниже я расскажу об этом подробнее в связи с другим фрагментом поэмы «За другим океаном».
Что мы знаем о Куэлью Пашеку? Пожалуй, полнее всего о своем деде написала в статье «За недоразумением» Анна Рита Палмейринь [Ana Rita Palmeirim, 2015]. Начало названия статьи по-португальски звучит, как название поэмы Пашеку: «Para Alem» dos eguivocos». ( напомню, поэма Пашеку называется «PARA ALÉM DOUTRO OCEANO»).
Жозе де Жезуш Куэлью Пашеку родился в Лиссабоне 27.05.1984 и здесь же скончался 15.11.1951. Он был племянником, по материнской линии, одного из друзей Пессоа – Жералду Куэлью де Жезуш, горного инженера, директора газеты «Acção» («Действие»), которая проводила политику Сидо́ниу Па́йша, известного политического деятеля Португалии, в 1917-1918 гг. бывшего её премьер-министром. Пессоа сотрудничал в этой газете.
Жозе Куэлью учился в одном лицее с другом Пессоа – Мариу де Са-Карнейру, бывшим на 3 года моложе Куэлью. Затем он обучался в высшем техническом институте, но был призван в армию, не успев его окончить. Куэлью страстно увлекался всем новым: он сотрудничал с пионерами авиации в Португалии, занимался фотографией, автомобилями. Имел свою небольшую фирму по продаже машин в Лиссабоне на площади Браамкамп. В 1919г. Куэлью Пашеку совершил путешествие из Парижа в Лиссабон за рулём шевроле. Но, наряду с другими увлечениями, для него всегда существовала и литературная деятельность: собственное творчество и занятие переводом. Один из романов Жюля Верна, переведённый Пашеку, долгое время переиздавался в Португалии.
Имя Пашеку появилось в переписке Пессоа в 1913 г. В дневнике Пессоа за 1913 г. также содержатся записи, касающиеся встреч и бесед с Пашеку, есть запись и о том, как 31 марта они вместе совершили поездку на автомобиле Пашеку марки шевроле. Это наводит на мысль о поэме гетеронима Пессоа Алвару де Кампуша «За рулём шевроле на дороге в Синтру…», написанной в 1928 г.:
На дороге в Синтру, в лунном свете, в печали перед полями и ночью,
Управляя шевроле, безутешно одолженным,
Теряюсь на будущей дороге, прячусь в покрытое мной расстояние,
И, охваченный желанием, пугающим, внезапным., бурным, необъяснимым,
Ускоряю движение…
Но сердце моё осталось на груде камней, которую я объехал, видя и не видя,
У двери лачуги,
Моё пустое сердце,
Моё неудовлетворённое сердце,
Моё сердце, более человечное, чем я, более правильное, чем жизнь.
На дороге в Синтру, почти в полночь, за рулём в лунном свете,
На дороге в Синтру, какая усталость от собственного воображения,
На дороге в Синтру, всё ближе к Синтре,
На дороге в Синтру, всё дальше от меня…
Пессоа упоминает об этой поездке и в «Книге непокоя»: «Мудрец – кто ведёт монотонное существование, ведь тогда каждое маленькое происшествие оборачивается чудом… Кто никогда не покидал Лиссабона, путешествует в бесконечность в экипаже до Бенфики, а если однажды поедет в Синтру, чувствует себя так, будто побывал на Марсе».
Выше уже говорилось о сотрудничестве Куэлью Пашеку в журнале «А Renascença» (1914 г.), где Пессоа опубликовал свои первые «взрослые» стихи, где печатались многие будущие авторы «Орфея». Позже Жозе Куэлью Пашеку появляется в записях Фернанду Пессоа как автор будущего 3 номера «Орфея», а также о нём говорится как об авторе поэмы «Я без меня», предназначенной для предполагаемого журнала «Европа».
Поэма «За другим океаном» была написана, очевидно, между 1914 и 1915 гг. Она состояла из отдельных тематических фрагментов – рассуждений автора о сущности жизни в различных её проявлениях - пространственно отделенных друг от друга и в рукописи, и в тексте, подготовленном для «Орфея» № 3. Этот текст содержит приблизительно 1750 слов. В «кожаной папке» Куэлью Пашеку были найдены не вошедшие в эту публикацию части поэмы, видимо исключённые автором при подготовке подборки фрагментов для «Орфея» -3, это ещё около 2250 слов.
Поэма, после её публикации под именем гетеронима Фернандо Пессоа, была высоко оценена литературными критиками. В 1976 г. Гашпар Симойш [João Gaspar Simões, 1976] отмечал в ней черты сюрреализма: до-логика или пред-логика, язык, свободный от пут контекста, игра случайностями, мистицизм, иррациональность, совмещение и примирение противоречий. Читатель может подумать, что на мнение критиков повлиял ореол вокруг имени Пессоа. Но так ли это?
Надо отметить, что во многих фрагментах поэмы Пашеку чувствуется влияние Пессоа – самого Фернанду и его масок-гетеронимов. В некоторых фрагментах мы можем почувствовать настроения и пейзажи первого опубликованного при жизни Пессоа отрывка будущей «Книги непокоя» Фернанду Пессоа / Бернарду Суареша: «В лесу отчуждения» (опубликован автором в журнале «Águia» в 1913 г.). Вот этот отрывок поэмы Пашеку:
В аллеях других парков шагая по сухим листьям
Я мечтаю порой что существую для себя и должен жить
Но никогда не исчезает этот взгляд на себя как на иллюзию
Потому что в конце концов вижу себя на аллеях этого парка
Шагающим по сухим листьям слушающим меня
Если бы я хоть мог слышать шуршание сухих листьев
Не под своими ногами или пусть бы они меня не видели
Но сухие листья всё так же кружатся а я должен идти по ним
Если бы хоть во встречном ветре я обрёл себе другого как и все люди
В этом фрагменте наиболее интересно утверждение о «другом». У читателя создаётся впечатление, что автор этого фрагмента – не живой, реальный человек, а маска, литературный персонаж, гетероним. Это alter ego Куэлью Пашеку. Он жаждет обрести другого, вероятно этим «другим» является сам Пашеку. Вот такое интересное решение проблемы взаимоотношений автора и его маски предлагает Куэлью Пашеку.
Другой фрагмент поэмы напомнит читателю оды Алвару де Кампуша, (морского инженера – маски Пессоа), восторгавшегося современной техникой и воспевавшего её:
Моё мышление работает бесшумно
Так нежны обороты смазанного механизма
И я доволен остаюсь я неподвижным
Чтоб не нарушить равновесие потребное рассудку
Предчувствую лишь так приходит ясность мыслей
Но я движенья их сторожкого не слышу в тишине
Подобного движенью приводных ремней машины
А слышно лишь скольжение частей рабочих
Порой я вспоминаю что другие должны бы чувствовать подобно
Но говорят что голова болит и головокруженье
Воспоминанье это возникает как могли другие возникать
О том что люди этого не чувствуют скольженья
А значит и не думают о нём
Честь первого перевода на русский язык этой поэмы принадлежит, как я уже упоминала, известному переводчику Е.В. Витковскому. Надо отметить, что значения слов и целых фраз поэмы часто так странны, так окутаны тайной, мистерией, что не только позволяют читателю с помощью собственного воображения дополнять работу писателя, но, кажется, даже подталкивают его к этому. Поэтому многие фрагменты поэмы можно было бы перевести совсем по-иному, чем это было сделано первым её переводчиком. Вот, например, как мне представляется перевод первого из отобранных для публикации в «Орфее -3» отрывков этой поэмы (его перевод Е. Витковским можно найти в вышеупомянутой антологии произведений Ф. Пессоа):
:
В горячке в бреду бытия за другим океаном
Феномены жизни яснее и чище казались
И город существ открывался
Реальных возможных но их чистота нагота освящала
Был входом я сам для языческих этих видений и чувствовать только желал
И явленье вещей вне себя вещь в себе содержало внутри
Жили общею жизнью создания эти
Чувства их вытекали из образа жизни
Но их лица спокойные кротость росы отражали
Нагота как молчание форм не обретших различий
Изумляло как может действительность быть только этим
Но та жизнь вправду жизнью была только жизнью была
На мой взгляд, именно так надо понимать замысел Пашеку в этом фрагменте – зачине поэмы. Скорее всего, рисуя этот «земной рай», автор имеет в виду народы, населявшие открытые португальскими первооткрывателями земли. При этом реальные люди и их жизнь так преображаются фантазией писателя, что читателю видятся уже не земли за другим (Индийским? Тихим?) океаном, но Другой мир, Другое измерение. Идеализируя эти племена и их образ существования, автор любуется первобытной простотой отношений, чистотой и кротостью этих «дикарей», их жизнью в сообществах, где нет места европейскому индивидуализму. Невольно вспоминается «Морская Ода» Алвару де Кампуша, герои которой - одновременно и отважные первооткрыватели, ежесекундно рискующие жизнью в суровых испытаниях, и жестокие, кровожадные пираты, грабившие и убивавшие этих «дикарей» ради наживы и даже просто, чтобы весело провести время:
Парни, грабившие тихие африканские племена,
Вы, грохотом орудий обращавшие в бегство эти народы,
Вы, пытавшие, отнимавшие имущество, убивавшие, вы, кто получали
Призы Первооткрывателей, вы, кто, нагнув голову под ударами ветра,
Пробивался к тайнам новых морей! Эй-эй-эй эй-эй!
(Алвару де Кампуш «Морская Ода» в переводе И. Фещенко-Скворцовой).
Фрагмент «В горячке, в бреду бытия за другим океаном» обнаруживает глубокий интерес автора к философии, особенно к философии Канта и неокантианству, к учению о явлениях или феноменах, чувственно воспринимаемых вещах, и ноуменах, непознаваемых «вещах в себе». В этом автор следует за своим кумиром и учителем – Фернанду Пессоа. Как и Пессоа, Пашеку любит создавать оксюмороны. Как известно, согласно Канту, опыт никогда не даст познания природы вещей самих по себе. Но в городе из поэмы Пашеку «явленье вещей вне себя - вещь в себе содержало внутри».
Не менее интересен следующий отрывок, в котором автор в духе сюрреализма разрывает обыденные представления:
Моя материальность часто для меня причина огорчений
Я знаю я всего лишь вещь и от вещей не отличаясь
Я знаю что должны они считать меня лишь вещью заурядной
А если так - то думать не могу лишь полагать что мыслю
И нравится мне придавать себе такой характер
Многие из тех отрывков, которые автор не включил в материал, отобранный для «Орфея», не менее интересны, они ещё никем не переводились:
Я порой говорю и не слышу что я говорю
И тогда мне случается не различать
Когда говорю и когда сохраняю молчанье
И тогда услыхав что другие со мной говорят
Сомневаться я буду не я ль говорю их устами
………………………………………………………………………….
Завтра я утрачу знание о том что сегодня
Это день у которого должно быть потом завтра
Есть особый язык произносящий в душе эти вещи
И его я не могу прикусить как тот что у меня во рту
Обращаюсь к себе и вижу себя будто в зеркале
Но повёрнутом наоборот.
Иррациональность, использование софизмов – преднамеренных, сознательных нарушений правил логики - мы видим в следующих двух фрагментах поэмы:
Шедевр остаётся ещё и каким-то произведением
И поэтому любое произведение есть шедевр
Если этот вывод ошибочен не ошибочно моё желание
Чтобы он действительно был правильным
И для хода моих мыслей этого достаточно
Второй отрывок охваченным кругом представлений и стилем письма напомнит гетеронима-маску Пессоа Алберту Каэйру, его поэтические фрагменты, объединённые в поэму «Охранитель стад» (ее перевод есть в антологии, составленной Е. Витковским):
Гурт овец в самом деле печальная вещь
Потому что нельзя с ней связать мысли те что совсем не печальны
И ещё потому что так есть, только лишь потому что так есть, потому это правда
Что должны невесёлые мысли связать мы с овечьей отарой
Вот по этой причине и только по этой причине действительно овцы печальны.
А вот этот отрывок, на мой взгляд, вполне достоин того, чтобы под ним поставил подпись сам Фернанду Пессоа, а не его «фальшивый гетероним» Куэлью Пашеку: снова оксюморон, тонкая игра словами, снова ярко проявились идеи неокантианства, так характерные и для Пессоа:
Чувствовать поэзию означает в переносном смысле жить
Я не чувствую поэзии не потому что не знаю что она такое
Но потому что не могу жить в переносном смысле
А если бы мог пришлось бы мне искать другой способ самоорганизации
Поэзия существует лишь для того кто не знает как она чувствуется
Есть красивые вещи красивые в себе
Но внутренняя красота чувств отражается в вещах
И если они красивы мы их не можем чувствовать
Трудно сказать, какие возможности унёс с собою этот поэт, что он смог бы подарить читателям, если бы посвятил всю свою жизнь литературному творчеству, отрекаясь от других насущностей и радостей жизни, как это делал Фернанду Пессоа. Но и то, что оставил Куэлью Пашеку, заслуживает внимания исследователей, так недавно получивших эту «кожаную папку» - небольшой архив, начало, не имевшее продолжения. Будем надеяться, что это начало даст Пашеку право войти в историю португальской литературы одним из «звёздного содружества», среди которого яркий блеск гения Пессоа всё же позволяет разглядеть оригинальность и самобытность других талантов.
Литература
Алвару де Кампуш: Alter Ego Фернандо Пессоа. Перевод с порт., вступление и примечания Ирины Фещенко-Скворцовой // Новый мир, 2016, №8. С. 136 – 145.
Литературный портал «Мир поэзии» Пессоа Фернандо Лирика http://mirpoezylit.ru/books/7544/9/
Клочковский Г. Мистификационный импульс Фернанду Пессоа// Гвидеон, 2015, 12/13. С.31-40.
Поэтический мир португальского символизма :Гомеш Леал, Эужениу де Каштру, Камилу Песанья Автореф. диссерт. канд. филолог. наук Федоровской О. В. Научная библиотека диссертаций и авторефератов. М, 1999. С. 9.
Фещенко-Скворцова И. Триумфальный день Фернандо Пессоа // Иностранная литература. 2015. № 7. С.232-242.
orpheu.ccems.pt/userfiles/File/Ana_Rita_Palmeirim.pdf
Eu Sou uma Antologia. 136 Autores Fictícios. Fernando Pessoa, Patricio Ferrari e Jeronimo Pizarro. Tinta da China, 2013.
Galhoz, Maria Aliete. “O equívoco de Coelho Pacheco”, As Mãos da Escrita. Lisboa: Biblioteca Nacional de Portugal, 2007. Pp. 374 – 377.
Jerónimo Pizarro. Clearly Campos? Sobre a Atribuição Literária. Cadernas de Literatura Comparada, 2013, nº 28. Pp. 39-58.
João Gaspar Simões. Perspectiva Histórica da Poesia Portuguesa. Brasília, 1976.
Lopes, Teresa Rita. «O seu a seu dono». Lisboa: Jornal de Letras, Artes e Ideias, 2011a, nº 1058, 20 de Abril a 3 Maio. Pp. 10-11.
Lopes, Teresa Rita. Pessoa desapossado de Coelho Pacheco. Lisboa: Modernista – Revista do Instituto de Estudos Sobre o Modernismo, 2011b, vol.I, nº1, Pp. 117 – 127.
Lopes Teresa Rita. DESASSOSSEGOS PESSOANOS. Comunicações do III Congresso Internacional. Lisboa. Fernando Pessoa, 2013.
Pessoa Fernando. Carta a Santa-Rita - 21 Set. 1915. Pessoa Inedito. Fernando Pessoa. (Orientação, coordenação e prefácio de Teresa Rita Lopes). Lisboa: Livros Horizonte, 1993. 130 p.
http://arquivopessoa.net/textos/3944
Pessoa Fernando. Poemas Inéditos destinados ao N.º 3 do «Orpheu». Com um prefácio de Adolfo Casais Monteiro. Lisboa: Editorial Inquérito. 1953.
Pessoa Fernando. Correspondência Inédita. Lisboa: Livros Horizonte, 1996.
Tabucchi, António. Un baule pieno di Gente: Scritti su Fernando Pessoa. Milano: Feltrinelli Editore, 1990.
Zenith, Richard. A Importância de não Ser Óscar? Pessoa Tradutor de Wilde. Lisboa: Egoísta, numero especial, 2008, Junho. Pp. 30-47.
Горы блистают на солнце снегом,
Холод спокойный скорее нежен,
Он полирует жала,
Острые копья солнца.
Прятаться нам ни к чему, Неера,
Нам ли желать, коль ничто – мы сами?
Просто сидим на солнце
И ощущаем холод.
Мы насладимся и этим мигом,
Радость торжественна, чуть печальна,
Ждать будем смерти, будто
Всё нам о ней известно.
16-6-1914
Ricardo Reis
Ao longe os montes têm neve ao sol,
Mas é suave já o frio calmo
Que alisa e agudece
Os dardos do sol alto.
Hoje, Neera, não nos escondamos,
Nada nos falta, porque nada somos.
Não esperamos nada
E temos frio ao sol.
Mas tal como é, gozemos o momento,
Solenes na alegria levemente,
E aguardando a morte
Como quem a conhece.
Повозка скрылась Аполлона
С небес вечерних. Пыль, поднявшись.
Туманом лёгким воздух полнит
До горизонта.
Свой лад высокий флейта Пана
В неспешном воздухе снижает,
И нежный день от звука флейты
Гаснет, печальный.
И ты, цветок раскрытый, пылкий,
Полольщица лугов горячих,
Головку светлую склоняешь,
Медлишь, внимая
Тем звукам, бризом ввысь несомым,
И знаю: о богине светлой
Ты мыслишь, той, что выплывает
Из океана.
И волны входят, тело полня,
Становится безумным лоно,
Пока смеётся – плачет флейта,
Ты же внимаешь.
12-6-1914
Ricardo Reis
De Apolo o carro rodou pra fora
De Apolo o carro rodou pra fora
Da vista. A poeira que levantara
Ficou enchendo de leve névoa
O horizonte;
A flauta calma de Pã, descendo
Seu tom agudo no ar pausado,
Deu mais tristezas ao moribundo
Dia suave.
Cálida e loura, núbil e triste,
Tu, mondadeira dos prados quentes,
Ficas ouvindo, com os teus passos
Mais arrastados,
A flauta antiga do deus durando
Com o ar que cresce pra vento leve,
E sei que pensas na deusa clara
Nada dos mares,
E que vão ondas lá muito adentro
Do que o teu seio sente alheado
Enquanto a flauta sorrindo chora
E estás ouvindo.
После летних пожаров дожди
Заставляют растения всплыть на поверхность
Вулканической вспышкой
Зелёное пламя
Моментально спускаются кратеры
Полные соком
Разливая свои ароматы как лаву
Если б звери погибли в огне никогда не суметь
Возвратиться им так. Но для трав и кустарников смерть
Это молодость их, это новый рассвет
И начало. Поднимаются стебли
Полны новорожденных нежных.
Точно так же людские сердца пламенеют
Пьют вино молоко родниковую воду и не угасает
В них любовь
Звезда родится из корней сожжённых
Стволов на склонах
Из множества быков воспламенённых
Когда в рогатых пламенных коронах
Проходят меж стогов пылающих к домам.
Огонь – пророчество безумие и рост
Мост к жизни и ступень её – посередине –
Ориентир. А на ладони есть скопленья звёзд
Что направляют скот на перегонах.
Простор – пробоина покинутая всеми
И пустота как лапа ветви защищает
От легкости. Вот пробудилась птица
И клюв её не ранит нежность песни
Какую боль несут деревья
Когда приходит к нам Весна
И те друзья, что на ногах ещё.
Как сосунки что на коленях материнских поджимали лапки
Потом на стеблях ножках проходили сквозь
Все то что разделяет
И пили из земли открытой их головками тугими.
Чтобы видел ты
Извилистые точно внутренность ракушек
Рассеиванье рыбьих робких косяков
Глаза на месте том где нет уже
Ни их самих и ни других
Цветущих
Будь птичкой бил бы ты
крылом и разрывал силки
Будь мотыльком ты оставлял бы круги у фонарей
Будь ты пчелой жужжал бы ты от возмущенья
Но ты полёт среди теней
Будь муравьём ты нёс бы грузы и складывал бы их усталый
Будь ты цветком ты опылял бы землю
И был бы ты нетленною короной
Будь ты цветком идущим сквозь весну, сквозь лето, осень, зиму
***
Хожу немного над землёй
В том месте где обычно птицы
Летают
Хожу немного выше птиц
В том месте где они склоняются к земле
Готовые к полёту.
Мне тяжесть мёртвая страшна -
Гнездо что разорили
Воздушно нахожусь над тем что смертно
На склоне где слова подобны хлебу
На преломляющей его ладони
И не делю как тишина написанного мной
Иду легко над тем что говорю
Кровь проливая внутрь слов произнесённых
Иду немного выше льющейся поэмы
Иду смиренно я в окрестностях глагола
Я - преходящий - на ступени незримой над землёй
В том месте где деревья полнятся плодами
И где другие схвачены пожаром
Внутри горящих нахожусь какой-то частью
И гасну постепенно но ещё я жажду
Ведь я иду над силой утоления желания живущих
И сдавливаю сердце для того, что опускается передо мною
И пьёт
***
Прислоняюсь к смерти без защиты, без тени
Как зерно
Приближаюсь к цветку что придёт, прихожу
Поверхностью сна твоего к рубежу
Так как будто рука ожила засевая
Сердце вспаханное пришедшим для жатвы
Я трескаюсь внутри смерти словно зерно
Я трескаюсь внутри зерна
И любого растения похожего на тебя
***
Голос ветра летящего пыль развевая
Дом ли
Дерево в той или этой поэме
Я – в тени виноградной лозы там где Осени бухта кривая
Прививаю я свет
Ко всему что в стихах называю.
***
Есть примета того что ведут нас
Побуждая единственно к росту. Манера деревьев
Несравненно терпение в этом стремлении их к высоте
Доброта их незрелая так пребывать продолжаться
И пернатым служить маяками
Daniel Faria
Explicação das Árvores e de Outros Animais
Depois das queimadas as chuvas
Fazem as plantas vir à tona
Labaredas vegetais e vulcânicas
Verdes como o fogo
Rapidamente descem em crateras concisas
E seiva
E derramam o perfume como lava
E se quiséssemos queimar animais de grande porte
Eles não regressariam. Mas a morte
Das plantas é a sua infância
Nova. Os caules levantam-se
Cheios de crias recentes
Também os corações dos homens ardem
Bebem vinho, leite e água e não apagam
O amor
A estrela nasce da raiz carbonizada
Do caule queimado
Da roda dos bois afogueados
Quando em chamas com cornos espigados
Passam entre medas que alumiam o caminho para casa.
O fogo é provisão e possessão
O degrau na vida — ao meio —
A bússola que arde. E há constelações na mão
Que leva o gado.
Largo é o aberto abandonado
E o vazio é pata que sustenta
De leveza o ramo. O pássaro amanhece
E o seu bico não fere o seu canto
Como doem as árvores
Quando vem a Primavera
E os amigos que ainda estão de pé.
Como as crias no colo dobrasse as patas
E nas pequenas hastes trespassasse
O que separa
E bebesse do chão aberto pelos cascos
Para que visses
Tão sinuosos como o interior dos búzios
E o dispersar assustado dos cardumes
Os olhos onde já não estão
Nem eles próprios nem outros
A florir
Se fosses pássaro baterias as asas para destruir a armadilha
Se fosses insecto deixarias círculos apenas ao redor da luz
Se fosses abelha farias zumbir a revolta
Mas és voo pela sombra
Se fosses formiga carregarias a ordem, armazenarias a fadiga
Se fosses flor polinizarias a terra
Serias coroa incorruptível
Se fosses flor através das estações
Ando um pouco acima do chão
Nesse lugar onde costumam ser atingidos
Os pássaros
Um pouco acima dos pássaros
No lugar onde costumam inclinar-se
Para o voo
Tenho medo do peso morto
Porque é um ninho desfeito
Estou ligeiramente acima do que morre
Nessa encosta onde a palavra é como pão
Um pouco na palma da mão que divide
E não separo como o silêncio em meio do que escrevo
Ando ligeiro acima do que digo
E verto o sangue para dentro das palavras
Ando um pouco acima da transfusão do poema
Ando humildemente nos arredores do verbo
Passageiro num degrau invisível sobre a terra
Nesse lugar das árvores com fruto e das árvores
No meio dos incêndios
Estou um pouco no interior do que arde
Apagando-me devagar e tendo sede
Porque ando acima da força a saciar quem vive
E esmago o coração para o que desce sobre mim
E bebe
Encosto-me à morte sem amparo ou sombra
Como o grão
Abeiro-me da flor que virá e venho
À superfície do teu sonho
Como se acordasse a mão que semeia
No coração lavrado de quem faz a ceifa
Rebento no interior da morte como o trigo
Rebento no interior do trigo
E de qualquer planta que se assemelhe a ti
Voz no vento passando entre poeira
Edifício
Árvore noutro poema
Fico à sombra da vide e do esteio no Outono
E enxerto a luz
Em tudo o que nomeio
Houvesse um sinal a conduzir-nos
E unicamente ao movimento de crescer nos guiasse. Termos das árvores
A incomparável paciência de procurar o alto
A verde bondade de permanecer
E orientar os pássaros
Daniel Faria
Explicação das árvores e de outros animais in Poesia, ed. Quasi
20.03.13
Самый интересный поэт из тех, в творчестве которых проросли семена поэтики Луизы Жорж, но чрезвычайно отличный от неё всем строем своего поэтического мироощущения – Даниэл Фариа (Daniel Augusto da Cunha Faria, 1971-1999). Этот поэт посещал курс теологии в католическом португальском университете в г. Порту, в 1996 г. стал лиценциатом, обучался на филологическом факультете университета в Порту (1994-1998). Решил выбрать для себя монашество и в 1999 г. стал послушником в монастыре Синжеверда, где и скончался скоропостижно в том же году. При жизни издал 5 книг поэзии, и две вышли после его смерти, как и том, включивший в себя всю поэзию Фариа.
Его называют одним из самых значительных португальских поэтов ХХ века. Португальские критики удивляются зрелости работ этого поэта, ушедшего из жизни в 28 лет. Интересную характеристику дала поэтике Фариа в своей статье Роза Мария Мартелу, она считает, что Фариа проходит по касательной через поэзию португальского модернизма, он берёт у неё форму, ибо мистические ощущения бесформенны и нуждаются в языке, каким их можно было бы описать; и эта причастность через форму к модернизму придаёт бодлерианское очарование мистичной поэзии, которую по смыслу она уподобляет книгам Сведенберга.
София де Мелу Брейнер Андрезен сказала о его стихах: «Они приближают тайну и заставляют её петь вокруг нас». Однажды Даниэла попросили описать свой «автопортрет», и он сказал: «Лицо, которое должно прийти».
По крайней мере две книги Фариа несут на себе отпечаток мыслей Луизы Жорж: это «Люди как места, плохо расположенные»*(опубликована в 1998 г.) и «Жидкости»** (опубликована после смерти поэта в 2000 г.).
«Магнолия» Луизы вдохновила Фариа на ответные стихи –диалог с Луизой. Он вырастил в стихах свою магнолию, отличную от «произносимой магнолии» Луизы, его магнолия – воплощённый глагол, мы питаем её собственной кровью, её цветок – то, что «никогда не смогу познать, ни, особенно, чем больше его люблю, // Его сорвать» - его магнолия – сам Всевышний.
Первые стихи Даниэла появились в начале 90-ых годов ХХ столетия. Книга «Объяснение Деревьев и других Животных» (1998 г.), фрагменты из которой приводятся в этой публикации - одна из первых книг, но уже в ней мы видим почерк зрелого мастера. До этого были книги, подписанные псевдонимами, после «Объяснений» была одна прижизненная книга стихов и вторая «Жидкости», изданная уже после его смерти. Смерть не позволила поэту выявить до конца своё большое дарование, но и то, что осталось – значительный вклад в копилку современной португальской поэзии.
В стихах Фариа всегда присутствует незримый Бог, для них характерны постоянные интертекстуальные связи с Библией – всё это придаёт символическую глубину, постоянно просвечивающую в его текстах. Читая его стихи, вспоминаешь мысль Хайдеггера: «Язык есть дом бытия... В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты — обитатели этого жилища». В его работах виден поиск особой сакральной прозрачности. Бог в стихах Фариа, Бог потерянный и вновь обретённый выступает под разными именами-символами. Как уже говорилось, в одном из его стихов это имя - магнолия. Поэтическая речь, в представлении Фариа, стирает границы меж звучанием слов и их природой, какой её видит чистый непосредственный взгляд. Подобно гетерониму Пессоа Альберту Каэйру, Даниэл – это поэт-дитя, стремящийся остановить вещи и увидеть их такими, какие они есть на самом деле. Если София де Мелу называет вещи, чтобы они родились к жизни, то Фариа объясняет мир средствами поэзии. Несмотря на то, что поэзия Фариа несёт в себе религиозную память и традиции, с неё тесно сплетена очарованность миром: вещами и местами, словами, с помощью которых мы называем-творим эти вещи и места. В поэтике Фариа соединились обаяние ребёнка и глубина исследователя, это придаёт особую окраску речи поэта, его язык всегда сам превращается в то место, в ту «вещь», которую он собирается «объяснить». Как и у Софии де Мелу Брейнер, Вселенная поэта Даниэла Фариа оживляется силой его поэтической речи, вызывается им к жизни, - и этот процесс перехлёстывает за границы официальной религии. Это подлинное поэтическое творчество.
Излюбленный приём Фариа – монолог, но порой он прибегает и к диалогу между «я» и неким «ты», которое множит свои облики, может быть Богом, а может – просто близким человеком. Поиски «молчаливого смысла мира» или мира, в котором могло бы царить молчание, превращение глагола в предмет и обратное превращение, дом как «отсутствующе-присутствующее место», жертвенность и интуитивное ощущение своей силы и власти – предчувствие, тщательное построение текстов с помощью образов и метафор, тонкой игры смыслами слов, власть риторических фигур, всё это – поэзия, что вносит свет и вдохновение в жизнь.
Известно, что пророк Даниил имел провидческие сны и великолепно их истолковывал. Так, он истолковал сон Навуходоносора о высоком дереве с небесными птицами на его ветвях и большими зверями в его тени. Литературный критик Луиш Адриану Карлуш выдвинул предположение, что именно истолкование этого сна в книге Даниила –пророка легло в основу книги Даниэла-поэта: «Истолкование Деревьев и Других Животных», увидевшей свет в 1998 г. – за год до смерти поэта. Эта книга, действительно, вся пронизана мотивом объяснений. Деревья, животные, камень, огонь, дома, ночь, свет, человек, поэт или что-то совсем необъяснимое – всё это становится материей для странных парадоксальных объяснений поэта, которые в каждый момент своего возникновения сопротивляются логическому определению и обыденному слову, представляя себя читателю в виде аллегорий, неопределённостей, составляющих зыбкое единство. Как и пророк, поэт истолковывает загадки с помощью других загадок-образов, но его загадки строятся из воздушных слов, не имеющих мрачного веса тех, других слов – из снов (Л.А.Карлуш), они учат читателя видеть поверх образов поэта другие образы. Вот почему Даниэл пишет о себе, что живёт между небом и землёй, там, где место для птиц: «Хожу немного над землёй // В том месте где обычно птицы // Летают // Хожу немного выше птиц // В том месте где они склоняются к земле // Готовые к полёту.». Чёткий ритм поэтической речи, чистота и возвышенность слова – всё это соответствует речи о земле, о том на ней, что несказанно: «Есть примета того что ведут нас // Побуждая единственно к росту. Манера деревьев // Несравненно терпение в этом стремлении их к высоте». В этих стихах Даннэл продолжает мысль своего любимого поэта – Райнера Мария Рильке, по словам которого, только песни о земле освящены и подобны богослужениям.
Поэтика Фариа, имеющая связи с греко-латинской культурой, в отличие от, например, поэтики Софии Брейнер или Луизы Нету Жорж, интимно касается библейских текстов. Образ лестницы Иакова (лестницы из сна Иакова, соединяющей Небо и землю) превращается в стихах в дерево Даниэла, а ангелы Иакова в птиц Даниэла. В одном из стихов этой книги Даниэл говорит: «Я должен быть последней ступенью на лестнице Иакова». Обращается Даниэл к образу лестницы и в других своих книгах, но она превращается в лестницу сердца поэта, ведущую его дух ввысь. Мистические образы и сам словарь поэтики Фариа роднят его с христианским мистиком, писателем и поэтом Святым Иоанном Креста (1542-1591), с Иоганном Фридрихом Гёльдерлином (1770-1843), с Райнером Рильке, с португальцами Пашкоайшем, Режиу, Эужениу де Андраде, Эрберту Элдером, Руем Белу.
Многое взял Даниэл у Новалиса, который писал о глубоких тайнах жидкостей, этого элемента любви и единения, по словам которого воды – это влажное пламя. Последняя книга Даниэла «Жидкости» - о тех водах, которые очищают, их тайны струятся из слов поэта. Слёзы, а они тоже – воды, помогают видеть всё в истинном свете.
Мистицизм многие считают источником поэзии, однако редко размышления мистиков, ложась в стихи, становятся настоящей поэзией. Даниэлу Фариа это удалось. Он сумел претворить свой духовный опыт в эстетику возвышенного поэтического сознания и слова. Его поэтика – поэтика созерцания и размышления. По словам Рамона Мария дель Валье-Инклана созерцание и размышление – чудесная лампада, которая зажигается для освещения невидимого. Португальские критики сравнивают тональность стиха Фария с литературной традицией, представленной фигурами Уильяма Вордсворта, Энтони Хопкинса, Уильяма Батлера Йейтса, Томаса Элиота, а в Португалии её представляют Жорж де Сена, Фернанду Гимарайш, Фернанду Эшеваррия и Руй Белу. Поэтика Фариа – лиризм, порой философский, окрашенный эпичностью, спокойной раздумчивостью, нацеленной на «объяснение» глубинных сущностей нашего существования, это внутренняя драма духа, который ищет решения возникающих у него вопросов в слиянии мыслей и образов, мышления и чувства. По словам Даниэла «мысли – странники, их останавливают (или берут в плен) слова».
Последняя прижизненная книга Даниэла - «Люди как места, плохо расположенные» (не правда ли, какие необычные названия у книг Даниэла?!). В ней он отождествляет людей с мышлением, захваченным в плен ритмом речи, риторическими фигурами духа, который постоянно развивается, поэтому место человека – не что иное, как творческая возможность изменять своё место. Метафора «места» - одна из главных в иносказательном языке поэтики Фариа.
Объяснение Деревьев и других Животных
После летних пожаров дожди
Заставляют растения всплыть на поверхность
Вулканической вспышкой
Зелёное пламя
Моментально спускаются кратеры
Полные соком
Разливая свои ароматы как лаву
Если б звери погибли в огне никогда не суметь
Возвратиться им так. Но для трав и кустарников смерть
Это молодость их, это новый рассвет
И начало. Поднимаются стебли
Полны новорожденных нежных.
Точно так же людские сердца пламенеют
Пьют вино молоко родниковую воду и не угасает
В них любовь
Звезда родится из корней сожжённых
Стволов на склонах
Из множества быков воспламенённых
Когда в рогатых пламенных коронах
Проходят меж стогов пылающих к домам.
Огонь – пророчество безумие и рост
Мост к жизни и ступень её – посередине –
Ориентир. А на ладони есть скопленья звёзд
Что направляют скот на перегонах.
Простор – пробоина покинутая всеми
И пустота как лапа ветви защищает
От легкости. Вот пробудилась птица
И клюв её не ранит нежность песни
Какую боль несут деревья
Когда приходит к нам Весна
И те друзья, что на ногах ещё.
Как сосунки что на коленях поджимали лапки
Потом на стеблях ножках проходили сквозь
Все то что разделяет
И пили из земли открытой их головками тугими.
Чтобы видел ты
Извилистые точно внутренность ракушек
Рассеиванье рыбьих робких косяков
Глаза на месте том где нет уже
Ни их самих и ни других
Цветущих
Будь птичкой бил бы ты крылом и разрывал силки
Будь мотыльком ты оставлял бы круги вокруг фонарей
Будь ты пчёлой жужжал от возмущенья
Но ты полёт среди теней
Будь муравьём ты нёс бы грузы и складывал бы их усталый
Будь ты цветком ты опылял бы землю
И был бы ты нетленною короной
Будь ты цветком идущим сквозь весну, сквозь лето, осень, зиму
***
Хожу немного над землёй
В том месте где обычно птицы
Летают
Хожу немного выше птиц
В том месте где они склоняются к земле
Готовые к полёту.
Мне тяжесть мёртвая страшна -
Гнездо что разорили
Воздушно нахожусь над тем что смертно
На склоне где слова подобны хлебу
На преломляющей его ладони
И не делю как тишина написанного мной
Иду легко над тем что говорю
Кровь проливая внутрь слов произнесённых
Иду немного выше льющейся поэмы
Иду смиренно я в окрестностях глагола
Я - преходящий - на ступени незримой над землёй
В том месте где деревья полнятся плодами
И где другие схвачены пожаром
Внутри горящих нахожусь какой-то частью
И гасну постепенно но ещё я жажду
Ведь я иду над силой утоления желания живущих
И сдавливаю сердце для того, что опускается передо мною
И пьёт
***
Прислоняюсь к смерти без защиты, без тени
Как зерно
Приближаюсь к цветку что придёт, прихожу
Поверхностью сна твоего к рубежу
Так как будто рука ожила засевая
Сердце вспаханное пришедшим для жатвы
Я трескаюсь внутри смерти словно зерно
Я трескаюсь внутри зерна
И любого растения похожего на тебя
***
Голос ветра летящего пыль развевая
Дом ли
Дерево в той или этой поэме
Я – в тени виноградной лозы там где Осени бухта кривая
Прививаю я свет
Ко всему что в стихах называю.
***
Есть примета того что ведут нас
Побуждая единственно к росту. Манера деревьев
Несравненно терпение в этом стремлении их к высоте
Доброта их незрелая так пребывать продолжаться
И пернатым служить маяками
Заключая этот разговор о современной португальской поэзии, мне хочется не согласиться с определением Португалии в стихах прекрасного португальского поэта Мануэла Алегре: «Страна, где много моря // и мало путешествий» (из кн. «Двенадцать кораблей, 2007 г.). Жива ещё душа отважных португальских навигаторов, каждый год она отправляется в плавание по славному непредсказуемому океану поэтической речи Португалии.
* Название одной из книг Луизы «Os s;tios sitiados» (1973): «s;tio» - место, местность, а «sitiado» - расположенный; эта игра слов несомненно оказала своё влияние на Фариа при создании им этой книги.
** Жидкости, «водные полости-пространства» человеческого тела, где плавают органы, железы с их секретами – постоянно присутствуют в словаре книги Луизы Нету Жорж «Неподвижная земля». Скорее всего, это подсказало Даниэлу Фариа, очень ценившего поэзию Луизы, идею его последней замечательной книги.
I («Путешественницы»)
Домá – дочери ночи
Утром они просто домаЛуиза Нету Жорж (Luiza Neto Jorge, 1939 -1989) - пожалуй, самый оригинальный португальский автор второй половины ХХ века, в творчестве которой мы видим продолжение и своеобразное развитие традиций португальской поэзии и зачатки многого, что бросило в почву португальской поэзии свои семена, взошедшие в конце ХХ столетия и в ХХI веке. По мнению некоторых критиков её творчество можно отнести к пост-модернизму.
В юности она посещала курс романской филологии лиссабонского университета, где создала университетский театр. Не закончив курса, уехала в Париж и жила там 8 лет. Оставила значительное наследие в качестве переводчика поэтов, более французских классиков, но не только (Верлен, Аполлинер, Гёте, Гарсия Лорка, Ионеско и др), в качестве сценариста, работавшего для театра и кино.
Луиза по праву считается наиболее важным поэтом среди авторов движения Поэзия 61, была теоретиком этого движения, создав экспериментальную поэтику, близкую к сюрреализму. При её жизни вышли 6 книг её поэзии, седьмая была опубликована после смерти Луизы, в тот же год. Большая часть поэтических произведений Луизы переведена на многие языки.
Яркие оригинальные стихи, в которых корпус поэтического языка переплетается с телом лирической героини стихов – это одна из характерных черт резкой, порой даже жёсткой, настолько же драматической, насколько интеллектуальной поэтики Луизы Нету Жорж.
Уже первая книга Луизы «Ночь позвоночная» стала началом поэтики революционной, в которой слова перестали быть средствами коммуникации и превратились в оружие, смело завоёвывающее сердца читателей. Эта поэтика – поле боя, на котором действуют различные силы, среди них тяга к свободе и эротизм играют главные роли. Само название книги говорит о том, что автор её сближает отдалённые друг от друга, логически несовместимые реальности.
В жестокие и страшные для португальцев, и особенно для женщин, шестидесятые годы ХХ столетия стихи Луизы были «местом мятежа», редутом, где восставшее тело настаивает на свободном выражении своих желаний. Это поэзия эротическая, непокорная, в которой открытое выражение сексуальности тесно связано с борьбой за права женщин, за их освобождение. Недаром уже после появления первой книги Луизы она не раз подвергалась осуждению со стороны «Нового государства» - политического режима, установившегося в Португалии вследствие военного переворота 1926 года. Мятеж Луизы соединён неразрывно с с повышенным вниманием к обнажённому телу. Нагота ассоциируется с освобождением и с поиском продолжения себя путём выхода из одиночества (на которое каждый обречён) и соединения с Другим. Как писал в 1987 году Антониу Рамуш Роза: «поэзия Луизы Нету вооружена: эротический пульс объединяется в ней с мятежом против социального давления».
Книга поэта «Неподвижная земля» наполнена образами режущих предметов; в стихах этой книги эротизм, секс тоже связаны с агрессией, насилием, как по отношению к любовнику, так и к самому себе. В сексуальном акте женский элемент чаще выступает в роли жертвы.
Поэтический язык Луизы с его «спазмами привычного смысла» (А. К. де Резенде Шиара), т.е. смещениями, перемещениями смыслов, искусственным созданием брешей в понимании, которые предлагается заполнить самому читателю португальские критики сравнивают с превращением родного языка в иностранный – непривычный и странный. Её поэтические находки могут шокировать: «красота может быть определена (объяснена) как ботинок на траве»; читателю стихов Луизы трудно перевести её непривычные образы на привычный язык обыденного человеческого мышления.
Во времена диктатуры эпопея Камоэнса перестала быть только литературным шедевром, но использовалась правительством для агрессивной пропаганды политики колониальных войн. Книга Луизы «Девятнадцать «Recantos» * (название отсылает читателя к десяти песням «Лузиад» Камоэнса) – протест против такой пропаганды. В книге присутствуют интертекстуальные связи не только с «Лузиадами», но и с «Посланием» Пессоа, явившимся откликом на эпопею португальского гения. В эпическом пространстве текста Камоэнса, где говорится о родине, отце, о давних временах появляется другой текст – о земле, о матери, о женщине – и в нём звучит иной, несходный голос. Поэтические приёмы Луизы, осовременивающие гениальные произведения предшественников, позволяют ей подчёркнуть конфликт между субъектом и социальными институциями.
Ещё одна яркая черта поэтики Луизы, которая роднит её с предтечей модернизма – поэтом Сезариу Верде, - это тесная связь с визуальными искусствами: с живописью, кино, театром, архитектурой и скульптурой. Образы Луизы склонны к совмещению противоположных реальностей, что порой придаёт стихам бредовый, фантастический и даже демонический колорит.
Внимание к ритмам, их чередование, их своеобразие, внимание к звуку, постоянные аллитерации в её стихах – всё это говорит о большой роли музыки в поэтике Луизы. Эти особенности поэтического языка Луизы ярко проявились в её книге «Неподвижная земля» (1964 г.). Один из стихотворных циклов этой книги называется «Дом;». Португальские критики (Мария Жуау Камейра) называют этот цикл настоящей сюрреалистической архитектурой, если понимать архитектуру как технику организации творческих пространств в соответствии с различными видами человеческой деятельности. Стихотворения этого цикла дают читателю настоящую галерею разнообразного поведения или разнообразных типов португальских женщин, каждая из этих женщин отождествляется с каким-то домом. Среди них дома-странницы, дом-девственница, дом-проститутка, дом – мятежница, дом-проклятая и т.д. В стихотворении – послесловии к циклу автор предлагает отменить дом, ставший ненужным живущим в нём. Женщина, стремящаяся к свободе, предпочитает дому улицу. В этом цикле Луиза смело осуждает летаргию и конформизм, охватившие страну при режиме диктатуры, фарисейство, разъедающее её, как коррозия – железо; яркий пример этому - стихотворения «Мятежная», «Покорная судьбе». В первом стихотворении цикла дома-женщины пытаются говорить:
Пытаются говорить с нами
в безмолвии
голосом черепиц наклонных
В стихе-послесловии к циклу язык, насыщенный, как обычно, эллипсами, аллитерациями, игрой паронимами претерпевает метрические разрывы, доходящие до фрагментации слов – намеренного уродования речи – по аналогии с тем, что происходит с телом и душой лирических героинь. Говоря об улице, которую автор призывает предпочесть дому, она даже визуально строит стихотворение так, чтобы оно походило на улицу:
Улица
угроза
раз - ли -
вал-ась
наклон
на вы
– ворот
в стихи - ю
суици-
-да
Как пишет о поэзии Луизы Жоакин Мануэл Магаляйш: «очень редко оргастическая окрашенность речи в португальской поэзии сопровождается одновременно нежностью и бунтом, безднами и восторженными вспышками наслаждения».
Любой анализ стихов Луизы сталкивается с риском отклонения в своём толковании её стихов от смысла, заложенного в них автором. Её эротизм всегда облачён в образы, сквозь которые он лишь просвечивает. Одно из лучших и наиболее известных эротических стихотворений Луизы – «Барельеф». В нём говорится об эллиптичности в любви, создающей новую жизнь, а затем уступающей место смерти, когда лирические герои - «ты» и «я» станут барельефом на пьедестале статуй. Но главная мысль этого стиха, скорее представляющего собой набросок, состоящий из символов, имеет социальную окраску: его лирические герои относятся к категории обычных людей, не богатых, не знатных, не известных:
Ты и я
барельеф (фриз украшает низ)
нас выставляют напоказ трогают продают
используют богачи
и мёртвые уже наводнившие
пьедестал статуй
Стихотворение построено на игре смыслами: барельеф по-португальски - baixo-relevo; baixo – низкий, relevar – быть важным, иметь значение, поэтому baixo-relevo имеет двоякий смысл:
1 - скульптурное изображение, выступающее над поверхностью;
2 –кто-то (или что-то) не являющийся важным, обычный, не выделяющийся.
Во многих стихах книги «Неподвижная земля» эротизм приобретает драматическую форму, выступает в виде непрямого заявления, намёка на приниженное положение женщины в современном ей обществе – тени мужчины, рабыни желаний мужа.
Первое издание книги «Неподвижная земля» имело эпиграфом слова Галилея «А всё-таки она вертится». Этот эпиграф был убран затем цензорами «Нового государства». По словам Фернанду Кабрал Мартинша, который в 1993 году (после смерти Луизы) подготовил издание всех стихов Луизы Нету Жорж, она считала: недостаточно сказать словами, что земля вертится, надо заставить её вертеться. В стихах этой книги Луиза восполняет ограниченность возможностей нашей речи тем, что заставляет всё тело участвовать в стихосложении. Глаза, рот, язык – почти все органы человеческого тела становятся лирическими героями её стихов. Рот – в его двойном употреблении – участие в пищеварении и органа речи - (и язык с его функцией артикуляции) получает у Луизы название органа, извергающего лаву, носителя мощи оплодотворения наравне с дождём, кровью, спермой и слюной, проводника глагола.
Намеренное деформирование как реальности, так и языка. противоречивое сочетание образов, постоянная игра смыслами, паронимами, парафраз, ирония и даже сарказм, характерные для сюрреализма, – всё это доказывает, что поэтика Луизы так же неподвижна, как и Земля: как Земля кажется неподвижной, потому что мы находимся на ней и вместе с ней вращаемся по её орбите, так и поэзия Луизы втягивает нас в свою орбиту и уносит за горизонт.
Поэтика Луизы Нету Жорж учит видеть красоту мельчайшего, случайного, фрагментарного, это ярко проявилось в её известном стихотворении «Магнолия»:
Магнолия,
звук, раскрывающийся в ней
будучи произносимым,
восторженный аромат
потерянный во время потрясения,
мельчайшее восхитительное существо
обрывающее лепестки молний
надо мной.
Эта идея Луизы Жорж о важности мельчайших вещей и событий, о внимании поэзии к тому, что обычно упускается из виду в обыденной жизни, проросла в произведениях молодых португальских поэтов, таких, как: Паулу Жозе Миранда (род. в 1965 г.), Жорж Гомес Миранда (род в 1965 г.), Жуао Луиш Баррету Гимарайш (род в 1967 г.), чьи книги стихов выходили в самом конце ХХ столетия. Безусловно, под влиянием Луизы Нету Жорж сформировались эксперименты с поэтическим языком Гимарайша, оригинальная манера Паулу Пайша (род в 1950г.).
Лузитания
Те кто к морю идут и с тихим всплеском
На баркасе чёрном взрезают воду
Точно острый нож с рукоятью чёрной
Живы скудным хлебом и лунным блеском.
Моряк без Моря
У моряка вдали был спокойный берег
Тихий пляж где вольно душе и думам,
Но проходит сумраком он угрюмым
Городских безжалостных мёртвых улиц
Все города застывшие у пирса корабли
Гружённые собаками что воют на луну
Гномами и трупами похожими на кули.
Он идёт качаясь будто на шхуне
На углы домов наталкиваясь плечами
Нет ни чаек ни волн взвивающихся бичами
Лишь тени плывут вослед как рыбы в лагуне
В мыслях его в их запутанной сети
Бьются медузы скользкой холодной массой
Падает ночь под ветром при лунном свете
И он восходит по спрятанным ступеням
И он проходит по улицам безымянным
Ведомый среди потёмок собственным мраком
Глядя на мир стеклянными зрачками
Идёт а дома непрерывные тёмные глыбы
Сжимают тени его, как чёрные спруты
Чаруют его фонари летучие рыбы
Ярки и острогруды.
Потому что его корабль растерял все снасти
Потому что высохло море водой в пруду
Потому что судьба погасила его звезду
В небе трефовой масти
Потому что потеряна цель и нет пути
И победы проданной вновь не обрести
Опустились руки от чёрной беды-напасти
И напрасно он поднимается всё печальней
Чистый луч рассвета разыскивая на небе
Призывая ветер свежий ветер причальный
Нет не смоет с лица отвращения пена моря
Это чувство впечатано там навечно
И напрасно он призывает ветер
Что бежит по пляжам влагой дразня беспечной
Он умрёт без моря и без кораблей
Без их парусов пены морской белей
Умрёт меж серых стен лазарета
Где останки истерзанных тел
Плавают в сумерках медлящего рассвета.
*
И к Северу, и к Югу
И к Западу Востоку
Трясут упругой гривой поводят влажным оком
Летят четыре ветра четыре скакуна
Дух Моря вопрошает:
«Скажите, что с ним сталось
С тем для кого хранил я
Под пенистой волною
Владенье непорочным
С зелёной глубиною?»
Не будет спать он под песчаным одеялом
Средь раковин с узорчатым кораллом
Он будет гнить в земле и ярким днём
И к Северу и к Югу
И к Западу Востоку
Четыре скакуна чьё зорко око
Прозрачные ветра пронзая окоём
Не вспомянут о нём.
Затем что с вечным он утратил связь
Себя отрезал от глубин бездонных
Во власти времени бестрепетно дробясь
На улицах безжалостных и сонных
Lusitânia
Os que avançam de frente para o mar
E nele enterram como uma aguda faca
A proa negra dos seus barcos
Vivem de pouco pão e de luar.
MARINHEIRO SEM MAR
Longe o marinheiro tem
Uma serena praia de mãos puras
Mas perdido caminha nas obscuras
Ruas da cidade sem piedade
Todas as cidades são navios
Carregados de cães uivando à lua
Carregados de anões e mortos frios
E ele vai balouçando como um mastro
Aos seus ombros apoiam-se as esquinas
Vai sem aves nem ondas repentinas
Somente sombras nadam no seu rastro.
Nas confusas redes do seu pensamento
Prendem-se obscuras medusas
Morta cai a noite com o vento
E sobe por escadas escondidas
E vira por ruas sem nome
Pela própria escuridão conduzido
Com pupilas transparentes e de vidro
Vai nos contínuos corredores
Onde os polvos da sombra o estrangulam
E as luzes como peixes voadores
O alucinam.
Porque ele tem um navio mas sem mastros
Porque o mar secou
Porque o destino apagou
O seu nome dos astros
Porque o seu caminho foi perdido
O seu triunfo vendido
E ele tem as mãos pesadas de desastres
E é em vão que ele se ergue entre os sinais
Buscando a luz da madrugada pura
Chamando pelo vento que há nos cais
Nenhum mar lavará o nojo do seu rosto
As imagens são eternas e precisas
Em vão chamará pelo vento
Que a direito corre pelas praias lisas
Ele morrerá sem mar e sem navios
Sem rumo distante e sem mastros esguios
Morrerá entre paredes cinzentas
Pedaços de braços e restos de cabeças
Boiarão na penumbra das madrugadas lentas
*
E ao Norte e ao Sul
E ao Leste e ao Poente
Os quatro cavalos do vento
Sacodem as suas crinas
E o espírito do mar pergunta:
“Que é feito daquele
Para quem eu guardava um reino puro
De espaço e de vazio
De ondas brancas e fundas
E de verde frio?”
Ele não dormirá na areia lisa
Entre medusas, conchas e corais
Ele dormirá na podridão
E ao Norte e ao Sul
E ao Leste e ao Poente
Os quatro cavalos do vento
Exactos e transparentes
O esquecerão
Porque ele se perdeu do que era eterno
E separou o seu corpo da unidade
E se entregou ao tempo dividido
Das ruas sem piedade.
Нет величавей португальской речи,
Есть звуки в ней – брильянтам чистым впору.
Коль тьма грязнит закат, перечь ли – не перечь ей,
То золото небес уже не «óйру» - «óуру»*.
Стемнело? Да, но мачт высоким слогом
Окрепнет голос наш, летящий в окоём.
И ночь встаёт для нас блистающим чертогом,
Уже не «нóут» – «нойт»** её зовём.
_____________________________
* в португальском языке существует две формы слова «золото»: ouro - «óуру» и oiro - «óйру» , форма «oiro» по своему происхождению - более новая, но сейчас она практически не применяется ни в разговорной речи, ни при письме;
**у слова «ночь» есть формы noite - «нойт» и noute - «нóут», но сейчас применяется только форма более поздняя по своему происхождению – «noite».
Fernando Pessoa
A nossa magna lingua portugueza…
A nossa magna lingua portugueza
De nobres sons é um thesouro.
Seccou o poente, murcha a luz represa.
Já o horizonte não é oiro: é ouro.
Negrou? Mas das altas syllabas os mastros
Contra o ceu vistos nossa voz affoite.
O claustro negro ceu alva azul de astros,
Já não é noute: é noite.
Слова – вы Вселенную заново лепите,
Все смыслы сокрыты в поэтовом лепете.
Страна из легенды, страна – каравелла…
Что там занялось, заплескалось, запело,
Что там заблистало, когда их не стало –
Сезариу Верде, Антеру Кентала?
Их судьбы, как звёзды, возносит кривая,
Их ритмы с дыханьем Вселенной сливая.
Не русский, но близкий, но ближний – ближайший,
Как «айш» португальское к русскому «айший»…
Да, звуки извечно сшивают наречья,
Наречие звёзд и твоё, человечье…
И вот - над Вселенной раскинулась жарко
Созвездьем стихов Триумфальная Арка.
Что чище рассвета? Что выше, чем Анды?
Поэмы Фернанду, поэмы Фернанду…
Немыслимо воздух спрессован
Под Аркой Фернанду Пессоа…..
Какой непокой ты бессонный подаришь
Бинарному миру, Бернарду Суареш!
По улицам Лисса и Бона пройдя
Не Грином ли? пишешь пейзажи дождя…
Вращается жизнь в заколдованном круге –
Карнейру – Каэйру, как память о друге…
Был День Триумфальный: как новую эру,
Открыл это имя – Альберту Каэйру.
У тихой реки, в зеленеющих травах
Лелеял он мысли – овечек кудрявых.
Поил он овечек, искал он истоки
В прозрачности ясной, всегда одинокой.
Потом изменил своему же обету
Влюблённый пастух, белокурый Алберту…
И – Άлвару – гибкому явору - у тракта средь рытвин – колдобин,
И бредящих странному говору – их жутким виденьям подобен…
Ты камнем в пустошь не канешь –
С горы сорвёшься лавиной.
Неистовый Алвару Кампуш –
Открытый, циничный, невинный.
Любой барьер с разбега, удаль – шутовство:
Alter-ego - Самогó…
Назвался он Рейшем…
Ах, в имени этом блистает корона…
И был он мудрейшим,
Латыни знаток, эллинист и приверженец трона.
И стройностью формы подобен гепарду
Твой слог утончённый, бессмертный Рикарду.
Год смерти Рикарду? Не верьте, не верьте!
Он не был рождён – не подвластен и смерти.
И где-то струятся, как тёмные воды,
Всё новые, новые, новые оды…
Что за берег, о коем волны
Начинают плавную речь?
Он судам не всплывает встречь
Но знаком он стихии вольной.
Будто пляж, и волны остуда
Набегает, чтоб снова стечь -
Этот звук приходит откуда?
Остров есть в лазурном просторе:
Слышат звук прибоя суда,
А земли вокруг – ни следа.
Разве парусник белопёрый
Проторит к этой суше трассы,
Если пусто: одна вода,
Лишь колышет море саргассы.
Но найди в пространстве провалы,
Что к иным выводят пределам,
Что там, в воздухе отверделом,
Миражом встаёт небывало?
Там, счастливых краёв посланник,
Виден остров в тумане белом,
Где хранимый своим уделом
Ожидает король-изгнанник.
Fernando Pessoa
“Mensagem”
III OS TEMPOS
Calma
Que costa é que as ondas contam
E se não pode encontrar
Por mais naus que haja no mar?
O que é que as ondas encontram
E nunca se vê surgindo?
Este som de o mar praiar
Onde é que está existindo?
Ilha próxima e remota,
Que nos ouvidos persiste,
Para a vista não existe.
Que nau, que armada, que frota
Pode encontrar o caminho
Ά praia onde o mar insiste,
Se à vista o mar é sozinho?
Haverá rasgões no espaço
Que dêem para outro lado,
E que, um deles encontrado,
Aqui, onde há só sargaço,
Surja uma ilha velada,
O país afortunado
Que guarda o Rei desterrado
Em sua vida encantada?
Какой король, законов свод
Определить тебя возьмётся –
О, тусклый блеск земли и вод,
Что Португалией зовётся?
Блуждающий огонь болот.
Никто из нас не даст ответа:
Что ищет, чем душа согрета.
Добро и зло? Всё – ночь без света.
(Кто плачет там, где луч угас?)
Всё смутно, точно сквозь экран,
Всё в клочьях, словно в ураган,
Вся Португалия – туман*….
И значит, бьёт наш Час!
* В мифе о короле Себастьяне говорится, что он вернётся в Португалию в туманный день.
Fernando Pessoa
“Mensagem”
III. OS TEMPOS
Quinto:
Nevoeiro
Nem rei nem lei, nem paz nem guerra,
Define com perfil e ser
Este fulgor baço da terra
Que é Portugal a entristecer –
Brilho sem luz e sem arder,
Como o que o fogo-fátuo encerra.
Ninguém sabe que coisa quere.
Ninguém conhece que alma tem,
Nem o que é mal nem o que é bem.
(Que ância distante perto chora?)
Tudo é incerto e derradeiro.
Tudo é disperso, nada é inteiro.
Ó Portugal, hoje és nevoeiro...
É a Hora!
��
Жить радостно мы можем, дам я слово,
Хотя взыскательный заметит взгляд:
Не свяжет наших рук закон суровый,
Не освятит обряд.
Могу смотреть на плечи я, на руки,
Белейшие, берущие в полон,
И очи целовать своей подруге,
Оливкам тёмным в тон.
Коль захочу, могу ощупать утром,
Хоть на тебе, пусть робок я в душе,
Сорочки шёлк, британской, с перламутром,
С отделкой из крошé.
И чувствовать тебя воспламенённой,
И близкой, и готовой изнемочь,
Румяной, точно крошка Сандрильона,
Когда спустилась ночь.
Я даже смог бы пышные пирушки
С тобою сочинять на зависть всем;
Украсить пудинг, сделав завитушки,
И сбить молочный крем.
Могу я дать тебе, что сам имею:
И жизнь свою, и пыл, и коньяки,
Петь гимны о любви, дарить камеи,
Из саржи башмаки.
И с видом короля могу открыто
Дарить тебе билеты без числа,
Той лотереи славной, знаменитой -
Испанской, что прошла.
Ну, вот, ты видишь, мы могли бы вместе
Безбедно жить в районе щегольском,
Есть ветчину, пирог, сосиски в тесте,
Смеясь над бедняком.
Вот так устроили б мы судьбы наши,
И на закате каждый был бы рад,
Что пьём мы из одной китайской чаши
Горячий
шоколад.
И даже ночью льнущие друг к дружке,
Закрыв глаза под мерный шум листвы,
Могли бы на одной лежать подушке,
Две наших головы.
Могу с тобою в узах Купидона
Прожить, не уставая от услуг,
Но судьбы наши слить навек законно
Я не смогу, мой друг!
Мы связаны, как молнии и громы,
Как Данте я люблю, ты не шути!
Но в храм с тобой любовию ведомый
Я не могу пойти!
Impossível
Nós podemos viver alegremente,
Sem que venham com fórmulas legais,
Unir as nossas mãos, eternamente,
As mãos sacerdotais.
Eu posso ver os ombros teus desnudos,
Palpá-los, contemplar-lhes a brancura,
E até beijar teus olhos tão ramudos,
Cor de azeitona escura.
Eu posso, se quiser, cheio de manha,
Sondar, quando vestida, pra dar fé,
A tua camisinha de bretanha,
Ornada de crochet.
Posso sentir-te em fogo, escandescida,
De faces cor-de-rosa e vermelhão,
Junto a mim, com langor, entredormida,
Nas noites de verão.
Eu posso, com valor que nada teme,
Contigo preparar lautos festins,
E ajudar-te a fazer o leite-creme,
E os mélicos pudins.
Eu tudo posso dar-te, tudo, tudo,
Dar-te a vida, o calor, dar-te cognac,
Hinos de amor, vestidos de veludo,
E botas de duraque
E até posso com ar de rei, que o sou!
Dar-te cautelas brancas, minha rola,
Da grande loteria que passou,
Da boa, da espanhola,
Já vês, pois, que podemos viver juntos,
Nos mesmos aposentos confortáveis,
Comer dos mesmos bolos e presuntos,
E rir dos miseráveis.
Nós podemos, nós dois, por nossa sina,
Quando o Sol é mais rúbido e escarlate,
Beber na mesma chávena da China,
O nosso chocolate.
E podemos até, noites amadas!
Dormir juntos dum modo galhofeiro,
Com as nossas cabeças repousadas,
No mesmo travesseiro.
Posso ser teu amigo até à morte,
Sumamente amigo! Mas por lei,
Ligar a minha sorte à tua sorte,
Eu nunca poderei!
Eu posso amar-te como o Dante
amou,
Seguir-te sempre como a luz ao
raio,
Mas ir, contigo, à igreja, isso
não vou,
Lá essa é que eu não caio!
Я
знаю, кто на королевском бале*
Однажды встретил хрупкую Венеру;
Красы такой, прошу принять на веру,
Пожалуй, и Афины не видали.
Свечой, зажжённой в сумрачном подвале,
Красотка показалась кавалеру,
И вот, отдавшись ритму и размеру,
Он песню пишет в стиле пасторали.
В её ответе - нежный стон свирели:
Каков язык записки той любовной!
Но кавалер расстроен, в самом деле.
О, Небо, в чём красавица виновна?
Всё это он читал на той неделе
В «Секретаре Любовников»** - дословно.
* Скорее всего, в этом сонете Верде намекает на роман португальского короля
Луиша I (1838-1889) с
красавицей-актрисой Розой Дамащено, для которой король сам перевёл несколько
пьес под псевдонимом Доктора Тавареша. Впрочем, у этого короля было много
любовниц, он их "коллекционировал", поэтому прототипом Венеры могла
быть и другая дама.
Num tripúdio de corte rigoroso
Num tripúdio de corte rigoroso,
Eu sei quem descobriu Vénus linfática,
-Beleza escultural, grega simpática,
Um tipo peregrino e luminoso.-
Foi lâmpada no mundo cavernoso,
Inspiradora foi de carta enfática,
Onde a alma candente mas sem táctica,
Se espraiava num canto lacrimoso.
Mas ela em papel fino e perfumado,
respondeu certas coisas deslumbrantes,
Que o puseram, ó céus, desapontado!
Eram falsas as frases palpitantes
Pois que tudo, ó meu Deus, fora roubado
Ao bom do Secretário dos Amantes!
Посвящено «Diário Ilustrado»*
Что за пир
развратный там длился без конца!
В
королевском замке другого нету дела,
Пили вина даже и мраморы дворца.
Правила Фолúя**, шампанское шумело
Кто-то пел средь шума, играли на валторнах,
Хохотал от хмеля монарх белее мела.
Поднимались кубки под пьяный визг придворных
И бурлили пунши, краса и гордость бала,
На столах с чеканкой, серебряных, узорных.
Не пиры ль Лукулла? И знатный прихлебала,
И невежда важный все пили жадно вина -
Сколько лет им было, то знает тьма подвала.
Иовы народа от голода, безвинно,
Падали и гибли, и плакали, и выли,
А ступни монарха на шкуре грелись львиной.
Что же до посуды, хрустальные бутыли
В зеркала кидали те пьяные ослы.
Под дождём и ветром простые люди стыли.
Пьяное величье, ведь ноги тяжелы,
По ковру бродило причудливо, кругами,
Герцоги и слуги валились под столы.
Пел какой-то клирик в несносном этом гаме,
Плавал пурпур в кубках, и, через край влеком,
Алкоголь клубился, лишь он владел мозгами.
Буйное веселье! Не помни ни о ком!
Под конец король сам, поднявшись пред толпою,
Посредине тоста замолк, упал ничком.
Светоч
европейский, раскисший с перепою,
Он пополз к окошку, раскачиваясь гадко,
Ящерицей мерзкой, вонючей и тупою.
Ночь была прекрасна, как древняя загадка,
Свежий бриз повеял на лоб владыки-хама,
Он к окну рванулся, мгновенье было кратко:
Вырвало беднягу на
мостовую прямо.
… …
… … …
… … …
… … …
И на щебне утром гниют, глаза щипля,
Горы рвоты кислой среди рванья и хлама…
- Родилась газета – блевота короля!
__________________________________
*«Diário Ilustrado» - монархическая газета, таким образом это стихотворение Верде – смелая критика на современную ему португальскую монархию.
** Фолúя — одна из самых ранних известных в Европе музыкальных тем, основа для многочисленных вариаций.
Ele
Ao Diário
Ilustrado
Era um deboche enorme, era um festim devasso!
No palácio real brilhava a infame orgia
E até bebiam vinho os mármores do paço.
O champagne era a rodo, o deus era a Folia;
Entre o rumor febril soltava gargalhadas,
Pálido e embriagado, o herói da monarquia.
Riam-se os cortesãos p’ra as taças empinadas,
E referviam sempre os ponches palacianos,
Nas mesas de ouro e prata, em Roma cinzeladas.
Era a repercussão dos bodos luculianos!
E os áulicos boçais e os parasitas nobres
Bebiam avidamente os vinhos de mil anos.
Desmaiavam na rua, à fome, os Jobs, os pobres;
Em peles de leões os régios pés gozavam
E o norte nos salões gemia uns tristes dobres.
À louca, os convivas, com força, arremessavam
Garrafas de cristal a espelhos de Veneza
E à chuva, ao vento, ao frio, os povos soluçavam
Tremia, vinolenta a velha realeza,
Caíam na alcatifa os duques e os criados
E, sujos, com fragor, rolavam sob a mesa.
A púrpura nadava em vinhos transbordados,
Cantava um cardeal não sei que chansonnette
E o espírito subia aos cérebros irados.
Era um tripúdio infrene o festival banquete!
O rei, bêbado, enfim, vazando o copo erguido,
Quis saudar e caiu, de bruços, no tapete.
E o sultão europeu em vinhos imergido,
Pisado pelo chão, rojou-se p’ra janela,
Como um lagarto imundo, estúpido e comprido.
A brisa dessa noite, hiberna noite bela,
Deu na fronte real uma fugaz lufada,
E o rei, agoniado, à luza de cada estrela,
Curvou-se e vomitou nas pedras da calçada.
...............................................................................
Na praça, de manhã, havia, ó rei brutal!
Montões de sordidez horrível e avinhada...
– Nascera o Ilustrado – vómito real!
1874.
Мы в зелени скрыты, ни ветерка,
Твоя рука обвила мои плечи,
Костюм твой - в порядке, и тихи речи,
Твой стан обнимает моя рука;
О, горлица, в этом нежном саду
Мы сядем с тобой на скамейку рядом,
Жукам там раздолье и шелкопрядам,
Там трели дрозда в любовном бреду,
Мы будем едины, как тень осин,
Безгрешны, как этот цвет на черешнях,
Забудем об ужинах наших прежних
И о
безумии дерзостных вин.
У нас на коленях будет тогда
Та книга, что может сказать о многом,
О тайнах, там, за могильным порогом,
Куда придём в молодые года.
В другое время, совсем не спеша,
Мы прочтём романы, где смех и шутки,
Так радостны будем целые сутки -
Единое сердце, одна душа.
Святые ль, язычники ль, но не раз
Прочтём с тобою под тенью берёзы
«Золотой легенды» светлые грёзы,
И смелый роман - «Кавалер Фоблаз»…
Eu e Ela
Cobertos de folhagem, na verdura,
O teu braço ao redor do meu pescoço,
O teu fato sem ter um só destroço,
O meu braço apertando-te a cintura;
Num mimoso jardim, ó pomba mansa,
Sobre um banco de mármore assentados.
Na sombra dos arbustos, que abraçados,
Beijarão meigamente a tua trança.
Nós havemos de estar ambos unidos,
Sem gozos sensuais, sem más idéias,
Esquecendo para sempre as nossas ceias,
E a loucura dos vinhos atrevidos.
Nós teremos então sobre os joelhos
Um livro que nos diga muitas cousas
Dos mistérios que estão para além das lousas,
Onde havemos de entrar antes de velhos.
Outras vezes buscando distração,
Leremos bons romances galhofeiros,
Gozaremos assim dias inteiros,
Formando unicamente um coração.
Beatos ou pagãos, vida à paxá,
Nós leremos, aceita este meu voto,
O Flos-Sanctorum místico e devoto
E o laxo Cavaleiro de Faublas...
Cesário Verde, in 'O Livro de Cesário
Verde'
Когда б любовь моя взглянула нежно,
Очами смелыми, острей навахи,
Я укротил бы океан безбрежный,
Взлетел на облака, забыв о страхе.
Когда б она позволила мне кротко
Согреть ей пальцы тонкие богини,
Могучим выдохом я в миг короткий
Задул бы свечи звёзд в небесной сини.
Когда б моя пресветлая отрада
Развеяла моих несчастий тучи,
Я победить бы смог сияньем взгляда
Свет молний, ослепляющий, колючий.
Когда б она решила стать моею,
И боль свою с моими обвенчала,
Я б уничтожил солнце, как развею
Пузырь из мыла, хрупкий изначала.
Когда бы Лáура моих безумий
Гордыни лёд умерила нежданно,
Прервал бы рек я бурных ток угрюмый,
Потряс бы землю, точно вздох вулкана.
Когда бы та, из-за кого сгораю,
Свои объятья ласково раскрыла,
Вознёсся б я к садам цветущим рая,
Луну бы задушил, исполнен пыла.
Когда б она вдруг услыхала стоны,
Моей несмелой цитры звук открытый,
Вознёс бы я долин глубоких лоно,
И снёс бы гор базальты и граниты.
Когда бы та, чья грудь – волна и пена,
Меня обняв, очей пленила синью,
Не сел бы никогда я, несомненно,
За те столы зеркальные Мартинью.
Лиссабон,
«Диариу де Нотисиаш, 22 марта 1874 г.
Arrojos
Se a minha amada um longo olhar
me desse
Dos seus olhos que ferem como espadas,
Eu domaria o mar que se enfurece
E escalaria as nuvens rendilhadas.
Se ela deixasse, extático e suspenso
Tomar-lhe as mãos mignonnes e aquecê-las,
Eu com um sopro enorme, um sopro imenso
Apagaria o lume das estrelas.
Se aquela que amo mais que a luz do dia,
Me aniquilasse os males taciturnos,
O brilho dos meus olhos venceria
O clarão dos relâmpagos nocturnos.
Se ela quisesse amar, no azul do espaço,
Casando as suas penas com as minhas,
Eu desfaria o Sol como desfaço
As bolas de sabão das criancinhas.
Se a Laura dos meus loucos desvarios
Fosse menos soberba e menos fria,
Eu pararia o curso aos grandes rios
E a terra sob os pés abalaria.
Se aquela por quem já não tenho risos
Me concedesse apenas dois abraços,
Eu subiria aos róseos paraísos
E a Lua afogaria nos meus braços.
Se ela ouvisse os meus cantos moribundos
E os lamentos das cítaras estranhas,
Eu ergueria os vales mais profundos
E abateria as sólidas montanhas.
E se aquela visão da fantasia
Me estreitasse ao peito alvo como arminho,
Eu nunca, nunca mais me sentaria
As mesas espelhentas do Martinho.
Полное имя: Фернанду Антониу Нугейра Пессоа
Возраст и национальность: Родился в Лиссабоне, фрегезия Мучеников*, дом № 4 на площади Святого Карлуша (впоследствии Площадь Директории) 13 июня 1888 года.
Родственные связи (или родство, или происхождение): законный сын Жоакина де Сеабра Пессоа и донны Марии Магдалены Ринейру Нугейра. По отцовской линии - внук генерала Жоакина Антониу де Араужу Пессоа, ветерана «мигелистских войн» (гражданских войн в Португалии в 1823-1834 гг.), и донны Лионисии Сеабра; по материнской линии - внук советника Луиша Антониу Нугейры, юрисконсульта, Главного Директора Королевского Министерства и донны Магдалены Шавиер Пинейру. Смешанное происхождение: в роду были дворяне и евреи.
Семейное положение: холост.
Профессия (род занятий): наиболее подходящее название – «переводчик», наиболее точное – «ответственный за переписку с иностранными клиентами в коммерческих учреждениях». Поэт и писатель – не профессия, но призвание.
Место жительства (адрес): Улица Куэльу да Роша, 16, второй этаж справа**, Лиссабон (почтовый адрес – п/я 147, Лиссабон).
Исполняемые общественные (социальные) обязанности (функции): Если под этим понимаются государственные должности или важные обязанности – никакие.
Опубликованные сочинения: произведения в основном рассеяны по различным журналам и случайным публикациям. Что касается книг и брошюр, считаю заслуживающими внимания следующие: «35 сонетов» (на английском языке), 1918; «Английские поэмы I-II» и «Английские поэмы III» (также на английском языке), 1922; и книга «Послание», 1934, премированная Секретариатом Национальной Пропаганды в категории «Поэма». Брошюру (памфлет) «Междуцарствие», опубликованную в 1928 г. и представляющую собой защиту военной диктатуры в Португалии, следует считать несуществующей. Впоследствии, пересмотрев её, я сделал вывод, что, вероятно, от многого там изложенного теперь отрёкся бы.
Образование: Вследствие того, что мой отец скончался в 1893 г. и моя мать вышла замуж в 1995 г. за коменданта Жуана Мигела Розу – консула Португалии в Дурбане (Южная Африка), провинции Натал***, я получал образование в Дурбане. Заслужил премию Королевы Виктории за очерк на английском языке (оценивался уровень владения английским языком как родным) Университета Мыса Доброй Надежды в 1903 г. на вступительном экзамене, в возрасте 15 лет.
Политические взгляды: считаю монархическую систему государственного правления наиболее подходящей для такой нации, как португальская, имеющей природное тяготение к империи. В то же время, считаю монархию в Португалии абсолютно нежизненной. Поэтому, при условии опроса населения (плебисцита) с целью выбора политического режима, голосовал бы, хотя и с сожалением, за республику. Являюсь консерватором в английском стиле, то есть либералом, исповедующим консерватизм, и абсолютным анти - реакционером.
Религиозные убеждения: Христианин – гностик и, поэтому, противник всех официальных религий, особенно католицизма. Предан по мотивам, о которых сказано ниже, тайным доктринам христианства, близко связанным с израильскими тайными доктринами (Каббала) и с оккультной сущностью учения масонов.
Посвящение: Посвящённый непосредственно Учителем в ученики трёх низших степеней якобы упразднённого Ордена Тамплиеров в Португалии.
Патриотическая позиция: Последователь мистического национализма, из какого устранено любое влияние Римско-католической церкви, пытающийся создать, если это возможно, новый себастьянизм, замещающий духовность католицизма, если в португальском католицизме была какая-то духовность. Националист, который руководствуется принципом: «Всё для Человечества, ничего против Нации».
Социальная позиция: Анти-коммунист и анти-социалист. Остальное вытекает из вышесказанного.
Вывод из этих последних соображений: Всегда помнить о мученике Жаке де Моле - Великом Магистре ордена Тамплиеров и опровергать, всегда и во всех их проявлениях, трёх его убийц – Невежество, Фанатизм и Тиранию.
Лиссабон, 30
марта 1935 г.
* Здание, в котором родился поэт, находится перед Национальным театром оперы имени Св. Карлуша, площадь, переименованная при жизни Пессоа, теперь снова называется так, как при его рождении: площадь Святого Карлуша. Она расположена в Шиаду – наиболее аристократичном районе португальской столицы.
**В Португалии
есть такая традиция: указывать этаж и отмечать – справа или слева на площадке
расположена квартира, т.к. чаще на площадке находятся всего 2 квартиры. По
указанному в анкете адресу сейчас находится Дом-Музей Фернандо Пессоа.
*** В то время, когда Пессоа жил в Африке, Дурбан был столицей британской колонии, называвшейся Натал, которая граничила с португальской колонией Мозамбик.
FERNANDO
PESSOA.
Nome completo: Fernando António Nogueira Pessoa.
Idade e naturalidade: Nasceu em Lisboa, freguesia dos Mártires, no prédio
n.º 4 do Largo de São Carlos (hoje do Directório) em 13 de Junho de 1888.
Filiação: Filho legítimo de Joaquim de Seabra Pessoa e de D.
Maria Madalena Pinheiro Nogueira. Neto paterno do general Joaquim António de
Araújo Pessoa, combatente das campanhas liberais, e de D. Dionísia Seabra; neto
materno do conselheiro Luís António Nogueira, jurisconsulto e que foi
director-geral do Ministério do Reino e de D. Madalena Xavier Pinheiro.
Ascendência geral - misto de fidalgos e de judeus.
Estado: Solteiro.
Profissão: A designação mais própria será «tradutor», a mais
exacta a de «correspondente estrangeiro em casas comerciais». O ser poeta e
escritor não constitui profissão mas vocação.
Morada: Rua Coelho da Rocha, 16, 1.º dt.º, Lisboa. (Endereço
postal - Caixa Postal 147, Lisboa).
Funções sociais que
tem desempenhado: Se
por isso se entende cargos públicos, ou funções de destaque, nenhumas.
Obras que tem
publicado: A
obra está essencialmente dispersa, por enquanto por várias revistas e
publicações ocasionais. O que, de livros ou folhetos, considera como válido, é
o seguinte: «35 Sonnets» (em inglês), 1918; «English Poems I-II» e «English
Poems III», (em inglês também), 1922, e o livro «Mensagem», 1934, premiado pelo
Secretariado de Propaganda Nacional, na categoria «Poemas». O folheto «O
Interregno», publicado em 1928 e constituindo uma defesa da Ditadura Militar em
Portugal, deve ser considerado como não existente. Há que rever tudo isso e
talvez que repudiar muito.
Educação: Em virtude de, falecido o seu pai em 1893, sua mãe ter
casado, em 1895, em segundas núpcias, com o comandante João Miguel Rosa, cônsul
de Portugal em Durban, Natal, foi ali educado. Ganhou o prémio Rainha Vitória
de estilo inglês na Universidade do Cabo da Boa Esperança em 1903, no exame de
admissão, aos 15 anos.
Ideologia política: Considera que o sistema monárquico seria o mais
próprio para uma nação organicamente imperial como é Portugal. Considera, ao
mesmo tempo, a Monarquia completamente inviável em Portugal. Por isso, a haver
um plebiscito entre regimes, votaria, com pena, pela República. Conservador do
estilo inglês, isto é, liberal dentro do conservantismo, e absolutamente
anti-reaccionário.
Posição religiosa: Cristão gnóstico e portanto inteiramente oposto a
todas as Igrejas organizadas, e sobretudo à Igreja de Roma. Fiel, por motivos
que mais diante estão implícitos, à Tradição Secreta do Cristianismo, que tem
íntimas relações com a Tradição Secreta em Israel (a Santa Kabbalah) e com a
essência oculta da maçonaria.
Posição iniciática: Iniciado, por comunicação directa de Mestre a
Discípulo, nos três graus menores da (aparentemente extinta) Ordem Templária de
Portugal.
Posição patriótica: Partidário de um nacionalismo mítico, de onde seja
abolida toda a infiltração católica-romana, criando-se, se possível for, um
sebastianismo novo, que a substitua espiritualmente, se é que no catolicismo
português houve alguma vez espiritualidade. Nacionalista que se guia por este
lema: «Tudo pela Humanidade, nada contra a Nação».
Posição social: Anticomunista e anti-socialista. O mais deduz-se do
que vai dito acima.
Resumo destas últimas
considerações: Ter
sempre na memória o mártir Jacques de Molay, grão-mestre dos Templários, e
combater, sempre e em toda a parte, os seus três assassinos - a Ignorância, o
Fanatismo e a Tirania.
Lisboa, 30 de Março de 1935.
Язык Португалии, как и ее земля, несет следы языка и культуры населявших ее прежде народов, в первую очередь, мавров - арабов и берберов - мусульман с белой кожей. Арабские названия встречаются в Португалии на каждом шагу, это и всемирно известный своими пляжами Алгарве (Аль-Гарв), и Алентéжу, Албуфéйра, Алкáсер-ду-сал - этот список можно продолжать очень долго. В самих названиях звучит особая, неповторимая музыка, а к ней присоединяются встающие перед глазами картины полуразрушенных в процессе войн древних крепостей, дворцы в мавританском стиле, кружевные галереи и арки... Столицу свою, Лиссабон, португальцы очень любят, зовется она по-португальски женским именем, к которому в песнях присоединяется самое распространенное здесь женское имя Мария: “Мария Лижбоа”. В более открытом, чем у славян, произношении португальцев хороши окончания слов “айш”, “эйру”, это неповторимое звучание редко удается передать в переводе. Я попыталась это сделать, переводя поэму “Путешествия по моей земле” португальского поэта ХIX столетия Антониу Нобре.:
И мягко сумерки спадали,
Еще закатом рдели дали,
И плакал ледяной родник.
Кто Траз-уж-Мóнтеш позабудет?
Шум родника здесь жажду будит.
Пробившись сквозь густой
тростник.
И вот - подъем на тракт
Новéлаш,
Здесь толстый красный
Кабанéлаш
Вручал мне вожжи и при том
Шутил, что кони упросили:
Со мной они довольны были,
Я их не мог стегать кнутом.
Гостиница за поворотом,
Стремимся мы к ее щедротам:
Дом славный, звался он Казáйш.
Приветны доны Аны взоры:
“Чего хотят мои сеньоры?”
Бифштекс божествен, хлеб
свежайш...
Природа Португалии, ее влажный морской климат - благоприятен для самых различных растений. И сколько их здесь собрано, со всех концов света! Австралийская араукария со своими ветками, словно размеченными под линейку (совершенно симметрично и почти горизонтально через равные промежутки от ствола отходит розетка ветвей), и разнообразные виды пальм, покрытая позолотой по светлой зелени туя - японочка и цветущие алоэ с темно-красными “свечами”, агава с широкими, отороченными желтой полосой длинными листьями, покрытые красными шариками плодов колючие кактусы-опунции, цветущие камелии, делающие для нашего глаза таким странным зимний пейзаж, ну и конечно, множество цитрусовых. Апельсины чаще всего не собирают, они усыпают землю под деревьями. Больше всего меня здесь, в Португалии, чарует небо. Оно здесь совсем другое, очень изменчивое. Похоже на океан. Особенно, когда по нему летят голуби. Впечатление такое, что это колышутся в неглубокой прибрежной воде открытые перламутровые раковинки, то сверкнут в свете проходящего сквозь воду солнца, то опять сливаются с водой.
Здесь я впервые увидела так близко аистов, они гнездятся на соснах и в эвкалиптовых рощах. Порой пролетают над головой, почти можно разобрать, что несут в клюве - птенцам. Белые ибисы без опаски ходят по пастбищу, совсем близко от проходящих за изгородью людей.
Зимы чаще мягкие, дождливые, в сильные ливни, если дождь не прекращается долго, а твердая глина не впитывает воду, некоторые дома бывают затоплены. Конечно, это случается со старыми домами, где порог находится на уровне улицы. Здесь вы увидите самые различные постройки: от вычурных особняков с садом до приземистых домиков, комнатенок с низкими потолками. Преобладает белый цвет, как во всех южных странах. На балконах много цветов. Характерный признак португальского жилья - вывешенное с балконов и из окон разноцветное белье. По белым стенам там и сям развешены причудливые клубки проводов.
Как и русским, знакомы португальцам - моим ровесникам - жизнь в “коммуналках”, использование каждого клочка земли, даже коробок и горшков с землей на балконах для выращивания овощей, нехватка одежды. Еще недавно дети в бедных семьях или вообще не посещали школу, без их труда семьи не могли обойтись, или заканчивали 4 класса, а затем овладевали каким-то ремеслом.
Особенностью португальцев, как и всех южан, является “говорливость”, многословие. Встретившись на улице или в кафе, знакомые могут стоять часами на одном месте, ведя оживленный разговор, непременно сопровождаемый жестами. Определенно присутствует в характере местных жителей некоторая беззаботность и необязательность. Во многих справочниках для туристов эта черта называется “неторопливостью”. Пример тому - традиционная сиеста, во время которой все магазины и конторы закрыты. Длится она, в основном, от часа до двух, но бывает, и на протяжении всего времени с 12.00 до 15.00. Если тебе сказали в магазине, в конторе зайти завтра, это значит, хорошо, если результат будет через неделю. Может и гораздо позже. И происходит подобное не из-за плохого отношения к людям вообще, к тебе, в частности, - нет. Наоборот, люди здесь улыбчивые, в основном добродушные. Но так уж заведено у них: “шпéра пикадинь” - подождите немножко. Даже в песнях услышишь: “шперáмуш пóку, ум поки-инью майш...” (подождем немного, еще чуть-чуть). И ждут терпеливо.
Эта беззаботность приводит порой к трагедиям, когда проявляется в поведении водителей на дорогах. Недаром во французском путеводителе по Португалии для туристов, купленном мной еще в Киеве, говорится о непредсказуемости португальских водителей, особенно в опасных дорожных ситуациях. Машины здесь практически не соблюдают необходимой для безопасности дистанции, если одна из них резко тормозит, могут врезаться друг в друга два-три следующих авто. Надо видеть, как здесь ездят мотоциклисты! Только услышал за спиной шум приближения мотоцикла - миг - он уже превратился в точку далеко впереди. Только в последнее время ужесточились законы по отношению к водителям. Выпить немного вина за обедом, в основном, не возбраняется, многие начинают день с кафе, где могут “пропустить” и рюмочку. Справедливости ради отмечу: на некоторых предприятиях запрещено пить не только вино, но и пиво в течение рабочего дня.
Португальцы - страшные бюрократы. Наш родной бюрократизм, мне кажется, им в подметки не годится. Они сами же страдают от этого, причем, похоже, в первую очередь, работники контор, погребаемые ежемесячно под грудой всевозможных бумаг. Процедура продления визы, например, каждый раз сопровождается сбором огромного количества копий, причем с каждым годом прибавляются новые. Так что, идешь и берешь с собой, на всякий случай, даже больше чем требуют, и обязательно - оригиналы документов. Несколько лет назад в листе-списке необходимого было указано: копии всех страниц паспорта. И были такие работники офиса по делам эмигрантов, что требовали копии действительно всех страниц паспорта, а не только использованных, отправляли людей копировать чистые страницы.
Из-за многословия и неумения чиновников и офисных работников четко объяснить, что необходимо сделать, понять их очень трудно. Что говорить об эмигрантах, если часто работники одной государственной конторы не понимают, что имеют в виду служащие другого офиса, приславшие им письмо на родном португальском - но канцелярско-бюрократическом - языке. Ошибки при оформлении разнообразных справок встречаются на каждом шагу, все надо проверять тут же, иначе процедура изменения документа затянется надолго.
Считается, что португальские женщины раньше других выходят замуж. Вначале молодые обручаются, девушку начинают звать “нóйва” - невеста. Это время длится месяцами, при этом они живут каждый в своем доме, с родителями.
Но в последние десятилетия в этой католической стране среди молодежи прижились современные нравы. Парень и девушка часто просто начинают жить вместе, пока не регистрируя брак. При этом женщина называется не “эшпóза” (жена), а “намурáда” (возлюбленная). Регистрируют брак чаще после рождения ребенка, так как священники отказываются крестить детей, если родители не венчались. Венчание могут совмещать по времени с крещением детей. Но не менее часты случаи, когда у женщины уже двое детей от мужчины, а они не состоят в браке. Некоторые женщины делают вид, что такой союз ничем не отличается от законного брака, но это, конечно, не так, права женщины-матери в случае “развода” таких пар защитить сложнее. Португальские мужья, по моим наблюдениям, не очень рвутся помогать женам в их повседневных хлопотах. В порядке вещей, что муж после работы сидит с друзьями в кафе, а жена в это время хлопочет по хозяйству. Женщина - человек второго сорта, такая установка постоянно проявляется и на работе, и в повседневной жизни. Но это только отголоски того униженного положения, в котором женщина находилась во времена диктатуры.
Национальные праздники проходят весело. Они всегда сопровождаются народными танцами и песнями, среди выступающих и детские самодеятельные ансамбли, и люди уже пенсионного возраста. Особенно хороши, четкие, под ритм кастаньет, танцы жителей северных областей. Один из самых ярких праздников - Сардиния Асáда (в дословном переводе “праздник жареной на углях сардины”). Жареная рыба и вино раздаются бесплатно, нарядные люди всей семьей гуляют по улицам города, звучит музыка, на площади начинаются танцы. Традиционное развлечение португальцев во время различных праздников - подразнить быка. Во время “игр” с быком дежурит “скорая помощь”: бывают несчастные случаи. Парни, подростки и взрослые мужчины не выходят из огороженного участка дороги, засыпанного песком: хочется “подергать опасность за усы”, дать выход южному азарту, темпераменту. Кто хватает быка за хвост, кто за рога, кто дразнит куском картона, кто сшитым из мешковины и набитым соломой человечком... Наблюдающая публика висит на деревянном ограждении. Если раздразненный обидчиками бык поворачивается и кидается на этот забор, люди моментально спрыгивают, а те, кто находился внутри загородки, взмывают вверх - на ограду, самые же настырные просто отпрыгивают в сторону.
Вот тут и видишь, что под напускной невозмутимостью характера скрыт горячий темперамент и та романтическая тяга к приключениям, которая заставляла каравеллы португальцев идти вперед, покоряя штормовой океан...
http://magazines.russ.ru/inostran/2015/7/15skv.html
Ах, вот она! Как хороша! Всем блеском
Распутного Версаля дивных лет
Людовика Великого: подвескам,
Шелкам и вышивкам – числа им нет
В их разноцветье резком.
В ландо садится - томною сиреной
На шёлке безмятежной синевы,
И мчатся вороные, брызжа пеной,
По Розмаринной – грозны, точно львы,
Быстры, как мор мгновенный.
Дворянка, в чьей красе вся власть дурмана,
Гордячки Монтеспан, и Ментенон,
И
Дюбарри, блистательная Жанна,
Пред нею, словно стёршийся дублон.
Надменна и
желанна.
Не пудра ль маршальши на белокурых
Кудрях? И руки от душистых смол
Благоухают
на тигровых шкурах,
Её любовник тигров заколол*
В Бенгальских травах бурых.
Как герцогиня в собственной гостиной,
Так выглядит в своём ландо она,
Закрыв глаза, на фоне свиты чинной,
Когда в задумчивость погружена,
К себе влечёт пучиной!
Лакеи на подушках непреклонны;
И сладкий бриз шевелит макинтош,
Ливрея с золотом и панталоны,
Ах, в этой форме каждый так пригож!
Вот - моды эталоны.
Иду я по следам её кареты,
Как в лихорадке, горбясь, и притом
Воротничок помят, надорван где-то;
Мечтаю сделаться её шутом,
Злой, кое-как одетый.
И я б отдал, мечту о ней лелея,
Свою свободу и грядущий день,
И свой затвор поэта-книгочея,
Чтоб следовать за ней везде, как тень, -
За эту роль лакея.
И на обедах в Мата** было б сладко
Туда
явиться в форме выходной,
Галун серебряный на ткани гладкой,
И, хвастаясь одеждой, стать спиной
К тебе, аристократка!
* Стихотворение имеет ироническую окрашенность, видимо, для этого введен и эпизод с героем, который «заколол тигров», хотя таким способом, как известно, тигра одолеть практически невозможно.
* *Ресторан Жуана да Мата на улице Carmo, часто посещаемый в те времена литераторами из-за хорошей и недорогой кухни, но в выборе автором этого ресторана в качестве достойного «Великолепной» явно просвечивает ирония.
Esplêndida
Ei-la! Como vai bela! Os esplendores
Do lúbrico Versailles do Rei-Sol!
Aumenta-os com retoques sedutores.
É como o refulgir dum arrebol
Em sedas multicores.
Deita-se com langor no azul celeste
Do seu landau forrado de cetim;
E os seus negros corcéis que a espuma veste,
Sobem a trote a rua do Alecrim,
Velozes como a peste.
É fidalga e soberba. As incensadas
Dubarry, Montespan e Maintenon
Se a vissem ficariam ofuscadas
Tem a altivez magnética e o bom tom
Das cortes depravadas.
É clara como os pós à marechala,
E as mãos, que o Jock Club embalsamou,
Entre peles de tigres as regala;
De tigres que por ela apunhalou,
Um amante, em Bengala.
É ducalmente esplêndida! A carruagem
Vai agora subindo devagar;
Ela, no brilhantismo da equipagem,
Ela, de olhos cerrados, a cismar
Atrai como a voragem!
Os lacaios vão firmes na almofada;
E a doce brisa dá-lhes de través
Nas capas de borracha esbranquiçada,
Nos chapéus com reseta, e nas librés
De forma aprimorada.
E eu vou acompanhando-a, corcovado,
No trottoir, como um doido, em convulsões,
Febril, de colarinho amarrotado,
Desejando o lugar dos
seus truões,
Sinistro e mal trajado.
E daria, contente e voluntário,
A minha independência e o meu porvir,
Para ser, eu poeta solitário,
Para ser, ó princesa sem sorrir,
Teu pobre trintanário.
E aos almoços magníficos do Mata
Preferiria ir, fardado, aí,
Ostentando galões de velha prata,
E de costas voltadas para ti,
Formosa aristocrata!
Cesário Verde, in 'O Livro de Cesário Verde'
Посвящено С.
Миледи, созерцать мне Вас опасно,
Когда в душистом облаке сантала
Идёте Вы, надменны и прекрасны,
В движеньях столько снега и металла!
Вас не тревожа, не замечен Вами,
Я следую за Вами, не спеша,
Проходите Вы лёгкими шагами,
Парижскими нарядами шурша.
Всё в Вас – источник сладостных мечтаний:
Глаза, ведь я забуду их едва ли,
И ясный холод Ваших очертаний,
И голос, тембра золота и стали.
В Вас всё слепит: изящная наружность,
Манер величие и простота,
От Моды - женственная в Вас ненужность,
От Смерти - и покой, и высота.
Вчера Вы шли, смотря открыто, прямо,
Британка, полон чар Ваш профиль чёткий;
Всегда одна, о, роковая дама,
Как слиты твёрдость с музыкой в походке!
Вам освещают взгляд попеременно
Архангел с демоном, добро и грех:
То, ранит, словно шпага, взор надменный,
То нежит, словно муфты мягкий мех.
Ну, что же, своему являйте кругу
(Не Анной ли Австрийскою - придворным?)
Весь лоск манер, когда я Вашу руку
Целую с равнодушием притворным.
Надменной Славой, строгой, без желаний,
Идёте Вы, и не мечтать бы мне…
Что сердцу Вашему до тех пыланий?
Как бриллиант, не плавится в огне.
Не искушайте рок, миледи, право,
Минуют времена державной своры,
Униженный народ, грозя расправой,
Уже кинжалы точит мести скорой.
О, Роскоши цветок, приходят сроки,
Под шёлком неба, зеленью дерев
Увижу я бредущих по дороге,
Влачащихся в лохмотьях – королев!
Milady, é perigoso contemplá-la,
Quando passa aromática e normal,
Com seu tipo tão nobre e tão de sala,
Com seus gestos de neve e de metal.
Sem que nisso a desgoste ou desenfade,
Quantas vezes, seguindo-lhe as passadas,
Eu vejo-a, com real solenidade,
Ir impondo toilettes complicadas!…
Em si tudo me atrai como um tesoiro:
O seu ar pensativo e senhoril,
A sua voz que tem um timbre de oiro
E o seu nevado e lúcido perfil!
Ah! Como me estonteia e me fascina…
E é, na graça distinta do seu porte,
Como a Moda supérflua e feminina,
E tão alta e serena como a Morte!…
Eu ontem encontrei-a, quando vinha,
Britânica, e fazendo-me assombrar;
Grande dama fatal, sempre sozinha,
E com firmeza e música no andar!
O seu olhar possui, num jogo ardente,
Um arcanjo e um demónio a iluminá-lo;
Como um florete, fere agudamente,
E afaga como o pêlo dum regalo!
Pois bem. Conserve o gelo por esposo,
E mostre, se eu beijar-lhe as brancas mãos,
O modo diplomático e orgulhoso
Que Ana de Áustria mostrava aos cortesãos.
E enfim prossiga altiva como a Fama,
Sem sorrisos, dramática, cortante;
Que eu procuro fundir na minha chama
Seu ermo coração, como a um brilhante.
Mas cuidado, milady, não se afoite,
Que hão-de acabar os bárbaros reais;
E os povos humilhados, pela noite,
Para a vingança aguçam os punhais.
E um dia, ó flor do Luxo, nas estradas,
Sob o cetim do Azul e as andorinhas,
Eu hei-de ver errar, alucinadas,
E arrastando farrapos - as rainhas!
I
Бальзак – соперник мой, сеньора англичанка,
Хоть любит пышность форм, а мне она противна,
Но он воспел и Вас, и это, как приманка,
Морская зелень глаз волнует кровь мне дивно.
II
Я прихожу в восторг: Ваш гордый вид богини
Величьем строгих зим мне предстаёт сегодня:
Нет искренности в нём, нет чувства и в помине,
Сплелись в нём луч небес и ужас преисподней.
III
Идёте, вся – покой, рождающий желанье,
Зажат платок в руке, ни дрожи, ни порыва!
И юбки льётся шёлк, как жажда тяжела мне,
Когда её подол колышется лениво!
IV
Взаимности ли жду, в мечте ль моя отрада,
Открыто не взгляну, ведь Ваш искус удвоен:
Ваш облик повенчал блеск дня с ночной прохладой,
Он белый, как Луна, как Солнце, золотой он.
V
Я б на коленях мог в слепом порыве страсти,
О, льдистая краса, за кем слежу украдкой,
Дрожа Вам целовать нежнейшее запястье
Меж блондами манжет и мягкою перчаткой.
VI
Брильянты
Ваши льют сиянье голубое,
А я ошеломлён в плену у наваждений:
Почудится мне вдруг шипение жибóйи
И тихие шаги безмолвных привидений.
VII
Химера, что в бреду Бодлера ублажала,
Металлом вылит стан, исток его экстазов,
Сравнить позвольте Вас с изяществом кинжала -
Округлость худобы и хищный блеск алмазов.
VIII
Вы будто бы с небес скользите, как планета,
Сводя меня с ума, звездой скользите чинно;
Походки Вашей ритм - медлительность корвета,
Когда он в полный штиль парит поверх пучины.
IX
Средь
вымыслов живу, тоскующим монахом,
О, северный цветок, провижу я, поверьте,
Не в горестном бреду, при свете дня, со страхом:
Идёт за Вами вслед спокойный ангел Смерти.
X
Ах, гибкость выдаёт неспешная походка,
И мой восторг иным Ваш образ нежно лепит;
И холод Ваш, что страсть мою не видит кротко,
Желание во мне родит и нервный трепет.
XI
И всё
ж мне не пылать от ледяных касаний,
Не чуять, трепеща, змеиные объятья,
Ведь я дрожу, как лист, лишь от шуршанья ткани,
Угадывая стан под тонким шёлком платья.
XII
И, если как-нибудь, крючки подёргав робко,
Откроете мне грудь призывно и маняще,
Покажется – с дубов дерут кору на пробку!
(Что делается здесь раз в десять лет, не чаще).
Humorismos de amor Frígida
I
Balzac é meu rival, minha senhora inglesa!
Eu quero-a porque odeio as carnações redondas!
Mas ele eternizou-lhe a singular beleza
E eu turbo-me ao deter seus olhos cor das ondas.
II
Admiro-a. A sua longa e plácida estatura
Expõe a majestade austera dos invernos.
Não cora no seu todo a tímida candura;
Dançam a paz dos céus e o assombro dos infernos.
III
Eu vejo-a caminhar, fleumática, irritante,
Numa das mãos franzindo um lençol de cambraia!...
Ninguém me prende assim, fúnebre, extravagante,
Quando arregaça e ondula a preguiçosa saia!
IV
Ouso esperar, talvez, que o seu amor me acoite,
Mas nunca a fitarei duma maneira franca;
Traz o esplendor do Dia e a palidez da Noite,
É, como o Sol, dourada, e, como a Lua, branca!
V
Pudesse-me eu prostar, num meditado impulso,
Ó gélida mulher bizarramente estranha,
E trêmulo depor os lábios no seu pulso,
Entre a macia luva e o punho de bretanha!...
VI
Cintila ao seu rosto a lucidez das jóias.
Ao deparar consigo a fantasia pasma;
Pausadamente lembra o silvo das jibóias
E a marcha demorada e muda dum fantasma.
VII
Metálica visão que Charles Baudelaire
Sonhou e pressentiu nos seus delírios mornos,
Permita que eu lhe adule a distinção que fere,
As curvas da magreza e obrilho dos adornos!
VIII
Desliza como um astro, um astro que declina,
Tão descansada e firme é que me desvaria,
E tem a lentidão duma corveta fina
Que nobremente vá num mar de calmaria.
IX
Não me imagine um doido. Eu vivo como um monge,
No bosque das ficções, ó grande flor do Norte!
Ah, ao persegui-la, penso acompanhar de longe
O sossegado espectro angélico da Morte!
X
O seu vagar oculta uma elasticidade
Que deve dar um gosto amargo e deleitoso,
E a sua glacial impassibilidade
Exalta o meu desejo e irrita o meu nervoso.
XI
Porém, não arderei aos seus contactos frios,
E não me enroscará nos serpentinos braços:
Receio suportar febrões e calafrios;
Adoro no seu corpo os movimentos lassos.
XII
E se uma vez me abrisse o colo transparente,
E me osculasse, enfim, flexível e submissa,
Eu julgaria ouvir alguém, soturnamente,
Nas trevas, a cortar pedaços de cortiça!
Cesário Verde, in 'O Livro de Cesário Verde'
Что ни ночь, она меня согревала
В светлом домике с двумя этажами;
Забывался тихим сном я, усталый,
С нею рядом, томной, в пёстрой пижаме.
Что ни ночь, в её головке, бывало,
Плыли мысли в полутьме миражами,
И каприз кобылкой двухгодовалой
Вскачь пускался - не удержишь вожжами.
Вот уж месяц, снова - просто беда! -
Новый выверт, и предерзкий, амурный:
Что ни ночь…совсем не помня стыда,
Только в спальне остаёмся одни,
Как с меня она снимает котурны
И, хихикая, щекочет ступни…
Proh Pudor
Todas as noites ela
me cingia
Nos braços, com brandura
gasalhosa;
Todas as noites eu adormecia,
Sentindo-a desleixada a
langorosa.
Todas as noites uma fantasia
Lhe emanava da fronte imaginosa;
Todas as noites tinha uma mania,
Aquela concepção vertiginosa.
Agora, há quase um mês,
modernamente,
Ela tinha um furor dos mais
soturnos,
Furor original, impertinente...
Todas as noites ela, ah!
sordidez!
Descalçava-me as botas, os
coturnos,
E fazia-me cócegas nos pés...
Diário da Tarde
1874
Porto.
Упавшего с лесов по улицам несли,
Он грудь себе разбил, ударившись о балки.
Носилки были все в строительной пыли,
И непрерывно с них стон доносился жалкий.
Несли и, в такт шагам, чуть колыхалось ложе,
И ветерок порой приоткрывал покров,
Я различил его лежащим на рогоже,
В запекшейся крови, и лик уже суров.
Какой-то негр шептал: «Дружок, держись!» - Увы,
Как тут помочь? И гнал я от себя догадку:
Обмотанный вокруг горящей
головы
Платок ему вредил, усилив лихорадку.
У Дамбы, тут и там, и денди, и кокотки
Слонялись, стыл закат над городом багров;
На Тежу был прилив, виднелись барки, лодки,
Я слышал стук колёс, проклятья кучеров.
Подвыпивший поэт, напоминая фавна,
В районе Байши - там бывает часто знать -
Кричал: «Смотри, смотри! Вот - сцена, как забавно!
Ну, что за эпизод!» - Он перестал стонать.
Борьба пришла к концу. Ведь так не раз бывало:
Несчастный не успел дождаться лекарей.
Лишь несколько мужчин, на вид провинциалы,
Кричали: «Жаль его! В больницу, поскорей!»
Там, где его несли, шептались люди глухо,
Сардинок запах шёл со склада вин вдали,
Просила ей подать какая-то старуха,
И в лавке на углу сверкали хрустали.
Один дворянчик - фрак потёрт, грязна манишка,
С ним проститутки две из самых злополучных -
Кричал : «Какой кошмар! Ведь он – совсем парнишка!
У каменщика был недолго он в подручных…».
Подкидыш, с малых лет с работою знаком,
Неграмотным он был, и жизнь вовсю
хлестала,
Он чаны на спине с извёсткой и песком
На пятый нёс этаж, сутулился устало.
Обед прошёл. Он взмок вдруг до корней волос,
Курили мастера, он подбирал окурки,
Мутило от всего: от дыма папирос,
От робы на плечах в присохшей штукатурке.
.
Зарплата велика: аж восемь медяков…
А море - далеко, под солнышком уснуло.
«Ай! люди там, внизу, не больше пауков!»
И вдруг земля его жестоко притянула.
Да, уличным мальцом беднягу люди звали,
Умел он одолеть болезнь, нехватку сил,
И голодал порой, и спал впотьмах в подвале,
В шесть лет уже он сам за свой обед платил.
Стемнело. Гроб
везли. Гуляла молодежь.
Навстречу – экипаж, в нём – господин с бородкой,
И демократ вскричал: «Министр, куда идёшь?
Купить ли голоса? Иль отдохнуть с кокоткой?».
И этот господин
теперь стоит у власти,
И грабит бедняков, к их мукам всё черствей,
Не он ли, думал я, плоды случайной страсти,
Велел отдать в приют побочных сыновей?
Да, нет, не может быть?! Клонюсь под тяжким игом:
- Достоинство, разврат… Какие миражи!
Вот, падре - перед ним - снял пилеолус мигом,
И кланялись ему почтенные мужи…
И что же тот бедняк? Пошёл он в общий ров,
И не было друзей - проститься у могилы,
Патрон им запретил: на них орал, багров:
Зима, мол, на носу, и трудитесь вполсилы!
Когда же прочитал патрон о том, что сталось,
В тот день он говорил с подрядчиком седым,
Ревел, как дикий зверь: «Он мёртв?! Какая жалость!
Зачем же падал он? Уж точно, пьяный в дым!!»
Лиссабон.
Porto, O Porto, 30 de Outubro de 1875.Desastre
Ele ia numa maca, em ânsias, contrafeito,
Soltando fundos ais e trêmulos queixumes;
Caíra dum andaime e dera com o peito,
Pesada e secamente, em cima duns tapumes.
A brisa que balouça as árvores das praças,
Como uma mãe erguia ao leito os cortinados,
E dentro eu divisei o ungido das desgraças,
Trazendo em sangue negro os membros ensopados.
Um preto, que sustinha o peso dum varal,
Chorava ao murmurar-lhe: "Homem não desfaleça!"
E um lenço esfarrapado em volta da cabeça,
Talvez lhe aumentasse a febre cerebral.
Flanavam pelo Aterro os dândis e as cocottes,
Corriam char-à-bancs cheios de
passageiros
E ouviam-se canções e estalos de chicotes,
Junto à maré, no Tejo, e as pragas dos cocheiros.
Viam-se os quarteirões da Baixa: um bom poeta,
A rir e a conversar numa cervejaria,
Gritava para alguns: “Que cena, tão faceta!
Reparem! Que episodio!” Ele já não gemia.
Findara honrosamente. As lutas, afinal,
Deixavam repousar essa criança escrava,
E a gente da província, atônita, exclamava:
"Que providências! Deus! Lá vai para o hospital!"
Por onde o morto passa há grupos, murmurinhos;
Mornas essências vêm duma perfumaria,
E cheira a peixe frito um armazém de vinhos,
Numa travessa escura em que não entra o dia!
Um fidalgote brada e duas prostitutas:
"Que espantos! Um rapaz servente de pedreiro!"
Bisonhos, devagar, passeiam uns recrutas
E conta-se o que foi na loja dum barbeiro.
Era enjeitado, o pobre. E, para não morrer,
De bagas de suor tinha uma vida cheia;
Levava a um quarto andar cochos de cal e areia,
Não conhecera os pais, nem aprendera a ler.
Depois de sesta, um pouco estonteado e fraco,
Sentira a exalação da tarde abafadiça;
Quebravam-lhe o corpinho o fumo do tabaco
E o fato remendado e sujo da caliça.
Gastara o seu salário – oito vinténs ou menos –
Ao longe o mar, que abismo! E o sol, que labareda!
“Os vultos, lá em baixo, oh! Como são pequenos!”
E estremeceu, rolou nas atracções da queda.
O mísero a doença, as privações cruéis
Soubera repelir - ataques desumanos!
Chamavam-lhe garoto! E apenas com seis anos
Andara a apregoar diários de dez-réis.
Anoitecera então. O féretro sinistro
Cruzou com um coupé seguido dum correio,
E um democrata disse: "Aonde irás, ministro!
Comprar um eleitor? Adormecer num seio"?
E eu tive uma suspeita. Aquele cavalheiro,
- Conservador, que esmaga o povo com impostos -,
Mandava arremessar - que gozo! estar solteiro! -
Os filhos naturais à roda dos expostos...
Mas não, não pode ser… Deite-se um grande véu…
De resto, a dignidade e a corrupção … que sonhos!
Todos os figurões cortejam-no risonhos
E um padre que ali vai tirou-lhe o solidéu.
E o desgraçado? Ah! Ah! Foi para a vala imensa,
Na tumba, e sem o adeus dos rudes camaradas:
Isto porque o patrão negou-lhes a licença,
O inverno estava à porta e as obras atrasadas.
E antes, ao soletrar a narração do facto,
Vinda numa local hipócrita e ligeira,
Berrara ao empreiteiro, um tanto estupefacto:
“Morreu !? Pois não caísse! Alguma bebedeira!”
Исступлённо, долго она рыдала,
Бурей жестов была под стать менаде.
Слёзы ей дождём осыпали пряди,
Жемчугами слёз заблистала зала.
Он, любовник, не тревожась нимало,
Как святой, с безмятежностью во взгляде,
Наблюдал с дивана, болонку гладя,
Напевал мелодии карнавала.
Говорил он ей, щурясь близоруко:
Плачь, проклятая, плачь, жалеть не стану!
Ветром ты рождена, и в этом штука,
В злобе своей подобна океану.
Слёзы словно текут из акведука,
Славно: я приму солёную ванну!
Lágrimas
Ela chorava muito e muito, aos cantos,
Frenética, com gestos desabridos;
Nos cabelos, em ânsias desprendidos
Brilhavam como pérolas os prantos.
Ele, o amante, sereno como os santos,
Deitado no sofá, pés aquecidos,
Ao sentir-lhe os soluços consumidos,
Sorria-se cantando alegres cantos.
E dizia-lhe então, de olhos enxutos:
- "Tu pareces nascida da rajada,
"Tens despeitos raivosos, resolutos:
"Chora, chora, mulher arrenegada;
"Lagrimeja por esses aquedutos...
-"Quero
um banho tomar de água salgada."
Diário da tarde.
1874.
Porto.
Я говорить ей буду ежечасно
О той любви, что душу изглодала,
Как верующий, с той же силой ясной.
Прижав ладонь ко груди исхудалой,
Её - крестом своим, Голгофой буду
Я называть, униженный, усталый.
Открою ей, чему молюсь, как чуду,
Сорву покровы с мира, с наслажденья,
Философом, изведавшим остуду.
Я покажу, как сумрачны виденья
Той жизни, чьи мучения бездонны,
Глядеть ей в очи стану целый день я.
И, наконец, она себя пленённой
Почувствует, вся трепеща, страдая,
И станет плакать, плакать умилённо!
И вот, расхохочусь над ней тогда я…
Cinismos
Eu hei-de lhe falar lugubremente
Do meu amor enorme e massacrado,
Falar-lhe com a luz e a fé dum crente.
Hei-de expor-lhe o meu peito descarnado,
Chamar-lhe minha cruz e meu Calvário,
E ser menos que um Judas empalhado.
Hei-de abrir-lhe o meu íntimo sacrário
E, desvendar a vida, o mundo, o gozo,
Como um velho filósofo lendário.
Hei-de mostrar, tão triste e tenebroso,
Os pegos abismais da minha vida,
E hei-de olhá-la dum modo tão nervoso,
Que ela há-de, enfim, sentir-se constrangida,
Cheia de dor, tremente, alucinada,
E há-de chorar, chorar enternecida!
E eu hei-de, entáo, soltar uma risada...
1874
Porto.
Посвящается Эдуарду Куэлью
I
Ах, поле для меня как муза, что живит:
Какая крепость в этом ясном лоне!
Гулять идём – а воздух духовит! -
С кузиной милой, скромною на вид,
Воспитанной отлично и смышлёной.
II
Прелестное дитя! Но мне лишь по плечу -
Наметить контуры прогулки нашей.
Часовню, дворик старый, алычу?
Нет, циркулем, линейкой я черчу:
Индустрия, покой – что в мире краше?
III
Идём, хваля волов, трава ещё сырая;
«Ты куришь», - молвишь, - искры, Бог с тобой!
Мне на серёжки вишни выбирая,
Ты трубку погаси-ка у сарая;
Да полюбуйся мирной молотьбой!»
IV
И спрашивала ты, что об открытьях слышно
В агрикультуре. Я же, как в дурмане:
«Смотри: под солнцем зеленеет пышно
Листва! Смотри: береты сняв, под вишней,
Нас радостно приветствуют селяне!»
V
И возвращались мы. Куда идёшь, скажи?
Оливковые рощи, речка, ивы,
Стада идут с лугов, вверху, свежи, -
И облака плывут, и миражи,
И сзади остаюсь я, молчаливый.
VI
Как окна у домов сверкают хрусталями!
И там, где тень колышется рябая,
Ты в шляпке, полускрыв лицо полями,
Идёшь по тропке, между тополями,
Идёшь, наш виноградник огибая.
VII
Остановилась вдруг. И, будто бы украдкой,
Не отрывая взора от земли,
Ты подбирала ситцевые складки
Подола, что спадал, весёлый, гладкий,
Уже в дорожной выпачкан пыли.
VIII
Амбар даёт приют пшеничному зерну,
А солнце сушит сжатые полоски.
Шуршат крахмалом юбки, я взгляну,
Как оттеняет ножек белизну
Коротких юбочек узор неброский.
IX
Как через грязь прыжком, чтоб не запачкать ног
Летят, забыв про мамины уроки,
Ты, чей весь облик сдержан был и строг,
Движенья чинны, ты, как стригунок,
Вдруг сделала нелепый шаг широкий!
X
Чудно! Я подошёл и что же предо мной?
На тропке, что белеет обнажённо,
Где лишь колосья - манной рассыпной,
Что сдул с повозок ветерок шальной,
Чернеет муравьиная колонна
XI
Да, муравьёв лесных, нам всем давно знакомых,
Увидел я, усердными весьма,
И ягоды, и мёртвых насекомых,
Их дружными ватагами влекомых
В подземные пещеры – закрома.
XII
«Ха-ха! Тут не грешно и всласть повеселиться!
Не хочешь их давить, понятно мне!» -
Смеялся, как над глупой ученицей,
Я – бесполезный - от цветка в петлице
И до трубы подзорной на ремне!
XIII
«Воруют урожай! Для этого отряда
Достань сейчас мне едкой сулемы -
Не ждал бы я! Какая там пощада!
Насыпал бы на их дорожки яда,
И все они исчезли б до зимы».
XIV
Как романтична ты! Сочувствием полна!
Нет, ворам эти надобна острастка!
Симпатии подобной - грош цена,
Она нелепа так же и смешна,
Как твой скачок, прелестная гимнастка!»
XV
Я замолчал. А блеск, тот мягкий блеск волос
Блондинки светлой, солнцем опалённой,
И зёрен блеск - и в кучах, и вразброс -
Стал золотом, что всюду разлилось,
И морем – луг, цветущий и зелёный.
XVI
Шарами для игры катилось полем стадо,
Возы стонали в мирной тишине,
Ты - на лице – обида и досада,
Румяна от стыда на фоне сада,
На муравейник указала мне:
XVII
"Насмешником прослыть и впрямь Вы захотели?
Оставим неприятный разговор.
А крохи эти трудятся доселе,
Неутомимые, они, на деле,
Трудолюбивее, чем Вы, сеньор!"
DE VERÃO
A Eduardo Coelho
I
No campo; eu acho nele a musa que me anima:
A claridade, a robustez, a acção.
Esta manhã, saí com minha prima,
Em quem eu noto a mais sincera estima
E a mais completa e séria educaзгo.
II
Criança encantadora! Eu mal esboço o quadro
Da lírica excursão, de intimidade.
Não pinto a velha ermida com seu adro;
Sei só desenho de compasso e esquadro,
Respiro indùstria, paz, salubridade.
III
Andam cantando aos bois; vamos cortando as leiras;
E tu dizias: «Fumas? E as fagulhas?
Apaga o teu cachimbo junto às eiras;
Colhe-me uns brincos rubros nas ginjeiras!
Quanto me alegra a calma das debulhas!
IV
E perguntavas sobre os últimos inventos
Agrícolas. Que aldeias tão lavadas!
Bons ares! Boa luz! Bons alimentos!
Olha: Os saloios vivos, corpulentos,
Como nos fazem grandes barretadas!
V
Voltemos! No ribeiro abundam as ramagens
Dos olivais escuros. Onde irás?
Regressam os rebanhos das pastagens;
Ondeiam milhos, nuvens e miragens,
E, silencioso, eu fico para trás.
VI
Numa colina brilha um lugar caiado.
Belo! E, arrimada ao cabo da sombrinha,
Com teu chapéu de palha, desabado,
Tu continuas na azinhaga; ao lado,
Verdeja, vicejante, a nossa vinha.
VII
Nisto, parando, como alguém que se analisa,
Sem desprender do chão teus olhos castos,
Tu começaste, harmónica, indecisa,
A arregaçar a chita, alegre e lisa,
Da tua cauda um poucochinho a rastos.
VIII
Espreitam-te, por cima, as frestas dos celeiros;
O sol abrasa as terras já ceifadas,
E alvejam-te, na sombra dos pinheiros,
Sobre os teus pés decentes, verdadeiros,
As saias curtas, frescas, engomadas.
IX
E, como quem saltasse, extravagantemente,
Um rego de água, sem se enxovalhar,
Tu, a austera, a gentil, a inteligente,
Depois de bem composta, deste à frente
Uma pernada cómica, vulgar!
X
Exótica! E cheguei-me ao pé de ti. Que vejo!
No atalho enxuto, e branco das espigas,
Caídas das carradas no salmejo.
Esguio e a negrejar em um cortejo,
Destaca-se um carreiro de formigas.
XI
Elas, em sociedade, espertas, diligentes.
Na natureza trémula de sede,
Arrastam bichos, uvas e sementes
E atulham, por instinto, previdentes,
Seus antros quase ocultos na parede.
XII
E eu desatei a rir como qualquer macaco!
«Tu não as esmagares contra o solo!»
E ria-me, eu ocioso, inútil, fraco,
Eu de jasmim na casa do casaco
E de óculo deitado a tiracolo!
XIII
«As ladras da colheita! Eu, se trouxesse agora
Um sublimado corrosivo, uns pós
De solimão, eu, sem maior demora,
Envenená-las-ia! Tu, por ora,
Preferes o romântico ao feroz.
XIV
Que compaixão! Julgava aéй que matarias
Esses insectos importunos! Basta.
Merecem-te espantosas simpatias?
Eu felicito suas senhorias,
Que honraste com um pulo de ginasta!»
XV
E enfim calei-me. Os teus cabelos muito loiros
Luziam, com doçura, honestamente;
De longe o trigo em monte, e os calcadoiros,
Lembravam-me fusões de imensos oiros,
E o mar um prado verde e florescente.
XVI
Vibravam, na campina, as chocas da manada;
Vinham uns carros a gemer no outeiro,
E finalmente, enérgica, zangada,
Tu, inda assim bastante envergonhada,
Volveste-me, apontando o formigueiro:
XVII
«Não me incomode, não, com ditos detestáveis!
Não seja simplesmente um zombador!
Estas mineiras negras, incansáveis,
São mais economistas, mais notáveis,
E mais trabalhadoras que o senhor!»
*
Рабочие по сбору урожая,
Переходя границу много раз,
Героями прослыли среди нас,
Ведь не страшила их земля чужая.
Они, как пейзажист, как чаровник,
Манерой чудной, колоритом, силой,
Под «гасиенды», что в Андалусъи,
Две наши фермы расписали вмиг.
Что до жары во время их скитаний,
Им в помощь – воды; остужая тело,
Грозила лихорадкой и желтела
Та влага, подходящая к гортани.
И вновь в Испании - зной неизменный
Одел плато в наряды цвета хаки,
Пестрели в виноградниках бараки
Палатками компании военной.
Набег кастильцев в красных поясах
С рассказами, с их яркими цветами
Одежды, как у жителей в сертане,
Для поселян – что весть о чудесах.
Нам столько знаний не даёт и книга,
Как им – те странствия в тисках жары;
И через постоялые дворы,
И в трюме переполненного брига.
Один был мизантроп и, молчалив,
Средь смуглых лиц и ярких туалетов,
Был, точно печень, странно фиолетов,
Пил красное вино в тени олив.
Сословие моё, как ни живи, -
Бескровно ты – сословие богатых!
Пускай у бедных - башмаки в заплатах, -
Сокровища несметные в крови!
*
Но в наши дни – с утра и дотемна
Горбатишься и знаешь лишь мороку,
Хозяин ли, подёнщик – нету проку,
Хоть трудятся и дети, и жена!..
Ох, ад кромешный! На земле работа
Лишает сна, где силы взять когда
К тебе приходят за бедой беда,
И вечно ты зависишь от чего-то!
Каких усилий стоит нам лоза,
Труда, ухода, сколько опасений…
Ах! Поле не прогулка в сад весенний
Где птичья трель, где неба бирюза.
Ах! Всё вредит нам: воробьёв разбой,
Мальчишки, подати и тли «набеги»,
Гекконы, ядовиты, серо-пеги,
И пчёлы, что кружатся над тобой.
Взимают гусеницы свой побор,
Улитки, - а ещё грозят ненастья,
Град, заморозки, прочие несчастья,
С испанцами - за рынок – вечный спор.
Нам альмерийцы* расставляют сети:
На распродажах фруктов за границей
Снижают цены, нам же устраниться
Приходится, прознав про штуки эти.
Одолевает множество преград
Наш селянин, и сильный, и упорный,
И шли составы: спелый и отборный,
Шёл за границу чудный виноград.
Всё это - пустяки, и суть не в нём,
И в свете размышлений беспристрастных,
Живём мы не за счёт вещей прекрасных,
Верней, не только этим мы живём.
Известно, не родить земле без боли…
Студент за знаньем едет в города,
А фермер сам проходит курс года,
И платится убытком поневоле.
Ах, нет! Не из-за птиц мы тонем в бездне
Тоски, не из-за гусениц и тли…
Когда б вы, знатоки, понять смогли,
Как лечатся серьёзные болезни!
Всё – пустяки: окуриванье серой
Уход за зерновыми, химикаты,
И повышение подённой платы,
Борьба с проклятьем страшным – филлоксерой!
То, что нас губит, радость убивая, -
Не сеть кислицы козьей иль пырея,
Не южный ветер, что сожжёт, не грея,
Не гниль коричневая корневая.
Колодец сохнет пусть, поивший нас,
Над ним склонялся я, тебя пугая, -
Деревья те, которых, дорогая,
Твоя рука касалась столько раз.
Пускай болезни к нам, по-воровски,
Крадутся: появленье тёмных пятен,
И плесень та, чей запах неприятен,
И филлоксеры цепкие тиски.
Не вечны стены и суровы зимы,
И могут пасть подпорки и заборы,
Но наши руки сноровисты, скоры,
Но мы – сильны! И мы – непобедимы!
Пусть реки будут, прорывая русло,
Реветь быками в сумрачных долах,
Пусть камедь застывает на стволах
Иль ржавчина темнеет заскорузло.
Пусть полные потоки ноября
Не ил несут, что удобряет поле,
Но всё сметают, буйствуя на воле,
Пусть губят скот, разлившись, как моря!
Ах, что ущербы все на этом свете,
Невзгоды с их рисунком прихотливым -
Перед земным уделом несчастливым,
Что делал восковыми пальцы эти.
Была в последней степени чахотка,
То, что терзало нас, когда ты стала
Крылатой и готовилась устало
Покинуть этот мир с улыбкой кроткой.
Была то скорбь, что нас лишало силы
Затмило радость жизни так жестоко,
Отцу согнуло спину прежде срока
И косы матери посеребрило.
То был хлороз - недуг, что сделал тёмным,
Пустынным сделал, словно пепелище,
То белое весёлое жилище,
Что полно было светом неуёмным.
Пусть мы сильны, теория плохая,
Чтоб умирали слабые, чтоб вскоре
Среди моих родных явилось горе,
И боль потери ныла, не стихая.
И мне, быть может, только вид здоровья
Присущ, хоть я привык хвалиться силой,
Но миг один – и хворь уж подкосила,
И смерть уже стоит у изголовья.
И мы, другие, как и ты, трагично
В себе откроем признаки недуга,
Мы, чья походка чётка и упруга,
Мы, чья душа сильна и энергична!
Встревожены, в плену тоски и долга,
Мужчины строят планы для победы!
Но я не верю, что, как наши деды,
И наши внуки будут жить так долго!
Тот выживет, кто годен для борьбы:
Силён, жесток в сей жизни быстротечной
Но есть другие – искренни, сердечны,
Есть мощный ствол, чьи ветви так слабы!
И что же делать, коль всему конец?
Когда скудеют жизненные силы,
И поколенья вырастают, хилы,
Сын умирает прежде, чем отец!
Но, как бы ни было, во всём вокруг
Твоё отсутствие! Дышать нам нечем,
Цветок наш сорванный, как бесконечен,
Страданий путь, жестокий путь разлук.
Мысль о могиле вновь придёт, разя,
А вслед за ней приходит мысль о Вечном.
А ни постигнуть робким человечьим
Умом, ни охватить его нельзя.
Как в топи, где стоячая вода,
Один лишь мох раскинется просторно,
Так мы о Мёртвых думаем упорно,
О тех, кто не вернётся никогда!
И в сумерках, что беспросветно-серы,
Увидим ли - тебя - в аллеях сада
Иль страшное видение распада,
Не знаем мы, торя свой путь без веры.
О, мученица, ты, вдали блистая,
Покинув преждевременно мирское,
Напомнишь нам о будущем покое
На ложе чистом, девственном, святая.
Да ты – вся святость в этом мире мрачном,
Всё таинство, я не ищу иного,
Когда, взыскуя истины, я снова
Взгляд поднимаю к небесам прозрачным!
III
В столицу снова мы вернулись, и покуда
Я шлифовал стихи, в сетях у рифм, у фраз,
Исподтишка в наш дом уже прокралось худо:
Внезапно заболел всерьёз один из нас.
То был туберкулёз, и кашель, не стихая,
Так изнурял его, забыть не хватит сил.
И в памяти моей - прощанья ночь глухая
И те слова, что он тогда произносил.
Бедняга, крепок был, и вот - уйти до срока!
И наступал конец: так рушится стена.
Цеплялся он за жизнь, и вырван был жестоко…
Как полон был надежд, как жизнь была нужна!
Страшна, коварна жизнь! И я - смертельно ранен,
Я - желчен, раздражён, и если я отныне
Ещё тружусь, - то лишь, как бедный каторжанин
Лелея мести план, исполненный гордыни.
И жизнь моя теперь - жестокое прозренье,
И, в жуткие часы нещадных самых мук,
К литературе я исполнен лишь презренья,
Возлюбленных стихов мне ненавистен звук.
_____________________________________________
* Альмерия - город на юго-востоке Испании.
*
Европа Северная, ну, скажи,
Когда суда везут, тебя снабжая,
Чудесных фруктов наших урожаи,
Что думаешь о них? Спелы, свежи?
Да, «скороспелки», чем мы так горды,
Сладчайшие, что дарят земли наши.
Ну разве могут быть сочней и краше
Английской флегмы кислые плоды?!
Фабричные гиганты, города,
В пыли, опутанные проводами,
Что думаете о стране, плодами
Своих садов вас полнящей всегда?
Я помню свежесть, сочность, пестроту!
Какие краски, вкусы, ароматы!
Всё шло на борт судов из той армады,
Что ежедневно чалилась в порту!
Лозы мускатной запах колдовской!
Нежна и к перевозке непригодна,
Дворцы Гайд-парка, блещущие модно,
Не знаете вы сладости такой!
Корона, Банк, Адмиралтейство, нет,
Хоть есть леса, косули и олени,
У вас таких чудес, таких селений,
Лугов, равнин, где дуб и бересклет!
Вы, англо-саксы, чем гордитесь вы?!
Самоубийцы, посмотрите сами:
Здесь всё естественно под небесами,
Всё множится в объятьях синевы!
Районы виноделия - и горы
Отбросов ваших, сора вороха!
Сравнимы ли горячие цеха -
И мельницы, что красят косогоры!
И графства горнорудные! Вершины
Отвалов шахт глубоких, горняки;
И паровые фабрики, станки,
Насосы и прядильные машины!
Я знаю, следует воздать вам честь:
Произвести умеете вы точно
Всё лучшее, что мягко, ковко, прочно,
Всё самое надёжное, что есть!
Но это механично и фальшиво,
Без жизни, точно циркуль и квадрат,
Пусть даже совершенное стократ,
Нет ритма в нём, нет пульса, нет порыва!
А здесь, в пределах этих мест заветных,
Святое солнце - и поля пшеницы
Заставит зачинать, и, светлолице,
Извергнет вешний цвет у розоцветных.
Да, больше счастья здесь – в любой деревне,
Чем в Лондоне, чей мрачен двор блестящий!..
Чем у тебя, так развлеченья чтящий,
Париж, огромный, жаждущий и древний!..
Ах! Что мне слава, блеск излишний, ложный,
Когда пакуют столь приятный глазу
«Зеркальных яблок» сорт, и вспомню сразу:
Их Герберт Спенсер пробовал, возможно!
Писать стихи о фруктах? Как забавно!
Но я отвечу: разве же ценнее
Пыл свой отдать какой-то Дульсинее,
Чем мякоти, что освежает славно?
И даже с точки зрения эксперта
Нет больше наслажденья, вероятно:
Ведь, после жирной пищи, так приятна
Фруктовая пленительность десерта!..
Ах, Джек, моряк английский, ты был прав,
Когда в порту на тюке парусины
С животной жадностью ел апельсины,
И кожуры пахучей не содрав!
*
Ах! Оттиски иной поры, былинной,
Над мёртвым прошлым разорвут покров,
И вновь бреду, то весел, то суров,
Воспоминаний светлою долиной.
Покой семейный вижу я из дали,
Но в сценах тех – ошибок горький след!
Так, эти несколько прошедших лет
Увеличительным стеклом предстали.
И встанут мёртвые во мгле белесой!
И череда событий, близких столь!
И мелочей преувеличу роль
Под слёз благословенною завесой.
Восточный блеск светящейся картины -
Её рисую знаками, словами,
А грудь сжимает зноя злое пламя,
А лето лепит сети паутины.
Как чёткое обличие своё
Хранят во внешней жизни лучезарной -
Все атрибуты отрасли аграрной:
Часы, места, орудия, сырьё.
Вдыхаю запах варева и дома,
Сосновой древесины запах чистый,
И вижу - неотёсанной, смолистой,
Распиленной в бору у бурелома.
И связки тёса шли к нам, в них полно
Сучков, дефектов, трещинок - и скоро
Сбивали ящики мы дружно, споро,
В жару, что давит плечи, как бревно.
Грубы, зато прочны! И те сорта,
Что в бочках до стола дошли б едва ли,
Опилками прилежно засыпали,
Чтоб не помялись, взятые с куста.
Мы ветками каштана здесь, в саду
Стянули ящики, забили гвозди,
Как полны сахаром и солнцем грозди,
Благодаря навозу и труду.
Простой навоз, древесная зола -
И «Дамский пальчик» станет сахаристей,
А «Козье вымя», чьи прозрачны кисти,
Бесспорным украшением стола!
Когда нам ящички несли аллеей,
А в них изюм отличный андалузский,
Как упакован был он в ящик узкий!
И груза не бывало тяжелее!
Лучи полдневные резки и рьяны,
Среди листвы, подпорок и столбов
Блестит побелка винных погребов,
В которых и давильня есть, и чаны.
Какой галдёж, как резки эти звуки!
Вот - молота ударов череда.
В канун судов отплытия всегда
Такая суета и перестуки!
Ах! Кто увидит так, как вижу я:
Всё тайный смысл имеет изначально,
Шумят все вещи листьями печально,
А корни тонут в глуби бытия.
Возьмём складные мы ножи к примеру,
С их птичьим клювом, вместо острия,
Они – мои старинные друзья
И я люблю их чинную манеру.
Так, мастером сработаны с любовью,
Всегда полезные, всегда в труде,
Они нам служат в полевой страде,
Не пачкаясь убийствами и кровью.
Мотыги похитрей - эншó д’мартéлу:
Он резал глубже, чем она копала,
А повернёшь, он прибивал удало
Доску к доске в руках, привычных к делу.
В абстракции почуяв пустоту,
Склоняется душа, ослабевая,
Когда ж в предмете суть найду, живая
В ней кровь, Самсона силу обрету!
Сурова жизнь, народа – тем жесточе,
И всё же, я люблю ремёсла, право!
Кузнечная жаровня мне по нраву,
Меха и молот, бьющий, что есть мочи!
И вот, я вспоминаю, не спеша,
Роднясь со всем: орудия, посевы,
Обычаи, старинные напевы, -
И в этом всём - народная душа!
И радость запоёт во мне живая:
Ведь я - как все - меж дел, забот, невзгод,
Не нужен дар, когда стираешь пот,
Напрягшись, и бранясь, и напевая!
Какие фрукты! Самая пора!
На фермах двух ограждены посадки,
Где солнце на шпалеры и на грядки
Прямой наводкой бьёт уже с утра!
Вот роща апельсинная на склоне
(И оттого на листьях гладких – тени)
Террасами спускаются ступени -
Гигантов лестница на синем фоне.
И от полосок злаков, за какие
Ещё аренду платят, срок не мал, -
Живой забор её отмежевал -
Деревья ладанные, небольшие.
Вдоль мостовой - шеренга хат белёных,
Что отделяют сад, где зреют груши,
Где в тени яблонь он - темней и глуше,
От виноградника на светлых склонах.
Что может лучше быть: в саду твоём,
В спокойствии часов, скользящих мимо,
Шум водокачки, скрип неутомимый,
Журчанье струй, что льются в водоём.
Там, в глубине, меж вязов, древних, строгих,
От засухи трёхмесячной река
Тропинкой предстаёт издалека,
Путь каменистый в берегах пологих.
Жемчужниц блеск и гальки, там, на дне,
Взбираются, стройны и величавы,
На склоны африканские агавы,
Высокие, с алоэ наравне.
Холмы вдали, с покровом их ползучим,
Сухим и с возвышеньями ограды,
Напоминают головы – громады,
Седые волосы - под солнцем жгучим.
И будто мощью экваториальной,
Как за окном невиданной теплицы,
Всё привлекает, ширится, искрится
В долинах, плодородных нереально!
Как мы просты во нравах и в повадке!
Какой мы сами стали целиною!
Осенней спелостью плодов взрывною
Согнулись ветки, груз лелея сладкий.
Песком и глиной – нет здесь почв иных -
Взращённые, здесь яблони едва ли
Не фауной под этим грузом стали -
Полипами на землях заливных.
При всём при этом нет в хозяйстве нашем
Ни кустика для красоты, но каждый
Зелёный стебель принесёт однажды
Всю пользу, для которой предназначен.
В конце концов, в долине этой щедрой
Нет ничего, чем мы не управляем:
Цветение овладевает краем,
Плод зачиная, семя входит в недра.
*
На лаве и песке трудясь немало,
Среди сортов фруктовых, средь цветенья,
Уж десять лет, как мощное растенье,
Здесь наша сильная семья сияла!
И лишь моя сестра всегда вносила
Изящества и трепетности нотку
В ту сельскую, простую обстановку,
В работу, где и мощь нужна, и сила.
И было в год один, во всём отличный,
В год плодородный, что пришло к нам горе:
Тот ранний цвет, что увядает вскоре -
Мы потеряли тот цветок тепличный.
Кто слаб, но благороден, тот извечно
Злосчастен в этой дикой круговерти,
Его болезнь уносит к скорой смерти,
А скверных оставляют жить беспечно.
*
Смежил устало веки, снятся мне
Полотна памяти, светлы, как воды:
Поля картофеля и огороды,
Наш труд в гористой, солнечной стране!
Ах! Что за вид, приятный, благодушный,
У этих мест, когда идёшь аллейкой
Со старенькой соломенной скамейкой
К лозе, что тень даёт нам в полдень душный!
Ах! Самый зной, вокруг ни дуновенья,
Лист не дрожит, сминая теней вязь,
А ты, здоровьем, счастьем вся искрясь,
Сама к работе проявляла рвенье!
И, твой приход невольно карауля,
Сквозь ветви увидать я был так рад:
Ты отбирала белый виноград,
Который я грузил для Ливерпуля.
Продажа фруктов платит дань рекламе,
Решает рынок, и ему видней,
Сегодня белый виноград нужней
Иль сорт феррал*, алеющий, как пламя!
И в августе, когда вокруг снуя,
Всё портят пчёлы, птицы очумело,
Ты кисть плохую удалить умела
Своими ножницами для шитья.
И пчёлы, и назойливые мушки,
И майские настырные жуки -
Ярились, окружали, как быки,
Твои белейшие, родная, ушки.
Когда оса, влетев через окно,
Вонзала жало, что острее стали,
Накапав масла, мы монету клали
На розовое, нежное пятно.
И если мы слепня, как будто птаху,
Ловили шляпой, быстро и удало,
То ты напёрсток грозный свой кидала
И каждый паразит дрожал от страху.
_______________________________________
* «феррал» - название этого сорта винограда означает: «цвета железа».
*
Какая прелесть! Если ты слегка
Расстёгивала воротник суровый
То шейка, сбросив жёсткие оковы,
Была стройна, как стебелёк цветка!
Но как же я был слеп! Бродил во мраке.
В нечёткости твоих изящных линий,
В газельей кротости, во влаге синей
Очей – болезни, смерти были знаки!
Гонясь за шиллингами, я до срока
Не видел, преисполненный задора,
Что бледность «мисс», что романтичность взора
Тебя на гибель обрекли жестоко!
И лучше б щёки, руки, что так слабы,
Все в пятнах были, точно у крестьянок,
Что трудятся под солнцем спозаранок,
Плебейкой крепкой – ты ещё жила бы!
Манеры хищника, клыки и зубы
Могла б иметь, а не безвредность лани,
И страстность, и настойчивость желаний,
И, как и мы, была б суровой, грубой!
Так, в этом климате сухого жара
Породы пламенные выживали,
Полдневный свет их обжигал едва ли,
Лишь тон дарил опаловый загара!
Ввиду большого объёма произведения я не буду здесь приводить оригинал. Его можно найти по адресу, приведённому внизу. Это произведение стоит в самом низу страницы произведений Верде:
http://www.biblio.com.br/defaultz.asp?link=http://www.biblio.com.br/conteudo/cesarioverde/poesias.htm
A.A. da S.V. (Возможно, это переводится, как «посвящается мадемуазель Соуса и Вашконселуш»
I
Подряд два лета хворь гуляла по столице:
Холеры страшный мор, горячка в сотни жал,
И в панике народ искал, где поселиться,
Как будто от грозы, из города бежал.
Ну, вот, и мой отец, отпраздновав спасенье
(Переболеть пришлось лишь корью нам тогда),
Был рад окрепшим нам под мальв карминной сенью
И поле полюбил, посевы и стада!
Наверно, слышал он в молчании суровом,
Что колокол ронял удары тяжело:
Спаслись одни лишь мы, нам бегство помогло,
Все умерли, кто жил под нашим прежним кровом.
В торговле чуял люд заразы той причину,
И ни один корабль не приставал в порту,
Таможня умерла, пустели лавки чинно,
Шум пристаней ушёл во тьму и немоту.
Не слышен по утрам в церквах напев крестильный,
Скрип погребальных дрог не молкнул под луной.
И складов грустный ряд стыл полосою штильной,
Так «city»*, суетлив, пустеет в выходной.
Отводы нечистот забиты, реют кланы
Навозных ярких мух, богатый стол у них.
Врачи, как долг велит, трепещут за больных,
Могильщики одни вокруг, да капелланы!
Светило по ночам очищенное масло:
Дома, как мертвецы, желты, смотреть невмочь.
От бочек с дёгтем – жар, и пламя, что не гасло,
Порой в кромешный Ад преображало ночь.
Вне города зато природой всемогущей
На фоне страшных бед затеян пир горой.
От смертности такой ещё пышней и гуще
Растительность цвела той жуткою порой.
Обильные леса тянули к небу своды,
Была роскошна ярь, рождающая плод,
О, свадеб торжество всеобщих! - в этот год
Любились! И потом случались чудо – роды.
И добрый патриарх, в унынии глубоком,
О судьбах вдов, сирот заслышав от людей,
На горизонт в огне взирая скорбным оком,
Вернуться думал лишь потом, в сезон дождей.
Опасность видел он, пути перебирая:
Настигнет сыновей та страшная беда, -
И видел он луга и пастбища, сараи,
Убежище от бед и прибыль от труда!
И поле с этих пор – дороже мне святыни,
О нём – мои мечты, ему - моя любовь.
Провинциалы мы, и мы живём здесь вновь
От майского тепла и до ноябрьской стыни!
_________________________________________
* «Сити» - видимо, Верде имеет в виду финансовый и коммерческий центр большого города.
Cesбrio Verde
NOS
A. A. da S. V.
I
Foi quando em dois Verões, seguidamente, a Febre
E o Cólera também andaram na cidade,
Que esta população, com um terror de lebre,
Fugiu da capital como da tempestade.
Ora, meu pai, depois das nossas vidas salvas,
(Até então nós só tivéramos sarampo),
Tanto nos viu crescer entre uns montðes de malvas
Que ele ganhou por isso um grande amor ao campo!
Se acaso o conta, ainda a fronte se lhe enruga:
O que se ouvia sempre era o dobrar dos sinos;
Mesmo no nosso prédio, os outros inquilinos
Morreram todos. Nós salvamo-nos na fuga.
Na parte mercantil, foco da epidemia,
Um pânico! Nem um navio entrava a barra,
A alfândega parou, nenhuma loja abria,
E os turbulentos cais cessaram a algazarra.
Pela manhã, em vez dos trens dos batizados,
Rodavam sem cessar as seges dos enterros.
Que triste a sucessão dos armazéns fechados!
Como um domingo inglês na city, que desterros!
Sem canalização, em muitos burgos ermos,
Secavam dejeções cobertas de mosqueiros.
E os médicos, ao pé dos padres e coveiros,
Os últimos fiéis, tremiam dos enfermos!
Uma iluminação a azeite de purgueira,
De noite, amarelava os prédios macilentos.
Barricas de alcatrão ardiam; de maneira
Que tinham tons de inferno outros arruamentos.
Porém, lá fora, à solta, exageradamente,
Enquanto acontecia essa calamidade,
Toda a vegetação, pletórica, potente,
Ganhava imenso com a enorme mortandade!
Num ímpeto de seiva os arvoredos fartos,
Numa opulenta fúria as novidades todas,
Como uma universal celebração de bodas,
Amaram-se! E depois houve soberbos partos.
Por isso, o chefe antigo e bom da nossa casa,
Triste de ouvir falar em órfãos e em viúvas,
E em permanência olhando o horizonte em brasa,
Não quis voltar senão depois das grandes chuvas.
Ele, dum lado, via os filhos achacados,
Um lívido flagelo e uma moléstia horrenda!
E via, do outro lado, eiras, lezírias, prados,
E um salutar refúgio e um lucro na vivenda!
E o campo, desde então, segundo o que me lembro,
É todo o meu amor de todos estes anos!
Nós vamos para lб somos provincianos,
Desde o calor de Maio aos frios de Novembro!
Издёрганный, больной, схизматик, грешным делом,
Пророчил я ножи, и кровь, и подземелье,
Когда один из тех, грязнуль, глядел с похмелья
На блузу на мою, в полоску – синь на белом.
Ты мучила меня, рассказом про напасти,
Что слышала из уст служанок простодушных:
О грабежах домов, богатых и радушных,
О бедных господах, изрубленных на части.
В ночи, как головня, искрящаяся жутко,
Сверлил меня насквозь цыганский взгляд тяжёлый,
Нам жгли хлева, дома, вокруг горели сёла -
Пожар, что наступал стеной, без промежутка.
И я, верзила, я, на спор, на сеновале
Ходивший на руках, я, бегавший проворно,
Боялся этих банд и верил непритворно,
Что крали малышей и масло выжимали.
И, помню, в осень ту, испуганная птаха,
Подругу защищать – таков был мой обычай,
Когда средь гор тот рёв заслышав, дикий, бычий,
Стояла ты, бледна, остолбенев от страха!
Histórias
Cismático, doente, azedo, apoquentado,
Eu agourava o crime, as facas, a enxovia,
Assim que um besuntão dos tais se apercebia
Da minha blusa azul e branca, de riscado.
Mináveis-me, ao serão, a cabecita loura.
Com contos de província, ingênuas criaditas:
Quadrilhas assaltando as quintas mais bonitas,
E pondo a gente fina, em postas, de salmoura!
Na noite velha, a mim, como tições ardendo,
Fitavam-me os olhões pesados das ciganas;
Deitavam-nos o fogo aos prédios e arribanas;
Cercava-me um incêndio ensanguentado, horrendo.
E eu que era um cavalão, eu que fazia pinos,
Eu que jogava a pedra, eu que corria tanto;
Sonhava que os ladrões - homens de quem me espanto -
Roubavam para azeite a carne dos meninos!
E protegia-te eu, naquele outono brando,
Mal tu sentias, entre as serras esmoitadas,
Gritos de maiorais, mugidos de boiadas,
Branca de susto, meiga e míope, estacando!
8 марта 2014 года научные круги Португалии отмечали столетие «триумфального дня Фернандо Пессоа», когда он, по его словам, в состоянии экстаза написал более тридцати стихотворений «Хранителя стад» - в этот день «родился» его гетероним Альберту Каэйру, ставший Учителем для самого Пессоа и для других его двойников – Рикарду Рейша и Алвару де Кампуша[1]. В тот же день были созданы шесть стихотворений цикла «Косой дождь» под именем самого Фернандо Пессоа и «Триумфальная ода» Алвару де Кампуша. Об этом поэт сообщил своему другу Адольфу Казайшу Монтейру в знаменитом письме от 13 января 1935 года, где указал место и время рождения, образование, детали биографии своих гетеронимов, не забыл упомянуть их рост и даже описал внешний вид.
Не является ли этот фантастически продуктивный день еще одной мистификацией Великого Мистификатора Фернандо Пессоа? Профессор Лиссабонского университета Иву Каштру произвел тщательный анализ рукописей «Хранителя стад»: почерк Пессоа был не тем, каким он писал в спешке, в порыве вдохновения, использованы разные типы бумаги, четыре различные ручки, да и даты, стоявшие под стихами цикла, относились к различным дням. Вывод ученого: даже первые тридцать из сорока девяти стихотворений цикла не могли быть написаны в один и тот же день. По-видимому, цикл был написан в течение двух месяцев, с 4 марта по 10 мая 1914 года. Тем не менее день, когда в голове поэта родился замысел, получивший такое плодотворное развитие, в Португалии чтят и помнят.
Коллоквиум, участницей которого мне посчастливилось быть, проходил 6-8 марта в Лиссабоне в одном из павильонов Фонда Калуста Гулбенкиана. Участники подчеркнули, что главную заслугу Фернандо Пессоа перед миром составляет его «Книга неуспокоенности». Этот текст, увидевший свет лишь после смерти автора, переиздавался у него на родине с 1961-го по 2013 год тридцать пять раз, он выдержал девятнадцать изданий в Бразилии; двадцать одно – в Испании; сорок два – в Италии; четырнадцать – в Германии; по девять – во Франции и в Швейцарии; семь – в Великобритании; пять – в США; по четыре – в Норвегии, Чехии и Венгрии; по три – в Голландии и Швеции; выходил также в Греции, в Японии и Израиле, в Польше, в Болгарии, Дании, Финляндии, Румынии, Хорватии, Словении, в Марокко, Мексике, Аргентине, Индии, Китае, Турции.
Преподаватель Лиссабонского университета Педру Тиагу Феррейра так и назвал свое выступление на конференции: «Филология как опекун и соавтор: случай Пессоа». Он высказал убеждение в том, что «Книга неуспокоенности» в том виде, как она была оставлена автором, не пригодна к публикации: только кропотливая работа филологов над компоновкой ее фрагментов, выбором отдельных пометок автора из множества имеющихся, над определением, какие авторские правки считать окончательными, помогает скомпоновать цельное произведение. Вот почему «Книга неуспокоенности» при каждом последующем издании предстает в измененном виде, раскрывая внимательному читателю все новые глубины.
Ряд выступлений был посвящен исследованию общности отдщельных аспектов мировосприятия Фернандо Пессоа и крупнейших философов XIX-XX веков – Серена Кьеркегора, Фридриха Ницше, Людвига Витгенштейна. Интересно прозвучала тема итальянского исследователя Винченцо Руссо «Фернандо Пессоа – прочтение Аленом Бадью». Имелось в виду эссе французского философа «Век поэтов» (оно известно и русскоязычным читателям в переводе Сергея Фокина[2]), где Пессоа включен в плеяду таких лириков современной эпохи, как Малларме, Рембо, Тракль, Мандельштам, Целан. Португальская исследовательница Мадалена Лобу Антунеш показала близость творчества Пессоа и мистических озарений Уильяма Блейка. Исследовательница из Коимбры Криштина Зоу рассматривала вопрос о гнозисе – высшем эзотерическом, мистическом знании, которое занимает важное место во всем творчестве Пессоа.
Значительная часть выступлений была посвящена гетеронимам Пессоа, при этом акцент делался на творчестве «главных» из них: Алберту Каэйру, Рикарду Рейша и Алвару де Кампуша. Они считаются «главными» не только из-за большого количества подписанных их именами произведений, но и потому, что Пессоа дал каждому из них особую биографию, описал их внешний вид. Другие, тоже вымышленные, персонажи вроде «автора» «Книги неуспокоенности» Бернарду Суареша, барона де Тиеве и прочих считаются полугетеронимами, они не разработаны поэтом столь тщательно, не вступают в дискуссии между собой и с самим Пессоа, не проявляют себя так, будто существуют на самом деле.
Рассказ о Рейше исследователя, литературного критика, поэта и переводчика Ричарда Зенита, ставшего организатором многих изданий произведений Фернандо Пессоа, Луиса Камоэнса и многих современных португальских поэтов, сопровождался чтением од поэта-гетеронима и их метрическим анализом. Для меня это выступление было особенно интересно, поскольку именно данный аспект творчества Рейша/Пессоа был объектом и моего выступления на коллоквиуме, занимал меня при поиске адекватной манеры перевода его стихов.
Пессоа прямо утверждает: первое, что следует сохранить при переводе стихов с одного языка на другой, это ритм оригинала[3]. Рейш/Пессоа не только в одах, но и в заметках о поэзии подчеркивал, что именно метрическая система стиха доносит до читателя эмоциональный заряд произведения. В одной из своих од Рейш/Пессоа дает свое представление о том, как рождаются стихи:
Разум увлечь высотой и слепо
Верить своим законам –
Строгим – стиха плетенье;
Если идея парит высоко,
Слово за ней стремится,
Служит ей ритм покорный[4].
В поэтическом мире самого Пессоа, или Пессоа-ортонима (в отличие от гетеронимов), можно увидеть начала традиционного португальского лиризма. В ритмах и образах сборника «Cancioneiro» различимы отсылки к лузитанским колыбельным, мелодиям романсов, мотивам волшебных сказок. Для языка поэта здесь характерна краткость, недоговоренность, вопросительная интонация, большинство стихов рифмованы, имеют четкий ритмический рисунок.
Несколько отличаются по ритму традиционные португальские «троваш» - куплеты в народном стиле, написанные семисложником. Русским читателям они еще неизвестны, между тем Пессоа писал их всю жизнь, и последние датированы 1935 годом – годом смерти поэта. В этих куплетах всегда строго соблюдается число слогов в стихе, а ударение плавающее. «Троваш» писали большинство португальских поэтов, наиболее популярны в свое время были куплеты Антониу Нобре. Но «троваш» Нобре больше напоминают студенческий фольклор:
Студенты вьются вокруг
И все влюблены, ей-богу!
Окончит курс милый друг,
Уедет, забыв дорогу…
Куплеты Пессоа иные. Некоторые из них по языку и содержанию бесхитростны, подобны нашим отечественным частушкам, автор как бы рядится в одежду простого сельского парня (еще одна маска?). В других появляются выраженные языком народа излюбленные темы поэта, знакомые по многим его стихам. Вот несколько примеров:
Стул забытый, старый дом,
За окошком – куст жасминный.
Эх, кабы на стуле том
Мой дружок сидел старинный!
Ах ты, речка-ручеек,
Гладь спокойная речная!
Дай совет, дай хоть намек,
Как прожить , любви не зная.
Колос в поле все тучней –
Время жатвы, обмолота.
Правда – дверца, только к ней
Не приходят отчего-то.
Рифмованы, четки по метрическому складу, пронизаны душевным пдъемом стихи «Послания» - единственной книги, опубликованной при жизни Фернандо Пессоа, незадолго до его кончины. Количество слогов в стихе здесь колеблется от семи до десяти, чаще встречаются короткие строки – семи- и восьмисложник. В «Послании» поэт выступает в роли своеобразного демиурга. Любовь к родине, гордость ее минувшей славой, подвигами мореходов-первооткрывателей, ностальгия по этому прошлому определяют выбор языка – лаконичного, торжественного, строгого, афористичного:
Господь велит, мечтает человек –
Так план родится будущих событий:
Чтоб от земли к земле легли навек
Морских путей невидимые нити.
Для замысла он избран был один,
И пенный след прорезал синь без края,
Единая – круглилась из глубин
Земля, в лазурной чаше золотая.
Его стремленьем обретает плоть
Завет о море – в грозном свете молний.
Империя разрушилась – Господь,
Теперь и Португалию исполни!
Пессоа смело экспериментировал в области поэтической метрики, эти эксперименты отведены его главным гетеронимам. Каждому из них Пессоа подбирал своеобразный язык; по его словам, легче это было сделать в стихах, сложнее – в прозе. Поэтику португальского Горация – латиниста, классика Рикарду Рейша Фернандо Пессоа выстраивал особенно тщательно. В поисках новой метрики он исследовал метрические системы других культур, в частности, античную греко-латинскую и английскую. Но законы стихосложения античности резко отличались от португальской, достаточно свободной системы. Строгие правила, характерные для построения строф античных логаэдов, стали бы для португальской поэзии удушающим корсетом. С другой стороны, разнообразие этих логаэдов открывало богатейшие возможности, для того чтобы сделать собрание од Рейша многоголосым музыкальным произведением.
Как решает эту проблему Рейш/Пессоа? Он создает свои собственные метрические системы на базе разнообразных античных строф, имитируя таким образом античные логаэды, приспособляя их строгие правила к португальской системе версификации. К такому выводу приходит Фернанду Лемуш и другие исследователи метрики од Рейша/Пессоа.
Лишь в отдельных случаях Пессоа относительно строго соблюдает античную метрику. Мне удалось найти в корпусе од Рейша/Пессоа оды, написанные с использованием малой сапфической строфы:
Ведом страх мне, Лидия, перед роком.
Если камень легкий, попав случайно,
Чуть кренит колеса моей повозки,
Падает сердце
Все, что мне грозит переменой малой,
Даже если к лучшему, мне не мило,
Пусть позволят боги остаться прежним,
Пусть неизменны
Дни мои проходят вослед за днями
Тихо, тихо к старости жизнь склоняя,
Так и день склоняется час за часом
К ночи спокойной.
Большая сапфическая строфа используется португальским Горацием в несколько измененном виде:
Бледность дня слегка позлатить тщатся лучи, блистая,
Солнцем зимним, словно росой, искрятся на изгибах
Ветви куста сухие.
Дрожь пробирает, зябко.
Изгнан родиной золотой веры моей старинной,
Я утешен думой моей, что лишь к богам стремится,
Грею себя, дрожащий,
Солнцем иным, не этим –
Что светило на Парфенон, рвущийся ввысь Акрополь,
Освещало медленный лаг, речью перемежаем:
Вслух Аристотель мыслил.
Но Эпикур мне ближе,
Голос, ласковый и земной, слаще звучит для слуха,
Он теперь как равный богам с ними ведет беседу,
Жизнь созерцая мирно
Из беспредельной дали.
Удалось также встретить в одах Рейша/Пессоа в чистом виде вторую асклепиадову строфу:
Право, я не из тех, кто предпочтение
Отдал в дружбе, в любви полу единому.
Мне равно красота вечно желанною
Будет в каждом обличии.
Птица к ветке летит только на дерево
То, что нравится ей, издали выбрано.
Бег река устремит склоном, что встретится,
А не там, где нам надобно.
Так и я не хочу делать различие:
Где случилась любовь, там и живет она.
И невинность сама не оскорбляется,
Если любит, как любится.
Четко воспроизводит Рейш/Пессоа дактилический каталектический гекзаметр:
Лидия, ты приходи посидеть у реки неширокой.
Будем спокойно следить за теченьем ее, понимая,
Так же проходит и жизнь, ну а за руки мы не держались
(Лидия, руку мне дай).
Взрослые дети, теперь наступает мгновенье подумать:
Жизнь ничего не вернет, и сама никогда не вернется,
В дальний течет океан, что Судьбы омывает утесы,
Там, где обитель богов.
Руки разнимем с тобой, докучать нам не стоит друг другу,
Счастливы мы или нет, мы проходим, как реки проходят,
Лучше в молчанье идти, в тишине научиться терпенью,
И беспокойства не знать.
Лучше любови не знать, ни страстей, поднимающих голос,
Зависти, застящей взгляд, ни заботы, тревожащей ночью,
Если имела бы их, то стремилась без устали к морю,
Вечно текла бы река.
Если я раньше уйду, хорошо, что ты сможешь спокойно
Вспомнить без боли меня, без тоски и волнений печальных:
Не целовались с тобой, не сплетали мы рук в жаркой ласке,
Были мы только детьми.
Если же раньше меня свой обол понесешь ты Харону,
Не обречен я страдать, о язычнице грустной припомнив,
Будешь ты, нежная, мне вспоминаться с букетом душистым
Возле спокойной реки.
С использованием алкеева девятисложника, элемента античной алкеевой строфы, написана ода «Пустыми пусть пребудут руки»:
Пустыми пусть пребудут руки,
Душа пусть ничего не помнит,
И даже пусть, когда положат
Тебе в ладонь обол последний,
Из этих вновь разжатых пальцев
Ничто не упадет на землю.
Алкеев одиннадцатисложник лежит в основе оды «Оставим знанье, Лидия, может ли…»:
Оставим знанье, Лидия, может ли
Оно цветы, как Флора, рассаживать
Курс менять колесницы
Светлого Аполлона?
Оставим лучше мы созерцание,
Оно от близкого отстраняется,
Слепнет, пристально глядя:
Взор туманит усталость.
Смотри, Церера все не меняется,
Вздувает колос зреющим семенем,
А под флейтами Пана
Поле вмиг замолкает.
Смотри, античной грацией полные,
Газель затмили сада небесного
Нимфы, танцем несомы,
И не зная покоя.
И как с ветрами, лесом летящими,
Гамадриады нежные шепчутся,
Пана отвлечь пытаясь
От пристрастия к флейте.
И нам ли способ новый придумывать,
Мы радость видеть в жизни обязаны,
В золоте Аполлона,
В лунном лике Дианы.
И пусть придет потом седовласая
К нам старость, если боги пожалуют,
Этот час сберегая
От проклятья Сатурна.
Но пусть богами будет всесильными
Самим себе, никто нам не надобен,
Кто себя почитает,
Поклоненья не ищет.
В большинстве од Рейша/Пессоа сочетаются отдельные элементы различных античных строф. Фактически, перед нами не известные строфы, а имитация античных логаэдов, продукт творчества Рейша/Пессоа. В качестве примера приведу оду, сочетающую алкеев одиннадцатисложник с первым акаталектическим ферекратеем:
Под теми, этими ли деревьями
Некогда вел я танец,
Да, вел я танец, нимфы наивные,
Для удовольствий вольных,
Что вам даны. Почти человечными
Будьте в свободном танце,
Пусть радость ваша в ритмах рассыплется,
Празднично-строгих ритмах,
Тех ритмах, кажущихся лукавыми
Жизни, привычно-грустной,
Что не умеет здесь, под деревьями.
Танец вести свободный.
Своеобразна и метрика двух других гетеронимов – Алберту Каэйру и Алвару де Кампуша. На первый взгляд, это просто нерифмованный стих, многие португальские филологи, не занимающиеся специально этим вопросом, считают, что метрика Каэйру ничем не отличается от метрики Кампуша. Но в исследовании Поли Эллен Бот можно встретить интересные выводы о различии между ритмикой Каэйру и Кампуша. По мнению исследовательницы, «свободный стих» и Каэйру, и Кампуша нельзя считать полностью «свободным», каким является современный белый стих. Существуют предположения, что перед нами гекзаметр, но не строгий, гибкий, перемежающийся более короткими строками с измененным ритмом. Свободный стих Алвару де Кампуша часто определяют как «ритм абзацев». Этот ритм нуждается в эффектах, которые в традиционном стихе производились рифмой, стопой, фиксированными ударениями. Стихи Каэйру, подобные прозе, близки к разговорной речи, лишены украшений, неуместных для тех чувств, которые призваны передавать.
Исследовательница отмечает, что эффект свободного и сложного стиха Кампуша создается при помощи использования долгих, протяженных стоп, в которых каждый ударный слог сопровождается многими безударными или несущими легкое ударение слогами. Стопы же стиха Каэйру, имеющие большее число ударных слогов, более сжаты, поэтому они читаются медленнее. Даже при большей протяженности стих Каэйру не может читаться с той же скоростью, как и стих Кампуша, потому что ритм самих слов этого не позволяет. Стих Каэйру звучит медленно, чем достигается эффект ясного и прямого толкования его идей. Кампуш же, наоборот, комбинирует ритмы более спокойные с другими, ускоряющимися, передавая этим сложную смену эмоций.
Вот отрывок из одной из самых известных вещей Алвару де Кампуша:
Деревья неподвижные в саду, видимые через окно,
Деревья, чуждые мне, непостижимым образом я сознаю, что я их вижу
Деревья, такие же, как другие, но они существуют
лишь постольку, поскольку я вижу их,
Я не могу ничего делать с этими деревьями так, чтобы мне не было больно,
Я не могу сосуществовать с вами там, вдали, пока я вижу вас здесь.
И могу только подняться с этого кресла, отбросив прочь свои сны…
Какие сны?.. Я не знаю, видел ли я сны… Какие суда уходили, куда?
У меня было смутное впечатление, потому что на картине передо мной
Суда уходят – не суда, лодки, но суда находятся во мне,
И всегда лучше неопределенное, которое укачивает,
чем определенное, которого хватает,
Ведь то, чего достаточно, заканчивается на этом, и как
только это происходит, его начинает не хватать,
И ничто, похожее на это, не дает ощущения жизни…
А. Де Кампуш Белый дом, черное судно
Для сравнения даю стихотворение Алберту Каэйру из цикла «Влюбленный пастух». Описываемое в нем состояние не характерно для Каэйру, это пришедшая к нему, как болезнь, влюбленность, во многом подорвавшая основы его прежнего мировосприятия. Каэйру, воспевавший умение «не думать или мыслить только чувствами», теперь признает, что «любить и значит думать».
Всю ночь не спал и наяву ее фигуру видел постоянно,
Всегда другой, не той, какой ее встречаю.
Пытаюсь вспомнить я, какой она бывает, когда со мною говорит,
И в каждом образе меняется она, хотя себе подобна.
Любить и значит – думать.
Почти отвык я чувствовать, лишь думаю о ней.
Чего хочу, и даже от нее, не знаю сам, но думать я могу о ней одной.
Какая-то рассеянность, что вдохновляет.
Когда я жажду встречи с ней,
Почти предпочитаю не встречаться,
Чтоб мне не оставлять ее потом.
О ней мне легче думать, ведь ее в реальной жизни я боюсь немного.
Чего хочу, не знаю сам, и знать я не хочу, чего хочу.
Хочу я только думать про нее.
И больше ни о чем я не прошу, и даже у нее, хочу только думать.
А. Каэйру Из цикла «Влюбленный пастух»
Свободный стих, говорит Пессоа в одной из своих критических текстов, это третья стадия развития поэтической формы после греко-латинской и силлабической. И она требует от поэта дисциплины более интимной и глубокой, чем две первые, дисциплина которых была заложена в самих используемых ими средствах – строгой метрике строфы, рифмовке, чередовании ударений. Он сравнивает «свободный стих» и «стих, заключенный в жесткие рамки» с двумя путями в Рим: второй путь более долгий, он использует окружные дороги, у него больше пространства. Первый же путь – путь «свободного стиха» - это путь по прямой от пункта А к пункту Б, он сложнее и опасней, потому что требует точности с самого начала.
Гетеронимия позволила Пессоа раскрывать многочисленные грани своего таланта, говоря языком разных поэтов, оригинальных и неповторимых каждый по-своему. Как возникло это явление – гетеронимия? В уже упоминавшемся письме от 13 января 1935 года Фернандо Пессоа упоминал о симптомах истерии и неврастении, которые якобы и послужили причиной появления гетеронимов. Но вряд ли стоит сводить творческий процесс к особенностям психики поэта. В письме к Жуану Гашпару Симойшу[5] Фернандо Пессоа писал: «Главную черту моей личности как художника составляет то, что я – поэт-драматург; я всегда, когда пишу, испытываю чувство глубокой экзальтации как поэт и чувство отстранения от собственной личности как драматург… Критик знает, что я чувствую как поэт; что как поэт-драматург чувствую, отделяя себя от себя самого; что как драматург (не поэт) превращаю автоматически то, что чувствую, в проявление чувств, весьма далекое от того, что я чувствовал, построенное на эмоции несуществующего лица, которое искренне испытывало бы это чувство…»
[1] © Ирина Фещенко-Скворцова, 2015
[2] Новое литературное обозрение, 2003, № 63, с. 11-23.
[3] Pessof inйdito. – Lisboa: Livros Horisonte, 1993, p. 386.
[4] Р. Рейш. Разум увлечь высотой и слепо… (Здесь и далее – перев. мой.)
[5] Joгo Gaspar Simхes. Novos Temas. – Lisboa: Inquйrito, 1938, p. 391-402.
Статья напечатана в №7 "Иностранной литературы" за 2015.
И я, тебя спасавший от коров,
Я, добрых отличавший от плутовок,
Я, кто среди опасностей так ловок, -
Бежал от нищих, страх не поборов!
Ещё их слышу, вижу во дворе!
Молившихся, на лбу - седые пряди;
Бездельников в причудливом наряде;
Слепцов, нуждавшихся в поводыре!
Ах! Слепенькие шли издалека,
На пот налипла пыль, подобно глине,
Шли нá люди - играть на мандолине,
Глаза выкатывать, как два плевка!
Они внушают страх! Те, в сосняке,
Что, хныкая, бредут тележным следом,
Прикрытые дырявым старым пледом,
Позвякивая медью в котелке.
И те, что просят ради ран Христа,
И, размотавши с ног тряпьё цветное,
Покажут язвы, страшные и в гное, -
И дальше ковыляют, беднота!
И жить хотят! И колются они
Чертополохом, и стирают ноги,
Когда же в полдень сядут при дороге,
То, жаля их, вокруг жужжат слепни.
А по субботам их тропа вела
В наш дом: стучат в ворота батогами,
Один бедняк с распухшими ногами
Просил нас жалко со спины осла.
Ворчун! При бороде! Живот отвислый!
Спал под навесом, под открытым небом,
Осла кормил - от подаянья хлебом,
А пахнул затхлостью, отрыжкой кислой.
*
О, златовласка, сладкий пирожок!
Приветливая гостья в нашем доме,
Когда под солнцем город в знойной дрёме
Гигантской печью жителей обжёг.
Ты деток погорельцев посещала,
Нарядная, несла плоды из сада, -
А я тогда гнал по дороге стадо,
Бодливых тёлок не боясь нимало.
Про буку, ведьм, про оборотней байки
Нас не пугали вовсе, но, увы:
Опрятности моей боялись вы,
Толстухи грязные, вы, попрошайки!
Пороки, кражи, язвы, лихорадки,
Наверно, зарождались меж отбросов;
Гниение, скопление некрозов!
И свет твоих одежд, их запах сладкий.
*
Из нищих лишь одна была опрятна
Бежала к тихой речке босиком,
Лохмотья мыла там, под бережком,
Где на воде от листьев – тени, пятна.
Одну безумную я знал отлично:
Сама с собой болтала, и когда
Её дразнила нищая орда,
Орала непристойности публично.
Толпа несчастных так была пестра:
Порой являлся в шляпах из кокоса
Мятежный люд, глядевший зло и косо –
Уволенные с фабрик мастера.
Был пьяница – Камоэнс, он сполна
Понюхал горя, хоть и был смышлёный,
С повязкой на глазу ходил зелёной,
А были прежде - скот, земля, жена.
Все – дикари на жутком карнавале:
Один чесал культю со свежим швом,
Нагой хвалился мерзким озорством,
А эти - крёстными нас называли.
Просили башмаков и одеял,
Один всех забавлял, играя палкой*,
Потом у кухни унижался, жалкий:
«Отцы родные!», - громко вопиял.
В сарае спали там, у камышей,
А утром солнце освещало жниво,
Собаки наши лаяли ворчливо,
Они ж из платья выбирали вшей.
Мне грустно вспомнить причитанья эти,
Безруких и хромых, в грязи, в пыли.
По мостовым стучали костыли,
Малиновки нам пели на рассвете!
* Игра с палкой или шестом – один из видов традиционного португальского военного искусства. Игрок использовал деревянную палку, длиной примерно до плеча, и ею защищался от одного или нескольких противников. Такая игра требует значительной энергии, способности к концентрации, быстроты реакции, проворства и ловкости, иначе игрок может быть серьёзно ранен. Этот длинный шест или палка – дешёвое и действенное оружие, которое могло служить одновременно и посохом, оно было очень популярным в сельской местности ещё и в начале ХХ века, особенно на севере Португалии. Португальское (лузитанское) фехтование во многом основано на техниках защиты и нападения, взятых из старинной Игры с палкой.
Оригинал можно прочесть здесь:
http://portodeabrigo.do.sapo.pt/cesario14.html
Или здесь:
http://www.deficienciavisual.pt/r-Os_irmaozinhos-Cesario_Verde.htm
Внесла небольшие изменения в перевод.
Жива ли, иль мертва была она тогда,
Но спутница моя и крикнуть не смогла бы,
А я, хоть зелен был, но паренёк не слабый,
Опорой ей служил: рука моя тверда.
Средь леса, средь руин и мельниц водяных
Скакало к роднику белейших тёлок стадо,
И, выменем тряся, их матери, отрада
Для взгляда знатока, спускались после них.
Домишек жалких ряд с тропой от дома к дому,
Оттуда молоко, сначала окрестив*,
Несёт молочник нам, его речитатив
У нас разгонит вмиг предутреннюю дрёму!
И мы вдвоём с тобой гуляли у леска:
Посёлки и луга, безмолвные дубровы,
И если близ тебя шли с пастбища коровы,
Перкалевый костюм цепляли их бока.
Уж не боишься ты коровы этой чёрной,
Что вёл я, взяв за рог? Клянусь тебе, в ту пору
Дрожала ты, припав к подгнившему забору,
Напугана, в пенсне, и вид такой учёный!
*Разбавление молока или вина водой в старину называли «крещением».
Em petiz
1.
De tarde.
Mais morta do que viva, a minha companheira
Nem força teve em si para soltar um grito;
E eu, nesse tempo, um destro e bravo rapazito,
Como um homenzarrão servi-lhe de barreira!
Em meio de arvoredo, azenhas e ruínas,
Pulavam para a fonte as bezerrinhas brancas;
E, tetas a abanar, as mães, de largas ancas,
Desciam mais atrás, malhadas e turinas.
Do seio do lugar - casitas com postigos -
Vem-nos o leite. Mas batizam-no primeiro.
Leva-o, de madrugada, em bilhas, o leiteiro,
Cujo pregáo vos tira ao vosso sono, amigos!
Nós dávamos, os dois, um giro pelo vale:
Várzeas, povoações, pegos, silêncios vastos!
E os fartos animais, ao recolher dos pastos,
Roçavam pelo teu "costume de percale".
Já não receias tu essa vaquita preta,
Que eu seguirei, prendi por um chavelho? Juro
Que estavas a tremer, cosida com o muro,
Ombros em pé, medrosa, e fina, de luneta!
Л.
Помнишь субботу на прошлой неделе?
Нашу прогулку неспешную ту,
Ласково звёзды на землю глядели,
Газ* желтизною пятнал темноту.
За руки робко держались, шагая,
Мимо мелькали деревья, ограды,
В окнах соседки под крик попугая
Шумно болтали, белели фасады.
Я не забуду, о чём говорила
Ты перед храмом в скупой позолоте,
Пред кипарисом, что рядом с могилой
Так зеленеет, питаясь от плоти.
Мы на закате друг друга встречали,
Улочка к морю вела под уклон,
Помню, сдавили мне сердце печали,
Помню часы я, надтреснутый звон.
Радость сквозила в движении плавном,
Так был приятен тебе этот путь,
Падре с обличьем пустым и тщеславным
Остановился поближе взглянуть.
Митрою купол церквушки суровой
Площади угол закрыл и пригорок.
Рот этот вешний, твой ротик вишнёвый
Цвёл от улыбок, но привкус был горек.
Я меж деревьев нахмуренных сада
Шёл, всё печальней, неслышно ступая,
Виделась клеткой звериной ограда,
В свете, что ночь нам дарила слепая.
Вот мы во дворик у дома пустого
Вместе вошли - нет, совсем не причуда:
Кажется, будь там могила готова,
Я бы вовеки не вышел оттуда.
Чувствую ясно цветок твоей кожи
Запах перчатки, всё – ты, всё – твоё.
Маленьких ножек искус – он, похоже,
Мягко уносит меня в забытьё.
Знаю, что всё ты в пути замечала!
Вот, как мышата во тьме бакалеи,
Тени обслуги снуют одичало,
Годы и годы – в потёмках дряхлея.
Ты улыбалась всему: вот, шахтёры,
Грязные, в угле, с мужскою ухваткой,
И брадобреи, что в деле так споры,
Пахнут духами и с женской повадкой!
Дни выходные! Пора гулевая,
Чернь отдыхает, тупая, вполпьяна!
И портретисты, едва поспевая,
Время вакаций используют рьяно.
Видеть не мог я без горького вздоха
Сценку: читать обучают дитя.
Право, счастливей бедняк - выпивоха
Что сам с собою болтает, шутя! **
Где в переулке светильник, блистая,
Веером вспыхнул, там блеск орденов:
Некий военный возник, золотая
Шла по мундиру тесьма галунов.
Ну, и пока он болтал безмятежно
С девушкой, жившей в дому с изразцами,
Поцеловались с тобою мы нежно,
Скрыты от взоров чужих деревцами.
Так, под струистым фонарным свеченьем,
Мрачными шли мы с тобой мостовыми,
То проходили мы парком вечерним,
То близ роскошных дворцов с часовыми.
И, утончённость искусства любя,
Жизнь положивший на поиск созвучий,
Всё же готов был взять силой тебя
Я возле кучи отбросов вонючей.
Но, там, далёко, среди синевы,
Где все деревья шумят вразнобой,
Ты захотела гнездо меж листвы
Свить, чтобы жили вдвоём мы с тобой.
Ты, о голубка большая, мой друг,
Так ворковала бездумно, ни слова
Не отвечал я, мне слышался звук
Чёткого шага дозора ночного.
.
И, сквозь бессмертный идя городок,
Мы проходили дома, палисады,
Бриз начинался, бежал холодок,
Мрачно теснилась толпа у ограды.
Ночь побледнела, открылась для взора,
Словно кильватер любви озарённый;
О, в ароматах восточных сеньора!
Страшный ребёнок! О блеск изощрённый!
Так начиналось изгнанье!..Журчала
Грязная речка с холодной водой.
Мы же сидели с тобой у причала,
Новая дамба сияла слюдой.
Мне не любить уж, раз ты не любила,
Видно, расстаться нам надо с тобой!
Среброчешуйный прилив среди ила
С рыбками миской сверкал голубой.
И. чтоб собраться мне с духом на воле
И потеряться от той, кем дышал,
Ночью пошёл я в пустынное поле
С ветром бродить, что порывист и шал.
Только моей ты не будешь, я знаю,
Стала грустнее, бледней ты уже,
Ты одиноко укрылась, родная,
В клетке на третьем своём этаже!
* Светильный газ, применялся для освещения улиц в Португалии в Х1Х веке.
** Автор имеет в виду бедняка, пытающегося помочь своему ребёнку вырваться из нищеты, в которой он сам живёт; понимая бесполезность такой попытки и сожалея об этом человеке, Верде говорит, что, пожалуй, счастливее другой бедняк, заливающий горе вином.
Книга Сезариу Верде
Июль, 1878
Лиссабон
Оригинал можно прочесть здесь:
http://www.citador.pt/poemas/noite-fechada-cesario-verde
Та, из-за чьей любви тревожусь то и дело,
Та, в шляпе набекрень, смугла и кареока,
Когда со скал крутых на луг вдали глядела,
Когда в туманность утр у моря шла высоко,
Напоминала мне черты пастушки смелой
Из набожной страны, Ирландии далёкой.
Как говорит? Акцент звучит в её привете:
- Охота и стада, туманно и дождливо! –
И следую за ней, входя в занятья эти;
В сезон вакаций, здесь, томлюсь по ней тоскливо,
Но удивленье лишь ловлю в тревожном свете
Глаз куропатки, глаз, круглящихся пугливо.
Небрежность ей под стать, ирландки так небрежны!
Медлительность её почти высокомерна,
Стройна и высока, крупны, хотя и нежны
Лодыжки у неё, как у морячек, верно;
И вижу лодку, шторм, обломки, лёд прибрежный,
И хижины покой, и оберег наддверный.
Она почти ковбой! Серёжек ей не надо,
Обуженный костюм со вставкой в цвет гвоздики,
Ряд пуговичек вкось - взошедшая рассада;
И здесь, в стране лугов, где ржанок слышны крики,
Уныния мои – овечек кротких стадо,
Презрения её – бег белых тёлок дикий.
И та, о чьей любви тревожусь то и дело,
Та, в шляпе набекрень, смугла и кареока,
Когда со скал крутых на луг вдали глядела,
Когда в туманность утр у моря шла высоко,
Напоминала мне черты пастушки смелой
Из набожной страны, Ирландии далёкой.
Manhãs Brumosas
Aquela, cujo amor me causa alguma pena,
Põe o chapéu ao lado, abre o cabelo à banda,
E com a forte voz cantada com que ordena,
Lembra-me, de manhã, quando nas praias anda,
Por entre o campo e o mar, bucólica, morena,
Uma pastora audaz da religiosa Irlanda.
Que línguas fala? A ouvir-lhe as inflexões inglesas,
– Na névoa, a caça, as pescas, os rebanhos! –
Sigo-lhe os altos pés por estas asperezas;
O meu desejo nada em época de banhos,
E, ave de arribação, ele enche de surpresas
Seus olhos de perdiz, redondos e castanhos.
As irlandesas têm soberbos desmazelos!
Ela descobre assim, com lentidões ufanas,
Alta, escorrida, abstracta, os grossos tornozelos;
E como aquelas são marítimas, serranas,
Sugere-se o naufrágio, as músicas, os gelos
E as redes, a manteiga, os queijos, as choupanas.
Parece um rural boy! Sem brincos nas orelhas,
Traz um vestido claro a comprimir-lhe os flancos,
Botões a tiracolo e aplicações vermelhas;
E à roda, num país de prados e barrancos,
Se as minhas mágoas vão, mansíssimas ovelhas,
Correm os seus desdéns, como vitelos brancos.
E aquela, cujo amor me causa alguma pena,
Põe o chapéu ao lado, abre o cabelo à banda,
E com a forte voz cantada com que ordena,
Lembra-me, de manhã, quando nas praias anda,
Por entre o campo e o mar, bucólica, morena,
Uma pastora audaz da religiosa Irlanda.
I
В дальнем замке, заброшенном и мрачном,
В платье чёрном, тишайшими часами,
В зябком саване,* тонком и прозрачном,
Плачет грешницей там, под небесами.
Если б я был платком её дурманным,
Слёзы прятал бы вечером туманным.
II
Бледная, как шотландские графини,
Красоты идеальной и нездешней,
Так подобна в тревоге и унынье
Артемиде печальной, неутешной.
Быть бы траурным платьем в её спальне,
Слушать лепет её исповедальный.
III
Ночь глубокая, плещутся планеты
В дивном взоре, где влага золотая,
И, лучисты, слезой её согреты,
В тихих водах всплывают, расцветая.
Мне б Луною быть, нежной и беспечной,
Ночь заставить тянуться бесконечно.
IV
Древний замок в разломах и провалах,
Кружат грифы, как встарь над полем битвы,
Слышны жалобы там, в старинных залах,
Как слепцов вдали скорбные молитвы.
Стать бы птицей мне, был бы всех отважней,
В честь её я кружился бы над башней.
V
Бродит берегом, где прилив весёлый,
Королевой низложенной, в печали,
Там плывут освещённые гондолы
Днём, хоть жгучее солнце на причале.
Быть бы мне гондольером тем суровым,
Плавать мимо под пологом ковровым.
VI
Утром в бархате странствует аллеей,
Что-то шепчет тревожно по дороге,
Тронет куст, что красуется, алея,
Приласкает мимозы-недотроги.
Был бы деревом, изо всей бы силы
Век цеплялся б к одежде легкокрылой.
VII
Или молится в маленькой часовне,
Мессы прежде творились там тоскливо.
Ветра музыка слаще и любовней,
Шепот моря слышней в часы прилива.
Был бы морем, шептал бы аллилуйя,
Омывая ей ноги и целуя.
VIII
Поздно, в парковом сумеречном лоне,
На коврах, где белеют цикламены,
Перед нею сгибаются в поклоне
Предков статуи, холодно - надменны.
Был бы статуей, я б, склонив колени,
Слушал плач её, полный сожалений.
IX
Во дворце одиноко и бессонно
Бродят призраки грешников и ныне,
Ночью жалобы слышатся и стоны
Моряков, в ночи гибнувших в пучине.
В шторм хочу попасть, смерть мила любая,
Чтоб у ног её бредить, погибая.
X
Плитам каменным в сумрачном соборе
Повествует о горе незабытом.
И волнуется штор кровавых море
Морем крови, когда-то здесь пролитом.
Если б это не шторы в зале были -
Наши саваны жаркие в могиле.
XI
Так проходит в прекраснейшие ночи,
Горестные сны видит ежечасно,
В узких окнах готических - не очи,
Звёзды дальние смотрят безучастно
Если б с ней бродить ночью золотою,
Если б с ней лежать под одной плитою.
...............................................................................
XII
Погружается в горестные думы
В замке, прячущем скорбное преданье,
И леса полуночные, угрюмы,
Повторяют бестрепетно рыданье.
Склеп один, поверь, был бы нам не тесен,
Донна нежная замка моих песен.
Diário de Noticias
Março, 1874
Lisboa
* Саваном называется не только одежда усопшего, но и покрывало, которым накрывают тело в гробу.
Cesário Verde
Responso
I
Num castelo deserto e solitário,
Toda de preto, às horas silenciosas,
Envolve-se nas pregas dum sudário
E chora como as grandes criminosas.
Pudesse eu ser o lenço de Bruxelas
Em que ela esconde as lágrimas singelas.
II
Й loura como as doces escocesas,
Duma beleza ideal, quase indecisa;
Circunda-se de luto e de tristezas
E excede a melancólica Artemisa.
Fosse eu os seus vestidos afogados
E havia de escutar-lhe os seu pecados.
III
Alta noite, os planetas argentados
Deslizam um olhar macio e vago
Nos seus olhos de pranto marejados
E nas бguas mansнssimas do lago.
Pudesse eu ser a Lua, a Lua terna,
E faria que a noite fosse eterna.
IV
E os abutres e os corvos fazem giros
De roda das ameias e dos pegos,
E nas salas ressoam uns suspiros
Dolentes como as súplicas dos cegos.
Fosse eu aquelas aves de pilhagem
E cercara-lhe a fronte, em homenagem.
V
E ela vaga nas praias rumorosas,
Triste como as rainhas destronadas,
A contemplar as góndolas airosas,
Que passam, a giorno iluminadas.
Pudesse eu ser o rude gondoleiro
E ali й que fizera o meu cruzeiro.
VI
De dia, entre os veludos e entre as sedas,
Murmurando palavras aflitivas,
Vagueia nas umbrosas alamedas
E acarinha, de leve, as sensitivas.
Fosse eu aquelas árvores frondosas,
E prendera-lhe as roupas vaporosas.
VII
Ou domina, a rezar, no pavimento
Da capela onde outrora se ouviu missa,
A másica dulcíssima do vento
E o sussurro do mar, que se espreguiça.
Pudesse eu ser o mar e os meus desejos
Eram ir borrifar-lhe os pés, com beijos.
VIII
E às horas do crepásculo saudosas,
Nos parques com tapetes cultivados,
Quando ela passa curvam-se amorosas
As estátuas dos seus antepassados.
Fosse eu também granito e a minha vida
Era vê-la a chorar arrependida.
IX
No palácio isolado como um monge,
Erram as velhas almas dos precitos,
E nas noites de inverno ouvem-se ao longe
Os lamentos dos náufragos aflitos.
Pudesse eu ter também uma procela
E as lentas agonias ao pé dela!
X
E às lajes, no silêncio dos mosteiros,
Ela conta o seu drama negregado,
E o vasto carmesim dos reposteiros
Ondula como um mar ensanguentado.
Fossem aquelas mil tapeçarias
Nossas mortalhas quentes e sombrias.
XI
E assim passa, chorando, as noites belas,
Sonhando uns tristes sonhos doloridos,
E a refletir nas góticas janelas
As estrelas dos céus desconhecidos.
Pudesse eu ir sonhar também contigo
E ter as mesmas pedras no jazigo!
...............................................................................
XII
Mergulha-se em angástias lacrimosas
Nos ermos dum castelo abandonado,
E as próximas florestas tenebrosas
Repercutem um choro amargurado.
Uníssemos, nós dois, as nossas covas,
Ò doce castelã das minhas trovas!
Diбrio de Noticias
Marзo, 1874
Lisboa
Я родился в такое время, когда большинство молодых людей потеряли веру в Бога по той же причине, по которой их предки её имели – не зная, почему. И, так как дух человеческий имеет природную тенденцию критиковать оттого, что чувствует, а не оттого, что думает, большинство этих молодых выбрали Человечество в качестве заменителя Бога. Я принадлежу, между тем, к тому типу людей, которые всегда остаются на краю того, к чему принадлежат, видят не толпу, к которой относятся, а только большие пространства рядом с собой. Поэтому я не оставил Бога так свободно, как они, и не принял никогда Человечества. Я решил для себя, что Бог, будучи недоказуемым, мог бы существовать, и в этом случае его должны были бы обожать; что Человечество, будучи чисто биологической идеей и не означая ничего более, чем вид животных, именуемый человеком, было не более достойным поклонения, чем любой другой вид животных. Этот культ Человечества, с его обрядами Свободы и Равенства, казался мне всегда оживлением древних культов, когда животные служили в качестве богов, или боги имели головы животных.
Итак, не умея верить в Бога и не имея возможности верить в определённую совокупность животных, я остался с краю от людей, на том расстоянии ото всего, какое обычно определяется как Декадентство. Декадентство – это полная потеря бессознательности; потому что бессознательность – фундамент жизни. Сердце, если бы могло думать, остановилось бы.
Для того, кто, как я, живёт, как бы без жизни, что остаётся, кроме немногих партнеров, отречения как способа жизни и созерцания как судьбы? Не зная, что такое религиозная жизнь, и не имея возможности узнать это, потому что не бывает рассудочной веры; не имея возможности иметь веру, отвлечённую от человека, не зная даже, что с ней делать, мы имели только одну возможность: оставить себе, чтобы иметь живую душу, эстетическое созерцание жизни. Таким образом, чуждые торжественности всех миров, безразличные к божественному и презирающие человеческое, мы легкомысленно посвящаем себя ощущению без цели, культивируемому в утончённом эпикуреизме, что только и подходит нашей умственной энергии.
Оставляя от науки только то главное наставление, что всё покоряется неизбежным законам, против которых ничего нельзя сделать, потому что сопротивляясь, мы исполняем их; и, понимая, как это правило приспосабливается к другому, более старому, о божественной предрешенности всего, - мы отрекаемся от усилия, как слабые отказываются от развлечений атлетов, и склоняемся над книгой ощущений с большим усердием к той учёности, которую обретаем..
Не воспринимая ничего серьёзно, не считая, что нам может быть дана достоверно другая реальность вне наших ощущений, в них укрываемся и их исследуем, как громадные неоткрытые земли. И если занимаемся прилежно, не только эстетическим созерцанием, но также выражением возможностей и результатов ощущений, то проза или стихотворение, которые пишем, лишённые желания добиться их понимания другими или возбуждать с их помощью в других желания, становятся подобными чтению вслух с целью объективной оценки субъективного удовольствия от чтения.
Мы хорошо понимаем, что все творения рук человеческих должны быть несовершенными, что наименее верным из наших созерцаний эстетического характера всегда будет то, что легло на бумагу. Но всё несовершенно, даже самый прекрасный закат, такой великолепный, что не может быть ничего чудеснее его, даже лёгкий бриз, навевающий нам такой сон, что невозможно навеять более спокойный. Вот так и мы, одинаково созерцающие горы и статуи, читающие наши дни, как бы читали книги, размышляющие обо всём, главным образом для того, чтобы переработать это внутри себя, будем всё описывать и анализировать, чтобы эти описания, однажды вышедшие из-под нашего пера, стали чужими, и мы могли бы наслаждаться ими, как если бы они появились сами этим вечером.
Я вовсе не придерживаюсь концепции пессимистов, как де Виньи (1), для которого жизнь – это тюрьма, где узники плетут солому, чтобы развлечься. Быть пессимистом – значит воспринимать любое событие как трагическое, и подобная установка является преувеличением, лишним беспокойством. Конечно, когда мы создаём наши творения, у нас нет чёткого представления об их ценности. Конечно, мы создаём их для развлечения, но этот процесс несравним с плетением соломы заключённым, стремящимся забыть о собственной Судьбе, скорее с вышиванием подушки девушкой, только для развлечения, более ни для чего.
Жизнь представляется мне неким постоялым двором, где приходится ждать прибытия дилижанса, отвозящего всех в небытие. Я не знаю, куда меня отвезёт дилижанс, не знаю ничего. Могу считать этот постоялый двор тюрьмой, так как принуждён ожидать именно здесь; могу считать его общественным местом, так как встречаюсь здесь с другими. Но я не чувствую нетерпения и не чувствую себя связанным со всеми другими. Я оставляю их запертыми в своих комнатах, безвольно простёртыми на постелях, где они ожидают без сна; я оставляю их беседующими в залах, откуда музыка и их голоса спокойно доносятся до меня. Я сижу около двери и впитываю глазами и ушами цвета и звуки открывающегося передо мной пейзажа и тихонько напеваю, только для себя одного, смутные песни, которые слагаю в ожидании.
Для всех нас когда-нибудь опустится ночь, и придёт дилижанс. Я наслаждаюсь данным мне лёгким бризом и душой, которая дана, чтобы я мог наслаждаться им, и ни о чём не спрашиваю, и ничего не ищу. Если то, что я оставляю в книге путешественников, перечитанное однажды другими людьми, развлечёт их, а может быть, поддержит их в пути, это будет хорошо. Если же они не прочтут эту книгу, или она не задержит их внимания, это тоже будет хорошо.
Я должен выбирать между вещами, вызывающими во мне отвращение: выбирать или мечту, которую мой разум ненавидит, или действие, которое моя чувствительность отвергает; или действие, для которого я не рождён, или мечту, для которой никто не был рождён.
В результате, ненавидя и то, и другое, я ничего не выбираю; но так как я всё-таки должен выбрать: действовать или мечтать, - я смешиваю одно с другим.
Я люблю в медленные летние вечера спокойствие нижнего города, и, особенно, тот покой, что подчёркивает контраст со днём, утонувшим в сутолоке и шуме. Арсенальная улица, Таможенная улица, продолжение печальных улиц, ведущих на восток, пока не заканчивается Таможенная улица, вся эта линия, отделённая от спокойных набережных – всё это меня утешает в печали, если я вливаюсь этими вечерами в их уединение. Я живу тогда в другом времени, более раннем, чем то, в котором нахожусь на самом деле; я могу представлять себя современником Сезариу Верде, и во мне живут не стихи, подобные его стихам, но какая-то субстанция, такая же, как в его стихах. До самой ночи ношу я в себе ощущение жизни, подобной жизни этих улиц. Днём они полны шума, и это ни о чём не говорит; ночью полны отсутствием этого шума, что также ни о чём не говорит. Днём я есть ничто, ночью я есть я. Не существует никакой разницы между мною и улицами, близкими к Таможенной, за исключением одного: они являются улицами, а я – живой душой, но возможно, это ничего не значит перед тем, что есть сущностью всех вещей. У нас одинаковая судьба, ибо и для людей, и для вещей существует определение, одинаково смутное, в алгебре таинства.
Но есть и ещё одно... В эти медленные, пустые часы поднимается во мне, из души до самых глубин разума, печаль обо всём живущем, горечь обо всём существующем, которая является в одно и то же время и моим субъективным ощущением, и чем-то внешним по отношению ко мне, тем, что не в моей власти изменить. Ах, сколько раз мои собственные мечты появлялись передо мною в каких-то вещах, не заменяя мне реальность, но чтобы исповедоваться в своём подобии мне, хочу я этого или не хочу, чтобы возникнуть во мне, придя извне, словно трамвай, который возвращается при повороте в конце улицы, или словно голос ночного сторожа, приходящий неизвестно откуда, выделяясь арабской мелодией, как внезапный отход от монотонности сумерек!
Проходят будущие супруги, проходят парами портнихи, проходят молодые люди с их жаждой удовольствий, курят на своей непрекращающейся прогулке люди, отошедшие ото всех дел, возле той или иной двери можно заметить застывших в праздном ожидании хозяев магазинчиков. Неторопливые, сильные и слабые, новобранцы целыми группами галлюцинируют на улицах, чрезмерно шумные или более, чем шумные. Приличные люди появляются реже. В этот час автомобили проезжают редко, их шум представляется музыкой. В моём сердце живёт целый мир печали, мой покой основан на отречении.
Всё это проходит мимо, ничто не говорит мне ни о чём, всё это – чужое моей судьбе, чужое, потому что по своей природе – бессознательность, проклятие несуразности, когда случайность правит бал, эхо неизвестных голосов – нелепая мешанина жизни.
…и верх величия мечты, помощник бухгалтера в городе Лиссабоне.
Но контраст не подавляет меня – он меня освобождает; ирония, которая в нём есть – это моя кровь. То, что должно унижать меня, является моим развёрнутым знаменем; смех, который должен бы меня уничтожить, стал горном, с ним порождаю и приветствую зарю, в которую превращаюсь.
Величие ночи в том, чтобы быть самой значительной, не будучи ничем! Пасмурное величие неизвестного великолепия... И чувствую внезапно совершенство монаха в пустыне и отшельника в его уединении, заполненное субстанцией Христа на камнях и в пещерах отрицания мира.
И за столом в моей нелепой комнате, презренный безымянный служащий, я пишу слова во спасение души, и купаюсь в золотых лучах немыслимого заката в отдалённых высоких горах, в золоте моей епитрахили, которую выменял за удовольствия, и сверкающего кольца отречения на моём пальце, украшения, оставшегося от моего экстатического пренебрежения.
© перевод Ирины Фещенко-Скворцовой
© издательство Ad Marginem Press
1.
Nasci num tempo em que a maioria dos jovens tinham perdido a crenзa em Deus, pela mesma razгo que os seus maiores a tinham tido — sem saber porquк. E entгo, porque o espнrito humano tende naturalmente para criticar porque sente, e nгo porque pensa, a maioria desses jovens escolheu a Humanidade para sucedвneo de Deus. Pertenзo, porйm, аquela espйcie de homens que estгo sempre na margem daquilo a que pertencem, nem veem sу a multidгo de que sгo, senгo tambйm os grandes espaзos que hб ao lado. Por isso nem abandonei Deus tгo amplamente como eles, nem aceitei nunca a Humanidade. Considerei que Deus, sendo improvбvel, poderia ser, podendo pois dever ser adorado; mas que a Humanidade, sendo uma mera ideia biolуgica, e nгo significando mais que a espйcie animal humana, nгo era mais digna de adoraзгo do que qualquer outra espйcie animal. Este culto da Humanidade, com os seus ritos de Liberdade e Igualdade, pareceu-me sempre uma revivescкncia dos cultos antigos, em que animais eram como deuses, ou os deuses tinham cabeзas de animais.
Assim, nгo sabendo crer em Deus, e nгo podendo crer numa soma de animais, fiquei, como outros da orla das gentes, naquela distвncia de tudo a que comummente se chama a Decadкncia. A Decadкncia й a perda total da inconsciкncia; porque a inconsciкncia й o fundamento da vida. O coraзгo, se pudesse pensar, pararia.
A quem, como eu, assim, vivendo nгo sabe ter vida, que resta senгo, como aos meus poucos pares, a renъncia por modo e a contemplaзгo por destino? Nгo sabendo o que й a vida religiosa, nem podendo sabк-lo, porque se nгo tem fй com a razгo; nгo podendo ter fй na abstraзгo do homem, nem sabendo mesmo que fazer dela perante nуs, ficava-nos, como motivo de ter alma, a contemplaзгo estйtica da vida. E, assim, alheios а solenidade de todos os mundos, indiferentes ao divino e desprezadores do humano, entregamo-nos futilmente а sensaзгo sem propуsito, cultivada num epicurismo subtilizado, como convйm aos nossos nervos cerebrais.
Retendo, da ciкncia, somente aquele seu preceito central, de que tudo й sujeito аs leis fatais, contra as quais se nгo reage independentemente, porque reagir й elas terem feito que reagнssemos; e verificando como esse preceito se ajusta ao outro, mais antigo, da divina fatalidade das coisas, abdicamos do esforзo como os dйbeis do entretimento dos atletas, e curvamo-nos sobre o livro das sensaзхes com um grande escrъpulo de erudiзгo sentida.
Nгo tomando nada a sйrio, nem considerando que nos fosse dada, por certa, outra realidade que nгo as nossas sensaзхes, nelas nos abrigamos, e a elas exploramos como a grandes paнses desconhecidos. E, se nos empregamos assiduamente, nгo sу na contemplaзгo estйtica mas tambйm na expressгo dos seus modos e resultados, й que a prosa ou o verso que escrevemos, destituнdos de vontade de querer convencer o alheio entendimento ou mover a alheia vontade, й apenas como o falar alto de quem lк, feito para dar plena objetividade ao prazer subjetivo da leitura.
Sabemos bem que toda a obra tem que ser imperfeita, e que a menos segura das nossas contemplaзхes estйticas serб a daquilo que escrevemos. Mas imperfeito й tudo, nem hб poente tгo belo que o nгo pudesse ser mais, ou brisa leve que nos dк sono que nгo pudesse dar-nos um sono mais calmo ainda. E assim, contempladores iguais das montanhas e das estбtuas, gozando os dias como os livros, sonhando tudo, sobretudo, para o converter na nossa нntima substвncia, faremos tambйm descriзхes e anбlises, que, uma vez feitas, passarгo a ser coisas alheias, que podemos gozar como se viessem na tarde. Nгo й este o conceito dos pessimistas, como aquele de Vigny, para quem a vida й uma cadeia, onde ele tecia palha para se distrair. Ser pessimista й tomar qualquer coisa como trбgico, e essa atitude й um exagero e um incуmodo. Nгo temos, й certo, um conceito de valia que apliquemos а obra que produzimos. Produzimo-la, й certo, para nos distrair, porйm nгo como o preso que tece a palha, para se distrair do Destino, senгo da menina que borda almofadas, para se distrair, sem mais nada.
Considero a vida uma estalagem onde tenho que me demorar atй que chegue a diligкncia do abismo. Nгo sei onde ela me levarб, porque nгo sei nada. Poderia considerar esta estalagem uma prisгo, porque estou compelido a aguardar nela; poderia considerб-la um lugar de sociбveis, porque aqui me encontro com outros. Nгo sou, porйm, nem impaciente nem comum. Deixo ao que sгo os que se fecham no quarto, deitados moles na cama onde esperam sem sono; deixo ao que fazem os que conversam nas salas, de onde as mъsicas e as vozes chegam cуmodas atй mim. Sento-me а porta e embebo meus olhos e ouvidos nas cores e nos sons da paisagem, e canto lento, para mim sу, vagos cantos que componho enquanto espero.
Para todos nуs descerб a noite e chegarб a diligкncia. Gozo a brisa que me dгo e a alma que me deram para gozб-la, e nгo interrogo mais nem procuro. Se o que deixar escrito no livro dos viajantes puder, relido um dia por outros, entretк-los tambйm na passagem, serб bem. Se nгo o lerem, nem se entretiverem, serб bem tambйm.
2.
Tenho que escolher o que detesto — ou o sonho, que a minha inteligкncia odeia, ou a aзгo, que a minha sensibilidade repugna; ou a aзгo, para que nгo nasci, ou o sonho, para que ninguйm nasceu.
Resulta que, como detesto ambos, nгo escolho nenhum; mas, como hei--de, em certa ocasiгo, ou sonhar ou agir, misturo uma coisa com outra.
3.
Amo, pelas tardes demoradas de verгo, o sossego da cidade baixa, e sobretudo aquele sossego que o contraste acentua na parte que o dia mergulha em mais bulнcio. A Rua do Arsenal, a Rua da Alfвndega, o prolongamento das ruas tristes que se alastram para leste desde que a da Alfвndega cessa, toda a linha separada dos cais quedos — tudo isso me conforta de tristeza, se me insiro, por essas tardes, na solidгo do seu conjunto. Vivo uma era anterior аquela em que vivo; gozo de sentir-me coevo de Cesбrio Verde, e tenho em mim, nгo utros versos como os dele, mas a substвncia igual а dos versos que foram dele. Por ali arrasto, atй haver noite, uma sensaзгo de vida parecida com a dessas ruas. De dia elas sгo cheias de um bulнcio que nгo quer dizer nada; de noite sгo cheias de uma falta de bulнcio que nгo quer dizer nada. Eu de dia sou nulo, e de noite sou eu. Nгo hб diferenзa entre mim e as ruas para o lado da Alfвndega, salvo elas serem ruas e eu ser alma, o que pode ser que nada valha, ante o que e a essкncia das coisas. Hб um destino igual, porque й abstrato, para os homens e para as coisas — uma designaзгo igualmente indiferente na бlgebra do mistйrio.
Mas hб mais alguma coisa... Nessas horas lentas e vazias, sobe-me da alma а mente uma tristeza de todo o ser, a amargura de tudo ser ao mesmo tempo uma sensaзгo minha e uma coisa externa, que nгo estб no meu poder alterar. Ah, quantas vezes os meus prуprios sonhos se me erguem em coisas, nгo para me substituнrem a realidade, mas para se me confessarem seus pares em eu os nгo querer, em me surgirem de fora, como o elйtrico que dб a volta na curva extrema da rua, ou a voz do apregoador noturno, de nгo sei que coisa, que se destaca, toada бrabe, como um repuxo sъbito, da monotonia do entardecer!
Passam casais futuros, passam os pares das costureiras, passam rapazes com pressa de prazer, fumam no seu passeio de sempre os reformados de tudo, a uma ou outra porta reparam em pouco os vadios parados que sгo donos das lojas. Lentos, fortes e fracos, os recrutas sonambulizam em molhos ora muito ruidosos ora mais que ruidosos. Gente normal surge de vez em quando. Os automуveis ali a esta hora nгo sгo muito frequentes; esses sгo musicais. No meu coraзгo hб uma paz de angъstia, e o meu sossego й feito de resignaзгo.
Passa tudo isso, e nada de tudo isso me diz nada, tudo й alheio ao meu destino, alheio, atй, ao destino prуprio — inconsciкncia, carambas ao despropуsito quando o acaso deita pedras, ecos de vozes incуgnitas — salada coletiva da vida.
4.
E do alto da majestade de todos os sonhos, ajudante de guarda-livros na cidade de Lisboa.
Mas o contraste nгo me esmaga — liberta-me; e a ironia que hб nele й sangue meu. O que devera humilhar-me й a minha bandeira, que desfraldo; e o riso com que deveria rir de mim, й um clarim com que saъdo e gero uma alvorada em que me faзo.
A glуria noturna de ser grande nгo sendo nada! A majestade sombria de esplendor desconhecido... E sinto, de repente, o sublime do monge no ermo, e do eremita no retiro, inteirado da substвncia do Cristo nas pedras e nas cavernas do afastamento do mundo.
E na mesa do meu quarto absurdo, reles, empregado e anуnimo, escrevo palavras como a salvaзгo da alma e douro-me do poente impossнvel de montes altos vastos e longнnquos, da minha estбtua recebida por prazeres, e do anel de re ъncia no meu dedo evangйlico, joia parada do meu desdйm extбtico.
35.
Так долго длится день, ничем не занят,
И в ночь небывшая надежда канет,
Усталая... Жизнь – попрошайка пьяный –
К своей же тени жалко руку тянет.
O fim do longo, inútil dia ensombra.
A mesma ´ sp´rança que não deu se escombra,
Prolixa... A vida é um mendigo bêbado
Que estende a mão à sua própria sombra.
36.
Раз должен умереть, ты как химеру
Прими годов отпущенную меру:
Не всё ль равно, сто лет иль тридцать? Пей.
Гуманность выблюй, помочись на веру.
Se hás-de morrer, qual tudo que se vê,
Viver trinta anos ou cem anos é
O mesmo. Bebe e ignora. Cospe a ´ sp´rança,
Vomita a caridade e mija a fé.
37.
Под солнцем – цвета меди племена
И цвета злата, а земля – одна,
Она не цвета меди и не злата,
И это всё, что под и над и на.
Raças da cor do ouro ou cor do cobre,
A mesma terra as tem e o sol as cobre,
Nem fica da cor de uma ou da cor de outra
Mais nada que lembrar, nem sob nem sobre.
38.
Когда несёшь кувшин, где заблестела
Хмельная влага, и рука умело
Нальёт бокал, её изгиб тревожит,
Тебя хочу, ещё не видя тела.
Quando a jarra que trazes aparece
sobre o meu ombro e a sua curva desce
a deitar vinho, sonho-te, e, sem ver-te,
por teu braço teu corpo me apetece.
29.
Не жди обещанного, против - власть
Судьбы: пообещав, она сбылась.
Ты удовольствие, что ждёшь напрасно,
Уже вкусил от ожиданья всласть.
O prometido nunca será dado
Porque no prometer cumpriu-se o fado.
O que se espera, se a esperança é gosto,
Gostou-se no espera-lo, e está acabado.
30.
Не верь, что труп не чувствует в могиле,
Иль что бессмертьем душу наградили.
Что знаешь ты об этом? Лучше пей,
Уверен лишь в сегодняшнем бессилье.
Não digas que, sepulto, já não sente
O corpo, ou que a alma vive eternamente.
Que sabes tu do que não sabes? Bebe!
Só tens de certo o nada do presente.
31.
Послушай: шум травы, листвы, как звенья
Цепи шуршаний, что от дуновенья
Идут, оно ж – ничто. Таков и мир:
Процесс неутихающий забвенья.
Bebe. Se escutas, ouves sá o ruído
Que ervas ou folhas trazem ao ouvido.
É do vento, que é nada. Assim é o mundo:
Um movimento regular de olvido.
32.
Двенадцать раз, идя сквозь синеву,
Луна меняется, и я зову
Себя другим – и так двенадцать раз.
Я ухожу, рождаюсь и живу.
Doze vezes a lua completou
O giro que dá meses e não sou
O mesmo que era doze vezes. Nasço
Ou morro? Morro e nasço. Passo e estou.
33.
Двенадцать символов зажглись, как свечи,
Там, где светило шло, от нас далече.
Без боли гибнет, что надежд не знало,
Есть лишь вино, любовь, пустые речи.
Os doze signos do seu régio curso
Passou o sol, no imposto seu percurso.
Sem mágoa morre o que viveu sem ´ sprança
E o resto é amor, ou vinho, ou vão discurso.
34.
Двенадцать раз, плывя над временами,
Меняет солнце знак, горит, как знамя,
Нас окрыляя быть собой, пока
Не снидет смерть к тому, кто не был нами.
Doze vezes o sol amável muda
De signo e sem ajuda nos ajuda.
Vamos vivendo, e somos o que somos
Até que a quem não somos morte acuda.
25
Не надо слов. Ведь жизнь – всё остальное.
Где зреет виноград в полдневном зное,
Там сны мои свободны от желаний.
А мир – лишь призрак, марево хмельное.
Não me digas mais nada. O resto é vida.
Sob onde a uva está amadurecida
moram os meus sonos, que não querem nada.
Que è o mundo? Uma ilusão vista e sentida.
26.
Любви небывшей предпочти вино.
Мы вечно ждём, чего нам не дано.
А если пьёшь – ты пьёшь. Любуйся розой.
Ведь мёртвым розы нюхать мудрено.
Troca por vinho o amor que não terás.
O que ‘´speras, perene o ‘´sperarás.
O que bebes, tu bebes. Olha as rosas.
Morto, que rosas é que cheirarás?
27.
Вселенная с собою рвёт сродство,
И суета колышется мертво
В воде небытия. Проходит ветер.
И это – жизнь, и больше ничего.
Todo o universo é outra cousa, e a lida,
Como alga morta, ou folha que é caída,
Bóia à tona de nada. Um vento passa,
Agita um pouco as águas, e isto é a vida.
28.
Срываешь розы? Знай же наперёд:
Их смерть своей приманкой изберёт.
А, впрочем, рви. Зачем себе перечить,
Раз любишь их, раз всё и так умрёт?
Colhes rosas? Que colhes, se hão-de ser
Motivos coloridos de morrer?
Mas colhe rosas. Porque não colhê-las
Se te agrada e tudo é deixar de o haver?
«Книга непокоя», составленная Бернарду Суарешем, помощником бухгалтера в городе Лиссабоне – по праву считается главной книгой великого португальского писателя начала ХХ столетия Фернандо Пессоа (1888-1935), главной мистификацией Великого Мистификатора, одним из лучших шедевров ХХ века. В Португалии она переиздавалась около 30 раз с 1961 по 2013 год. Внимание исследователей других стран Европы и американского континента тоже притягивает эта книга, изданная многократно во многих странах: восемнадцать изданий в Бразилии, девять изданий в Испании; по пять – во Франции, Великобритании, Соединённых Штатах Америки; по четыре – в Швейцарии и Бразилии, по три – в Швеции, Италии, по два – в Германии, Венгрии, Греции, Голландии, в Японии и Израиле, в Чехии и Польше; издавалась книга в Болгарии, Дании, Норвегии, Финляндии, Румынии, Хорватии, Словении, в Марокко, Индии, Китае, Турции. Сотни учёных Европы и всего мира сейчас заняты исследованиями различных аспектов, таящихся в необозримых глубинах этой книги.
Проза поэта или поэзия в прозе, глубоко лиричные размышления философа, вербальная живопись художника, видящего через прозрачную для него поверхность саму суть вещей, - «Книга непокоя», в том виде, как она была оставлена автором, не была пригодна к публикации, только кропотливая работа многочисленных филологов над компоновкой её фрагментов, выбором отдельных пометок автора из множества имеющихся, над определением, какие авторские правки считать окончательными, могут помочь скомпоновать нечто, подобное книге. Вот почему «Книга непокоя», вся состоящая из фрагментов, в каждом последующем издании предстаёт в изменённом виде, раскрывая внимательному читателю всё новые глубины. По мнению европейских переводчиков «Книги непокоя», она заставляет переводчика столкнуться с колоссальными трудностями. Игра метафорами, как открытыми, так и спрятанными, насыщенность неологизмами, глубина и сложность философских изысков автора, мышление отвлечёнными понятиями, акробатические трюки, буквальное жонглирование стилистическими фигурами речи, постоянные переходы от одного плана повествования к другому, - всё это чрезвычайно сложно передать другим языком, обладающим иными, исторически сложившимися средствами изображения. А к этому всему прибавляется сложнейший синтаксис Пессоа, который порой и хорошо подготовленных португальских читателей заставляет терять нить повествования: латинизмы, глаголы в различных формах и с различным значением, вкладывающиеся один в другой, как матрёшки, и всё это на протяжении одной только фразы, протяжённостью в 15 строк. Но делалось это не красоты ради, нет, а чтобы, загипнотизировав читателя, ввести его в самое сердце того самого «непокоя», той самой жажды-тоски, которой переполнены все творения Фернандо Пессоа. Ради этой цели - и совмещение несовместимого, противоположного, и внезапный обрыв – разрыв начатой речи, и необычное «извилистое» мышление, так легко и естественно перетекающее с психологического уровня на философский, раскрывающее внезапно свой символический и даже эзотерический план. Сам автор говорит в одном из фрагментов своей книги: «Я не пишу на португальском языке. Я пишу собою самим».
Неисповедимы пути вдохновения. Оно приходит от вскользь брошенного слова, от запаха, рождающего воспоминание…Так случилось, что «Книга непокоя» - интереснейшее исследование необъятной территории, которую она охватывает, родилась из одного слова: «desassossego» - «непокой», которое взволновало Фернандо Пессоа в 1913 году, скорее всего 20 января. В этот день он записал на отдельном листке стихотворение:
Сердце, верный спутник мой,
На ладони предо мной.
На него взглянул, дивясь,
как на лист, где жилок вязь.
С ужасом взглянул – смотреть
Так бы мог познавший смерть,
Тот, кого томит тревогой
Лишь мечта, а жизнь – немного.
(Перевод И. Фещенко-Скворцовой).
Стихотворение называлось «Dobre», что можно перевести как "погребальный звон», но и как «удвоенный». На тот же листе, перевернув его горизонтально, Пессоа написал большими буквами: «O titulo Desassossego» - «Название Непокой». Речь идёт о слове одновременно и обыкновенном, и загадочном, богатом оттенками значений и не имеющем точного эквивалента в большинстве других языков, даже в таком близком португальскому, как испанский язык. «Livro do Desassossego» можно перевести на русский язык и как «Книга беспокойства», и как «Книга неуспокоенности», и как «Книга тревог». Я выбрала - «Книга непокоя». Уже после окончания перевода узнала, что словенский перевод этой книги носит сходное название: «Knjiga Nespokoja».
. Вначале Пессоа сам не знал, чему он даст название «Книга непокоя», были мысли озаглавить так книгу стихов. Но уже весной 1913 года Пессоа записывает, что это будет книга прозы, а в июне-июле Пессоа посылает в журнал «Орёл» («Бguia”) текст под названием «В Лесу Отчуждения», который и был опубликован в августе того же года с указанием, что отрывок взят из «Книги непокоя». В последующие 16 лет ничего из этой книги не было опубликовано, но работа над нею не прекращалась. В сентябре 1914 г. Пессоа пишет своему другу Арманду Кортеш-Родригеш, что эта работа, которой он болен, самым ужасным образом будто «пишет себя сама». И в другом письме добавляет, что состояние его духа заставляет его, вопреки собственному желанию, работать над этой книгой, однако «всё – отрывки, отрывки, отрывки…»
И, действительно, большинство фрагментов «Книги непокоя» - представляют собой отрывки. Насыщенные необычными образами, выписанными оригинально и тщательно, они содержат также пробелы, оставленные в ожидании ещё не найденных слов и целых фраз, необходимых для выражения какой-то идеи, завершения визуального описания, продолжения определённого ритма. Порой Пессоа, наоборот, оставляет несколько вариантов, не найдя слува, какое бы полностью его удовлетворило. Некоторые отрывки – просто наброски или комплексы связанных между собой, но ещё не оформленных художественно идей. И автор редко возвращался, чтобы исправить, дополнить, оформить ранее написанное, он был слишком захвачен раскрытием новых идей в новых текстах. У него даже не было отдельной тетради, в которой бы он записывал материалы «Книги беспокойства». Он писал свои фрагменты то на бумаге, взятой в конторах, где работал, то в кафе, которые обычно посещал, на отдельных листочках, конвертах, на листках, вырванных из записных книжек, на карточках, на обратной стороне листов с объявлениями, писал их в разное время и в разных местах. Для Пессоа была характерна беспорядочность почти во всём универсуме его творчества, но в «Книге непокоя» эта беспорядочность становится предпосылкой, без которой книга не соответствовала бы его беспокойному, тревожному гению.
Первые отрывки наполнены блеском пост-символической эстетики, что следует даже из их названий: «Легенда об Империи», «Мадонна Тишины», «Симфония одной Беспокойной Ночи». Один из самых ранних и фрагментарных отрывков – «Перистиль», Пессоа хотел сделать его входом в свою «Книгу». В самом начале этого отрывка он писал: «В те часы, когда пейзаж – это яркое сияние Жизни, и мечта – всего лишь процесс мечтания, я поднял, о, моя любовь, в тишине моего непокоя, эту странную книгу, похожую на открытые ворота, ведущие к заброшенному дому.
Я собрал, чтобы написать её, души всех цветов, и мимолётных моментов всех песен всех птиц, сплёл вечность и застой. Ткачиха […], я сидел у окна моей жизни, и забыл, что ты жила и была, ткала саван, чтобы надеть на мою скуку, и покровы из целомудренного льна для алтарей моей тишины, […]
И я предлагаю тебе эту книгу, потому что знаю, что она прекрасна и бесполезна. Ничему не учит, ничему не заставляет верить, ничего не заставляет чувствовать. Ручей, бегущий в пропасть – пепел, что развеивает ветер, и не плодородная и не вредная […] – я отдал всю душу написанию её, но не думал о ней, когда писал, а думал лишь о себе, что я печален, и о тебе, что ты – никто.
И потому, что эта книга – абсурд, я люблю её; потому, что бесполезна, я хочу её дать тебе; и потому что ничему не послужит это желание её тебе дать, я её тебе даю…». Он обращается в этом отрывке к некоему существу, абстрактно женственному и вечно непорочному. Видимо, о ней же говорит автор в «Мадонне Тишины» и в «Лесу Отчуждения».
Но уже к 1918 году, ко времени написания отрывка «Случайный дневник» центр тяжести «непокоя» сдвигается: он уходит от вневременных пейзажей духа к интимному в жизни и душе самого рассказчика, к его «здесь и теперь». В «Случайном Дневнике» он пишет: «О, большие горы в сумерках, улицы, почти узкие в лунном свете, иметь вашу бессознательность той […], вашу духовность - только от Материи, без внутреннего мира, без чувствительности, без того, к чему можно было бы приложить чувства, или размышления, или непокой своего духа! Деревья – настолько всего лишь деревья, с их зеленью, такой приятной для глаз, такие внешние для моих забот, моих сожалений, такие утешители моих печалей, потому что вы не имеете ни глаз, какими бы вы их разглядывали, ни души, которая, разглядывая меня посредством этих глаз, могла бы их не понять и насмехаться над ними!»
Большинство из ранних фрагментов книги имеют названия, но, начиная с 1915 года названия почти исчезают, а записи становятся более похожими на дневниковые, заполненными мыслями и волнениями человека, которому около тридцати, для которого привычно «думать эмоциями и чувствовать разумом». Пессоа называет этого человека Висйнте Гйдеш. Личность его не настолько детально прорисована, как личности, например, самых известных гетеронимов (т.е. созданных воображением Пессоа авторов) Пессоа – Алберту Каэйру, Рикарду Рейша, Алвару де Кампуша. Висенте Гедеш появился в жизни Пессоа ещё до 1910 года, он был поэтом, прозаиком и переводчиком. Но Пессоа сделал характеристику Гедеша конкретнее только тогда, когда тот стал автором «Книги непокоя». Подобно своему создателю, Гедеш одинок, сдержан, даже скрытен, аристократичен внутренне, обладал ясным умом. Он рассказывал на страницах книги о своих безуспешных попытках найти истину посредством метафизики, научных знаний, в том числе социологических. Описывал непокой, характерный для мировосприятия его поколения, как результат свободного, вплоть до разнузданности, мышления предыдущих поколений, разрушившего моральные, религиозные и социальные основы европейского общества, не оставив ничего прочного, за что могли бы держаться потомки.
Политическая ситуация в Португалии в последующие годы отличалась крайней нестабильностью. Смены правительства, забастовки, манифестации, мятежи. Республика постепенно шла к своему концу. Этот процесс завершился установлением первой диктатуры в 1926 году и, двумя годами позже, диктатуры Салазара. Все эти события отвлекли Пессоа от «Книги непокоя». Он обращается к другим проектам, среди которых написание статей и эссе в защиту мистического национализма и прихода Пятой Империи, которая бы разрешила все политические проблемы Португалии. В это же время Пессоа пытается сделать карьеру предпринимателя в области культуры, он основывает скромное коммерческое агентство, одновременно являвшееся издательством, которое просуществовало с 1921 по 1924 год, после чего Пессоа вместе с другом-художником основывает журнал «Афина». В 1926 году Пессоа со своим родственником выпускает журнал, касающийся торговли и счетоводства. Так в возрасте тридцати с лишним лет Пессоа начинает играть активную роль, участвуя в экономической жизни общества. Естественно, что ему никак не импонировала эта роль, он называл активную жизнь в обществе наименее спокойным видом самоубийства.
В 1929 году, а возможно и годом раньше, Пессоа возвращается к своей «Книге непокоя», но он уже другой, а, значит, изменяется и характер книги. Автором её становится теперь Бернарду Суареш – служащий на складе товаров. Его нельзя считать гетеронимом Пессоа, его «другим Я», потому что в нём очень много от самого Пессоа. Ему присваивается статус полу-гетеронима. В знаменитом письме Адолфу Казайш Монтейру от 13 января 1935 года Пессоа пишет, что Бернарду Суареш возникает в нём только в те моменты, когда он устал, находится в инертном состоянии, словно для этого необходимо некоторое затемнение разума и ослабление процессов торможения. Проза, которую он пишет – это непрерывный процесс мечтания. По мнению Пессоа, Суареш – это он сам, но с меньшей живостью и несколько менее ясным разумом.
Висенте Гедеш, который прежде считался автором «Книги непокоя», просто исчез. Бернарду Суареш унаследовал не только его книгу, но и многие черты его биографии, он живёт также в Лиссабоне, также в его центральном районе - Байша, но только на улице Золотильщиков, к нему перешли некоторые воспоминания детства Гедеша, например, дом его старых тётушек. Некоторые критики утверждают, что Гедеш (писавший книгу до 1920 г.) более холодно-рассудочен и несколько более отстранён от невзгод собственной жизни, тогда как Суареш (писавший её между 1929 и 1934 годами) несколько более эмоционален и не способен избавиться от своей постоянной и глубокой печали. Вернее всего, что эти различия объясняются изменениями, на протяжении этих лет, в личности самого их создателя – Фернандо Пессоа.
Таким образом, такие отрывки из «Книги непокоя», как например, «В Лесу Отчуждения», с их эстетикой пост-символизма переходят «по наследству» от Гедеша к Бернарду Суарешу.
Бернарду Суареша даже вряд ли можно считать полу-гетеронимом Пессоа. Его имя отличается от имени автора двумя буквами: Fernando – Bernardo, а фамилия является почти анаграммой фамилии Пессоа: Soares – Pessoa.
В отрывках, относящихся к 1930 году, когда написано уже более половины «Книги непокоя», появляется новая эстетика, в мечтании сквозит изумительная откровенность, искренность. Книга превращается в некий правдивый дневник, в интимные записки – не о видимых и совершающихся вещах, но о вещах мыслимых и чувствуемых, исповеди автора, «автобиография без фактов» одной души, какую «томит тревогой // Лишь мечта, а жизнь – немного». В последней и самой плодотворной фазе работы над книгой «непокой» автора – уже не смутное ощущение тоски, не взволнованность разума, - это ясное и настойчивое сознание того, что жизнь проходит, почти прошла. Непокой был для Суареша болезненным, но необходимым условием его человеческого существования. В отрывке «Проза отпуска» Суареш пишет об этом так: «…Существую, не зная об этом, и умру, не желая этого. Я – интервал между тем, кем я являюсь, и тем, кем не являюсь, между тем, о чём мечтаю, и тем, что сделала из меня жизнь, наполовину абстрактная и плотская, и между вещами, что – ничто по своей сути, я также являюсь ничем.….». Интервал, пустой промежуток сознания…
Если феномен гетеронимии подобен неумолимому распылению существа самого Пессоа, отрицанием его единого «Я», гетеронимы являются масками, представляющими этот интервал, ложными воплощениями сознания автора, возникающими из вечного отсутствия этого сознания, - то «Книга непокоя» - «дневник, запертый на ключ, в котором обо всём говорится так открыто, как только можно. Но, хотя мы и могли бы прочесть написанное в этой книге, она остаётся для нас закрытой, потому что слова её так нам близки, несут в себе такой свет и такие истины, что мы узнаём себя в ней, но, будто какая-то таинственная рука не позволяет нам идти дальше, мы снова забываем о себе и продолжаем чтение» (Ричард Зенит).
«Книга непокоя» является и всегда будет представлять собою много возможных книг, не может быть какого-то одного, окончательного издания. Один из составителей двух сравнительно недавних изданий «Книги непокоя» Ричард Зенит пишет в предисловии к своему второму изданию этой книги, что даже, если было бы возможно идентифицировать все фрагменты, которые Пессоа думал включить в «Книгу непокоя» - такое издание всё равно не соответствовало бы задумке автора, ведь Пессоа собирался подвергнуть материалы книги тщательному пересмотру. Если бы это осуществилось, книга была бы значительно меньше по объёму. С другой стороны, каждый составитель старается отобрать фрагменты, точно относящиеся к этой книге, но имеется много дополнительных отрывков, не имеющих пометку «Книга непокоя», какие также могут иметь к ней отношение.
Пессоа собрал в большом конверте с надписью «Книга непокоя» около трёхсот фрагментов в различных стадиях завершённости работы над ними. Но и среди них были обнаружены несколько материалов, включённых туда ошибочно (например, тексты, подписанные Бароном де Тейве – полу-гетеронимом Пессоа). Кроме этого «ядра» книги, отобранного самим автором, было обнаружено более двухсот дополнительных отрывков, рассеянных по различным тетрадям и отдельным листкам.
Во всех изданиях «Книги непокоя», начиная с первого (Аттика, 1982 г.), были собраны тексты, не идентифицированные определённо, как относящиеся к «Книге непокоя», но, по всей вероятности, являющиеся её частями. Эта вероятность определяется каждый раз составителем издания, то есть является весьма субъективной. Составляя своё второе издание книги, Ричард Зенит попытался ограничить объём книги только теми отрывками, чья принадлежность к этой книге не вызывает сомнений. Но, отмечает составитель, «Книга непокоя» сама притягивает сомнения, и вместо сорока исключённых из книги отрывков, он включил другие, написанные в той манере, какая встречается только в «Книге непокоя».
Порядок расположения фрагментов в книге – самый запутанный вопрос. Идеи Пессоа относительно этого были очень противоречивы, особенно о характере соединения фрагментов начала работы над книгой 1913-1920 гг. с текстами заключительной фазы работы 1929-1934 гг. Отрывки из первой фазы работы, названные автором «грандиозными» представляют собой, по словам одного из критиков, «молитвенник декаденса», соединяя в себе апофеозы и восхваления, литании и мечтания, это книга максим и советов, обучающая науке мечтания вместо жизни, написанная читателем Анри-Фредерика Амьеля, Оскара Уайльда, Жориса Карла Гюисманса, Мориса Метерлинка, Мариу де Са-Карнейру. Они значительно отличаются своей изысканной искусственностью, идущей от пост-символизма, от текстов второй фазы, стремящихся к простоте и точности выражения, несмотря на их близость к жанру поэзии в прозе. Пейзажи этой второй фазы работы реальнее, в них практически нет лилий, кипарисов, дворцов и принцев, зато больше площадей, садов, торговцев, трамваев, они более однородные и часто связаны с местом работы их нового автора Бернарду Суареша. Как уже говорилось, в самом начале второй фазы работы над книгой, примерно в 1928-1929 гг., книга обретает иную форму, иную эстетику, что, видимо, и позволило автору вернуться к оставленной им работе. Пессоа не исключал возможности перевести большие отрывки, написанные в первой фазе работы («Похоронный Марш Короля Луиша Второго да Бавиера», «Симфония Беспокойной Ночи»), в другую, отдельную книгу. Но окончательного решения по этому поводу он не принял, а перенёс их в отдельный раздел «Книги непокоя». Важно замечание Пессоа, сделанное им в 1931 году, о необходимости «адаптировать» более ранние фрагменты к психологии Бернарду Суареша, который стал её автором позднее, а также придать стилю написания всех фрагментов, и ранних, и поздних, характерную для Суареша мечтательность и «логическую бессвязность». Именно этим замечанием автора, Ричард Зенит руководствовался, взяв за основу своего последнего издания более ста фрагментов из последней фазы работы над книгой, когда Бернарду Суареш уже появился, в качестве основного корпуса, к которому были присоединены другие отрывки, из той же фазы и более ранние. Но порядок расположения фрагментов, учитывая, что многие из них не датированы, определился субъективным мнением составителя.
Язык «Книги непокоя» также заслуживает тщательного изучения. Пессоа предъявлял к нему большие требования, объясняя, что он сам, в своей значительной части, является той прозой, какую он пишет. «Книга непокоя» содержит много фраз, вызывающих удивление, кажущихся странными, отмечает составитель одного из последних изданий «Книги непокоя» Жеруниму Пизарру. Среди них есть фразы, в которых существительное стоит во множественном числе, а определяющие его прилагательные – в единственном, и на таком несогласовании автор настаивает в своём примечании; или может нарушать согласования между существительным и прилагательным в роде и т.п. У Пессоа можно встретить весьма загадочные фразы. «Как заглушённые коврами залпы, волнистые двери опускаются вверх; не знаю, почему, но именно эту фразу навевает мне тот звук. Может быть, потому, что этот звук более присущ спуску, хоть сейчас они и поднимаются. Всё объяснилось». О каких дверях идёт речь? О ставнях окон? О жалюзях, закрывающих окна? И почему они, против всякой логики, «опускаются вверх»? (мы уже прочли примечания Пессоа, сделанные карандашом: «Может быть, потому, что этот звук более присущ спуску»). И почему эти двери или окна – волнистые? Фразы «Книги непокоя» пытаются приблизить к нам, передать многообразные сложные ощущения автора ритмической музыкальной прозой, порою превращающейся в поэзию. В «Книге непокоя» Пессоа, сравнивая поэзию и прозу, отдаёт последней предпочтение. В ней пишущий чувствует себя свободнее, он может вводить в неё музыкальные ритмы, и это не стесняет его размышлений. Он может включать в неё ритмы поэтические, и всё же оставаться вне этих ритмов. Случайный поэтический ритм, включаясь в прозу, не стесняет её, тогда как случайный прозаический ритм, включённый в стихотворение, заставляет его спотыкаться. Проза, по словам Пессоа, вмещает в себя всё искусство, отчасти потому, что в слове заключается весь мир, отчасти потому, что в свободном слове заключается вся возможность о нём (о мире) и говорить, и думать.
Пессоа утверждает, что грамматика – это инструмент, а не закон. Это первый принцип, лежащий в основе его стиля. Второй принцип: говорить о том, что чувствуется именно так, как это чувствуется. Поэтому, если этого требует чувство языка, Пессоа нарушает законы грамматики.
Составитель последнего издания «Книги непокоя» - Жеруниму Пизарру считает, что следует отказаться от субъективных попыток скомпоновать книгу из таких разнородных фрагментов, поскольку сам автор не успел, (или не захотел?), адаптировать их в соответствии с однородной психологией и стилем, а главное, не успел (или не захотел?) продумать порядок их расположения в книге. Книга – Протей, с постоянно изменяющейся формой, вернее, не книга, а множество различных книг, по мнению Пизарру, заслуживает того, чтобы на основе этих текстов был создан архив, представляющий собою дискретное множество, который можно было бы озаглавить (цитатой из одного фрагмента): «Ни одна проблема не имеет решения». Пизарру настаивает на том, что фрагменты книги не должны быть предметом решения проблемы их адаптации при составлении единой книги, это не проблема, но реальность, которую надо принимать как данную. Это мы должны адаптироваться к явлению Фернандо Пессоа – многообразию и его личности, и его литературного наследия – так же, как должны признать, что отсутствие единого и достаточно определённого издания «Книги непокоя», непохожесть каждого издания на другие (что касается и разных изданий одного и того же составителя) – это не негативное, а напротив, позитивное свойство этих текстов, доказывающее их жизнеспособность, способность к развитию. Пессоа каждый день предстаёт всё более разнообразным в результате исследований и интерпретаций его текстов.
Пизарру, вслед за исследовательницами Марией де Глориа Падран, Лейлой Перроне Мойзеш, Эдуарду Лоуренсу и др. утверждает, что тексты «Книги непокоя» представляют собой развивающийся синтез всего литературного наследия Пессоа, некий «микрокосм множественности» этого текстуального универсума. По их словам на страницах «Книги непокоя» звучат голоса, которые нельзя спутать с другими: голоса Алвару де Кампуша (многие описания из «Табачной лавки») с его девизом «чувствовать всё всеми возможными способами» («Passagem das Horas»), Алберту Каэйру с его антиметафизической улыбкой и Рикарду Рейша с его гордым и печальным эпикуреизмом.
Своё выступление на Международном Конгрессе, посвящённом Фернандо Пессоа, Эдуарду Лоуренсу озаглавливает: «»Книга непокоя» - текст – самоубийство?» Почему? Мы помним, что Пессоа – мастер мистификаций, для него всё – маска, маска, за которой внимательный читатель видит настоящее. Одно из самых известных стихотворений Пессоа – ортонима – об этом:
Поэт – притворщик по роли,
Легко ему сделать вид,
Придумать саднящей боли
Подделку, что не болит.
Но боли его минуя,-
Читатель стихов – изволь -
Почует сполна иную
Свою, небывшую боль.
Игрой занимая разум,
Кружа всё тем же путём,
Так носится, раз за разом,
Поезд, что сердцем зовём.
(«Автопсихография», перевод И. Фещенко-Скворцовой).
И вот, в «Книге непокоя», сплавляя в её текстах голоса своих других «Я», Пессоа как бы создаёт другую версию самого себя. Эта версия создана в прозе, которая, по словам самого Пессоа, в меньшей степени – обман, чем поэзия. «В прозе сложнее быть другим», - писал Пессоа. Маски падают, мы слышим «голос, какой ближе к безмолвию, к непрозрачности, к нескбзанному и несказбнному в существовании, которое мы воображали поэтом Фернандо Пессоа» (Эдуарду Лоуренсу). Пессоа как бы отрицает самую свою суть – вот почему Лоуренсу и задал этот вопрос: не является ли эта книга самоубийством Пессоа? Так это или нет, но перед нами нечто, более всего напоминающее дневник-исповедь, а такие вещи не бывают лживы…
Итак, в «Книге непокоя» Пессоа, сплавляя идеи и голоса всех своих гетеронимов, создаёт ещё одного полу-гетеронима самому себе, имя которому – Фернандо Пессоа. «Книга непокоя» заключает в себе сундуки с имуществом Пессоа, ведь рукописи, собранные в этих сундуках – части одного невозможного лабиринта. По словам Пизарру проза Пессоа может читаться как реализация непокоя, как материализация того, что нас никак не может умиротворить, как понимание того, что ни подготовка какого-либо нового издания этой книги, ни - сборника эссе о «Книге непокоя» не смогут принести читателю покоя, только больше непокоя, тревоги и неудовлетворённости, - разве не этого хотел бы сам автор?
На русский язык «Книга непокоя» впервые переведена полностью. До этого перевод отрывков из книги публиковал Борис Дубин в "Иностранной литературе".
Переводчик хочет выразить огромную благодарность доктору социологических наук Педру Серрану, без чьей бескорыстной помощи перевод не смог бы осуществиться.
Сердце, верный спутник мой,
На ладони предо мной.
На него взглянул, дивясь,
как на лист, где жилок вязь.
С ужасом взглянул – смотреть
Так бы мог узревший смерть,
Тот, кого томит тревогой
Лишь мечта, а жизнь – немного.
Dobre
Peguei no meu coraCao
E pU-lo na minha mAo
Olhei-o como quem olha
Grгos de areia ou uma folha.
Olhei-o pAvido e absorto
Como quem sabe estar morto;
Com a alma sO comovida
Do sonho e pouco da vida.
5.
Громадны, стары звёзды, что на тёмной
Парче небес. И сердце старо, вспомни.
Мало, но больше звёзд вмещает сердце,
Песчинка - беспредельности огромней.
Sao velhas as estrelas, e elas sao
Grandes. Velho e pequeno E o coracao,
E contEm mais do que as estrelas todas,
Sendo, sem ‘spaco, maior que a imensidade.
6.
Вселенная нам снится. Не простором,
Но путаницей, средь которой спорам
Мечты всходить; где пьяное людское
Слияние из рода в род – повтором.
Dormimos o universo. A extensa massa
Da confusao das cousas nos enlaca
Sonhos; e a ebria confluencia humana
Vazia ecoa-se de raca em raca.
7.
Не трать усилий зря. Да не сочтём
Своим мы ничего. Не обретём
Самих себя – Судьба владеет нами:
Путь не торишь, но следуешь путём.
Nao cures, nao medites, nao empregues
Um so esforco no que ames ou que negues.
Nada й nosso — nem nos, que um Fado estranho
Manda. Nao vais na ‘strada: a estrada segues.
8.
Что думаешь, не говори. Слова
Пусты, коль слабы, коль сильны, едва
Услышат их, ведь каждый жив собою.
Меж душ - лишь тупость, нет меж них родства.
E inutil dizer o que se pensa.
Se E frouxa a frase, E nada; e E va se E intensa.
Cada um compreende so o que sente,
E entre alma e alma a estupidez E imensa.
9.
Уже четырежды по десять лет,
Как солнце дарит мне всё тот же свет,
И так же старюсь я, как всё стареет,
Что жило, от чего пропал и след.
Ja quase vezes quatro vezes dez
Meu sol me ao mesmo ponto trouxe e fez
Velho tanto quanto ha velhice em tudo
Quanto o Destino fez porque desfez.
10.
Усилье вера длит, она – и только.
Для никого же – длится что и сколько?
Ах, пей же, пей, пока не позабудешь,
Зачем, куда, откуда, как, насколько!
O esforco dura quanto dura a fE.
Mas quanto a quem nao E dura o que?
Ah, bebe, bebe, bebe, atE ‘squeceres
O como, donde, aonde, onde e porquE!
11.
Без веры, без любви исподтишка
В жизнь отрицанье их войдёт, пока
Час не приходит убирать игрушки
И спать. Всё есть, нет ничего – века.
Sem desejo ou ‘speranзa, amor ou fE,
A vida enche de a enjeitar, atE
Que chegue a hora de arrumar brinquedos
E ir para a cama. Tudo E o que nao E.
12.
День каждый в сердце чаяния множит,
Осуществить их ни один не может.
От чаяний отчаянно устал,
Но с их опорой каждый день мой прожит.
Cada dia me traz com que ‘sperar
O que dia nenhum podera dar.
Cada dia me cansa da ‘speranca.
Mas vivo de ‘sperar e de cansar.
13.
Ненужно всё, и - знать о том. Пусты
Потуги дня и козни темноты.
В потёмках величавых отреченья
И отречение отвергнешь ты.
E inutil tudo, atE o sabE-lo. O dia
Conduz а noite que de novo o cria.
Nas vEsperas augustas da renUncia,
Tu а mesma renUncia renuncia.
14.
Ты жизнь свою крои иль не крои
Раскроены до жизни дни твои.
Зачем ты контур на земле обводишь -
Тень облака? Их в небесах – рои.
Talha como quiseres tua vida,
Ja foi talhada antes de ser vivida.
Para que queres contornar no chao
A sombra que se vai da nuvem ida?
15.
Мы немо солнцу рады, как холмы.
Уйдёт - покоимся в объятьях тьмы.
Вернётся солнце, нас застанет, нет ли,
Но, может быть, ещё вернёмся мы
Enquanto o sol E luz, mudos gozemos.
Depois que E sO sol ido, repousemos.
Quando volte, talvez nos nao encontre.
Mas tambEm pode ser que nOs voltemos.
16.
Всё знанье - гнёт, сознание – обман,
Искусство слепо, вера – котлован
Бездонный. Надо жить, хоть жизнь напрасна.
Пей. Не придёт вовеки караван.
CiEncia pesa, consciEncia dessossega.
A arte E manca, a fE longInqua e cega.
A vida tem que ser vivida, e E inUtil.
Bebe, que a caravana nunca chega.
17.
Подобно пыли в старой колее,
Что вихрь взметнул, - дыхание сие
Бесцельной жизни нас на миг подъемлет
И возвращает вновь в небытие.
Como a poeira um momento levantada,
Pelo vento que vem e vai, na estrada
O sopro oco da vida nos levanta
Do nada, cessa, e nos devolve ao nada.
18.
Ждать утомительно. И думать - тоже.
Пусть дни бегут, однообразье множа,
Без мысли, без надежды, всё ничтожней,
Короче, гибельней, и к нам всё строже.
‘Sperar cansa. Pensar nao cansa menos.
Que te corram monOtonos, serenos,
Sem pensar nem ‘sperar, os dias nulos,
Cada vez mais fatais e mais pequenos.
19.
Жизнь есть земля, отсюда – грязь и смесь
Манер и стилей всех, живущих здесь.
Во всём, что б ты ни делал, будь собою,
Во всём, что б ты ни делал, будь ты весь.
A vida E terra e o vivE-la E lodo.
Tudo E maneira, diferenca ou modo.
Em tudo quanto facas sE sO tu,
Em tudo quanto facas sE tu todo.
20.
Пусть правит тот, кто правит, раз уж не
Столь важно - как, не важно - кто – вдвойне.
Любой в свой час становится великим,
Но те же мы – с собой наедине.
Manda quem manda porque manda, nem
Importa que mal mande ou mande bem.
Todos sao grandes quando a hora E sua.
Por baixo cada um E o mesmo alguEm.
21.
Мудрец запрячет то, чего и нет,
Чтоб сущее ничто не залил свет.
Любою маскою укрыт лишь череп.
Душой укрыт никто во мраке лет.
SAbio E o que fecha а chave o que nao tem,
Para que o nada que E nao saiba alguEm.
Toda mascara cobre uma caveira.
Toda alma E a mascara de ninguEm.
22.
О скольких Каббалах я мыслил зря!
Себя утратил, в глубь вещей смотря.
Оставь же скрытое. Пока мы живы,
Пусть дом нас греет, веселит заря.
Quantas cabalas meditei! No fim
Nem encontro a elas nem a mim.
Deixa o oculto em seu poco. Enquanto duram,
O sol nos baste, e as casas, e o jardim.
23.
Дремотой пусть окутает вино
Сознание о знанье, что дано.
Ты в зеркале вина себя увидишь
И выпьешь с ним… сознанье заодно.
Deixa numa complexa sonolEncia
A tua consciEncia da ciEncia.
Vк-te branco no vinho, espelho roxo,
E depois bebe o espelho... e a consciEncia.
24.
Устал от обещаний, вспоминая:
Не мы – владыки, но Судьба шальная.
Животные, кому вложили душу,
Тревожно дремлем, большего не зная.
JA me cansei de ouvir dizer farei.
Quem de fazer ou nao fazer E rei?
Animal a quem a alma foi imposta,
O homem dorme irrequieto. Mais nao sei.
1.
От знанья в этой жизни пользы мало.
Ты – гость, а жизнь – лишь сумрачная зала.
Так пей, а не считай столы и стулья:
Считать добро чужое не пристало.
Da ciкncia nгo cures, nem de usб-la
Para que serve, nesta obscura sala
Que й a vida, medir mesas e cadeiras?
Usa-as, nгo midas; tens que abandonб-la.
2.
Пей! Наша жизнь – не желчь, хоть и не мёд.
Что ей даём, то нам и отдаёт.
Всё возместится рано или поздно.
Чем станешь ты – не знаешь наперёд.
Ah, bebe! A vida nгo й boa ou mб.
O que lhe damos й o que ela dб.
Tudo й restituнdo ao que nгo foi.
E ninguйm sabe o que й ou haverб.
3.
Знай, тьма людей сегодня занята,
Как ты себе внушая: всё – тщета,
И тьма, как ты, уже рабы навечно
Той жизни, что ничтожна и пуста.
Mil como tu nesta hora pхem a mente
Em negar o desejo do existente,
Mil, como tu, como se acorda, sгo
Novos servos do eterno e vгo presente.
4.
Жизнь чередует радости и боли,
То пьёшь вино ты от счастливой доли,
То пьёшь вино ты от своей печали, -
Раз выпито оно – не всё равно ли?
Ao gozo segue a dor, e o gozo a esta.
Ora o vinho bebemos porque й festa,
Ora o vinho bebemos porque hб dor.
Mas de um e de outro vinho nada resta.
Смерть, подобная тихому сну,
Для меня украшает блесну.
Рыбкой в солнечной речке плесну,
Чешуёй напоследок блесну
И усну, отражая весну.
Не молит ни о чём твоих рук мрамор,
Не судит ни о чём твоих губ немость -
В погребе удушливом
Под землёю влажною.
Улыбка только, та, с какой любила,
Бальзам прольёт, и в память ты, из дали,
Входишь прежней, будучи
Ныне смрадным гноищем.
То имя, что носило тело в жизни,
Как и душа твоя, уже забыто,
Одой воскрешённая -
Лишь улыбкой помнишься.
Ricardo Reis
A nada imploram tuas mгos jб coisas…
A nada imploram tuas mгos jб coisas,
Nem convencem teus lбbios jб parados,
No abafo subterrвneo
Da hъmida imposta terra.
Sу talvez o sorriso com que amavas
Te embalsama remota, e nas memуrias
Te ergue qual eras, hoje
Cortiзo apodrecido.
E o nome inъtil que teu corpo morto
Usou, vivo, na terra, como uma alma,
Nгo lembra. A ode grava,
Anуnimo, um sorriso.
Коль увижу: листья блестят под солнцем,
Ветер лёгкий волосы мне развеет, -
Мне ничего не надо.
Что Судьба мне может вручить дороже
Той ошибки чувственной - жизни бренной
Средь темноты незнаний?
Яд сомненья в розы мы льём. Доходит
Половина смысла в сознанье наше,
Мысля, его теряем.
Непонятен замысел нам природы:
Ширит поле, тянет цветок и полнит
Плод – тут и смерть приходит.
Все пойму причины, коль есть причины,
В миг, как смерть в мой разум войдёт хозяйкой,
И не смогу я видеть.
Что же до причины, зачем живём мы,
Не найдём её, нам искать не надо,
Глупо и неуместно.
Тот мудрец - воистину, кто не ищет,
Кто находит пропасть во всём, что видит,
Даже в себя не веря.
Ricardo Reis
Enquanto eu vir o sol luzir nas folhas
Enquanto eu vir o sol luzir nas folhas
E sentir toda a brisa nos cabelos
……….Nгo quererei mais nada.
Que me pode o Destino conceder
Melhor que o lapso sensual da vida
……….Entre ignorвncias destas?
Pomos a dъvida onde hб rosas. Damos
Metade do sentido ao entendimento
……….E ignoramos, pensantes.
Estranha a nуs a natureza extensa
Campos espalha, flores ergue, frutos
……….Redonda, e a morte chega.
Terei razгo, se a alguйm razгo й dada,
Quando me a morte conturbar a mente
……….E jб nгo veja mais
Que а razгo de saber porque vivemos
Nуs nem a achamos nem achar se deve,
……….Impropнcia e profunda.
Sбbio deveras o que nгo procura,
Que encontra o abismo em todas coisas
……….E a duvida em si-mesmo.
Волны бег свой стремят, волны поспешные,
Вновь их зелень кипит вечным движением,
……….Их шипящею пеной
……….Пляжи будто заснежены.
Тучи бег свой стремят, тучи спокойные,
Путь круглят в вышине, ширят движение,
……….Солнце греет пространство
……….Между тучами скудными.
Что спокойному дню наше присутствие?
Равнодушен и я в это мгновение,
……….Мне почти незаметно
……….Ускользание времени.
Только смутная грусть, мимо сознания,
Медлит возле дверей дома души моей
………И, взглянув мимолетно,
………Исчезает с улыбкою.
Ricardo Reis
Uma apуs uma as ondas apressadas…
Uma apуs uma as ondas apressadas
Enrolam o seu verde movimento
……….E chiam a alva ‘spuma
……….No moreno das praias.
Uma apуs uma as nuvens vagarosas
Rasgam o seu redondo movimento
……….E o sol aquece o espaзo
……….Do ar entre as nuvens ‘scassas.
Indiferente a mim e eu a ela,
A natureza deste dia calmo
……….Furta pouco ao meu senso
……….De se esvair o tempo.
Sу uma vaga pena inconsequente
Pбra um momento а porta da minha alma
……….E apуs fitar-me um pouco
……….Passa, a sorrir de nada.
На травах след недолгий ушедшего
Утихший звук, что полем не стелется,
………. Абрис, выписан сумраком,
……….След, от судна струящийся –
Душа оставит в душах не более,
Уйдя. Забудет воспоминание.
………..Мёртвый – вновь умирающий.
………..Мы – лишь наши, о, Лидия.
Ricardo Reis
O rastro breve que das ervas moles
O rastro breve que das ervas moles
Ergue o pй findo, o eco que oco coa,
A sombra que se adumbra,
O branco que a nau larga —
Nem maior nem melhor deixa a alma аs almas,
O ido aos indos. A lembranзa esquece.
Mortos, inda morremos.
Lнdia, somos sу nossos.
Кто над нами парит, боги ли, ангелы,
Кто мерцает во тьме призраком реющим,
………То чужие присутствия
……….Управляют и властвуют.
Так и скот на полях - нашим велением,
Что ему не понять, он понуждается.
……….Скот мы можем откармливать
……….И вести на заклание.
Воля наша и ум – руки покорные,
И за них нас ведут - властью неведомой
……….По ее усмотрению, -
……….Не куда нам хотелось бы.
16-10-1914
Ricardo Reis
Anjos ou deuses, sempre nуs tivemos
Anjos ou deuses, sempre nуs tivemos
A visгo perturbada de que acima
……….De nуs e compelindo-nos
……….Agem outras presenзas.
Como acima dos gados que hб nos campos
O nosso esforзo, que eles nгo compreendem.
……….Os coage e obriga
……….E eles nгo nos percebem,
Nossa vontade e o nosso pensamento
Sгo as mгos pelas quais outros nos guiam
……….Para onde eles querem
……….E nуs nгo desejamos.
Поэт – притворщик по роли,
Легко ему сделать вид,
Придумать саднящей боли
Подделку, что не болит.
Но боли его минуя,-
Читатель стихов – изволь -
Почует сполна иную
Свою, небывшую боль.
Игрой занимая разум,
Кружа всё тем же путём,
Так носится, раз за разом,
Поезд, что сердцем зовём.
Fernando Pessoa
AUTOPSICOGRAFIA
O poeta й um fingidor.
Finge tгo completamente
Que chega a fingir que й dor
A dor que deveras sente.
E os que lкem o que escreve,
Na dor lida sentem bem,
Nгo as duas que ele teve,
Mas sу a que eles nгo tкm.
E assim nas calhas de roda
Gira, a entreter a razгo,
Esse comboio de corda
Que se chama coraзгo.
27/11/1930
В 2013 г. мной была переведена "Морская Ода". За это время, ознакомившись со многими критическими материалами, я несколько переработала свой перевод и сочла нужным написать небольшой очерк-информацию, содержащий некоторые мысли об этом произведении.
«Морская Ода» - одна из самых грандиозных и глубоких поэм, которыми может гордиться португальская культура, по мнению португальского философа, эссеиста и преподавателя Эдуарду Лоуренсу (род. В 1923 г.) и даже одна из самых гениальных поэм всемирной литературы всех эпох (мнение Адолфу Казайш Монтейру 1908 – 1972, португальского поэта, критика и новеллиста). Она была опубликована Фернандо Пессоа во втором номере журнала «Орфей» в июле 1915 года и подписана именем его гетеронима – морского инженера Алвару де Кампуша.
За эту поэму Жорж де Сена (1919-1978 - португальский поэт, прозаик, филолог, эссеист, переводчик) впервые назвал Алвару де Кампуша / Фернандо Пессоа «анти-Камоэнсом», во всём противоречащим литературным канонам Луиса Камоэнса.
Действительно, возьмём хотя бы один самый бросающийся в глаза пример из поэмы: сравнение португальских навигаторов XV столетия, первооткрывателей новых земель, с мореплавателями древней Греции, с аргонавтами, плывущими за золотым руном, проходящее через всю знаменитую поэму «Лузиады», у Пессоа практически подменяется сравнением португальских моряков с пиратами.
В исследовании бразильского филолога Эмерсона да Круз Инасиу (в опубликованном выступлении на VIII Международном Конгрессе по социальным наукам в Коимбре 16-18 сентября 2004) аргументированно показано, как видоизменяется Алвару де Кампушем сложившийся в творчестве Камоэнса миф о «лузитанской душе», образ знаменитого португальца-мореплавателя и завоевателя, образцово мужественного во всех аспектах этого понятия. В «Морской Оде» и в «Триумфальной Оде» Кампуша возникает иная человеческая модель с отличными характеристиками личности и поведения, возникающая на фоне кризиса социальных и эстетических ценностей, как португальских, так и общеевропейских. Миф о благородных и мужественных покорителях океанов заменяется у Кампуша гораздо более реалистичными моряками, не избежавшими всевозможных пороков, порождаемых их положением завоевателей:
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни, видевшие Патагонию!
Парни, ходившие вдоль берегов Австралии!
Вы, чей взгляд вбирал в себя побережья, которые я никогда не увижу!
Вы, ступавшие по тем землям, на какие я никогда не сойду с корабля!
Вы, покупавшие грубые товары колоний, важничая перед аборигенами!
И делавшие всё это так обыденно,
Будто всё это было естественным,
Будто такой и должна быть жизнь,
Будто даже и не выполняя некого назначения!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни сегодняшнего моря! Парни морей прошлого!
Капитаны больших кораблей! каторжники галер! участники битвы у Лепанто! Пираты времён Рима! Мореплаватели Греции!
Финикийцы! Карфагеняне! Португальцы, устремлявшиеся из Сагреша
В бесконечное приключение, в Абсолютное Море, совершать Невозможное!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни, воздвигавшие каменные вехи, дававшие имена мысам!
Парни, первыми начавшие торговлю с африканцами!
Те, кто первыми стали продавать рабов из новооткрытых земель!
Первые европейцы, приводившие в экстаз изумлённых негритянок!
Привозившие золото, бисер, сандаловое дерево, стрелы,
С откосов, взрывавшихся буйной зеленью!
Парни, грабившие тихие африканские племена,
Вы, грохотом орудий обращавшие в бегство эти народы,
Вы, пытавшие, отнимавшие имущество, убивавшие, вы, кто получали
Призы Первооткрывателей, вы, кто, нагнув голову под ударами ветра,
Пробивался к тайнам новых морей! Эй-эй-эй эй-эй!
Вас всех, окровавленных, буйных, ненавидимых, страшных, святых, -
Я вас приветствую, я вас приветствую, я вас приветствую!
У Кампуша эти люди - одновременно и отважные герои, первооткрыватели, ежесекундно рискующие жизнью в суровых испытаниях, и жестокие, кровожадные пираты, грабившие и убивавшие ради наживы и даже просто, чтобы весело провести время.
Бразильский исследователь считает, что новая «человеческая модель» Кампуша / Пессоа демонстрирует нам не первооткрывателя океанов, но первооткрывателя новых чувств, нового способа жизни.
Известно, что девизом Алвару де Кампуша было: «Чувствовать всё - всеми возможными способами». В «Морской Оде» он демонстрирует эту способность, когда, по словам героя поэмы:
С колебанием чувственным, широким, стремительным
Живого маховика моего воображения,
Начинается для меня свистящий, головокружительный, неистовый
Гон, сумрачный и садистический гон пронзительной морской жизни.
Горячечный бред, в котором присутствуют и живут своей напряжённой жизнью все «морские вещи», мысли о пиратах, кровавые миражи, застилающие красной пеленой поле зрения героя поэмы, вызывают в его воображении ужасающие подробности зверств пиратов. И он буквально смакует эти подробности, высказывая при этом желание-жажду быть одновременно и всеми этими пиратами и всеми их жертвами. Первые критические статьи о «Морской Оде», появившиеся после её публикации в «Орфее», сразу выдвинули на первый план в поэме этот литературный приём Кампуша / Пессоа, заговорив о мощном гомосексуальном импульсе поэмы, о садомазохизме, доминирующем в психике её героя. Многие современные критики присоединяются к подобному мнению. Бразильский филолог, о котором уже шла речь выше, также считает, что в споре с Камоэнсом Пессоа рисует образ нового человека, синтезировавшего в себе «вызовы» своего времени, в том числе и эротический вызов. Известно, что в 20-40 годах ХХ века в Португалии уже появились подобные манифестации. Так, португальский писатель, поэт Рауль Леал (18886-1964) в своём очерке «Обожествлённый Содом» (1923) восхваляет гомосексуальные импульсы, что было весьма смелым в обществе, устои которого - викторианская мораль и католическая религия. В этом же году появляются тексты «Песен» Антониу Ботту (1897-1959 португальский поэт-модернист), на которые Фернандо Пессоа, откликнулся статьей, оценивающей гомосексуализм автора как позицию подлинного эстета, что вызвало общественный скандал. Учебник по медицине «Сексуальная жизнь» (Антониу Эгаш Мониж 1874 - 1955 португальский психиатр и нейрохирург, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине в 1949 г.) и роман «Игра Слепой Козы», появившийся в 1934 г. (Жозе Режиу 1901 - 1969 португальский писатель, крупнейший представитель второй волны португальского модернизма) отвечают той же тенденции.
На мой взгляд, всё же нельзя выносить этот «гомосексуальный вызов» во главу угла в «Морской Оде». А вот, спор с «мифом о лузитанской душе», диалог с Луисом Камоэнсом поддерживался Фернандо Пессоа на протяжении всей его жизни. При этом его мнение об авторе «Лузиад» подвергалось некоторым изменениям.
В 1915 г. в письме Вильяму Бентли (издателю журнала «Португалия») Фернандо Пессоа писал: «Теперь, если сеньор захочет пробежать глазами всю португальскую литературу прошлого, то встретится с таким постоянным фактором, как странное отсутствие высокого интеллекта у наших творцов. Возьмём, в качестве примера, Камоэнса. Это большой эпический поэт и достаточно хороший лирик. Но, давайте подвергнем его творения беспристрастному анализу и попытаемся обнаружить в нём высокую степень развития подлинного разума. Безуспешно. Он в высокой степени возбудим эмоционально; у него есть энтузиазм и чувствительность. Но он подчёркнуто лишён всех чисто интеллектуальных качеств, с которыми создаются высокая поэзия и высокая литература. В нём нет глубины; нет глубокой метафизической интуиции (примеры какой мы могли бы встретить дюжинами на одной только странице Шекспира). Нет фантазии, нет воображения, как такового; хотя его чувство поднимается порою так высоко, что уносит за собою его воображение вопреки его неспособности. И даже тогда его основная неспособность изобличается в деталях. Обратите внимание на Адамастора – лучший образ из всего, что он создал. Отметьте необычайную неспособность постигать великие детали, посмотрите, как он впадает в поверхностность и мелочность, даже, руководимый своим вдохновением. Он находится на более твёрдой почве в таких эпизодах, как с Инес де Кастро, потому что здесь более руководствуется чистым чувством, воображение в этом случае не является необходимым….Чудо в том, что, обладая этими неблагоприятными психическими особенностями, он всё же был способен создать относительно хорошую поэму».
В 1923 г. в интервью для «Revista Portuguesa» («Португальского журнала») Пессоа отмечал: «Лузиады» - великая вещь, но никогда не писалась по-настоящему. В плане литературы прошлое Португалии – всё в будущем. Принц, Альбукерк и другие полубоги нашей славы ещё ожидают своего певца...Камоэнс находился слишком близко от них для того, чтобы смочь вообразить их. У подножия Гималаев Гималаи – только подножие Гималаев. Это на расстоянии, или в памяти, или в воображении – Гималаи обладают своей высотой или, возможно, немного выше. Есть только один творческий период в истории нашей литературы: он ещё не наступил».
Пожалуй, наиболее важной является критика Камоэнса, опубликованная Пессоа в 1924 г. (во времена его журнала «Athena») и суммировавшая его идеи о Камоэнсе и о «Лузиадах». Пессоа считает, что «Лузиады» не занимают место среди лучших эпопей мира; только «Илиада», «Божественная Комедия» и «Потерянный Рай» заслужили эту высоту. Он относит «Лузиады» к эпопеям второго порядка, как «Освобождённый Иерусалим» (рыцарская поэма Торквато Тассо), «Неистовый Роланд» (рыцарская поэма итальянского писателя Лудовико Ариосто), «Королева Фей» (аллегорическая рыцарская поэма Эдмунда Спенсера») и, в определённой степени, «Одиссея» и «Энеида», что разделяют два порядка. Пессоа подчёркивает важнейшее значение впечатляющего величия фабулы, которого требует эпоха, которую искали древние и великие современные в легенде или в иносказательной истории, как в эпопеях Данте и Мильтона. «Камоэнсу было достаточно непосредственной истории для Легенды и Дали. Народ, который повествует, сделал из вымысла достоверность, из дали – колонию, из воображения – волю. Перед собственными глазами эпика разворачивалось достигнутое невообразимое и невозможное. Его эпопея не была большим, чем неким трансцендентным репортажем, когда обстоятельства породили эпика. Этот Аполлоний мог рассказывать о своих аргонавтах, этот Гомер слышал из уст своих соратников Улиссов об ужасах Пещеры циклопа и непосредственную весть о волшебстве сирен. Он определённым образом жил тем, о чём рассказывал, будучи, таким образом, единственным эпиком, одновременно бывшим и лириком. Эта его уникальность, бывшая его доблестью, породила, как это бывает со всеми доблестями, различные дефекты.
Достаточно сказать, что Камоэнс не достиг того, чем был. Великий, каким он является, он не перешёл за эскиз себя самого. Сверхлюди нашей звёздной славы – Принц и Альбукерк – более других – были выше того, что он мог охватить. Эпопея, которую Камоэнс написал, заставляет ожидать эпопеи, что он написать не мог. Самое большее в нём то, что он не был достаточно великим для тех полубогов, которых он прославлял» (первая публикация в «Diбrio de Lisboa», 04.02. 1924).
Критиковал Камоэнса и сам Алвару де Кампуш - гетероним Пессоа и автор «Морской Оды». Вот выдержка из «Случайных заметок» (первая публикация в журнале «Sudoeste, n.є 3», Лиссабон, 1935): «Камоэнс плачет о потере души его любезного; но в итоге оказывается, что это плачет Петрарка. Если бы Камоэнс испытывал искренне своё собственное чувство, он бы нашёл новую форму, новые слова – что угодно, но не сонет, не обычный десятисложник».
Пусть время покажет, кто был прав в споре двух писателей, двух самых знаменитых людей своей родины. Мне хочется только привести здесь мудрые слова Жоржа де Сена о том, что автор всегда ниже и более ограничен (некими рамками) по сравнению с его произведением. Однажды созданное произведение продолжает свою, уже самостоятельную жизнь и может обнаружить такие глубокие черты и характеристики, какие, возможно, даже их автором были заложены в него подсознательно.
ТРАУРНЫЙ МАРШ В ЧЕСТЬ КОРОЛЯ ЛУИША ВТОРОГО ДА БАВИЕРА*
Сегодня, более неторопливая, чем когда-либо, пришла Смерть торговать у моего порога. Передо мной, более неторопливая, чем когда-либо, развернула она ковры, и шелка, и дамасские ткани её забвения и её утешения. Улыбалась им, хваля, и не обращала внимания, что я это мог видеть. Но когда я попытался купить их, она сказала мне, что их не продавала. Она пришла не затем, чтобы я захотел того, что она мне показывала; но чтобы, благодаря тому, что она показывала, захотел бы её саму. И о своих коврах сказала мне, что были такие, какими наслаждались в её далёком дворце; о своих шелках – что другие не надевались в её крепости, в обители тени; о своих дамасских тканях – что лучшими, однако, были те, что покрывали алтари в её владениях за этим светом.
От врождённой привязанности, удерживавшей меня у моего порога, ничем не покрытого, она с нежным жестом меня освободила. «У твоего домашнего очага», - сказала, «нет света: зачем тебе какой-то домашний очаг?». «В твоём доме», - сказала, «нет хлеба: зачем тебе твой обеденный стол?». «В твоей жизни», - сказала, «нет подруги: чем тебя соблазняет твоя жизнь?»
«Я сама», - сказала она, «свет погасших очагов, хлеб пустых столов, заботливая подруга одиноких и непонятых. Слава, которой им недостаёт в мире, есть, торжественная, в моих чёрных владениях. В моей империи любовь не утомляет, потому что не требует страдания для овладения ею; и не ранит, потому что тогда утомлялись бы от того, чего никогда не имели. Я легко кладу свою руку на волосы тех, кто раздумывает, и они забывают; к моей груди прислоняются те, которые надеялись впустую, и они, наконец, доверяются».
«Любовь ко мне», сказала она, «не сопровождается страстью, которая пожирает; ревностью, омрачающей разум; забвением, которое бесчестит. Любовь ко мне – это точно летняя ночь, когда нищие дремлют под открытым небом, и напоминают придорожные камни. С моих немых губ не слетает песня, подобная песням сирен, ни мелодия, подобная музыке деревьев и источников; но моё молчание укрывает, как неясная музыка, мой покой нежит, как оцепенение бриза».
«Что у тебя есть», - сказала она, «что тебя привязывает к жизни? Любовь не ищет тебя, слава тебя не разыскивает, власть не идёт к тебе навстречу. Дом, что ты унаследовал, - ты унаследовал его в руинах. Земли, что ты получил, были покрыты инеем, приморозившим их первые плоды, и солнце сожгло их обещания. Ты никогда не видел наполненным, но лишь сухим, колодец в твоём поместье. Проржавели прежде, чем ты их увидел, стенки твоих резервуаров с водой. Сорные травы покрыли тополёвые и пальмовые аллеи, по которым твои ноги никогда не проходили».
«Но в моих владениях, где господствует одна лишь ночь, будешь утешен, потому что уже не будет надежды; получишь забвение, потому что уже не будет желания; получишь отдых, потому что не будет жизни».
И она показала мне, как бесплодна надежда на лучшие дни, когда не родишься с душою, с какой хорошие дни получались бы. Показала мне, как мечта не утешает, потому что жизнь ранит больше, когда вспоминается. Показала мне, как сон не даёт отдыха, потому что в нём живут призраки, тени вещей, следы поступков, мёртвые эмбрионы желаний, остатки жизненного кораблекрушения.
И, говоря так, медленно сворачивала, более неторопливая, чем когда-либо, свои ковры, какими соблазнялись мои глаза, свои шелка, каких жаждала моя душа, дамасские покрывала алтарей, на какие уже падали мои слёзы.
«Зачем тебе пытаться быть, как другие, если ты обречён быть собой? Зачем тебе смеяться, если, когда ты смеёшься, твоя собственная искренняя радость – фальшива, потому что рождается она из твоего забвения того, кто ты есть? Зачем тебе плакать, если чувствуешь, что это бесполезно, и снова плачешь теми слезами, что тебя не утешат, и почему бы слёзы тебя утешали?
Если ты счастлив, когда смеёшься, когда смеёшься – победил; если ты в это время счастлив, то потому, что ты не помнишь, кто ты; сколь же счастливее ты будешь со мною, когда уже более не будешь помнить ни о чём? Если отдыхаешь превосходно, когда дремлешь без снов, разве не отдохнёшь ты на моём ложе, где сон - всегда без сновидений? Если порой ты возвышаешься, потому что видишь Красоту, и забываешь и о себе, и о Жизни, разве не возвысишься ты в моём дворце, чья печальная красота не страдает ни от диссонансов, ни от возраста, ни от развращённости; в моих залах, где никакой ветер не шевельнёт гардин, никакая пыль не покроет стульев, ни один луч не станет, мало-помалу, заставлять блёкнуть краски бархата и штофа обивки, никакое время не заставит пожелтеть непорочную белизну лепных украшений?
Приди в мои объятья, к моим ласкам, не знающим перемены; к моей любви, не знающей прекращения! Пей из моего бокала, что не опорожняется никогда, божественный нектар, что не горчит и не вызывает тошноты, что не надоедает и не опьяняет. Созерцай из окна моей крепости, не лунный свет и море, они прекрасны и, поэтому, несовершенны; а ночь, необъятную и нежную, нераздельное величие глубочайшей бездны!
В моих объятиях забудешь свой горестный путь, приведший тебя к ним. На моей груди не будешь чувствовать более самую любовь, заставившую тебя искать её! Садись рядом со мной, на моём троне, и ты – навсегда император, кого никто не свергнет с престола Тайны и Грааля, существующий, вместе с богами и судьбами, в твоём небытии, в твоём не-владении ничем, ни по эту, ни по ту сторону мира, в твоём отсутствии потребности - ни в том, что было бы для тебя излишним, ни в том, чего бы тебе не хватало, даже и ни в том, чего бы тебе было достаточно.
Я буду твоей нежной подругой, твоей вновь обретённой сестрой-близнецом. И все твои печали, обвенчанные со мною, всё то, что ты в себе искал и не находил, возвращённое в меня, всё это и себя самого ты потеряешь в моей мистической сути, в моём отрицаемом существовании, на моей груди, где всё гаснет, на моей груди, куда низвергаются души, на моей груди, где рассеиваются боги».
*
Король Равнодушия и Отречения, Император Смерти и Крушения, живой сон, блуждающий, роскошный, меж развалинами и дорогами мира!
Король Отчаяния меж торжественностью, скорбный властелин дворцов, которые его не удовлетворяют, хозяин кортежей и внешнего блеска, которые не могут погасить жизни!
Король, восставший из гробниц, пришедший лунной ночью рассказать другим жизням о своей, паж облетевших лилий, королевский вестник мраморного холода!
Король - Пастух Ночных Бдений, странствующий рыцарь Печалей, не имеющий ни славы, ни дамы, в лунном свете на дорогах, господин в лесах, на крутых склонах, немой профиль под опущенным забралом шлема, проходящий долинами, непонятый деревнями, высмеянный маленькими городками, презираемый большими городами!
Король, кого Смерть посвятила в свои рыцари, бледный и абсурдный, забытый и неизвестный, правящий меж тусклыми камнями и старым бархатом, на своём троне у конца Возможного, с его нереальным двором, окружающим его тенями, и с его фантастическим воинством, оберегающим его, таинственным и несуществующим.
Несите, пажи; несите, девственницы; несите, слуги и прислужницы, - бокалы, подносы и гирлянды для банкета, на котором присутствует Смерть! Приносите их и приходите сами, в чёрном, увенчанные миртом.
Пусть будет мандрагора тем, что вы принесли бы в бокалах, [...] на подносах, и гирлянды пусть будут из фиалок и [...],изо всех тех цветов, что напоминали бы о печали.
Иди, Король, на ужин со Смертью, в её древний дворец на берегу озера, меж горами, далекий от жизни, чужой для мира.
Пусть будут странные инструменты, чей чистый звук заставлял бы рыдать, в оркестрах, готовящихся к празднику. Пусть наденут слуги скромные ливреи неизвестных цветов, роскошные и простые, точно катафалки героев.
И, прежде, чем начнётся праздник, пусть пройдёт тополёвыми аллеями больших парков величественный средневековый кортеж мёртвых пурпуров, огромное, молчаливое церемониальное шествие, точно красота в неком кошмарном сне.
Смерть – это триумф Жизни!
Благодаря смерти, мы живём, ведь сегодня мы есть только потому, что умерли для вчерашнего дня. Благодаря смерти, мы надеемся, ведь можем верить в наступление «завтра» только, будучи уверены в смерти «сегодня». Благодаря Смерти, мы живём, когда мечтаем, ведь мечтать – это отвергать жизнь. Благодаря смерти умираем, когда живём, потому что жить – это отвергать вечность! Смерть ведёт нас, смерть нас ищет, смерть нас сопровождает. Всё, что у нас есть – смерть, всё, чего мы хотим - смерть, смерть – это всё, чего мы желаем хотеть.
Ветерок внимания пробегает по рядам.
Вот он, что придёт вместе со смертью, какой никто не видит, и [...] что не придёт никогда.
Трубите, герольды! Внимание!
Твоя любовь к вещам, вымышленным твоими мечтами, была твоим презрением к вещам действительным.
Король-Девственник, ты, презирающий любовь,
Король-Тень, что пренебрегает светом,
Король-Мечта, ты, что не желал жизни!
Среди грохота цимбал и литавр, Тень тебя приветствует, Император!
... и в глубине Смерти, как и везде – Небо.
______________________________________________________
* Людвиг II Отто Фридрих Вильгельм Баварский
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D1%8E%D0%B4%D0%B2%D0%B8%D0%B3_II_(%D0%BA%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%BB%D1%8C_%D0%91%D0%B0%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B8)
Спрошу у ветра что мчится
о родине о любимой
он словно большая птица
молчит пролетая мимо.
Спрошу у рек что зелёный
цветок свой несут на воле
не тонут в воде их сонной
со мной остаются боли.
Со мной остаются боли
Земля на цветке зелёном
куда и по чьей ты воле
бредёшь под ветром солёным?
Спросить бы клевер срывая
о ней и сказать впрямую
коль мощь дохнёт штормовая
за родину смерть приму я.
Спрошу тех чьи мрачны лица
Зачем глаза опустили?
Молчит кто живёт в темнице
Покорный недоброй силе.
Как тянутся ветви к небу
И видно их издалече.
Кто рад господскому хлебу
У тех опущены плечи.
И ветер молчит завзято
то стихнет, то мчит стеная.
Я видел тебя распятой
Отчизна моя родная.
И в беспросветной печали
На реках к морю текущих
Стоишь всегда на причале
Игрушкой для волн влекущих.
Я видел суда на воле
А ты на цветке зелёном
зелёные листья боли
под ветром морским солёным.
Злорадными голосами
оболгана в униженье.
ты в голода чёрной яме
в безмолвной долине тени.
И ветер не скажет слова
В метаниях неуёмных.
Я вижу стоишь сурово
у вод печальных и тёмных.
Вестей у речной излуки
прошу но мольбы напрасны.
Народа пустые руки
помочь отчизне не властны.
В сердцах земляки и братья
Ночь воет псом одичалым
У ветра хотел узнать я
О родине но молчал он.
Трилистник срываю снова
три слога в слове «свобода»
пишу для вас это слово
сыны моего народа
Неграмотны вы ну что же
Напев мы подхватим вместе
Коль сеять на ветер всхожи
Стихи и песни и вести.
В ночи лихолетья злого
Встречь граду и камнепаду
Всегда кто-то кинет слово
И кто-то зажжёт лампаду.
Trova do vento que passa
Pergunto ao vento que passa
notнcias do meu paнs
e o vento cala a desgraзa
o vento nada me diz.
Pergunto aos rios que levam
tanto sonho а flor das бguas
e os rios nгo me sossegam
levam sonhos deixam mбgoas.
Levam sonhos deixam mбgoas
ai rios do meu paнs
minha pбtria а flor das бguas
para onde vais? Ninguйm diz.
Se o verde trevo desfolhas
pede notнcias e diz
ao trevo de quatro folhas
que morro por meu paнs.
Pergunto а gente que passa
por que vai de olhos no chгo.
Silкncio -- й tudo o que tem
quem vive na servidгo.
Vi florir os verdes ramos
direitos e ao cйu voltados.
E a quem gosta de ter amos
vi sempre os ombros curvados.
E o vento nгo me diz nada
ninguйm diz nada de novo.
Vi minha pбtria pregada
nos braзos em cruz do povo.
Vi minha pбtria na margem
dos rios que vгo prу mar
como quem ama a viagem
mas tem sempre de ficar.
Vi navios a partir
(minha pбtria а flor das бguas)
vi minha pбtria florir
(verdes folhas verdes mбgoas).
Hб quem te queira ignorada
e fale pбtria em teu nome.
Eu vi-te crucificada
nos braзos negros da fome.
E o vento nгo me diz nada
sу o silкncio persiste.
Vi minha pбtria parada
а beira de um rio triste.
Ninguйm diz nada de novo
se notнcias vou pedindo
nas mгos vazias do povo
vi minha pбtria florindo.
E a noite cresce por dentro
dos homens do meu paнs.
Peзo notнcias ao vento
e o vento nada me diz.
Quatro folhas tem o trevo
liberdade quatro sнlabas.
Nгo sabem ler й verdade
aqueles pra quem eu escrevo.
Mas hб sempre uma candeia
dentro da prуpria desgraзa
hб sempre alguйm que semeia
canзхes no vento que passa.
Mesmo na noite mais triste
em tempo de servidгo
hб sempre alguйm que resiste
hб sempre alguйm que diz nгo.
Хочу стихов, что, как драгоценности,
Несли бы свет свой через столетия,
Чтобы смерть их не пачкала,
Всё и всех стерегущая,
Стихов, где грусть и грубость забудутся
Бегущих дней, и где возвращается
Та свобода античная,
Может быть, и не бывшая.
Здесь, в этих добрых тенях, что тянутся
Туда, где нас не помнит история,
Вижу тщательно вяжущих
Строки, смело небрежные.
И боле всех тебя вспоминаю я,
Твою бессмертную, бесполезную
Славу помню, пишу в ночи,
Пью, Гораций, я в честь твою…
Ricardo Reis
Quero versos que sejam como jуias...
Quero versos que sejam como jуias
Para que durem no porvir extenso
E os nгo macule a morte
Que em cada cousa a espreita,
Versos onde se esquece o duro e triste
Lapso mudo dos dias e se volve
А antiga liberdade
Que talvez nunca houvesse.
Aqui, nestas amigas sombras postas
Longe, onde menos nos conhece a histуria
Lembro os que urdem, cuidados,
Seus descuidados versos.
E mais que a todos te lembrando, ‘screvo
Sob o vedado sol, e, te lembrando,
Bebo, imortal Horбcio,
Supйrfluo, а tua glуria...
Каждый выполнит сам то, что исполнится,
И желает судьбы той, что желается;
Не исполнит желанного,
Не желает, но делает.
Как на клумбе в саду камни разложены,
Как нас Рок разместит, так и останемся;
Ведь Судьба нас поставила
Там, где быть нам положено.
Так не будем желать знания большего,
Чем нам должно узнать, долгу ответствуя.
Смочь себя бы исполнить нам,
Коль другого нам не дали.
Ricardo Reis
Cada um cumpre o destino que lhe cumpre...
Cada um cumpre o destino que lhe cumpre.
E deseja o destino que deseja;
Nem cumpre o que deseja,
Nem deseja o que cumpre.
Como as pedras na orla dos canteiros
O Fado nos dispхe, e ali ficamos;
Que a Sorte nos fez postos
Onde houvemos de sк-lo.
Nгo tenhamos melhor conhecimento
Do que nos coube que de que nos coube.
Cumpramos o que somos.
Nada mais nos й dado.
Право, я не из тех, кто предпочтение
Отдал в дружбе, в любви полу единому.
Мне равно красота вечно желанною
Будет в каждом обличии.
Птица к ветке летит только на дерево
То, что нравится ей, издали выбрано.
Бег река устремит склоном, что встретится,
А не там, где нам надобно.
Так и я не хочу делать различие:
Где случилась любовь, там и живёт она.
И невинность сама не оскорбляется,
Если любит, как любится.
Как любить – не кого, это здесь главное,
Стоит нам полюбить, любим любого мы,
Ведь не в нём пребывать чувству назначено:
Пребывает в любви самой.
Боги, давшие нам это стремление,
Чувство, что красотой в нас вызывается,
Разве в женщину лишь прелесть запрятана
И в запретное яблоко?
Eu nunca fui dos que a um sexo o outro…
Eu nunca fui dos que a um sexo o outro
No amor ou na amizade preferiram.
Por igual a beleza eu apeteзo
Seja onde for, beleza.
Pousa a ave, olhando apenas a quem pousa
Pondo querer pousar antes do ramo;
Corre o rio onde encontra o seu declive
E nгo onde й preciso.
Assim das diferenзas me separo
E onde amo, porque o amo ou nгo amo,
Nem a inocкncia inata quando se ama
Julgo postergada nisto.
Nгo no objecto, no modo estб o amor,
Logo que a ame, a qualquer cousa amo.
Meu amor nela nгo reside, mas
Em meu amor.
Os deuses que nos deram este rumo
Do amor a que chamamos a beleza
Nгo na mulher sу a puseram; nem
No fruto apenas.
Конечно, есть закон, но он неведом,
Ему согласно Рок распределяет
Меж людьми все ценности,
Достаток, нищету, удачу, горе.
Добро ли, зло – равно ты не получишь
Того, что заслужил, ведь боги против,
Рок о справедливости
Не знает нашей, свой закон блюдёт он.
Король сегодня - в рабстве страждет завтра,
Кто был рабом вчера – на трон восходит.
Тот безвинно падает,
Другой же без заслуг звездой зажжётся.
Не в нас залог того, чем будем в жизни, -
Богов каприз, а выше, над богами,
Тайно тени властвуют
Над жизнью нашей, счастием и смертью.
Коль ты удачлив, знай, ты удостоен
Удачи не затем, что ты Судьбою
Избран как достойнейший,
Что плата за труды тебе даётся.
Нечётко, ненадёжно жизни русло,
Чего мы ждём, приходит к нам не часто,
Если и сбывается,
Всё кажется, чего-то не хватает.
Позволь же этой жизни смутной длиться,
А сердце сделай ты богов достойным,
Что с тобой случается,
Принять ты должен. Боги не бунтуют.
Смотри, в руках Судьбы неумолимых
Вращаясь, колесо хоронит ныне
В небеса глядевшего
Ещё вчера из преходящей выси.
Nгo sem lei, mas segundo leis diversas…
Nгo sem lei, mas segundo leis diversas
Entre os homens reparte o fado e os deuses
Sem justiзa ou injustiзa
Prazeres, dores, gozos e perigos.
Bem ou mal, nгo terбs o que mereces.
Querem os deuses a isto obrigar
Porque o Fado nгo tem
Leis nossas com que reja a sua lei.
Quem й rei hoje, amanhг escravo cruza
Com o escravo de ontem que й depois rei.
Sem razгo um caiu,
Sem causa nele o outro ascenderб.
Nгo em nуs, mas dos deuses no capricho
E nas sombras p'ra alйm do seu domнnio
Estб o que somos, e temos,
A vida e a morte do que somos nуs.
Se te apraz mereceres, que te apraza
Por mereceres, nгo porque te o Fado
Dк o prйmio ou a paga
De com constвncia haveres merecido.
Dъbia й a vida, inconstante o que a governa.
O que esperamos nem sempre acontece
Nem nos falece sempre,
Nem hб com que a alma uma ou outra cousa espere.
Torna teu coraзгo digno dos deuses
E deixa a vida incerta ser quem seja.
O que te acontecer
Aceita. Os deuses nunca se rebelam.
Nas mгos inevitбveis do destino
A roda rбpida soterra hoje
Quem ontem viu o cйu
Do transitуrio auge do seu giro.
Ведом страх мне, Лидия, перед роком.
Если камень лёгкий, попав случайно,
Чуть кренит колёса моей повозки,
Падает сердце.
Всё, что мне грозит переменой малой,
Даже если к лучшему, мне не мило,
Пусть позволят боги остаться прежним,
Пусть неизменны
Дни мои проходят вослед за днями,
Тихо, тихо к старости жизнь склоняя,
Так и день склоняется час за часом
К ночи спокойной.
Ricardo Reis
Sofro, Lнdia, do medo do destino..
Sofro, Lнdia, do medo do destino.
Qualquer pequena cousa de onde pode
Brotar uma ordem nova em minha vida,
Lнdia, me aterra.
Qualquer cousa, qual seja, que transforme
Meu plano curso de existкncia, embora
Para melhores cousas o transforme,
Por transformar
Odeio, e nгo o quero. Os deuses dessem
Que ininterrupta minha vida fosse
Uma planнcie sem relevos, indo
Atй ao fim.
A glуria embora eu nunca haurisse, ou nunca
Amor ou justa estima dessem-me outros,
Basta que a vida seja sу a vida
E que eu a viva.
Все, что мы творим, иль недолго длится
В этом мире, иль ничего не стоит,
Да и сами всё мы теряем рано
Вместе с самою жизнью.
Радость мига нам предпочесть вернее;
Призрак завтра только в одном реален:
Мы своим плохим настоящим это
Мнимое благо купим.
Мой лишь миг, в котором живу и мыслю,
Я есть тот, - живущий сегодня в мире
В миг, что может стать для него последним, -
Кем притворяюсь в жизни.
Прежний вариант:
Всё, что мы творим в преходящем мире,
Краткий срок живёт, ничего не стоит,
Да и сами всё мы теряем рано
Вместе с самою жизнью.
Ricardo Reis
Pois que nada que dure, ou que, durando...
Pois que nada que dure, ou que, durando,
Valha, neste confuso mundo obramos,
E o mesmo ъtil para nуs perdemos
Connosco, cedo, cedo,
O prazer do momento anteponhamos
A absurda cura do futuro, cuja
Certeza ъnica й o mal presente
Com que o seu bem compramos.
Amanhг nгo existe. Meu somente
Й o momento, eu sу quem existe
Neste instante, que pode o derradeiro
Ser de quem finjo ser?
P.S. Это перевод оды, которую я недавно сняла для доработки. Изменена только первая строфа.
Пан великий не умер.
Там, где пашня нагие
Груди кажет Цереры
Очесам Аполлона –
Рано ль, поздно, увидишь
Пана, поля владыку,
И бессмертного бога.
Не заменит всех прочих
Грустный бог христианский,
Он – один из бессмертных,
Тот, кого не хватало.
Пан дарует, как прежде,
Звуки флейты волшебной.
К ним с улыбкой Церера
Слух приклонит, внимая.
Боги – те же, что были,
Ясны, ровны, спокойны,
Вечность дышит во взорах,
К нам же полны презренья.
С ночью день чередуют,
Золотят урожаи,
Не затем, чтоб дарить нам
День, и ночь, и пшеницу:
Их божественных целей
Знать не велено смертным.
Ricardo Reis
O deus Pг nгo morreu…
O deus Pг nгo morreu,
Cada campo que mostra
Aos sorrisos de Apolo
Os peitos nus de Ceres —
Cedo ou tarde vereis
Por lб aparecer
O deus Pг, o imortal.
Nгo matou outros deuses
O triste deus cristгo.
Cristo й um deus a mais,
Talvez um que faltava.
Pг continua a dar
Os sons da sua flauta
Aos ouvidos de Ceres
Recumbente nos campos.
Os deuses sгo os mesmos,
Sempre claros e calmos,
Cheios de eternidade
E desprezo por nуs,
Trazendo o dia e a noite
E as colheitas douradas
Sem ser para nos dar
O dia e a noite e o trigo
Mas por outro e divino
Propуsito casual.
Боги, кого низвергли,
Братья Сатурна, часто
В сумерках к людям сходят
Тайно следить за жизнью.
Это они рождают
Совести муки злые
И ностальгию с ними
В душах людских послушных.
После изгнанья боги
Словно прозрачней стали,
Видно, инертной тканью
Созданы их обличья.
Тайно приходят боги,
В нас пробуждая боли,
Будят они усталость,
И вырывают грубо,
Словно из рук нетрезвых,
Кубок, весельем полный.
Эти руины силы
Древней - хотят заставить
Верить, что мир обширней
Видимых нам реалий.
Значит, хотят, чтоб нами
Был оскорблён Юпитер
И Аполлон могучий.
Вот, опускаясь низко,
До горизонта кромки,
Гиперион в потёмках
О колеснице плачет,
Что Аполлон похитил.
Болью закат окрашен,
Дальнего бога болью,
Слышится нам рыданье
Далее сфер небесных…
Это рыдают боги.
Reis
Os deuses desterrados…
Os deuses desterrados,
Os irmгos de Saturno,
Аs vezes, no crepъsculo
Vкm espreitar a vida.
Vкm entгo ter connosco
Remorsos e saudades
E sentimentos falsos.
Й a presenзa deles,
Deuses que o destronб-los
Tornou espirituais,
De matйria vencida,
Longнnqua e inactiva.
Vкm, inъteis forзas,
Solicitar em nуs
As dores e os cansaзos,
Que nos tiram da mгo,
Como a um bкbedo mole,
A taзa da alegria.
Vкm fazer-nos crer,
Despeitadas ruнnas
De primitivas forзas,
Que o mundo й mais extenso
Que o que se vк e palpa,
Para que ofendamos
A Jъpiter e a Apolo.
Assim atй а beira
Terrena do horizonte
Hiperнon no crepъsculo
Vem chorar pelo carro
Que Apolo lhe roubou.
E o poente tem cores
Da dor dum deus longнnquo
E ouve-se soluзar
Para alйm das esferas...
Assim choram os deuses.
В этой ссылке, ставшей горчайшей карой,
Я живу, тоскуя, как мальчик пылкий,
Верный древней тяге, ошибке старой,
Грустной причине ссылки.
Не ищи подобного сердца, нрава,
Чтоб с твоим сроднились; на рок не сетуй.
Быть своим – одно лишь у сердца право,
Дали нам только это.
Ricardo Reis
Aqui, neste misйrrimo desterro...
Aqui, neste misйrrimo desterro
Onde nem desterrado estou, habito,
Fiel, sem que queira, аquele antigo erro
Pelo qual sou proscrito.
O erro de querer ser igual a alguйm
Feliz, em suma — quanto a sorte deu
A cada coraзгo o ъnico bem
De ele poder ser seu.
Всё, что делаешь ты, делай божественно.
Лучше, если бы нам память позволила
……….Помнить много из малого.
Если много вместить сможешь ты в малое,
Знай: поможет тебе память просторная
……….Быть себе повелителем.
Ricardo Reis
Quanto faзas, supremamente faze…
Quanto faзas, supremamente faze.
Mais vale, se a memуria й quanto temos,
..........Lembrar muito que pouco.
E se o muito no pouco te й possнvel,
Mais ampla liberdade de lembranзa
.........Te tornarб teu dono.
О, честолюбие! Хотел бы я
Библиофилом бедным быть, склонённым
Над вечным фолиантом, видя в оном,
Единый смысл и прелесть бытия.
Зима ль, весна придёт в мои края,
Читал бы в уголке уединённом
О соблазнителе иль соблазнённом
Средневековой девой у ручья.
Не прибавляя и не отбирая
Ни малости, любовию до края
Наполнила бы жизнь мой угол скромный.
И я бы стал, листая книги те,
Бесстрастием подобен красоте,
Не быв никем, вмещал бы мир огромный
Fernando Pessoa
O BIBLIУFILO
У ambiзхes!... Como eu quisera ser
Um pobre bibliуfilo parado
Sobre o eterno fуlio desdobrado
E sem mais na consciкncia de viver.
Podia a primavera enverdecer
E eu sempre sobre o livro recurvado
Sorriria a um arcaico pecado
A uma medieval moзa e qualquer.
A vida nгo perdia nem ganhava
Nada por mim, nenhum gesto meu dava
Um gesto mais ao seu Amor profundo
E eu lia, a testa contra a luz acesa.
Sem nada querer ser como a beleza
E sem nada ter sido como o mundo
Чтоб стать великим, цельным будь, будь искренним,
……….Верным сущности собственной.
Будь весь во всём ты. Душу всю ты вкладывай
……….В шаг любой и в деяние.
Луна недаром жизнь ведёт высокую,
……….В каждой лужице светится.
Ricardo Reis
Para ser grande, sк inteiro: nada...
Para ser grande, sк inteiro: nada
Teu exagera ou exclui.
Sк todo em cada coisa. Pхe quanto йs
No mнnimo que fazes.
Assim em cada lago a lua toda
Brilha, porque alta vive.
Не затем, что боги мертвы, Лидия, сокрушаюсь…
Но затем, что живы ещё те имена сегодня,
Живы, как на плитах могил надписи, что не стёрлись,
……….Вот, оттого и плачу,
Что Венера для христиан – это всего лишь слово,
Именем одним Аполлон ныне стал для поэтов,
Тех, кто следуют за Христом; вера же, что сияла,
……….Вера в богов Олимпа,
Где ты? От того, что огнём было, остался пепел,
От того, что было водой светлою, грязь осталась,
Что плоды дарило и цвет, ныне – лишь ствол засохший.
……….Плачу я и не верю,
Знаю: существуют ещё, так же, как я, и боги.
Ricardo Reis
Nгo porque os deuses findaram, alva Lнdia, choro…
Nгo porque os deuses findaram, alva Lнdia, choro...
Mas porque nas bocas de hoje os nomes sobrevivem
Mortos apenas, como nomes em pedras sepulcrais.
Por isso, Lнdia, lamento
Que Vйnus em bocas cristгs seja uma palavra dita,
Que Apolo seja um nome que usam poetas
Sequentes de Cristo — e a crenзa lъcida
Nos deuses puramente deuses,
Tenha passado e ficado, cinza do que era fogo,
Lama do que era бgua reflectindo as бrvores,
Tronco morto do que dava fruto e florescia,
Mas se choro, nгo creio
Menos que ainda existem, como existo, os deuses.
Рукоплескать нельзя пред красотою,
Не должно ей чрезмерно восхищаться.
……….Будем же, как боги мы,
……….Чувствовать божественно.
При виде красоты, о смерти помни.
Тогда печаль, идущая от мысли,
……….Твой восторг возвышенным
……….И спокойным сделает.
Коль Пиндара строка высоким слогом
Беспомощный твой взгляд притянет властно,
……….Помни: в этой музыке -
……….Красота ушедшая.
В прекрасном есть всегда изъян какой-то,
Чтоб созерцать его нам было грустно,
……….Чтоб и в мыслях не было
……….Бурно аплодировать.
Спокойна красота. И ты спокойно
Люби её. Так бог дары приемлет.
……….И нектар вкусишь тогда,
……….Что спокойным дарится.
Ricardo Reis
Nгo batas palmas diante da beleza...
Nгo batas palmas diante da beleza.
Nгo se sente a beleza demasiado.
……….Saibamos como os deuses
……….Sentir divinamente.
Ao ver o belo, lembra-te que morre.
E que a tristeza desse pensamento
……….Torne elevada e calma
……….A tua admiraзгo.
E se й estatua ou de Pнndaro alta estrofe
Em quem teus olhos vгo abandonados
……….Nгo te esqueзas de que essa
……….Beleza nгo й viva.
Sempre ao belo uma cousa hб-de-faltar
Para que seja triste contempla-lo
……….E que nunca se possa
……….Bater palmas ao vк-lo…
Calma й a beleza. Ama-a calmamente.
Os dons dos deuses como um deus aceita
……….E terбs tua parte
……….Do nйctar dado aos calmos.
Не как юницу, пылкую жену ли,
Чья прелесть женская нас обжигает,
……….Красоту нам следует
……….Созерцать бессмертную.
Спокойная вдали сквозит неясно,
И должно ей спокойно поклоняться,
……….Потому и вечная,
……….Как и небожители.
Пусть никогда ни радость обладанья,
Ни страсть, что рыщет, голод утоляя.
……….Наших глаз не пачкают,
……….На красу дивящихся.
Как те, кто, видя Бога, не посмеют
Любить его сильней, чем любят Бога,
……….Перед красотою мы
……….Станем богоравными.
Для этого дана она богами,
Дар чудный смертным, суетно-ничтожным,
……….Будем созерцать её
……….В истовом забвении.
И будем извлекать её из быта,
Как тайное присутствие меж нами
……….Высших сил и чувствие
……….Жизни бесконечное.
Ricardo Reis
Nгo como ante donzela ou mulher viva…
Nгo como ante donzela ou mulher viva
Com calor na beleza humana delas
Devemos dar os olhos
А beleza imortal.
Eternamente longe ela se mostra
E calma e para os calmos adorarem
Nгo de outro modo й ela
Imortal como os deuses.
Que nunca a alegria transitуria
Nem a paixгo que busca — porque exige
Devem olhar de nossos
Olhos para a beleza.
Como quem vк um Deus e nunca ousa
Amб-lo mais que como a um Deus se ama
Diante da beleza
Faзamo-nos divinos.
Para outra cousa nгo a dгo os deuses
А nossa febre humana e vil da vida,
Por isso a contemplemos
Num claro esquecimento.
E de tudo tiremos a beleza
Como a presenзa altiva e encoberta
Dos deuses, e o sentido
Calmo e imortal da vida…
Свободу лишь такую нам жалуют
……….Боги: так покоримся
Их власти сами, собственной волею,
……….Лучшего не придумать,
Свобода, ведь, в утешной иллюзии
……….Только и существует.
Такой же способ боги используют,
……….Вечной жизнью гнетомы,
Чтоб сохранить спокойное, властное
……….Древнее убежденье,
Что жизнь у них вольна и божественна.
……….И, богам подражая,
Как и они, скудны мы свободою;
……….Словно строящий замки
В песках, чтоб этим взгляды насытились,
……….Жизнь так нашу построим,
И нам награду боги придумают:
……….Им подобными сделав.
Ricardo Reis
Sу esta liberdade nos concedem…
Sу esta liberdade nos concedem
Os deuses: submetermo-nos
Ao seu domнnio por vontade nossa.
Mais vale assim fazermos
Porque sу na ilusгo da liberdade
A liberdade existe.
Nem outro jeito os deuses, sobre quem
O eterno fado pesa,
Usam para seu calmo e possuнdo
Convencimento antigo
De que й divina e livre a sua vida.
Nуs, imitando os deuses,
Tгo pouco livres como eles no Olimpo,
Como quem pela areia
Ergue castelos para encher os olhos,
Ergamos nossa vida
E os deuses saberгo agradecer-nos
O sermos tгo como eles.
Под теми, этими ли деревьями
……….Некогда вёл я танец,
Да. вёл я танец, нимфы наивные,
……….Для удовольствий вольных,
Что вам даны. Почти человечными
……….Будьте в свободном танце,
Пусть радость ваша в ритмах рассыплется,
……….Празднично-строгих ритмах,
Тех ритмах, кажущихся лукавыми
……….Жизни, привычно-грустной,
Что не умеет здесь, под деревьями,
……….Танец вести свободный.
Ricardo Reis
Sob estas бrvores ou aquelas бrvores…
Sob estas бrvores ou aquelas бrvores
Conduzi a danзa,
Conduzi a danзa, ninfas singelas
Atй ao amplo gozo
Que tomais da vida. Conduzi a danзa
E sк quase humanas
Com o vosso gozo derramado em ritmos
Em ritmos solenes
Que a nossa alegria torna maliciosos
Para nossa triste
Vida que nгo sabe sob as mesmas бrvores
Conduzir a danзa...
О вы, кто верит во Христа, в Марий,
Зачем вы замутили мой источник,
……….Вы твердите: радостней
……….Воды есть и лучшие
Часы там, на лугах, у вод чистейших.
И об одном вы спросите сурово:
……….Разве не достаточно
……….Вод и родников мне тех?
Действительность нам эту боги дали,
И чтоб реальней сделать, дали вечной.
……….Что мечты и замыслы,
……….Как не дар божественный?
Оставьте мне вещественность мгновений,
Моих богов, ближайших и спокойных,
……….Что не ждут в Неведомом,
……….Дом их – реки, пажити.
Позвольте мне язычником остаться,
Под звук свирелей тонких жить покойно,
……….В них тростник на озере
……….Пану шепчет исповедь.
Свои мечты себе возьмите, мне же
Алтарь оставьте мой, мою святыню
……….С видимым присутствием
……….Близких мне богов моих.
Желающие лучшего, чем жизнь,
Вы тех оставьте, чья древнее вера
……….И Христа страдания,
……….И Марии плачущей.
Церера пусть меня в полях утешит,
И Аполлон, Уран, сама Венера,
……….Гром пусть будет здравицей
……….Грозного Юпитера.
Ricardo Reis
Vуs que, crentes em Cristos e Marias…
Vуs que, crentes em Cristos e Marias
Turvais da minha fonte as claras бguas
Sу para me dizerdes
Que hб бguas mais alegres
Banhando prados com melhores horas,—
Dessas outras regiхes pra que falar-me
Se estas бguas e prados
Sгo de aqui e me agradam?
Esta realidade os deuses deram
E para bem real a deram externa.
Que serгo os meus sonhos
Mais que a obra dos deuses?
Deixai-me a Realidade do momento
E os meus deuses tranquilos e imediatos
Que nгo moram no Incerto
Mas nos campos e rios.
Deixai-me a vida ir-se pagгmente
Acompanhada plas avenas tйnues
Com que os juncos das margens
Se confessam de Pг.
Vivei nos vossos sonhos e deixai-me
O altar imortal onde й meu culto
E a visнvel presenзa
Dos meus prуximos deuses.
Inъteis procos do melhor que a vida,
Deixai a vida aos crentes mais antigos
Que a Cristo e a sua cruz
E Maria chorando.
Ceres, dona dos campos, me console
E Apolo e Vйnus, e Urano antigo
E os trovхes, com o interesse
De irem da mгo de Jove.
Розы я предпочту, милая, родине
……….И люблю я магнолии
……….Больше славы и доблестей.
Не держусь я за жизнь, пусть истощается,
………Не томя, лишь остался б я
……….Сам собою до старости.
Тем, кому всё равно, есть ли в том разница,
……….Будь победа, будь проигрыш,
……….Коль Авророй румянится
Небосвод по утрам, свежею зеленью
……….Лист порадует вёснами,
……….И уйдёт с листопадами?
Остальное же всё, чем от рождения
..........Жизнь людей наполняется,
……….Что добавит душе моей?
Ничего, породит лишь равнодушие
……….И доверие вялое
……….Уходящему времени.
Ricardo Reis
Prefiro rosas, meu amor, а pбtria…
Prefiro rosas, meu amor, а pбtria,
E antes magnуlias amo
Que fama e que virtude.
Logo que a vida me nгo canse, deixo
Que a vida por mim passe
Logo que eu fique o mesmo.
Que importa аquele a quem jб nada importa
Que um perca e outro venзa,
Se a aurora raia sempre,
Se cada ano com a Primavera
As folhas aparecem
E com o Outono cessam?
O resto, as outras coisas que os humanos
Acrescentam а vida,
Que me aumentam na alma?
Nada, salvo o desejo de indiferenзa
E a confianзa mole
Na hora fugitiva.
Бледность дня слегка позлатить тщатся лучи, блистая,
Солнцем зимним, словно росой, искрятся на изгибах
……….Ветви куста сухие.
……….Дрожь пробирает, зябко.
Изгнан родиной золотой веры моей старинной,
Я утешен думой моей, что лишь к богам стремится,
……….Грею себя, дрожащий,
……….Солнцем иным, не этим -
Что светило на Парфенон, рвущийся ввысь Акрополь,
Освещало медленный шаг, речью перемежаем:
……….Вслух Аристотель мыслил.
……….Но Эпикур мне ближе,
Голос, ласковый и земной, слаще звучит для слуха,
Он теперь как равный богам с ними ведёт беседу,
……….Жизнь созерцая мирно
……….Из беспредельной дали.
Ricardo Reis
A palidez do dia й levemente dourada…
A palidez do dia й levemente dourada.
O sol de Inverno faz luzir como orvalho as curvas
Dos troncos de ramos secos.
O frio leve treme.
Desterrado da pбtria antiquнssima da minha
Crenзa, consolado sу por pensar nos deuses,
Aqueзo-me trйmulo
A outro sol do que este –
O sol que havia sobre o Partйnon e a Acrуpole,
O que alumiava os passos lentos e graves
De Aristуteles falando.
Mas Epicuro melhor
Me fala, com a sua cariciosa voz terrestre
Tendo para os deuses uma atitude tambйm de deus,
Sereno e vendo a vida
А distвncia a que estб.
Пламя ночной лампады
Тенью на стенах
Комнату искажает.
Но даровали боги
Верящим в них покойно,
Чтобы не трепетало
Пламя их жизни,
Вид нарушая мирный
Их окруженья.
Твёрдым в своём мерцаньи,
Как драгоценный камень,
Камень старинный,
Будет хранить спокойной
Вечную красоту.
Ricardo Reis
Da lвmpada nocturna
Da lвmpada nocturna
A chama estremece
E o quarto alto ondeia.
Os deuses concedem
Aos seus calmos crentes
Que nunca lhes trema
A chama da vida
Perturbando o aspecto
Do que estб em roda,
Mas firme e esguiada
Como preciosa
E antiga pedra,
Guarde a sua calma
Beleza contнnua.
Предваряю этот цикл Алберто Каэйро небольшим вступлением. Известно, что этот гетероним Фернандо Пессоа родился в Лиссабоне в 1889 г., а умер там же в 1915 г. Но его поэтические произведения продолжали появляться до 1923 г. После этого его стихи в последний раз появляются на поэтической сцене в 1930 г. после второго и последнего расставания Фернандо Пессоа и Офелии де Кейрож. Шесть из его стихотворений, появившихся в этом году, вошли в цикл «Влюблённый пастух», так что, вероятно, эти стихи во многом отражают чувства самого Пессоа. Для поэта-философа Алберто Каэйро, по мнению второго гетеронима Пессоа – Алваро де Кампуш – эта любовь была роковым событием, после которого он уже не смог вернуться к прежнему спокойному созерцанию действительности.
1.
Раньше тебя я не знал…
Раньше тебя я не знал
И любил я природу, как тихий отшельник - Христа,
Зная тебя, я её
Так же люблю, как монах любит Деву Марию,
На коленях пред нею, как раньше,
Но взволнованней сердцем и ближе её ощущая.
Рядом с тобою ясней
Вижу реки, когда мы идём к берегам их зелёным,
Вместе с тобой облака созерцая,
Их созерцаю блаженней …
Ты у меня не отнимешь Природы…
Ты для меня не изменишь Природу…
Но вплотную её приближаешь ко мне.
Вижу я прежней её, только вижу ясней, оттого что ты есть,
Так же люблю я её, только больше люблю, оттого что ты любишь,
Оттого что меня избираешь для нашей любви,
Зорче мой взгляд на неё устремляется,
Медлит на каждом предмете.
Не сожалею о прежнем себе,
Потому что я прежний сегодня.
Лишь сожалею, что прежде тебя не любил.
1914 г.
II.
Светит высокая в небе луна, и весна наступила…
Светит высокая в небе луна, и весна наступила.
Думаю о тебе и внутри себя я совершенен.
Лёгкий бриз по туманом покрытым полям мне навстречу бежит.
Думаю о тебе, имя шепчу, и не я это вовсе: я счастлив.
Свидимся завтра, пойдёшь ты со мною, собирая букеты в полях,
И пойду я с тобою полями, и увижу, как рвёшь ты цветы.
И уже тебя вижу, как завтра со мной собираешь букеты в полях,
Только завтра, когда, в самом деле, будешь рвать ты цветы,
Для меня это новым и радостным будет.
1914 г.
III.
Только теперь, чувствуя любовь…
Только теперь, чувствуя любовь,
Я заинтересовался ароматами.
Никогда прежде не думал, что цветок пахнет.
Только теперь чувствую аромат цветов, будто вижу что-то новое.
Знаю хорошо, что цветы пахли, как знаю, что существовал.
Эти вещи разумеются сами собой.
Но сейчас я чувствую это затылком.
Вкусны мне теперь цветы своим запахом.
Иногда просыпаюсь и вдыхаю аромат прежде, чем открыть глаза.
1930 г.
IV.
Каждый день просыпаясь, я чувствую радость и горе…
Каждый день просыпаясь, я чувствую радость и горе.
Раньше я просыпался без этих волнений; я лишь просыпался.
Чувствую радость и горе, ведь теряю я то, что мне снилось,
Попадая в реальную жизнь, где имею я то, что мне снилось.
Неизвестно, что сделаю я с этим чувством,
Неизвестно, что станет со мною самим.
Пусть она что-то скажет, и я пробудился бы снова.
Любящий - это вовсе не тот, кто он есть.
Кто он есть - он такой же совсем, но совсем одинокий.
1930 г.
V.
Любовь – компания…
Любовь – компания.
Я разучился в одиночестве ходить своим путём,
Поскольку я уже ходить не в силах одиноко.
Мысль очевидная заставит шаг ускорить
И меньше видеть, и хотеть, однако, всё видеть на пути.
Даже отсутствие её – как вещь, которая со мною остаётся,
Я так люблю её, что я не знаю, как мне её желать.
Когда не вижу я её, представлю, крепче деревьев высоких я стану.
Но как увижу, трепещу, крепость былая забыта.
Весь я силой какою-то стал, но она покидает меня.
Вся реальность глядит на меня, как подсолнух с любимым лицом в середине соцветья.
1930 г.
VI.
Всю ночь не спал и наяву её фигуру видел постоянно…
Всю ночь не спал и наяву её фигуру видел постоянно,
Всегда другой, не той, какой её встречаю.
Пытаюсь вспомнить я, какой она бывает, когда со мною говорит,
И в каждом образе меняется она, хотя себе подобна.
Любить и значит – думать.
Почти отвык я чувствовать, лишь думаю о ней.
Чего хочу, и даже от неё, не знаю сам, но думать я могу о ней одной.
Какая-то рассеянность, что вдохновляет.
Когда я жажду встречи с ней,
Почти предпочитаю не встречаться,
Чтоб мне не оставлять её потом.
О ней мне легче думать, ведь её в реальной жизни я боюсь немного.
Чего хочу, не знаю сам, и знать я не хочу, чего хочу.
Хочу я только думать про неё.
И больше ни о чём я не прошу, и даже у неё, хочу я только думать.
1930 г.
VII
Наверно, для чувств не годится умеющий видеть…
Наверно, для чувств не годится умеющий видеть,
Не нравится он, ведь привычные стили ломает.
А правила есть для всего, есть способы действий,
Играет по правилам каждая вещь, и так же любовь.
Привыкший поля созерцать и травы под ветром
Не может позволить себе слепоты, что чувствовать нас заставляет.
Любил я, но не был любим, что понял в конце,
Быть любимым – совсем не природное свойство, как уж случится.
Она хороша, как и прежде, хороши её волосы, рот,
И я, как и прежде, один, вот иду я по полю
Так, будто иду с опущенной головою,
Об этом подумав, голову я поднимаю.
И золотистое солнце сушит желание плакать, что сам не могу подавить.
Поле так велико, а любовь так мала!
Смотрю и всё забываю, так умирают люди, облетают деревья.
Слушаю голос собственный со стороны – голос чужого,
Голос мой говорит о ней, будто это она говорит.
Волосы у неё цвета жёлтой пшеницы под ярким солнцем,
Уста её говорят о вещах, о которых не скажешь словами.
Улыбается, зубы её так чисты, будто камни в реке.
1929 г.
VIII
Свой посох влюблённый пастух потерял…
Свой посох влюблённый пастух потерял,
И рассыпались овцы по склону,
Столько думал, что флейты своей он не коснулся, принесённой затем, чтоб играть.
Никто не возник перед ним, никто не исчез.… Никогда посоха он не нашёл.
Проклиная его, другие собрали овец.
Оказалось, никто не любил пастуха.
Когда поднялся он на склон, то над ложной реальностью всё он увидел:
И долины большие, всегда зеленью разною полны,
И огромные горы вдали, чувства любого реальней,
Всю действительность, что существует, с небом и ветром, с полями,
И почувствовал воздух, входящий свободой и болью в стеснённую грудь.
1930 г.
Alberto Caeiro
Quando eu nгo te tinha…
Quando eu nгo te tinha
Amava a Natureza como um monge calmo a Cristo...
Agora amo a Natureza
Como um monge calmo а Virgem Maria,
Religiosamente, a meu modo, como dantes,
Mas de outra maneira mais comovida e prуxima.
Vejo melhor os rios quando vou contigo
Pelos campos atй а beira dos rios;
Sentado a teu lado reparando nas nuvens
Reparo nelas melhor …
Tu nгo me tiraste a Natureza...
Tu nгo me mudaste a Natureza...
Trouxeste-me a Natureza para ao pй de mim,
Por tu existires vejo-a melhor, mas a mesma,
Por tu me amares, amo-a do mesmo modo, mas mais,
Por tu me escolheres para te ter e te amar,
Os meus olhos fitaram-na mais demoradamente
Sobre todas as coisas.
Nгo me arrependo do que fui outrora
Porque ainda o sou.
Sу me arrependo de outrora te nгo ter amado.
Vai alta no cйu a lua da Primavera
Vai alta no cйu a lua e й primavera.
Penso em ti e dentro de mim estou completo.
Corre pelos vagos campos atй mim uma brisa ligeira.
Penso em ti, murmuro o teu nome e nгo sou eu: sou feliz.
Amanhг virбs, andarбs comigo a colher flores pelo campo,
E eu andarei contigo pelos campos ver-te colher flores.
Eu jб te vejo amanhг a colher flores comigo pelos campos,
Mas quando vieres amanhг e andares comigo realmente a colher flores,
Isso serб uma alegria e uma verdade para mim.
Agora que sinto amor
Agora que sinto amor
Tenho interesse no que cheira.
Nunca antes me interessou que uma flor tivesse cheiro.
Agora sinto o perfume das flores como se visse uma coisa nova.
Sei bem que elas cheiravam, como sei que existia.
Sгo coisas que se sabem por fora.
Mas agora sei com a respiraзгo da parte de trбs da cabeзa.
Hoje as flores sabem-me bem num paladar que se cheira.
Hoje аs vezes acordo e cheiro antes de ver.
Todos dias agora acordo com alegria e pena.
Todos dias agora acordo com alegria e pena.
Antigamente acordava sem sensaзгo nenhuma; acordava.
Tenho alegria e pena porque perco o que sonho
E posso estar na realidade onde estб o que sonho.
Nгo sei o que hei-de fazer das minhas sensaзхes.
Nгo sei o que hei-de ser comigo.
Quero que ela me diga qualquer coisa para eu acordar de novo.
Quem ama й diferente de quem й.
Й a mesma pessoa sem ninguйm.
O amor й uma companhia
O amor й uma companhia.
Jб nгo sei andar sу pelos caminhos,
Porque jб nгo posso andar sу.
Um pensamento visнvel faz-me andar mais depressa
E ver menos, e ao mesmo tempo gostar bem de ir vendo tudo.
Mesmo a ausкncia dela й uma coisa que estб comigo.
E eu gosto tanto dela que nгo sei como a desejar.
Se a nгo vejo, imagino-a e sou forte como as бrvores altas.
Mas se a vejo tremo, nгo sei o que й feito do que sinto na ausкncia dela.
Todo eu sou qualquer forзa que me abandona.
Toda a realidade olha para mim como um girassol com a cara dela no meio.
Passei toda a noite, sem dormir, vendo, sem espaзo, a figura dela,
Passei toda a noite, sem dormir, vendo, sem espaзo, a figura dela,
E vendo-a sempre de maneiras diferentes do que a encontro a ela.
Faзo pensamentos com a recordaзгo do que ela й quando me fala,
E em cada pensamento ela varia de acordo com a sua semelhanзa.
Amar й pensar.
E eu quase que me esqueзo de sentir sу de pensar nela.
Nгo sei bem o que quero, mesmo dela, e eu nгo penso senгo nela.
Tenho uma grande distracзгo animada.
Quando desejo encontrб-la
Quase que prefiro nгo a encontrar,
Para nгo ter que a deixar depois.
Nгo sei bem o que quero, nem quero saber o que quero. Quero sу
Pensar nela.
Nгo peзo nada a ninguйm, nem a ela, senгo pensar.
Talvez quem vк bem nгo sirva para sentir
Talvez quem vк bem nгo sirva para sentir
E nгo agrade por estar muito antes das maneiras.
Й preciso ter modos para todas as coisas,
E cada coisa tem o seu modo, e o amor tambйm.
Quem tem o modo de ver os campos pelas ervas
Nгo deve ter a cegueira que faz fazer sentir.
Amei, e nгo fui amado, o que sу vi no fim,
Porque nгo se й amado como se nasce mas como acontece.
Ela continua tгo bonita de cabelo e boca como dantes,
E eu continuo como era dantes, sozinho no campo.
Como se tivesse estado de cabeзa baixa,
Penso isto, e fico de cabeзa alta
E o dourado sol seca a vontade de lбgrimas que nгo posso deixar de ter.
Como o campo й grande e o amor pequeno!
Olho, e esqueзo, como a gente enterra e as бrvores se desfolham.
Eu nгo sei falar porque estou a sentir.
Estou a escutar a minha voz como se fosse de outra pessoa,
E a minha voz fala dela como se ela й que falasse.
Tem o cabelo de um louro amarelo de trigo ao sol claro,
E a boca quando fala diz coisas que nгo sу as palavras.
Sorri, e os dentes sгo limpos como pedras do rio.
O pastor amoroso perdeu o cajado,
O pastor amoroso perdeu o cajado,
E as ovelhas tresmalharam-se pela encosta,
E, de tanto pensar, nem tocou a flauta que trouxe para tocar.
Ninguйm lhe apareceu ou desapareceu. Nunca mais encontrou o cajado.
Outros, praguejando contra ele, recolheram-lhe as ovelhas.
Ninguйm o tinha amado, afinal.
Quando se ergueu da encosta e da verdade falsa, viu tudo;
Os grandes vales cheios dos mesmos verdes de sempre,
As grandes montanhas longe, mais reais que qualquer sentimento,
A realidade toda, com o cйu e o ar e os campos que existem, estгo presentes.
E sentiu que de novo o ar lhe abria, mas com dor, uma liberdade no peito.
День потерян, коль он прожит без радости,
Ты в нём лишь пребывал; жизни не чувствует
……….Вкуса жизни не знающий.
И не важно, ты пьёшь, иль улыбаешься,
Или любишь: порой солнца достаточно,
……….Осветившего лужицу.
Кто приятность найдёт в мелочи, в малости,
Тот удачлив, ни день им не теряется,
……….Полный счастьем естественным!
Ricardo Reis
Cada dia sem gozo nгo foi teu…
Cada dia sem gozo nгo foi teu:
Foi sу durares nele. Quanto vivas
……….Sem que o gozes, nгo vives.
Nгo pesa que amas, bebas ou sorrias:
Basta o reflexo do sol ido na бgua
……….De um charco, se te й grato.
Feliz o a quem, por ter em coisas mнnimas
Seu prazer posto, nenhum dia nega
……….A natural ventura!
Оставим знанье, Лидия, может ли
Оно цветы, как Флора, рассаживать
……….Курс менять колесницы
……….Светлого Аполлона?
Оставим лучше мы созерцание,
Что вещи видит близкие дальними,
……….Слепнет, пристально глядя:
……….Взор туманит усталость.
Цереру видит, что не меняется,
Вздувает колос зреющим семенем,
……….А под флейтами Пана
……….Поле вмиг замолкает.
И как, античной грацией полные,
Газель затмили сада небесного
……….Нимфы, танцем несомы,
……….И не зная покоя.
И как с ветрами, лесом летящими
Гамадриады нежные шепчутся,
……….Пана отвлечь пытаясь
……….От пристрастия к флейте.
И нам ли способ новый придумывать,
Мы радость видеть в жизни обязаны,
……….В золоте Аполлона,
……….В лунном лике Дианы.
Юпитер громом в небе раскатится,
Нептун ли волны бросит неистово,
……….Пляжи плоские топит,
……….Скалы чёрные лижет.
Вот так и жизнь, всегда неизменная,
Не видим Парок, нить обрезающих.
……….Пусть о них мы забудем,
……….Будто нет их и вовсе.
Цветы ли рвём, родник ли мы слушаем,
Проходит жизнь, хоть бойся, хоть радуйся,
……….Да и думать не стоит,
……….Если знаем заране:
Лишимся света мы Аполлонова,
И от Цереры в дали отправимся,
……….Где пугливую нимфу
……….Флейтой Пан не чарует.
Одни часы спокойные стоит нам
Беречь, богам в лукавстве наследуя,
……….Так мы хитростью сможем
……….Научиться покою.
И пусть придёт потом седовласая
К нам старость, если боги пожалуют,
……….Этот час сберегая
……….От проклятья Сатурна.
Но пусть богами будем всесильными
Самим себе, никто нам не надобен,
……….Кто себя почитает,
……….Поклоненья не ищет.
Ricardo Reis
Deixemos, Lнdia, a ciкncia que nгo pхe…
Deixemos, Lнdia, a ciкncia que nгo pхe
Mais flores do que Flora pelos campos,
Nem dб de Apolo ao carro
Outro curso que Apolo.
Contemplaзгo estйril e longнnqua
Das coisas prуximas, deixemos
Com seus cansados olhos.
Vк como Ceres й a mesma sempre
E como os louros campos entumece
E os cala prаs avenas
Dos agrados de Pг.
Vк como com seu jeito sempre antigo
Aprendido no orige azul dos deuses,
As ninfas nгo sossegam
Na sua danзa eterna.
E como as hemadrнades constantes
Murmuram pelos rumos das florestas
E atrasam o deus Pг
Na atenзгo а sua flauta.
Nгo de outro modo mais divino ou menos
Deve aprazer-nos conduzir a vida,
Quer sob o ouro de Apolo
Ou a prata de Diana.
Quer troe Jъpiter nos cйus toldados,
Quer apedreje com as suas ondas
Neptuno as planas praias
E os erguidos rochedos.
Do mesmo modo a vida й sempre a mesma.
Nуs nгo vemos as Parcas acabarem-nos.
Por isso as esqueзamos
Como se nгo houvessem.
Colhendo flores ou ouvindo as fontes
A vida passa como se temкssemos.
Nгo nos vale pensarmos
No futuro sabido
Que aos nossos olhos tirarб Apolo
E nos porб longe de Ceres e onde
Nenhum Pг cace а flauta
Nenhuma branca ninfa.
Sу as horas serenas reservando
Por nossas, companheiros na malнcia
De ir imitando os deuses
Atй sentir-lhe a calma.
Venha depois com as suas cгs caнdas
A velhice, que os deuses concederam
Que esta hora por ser sua
Nгo sofra de Saturno
Mas seja o templo onde sejamos deuses
Inda que apenas, Lнdia, pra nуs prуprios
Nem precisam de crentes
Os que de si o foram.
Погрешность вечна в дороге вечной,
Душой дерзая постичь причины,
Услышишь имя, но звук увечный
Не выдаст тайны чужой личины.
И даже если рукой Господней
Ведомый твёрдо, завесу ночи
Сорвёшь, то видишь, что безысходней
Пути иные и одиноче.
Все звёзды, даже и те, что живы
В бездонном небе души бездомной,
Обманным светом заманят, лживы,
К ошибке вечной в дороге тёмной.
Вернись, объятья тебе открою,
Нейди к загадкам, беду несущим,
Вернись, забудешь ночной порою,
Что мир лишь хочет казаться сущим.
Я балдахины для сна сплетаю,
Плодами ветви мои увиты.
Тревожат совы, во тьме летая,
Пугают боги, не жди защиты.
Зря алчешь истин в ночи совиной,
Зря ищешь Бога в пути суровом…
Для сна сплетаю я балдахины,
Усни спокойно под их покровом.
Fernando Pessoa
Do eterno erro na eterna viagem...
Do eterno erro na eterna viagem,
O mais que saibas na alma que ousa,
Й sempre nome, sempre linguagem
O vйu e a capa de uma outra cousa.
Nem que conheзas de frente o Deus,
Nem que o eterno te dк a mгo,
Vкs a verdade, rompes os vйus,
Tens mais caminho que a solidгo.
Todos os astros, inda os que brilham
No cйu sem fundo do mundo interno,
Sгo sу caminhos que falsos trilham
Eternos passos do erro eterno.
Volta a meu seio, que nгo conhece
Enigma ou sombra porque os nгo vк,
Volta a meus braзos, neles esquece
Isso que tudo sу finge que й.
Meus ramos tecem dosseis de sono,
Meus frutos ornam o arvoredo;
Vem a meus braзos em abandono
Todos os Deuses fazem sу medo.
Nгo hб verdade que consigamos,
Ao Deus dos deuses nunca hбs-de ver...
Dosseis de sono tecem meus ramos.
Dorme sob eles como qualquer.
О, Ночь-праматерь, память сберегая
О сумрачных началах бытия,
Ты дышишь тайной, древняя, нагая,
Весь мир наш грешный – вотчина твоя.
О, Ночь, когда душа, изнемогая,
Взыскует веры, точно забытья,
Окутай, огради меня, благая,
Верни в свои бескрайние края.
Живая в шуме моря, в зное летнем,
Будь, сумрачная тёмная икона,
Моим существованием последним.
И дай на счастье то мне в дар сердечный,
Что, более чем жизнь, моё исконно
И, более чем смерть, твоё извечно.
Fernando Pessoa
NOITE
У noite maternal e relembrada
Dos princнpios obscuros do viver;
У Noite fiel а escuridгo sagrada
Donde o mundo й o crime de nascer;
У Noite suave а alma fatigada
De querer na descreзa poder crer;
Cerca-me e envolve-me... Eu nгo sou nada
Senгo alguйm que quer a ti volver...
У noite antiga e misericordiosa,
Que seja toda em ti a indefinida
Existкncia que a alma me nгo goza!
Sк meu ъltimo ser! Dб-me por sorte
Qualquer cousa mais minha do que a vida,
Qualquer cousa mais tua do que a morte!
Привожу исправленный вариант перевода:
Коль мир наш – огромная ложь,
Ложь – весь мир, как его ни кличь.
Попробуй: ничто уничтожь,
Сумей-ка: ничто возвеличь.
Колдую над выдумкой зыбкой,
Удастся, когда удала.
Я выберу ту, что с улыбкой,
Иль вымыслю, чтобы была.
Умение в жизни настелет
Нам соломки – и падать краше,
Завянет цветок и на стебле,
И в петлице завянет нашей.
А ценность превыше цены,
Ей не надо иных прикрас,
Но – выполнить то, что должны,
Обойдясь без трескучих фраз.
Предыдущий вариант перевода:
Если мир наш – сплошная ложь,
Ложь сплошная – мир этот наш.
С ничего - ничего не возьмёшь,
Ничему - ничего не отдашь.
Колдую над выдумкой зыбкой,
Удастся, когда удала.
Я выберу ту, что с улыбкой,
А нет – изловчусь, чтоб была.
Умение жить нам настелет
Соломки, вот и падать краше,
Хоть вянет цветок и на стебле,
Как вянет в бутоньерке нашей.
А ценность превыше цены,
Ей не надо иных прикрас,
Но – выполнить то, что должны,
Обойдясь без трескучих фраз.
Fernando Pessoa
Se tudo o que hб й mentira…
Se tudo o que hб й mentira,
Й mentira tudo o que hб.
De nada nada se tira,
A nada nada se dб.
Se tanto faz que eu suponha
Uma coisa ou nгo com fй,
Suponho-a se ela й risonha,
Se nгo й, suponho que й.
Que o grande jeito da vida
Й pфr a vida com jeito.
Fana a rosa nгo colhida
Como a rosa posta ao peito.
Mais vale й o mais valer,
Que o resto ortigas o cobrem
E sу se cumpra o dever
Para que as palavras sobrem.
Предыдущие переводы этого текста:
М. Берёзкина.
Коль скоро всё сущее лживо…
Коль скоро всё сущее лживо,
То значит всё сущее – ложь.
Ничто ничему не пожива,
В ничто ничего не вернёшь.
Когда не важно, какою
Представлю я сущенр суть,
Мне хочется не тоскою,
А радостью всё обернуть.
У жизни есть высшая воля –
Умение жить умно.
Цветок засыхает в поле
И сорванный с ним заодно.
Всё истинное – бесценно,
А прочее скроет трава.
Останется то, что нетленно,
Чтоб лишними стали слова.
Г. Зельдович.
И если всё сущее лживо…
И если всё сущее лживо.
То значит, всё сущее – ложь.
Ничто ничему не пожива,
Ничто ни к чему не вернёшь.
И если по собственной вере
Я истину в мир приведу,
Намыслю весёлых материй.
Веселья намыслю в беду.
Средь жизней лишь та и продлится,
Какую из мрака изнёс.
Красуются в нашей петлице
Бутоны несорванных роз.
Цена же –за тем, что оценим, -
Пускай разрастётся трава –
За долгом и за исполненьем,
Чтоб лишними стали слова.
Каждой вещи срок отпускает время,
Не цветут зимой дерева и травы,
Поле весной не знает
Белого одеянья.
Ночь спокойна, Лидия, нет в ней жара.
Что несёт нам день в лихорадке вечной,
Ночью любить нам легче
Смутную нашу жизнь.
Мы к огню свою принесли усталость,
Ибо этот час для неё назначен,
В полный не будем голос
Тайны покров тревожить.
Пусть прерывны тёмные будут речи,
Тихий свет случайных воспоминаний
(Большего не позволит
Чёрный уход светила).
Пусть помалу вспомнится нам былое;
Прошлых лет рассказы звучат вторично,
Нас воскрешая, давних;
Слушаем их и видим
Цвет, что в нашем детстве прошедшем рвали,
Прежним взглядом, взглядом иным на вещи,
Мир обновляя чудно
Детским сознаньем нашим.
У огня, о, Лидия, где нам светит
Дом богов, их вечный очаг на небе,
Будем мы беспокойство
Прошлым латать усердно.
Только мысль о том, что уже мы были,
А снаружи – ночь сторожит всего лишь, -
Тёмная ночь Цереры, -
Отдых даёт нам в жизни.
Ricardo Reis
Cada coisa a seu tempo tem seu tempo...
Cada coisa a seu tempo tem seu tempo.
Nгo florescem no Inverno os arvoredos,
Nem pela Primavera
Tкm branco frio os campos.
А noite, que entra, nгo pertence, Lнdia,
O mesmo ardor que o dia nos pedia.
Com mais sossego amemos
A nossa incerta vida.
А lareira, cansados nгo da obra
Mas porque a hora й a hora dos cansaзos,
Nгo puxemos a voz
Acima de um segredo,
E casuais, interrompidas sejam
Nossas palavras de reminiscкncia
(Nгo para mais nos serve
A negra ida do sol).
Pouco a pouco o passado recordemos
E as histуrias contadas no passado
Agora duas vezes
Histуrias, que nos falem
Das flores que na nossa infвncia ida
Com outra consciкncia nуs colhнamos
E sob uma outra espйcie
De olhar lanзado ao mundo.
E assim, Lнdia, а lareira, como estando,
Deuses lares, ali na eternidade
Como quem compхe roupas
O outrora compъnhamos
Nesse desassossego que o descanso
Nos traz аs vidas quando sу pensamos
Naquilo que jб fomos,
E hб sу noite lб fora.
Разве только врагам, нас ненавидящим,
Угнетать нас дано? Право, не менее
Нас понуждает любовь.
Мне же уз не иметь боги позволили,
Дар свободы вручив и одиночества -
Хлад обнажённых вершин.
Всё имеет мудрец, мало желающий,
Волен, кто не желал; всё отвергающий -
Равный богам человек.
Ricardo Reis
Nгo sу quem nos odeia ou nos inveja...
Nгo sу quem nos odeia ou nos inveja
Nos limita e oprime; quem nos ama
………Nгo menos nos limita.
Que os deuses me concedam que, despido
De afetos, tenha a fria liberdade
……...Dos pнncaros sem nada.
Quem quer pouco, tem tudo; quem quer nada
Й livre; quem nгo tem, e nгo deseja,
……..Homem, й igual aos deuses.
Для каждой шеи палачом неведомым
Топор наточен. Счастье карнавальное
И смех затем лишь, что живёт и чувствует
Жизнь в этих сонных масках.
Пускай сплетают из цветов искусственных
Они гирлянды. Мало им отпущено
Часов, и милость в том, что их сознание
Тьмою объято, дремлет.
И если знанье – жизнь, невежд мудрейшими
Считать нам должно; люди близки разумом
Скоту! Смелей же! Дайте умирающим
Пламенного веселья!
Ricardo Reis
Pese a sentenзa atroz do algoz ignoto…
Pese a sentenзa atroz do algoz ignoto
Em cada cerviz nйscia. entrudo e riem,
Felizes, porque neles pensa e sente
A vida, que nгo eles.
De rosas, inda que de falsas, teзam
Capelas veras. Breve e vгo й o tempo
Que lhes й dado, e por misericordia
Breve nem vгo sentido.
Se a ciкncia й vida, sбbio й sу o nйscio.
Quгo pouco diferenзa a mente interna
Do homem da dos brutos! Sus! Deixai
Brincar os moribundos!
(Было это, когда давняя Персия…)
Было это, когда давняя Персия
В страшной войне пылала.
Павшим городом шли орды захватчиков,
Женщины голосили.
Двое же игроков партию в шахматы
Мирно вели поодаль.
И в древесной тени были прикованы
К старой доске их взоры.
Перед каждым стоял ковш, ожидающий
Тех промежутков малых,
В кои, сделав свой ход, ждёт от противника
Действий игрок ответных.
Ковш с вином утолял влагой прохладною
Первый намёк на жажду.
И горели дома, было разграблено
Всё, до последней нитки,
И нагие тела жён обесчещенных
Брошены пред оградой,
Дети, что на копьё были насажены,
Плавали в лужах крови…
От терзаний людских страшно далёкие,
Невдалеке от бойни,
Партию без конца мирно разыгрывать
Двое те продолжали.
Крик несли им ветра, если б задуматься,
Как не узнать мгновенно
Воплей женщин в руках грубых насильников,
Жалости чуждых вовсе,
Стонов дев молодых, что оскверняются
Недалеко отсюда?
Но, едва набежав с думой непрошеной,
Скорбная тень темнила
Холод странный чела, лоб их изменчивый,
Вскоре спокойно очи
Возвращали своё снова внимание
Тёмной доске античной.
Право, если король белый в опасности,
Что перед этим стоны,
Плоть и кровь матерей, женщин терзаемых?
Если ладья не может
Королеву прикрыть в миг отступления,
Что – грабежи, насилья?
Если твёрдой рукой шах объявляешь ты
Чуя уже победу,
Разве слышит душа юношей гибнущих
Тихие восклицанья?
Если же над стеной грозно появится
Дышащий злобой воин,
Опоясан мечом, весь окровавленный,
Спрыгнет он вниз, убийца,
Перед тем шахматист, лишь за мгновение,
Будет о ходе мыслить,
Предан древней игре и безразличию,
Вечной игре великих.
Пусть падут города, пусть прекращается
Жизнь, пусть свобода гибнет,
В жарком пламени пусть рухнет прадедовских
Древних владений слава.
Но когда игроки прерваны бойнею,
Пусть не объявят шаха
Белому королю, пешкою белою
Будет ладья побита.
Братья, мудрость любя, чтоб научиться нам
По Эпикуру мыслить,
С ним, а боле с собой в тесном согласии,
Пусть нам примером будет
Повесть об игроках, полных бесстрастия,
В нашей недолгой жизни.
Пусть не трогают нас вещи серьёзные,
Звон серебра не манит,
Все инстинкты падут пред наслаждением,
Не приносящим пользы:
Сыгранной в тишине партией шахматной
В глуби тенистой сада.
Если взвесить итог жизни бессмысленной,
Так легковесны, право,
Жизнь сама, и любовь, слава и знание,
Будто бы это было
Памятью об игре, славно разыгранной,
Трудной победой нашей
Над игроком сильнейшим.
Слава грузом для нас тяжким становится,
Жажда её – болезнью,
Так серьёзна любовь и утомительна,
Знание ускользает,
Жизни убыль в душе болью откликнется…
Пусть полонят всю душу
Шахматы, их терять – стоит немногого,
Это – пустяк, по сути.
Ах, под сенью дерев, нас укрывающих,
Рядом – вино в бокале,
Преданные труду, столь бесполезному,
Шахматному сраженью,
Даже если игра – воображение,
Шахмат нет и партнёра,
Будем же подражать этой истории,
Что ни случись снаружи,
Кто б ни звал нас – война, жизнь или родина,
Близко от нас, далёко,
Пусть напрасно зовут, мы не откликнемся:
В тихой тени мечтая,
Видит каждый из нас партии в шахматы
Невозмутимый контур.
Ricardo Reis
Ouvi contar que outrora, quando a Pйrsia…
Ouvi contar que outrora, quando a Pйrsia
Tinha nгo sei qual guerra,
Quando a invasгo ardia na Cidade
E as mulheres gritavam,
Dois jogadores de xadrez jogavam
O seu jogo contнnuo.
А sombra de ampla бrvore fitavam
O tabuleiro antigo,
E, ao lado de cada um, esperando os seus
Momentos mais folgados,
Quando havia movido a pedra, e agora
Esperava o adversбrio,
Um pъcaro com vinho refrescava
Sobriamente a sua sede.
Ardiam casas, saqueadas eram
As arcas e as paredes,
Violadas, as mulheres eram postas
Contra os muros caнdos,
Traspassadas de lanзas, as crianзas
Eram sangue nas ruas...
Mas onde estavam, perto da cidade,
E longe do seu ruнdo,
Os jogadores de xadrez jogavam
O jogo do xadrez.
Inda que nas mensagens do ermo vento
Lhes viessem os gritos,
E, ao reflectir, soubessem desde a alma
Que por certo as mulheres
E as tenras filhas violadas eram
Nessa distвncia prуxima,
Inda que, no momento que o pensavam,
Uma sombra ligeira
Lhes passasse na fronte alheada e vaga,
Breve seus olhos calmos
Volviam sua atenta confianзa
Ao tabuleiro velho.
Quando o rei de marfim estб em perigo,
Que importa a carne e o osso
Das irmгs e das mгes e das crianзas?
Quando a torre nгo cobre
A retirada da rainha branca,
O saque pouco importa.
E quando a mгo confiada leva o xeque
Ao rei do adversбrio,
Pouco pesa na alma que lб longe
Estejam morrendo filhos.
Mesmo que, de repente, sobre o muro
Surja a sanhuda face
Dum guerreiro invasor, e breve deva
Em sangue ali cair
O jogador solene de xadrez,
O momento antes desse
Й ainda entregue ao jogo predilecto
Dos grandes indiferentes.
Caiam cidades, sofram povos, cesse
A liberdade e a vida,
Os haveres tranquilos e avitos
Ardem e que se arranquem,
Mas quando a guerra os jogos interrompa,
Esteja o rei sem xeque,
E o de marfim peгo mais avanзado
Pronto a comprar a torre.
Meus irmгos em amarmos Epicuro
E o entendermos mais
De acordo com nуs-prуprios que com ele,
Aprendamos na histуria
Dos calmos jogadores de xadrez
Como passar a vida.
Tudo o que й sйrio pouco nos importe,
O grave pouco pese,
O natural impulsa dos instintos
Que ceda ao inъtil gozo
(Sob a sombra tranquila do arvoredo)
De jogar um bom jogo.
O que levamos desta vida inъtil
Tanto vale se й
A glуria; a fama, o amor, a ciкncia, a vida,
Como se fosse apenas
A memуria de um jogo bem jogado
E uma partida ganha
A um jogador melhor.
A glуria pesa como um fardo rico,
A fama como a febre,
O amor cansa, porque й a sйrio e busca,
A ciкncia nunca encontra,
E a vida passa e dуi porque o conhece...
O jogo do xadrez
Prende a alma toda, mas, perdido, pouco
Pesa, pois nгo й nada.
Ah! sob as sombras que sem querer nos amam,
Com um pъcaro de vinho
Ao lado, e atentos sу а inъtil faina
Do jogo do xadrez,
Mesmo que o jogo seja apenas sonho
E nгo haja parceiro,
Imitemos os persas desta histуria,
E, enquanto lб por fora,
Ou perto ou longe, a guerra e a pбtria e a vida
Chamam por nуs, deixemos
Que em vгo nos chamem, cada um de nуs
Sob as sombras amigas
Sonhando, ele os parceiros, e o xadrez
A sua indiferenзa.
Пустыми пусть пребудут руки,
Душа пусть ничего не помнит,
И даже пусть, когда положат
Тебе в ладонь обол последний,
Из этих, вновь разжатых, пальцев
Ничто не упадёт на землю.
Какого ты возжаждешь трона,
Что не взяла б назад Атропос?
Какие лавры не увянут
Пред строгим Миносом – судьёю?
Часы какие облик прежний
Твоей вернут печальной тени?
Кем станешь ты в конце дороги,
В ночи глухой, в долине смерти?
Ты рви цветы, но отпускай их
Из рук, как только наглядишься.
Дыши лишь солнцем. Отрекайся
И властвуй гордо над собою.
Ricardo Reis
Nгo tenhas nada nas mгos...
Nгo tenhas nada nas mгos
Nem uma memуria na alma,
Que quando te puserem
Nas mгos o уbolo ъltimo,
Ao abrirem-te as mгos
Nada te cairб.
Que trono te querem dar
Que Бtropos to nгo tire?
Que louros que nгo fanem
Nos arbнtrios de Minos?
Que horas que te nгo tornem
Da estatura da sombra
Que serбs quando fores
Na noite e ao fim da estrada.
Colhe as flores mas larga-as,
Das mгos mal as olhaste.
Senta-te ao sol. Abdica
E sк rei de ti prуprio.
Как умру, ударят в жесть,
И под гулкие раскаты
Будут прыгать акробаты,
Клоуны из кожи лезть!
Я поеду на осле,
Убранном по – андалузски…
Гроб мой улочкою узкой
Будет ехать на осле!
Mário de Sá-Carneiro
Fim
Quando eu morrer batam em latas,
Rompam aos saltos e aos pinotes,
Façam estalar no ar chicotes,
Chamem palhaços e acrobatas!
Que o meu caixão vá sobre um burro
Ajaezado à andaluza...
A um morto nada se recusa,
Eu quero por força ir de burro.
Лидия, ты приходи посидеть у реки неширокой.
Будем спокойно следить за теченьем её, понимая,
Так же проходит и жизнь, ну, а за руки мы не держались.
(Лидия, руку мне дай).
Взрослые дети, теперь наступает мгновенье подумать:
Жизнь ничего не вернёт, и сама никогда не вернётся,
В дальний течёт океан, что Судьбы омывает утёсы,
Там, где обитель богов.
Руки разнимем с тобой, докучать нам не стоит друг другу,
Счастливы мы или нет, мы проходим, как реки проходят,
Лучше в молчанье идти, в тишине научиться терпенью,
И беспокойства не знать.
Лучше любови не знать, ни страстей, поднимающих голос,
Зависти, застящей взгляд, ни заботы, тревожащей ночью,
Если имела бы их, то стремилась без устали к морю,
Вечно текла бы река.
Будем друг друга любить, но спокойно, и думать отрадно,
Что, коль хотели бы мы, обменяться могли б поцелуем,
Ласками грели сердца, только лучше нам, рядом сидящим,
Слушать скольженье воды.
Станем цветы обрывать, ты возьми, на груди приколи их,
Пусть аромат умягчит мимолётную эту минуту,
Эту минуту, когда, декадентства невинные дети,
Грустно, без веры живём.
Если я раньше уйду, хорошо, что ты сможешь спокойно
Вспомнить без боли меня, без тоски и волнений печальных:
Не целовались с тобой, не сплетали мы рук в жаркой ласке,
Были мы только детьми.
Если же раньше меня свой обол понесёшь ты Харону,
Не обречён я страдать, о язычнице грустной припомнив,
Будешь ты, нежная, мне вспоминаться с букетом душистым
Возле спокойной реки.
Ricardo Reis
Vem sentar-te comigo, Lнdia, а beira do rio…
Vem sentar-te comigo, Lнdia, а beira do rio.
Sossegadamente fitemos o seu curso e aprendamos
Que a vida passa, e nгo estamos de mгos enlaзadas.
(Enlacemos as mгos).
Depois pensemos, crianзas adultas, que a vida
Passa e nгo fica, nada deixa e nunca regressa,
Vai para um mar muito longe, para ao pй do Fado,
Mais longe que os deuses.
Desenlacemos as mгos, porque nгo vale a pena cansarmo-nos.
Quer gozemos, quer nгo gozemos, passamos como o rio.
Mais vale saber passar silenciosamente
E sem desassossegos grandes.
Sem amores, nem уdios, nem paixхes que levantam a voz,
Nem invejas que dгo movimento demais aos olhos,
Nem cuidados, porque se os tivesse o rio sempre correria,
E sempre iria ter ao mar.
Amemo-nos tranquilamente, pensando que podнamos,
Se quisйssemos, trocar beijos e abraзos e caricias,
Mas que mais vale estarmos sentados ao pй um do outro
Ouvindo correr o rio e vendo-o.
Colhamos flores, pega tu nelas e deixa-as
No colo, e que o seu perfume suavize o momento —
Este momento em que sossegadamente nгo cremos em nada,
Pagгos inocentes da decadкncia.
Ao menos, se for sombra antes, lembrar-te-бs de mim depois
Sem que a minha lembranзa te arda ou te fira ou te mova,
Porque nunca enlaзamos as mгos, nem nos beijamos
Nem fomos mais do que crianзas.
E se antes do que eu levares o уbolo ao barqueiro sombrio,
Eu nada terei que sofrer ao lembrar-me de ti.
Ser-me-бs suave а memуria lembrando-te assim — а beira-rio
Pagг triste e com flores no regaзo.
XIX
Надо сдерживать радость,
Лидия, ведь судьба мстит вырывающим
Силой счастье желанное.
Пусть плоды, что в садах зреют – качаются,
Будут нами украдены.
Не разбудим ли мы дерзко эринию,
Радости стерегущую?
Проходя, как ручей, путь кратковременный,
Наслаждайся украдкою.
Лидия, помолчим. Боги завидуют.
Ricardo Reis
XIX
Prazer, mas devagar…
Prazer, mas devagar,
Lнdia, que a sorte аqueles nгo й grata
Que lhe das mгos arrancam.
Furtivos retiremos do horto mundo
Os depredandos pomos.
Nгo despertemos, onde dorme, a Erнnis
Que cada gozo trava.
Como um regato, mudos passageiros,
Gozemos escondidos.
A sorte inveja, Lнdia. Emudeзamos.
XVIII
При виде лета цвет его оплакивать
Хочу, тоскуя над воспоминанием,
Призрачно обернувшимся
Часом последних утрат.
Скользят порталы – годы безвозвратные,
За ними вижу тень гремящей пропасти,
Нет в ней цветов трепещущих,
Нет ароматов земных.
Срываю розу: на груди хранящейся,
Марсенда, легче свежесть ей утрачивать,
Чем под вихрями времени
В круговращенье Земли.
Ricardo Reis
XVIII
Saudoso jб deste Verгo que vejo…
Lбgrimas para as flores dele emprego
Na lembranзa invertida
De quando hei-de perdк-las.
Transpostos os portais irreparбveis
De cada ano, me antecipo a sombra
Em que hei-de errar, sem flores,
No abismo rumoroso.
E colho a rosa porque a sorte manda.
Marcenda, guardo-a; murche-se comigo
Antes que com a curva
Diurna da ampla terra.
Зря ты веришь, Лидия, снам обманным,
Их посулам будущего успеха.
Ты сегодня - жизнь. Всё верши сегодня,
Ждать неразумно.
Разве знаешь, будущей будешь, нет ли?
Может, кубок, что осушаешь нынче,
От него же, полного новой влагой,
Пропасть отделит?
Nгo queiras, Lнdia, edificar no espaзo
Que figuras futuro, ou prometer-te
Amanhг. Cumpre-te hoje, nгo esperando.
Tu mesma йs tua vida.
Nгo te destines, que nгo йs futura.
Quem sabe se, entre a taзa que esvazias,
E ela de novo enchida, nгo te a sorte
Interpхe o abismo?
XVI
Твои, а не мои плету гирлянды,
На лоб свой возлагаю, обновляя,
Те, тобой сплетённые.
Мне мои невидимы.
Ведь если нам дано лишь только это –
Друг друга видеть – пусть тогда мы, видя,
Учимся, прилежные,
Таинствам безмолвия.
Так будем же венчать щедрей друг друга,
Приняв судьбу, пока он не настанет,
Час непредсказуемый
Лодочника вечного.
XVI
Tuas, nгo minhas, teзo estas grinaldas…
Tuas, nгo minhas, teзo estas grinaldas,
Que em minha fronte renovadas ponho.
Para mim tece as tuas,
Que as minhas eu nгo vejo.
Se nгo pesar na vida melhor gozo
Que o vermo-nos, vejamo-nos, e, vendo,
Surdos conciliemos
O insubsistente surdo.
Coroemo-nos pois uns para os outros,
E brindemos unнssonos а sorte
Que houver, atй que chegue
A hora do barqueiro.
XIII
Ах, смотрю я, Неера,
Поле вижу без края;
Входит хлад в меня смертный,
Тени хлад, что безглаза.
Череп вижу, и кто мне
Скажет, буду ли помнить,
Буду ль чувствовать что-то,
Или чувства угаснут?
И не столь я о жизни
Плачу, сколь о грядущем,
Том, где вычеркнут буду
Из потока живого.
Ricardo Reis
XIII
Olho os campos, Neera...
Olho os campos, Neera,
Campos, campos, e sofro
Jб o frio da sombra
Em que nгo terei olhos.
A caveira antessinto
Que serei nгo sentindo,
Ou sу quanto o que ignoro
Me incуgnito ministre.
E menos ao instante
Choro, que a mim futuro,
Sъbdito ausente e nulo
Do universal destino.
XIV
Ad Caeiri manes magistri
Лето приносит цветы, что снова
Кажутся новыми нам, и манит
………..Зелень листьев воскресших,
………..Зелень древняя листьев.
Но не вернёт нам его немая
Бездна, трясина, что нас глотает,
……….В мир живых не воротит
……….К свету ясному солнца.
Нет, не вернёт, и к нему напрасно
Будет потомство взывать сквозь годы,
……….Девять прочных запоров
……….Стикс закроет за мертвым.
Чутко внимавший певцам с Олимпа,
Слушая, слышал он их, и слыша -
………Слыша, их понимал он,
………Он – в ничто обратился.
Вы, что венки плетёте достойным,
Не увенчали его при жизни,
……….Значит, дар погребальный
……….Вам вручить остаётся.
Комья земли отряхни свободно,
Слава, хоть ты, и гордись им город,
……….Тот, Улиссом воздвигнут,
……….Семь холмов увенчавший.
Как не смолкает тот спор старинный
Из-за Гомера, Алкей, твой Лесбос,
……….Фивы, Пиндара матерь,
……….Чтят и помнят поэтов.
Ricardo Reis
XIV
Ad Caeiri manes magistri
De novo traz as aparentes novas
De novo traz as aparentes novas
Flores o Verгo novo, e novamente
Verdesce a cor antiga
Das folhas redivivas.
Nгo mais, nгo mais dele o infecundo abismo,
Que mudo sorve o que mal somos, torna
А clara luz superna
A presenзa vivida.
Nгo mais; e a prole a que, pensando, dera
A vida da razгo, em vгo o chama,
Que as nove chaves fecham
Da Estige irreversнvel.
O que foi como um deus entre os que cantam,
O que do Olimpo as vozes, que chamavam,
Escutando ouviu, e, ouvindo,
Entendeu, hoje й nada.
Tecei embora as, que teceis, grinaldas.
Quem coroais, nгo coroando a ele?
Votivas as deponde,
Fъnebres sem ter culto.
Fique, porйm, livre da leiva e do Orco,
A fama; e tu, que Ulisses erigira,
Tu, em teus sete montes,
Orgulha-te materna,
Igual, desde ele, аs sete que contendem
Cidades por Homero, ou alcaica Lesbos,
Ou heptбpila Tebas,
Ogнgia mгe de Pнndaro.
XII
Цветение твоё – не то, что даришь,
Я не просил о том, в чём ты откажешь.
……….Знать, отказывать время
……….После прежних даяний.
Цветок, ты для меня цветок! И если,
Скупой, тебя раздавит лапа сфинкса,
……….Тень, искать будешь вечно,
……….Что отдать не успеешь.
Ricardo Reis
XII
A flor que йs, nгo a que dбs, eu quero…
A flor que йs, nгo a que dбs, eu quero.
Porque me negas o que te nгo peзo.
……Tempo hб para negares
……Depois de teres dado.
Flor, sк-me flor! Se te colher avaro
A mгo da infausta esfinge, tu perene
……Sombra errarбs absurda,
……Buscando o que nгo deste.
XI
Страшусь судьбы я, Лидия. Скрыто всё…
Случиться может то, что изменит нас,
……В каждый момент, нежданно.
Шаг странный, нами самими сделанный;
Глубинные пласты вдохновения,
……Спрятанные привычкой…
Мы слепы, надо быть осторожнее,
И жизнь ценить, что паркой отмеряна,
……Более той, за гранью.
Ricardo Reis
XI
Temo, Lнdia, o destino. Nada й certo…
Temo, Lнdia, o destino. Nada й certo.
Em qualquer hora pode suceder-nos
……….O que nos tudo mude.
Fora do conhecido й estranho o passo
Que prуprio damos. Graves numes guardam
……….As lindas do que й uso.
Nгo somos deuses; cegos, receemos,
E a parca dada vida anteponhamos
……….А novidade, abismo.
Лучшей участи нет для прозорливого,
Чем познанье себя. Знать, как ничтожен ты -
В этом мудрость. Не зная,
Будешь вдвое ничтожней.
Если нет во мне сил, власти над будущим,
Парок не умолить, нить обрезающих,
Пусть же боги помогут
То принять, что случится;
И тогда красотой, солнцем подаренной,
Я бы жил, и в глазах вся отражалась бы,
В неподвижных озёрах,
Осушаемых смертью.
Ricardo Reis
X
Melhor destino que o de conhecer-se
Melhor destino que o de conhecer-se
Nгo frui quem mente frui. Antes, sabendo
Ser nada, que ignorando:
Nada dentro de nada.
Se nгo houver em mim poder que venзa
As Parcas trкs e as moles do futuro.
Jб me dкem os deuses
O poder de sabк-lo;
E a beleza, incriбvel por meu sestro,
Eu goze externa e dada, repetida
Em meus passivos olhos,
Lagos que a morte seca.
Краток жизни срок, даже самой длинной,
Юность меркнет вмиг! О, послушай, Хлоя,
Коль не люблю, не пью я,
Коль не захвачен думой,
Давит час меня и болит во мне он;
Час, текущий вдаль, мы сдержать не в силах,
Слух наполняет шорох,
Шум тростника на бреге,
Том, где лилий блеск над водой холодных,
Что в Аду растут, а поток, сверкая,
Дня не найдёт во мраке,
Вечные плачут струи.
Ricardo Reis
VIII
Quгo breve tempo й a mais longa vida
Quгo breve tempo й a mais longa vida
E a juventude nela! Ah! Cloй, Cloй,
Se nгo amo, nem bebo,
Nem sem querer nгo penso,
Pesa-me a lei inimplorбvel, dуi-me
A hora invita, o tempo que nгo cessa,
E aos ouvidos me sobe
Dos juncos o ruнdo
Na oculta margem onde os lнrios frios
Da нnfera leiva crescem, e a corrente
Nгo sabe onde й o dia,
Sussurro gemebundo.
Есть античный ритм в босоногих плясках,
Нимф пугливых ритм, повторённый снова;
…………Ног, что под сенью леса
…………Такт отбивают в танце.
Белоснежный пляж, оживлённый смехом,
Пусть не даст забыть, что приходит вечер,
…………Дети, беспечность вашу
…………Время умерит скоро.
Аполлонов свод, голубая арка
Тихим утром вновь опояшет землю,
…………Воды прилива хлынут
…………И убегут с отливом.
Ricardo Reis
O ritmo antigo que hб em pйs descalзos...
O ritmo antigo que hб em pйs descalзos,
Esse ritmo das ninfas repetido,
Quando sob o arvoredo
Batem o som da danзa,
Vуs na alva praia relembrai, fazendo,
Que escura a espuma deixa; vуs, infantes,
Que inda nгo tendes cura
De ter cura, reponde
Ruidosa a roda, enquanto arqueia Apolo,
Como um ramo alto, a curva azul que doura,
E a perene marй
Flui, enchente ou vazante.
Штиль на море; ветрам тихо вздыхается
……….Под руками Эола;
Только морщит Нептун всю необъятную
…………Гладь концами трезубца;
Взморье снега белей, полное крохотных
………….Бликов солнечных, ясных.
И себя называть нам ли великими,
…………..Ничего не узнавшим.
В мире, чуждом тебе, мнимо величие
…………..И плодов не приносит.
Коль на море покой, глубь открывается,
…………. Но до первой же ряби,
Где же ты, глубь моя, если штормящее
……….Море вторит Сатурну?
Ricardo Reis
O mar jaz; gemem em segredo os ventos...
O mar jaz; gemem em segredo os ventos
Em Йolo cativos;
Sу com as pontas do tridente as vastas
Бguas franze Neptuno;
E a praia й alva e cheia de pequenos
Brilhos sob o sol claro.
Inutilmente parecemos grandes.
Nada, no alheio mundo,
Nossa vista grandeza reconhece
Ou com razгo nos serve.
Se aqui de um manso mar meu fundo indнcio
Trкs ondas o apagam,
Que me farб o mar que na atra praia
Ecoa de Saturno?
Пусть поцелуй наш каждый
Будет нам, как прощальный,
Хлоя, крепко целуй, если любишь.
Может, уже коснулась
Нас та рука, что кличет
В чёлн, всегда приходящий к нам пустым;
Что воедино свяжет
Всё: и дела, и мысли,
Жизней наших итог в этой связке.
Второй вариант перевода ( снимающий различие в ритме строки о челне и уточняющий концовку):
Пусть поцелуй наш каждый
Будет нам, как прощальный,
Хлоя, крепко целуй, если любишь.
Может, уже коснулась
Нас та рука и кличет
В тихий чёлн, что всегда пуст приходит,
Чтобы связать обоих
Нас, кем с тобою были,
И всеобщий итог прошлых жизней.
Ricardo Reis
Como se cada beijo...
Como se cada beijo
Fora de despedida,
Minha Cloй, beijemo-nos, amando.
Talvez que jб nos toque
No ombro a mгo, que chama
А barca que nгo vem senгo vazia;
E que no mesmo feixe
Ata o que mъtuos fomos
E a alheia soma universal da vida.
Нам жить – не боле – боги дозволяют.
Отвергнем же всё то, что возвышает
................До вершин немыслимых,
................Где цветы не селятся.
Принять должны мы жребий свой разумно,
Пока наш пульс ещё стучит-трепещет,
................Даже не ссыхается
................В нас любовь, и мы живём,
Как стёкла, отражая свет вечерний,
Отдав себя во власть дождям печальным,
................Вяло мысля, тёплые
................Под лучами жгучими.
17-7-1914
Ricardo Reis
Nгo consentem os deuses mais que a vida
Nгo consentem os deuses mais que a vida.
Tudo pois refusemos, que nos alce
A irrespirбveis pнncaros,
Perenes sem ter flores.
Sу de aceitar tenhamos a ciкncia,
E, enquanto bate o sangue em nossas fontes,
Nem se engelha connosco
O mesmo amor, duremos, Como vidros, аs luzes transparentes
E deixando escorrer a chuva triste,
Sу mornos ao sol quente,
E reflectindo um pouco.
Справедливо судьба всех оделяет нас…
Справедливо судьба всех оделяет нас:
……..Эти будут высокими,
……..Те, другие, счастливыми.
Ни дарить, ни карать ей не приходится.
……..Ничего не должны мы ей,
…….Лишь принять её, Лидия.
Ricardo Reis
A cada qual, como a estatura, й dada
A cada qual, como a estatura, й dada
A justiзa: uns faz altos
O fado, outros felizes.
Nada й prйmio: sucede o que acontece.
Nada, Lнdia, devemos
Ao fado, senгo tк-lo.
Прочен мрамор колонн, запись незыблема...
Прочен мрамор колонн, запись незыблема
……….Тех стихов, где остался я,
Что бояться веков тока шумливого,
……….Что бояться забвения;
Если разум, застыв, зрит отражение -
……….Мира внешнего отблески,
Вот – искусства исток: плазма творящая,
……….Мир – не разум наш немощный.
Так мгновенье себя в меди гравирует -
……….Жизнь свою в бесконечности.
Ricardo Reis
Seguro assento na coluna firme...
Seguro assento na coluna firme
Dos versos em que fico,
Nem temo o influxo inъmero futuro
Dos tempos e do olvido;
Que a mente, quando, fixa, em si contempla
Os reflexos do mundo,
Deles se plasma torna, e а arte o mundo
Cria, que nгo a mente.
Assim na placa o externo instante grava
Seu ser, durando nela.
Розы нежных садов, розы Адониса…
Розы нежных садов, розы Адониса,
Эфемерный их цвет, Лидия, дорог мне.
………..Розы, коим почить дано
………..В тот же день, как рождаются.
Вечен свет для цветка, ночи не ведает,
Ведь, при Солнце рождён, никнет к земле он
………..Прежде, чем Аполлонов путь
………..В небе синем закончится.
Если б жизнь нашу днём сделать нам, Лидия,
Лишь одним, чтоб не знать ночи дыхания,
………..Своевольно забывшим,
………..Что жизнь – мига короче.
Ricardo Reis
As rosas amo dos jardins de Adуnis
As rosas amo dos jardins de Adуnis,
Essas volucres amo, Lнdia, rosas,
Que em o dia em que nascem,
Em esse dia morrem.
A luz para elas й eterna, porque
Nascem nascido jб o Sol, e acabam
Antes que Apolo deixe
O seu curso visнvel.
Assim faзamos nossa vida um dia ,
Inscientes, Lнdia, voluntariamente
Que hб noite antes e apуs
O pouco que duramos.
1.
Приходи, Ночь, древнейшая и прежняя,
Ночь-Царица, до рождения лишённая престола,
Ночь, полная безмолвием, Ночь,
Мерцающая звёздными алмазными чешуйками
На платье твоём, вышитом цветами Бесконечности.
Приходи одиноко,
Приходи невесомо,
Приходи таинственная, торжественная, руки уронив
Вдоль тела твоего, приходи
И принеси горы далёкие к подножью деревьев близких,
Слей в одном поле, твоём, ночном, все земли, что вижу,
Сделай из горной цепи глыбу только из твоего тела,
Измени её обличье, что издали вижу:
Все дороги на ней сотри, сделай незримыми,
Все деревья, что зеленеют на сонных склонах,
Все белые домики с дымом над крышами,
И оставь лишь один свет, и другой свет, и ещё другой
На этом расстоянии, неясном, неопределённом,
На этом расстоянии, внезапно непреодолимом.
О, Мадонна,
Владычица вещей невозможных, тех, что не отыскать,
Снов, залетающих в сумерки через окно,
Намерений, приходящих и ласкающих нас,
На огромных террасах космополитических отелей
Под звук европейской музыки и молодых голосов,
Намерений, ранящих нас неосуществимостью…
Приходи и убаюкай нас,
Приходи и приласкай нас,
Молча поцелуй нас в лоб,
Так легко в лоб, чтоб мы узнали о том
Лишь по светлому проблеску в душе
И по тайному рыданию, мелодичному, рвущемуся
Из первобытных наших глубин,
Где корни дремлют тех волшебных деревьев,
Чьи плоды – сны наши взлелеянные, сладкие -
Ведь они уводят нас от реальности, в иные дали.
Приходи, великолепнейшая,
Великолепнейшая и полная
Скрытого желания рыдать
Может быть, оттого, что душа велика и мала жизнь,
И много жестов подавленных живёт в нашем теле,
И немногое получаем: то, до чего дотягивается наша рука,
И немногое имеем: то, до чего дотягивается наш взгляд.
Приходи, скорбящая,
Скорбящая Матерь Печалей – для Робких,
Turris-Eburnea (1) Уныния – для Презираемых,
Прохладная рука на лихорадочно-горячем лбу Униженных,
Вкус воды на сухих губах Усталых.
Приходи оттуда, от глубины,
От горизонта мертвенной белизны,
Приходи и вырви меня
Из почвы тоски и ненужности,
Где я расту.
Подбери меня с земли, забытую ромашку,
Листай меня лепесток за лепестком, читая судьбу,
И оборви лепестки для твоего удовольствия,
Для твоего удовольствия, свежего и молчаливого.
Один мой лепесток кинь на Север,
Где современные города, так мной любимые.
Другой мой лепесток кинь на Юг,
Где моря, открытые Навигаторами;
И другой мой лепесток брось на Запад,
Где пылает пунцово возможное Будущее,
Незнакомое, но обожаемое мной;
И другой, и прочие, и всё, что от меня останется,
Брось на Восток,
На Восток, откуда приходит всё, и день, и вера,
На Восток, высокопарный, и фанатичный, и горячий,
На Восток, чрезмерный, какого никогда не увижу,
На Восток буддизма, браминов и синтоизма (2),
На Восток, который по сути - всё, чего нет у нас,
Всё, чего нет в нас самих,
На Восток, где – кто знает? – Христос, возможно, ещё жив сейчас,
Где Бог, возможно, существует, руководя всем…
Приходи над морями,
Над морями огромными,
Над морями без горизонтов,
Приходи и положи руку на спину зверя,
И успокой его таинственно,
О, укротительница всего чрезмерно возбуждённого!
Приходи, заботливо,
Приходи, по-матерински,
Приходи осторожно, древнейшая сиделка, ведь это ты
Сидела у изголовья богов, уже забытой веры,
И видела рождение Иеговы и Юпитера,
И улыбалась фальши и бесполезности всего.
Приходи, Ночь, молчаливая, исступлённая,
Приходи и оберни белым ночным покрывалом
Моё сердце…
Безмятежно, словно бриз лёгким вечером,
Спокойно, с материнским ласкающим жестом,
Звёздами, мерцающими в твоих руках,
Луной – мистической маской на твоём лице.
Все звуки звенят по-иному,
Когда ты приходишь.
Когда ты входишь, все голоса стихают,
Никто не видит тебя входящей.
Никто не знает, когда ты входишь,
Лишь внезапно всё скрывается,
Всё утрачивает грани и цвета,
И в небесной глубине, ещё чисто голубой,
Полумесяцем, или белым кругом, или просто новым светом -
Луна начинает становиться реальностью.
_________________________________________________
1 - Turris-Eburnea («башня слоновой кости» - лат., намёк на фразу из «Песни
Песней»: «Шея твоя подобна башне из слоновой кости»).
2 - Синтоизм, синто (яп. синто: «путь богов») — традиционная религия Японии. Основана на анимистических верованиях древних японцев, объектами поклонения являются многочисленные божества и духи умерших. Испытала в своём развитии значительное влияние буддизма.
II
Ах, сумерки, следом – падение ночи и вспышки огней в городах,
И мистерии долгой ладонь заглушает шумы,
Усталость от слабостей наших которые портят,
Открытое прежде для нас ощущение Жизни!
Кружево улиц, подобных каналам какой-то Венеции скуки,
Слитых в единое русло тёмной водой,
Улиц под пологом ночи, о, Сезарио Верде, о, Мастер,
Превращения ночи в поэме твоей, в «Мире чувств…»
Волненье глубокое, жажда чего-то другого, -
Не стран, не моментов, не жизней, -
Но жажда, возможно, иных состояний души,
Влагою полнит мгновенье, которое медлит!
Сомнамбулический ужас, там, между теми огнями,
Страх нежный, текучий стоит, прислонившись к стене,
Как нищий, что просит немыслимых ощущений,
Не зная, кто может их дать.…
Когда я умру,
Когда я отправлюсь, мерзко, так все в этом мире уходят,
Тем общим путём, - о нём не подумаешь прямо,
Ту дверь отворяя, что вновь отворить и обратно прийти не захочешь, когда бы и смог,
Отправлюсь на том Корабле в дальний порт, капитану досель неизвестный,
Может, в тот час, моего отвращенья достойный,
В час тот, мистичный, духовный, древнейший,
В час тот, что, может, гораздо длиннее, чем кажется нам,
Бредил Платон и идею Бога увидел –
Сущность, имевшую чёткий облик, возникший
Внутри сознанья его, отвердевшего, словно земля.
Может, в тот самый час, когда меня понесут хоронить,
В час, когда неизвестно что будет с моею жизнью,
Когда неизвестно, что чувствовать буду, а может быть, как притворяться,
В час, милосердие чьё так мучительно, так чрезмерно,
Чьи тени приходят от формы лишённых и свойства свои потерявших вещей,
Чей ход попирает обычаи Жизни и Чувства,
И нет аромата его на путях человечьего Взгляда.
Скрести на колене ты руки свои, о, спутница, ты, кого не встречал, не хочу повстречать,
Скрести на колене ты руки свои, и смотри на меня в тишине
В тот час, когда не увижу, что смотришь,
Смотри на меня в тишине и спроси у себя:
- Ты, что знаешь меня, - ответь же мне, ктО я …
Dois Excertos de Odes
(Fins de duas odes, naturalmente)
I
Vem, Noite antiquнssima e idкntica,
Noite Rainha nascida destronada,
Noite igual por dentro ao silкncio, Noite
Com as estrelas lentejoulas rбpidas
No teu vestido franjado de Infinito.
Vem, vagamente,
Vem, levemente,
Vem sozinha, solene, com as mгos caнdas
Ao teu lado, vem
E traz os montes longнnquos para o pй das бrvores prуximas,
Funde num campo teu todos os campos que vejo,
Faze da montanha um bloco sу do teu corpo,
Apaga-lhe todas as diferenзas que de longe vejo,
Todas as estradas que a sobem,
Todas as vбrias бrvores que a fazem verde-escuro ao longe.
Todas as casas brancas e com fumo entre as бrvores,
E deixa sу uma luz e outra luz e mais outra,
Na distвncia imprecisa e vagamente perturbadora,
Na distвncia subitamente impossнvel de percorrer.
Nossa Senhora
Das coisas impossнveis que procuramos em vгo,
Dos sonhos que vкm ter connosco ao crepъsculo, а janela,
Dos propуsitos que nos acariciam
Nos grandes terraзos dos hotйis cosmopolitas
Ao som europeu das mъsicas e das vozes longe e perto,
E que doem por sabermos que nunca os realizaremos...
Vem, e embala-nos,
Vem e afaga-nos.
Beija-nos silenciosamente na fronte,
Tгo levemente na fronte que nгo saibamos que nos beijam
Senгo por uma diferenзa na alma
E um vago soluзo partindo melodiosamente
Do antiquнssimo de nуs
Onde tкm raiz todas essas бrvores de maravilha
Cujos frutos sгo os sonhos que afagamos e amamos
Porque os sabemos fora de relaзгo com o que hб na vida.
Vem solenнssima,
Solenнssima e cheia
De uma oculta vontade de soluзar,
Talvez porque a alma й grande e a vida pequena,
E todos os gestos nгo saem do nosso corpo
E sу alcanзamos onde o nosso braзo chega,
E sу vemos atй onde chega o nosso olhar.
Vem, dolorosa,
Mater-Dolorosa das Angъstias dos Tнmidos,
Turris-Eburnea das Tristezas dos Desprezados,
Mгo fresca sobre a testa em febre dos Humildes,
Sabor de бgua sobre os lбbios secos dos Cansados.
Vem, lб do fundo
Do horizonte lнvido,
Vem e arranca-me
Do solo de angъstia e de inutilidade
Onde vicejo.
Apanha-me do meu solo, malmequer esquecido,
Folha a folha lк em mim nгo sei que sina
E desfolha-me para teu agrado,
Para teu agrado silencioso e fresco.
Uma folha de mim lanзa para o Norte,
Onde estгo as cidades de Hoje que eu tanto amei;
Outra folha de mim lanзa para o Sul,
Onde estгo os mares que os Navegadores abriram;
Outra folha minha atira ao Ocidente,
Onde arde ao rubro tudo o que talvez seja o Futuro,
Que eu sem conhecer adoro;
E a outra, as outras, o resto de mim
Atira ao Oriente,
Ao Oriente donde vem tudo, o dia e a fй,
Ao Oriente pomposo e fanбtico e quente,
Ao Oriente excessivo que eu nunca verei,
Ao Oriente budista, bramвnico, sintoнsta,
Ao Oriente que й tudo o que nуs nгo temos,
Que tudo o que nуs nгo somos,
Ao Oriente onde — quem sabe? — Cristo talvez ainda hoje viva,
Onde Deus talvez exista realme:nte e mandando tudo...
Vem sobre os mares,
Sobre os mares maiores,
Sobre os mares sem horizontes precisos,
Vem e passa a mгo pelo dorso da fera,
E acalma-o misteriosamente,
у domadora hipnуtica das coisas que se agitam muito!
Vem, cuidadosa,
Vem, maternal,
Pй ante pй enfermeira antiquнssima, que te sentaste
А cabeceira dos deuses das fйs jб perdidas,
E que viste nascer Jeovб e Jъpiter,
E sorriste porque tudo te й falso й inъtil.
Vem, Noite silenciosa e extбtica,
Vem envolver na noite manto branco
O meu coraзгo...
Serenamente como uma brisa na tarde leve,
Tranqьilamente com um gesto materno afagando.
Com as estrelas luzindo nas tuas mгos
E a lua mбscara misteriosa sobre a tua face.
Todos os sons soam de outra maneira
Quando tu vens.
Quando tu entras baixam todas as vozes,
Ninguйm te vк entrar.
Ninguйm sabe quando entraste,
Senгo de repente, vendo que tudo se recolhe,
Que tudo perde as arestas e as cores,
E que no alto cйu ainda claramente azul
Jб crescente nнtido, ou cнrculo branco, ou mera luz nova que vem.
A lua comeзa a ser real.
II
Ah o crepъsculo, o cair da noite, o acender das luzes nas grandes cidades
E a mгo de mistйrio que abafa o bulнcio,
E o cansaзo de tudo em nуs que nos corrompe
Para uma sensaзгo exacta e precisa e activa da Vida!
Cada rua й um canal de uma Veneza de tйdios
E que misterioso o fundo unвnime das ruas,
Das ruas ao cair da noite, у Cesбrio Verde, у Mestre,
У do "Sentimento de um Ocidental"!
Que inquietaзгo profunda, que desejo de outras coisas,
Que nem sгo paнses, nem momentos, nem vidas,
Que desejo talvez de outros modos de estados de alma
Humedece interiormente o instante lento e longнnquo!
Um horror sonвmbulo entre luzes que se acendem,
Um pavor terno e lнquido, encostado аs esquinas
Como um mendigo de sensaзхes impossнveis
Que nгo sabe quem lhas possa dar...
Quando eu morrer,
Quando me for, ignobilmente, como toda a gente,
Por aquele caminho cuja idйia se nгo pode encarar de frente,
Por aquela porta a que, se pudйssemos assomar, nгo assomarнamos
Para aquele porto que o capitгo do Navio nгo conhece,
Seja por esta hora condigna dos tйdios que tive,
Por esta hora mнstica e espiritual e antiquнssima,
Por esta hora em que talvez, hб muito mais tempo do que parece,
Platгo sonhando viu a idйia de Deus
Esculpir corpo e existкncia nitidamente plausнvel.
Dentro do seu pensamento exteriorizado como um campo.
Seja por esta hora que me leveis a enterrar,
Por esta hora que eu nгo sei como viver,
Em que nгo sei que sensaзхes ter ou fingir que tenho,
Por esta hora cuja misericуrdia й torturada e excessiva,
Cujas sombras vкm de qualquer outra coisa que nгo as coisas,
Cuja passagem nгo roзa vestes no chгo da Vida Sensнvel
Nem deixa perfume nos caminhos do Olhar.
Cruza as mгos sobre o joelho, у companheira que eu nгo tenho nem quero ter.
Cruza as mгos sobre o joelho e olha-me em silкncio
A esta hora em que eu nгo posso ver que tu me olhas,
Olha-me em silкncio e em segredo e pergunta a ti prуpria
— Tu que me conheces — quem eu sou ...
Полулежу в кресле, вечер, лето заканчивается…
Не мечтаю, не думаю, оцепенение мозга…
Нет рассвета для моего оцепенения в этот час…
Плохой сон кто-то видел вчера обо мне…
В моём сознании – какой-то внешний перерыв…
Закрыты оконные ставни этого вечера,
Хотя окна открыты настежь…
Рассеянно слежу за своими бессвязными ощущениями,
И моя индивидуальность – где-то между телом и душой…
Я мечтаю
О третьем состоянии души, если бы она имела два…
О четвёртом состоянии, если бы она имела три…
Невозможность всего, о чём бы я ни мечтал,
Причиняет мне боль за пределами сознательных ощущений…
Суда отправлялись,
Отправлялись в путешествия, не знаю, в какой скрытый день,
И маршрут их был проложен ритмами,
Потерянными ритмами мёртвых песен моряка…
Деревья, неподвижные, видимые через окно,
Деревья, чуждые мне, непостижимо, что я их вижу,
Деревья, такие же, как другие, но они есть лишь потому, что я их вижу,
Не могу ничего сделать с ними так, чтобы мне не было больно,
Не могу быть с вами, слышите? - там, вдали - пока я вижу вас здесь.
И могу только подняться с кресла, отбросив прочь свои сны…
Какие сны?.. Не знаю, видел ли я сны… Какие суда уходили, куда?
Смутное впечатление, навеянное картиной на стене,
Где суда уходят – не суда, лодки, - но во мне плывут корабли,
И это, неопределённое, убаюкивающее, всегда лучше определённого, достаточного,
Ведь то, чего хватает, кончается там, где хватает, и где кончается – не хватает,
И во всём этом не ощущается жизни…
Кто облёк существование деревьев в эти формы?
Кто сделал рощи зеленеющими, а меня оставил без листьев?
Где вы, мои мысли, так больно без вас
Внезапно и беспомощно чувствовать и открытое море,
И последнее путешествие, всегда туда, на летящих вверх кораблях…
Нет субстанции мышления в материи моей души…
Есть открытые настежь окна, прикрытые из-за жары, которой уже нет,
И сад, полный света - без света - сейчас ещё-сейчас, и я.
В открытом окне вижу
Далёкий белый дом, где живёт… Смыкаю веки…
И мои глаза, устремлённые на белый дом, не видя его, -
Это другие глаза, видящие, не глядя на него, уходящее судно.
И меня, неподвижного, вялого, сонного, страдающего,
Убаюкивает море…
В свои отдалённые дворцы судно, о котором думаю, не уносится.
У лестниц, выходящих на недосягаемое море, оно не найдёт пристанища.
Не останется у чудесных садов неясных островов.
Всё, что я так берёг, укрывая в своём портике, теряет смысл,
И море входит в меня, заполняя мои глаза, закрывая портик.
Спадала ночь, не спадала ночь, разве это важно для светильника,
Освещающего дома, которые я не вижу на склоне, а я – там?
Влажной тенью звучит ночной безлунный пруд, скрипят лягушки,
Квакают поздно в долине, потому что всё – долина, где звук болит.
Чудо явления безумным беднякам Сеньоры Печалей,
Чудесное помутнение лезвия кинжала, вытащенного для смертельного удара,
Закрытые глаза, склонённая голова на памятном столбе,
И мир там, за витражами, пейзаж неразрушаемый…
Белый дом, чёрное судно…
Счастье в Австралии…
A Casa Branca Nau Preta
Estou reclinado na poltrona, й tarde, o Verгo apagou-se...
Nem sonho, nem cismo, um torpor alastra em meu cйrebro...
Nгo existe manhг para o meu torpor nesta hora...
Ontem foi um mau sonho que alguйm teve por mim...
Hб uma interrupзгo lateral na minha consciкncia...
Continuam encostadas as portas da janela desta tarde
Apesar de as janelas estarem abertas de par em par...
Sigo sem atenзгo as minhas sensaзхes sem nexo,
E a personalidade que tenho estб entre o corpo e a alma...
Quem dera que houvesse
Um terceiro estado pra alma, se ela tiver sу dois...
Um quarto estado pra alma, se sгo trкs os que ela tem...
A impossibilidade de tudo quanto eu nem chego a sonhar
Dуi-me por detrбs das costas da minha consciкncia de sentir...
As naus seguiram,
Seguiram viagem nгo sei em que dia escondido,
E a rota que devem seguir estava escrita nos ritmos,
Os ritmos perdidos das canзхes mortas do marinheiro de sonho...
Бrvores paradas da quinta, vistas atravйs da janela,
Бrvores estranhas a mim a um ponto inconcebнvel а consciкncia de as estar vendo,
Бrvores iguais todas a nгo serem mais que eu vк-las,
Nгo poder eu fazer qualquer coisa gкnero haver бrvores que deixasse de doer,
Nгo poder eu coexistir para o lado de lб com estar-vos vendo do lado de cб.
E poder levantar-me desta poltrona deixando os sonhos no chгo...
Que sonhos? ... Eu nгo sei se sonhei ... Que naus partiram, para onde?
Tive essa impressгo sem nexo porque no quadro fronteiro
Naus partem — naus nгo, barcos, mas as naus estгo em mim,
E й sempre melhor o impreciso que embala do que o certo que basta,
Porque o que basta acaba onde basta, e onde acaba nгo basta,
E nada que se pareзa com isto devia ser o sentido da vida...
Quem pфs as formas das бrvores dentro da existкncia das бrvores?
Quem deu frondoso a arvoredos, e me deixou por verdecer?
Onde tenho o meu pensamento que me dуi estar sem ele,
Sentir sem auxнlio de poder para quando quiser, e o mar alto
E a ъltima viagem, sempre para lб, das naus a subir...
Nгo hб, substвncia de pensamento na matйria de alma com que penso ...
Hб sу janelas abertas de par em par encostadas por causa do calor que jб nгo faz,
E o quintal cheio de luz sem luz agora ainda-agora, e eu.
Na vidraзa aberta, fronteira ao вngulo com que o meu olhar a colhe
A casa branca distante onde mora... Fecho o olhar...
E os meus olhos fitos na casa branca sem a ver
Sгo outros olhos vendo sem estar fitos nela a nau que se afasta.
E eu, parado, mole, adormecido,
Tenho o mar embalando-me e sofro...
Aos prуprios palбcios distantes a nau que penso nгo leva.
As escadas dando sobre o mar inatingнvel ela nгo alberga.
Aos jardins maravilhosos nas ilhas inexplнcitas nгo deixa.
Tudo perde o sentido com que o abrigo em meu pуrtico
E o mar entra por os meus olhos o pуrtico cessando.
Caia a noite, nгo caia a noite, que importa a candeia
Por acender nas casas que nгo vejo na encosta e eu lб?
Ъmida sombra nos sons do tanque noturna sem lua, as rгs rangem,
Coaxar tarde no vale, porque tudo й vale onde o som dуi.
Milagre do aparecimento da Senhora das Angъstias aos loucos,
Maravilha do enegrecimento do punhal tirado para os actos,
Os olhos fechados, a cabeзa pendida contra a coluna certa,
E o mundo para alйm dos vitrais paisagem sem ruнnas...
A casa branca nau preta...
Felicidade na Austrбlia...
Оригинал можно прочесть здесь:
http://www.citador.pt/poemas/ode-maritima-alvaro-de-camposbrbheteronimo-de-fernando-pessoa
Что-то во мне разламывается. Красное потемнело.
Я слишком много чувствовал, чтобы сохранить способность чувствовать.
Истощилась моя душа, осталось только эхо внутри.
Уменьшается заметно скорость движения маховика.
Мои сновидения потихоньку снимают свои руки с моих век.
Внутри меня только вакуум, пустыня, ночное море.
И как только я чувствую внутри себя ночное море,
Доносится из его далей, рождается из его безмолвия,
Снова и снова протяжный старинный крик,
Внезапный, как вспышка звука, которая не производит шума, но словно ласка,
Неожиданно охватывает весь морской горизонт;
Влажный и сумрачный рокот ночного человеческого голоса,
Отдалённый голос русалки, плачущей, зовущей,
Идёт из глубины Дали, из глуби Моря, из души Пучины,
И на его поверхности, как водоросли, колеблются мои разрушенные мечтания…
Ахт т-т т т т т-т т т --- иии…
Шхуна ахт-т-т т-т-т т т т т-т-т-т--- иии…
Ах, роса, освежающая мою разгорячённую голову!
Ночная прохлада океана моей души!
Это всё возникло во мне вдруг перед ночью на море,
Полной громадного и очень человеческого таинства ночных волн,
Луна восходит на горизонте,
И моё счастливое детство пробуждается во мне, словно слеза.
Воскресает моё прошлое, будто этот крик на море
Был запахом, зовом, отзвуком какой-то песни,
Обращавшейся к моему прошлому,
К тому счастью, которое никогда более не вернётся.
Это было в старом спокойном доме у реки,
(Окна моей комнаты и окна столовой тоже
Высились над другими низенькими домами, выходя прямо на реку,
На Тежу, тот самый Тежу, но представавший в ином ракурсе, ниже,
Если бы я сейчас выглядывал из тех же окон, я бы выглядывал из других.
То время прошло, как дым от парохода в открытом море…).
Какая-то необъяснимая нежность,
Угрызение совести взволнованное и жалобное,
Мысль обо всех тех жертвах – особенно о детях –
Которых я представлял себе, мечтая быть пиратом,
Чувство, потрясающее меня, потому что они были моими жертвами,
Нежное и приятное, потому что в действительности они не были ими,
Нежность смутная, как матовое, голубоватое стекло,
Напевает старинные песни в моей бедной, горестной душе.
Ах, как мог я думать, мечтать о подобных вещах?
Как далёк я теперь от того, кем был мгновенье назад!
Истерия ощущений – то этих, то противоположных!
Этим встающим белокурым утром мой слух выбирает
Только вещи, согласные с этим чувством – рокот вод,
Тихий рокот вод реки, ударяющих о пристань...
Парусник, идущий близко с другой стороны реки,
Далёкие горы, видные с голубого японца,
Дома Алмады,
Всё, что есть от нежности и от детства в морском часе!..
Пролетает чайка,
И моя нежность растёт.
Но всё это время я не забывал об этом,
Всё это было со мной, только оттиском на коже, как ласка,
Всё это время я не отрывал взгляда от моего давнего сна,
От моего дома у реки,
От моего детства у реки,
От окон моей комнаты, выходящих на ночную реку,
И мирный свет луны, пролившийся на воды!...
Моя старая тётя, любившая меня, потому что потеряла сына…
Моя старая тётя, привычно убаюкивавшая меня пением
( Хотя я был уже слишком взрослым для этого)…
Вспоминаю, и слёзы падают на моё сердце и отмывают его от жизни,
И поднимается лёгкий морской бриз у меня внутри.
Порой она пела «Судно Катринета» (6):
Судно идёт Катринета
Тихо по водам морским.
А иногда мелодии тоскливые, средневековые,
Это была «Прекрасная Инфанта» (7)… Вспоминаю, и бедный старый голос поднимается во мне.
И вспоминаю, как мало я думал о ней потом, а она так меня любила!
Каким неблагодарным я был – и в итоге, что сделал я со своей жизнью?
Это была «Прекрасная Инфанта»… Я закрывал глаза, и она пела:
Дева Инфанта сидела,
Сад осветив красотой.
Я открывал чуть-чуть глаза и видел окно, полное лунного света,
И снова закрывал глаза и был от этого всего счастлив.
Дева Инфанта сидела,
Сад осветив красотой.
Косы она распустила,
Гребень в руке золотой.
О, моё прошедшее детство, игрушка, которую разбили!
Мне не вернуться в прошлое, в тот дом и к той любви,
И не остаться там навсегда, навсегда дитя, навсегда счастливое!
Но всё это было Прошлое, фонарь на углу старой улицы.
Мысли об этом пробирают ознобом, пробуждают голод по тому, чего тебе уже не получить.
Чувствую какие-то абсурдные угрызения совести, когда думаю об этом.
Медленный водоворот небывалых ощущений!
Хрупкое безумие от чего-то смутного в душе!
Разбитая ярость, нежность, как игрушечная тележка на верёвочке,
Огромные обвалы воображения перед глазами ощущений,
Слёзы, бесполезные слёзы,
Лёгкие бризы противоречий, прикасающиеся к душе…
Вызываю, инстинктивным усилием, чтобы освободиться от этого чувства,
Вызываю неожиданным усилием, сухим, бессодержательным,
Песню умирающего Великого Пирата:
Пятнадцать человек на Сундук Мертвеца,
Йо-хо-хо и бутылка рому!
Но песня – это прямая линия, едва различимая во мне…
Принуждаю себя снова вызвать перед глазами моей души
Снова, но путём почти литературного воображения,
Ярость пиратства, резни, жажду, почти ощутимую на вкус, грабежа,
Бесполезной резни женщин и детей,
Напрасных мучений бедных пассажиров только для нашего развлечения,
И чувственность, наслаждающаяся уничтожением самого дорогого для других людей,
Но думаю обо всём этом со страхом, будто что-то дышит мне в затылок.
Я помню, как было интересно
Казнить детей на глазах у их матерей
(Но, не желая этого, ощущаю себя их матерями),
Закапывать живыми четырёхлетних детей на пустынных островах
И привозить родителей на лодках к этому месту, чтобы видели
(Но дрожу, вспоминая о сыне, какого не имею, но он спит спокойно дома).
Жалит меня холодная тоска о морских преступлениях,
Об этой инквизиции, которая не может быть оправдана Верой,
Преступления даже не имеющие основанием злобу и ярость,
Совершённые холодно, даже не для того, чтобы ранить, не ради зла,
Даже не ради развлечения, а просто, чтобы провести время,
Как раскладывают пасьянс на обеденном столе в провинции, загнув скатерть и освободив стол после ужина,
Только ради приятности совершать отвратительные преступления, не считая это чем-то значительным,
Видеть страдания, доводящие до точки безумия и до смерти от душевной боли, но никогда не позволяя дойти до этого…
Но моё воображение отказывается меня сопровождать.
Меня охватывает озноб.
И внезапно, более внезапно, чем в прошлый раз, из более дальней дали, глубокой глуби,
Внезапно – о, ужас, проходящий по моим венам! -,
О, неожиданный холод из двери, за которой Таинство, она открывается внутри меня, позволяя войти потоку воздуха!
Я вспоминаю о Боге, о Трансцендентном в жизни, и вдруг
Старый голос, английского моряка Джима Барриса, моего знакомого,
Превратившийся в голос мистической нежности внутри меня, таких мелочей, как материнские колени и лента в косах сестры,
Но удивительно пришедший с той стороны видимости вещей,
Голос глухой и дальний, ставший Голос Абсолютным, Голосом-без-Говорящего,
Идущий сверху и изнутри одиночества ночных морей,
Зовёт меня, зовёт меня, зовёт меня…
Приходит глухо, как если бы уже замолчал и ещё слышался,
Далеко, как если бы звучал в другом месте, а здесь не мог слышаться.
Как подавленное рыдание, погашенный свет, молчаливое дуновение.
Ниоткуда, не из какого времени,
Вечный ночной крик, выдох глубокий и неясный:
Ахф – ф – ф – ф – ф – ф – ф – ф - ф – ф – ф – ф --- иии……
Ахф – ф – ф – ф – ф – ф – ф – ф - ф – ф – ф – ф – ф – ф – ф ----- иии……
Шхуна ахф - ф – ф – ф – ф – ф – ф – ф - ф – ф – ф – ф – ф – ф – ф – ф ------- ии……..
Дрожу от холода, идущего от души и пронизывающего всё моё тело,
И я открываю внезапно глаза, которые не закрывал.
Ах, какая радость очнуться от сновидений навсегда!
Вот и снова реальный мир, он так снисходителен к моим нервам!
Вот он, в этот морской час, когда в порт входят ранние пароходы.
Меня уже не волнует пароход, который подходит. Он ещё далеко.
Теперь только то, что близко, омывает мне душу.
Моё воображение - гигиеничное, здоровое, практичное,
Оно занято теперь только вещами современными и полезными,
Грузовыми судами, пароходами и пассажирами,
Здоровыми вещами, ближайшими, современными, торговыми, настоящими.
Замедляет своё вращение маховик внутри меня.
Чудесная современная морская жизнь,
Во всём - чистота, машины и здоровье!
Всё так приведено в порядок, так спонтанно подогнано,
Все детали машин, все суда в морях,
Все составляющие коммерческой деятельности, экспорта и импорта,
Так чудесно комбинируются,
Что всё идёт так, будто согласно законам природы,
Ни одна вещь не сталкивается с другой!
Ничто не утратило поэтичности. Её теперь даже больше, машины
Имеют свою поэзию тоже, и весь этот новый стиль жизни, -
Торговой, светской, интеллектуальной, жизни чувств, -
То, что было в машинах, перенесено в души.
Путешествия теперь так же прекрасны, какими были прежде,
И корабль всегда красив только потому, что он – корабль.
Путешествовать пока ещё есть путешествовать, и даль остаётся там, где была,
Ни в какой стороне, слава Богу!
Порты, полные самых разных пароходов!
Маленьких, больших, различных цветов, с различным расположением иллюминаторов,
Стольких отменных пароходных компаний!
Пароходы в портах, такие неповторимые, разделённые причалами!
Так приятно их спокойное изящество в этой коммерческой жизни в море,
В старом море, всегда гомеровском, о, Улисс! (8)
Добрый взгляд маяков в отдалении ночи,
Или внезапная вспышка близкого маяка в непроглядной ночи
(«Значит, мы идём близко к земле!» И шум воды поёт нам в уши)!..
Всё это сегодня такое же, как всегда, но есть торговля;
И торговое предназначение больших пароходов
Наполняет меня гордостью за мою эпоху!
Пёстрая смесь людей на борту пассажирских пароходов
Тоже заставляет гордиться, что я живу во время, когда так легко
Смешивать расы, пересекать пространства, с лёгкостью видеть все вещи
И наслаждаться жизнью, претворяя в жизнь многие мечты.
Ясные, упорядоченные, современные, будто контора с кассами, оплетёнными жёлтой проволокой,
Мои чувства теперь естественны и умеренны, как у джентльмена,
Практичны, далеки от безумия, наполняют морским воздухом лёгкие,
Как у тех совершенно нормальных людей, кому полезно дышать морским воздухом.
День уже совершенно включился в рабочее время.
Всё приходит в движение, организуется.
С большим интересом, естественным и непосредственным, пробегаю душой
Все необходимые торговые операции и погрузку торговых судов.
Моя эпоха – печать, которую несут все накладные,
И я ощущаю, что все письма изо всех канцелярий
Должны быть адресованы мне.
Знание судна имеет столько особенностей,
И подпись командира корабля так красива и современна!
Коммерческая пунктуальность от начала и до конца письма:
Дорогие Сэры – Монсеньоры – Друзья и Сеньоры,
Остаюсь преданный Вам - …наши приветствия, поклоны…
Всё это не только человечно и честно, но также красиво,
И имеет назначением перевозку по морю, пароход, на который грузят
Товары, о которых говорится в письмах и накладных.
Сложность жизни! Накладные подготовлены людьми,
Любящими, ненавидящими, увлекающимися политикой, порой совершающими преступления –
И они так хорошо написаны, такие опрятные, так независимы ото всего этого!
Некоторые смотрят на какую-нибудь накладную, а этого не чувствуют.
Я уверен, что ты, Сезарио Верде, это чувствовал.
Я же ощущаю это всем своим существом, до слёз.
Говорят мне, что нет поэзии в торговле, в канцеляриях!
Ну, нет, она входит через все поры… В этом морском воздухе я вдыхаю её,
Потому что всё это наводит на мысль о пароходах, о современной навигации,
Потому что накладные и коммерческие письма – это начало истории,
А корабли, перевозящие товары через вечное море – её конец.
Ах, и путешествия, путешествия ради отдыха, и другие,
Путешествия по морю, где все мы – попутчики,
Таким особым, неповторимым образом, будто морское таинство
Сближает наши души и в какой-то момент превращает нас
Во временных граждан одной и той же неизвестной родины,
Вечно перемещающейся по необъятному водному пространству!
Огромные гостиницы Бесконечности, о, мои трансатлантические пароходы!
Совершенный и всеобщий космополитизм – никогда не швартоваться ни в одном порту
И включать в себя самые разные костюмы, лица, расы!
Путешествия, путешественники, такое разнообразие среди них!
Столько национальностей мира! столько профессий! столько народа!
Столько различных судеб, сколько только может дать жизнь,
Жизнь, что в итоге – в своей сущности - всегда, всегда одна и та же!
Столько интересных лиц! Все лица интересны,
И ничто не вселяет в нас такого набожного чувства, как наблюдение за людьми.
Идея о всеобщем братстве, в конце концов, - не революционная идея.
Это такая вещь, которую люди понимают, уезжая из родных мест, когда должны выносить всё,
И чувствовать признательность к тому, что выносят,
И, в конце концов, почти плакать от нежности к тому, что вынесли!
Ах, всё это прекрасно, всё это человечно и связано
С гуманными чувствами, такими толерантными и буржуазными,
Так сложно простыми, так метафизически грустными!
Жизнь, отличная от обычной, плавучая, учит нас гуманизму.
Бедные люди! Бедные люди - все люди!
Я прощаюсь с этим часом, глядя на корпус того, другого корабля,
Который сейчас уходит. Это морской бродяга-англичанин,
Очень грязный, как будто это французское судно,
Эдакий симпатичный морской пролетарий,
И, конечно, о его отправлении писали вчерашние газеты на последних страницах.
Он умиляет меня, бедный пароход, так он жалок и так естественен.
Похоже, ему присуща определённая щепетильность, но не знаю, в чём; он, как скромный человек,
Исполняющий свой долг.
Туда идёт он, покидая место напротив пристани, где я нахожусь.
Туда идёт он спокойно, идёт туда, где были корабли
Когда-то, когда-то…
В Кардиф? В Ливерпуль? В Лондон? Это не важно.
Он выполняет свой долг. Так и мы выполняем свой. Прекрасная жизнь!
Доброго пути! Доброго пути!
Доброго пути, мой бедный случайный друг, что оказал мне милость,
Унеся с собой лихорадку и печаль моих мечтаний
И вернув меня к жизни, чтобы я смотрел на тебя и видел тебя проходящим.
Доброго пути! Доброго пути! Такова жизнь…
Есть высокомерие, такое непосредственное, такое неизбежно утреннее
В твоём сегодняшнем выходе из лиссабонского порта!
Я питаю к тебе привязанность, любопытную и приятную, из-за этого…
Из-за чего – этого? Кто его знает, что это… Иди… Проходи…
С лёгким содроганием -
(Т - т -- т --- т ---- т ----- т…) -
Маховик внутри меня останавливается.
Проходи, медленный пароход, проходи и не оставайся…
Уходи от меня, исчезай из моего поля зрения,
Уходи из глубины моего сердца,
Исчезай в Дали, в Дали, в густом тумане Бога,
Исчезай, следуй своему назначению и оставь меня…
Кто я, чтобы плакать и спрашивать?
Кто я, чтобы с тобой говорить и тебя любить?
Кто я, чтобы меня так расстраивал твой вид?
Отходит от пристани, солнце встаёт, поднимается золото,
Сверкают крыши зданий в порту,
Здесь, с этой стороны города, всё сияет…
Уходи, оставь меня, превращайся
Вначале в судно посреди реки, чётко видное,
Потом в судно, выходящее из гавани, маленькое и чёрное,
Потом в смутную точку на горизонте (о, моя тоска!),
В точку, каждый раз более расплывчатую, на горизонте…
Потом – ничего, и только я и моя печаль,
И большой город, теперь залитый солнцем,
И настоящий бедный час, словно пристань, уже без судов,
И медленное движение подъёмного крана, словно стрелка компаса,
Чертит полукруг какого-то неизвестного чувства
По взволнованному молчанию моей души…
Весна 1915 г.
___________________________________
1. Фулану – это имя употребляется в португальском языке, когда говорят о человеке, которого не хотят определять, от арабского «fulвn» («кто-то»), его можно перевести, как «некто», «имярек».
2. Тежу – крупнейшая река Пиренейского полуострова.
3. Лепанто - морская баталия 1571 г. близ Лепанто (Греция).
4. Сагреш – порт Сагреш, населённый пункт и район в Португалии, входит в округ Фару. Город известен знаменитой навигационной школой, которую основал принц Генрих Мореплаватель в XV веке.
5. Португальцы воздвигали на открытых ими землях каменные столбы как символы права на владение этими областями.
6. «Судно Катринета» - романс неизвестного автора в духе традиций португальского устного народного творчества, согласно знаменитому португальскому поэту Алмейде Гаррету, сюжет романса навеян реальной историей с судном «Святой Антоний». Подробнее можно прочесть в примечании к сонету 14 из книги А.П. Нобре «Мельник ностальгии»: «Водолей», 2013, перевод И. Фещенко-Скворцовой).
7. «Прекрасная Инфанта» - один из самых красивых образцов устного творчества, появился в ХVI веке, во времена великих мореплаваний португальцев. Алмейда Гаррет услышал этот романс в Бейра Байша и отобрал как один из самых популярных для составляемого им сборника «Романсейро» (сборник романсов), состоявшего из 3 томов и опубликованного в 1851 г.
8. Улисс – так на латинском языке звучит имя Одиссея, португальские авторы чаще употребляют именно этот вариант имени легендарного мореплавателя.
Оригинал можно прочесть здесь:
http://www.citador.pt/poemas/ode-maritima-alvaro-de-camposbrbheteronimo-de-fernando-pessoa
Моряки, которые бунтовали,
Вешали капитана на рее.
Высаживали другого на необитаемом острове.
Одного!
Тропическое солнце вызвало лихорадку древнего морского разбоя
В моих упругих венах.
Ветра Патагонии татуировали моё воображение
Образами трагическими и непристойными.
Пожар,пожар, пожар – внутри меня!
Кровь! кровь! кровь! кровь!
Взрывается весь мой мозг!
Весь мир разламывается во мне в красном тумане!
Разрываются со звуком рвущихся канатов мои вены!
И гремит во мне, хищная и разрушительная,
Песня Великого Пирата,
Ревущая смерть в песне Великого Пирата,
До мурашек по спине у его людей там, внизу,
Оттуда, с кормы, умирая, ревел и пел:
Пятнадцать человек на Сундук Мертвеца.
Йо-хо-хо и бутылка рому!
И потом кричал, уже нечеловеческим голосом, который разрывал воздух:
Дарби Мак-Гроу-оу-оу-оу-оу!
Дарби Мак Гроу-оу-оу-оу-оу-оу-оу-оу!
Принеси мне-е-е ро –о-о-о-о-о-о-о-о-му, Дарби!
Эйя, какая жизнь! Вот это была жизнь, эйя!
Эй-эй-эй эй-эй-эй-эй!
Эй- лаху- лаху- лаХО – лахб –а – а – а - а!
Эй – эй – эй – эй – эй – эй – эй!
Разломанные кили, корабли на дне, кровь в морях,
Палубы, залитые кровью, части растерзанных тел!
Отрезанные пальцы на баке!
Детские головы – здесь и там!
Люди с вырванными глазами – кричащие, завывающие!
Эй – эй – эй – эй- эй- эй – эй – эй – эй – эй!
Эй – эй – эй – эй- эй- эй – эй – эй – эй – эй!
Заворачиваю себя во всё это, как в плащ на холоде!
Касаюсь всего этого, как мартовская кошка, трущаяся о забор!
Реву, как голодный лев, над всем этим!
Набрасываюсь, как безумный бык, на всё это!
Вонзаю ногти, ломаю когти, мои зубы кровоточат из-за этого!
Эй – эй – эй – эй- эй- эй – эй – эй – эй – эй!
Вдруг вспыхивает в моих ушах,
Будто возле меня звучит горн,
Старый крик, но теперь яростный, металлический,
Зовущий к захвату того, что видится вдали,
Шхуны, которая будет захвачена:
Аху-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о – иии…
Шхуна аху-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о – иии…
Целый мир не существует для меня! Красная горячка!
Реву в ярости, идя на абордаж!
Главный Пират! Цезарь пиратов!
В упоении грабежа разрушаю, рву, убиваю!
Ощущаю только море, добычу, грабёж!
Ощущаю только, что во мне что-то колотится, бьётся
Кровь в моих висках!
Горячая кровь моих ощущений вытекает из моих глаз!
Эй –эй – эй – эй – эй – эй- эй – эй – эй – эй – эй!
Ах, пираты, пираты, пираты!
Пираты, любите меня и ненавидьте меня!
Смешайте меня с собой, пираты!
Ваша ярость, ваша жестокость говорят о крови
Женщины, чьё тело когда-то было моим, чья течка пережила её!
Я хотел бы быть зверьком, запечатлевающим все ваши жесты,
Зверьком, оставляющим следы своих зубов на бортах судов, на килях,
Пожирающим мачты, лижущим кровь и дёготь на палубах,
Жующим паруса, вёсла, такелаж и систему корабельных блоков,
Морской змеёй, женственной и чудовищной, насытившейся преступлениями!
И возникает какая-то симфония чувств, несовместимых и сходных,
Какая-то оркестровка в моей крови от шума преступлений,
От судорожного грохота кровавых оргий на морях,
Яростно, как шторм от духовного жара,
Облако горячей пыли, заволакивающее мой разум
И заставляющее меня видеть всё это и мечтать о нём всей кожей и всеми венами!
Пираты, пиратство, суда, час,
Этот час океанов, когда захватывается добыча,
И ужас пленников доводит их до безумия – тот час
Во всей совокупности преступлений, - корабли, люди, море, небо, облака,
Бриз, широта и долгота, гам,
Я бы хотел, чтобы во Всём этом было моё тело, страдающее во Всём,
Чтобы это были моё тело и моя кровь, разрисовывающая моё существо красным,
Расцветающая, как рана, зудящая на воображаемом теле моей души!
Ах, быть погружённым в эти преступления! быть всеми составляющими
Этих захватов кораблей и резни, и насилий!
Так, если бы был там, на месте этих грабежей!
Так, будто жил там или был убит там, на месте кровавых трагедий!
Быть обобщённым пиратом времён пиратства в его апогее,
И жертвой – синтезом всех жертв – но из плоти и крови, жертвой всех пиратов мира!
Пусть моё терпеливое тело будет женщиной-всеми-женщинами,
Какие были изнасилованы, ранены, убиты, разорваны в клочья пиратами!
Быть всем своим порабощённым существом – женщиной, им принадлежащей,
Вынужденной чувствовать всё это – все эти муки в единый момент – всем позвоночником!
О, мои везучие и грубые герои приключений и преступлений!
Мои морские хищники, супруги моего воображения!
Случайные любовники искривления моих ощущений!
Хотел бы я быть Той, которая ждала бы вас в гаванях,
Вас, ненавидимых возлюбленных её крови, мечтающей о пирате!
Потому что она всё ощущала вместе с вами, но только духом, беснующимся
Над обнажёнными трупами жертв, которые вы оставляете в море!
Потому что она разделяла с вами преступление, и в этой морской оргии
Её дух ведьмы танцевал, невидимый, вокруг
Ваших кромсающих кортиков, ваших рук, душащих жертвы!
И она на суше, ожидая вас, когда вы вернётесь, если вы вернётесь,
Пила бы в рыках вашей звериной любви весь необъятный,
Весь туманный и жуткий аромат ваших побед,
И через содрогания вашей страсти ей свистел бы красно-жёлтый шабаш!
Разорванная плоть, открытое и выпотрошенное мясо, бьющая кровь!
Сейчас, в апогее мечты о содеянном вами,
Я теряю себя, я уже не принадлежу вам, но становлюсь вами,
Моя женственность, которая вам сопутствует, есть суть ваших душ!
Быть внутри всей вашей жестокости, её проявлений!
Извлекать изнутри вашего сознания ваши ощущения,
Когда вы окрашивали кровью глубокое море,
Когда, время от времени, кидали акулам
Раненых, ещё живых, и розовые тельца детей
И тащили матерей к борту, показать, что с ними происходило!
Быть с вами во время резни, грабежа!
Быть настроенным с вами на симфонию насилия!
Ах, не знаю чем или кем хотел бы я быть, будучи вами!
Не только быть вами - девкой, вами - девками, вами - жертвами,
Быть вами - жертвами – мужчинами, женщинами, детьми, кораблями –
Не только быть часом, и лодками, и волнами,
Не только быть вашими душами, вашими телами, вашей яростью, вашей собственностью,
Не только быть собственно вашей абстрактной кровавой оргией,
Не только быть всем этим, чем бы я хотел быть – быть чем-то большим - Богом всего этого!
Надо было быть Богом, Богом какого-то противоположного культа,
Богом чудовищным и сатанинским, Богом кровавого пантеизма,
Чтобы смочь наполнить всю меру моей воображаемой ярости,
Чтобы смочь никогда не исчерпать моё наслаждение идентичностью
С каждым, со всеми, с более – чем – всеми вашими победами!
Ах, терзайте меня, чтобы меня излечить!
Моя плоть – сделайте из неё воздух, который пронзают ваши ножи
Перед тем, как упасть на головы и плечи жертв!
Пусть мои вены будут внутренностями, которые кинжалы протыкают!
Моё воображение – телом женщин, которых вы насилуете!
Мой разум – палубой, на которой вы убиваете!
Вся моя жизнь, в её совокупности, нервной, истеричной, абсурдной, -
Большой организм, в котором каждый акт пиратства, который совершился,
Был бы мыслящей клеткой – и всё это я бы вовлекал в один вихрь,
Точно одно гигантское волнообразное гниение, и был бы всем этим!
С такой скоростью, неизмеримой, ужасной,
Машина кошмара моих видений, выходящих из берегов,
Вращается, что моё сознание и маховик его двигателя
Теперь – какой-то туманный круг, свистящий в воздухе.
Пятнадцать человек на Сундук Мертвеца,
Йо – хо – хо и бутылка рому!
Эй – лаху – лаху – лаХО – лахб – б – ббб – аааа…
Ах! жестокость этой жестокости! Дерьмо -
Вся наша жизнь, в которой нет ничего этого!
Здесь я инженер, практичный поневоле, чувствительный ко всему,
Здесь я стою на месте, по сравнению с вами, даже когда иду;
Инертен, даже когда действую; даже когда заставляю себя уважать - бессилен;
Пассивен, утомлён, подлый предатель вашей Победы,
Вашей великой динамики, пронзительной, горячей и кровавой!
К чёрту! не мочь действовать, согласно своему безумию!
К чёрту! жить, путаясь в юбках цивилизации!
Брести с грузом приличных манер за спиной, как с тюком кружева!
Мальчики для битья – все мы - из-за современного гуманитаризма!
Чучела чахоточных, неврастеников, апатичных идиотов,
Не имеющих храбрости стать людьми, сильными и отважными,
Мы - чучела с душой, подобной курице, привязанной за ногу!
Ах, пираты! Пираты!
Тоска по незаконному, объединённая со свирепостью.
Тоска по вещам, неприкрыто жестоким и отвратительным,
Которая точит, как бесконечная течка, наши слабые тела,
Наши нервы, женственные и утончённые,
И вкладывает безумную лихорадку в наши пустые взгляды!
Заставьте меня стоять перед вами на коленях!
Унижайте и бейте меня!
Сделайте из меня вашего раба, вашу вещь!
И пусть не прекращается ваше презрение ко мне,
О, мои сеньоры! О, мои сеньоры!
Так славно всегда делить с вами свою покорную часть
В кровавых оргиях и в униженной чувственности!
Обрушивайтесь на меня, как тяжёлые каменные стены,
О, варвары древних морей!
Поражайте меня и разрывайте меня!
От востока до запада моего тела
Режьте до крови мою плоть!
Целуйте абордажными ножами и кнутами бешенства
Весёлый ужас моей плоти – принадлежать вам.
Во мне тоска мазохиста служит вашей ярости,
Пассивным объектом - вашей всеядной жестокости,
Властители, господа, императоры, боевые кони!
Ах, предайте меня мучениям,
Разорвите меня на части!
И эти клочья - но способные чувствовать -
Разбросайте по палубам,
Развейте меня по морям, оставьте меня
На жадных побережьях островов!
Насытьте во мне всю мистическую тягу к вам!
Гравируйте кровью по моей душе,
Царапайте, вырезайте!
О, татуировщики моего телесного воображения!
Обожаемые живодёры моего чувственного унижения!
Покоряйте меня, как те, кто убивает собаку пинками!
Превратите меня в колодец, откуда черпайте ваше презрение господ!
Превратите меня во все ваши жертвы!
Как Христос страдал за всех людей, хочу страдать
За все жертвы в ваших руках,
В ваших руках, мозолистых, окровавлённых, с пальцами, отсечёнными
Во время внезапных нападений, абордажей!
Превращайте меня в любую вещь, как если бы меня
Тащили по земле – о, наслаждение, о, желанная боль! –
Тащили по земле, привязанного к хвостам лошадей, которых бьют хлыстами…
Но всё это в море, это в мо-о-о-оре, это в МО-О-О-ОРЕ!
Эй – эй-эй-эй-эй! Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй! ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
В МО-О-О-О-ОРЕ!
Йей!эй-эй-эй-эй-эй! Йей-эй-эй-эй-эй-эй! Йей-эй-эй-эй-эй-эй!
Пусть кричит всё! всё кричит! Ветра, волны, лодки,
Моря, корабельные мачты, пираты, моя душа, кровь и самый воздух, и воздух!
Эй-эй-эй-эй! Йей-эй-эй-эй-эй! Йей-эй-эй-эй-эй-эй! Всё поёт на крик !
ПЯТНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК ЕА СУНДУК МЕРТВЕЦА!
ЙО-ХО-ХО И БУТЫЛКА РОМУ!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй! Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй! Эй эйэй эй-эй-эй-эй!
Эй-лаху-лахуо-лаХО-О-О-оо-лахб-б-б----ааа!
АХО-О-О-О-О-О-О-О-О-О-О – иии…
ШХУНА АХО- О-О-О-О-О-О-О-О-О ---- иии!...
Дарби Мак-Гроу-оу-оу-оу-оу!
ДАРБИ МАК ГРОУ-ОУ-ОУ-ОУ-ОУ-ОУ-ОУ!
ПРИНЕСИ МНЕ-Е-Е-Е РО –О-О-О-О-МУ, ДАРБИ!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ
Овладевает мной мало-помалу бред о морском снаряжении,
Пронизывают меня физически пристань и её атмосфера,
Волнение на Тежу (2) поднимает меня над ощущениями,
И начинаю мечтать, начинаю обволакивать себя мечтаньями о водах,
Начинают меня цеплять приводные ремни моей души,
И ускорение движения маховика чётко сотрясает меня.
Зовут меня воды,
Зовут меня моря,
Зовут меня, поднимая голос, облекшийся плотью, дали,
Морские эпохи, ощущаемые в прошлом, зовут меня.
Ты, английский моряк, Джим Бернс, мой друг, это ты
Научил меня тому крику стариннейшему английскому,
Который так отравляюще поясняет
Для сложных душ, как моя,
Смутный зов вод,
Голос, странный, таинственный, всех морских вещей,
Кораблекрушений, далёких путешествий, опасных переправ,
Тот твой английский крик, ставший всеобъемлющим в моей крови,
Не похожий на крик, нечеловеческий, без голоса,
Тот крик дрожал так, что, казалось, звучал
Из недр пещеры, чей свод – небо.
И, казалось, повествовал обо всех зловещих вещах,
Какие могли случиться в Дали, в Море, Ночью…
(Ты выдумывал, что звал какую-то шхуну,
И говорил так, прикладывая руки ко рту,
Сооружая рупор из рук, крупных, задубелых и тёмных:
Аху-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о – иии…
Шхуна аху-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о – иии…)
Слушаю тебя отсюда, сейчас, и словно пробуждаюсь для чего-то непонятного.
Колеблется ветер. Поднимается утро. Начинается жара.
Чувствую, что у меня горят щёки.
Мои глаза - знающие - расширяются.
Экстаз во мне поднимается, растёт,
И со слепым грохотом мятежа в нём выделяется
Живое вращение маховика.
О, шумный зов,
Чьи жар и ярость кипят во мне
Во взрывном единстве всех моих неосуществлённых желаний, -
Все крутящиеся смерчи моей собственной скуки!..
Призыв, заброшенный в мою кровь
Из какой-то прошлой любви, неизвестно откуда, он возвращается
И ещё имеет силу меня привлекать и притягивать,
Ещё имеет силу заставить меня ненавидеть эту жизнь,
Проходящую среди непроницаемости физической и психической
Реальных людей, с которыми я живу!
Ах, что бы ни случилось, куда угодно, - уехать!
Отправиться туда, далеко, по волнам, по опасностям, по морю.
Идти в Дали, за Границу Привычного, на Абстрактное Расстояние,
Бесконечно, ночами, мистическими и глубокими,
Как пыль, нестись по воле ветров, ураганов!
Уехать, уехать, уехать, уехать раз и навсегда!
Вся моя кровь ярится, окрылённая!
Всё моё тело устремляется вперёд!
Выбираюсь силой моего воображения наружу с потоками!
Толкаю самого себя, реву, низвергаю себя в слепую стихию!...
Взрываются в пене мои страстные желания,
И моя плоть – это волна, встретившая скалу!
Думая об этом – о ярость! Думая об этом – о бешенство!
Думая об этой тесноте моей жизни, полной тоски,
Ощущаю, как внезапно, дрожью, переходя все пределы,
С колебанием чувственным, широким, стремительным
Живого маховика моего воображения,
Начинается для меня свистящий, головокружительный, неистовый
Гон, сумрачный и садистический гон пронзительной морской жизни.
Эй, матросы, вперёдсмотрящие! эй, команда и штурманы!
Мореплаватели, матросы, мореходы, искатели приключений!
Эй, капитаны судов! кормчие и марсовые!
Парни, что спят в грубых каютах!
Парни, что спят в обнимку с Опасностью, ожидая своей вахты!
Парни, что спят со Смертью, как с подушкой под головой!
Парни, для которых ют - наблюдательный пункт, откуда видна
Безмерная необъятность необъятного моря!
Эй, машинисты подъёмных кранов!
Эй, матросы, зарифляющие паруса, кочегары, юнги!
Парни, загружающие трюмы!
Парни, свёртывающие канаты на шкафуте!
Парни, надраивающие медь люков!
Парни у штурвала! Парни у машин! Парни на мачтах!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Люди в матросских беретах! Люди в вязаных тельняшках!
Люди, чья грудь украшена якорями и скрещенными знамёнами!
Люди с татуировкой! Люди с трубками! Люди на борту!
Люди, смуглые от вечного солнца, обожжённые столькими дождями,
С глазами, промытыми необъятностью, открывшейся перед ними,
С отвагой на лицах, в которые било столько ветров!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни, видевшие Патагонию!
Парни, ходившие вдоль берегов Австралии!
Вы, чей взгляд вбирал в себя побережья, которые я никогда не увижу!
Вы, ступавшие по тем землям, на какие я никогда не сойду с корабля!
Вы, покупавшие грубые товары колоний, важничая перед аборигенами!
И делавшие всё это так обыденно,
Будто всё это было естественным,
Будто такой и должна быть жизнь,
Будто даже и не выполняя некого назначения!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни сегодняшнего моря! Парни морей прошлого!
Капитаны больших кораблей! каторжники галер! участники битвы у Лепанто! (3)
Пираты времён Рима! Мореплаватели Греции!
Финикийцы! Карфагеняне! Португальцы, устремлявшиеся из Сагреша (4)
В бесконечное приключение, в Абсолютное Море, совершать Невозможное!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Парни, воздвигавшие каменные вехи (5), дававшие имена мысам!
Парни, первыми начавшие торговлю с африканцами!
Те, кто первыми стали продавать рабов из новооткрытых земель!
Первые европейцы, приводившие в экстаз изумлённых негритянок!
Привозившие золото, бисер, сандаловое дерево, стрелы,
С откосов, взрывавшихся буйной зеленью!
Парни, грабившие тихие африканские племена,
Вы, грохотом орудий обращавшие в бегство эти народы,
Вы, пытавшие, отнимавшие имущество, убивавшие, вы, кто получали
Призы Первооткрывателей, вы, кто, нагнув голову под ударами ветра,
Пробивался к тайнам новых морей! Эй-эй-эй эй-эй!
Вас, всех - в одном, вас, сливающихся в одно существо,
Вас, перемешавшихся, точно скрестившихся друг с другом,
Вас всех, окровавленных, буйных, ненавидимых, страшных, святых, -
Я вас приветствую, я вас приветствую, я вас приветствую!
Эй-эй-эй-эй эй! Эй эй-эй-эй эй! Эй-эй-эй эй-эй-эй эй!
Эй лаху – лаху лаХО – лаб-б -б – † – †!
Я хочу идти с вами, хочу идти с вами,
Со всеми вами в одно и то же время,
Во все земли, куда вы ходили!
Хочу встретиться лицом к лицу со всеми вашими опасностями,
Ощутить на своём лице ветра, от которых покрывались морщинами ваши,
Выплюнуть соль морей, целовавших ваши губы,
Приложить руки к вашей тяжкой работе, пережить ваши шторма,
Прийти, как и вы, под конец, в необычные гавани!
Бежать с вами от цивилизации!
Потерять с вами представление о морали!
Чувствовать, как изменяется с вами моя человеческая природа!
Упиваться с вами в южных морях
Новыми зверствами, новыми пертурбациями души,
Новыми пожарами внутри моего вулканического духа!
Идти с вами, освободившись от меня – ах! убирайтесь прочь! –
Мои одежды цивилизации, моя вялость в действиях,
Мой врождённый страх перед цепями,
Моя тихая жизнь,
Моя жизнь сидячая, статичная, умеренная, жизнь наблюдателя!
В море, в море, в море, в море,
Эй! бросить в море, по ветру и по волнам
Мою жизнь!
Просолить пеной, кидаемой ветрами,
Мою страсть к великим путешествиям.
Бичевать водой, как плетью, плоть моего приключения,
Пронизать океанским холодом кости моего существования,
Истязать, резать, иссушать ветрами, обжигать брызгами пены, солнцами,
Моё существо циклонное и атлантическое,
Мои нервы, трепещущие, словно такелаж, -
Лира в руках ветров!
Да, да, да… Распинайте меня в плаваниях,
И мои плечи насладятся своим крестом!
Привяжите меня к путешествиям, словно к столбам,
И ощущение столбов войдёт в мой позвоночник,
И я буду ощущать их в необъятном пассивном экстазе!
Делайте, что хотите со мной, как только мы уйдём в море,
На палубе, под шелест волн,
Пытайте меня, разорвите, убейте!
Чего я хочу – это отнести к Смерти
Душу, переполненную Морем,
Пьяную от всех вещей, связанных с Морем,
Как от моряков, так и от якорей, от мысов,
Как от далёких берегов, так и от шума ветров,
Как от Дали, так и от Пристани, как от кораблекрушений,
Так и от спокойной торговли,
Как от мачт, так и от волн,
Унести к Смерти с болью, сладострастно,
Стакан, полный пиявок, сосущих, сосущих,
Странных, зелёных, абсурдных морских пиявок!
Пусть мастерят корабельные снасти из моих вен!
Швартовы из моих мускулов!
Пусть сдирают с меня кожу, прибивают её к килю судна.
И позвольте мне чувствовать боль от гвоздей, чувствовать бесконечно!
Пусть сделают из моего сердца вымпел для флагманского судна
В час сражения старинных кораблей!
Пусть топчут ногами на палубе мои вырванные глаза!
Пусть ломаются мои кости от столкновения с бортами корабля!
Пусть бичуют меня, привязанного к мачтам, пусть бичуют!
По всем ветрам на всех широтах и долготах
Разлейте мою кровь на кипучих водах,
Что пересекают корабль, переливаются через ют, из конца в конец,
В жестоких судорогах страданий!
Наполнить грудь отвагой ветра в полотне парусов!
Быть, как высокий марсель, свистком ветров!
Старая гитара Судьбы в морях, полных опасностей,
Песня, что мореходы слышат, но не могут повторить!
Летнее утро ещё немного прохладное.
Лёгкое оцепенение ночи ещё бродит в пробуждающемся воздухе.
Мало-помалу ускоряется движение маховика внутри меня.
И пароход заходит в порт, потому что он без сомнения должен зайти,
И – нет - потому что я его вижу идущим чрезмерно далеко.
В моём воображении он уже близко и виден
На всём протяжении линий его иллюминаторов.
И трепещет во мне всё, вся плоть и вся кожа,
Из-за этого создания, которое никогда не прибудет ни на одном судне,
И мне случилось ждать сегодня на пристани, согласно тайному приказу.
Корабли, заходящие в гавань,
Корабли, покидающие порты,
Корабли, проходящие вдали
(Воображаю, что вижу их с пустынного побережья) –
Все эти суда почти абстрактны в своём движении,
Все эти суда волнуют меня так, как если бы это была другая вещь,
А не просто суда, суда уходящие и приближающиеся.
И корабли, видимые вблизи, хотя я не поднимаюсь на борт,
Видимые снизу, из шлюпок, высокие заборы из железных листов,
Видимые изнутри, через каюты, залы, кладовые,
И когда разглядываешь вблизи мачты, остриями тянущиеся кверху,
Держишься за верёвочные поручни, спускаешься по неудобным трапам,
Ощущаешь, как от всего этого пахнет смесью металла и моря –
Корабли вблизи – совсем другие и такие же,
Возбуждают такую же ностальгию и такую же тоску, но другим образом.
Вся морская жизнь! Всё, что есть в морской жизни!
Прокрадывается в мою кровь всё это тонкое обольщение,
И я бесконечно думаю о путешествиях.
Ах, линии отдалённых побережий, сплющенные горизонтом!
Ах, мысы, острова, песчаные пляжи!
Ах, морские одиночества как те мгновения в Тихом океане,
Когда, не знаю, из-за какого внушения, полученного в школе,
Твои нервы не выносят сознания, что это самый большой из океанов,
И весь мир и всё, что в нём есть, превращается в пустыню внутри нас!
Пространство более обжитое человеком, более загрязнённое - Атлантики!
Индийский – самый мистичный из всех океанов!
Средиземное море – ласковое, без всякой мистики, классическое, море, предназначенное бить,
Ударяясь об эспланады, видные из ближайших садов с белыми статуями!
Все моря, все проливы, все бухты,
Я бы хотел прижать их к груди, почувствовать их и умереть!
И вы, о, атрибуты морских путешествий, старые игрушки моей мечты!
Составляйте извне мою внутреннюю жизнь!
Кили, мачты и паруса, колёса штурвалов, верёвочные снасти,
Трубы пароходов, винты, мбрсели, вымпелы,
Канаты, люки, котлы, коллекторы, клапаны,
Падайте внутрь меня грудами, кучами,
Как перепутанное содержимое выдвижного ящика, вываленное на пол!
Пусть вас успокоит сокровище моей лихорадочной скупости,
Пусть вас успокоят плоды с дерева моего воображения,
Предмет моих песен, кровь в сосудах моего разума,
Это вашими узами я привязан к внешнему, его эстетике,
Давайте мне метафоры, образы, средства словесности,
Потому что в действительности, всерьёз, буквально -
Мои ощущения, как парусник - килем вверх,
Моё воображение – якорь, наполовину погружённый в воду,
Моя тоска – сломанное весло,
И партитура моих нервов – сеть, сохнущая на берегу!
Звучит на реке один гудок, только один.
Трепещет уже самая основа моей психики.
Всё быстрей крутится маховик внутри меня.
Ах, суда, путешествия, не – знать – что – ждёт – в конце
Некоего Фулану (1), моряка, нашего знакомого!
Ах, какое величие в знании, что один человек, который был знаком с нами,
Утонул близко от какого-то острова в Тихом океане!
Мы, бывшие с ним знакомыми, станем говорить обо всем этом
С законной гордостью и едва заметной фамильярностью,
Благодаря чему всё это выглядит красивее и содержательнее,
Чем только крушение судна, на котором он был,
И погружение его в море, когда вода входила в его лёгкие!
Ах, пароходы, грузовые суда, парусники!
Всё реже встречаются - какая жалость – в морях парусники!
И я, любящий блага современной цивилизации, я, сердечно целующий машины,
Я – инженер, я – цивилизованный человек, я, получивший образование за границей,
Хотел бы видеть вблизи только парусники и деревянные суда.
Не знать ни о каком другом мореходстве, кроме старинного!
Потому что моря в старину – это Абсолютное Расстояние,
Чистая Даль, свободная от груза Современности…
И, ах! Как здесь всё мне напоминает ту лучшую жизнь,
Те моря, казавшиеся больше, потому что суда ходили медленнее.
Те моря, мистические, потому что о них знали меньше.
Каждый пароход вдали – это близкий парусник.
Каждый отдалённый корабль, видимый сейчас – это корабль из прошлого, видимый вблизи.
Все невидимые моряки на борту кораблей на горизонте –
Это видимые моряки из времени прежних кораблей,
Из эпохи опасных мореплаваний, эпохи медленной и парусной,
Из эпохи дерева и парусины плаваний, длившихся месяцами.
* Фулану – это имя употребляется в португальском языке, когда говорят о человеке, которого не хотят определять, от арабского «fulвn» («кто-то»), его можно перевести, как «некто», «имярек».
Один, на пустой пристани, свежим и летним утром
Смотрю на гавань, на море, в Бесконечность смотрю,
Доволен я тем, что вижу
Маленький, чёрный и светлый, идущий сюда пароход.
Идёт издалёка, чёткий, с классическим силуэтом,
И за ним остаётся надменная струйка дыма.
Вот он заходит в гавань, и утро за ним заходит,
И в реке оживает морская жизнь – там и тут:
Паруса поднимают, буксиров лёгких движенье,
В порту за судами стоящими появляются барки,
Лёгкого бриза волна.
Но душа моя видит только
Это судно, входящее в гавань,
Потому что в нём Даль и Утро,
Чувство моря в нём в этот час,
И мучительна эта сладость - тошнота,
Но не в теле, а в духе…
На судно смотрю, душой от него отстраняясь,
И внутри меня маховик двигателя начинает медленное движение.
Пароходы, входящие утром в гавань,
Приносят моим глазам
Таинство печали и радости - ухода и возвращения,
Приносят память о далёких пристанях, иных временах,
О другой жизни того же человечества в других портах.
Все швартуются, все покидают пристань на кораблях,
Это – я чувствую это в себе, как свою кровь –
Бессознательно-символическое, ужасное,
Угрожающее метафизическими значениями,
Которые переворачивают всё в том человеке, кем я был…
Ах, вся эта пристань – ностальгия, застывшая в камне!
И когда судно оставляет пристань,
И вдруг становится заметно открывающееся пространство
Между пристанью и кораблём,
Приходит ко мне тоска, возникшая недавно,
Какой-то туман грустных чувств,
И блестит на солнце в моих заросших травой печалях,
Как первое окно, куда стучится рассвет,
И обволакивает меня, как воспоминание другого человека,
Как если бы оно, мистическим образом, было моим.
Ах, кто знает, кто знает,
Что я не отошёл когда-то, когда меня ещё не было,
От одной пристани; что не покинул на корабле,
В косых лучах рассветного солнца,
Какой-то другой, необычный порт?
Кто знает, не покинул ли я, прежде чем время
Внешнего мира, как я его вижу,
Взошло для меня,
Какую-то большую пристань, полную немногими людьми,
В каком-то большом городе, наполовину проснувшемся,
В каком-то громадном городе, торговом, многолюдном, апоплексическом,
Так, как это может быть вне Пространства и Времени?
Да, от одной пристани, от одной пристани, каким-то образом материальной,
Реальной, видимой, как пристань, настоящая пристань,
Пристань Абсолютная, образу которой, бессознательно подражая,
Неощутимо для себя самих припоминая её,
Мы, люди, сооружаем
Наши пристани в наших портах,
Наши пристани из настоящего камня на подлинной воде,
И они, будучи построенными, внезапно предвещают
Подлинные Вещи, Вещи - Духи, Сущности – Души-в Камне,
Некие моменты – вспышки наших глубинных чувств,
Когда во внешнем мире как бы открывается дверь,
И, хотя ничего не меняется,
Всё раскрывается по-иному.
Ах, Большая Пристань, откуда мы отчаливаем на Судах – Нациях!
Великая Пристань Прошлого, вечная и божественная!
Из какого порта? В каких водах? И почему я так думаю?
Великая Пристань, похожая на другие, но Единственная.
Полная, как и они, шумной тишиной на рассветах
И расцветающая по утрам в грохоте подъёмных кранов
И прибывающих товарных поездов,
И под облаком, случайным, чёрным и лёгким,
Возникающим из дыма труб ближайших фабрик,
Покрывается тенью земля, чёрная от блестящих частичек угля,
Будто тенью от облака, проходящего над тёмной водой.
Ах, ведь сущность таинства и чувства, остановленные
В божественном экстазе, выделяющем
Часы цвета тишины и печали -
Это не мост между любой пристанью и Пристанью!
Пристань, так черну отражённая в неподвижных водах,
Возня на борту кораблей,
О душа, бродячая и непостоянная, тех, кто отправляется,
Символических людей, проходящих, с которыми ничто не продолжается,
Потому что, когда корабль возвращается в порт,
Всегда есть какие-то изменения на борту!
О, постоянные побеги, отъезды, упоение Разнообразием!
Вечная душа мореплавателей и морских путешествий!
Корпуса судов, тихо отражающиеся в водах,
Когда корабль покидает порт!
Плыть по поверхности, как душа жизни, уходить, словно голос,
Переживать миг, колыхаясь на вечных водах.
Пробуждаться для дней более непосредственных, чем дни Европы,
Видеть мистические порты над одиночеством моря,
Огибать далёкие мысы для неожиданных просторных пейзажей,
Для бесчисленных изумлённых склонов….
Ах, далёкие побережья, пристани, видные издали,
И потом побережья близкие, пристани, видные вблизи.
Таинство каждого ухода и каждого прибытия,
Болезненная нестабильность и непонятность
Этой невозможной вселенной,
Более ощущаемой на собственной коже в каждый морской час!
Абсурдный вздох, расточаемый нашими душами -
Над пространством разных морей с островами вдали,
Над далёкими островами, с бегущими склонами,
Над вырастающей чёткостью портов, с домами и людьми, -
Предназначенный для судна, которое приближается.
Ах, свежесть тех рассветов, в которые суда прибывают,
И бледность рассветов отплытия,
Когда наши внутренности содрогаются,
И какое-то смутное чувство, похожее на страх,
- Старинный страх всякого ухода и отъезда,
Мистическое старинное опасение Прибытия и Нового –
Стягивает нам кожу и терзает нас,
И всё наше тоскующее тело ощущает,
Как если бы это была наша душа,
Какое-то необъяснимое стремление почувствовать это иначе:
Какая-то ностальгия по чему-то неясному,
Какое-то потрясение, пробуждение привязанности к некой смутной родине?
К какому берегу? На каком корабле? У какой пристани?
Потому что болят в нас эти мысли,
И только остаётся громадная пустота внутри нас,
Какое-то пустое пресыщение морскими минутами,
И смутная тоска, что была бы скукой или болью,
Если бы я знал, как это сделать…
Оригинал можно прочесть здесь:
http://www.citador.pt/poemas/ode-maritima-alvaro-de-camposbrbheteronimo-de-fernando-pessoa
I
Забылось время там, где сон продрог,
Где осень на холмах царит печалью,
Расплывшись фиолетовой вуалью…
Чудесный страх души и всех дорог…
Случился тот пейзаж в заветный срок,
И небо лика твоего - эмалью,
На сводах разгорающейся далью
Тона заката шепчут свой урок.
И в крытой монастырской галерее
Экстаз, утишенный спокойной думой,
Дни островов отметивший острее -
Так видят берег с носа каравеллы…
Листвою устлан жухлой, заржавелой
Моей раздвоенности путь угрюмый…
II
Во мне живёт поэт, сказал мне Бог…
Гирлянд в овраги нанесла весна,
В порывах радости сплела она
Их призрачный светящийся клубок.
Луг детства, тот, что помнишь назубок,
На нём звенят таманки дотемна…
Мир без желаний, светлая страна;
Следишь, как час её течёт, глубок…
Соборы Света, все в цветах бульвары,
Нежны и кротки скрипки тишины…
Владенья скуки - непонятной чары…
Опутывают мысли, как тенёта…
Столетья стёрты губкой белизны,
И абрис твой – покоя и полёта…
III.
Сияют украшения кинжалов…
Опалесцирую из глубины,
Как те, что лишь в себя и влюблены,
Но чтят алтарь среди штормов и шквалов…
Интимное молчание опалов –
Огонь в мерцании голубизны…
Пути моей мечты, они полны
Свободным временем, простором залов.
Торжественное шествие вдали,
И люди в звоне копий узнавая,
Что там король, молитвы вознесли,
Аплодисменты, радость их живая…
И на клавиатуру отдохнуть
Ложатся руки, не окончив путь…
IV
Арфистка, если б, не целуя рук,
Твой жест поцеловать, спускаясь в тени
И в сумерки мечты и вдохновений,
Где чистый жест очерчивает круг…
В нём отражённый образ вижу вдруг:
Процессия идёт через селенье,
И короли упали на колени:
Перед святыней рядом - враг и друг!
Твой полный жест – луна, что так высоко
Восходит, а внизу черны - осока
И тростника распущенная прядь…
Твой жест – пещеры таинство ночное…
Увидеть этот жест и потерять -
Не больше! И мечта – всё остальное…
V
Твой облик шепчущий - в ночи волшбою…
Вновь для молитвы отлагаешь ты
Те ритуалы, ярки, но пусты,
Чьи ритмы ты украсила б собою…
Твой увлажнённый морем темноты
Поблекший рот, и дымкой голубою
Идёт крылатый вечер вслед прибою,
Не видя слёз твоих, что так чисты…
И льётся на предлунье, на раздолье
В большом саду тревожный голос вод,
Во тьме стоячей непроточной боли...
Печаль, невыразимая в словах…
И мой усталый жест в тебе живёт,
Как знак родства в осенних существах…
VI
Черты, заметные во мне едва,
Несу издалека я, настоящий,
Черты того, кто злит меня всё чаще -
Мне чуждого, иного существа.
Возможно, связан узами родства
С ним Боабдила * взгляд непреходящий,
Куда вошла, надрывна и щемяща,
Оставленной Гранады синева.
Сейчас я – ностальгия по державе,
Сплетая цепь в сознании больном,
Своей потери сам служу звеном.
И на дороге в Неизвестность въяве
Подсолнухи блистают в гордой славе
Империи, заснувшей мёртвым сном.
* Боабдил (Боабдиль) - Мухаммед XII Абу Абдаллах, в 1492 году, после длительной осады, сдал Гранаду католическим королям Испании.
VII
Когда бы осуждён я был заране
На жизнь без жизни, тлеющую где-то
Дождливой ночью, ночью без рассвета
Среди подводных скал воспоминаний…
Как если бы в предутреннем тумане
«Не будь ничьим» - вещала мне комета…
О цели вопрошал я без ответа
И ждал грядущего без упований…
Когда б я был метафорой ничтожной
В стихах поэта ноткою тревожной,
Того, кто умер, слабый и больной,
В бою, на пораженье обречённом,
Припав лицом к развёрнутым знамёнам
В последний день империи одной…
VIII.
Молчит моя судьба в исповедальне,
Меж двух дорог, которая желанней?
Как аметист, искрясь игрою граней,
Посмертным гимном, нотою фатальной…
Могла б цвести и проще и банальней,
Бежать по лестнице завоеваний,
Как те, кому судьба ясна заране
И непонятен импульс мой хрустальный…
Мои безделья дорогие, вы
Текли б, а тога площадями Рима
Всё чертит повороты и незримо
Заводит жизнь на пустоши, во рвы…
Всё, кроме Клеопатры, в свой черёд
Уйдёт туда, откуда день встаёт…
IX.
Душа моя – разбитый портик, строго
На море он ведёт, туда, где пена…
Проходят парусники в ней надменно,
И каждый следует своей дорогой.
Теней диагонали у порога
И ярких звёзд таинственная смена…
Идущий портик тает постепенно
У дальнего небесного отрога…
В Антильских рощах полудни тенисты,
Свидания, неспешные беседы,
Мечты задумчивые аметисты…
А тяга ввысь безумна и слепа…
И слишком высока цена победы,
С ней об руку и грохот, и толпа…
X
Из вечности, где некогда блуждала,
Пришла ко мне вот эта жизнь. И странно
Из существа, что было первозданно,
Путём неведомого ритуала
Из дальних блесков, гаснущих устало,
Из ностальгии, ноющей, как рана,
Неясных криков, слышных из тумана,
Та сущность родилась, что мною стала.
И в том, что было мною, тучей грозной
Нависло небо в серой тишине,
Ложилась ночь, дождлива и беззвёздна…
Ищу в душе то, что берёг бы свято, -
Пустыня там, где Бог имел во мне
Забвенья средоточие когда-то…
XI
Я – полотно, сейчас на мне картину
Напишет мастер. Знал я наперёд:
Коль душу я, покорствуя, отрину,
Моё начало целью расцветёт.
Что до того, пусть осень паутину
Плетёт, и скуки нарастает лёд,
И до причуд души, что сквозь рутину
О царских почестях в чаду поёт?
Рассеян… Веером сложилось время,
Душа - высокий свод, и в ней простор…
А скука? Боль? На миг забыто бремя…
Для обновленья крылья распростёр,
И на земле, куда достанет око,
Полёта тень трепещет одиноко…
XII
Пастушка, ты брела в густых туманах
Путём несовершенства моего, -
Прощенья жестом было для него
То стадо между трав благоуханных…
«Ты королевой будешь в дальних странах», -
Однажды предрекли, но отчего
Ушла, меня оставив одного?
Лишь тень скользит от юбок домотканых…
И быть тебе, как прежде, той же девой,
И в дальних землях в облике знакомом,
Пастушкой тихой, а не королевой,
Идущей вдаль пастушкою простой,
А мне – мостом непрочным над разломом
Меж будущим неясным и мечтой…
XIII
Посланец я, но от меня таят
Посланий смысл, и речь моя потоком
Слетает с губ, и мню себя пророком,
И сам как будто надвое разъят…
Я тот, чьи прорицанья свет струят,
И я – ничтожный червь во рву глубоком,
И миссия моя - к людским порокам
Внушает мне презренья грозный яд…
А вдруг умолкнет голос отдалённый,
И сам себя на царство я венчал,
Своей гордыней страшно ослеплённый?
Но ширится высокая тревога,
Оттуда, из начала всех начал…
И – вот оно, прикосновенье Бога…
XIV
Как высохшего родника упрёки,
(И пыл напрасный взглядов наших, вскоре
Разъединённых) там, в полдневном хоре,
Тоской моей рождённый зов далёкий
Затих… И вновь звучат его намёки,
Из музыки, парящей на просторе,
Мистерией безмолвной, точно море,
Сияющее в штиль на солнцепёке.
Затем пейзаж и существует дальний,
Чтоб тишина в нём падала, как полог,
Чтоб тайну рассказать в исповедальне.
И мир – лагуной тёмной, из чьего
Немого лона - жизни путь так долог…
И Бог, Огромный Свод в конце всего…
Оригиналы здесь:
http://www.pessoa.art.br/?p=1052
Господь велит, мечтает человек -
Так план родится будущих событий:
Чтоб от земли к земле легли навек
Морских путей невидимые нити.
Для замысла он избран был один,
И пенный след прорезал синь без края,
Единая - круглилась из глубин
Земля, в лазурной чаше золотая.
Его стремленьем обретает плоть
Завет о море – в грозном свете молний,
Империя разрушилась – Господь,
Теперь и Португалию исполни!
Fernando Pessoa
De “Mensagem”
O INFANTE
Deus quer, o homem sonha, a obra nasce.
Deus quis que a terra fosse toda uma,
Que o mar unisse, jб nгo separasse.
Sagrou-te, e foste desvendando a espuma,
E a orla branca foi de ilha em continente,
Clareou, correndo, atй ao fim do mundo,
E viu-se a terra inteira, de repente,
Surgir, redonda, do azul profundo.
Quem te sagrou criou-te portuguкs.
Do mar e nуs em ti nos deu sinal.
Cumpriu-se o Mar, e o Impйrio se desfez.
Senhor, falta cumprir-se Portugal!
Корабль один потерян был в тумане
В бескрайнем океане.
Другой о дозволеньи короля
На поиски просил, вот у руля
Застыл моряк– идёт искать он брата
В бескрайности, откуда нет возврата.
И время шло. Ни первый, ни второй
Той осенью сырой
В родном порту не бросили швартов…
И третий брат готов
Предаться поиску душой и телом…
Увы, король отказывает смелым.
Придворным чужды были и природа,
И облик морехода:
Так горестна у губ бескровных складка,
И весь он – лихорадка…
Застывшие глаза с глухой тоской
К запретной дали тянутся морской.
О, Боже, было доблестного нрава
Два брата - Власть и Слава –
И Вечности бестрепетное море
Их поглотило вскоре.
И с ними нас покинуло то свойство,
Что душам придавало пыл геройства.
И рвёмся их искать из той тюрьмы,
Где мучаемся мы,
Самих себя искать в просторе тёмном
Стремленьем неуёмным
Сквозь рабской жизни муть…
Но Бог нам не даёт пуститься в путь.
Fernando Pessoa.
De “Mensagem”.
Noite.
A nau de um deles tinha-se perdido
No mar indefinido.
O segundo pediu licenзa ao Rei
De, na fй e na lei
Da descoberta, ir em procura
Do irmгo no mar sem fim e a nйvoa escura.
Tempo foi. Nem primeiro nem segundo
Volveu do fim profundo
Do mar ignoto а pбtria por quem dera
O enigma que fizera.
Entгo o terceiro a El-Rei rogou
Licenзa de os buscar, e El-Rei negou.
Como a um captivo, o ouvem a passar
os servos do solar.
E, quando o vкem, vкem a figura
da febre e da amargura,
com fixos olhos rasos de вncia
fitando a prohibida azul distancia.
Senhor, os dois irmгos do nosso Nome
– O Poder e o Renome –
ambos se foram pelo mar da edade
а tua eternidade;
e com elles de nуs se foi
o que faz a alma poder ser de heroe.
Queremos ir buscal-os, d’esta vil
nossa prisгo servil:
й a busca de quem somos, na distancia
de nуs; e, em febre de вncia,
a Deus as mгos alзamos.
Mas Deus nгo dб licenзa que partamos.
* В поэме рассказывается о действительном событии во время исследования Америки. Исследовавший побережье Канады в 1500 году моряк на следующтй год не вернулся из подобного плавания. Его брат пошёл его искать на трёх кораблях, которые затем разделились. Судно, на котором плыл брат пропавшего моряка, не пришло в порт, тогда как два других благополучно вернулись. Но не нашли пропавших. Тогда третий брат просил короля разрешить ему продолжить поиски, но король отказал, т.к. с его смертью мог закончиться род. Король снарядил другую экспедицию на поиски пропавших кораблей, но никаких следов, остатков кораблекрушения и пр. найдено не было.
Перевод с сербского
Путь в Лиссабон
Не в моде парусники ныне,
Они – зловещие следы
Погибших в водяной пустыне,
Неодолимости воды.
Но поплывёт к своей вершине
Борец, уставший от вражды,
Как лузитане в их гордыне
На путеводный свет звезды.
И будет точно в барыше
Плывущий медленно по сини,
Когда Медведица в ковше
Огнями приманит своими,
Даруя синий дом душе,
Которой Филдинг было имя.
Владимир Јагличић
Пут у Лисабон
Стари су једрењаци
сад сасвим изван моде,
(више злослутни знаци
непребродиве воде),
ал компас ко одбаци
рад речи без слободе,
тамо где Лузитанци
на њима, увек, оде.
И плове лењо, плавећу,
југом здравије климе
нетерећене памећу,
док све ледније зиме
плављи дом души намећу:
Филдинг јој беше име.
* * *
Здесь шёл мальчишкой. Здесь ещё меня
Пускает вила в сон и жизнь свою.
Надгробьем холм встаёт на склоне дня,
Чем стану я на склоне, на краю?
Не всё ли мне равно: пусть ржавь пожара,
«Аминь», что упадёт на гроб устало.
Но лишь бы совесть не терзала яро,
И лишь бы сердце каменным не стало.
* * *
Пролазио сам туда као дечак.
И још ме једна вила у сан пушта.
Једно се брдо претвара у стећак.
Претворићу се и ја, али у шта?
Стуб соли. Ватру што суварке лиже.
С краја молитве прошаптано амен.
Све само најзад да не буде грижем
Кофейная гуща
Кофе допИто. Полная дна
Чашка с гущей на донце.
Только голубка одна
ГУлит на тихом оконце,
Прочь отзывает она
Из комнаты, ждущей сна.
Тоз
Кафа је допијена,
џезва чека млаз воде,
шоље су пуне дна.
Гугут гугутке да се оде
позива. Истог трена.
Собе жеђају сна.
* * *
Та извечна стезя, где, светясь и звеня,
Наши жизни по травам цветущим блуждали.
И сказал я кому-то, чтоб ждали меня,
Если я отойду в невозвратные дали.
Ждать ушедших не будут. Никто никого.
Только рана откроет источник кровавый.
Возвращусь, может быть, а вокруг всё мертво,
Только рана, и кровь всё струится на травы.
* * *
Ево те стазе, скупље од мог века,
траве што земљи одева хаљину.
И рекао сам неком да ме чека,
кад неповратно одем у даљину.
Нико не чека никог. Само рана
изворе крви ојача у сливу.
И вратићу се, можда, једног дана,
само ту рану да затекнем живу.
Fernando Pessoa
Passos da Cruz
IV
Арфистка, если б, не целуя рук,
Твой жест поцеловать, спускаясь в тEни
И в сумерки мечты и вдохновений,
Где чистый жест очерчивает круг…
В нём отражённый образ вижу вдруг:
Процессия идёт через селенье,
И короли упали на колени:
Перед святыней рядом - враг и друг!
Твой полный жест – луна, что так высоко
Восходит, а внизу черны - осока
И тростника распущенная прядь…
Твой жест – пещеры таинство ночное…
Увидеть этот жест и потерять -
Не больше! И мечта – всё остальное…
У tocadora de harpa, se eu beijasse
Teu gesto, sem beijar as tuas mгos!,
E, beijando-o, descesse pelos desvгos
Do sonho, atй que enfim eu o encontrasse
Tornado Puro Gesto, gesto-face
Da medalha sinistra — reis cristгos
Ajoelhando, inimigos e irmгos,
Quando processional o andor passasse!…
Teu gesto que arrepanha e se extasia…
O teu gesto completo, lua fria
Subindo, e em baixo, negros, os juncais…
Caverna em estalactites o teu gesto…
Nгo poder eu prendк-lo, fazer mais
Que vк-lo e que perdк-lo!… E o sonho й o resto…
VI
Черты, заметные во мне едва,
Несу издалека я, настоящий,
Черты того, кто злит меня всё чаще -
Мне чуждого, иного существа.
Возможно, связан узами родства
С ним Боабдила * взгляд непреходящий,
Куда вошла, надрывна и щемяща,
Оставленной Гранады синева.
Сейчас я – ностальгия по державе,
Сплетая цепь в сознании больном,
Своей потери сам служу звеном.
И на дороге в Неизвестность въяве
Подсолнухи блистают в гордой славе
Империи, заснувшей мёртвым сном.
* Боабдил (Боабдиль) - Мухаммед XII Абу Абдаллах, в 1492 году, после длительной осады, сдал Гранаду католическим королям Испании.
Venho de longe e trago no perfil,
Em forma nevoenta e afastada,
O perfil de outro ser que desagrada
Ao meu actual recorte humano e vil.
Outrora fui talvez, nгo Boabdil,
Mas o seu mero ъltimo olhar, da estrada
Dado ao deixado vulto de Granada,
Recorte frio sob o unido anil…
Hoje sou a saudade imperial
Do que jб na distвncia de mim vi…
Eu prуprio sou aquilo que perdi…
E nesta estrada para Desigual
Florem em esguia glуria marginal
Os girassуis do impйrio que morri…
VII
Когда бы осуждён я был заране
На жизнь без жизни, тлеющую где-то
Дождливой ночью, ночью без рассвета
Среди подводных скал воспоминаний…
Как если бы в предутреннем тумане
«Не будь ничьим» - вещала мне комета…
О цели вопрошал я без ответа
И ждал грядущего без упований…
Когда б я был метафорой ничтожной
В стихах поэта ноткою тревожной,
Того, кто умер, слабый и больной,
В бою, на пораженье обречённом,
Припав лицом к развёрнутым знамёнам
В последний день империи одной…
Fosse eu apenas, nгo sei onde ou como,
Uma coisa existente sem viver,
Noite de Vida sem amanhecer
Entre as sirtes do meu doirado assomo…
Fada maliciosa ou incerto gnomo
Fadado houvesse de nгo pertencer
Meu intuito gloriola com ter
A бrvore do meu uso o ъnico pomo…
Fosse eu uma metбfora somente
Escrita nalgum livro insubsistente
Dum poeta antigo, de alma em outras gamas,
Mas doente, e, num crepъsculo de espadas,
Morrendo entre bandeiras desfraldadas
Na ъltima tarde de um impйrio em chamas…
X
Из вечности, где некогда блуждала,
Пришла ко мне вот эта жизнь. И странно
Из существа, что было первозданно,
Путём неведомого ритуала
Из дальних блесков, гаснущих устало,
Из ностальгии, ноющей, как рана,
Неясных криков, слышных из тумана,
Та сущность родилась, что мною стала.
И в том, что было мною, тучей грозной
Нависло небо в серой тишине,
Ложилась ночь, дождлива и беззвёздна…
Ищу в душе то, что берёг бы свято, -
Пустыня там, где Бог имел во мне
Забвенья средоточие когда-то…
Aconteceu-me do alto do infinito
Esta vida. Atravйs de nevoeiros,
Do meu prуprio ermo ser fumos primeiros,
Vim ganhando, e atravйs estranhos ritos
De sombra e luz ocasional, e gritos
Vagos ao longe, e assomos passageiros
De saudade incуgnita, luzeiros
De divino, este ser fosco e proscrito…
Caiu chuva em passados que fui eu.
Houve planнcies de cйu baixo e neve
Nalguma coisa de alma do que й meu.
Narrei-me a sombra e nгo me achei sentido
Hoje sei-me o deserto onde Deus teve
Outrora a sua capital de olvido…
XI
Я – полотно, сейчас на мне картину
Напишет мастер. Знал я наперёд:
Коль душу я, покорствуя, отрину,
Моё начало целью расцветёт.
Что до того, пусть осень паутину
Плетёт, и скуки нарастает лёд,
И до причуд души, что сквозь рутину
О царских почестях в чаду поёт?
Рассеян… Веером сложилось время,
Душа - высокий свод, и в ней простор…
А скука? Боль? На миг забыто бремя…
Для обновленья крылья распростёр,
И на земле, куда достанет око,
Полёта тень трепещет одиноко…
Nгo sou eu quem descrevo. Eu sou a tela
E oculta mгo colora alguйm em mim.
Pus a alma no nexo de perdк-la
E o meu princнpio floresceu em Fim.
Que importa o tйdio que dentro em mim gela,
E o leve Outono, e as galas, e o marfim,
E a congruкncia da alma que se vela
Com os sonhados pбlios de cetim?
Disperso… E a hora como um leque fecha-se…
Minha alma й um arco tendo ao fundo o mar…
O tйdio? A mбgoa? A vida? O sonho? Deixa-se…
E, abrindo as asas sobre Renovar,
A erma sombra do voo comeзado
Pestaneja no campo abandonado…
XIII
Посланец я, но от меня таят
Посланий смысл, и речь моя потоком
Слетает с губ, и мню себя пророком,
И сам как будто надвое разъят…
Я тот, чьи прорицанья свет струят,
И я – ничтожный червь во рву глубоком,
И миссия моя - к людским порокам
Внушает мне презренья грозный яд…
А вдруг умолкнет голос отдалённый,
И сам себя на царство я венчал,
Своей гордыней страшно ослеплённый?
Но ширится высокая тревога,
Оттуда, из начала всех начал…
И – вот оно, прикосновенье Бога…
Emissбrio de um rei desconhecido
Eu cumpro informes instruзхes de alйm,
E as bruscas frases que aos meus lбbios vкm
Soam-me a um outro e anуmalo sentido…
Inconscientemente me divido
Entre mim e a missгo que o meu ser tem,
E a glуria do meu Rei dб-me o desdйm
Por este humano povo entre quem lido…
Nгo sei se existe o Rei que me mandou
Minha missгo serб eu a esquecer,
Meu orgulho o deserto em que em mim estou…
Mas hб! Eu sinto-me altas tradiзхes
De antes de tempo e espaзo e vida e ser…
Jб viram Deus as minhas sensaзхes…
XIV
Как высохшего родника упрёки,
(И пыл напрасный взглядов наших, вскоре
Разъединённых) там, в полдневном хоре,
Тоской моей рождённый зов далёкий
Затих… И вновь звучат его намёки,
Из музыки, парящей на просторе,
Мистерией безмолвной, точно море,
Сияющее в штиль на солнцепёке.
Затем пейзаж и существует дальний,
Чтоб тишина в нём падала, как полог,
Чтоб тайну рассказать в исповедальне.
И мир – лагуной тёмной, из чьего
Немого лона - жизни путь так долог…
И Бог, Огромный Свод в конце всего…
Como uma voz de fonte que cessasse
(E uns para os outros nossos vгos olhares
Se admiraram), para alйm dos meus palmares
De sonho, a voz que do meu tйdio nasce
Parou… Apareceu jб sem disfarce
De mъsica longнnqua, asas nos ares,
O mistйrio silente como os mares,
Quando morreu o vento e a calma pasce…
A paisagem longнnqua sу existe
Para haver nela um silкncio em descida
Para o mistйrio, silкncio a que a hora assiste…
E, perto ou longe, grande lago mudo,
O mundo, o informe mundo onde hб a vida…
E Deus, a Grande Ogiva ao fim de tudo…
Ты розами скользила, тень ночная,
Ковры позвали, вот ты и пришла.
- Ты так добра, что мысль мне тяжела:
И так в долгу я у тебя, родная.
В какую нежность душу пеленая,
Я ждал под вечер, сидя у стола…
Для поцелуя губы мне дала,
Я искусал их, сам того не зная.
Твоей усталости не смог понять я
И принимал за долгое объятье
Я скуку, что клонила стан твой гибкий.
И ты ушла… Струится змейка дыма,
А цвет – твой, фиолетовый, любимый -
Споткнулась память об оттенок зыбкий.
Mбrio de Sб-Carneiro
Ъltimo soneto
Que rosas fugitivas foste ali:
Requeriam-te os tapetes – e vieste...
– Se me dуi hoje o bem que me fizeste,
Й justo, porque muito te devi.
Em que seda de afagos me envolvi
Quando entraste, nas tardes que apareceste –
Como fui de percal quando me deste
Tua boca a beijar, que remordi...
Pensei que fosse o meu o teu cansaзo –
Que seria entre nуs um longo abraзo
O tйdio que, tгo esbelta, te curvava...
E fugiste... Que importa ? Se deixaste
A lembranзa violeta que animaste,
Onde a minha saudade a Cor se trava?...
Сирени вздох, капризы лихорадки,
Заброшенности радуга и чара...
И ностальгия лунного угара,
Кристалл осенний, чьи свеченья кратки…
Паж смутной тени на пустом погосте,
Озябший в темноте от горькой ласки;
Принц островов, где умирают сказки,
Владетель башни из слоновой кости…
Mário de Sa-Carneiro
Anto
Caprichos de
lilás, febres esguias,
Enlevos de ópio – Íris - abandono...
Saudades de luar, timbre de Outono,
Cristal de essências langues, fugidias...
O pajem débil das ternuras de cetim,
O friorento das carícias magoadas;
O príncipe das ilhas transtornadas -
Senhor feudal das Torres de marfim...
Посвящается Alberto Teles
Один! — Но и к отшельнику в пустыне
От Господа нисходит свет небесный;
Рыбак в жестокий шторм в лодчонке тесной
Средь волн о Божьей молит благостыне.
Один! — Но и забытый на чужбине
Хранит воспоминаний дар чудесный;
Надеждой жив он на скале отвесной,
Рыдая горько ночью в горной сини.
Один! — Не тот, кто, выстрадав немало,
Ещё привязан к жизни, столь жестокой,
Желанием душа его согрета…
Но – руки уронив, брести устало,
Чужим в толпе скитаться одиноко -
Оставленности подлинной примета…
Я камнем был на склоне одиноком
Во времена, что прячутся в тумане,
Волною был, гранит седой тараня,
И деревом, с кривым, замшелым боком.
Я – зверь, рычал в пещере, крытой дроком;
О, древний монстр, ревел на зорьке ранней,
Я голову вздымал в ночном лимане,
Я жертву ждал под пламенным востоком.
Я – человек теперь, из давней тени
У ног моих спускаются ступени
Спирально вниз, к бездонности пустынь…
Я к вечности протягиваю руки,
Но в пустоте, в которой никнут звуки,
Свобода мне дороже всех святынь.
Evoluзгo
Fui rocha, em tempo, e fui, no mundo antigo,
Tronco ou ramo na incуgnita floresta...
Onda, espumei, quebrando-me na aresta
Do granito, antiquнssimo inimigo...
Rugi, fera talvez, buscando abrigo
Na caverna que ensombra urze e giesta;
O, monstro primitivo, ergui a testa
No limoso paъl, glauco pascigo...
Hoje sou homem - e na sombra enorme
Vejo, a meus pйs, a escada multiforme,
Que desce, em espirais, da imensidade...
Interrogo o infinito e аs vezes choro...
Mas estendendo as mгos no vбcuo, adoro
E aspiro unicamente а liberdade.
P.S. А этот сонет переведён в соответствии с классическими канонами.
I.
Голос волн , деревьев, голос ветров!
В горестном сне слышу голос могучий,
Полон я весь мукой вашей певучей -
Мукой родной странных ваших миров…
Сумрачное дыхание дубров –
Это псалом тайных, тёмных созвучий,
Может, весь мир плачет во тьме текучей,
Сетует во тьме немых вечеров?
Форм бегущих огненна и тяжка
По свободе трепетная тоска,
Дух, что к воле рвётся, в даль бездорожий.
Жалобой тревожат ночной простор
Голос моря, голос далёких гор…
Души – сёстры мои, пленницы тоже.
II.
Первобытный хор ночных голосов:
Ветер стылый и морские приливы.
Замолчите, этот стон сиротливый -
На кладбище вой одичалых псов.
Знайте, будет день, на призрачный зов
Вы придёте, вы очнётесь, счастливы,
Радугой взрывая сумрак пугливый
Сна гнетущего жестоких часов.
Души, что стряхнут вековечный прах,
Чистой мыслью став в синих небесах,
Медленно паря в золотом свеченьи,
Вы увидите, крушение их:
Форм несбывшихся, иллюзий больных.
И растает ваше злое мученье.
Antero de Quental.
Redenзгo.
I.
Vozes do mar, das бrvores, do vento!
Quando аs vezes, n'um sonho doloroso,
Me embala o vosso canto poderoso,
Eu julgo igual ao meu vosso tormento...
Verbo crepuscular e нntimo alento
Das coisas mudas; salmo misterioso;
Nгo serбs tu, queixume vaporoso,
O suspiro do mundo e o seu lamento?
Um espнrito habita a imensidade:
Uma вnsia cruel de liberdade
Agita e abala as formas fugitivas.
E eu compreendo a vossa lнngua estranha,
Vozes do mar, da selva, da montanha...
Almas irmгs da minha, almas cativas!
II.
Nгo choreis, ventos, бrvores e mares,
Coro antigo de vozes rumorosas,
Das vozes primitivas, dolorosas
Como um pranto de larvas tumulares...
Da sombra das visхes crepusculares
Rompendo, um dia, surgireis radiosas
D'esse sonho e essas вnsias afrontosas,
Que exprimem vossas queixas singulares...
Almas no limbo ainda da existкncia,
Acordareis um dia na Consciкncia,
E pairando, jб puro pensamento,
Vereis as Formas, filhas da Ilusгo,
Cair desfeitas, como um sonho vгo…
E acabarб por fim vosso tormento.
Перевод этих сонетов осуществлён путём приближения ритма перевода к силлабике. Как уже говорилось, португальские силлабические ритмы позволяют это сделать, т.к. рисунок ударений в оригинале напоминает силлаботонику русских стихов. Мне хотелось, по возможности, передать напряжённый ритм оригинала, в частности, сохранить ударение, падающее на 1 или 3 слог. Перевод второго сонета был переделан.
«Ко мне придите от земной юдоли
Во тьме сомнений, зла, страстей плутая;
Ничтожество плодов ума и воли
Увидите вы, прошлое листая.
И хворь, неизлечимая дотоле,
Во мне, как сон, бледнеет, отлетая.
И неустанные потоки Боли
В меня вливаются, как в море тая».
Так смерть нам говорит. Глухое слово –
Истолкователь призрачного зова
Предвечных тайн, холодных и безгневных.
И в немоте своей, не умолкая,
Шумней она, чем в бури ширь морская,
В ночи своей светлей лучей полдневных.
Antero de Quental.
O que diz a Morte.
“Deixai-os vir a mim, os que lidaram;
Deixai-os vir a mim, os que padecem;
E os cheios de mбgoa e tйdio encaram
As prуprias obras vгs, de que escarnecem…
Em mim os Sofrimentos que nгo saram,
Paixгo, Dъvida e Mal, se desvanecem.
As torrentes da Dor, que nunca param,
Como num mar em mim desaparecem.” –
Assim a morte diz. Verbo velado,
Silencioso interprete sagrado
Das coisas invisнveis, muda e fria.
na sua mudez, mais retumbante
Que o clamoroso mar; mais rutilante,
Na sua noite, do que a luz do dia.
Конь вороной, чей бег в глухой тревоге
Я слышу ночью, там, где тьма густая,
Является, внезапно вырастая,
В кошмарном сне на призрачной дороге.
Откуда скачет? Страшных гор отроги
За ним во мраке иль земля святая?
Недаром ужас, гриву разметая,
Вихрится следом, спутник легконогий.
Могучий всадник дивно кроток ликом,
И в лоне ночи, бархатной и росной,
Доспех его сияет лунным бликом.
Нет страха в нём, а зверь под ним жесток.
«Я – смерть!» - так вороной вещает грозно.
«А я – любовь!» - в ответ ему седок.
Antero de Quental
MORS-AMOR.
Esse negro corcel, cujas passadas
Escuto em sonhos, quando a sombra desce,
E, passando a galope, me aparece
Da noite nas fantбsticas estradas,
Donde vem ele? Que regiхes sagradas
E terrнveis cruzou, que assim parece
Tenebroso e sublime, e lhe estremece
Nгo sei que horror nas crinas agitadas?
Um cavaleiro de expressгo potente,
Formidбvel, mas plбcido, no porte,
Vestido de armadura reluzente,
Cavalga a fera estranha sem temor:
E o corcel negro diz: "Eu sou a morte!"
Responde o cavaleiro: "Eu sou o Amor!"
Когда родилось ты, фаду,
Был штиль две недели кряду,
Разгладил он ширь морскую.
Тогда родилось то слово,
В груди моряка молодого,
На вахте он пел тоскуя,
На вахте он пел тоскуя.
Какое же это чудо,
Мой край в долине цветущей!
Испании берег рыжий
Не видишь ли ты отсюда?
И отмелей португальских?
Ослеп я от слёз, не вижу.
Слова его с губ летели
На одной каравелле
Закатною кровью алой.
Те губы о доме пели,
На них поцелуи сгорели,
Лишь море их целовало,
Лишь море их целовало.
Прощай, Мария, с тобою
Мы верить будем удаче.
И я обещаю ныне:
Пойдём с тобой к аналою,
Коль Бог, порешив иначе,
Не скроет меня в пучине.
И звучало другое фаду
В тихий вечер, что нёс отраду,
И светилось небо, ликуя.
На другой каравелле снова
Рвалось с губ моряка другого,
На вахте он пел тоскуя,
На вахте он пел тоскуя.
Fado PortuguEs
Letra: Jose Regio.
O Fado nasceu um dia,
Quando o vento mal bulia
E o cйu o mar prolongava,
Na amurada dum veleiro,
No peito dum marinheiro
Que, estando triste, cantava,
Que, estando triste, cantava.
Ai, que lindeza tamanha,
Meu chгo, meu monte, meu vale,
Dе folhas, flores, frutas de oiro,
Vк se vкs terras de Espanha,
Areias de Portugal,
Olhar ceguinho de choro.
Na boca dum marinheiro
Do frбgil barco veleiro,
Morrendo a canзгo magoada,
Diz o pungir dos desejos
Do lбbio a queimar de beijos
Que beija o ar e mais nada
Que beija o ar e mais nada.
Mгe, adeus. Adeus, Maria.
Guarda bem no teu sentido
Que aqui te faзo uma jura,
Que ou te levo а sacristia
Ou foi Deus que foi servido
Dar-me no mar sepultura.
Ora, eis que embora outro dia
Quando o vento nem bulia
E o cйu o mar prolongava,
А proa de outro veleiro
Velava outro marinheiro
Que, estando triste, cantava,
Que, estando triste, cantava.
Хочу поделиться с читателями ещё одной гранью личности и таланта Фернандо Пессоа. Обращение к «троваш» - куплетам, которые сочиняет и поёт народ, было для поэта не развлечением, а серьёзным делом. Недаром большинство из этих четверостиший написано им в последние годы жизни.
Особенности этих произведений: лаконичность и простота речи (поэт допускает в них порой нестрогую рифмовку, глагольные рифмы) и мгновенное перевоплощение автора в новый персонаж. Надо отметить также и интересное сходство португальских "троваш" с русскими частушками и страданиями.
1.
Ах, напевы португальцев,
Вы, как лодки в океане,
От души к душе плывёте,
Не разбейтесь же в тумане!
Cantigas de portugueses
Sгo como barcos no mar -
Vгo de uma alma para outra
Com riscos de naufragar.
2.
Бусы я тебе в подарок
Нанизал за два денька:
Поцелуи – жемчуг ярок,
Нить – любовная тоска.
Eu tenho um colar de pйrolas
Enfiado para te dar:
As per’las sгo os meus beijos,
O fio й o meu penar.
27.08.1907.
3.
Земля - сыра, холодна,
А ей дольше сердца жить.
Тебя укроет она,
Тоске моей – не укрыть!
A terra й sem vida, e nada
Vive mais que o coraзгo…
E envolve-te a terra fria
E a minha saudade nгo!
19.11.1908.
Все остальные четверостишия написаны в 1934-35 гг.
4.
Всю ночь по капле, звеня,
Текла вода в водоём.
Всю ночь: «не любишь меня» -
Звенело в сердце моём.
Toda a noite ouvi no tanque
A pouca бgua a pingar.
Toda a noite ouvi na alma
Que nгo me podes amar.
5.
Ты на стуле, у порога,
Веер бросила, забыла.
Если думаешь ты много,
Знать, любовь уже остыла.
Tens o leque desdobrado
Sem que estejas a abanar.
Amor que pensa e que pensa
que estб acabar.
6.
Только день погас за ставнем, -
Ночь ползёт в твой сад по вишням.
После грусти о недавнем -
Грусть приходит о давнишнем.
Depois do dia vem noite,
Depois da noite vem dia
E depois de ter saudades
Vкm as saudades que havia.
7.
Если повернёшь головку,
Твои серьги пляшут сами:
Пробуют летать неловко
Желторотыми птенцами.
Teus brincos danзam se voltas
A cabeзa a perguntar.
Sгo como andorinhas soltas
Que inda nгo sabem voar.
8.
Сон – без рук любую дверцу
Отворит – и на постое.// Отворит в любом покое.
Он, как сердце, моё сердце,
Что болит, хоть и пустое.
Leve sonho, vais no chгo
A andares sem teres ser.
Йs como o meu coraзгo
Que sente sem nada ter.
9
Стул забытый, старый дом,
За окошком – куст жасминный.
Эх, кабы на стуле том
Мой дружок сидел старинный!
Velha cadeira deixada
No canto da casa antiga,
Quem dera ver lб sentada
Qualquer alma minha amiga.
10.
Кружит вдали, на погосте,
Листвы хоровод убогий.
Я знаю: мы бросим кости,
Но Бог подобьёт итоги.
И второй вариант:
Кружит, кружит на погосте
Хоровод листвы убогой.
В жизни мы – бросаем кости,
Подбивает Бог итоги.
Voam dйbeis e enganadas
As folhas que o vento toma.
Bem sei: deitamos os dados
Mas Deus й que deita a soma.
11.
Ах ты, речка-ручеек,
Гладь спокойная речная!
Дай совет, дай хоть намёк,
Как прожить, любви не зная.
Ribeirinho, ribeirinho,
Que falas tгo devagar,
Ensina-me o teu caminho
De passar sem desejar amar.
12.
Колос в поле всё тучней -
Время жатвы, обмолота.
Правда – дверца, только к ней
Не приходят отчего-то.
Quando й o tempo do trigo
o tempo de trigar.
A verdade й um postigo
A que ninguйm vem falar.
13.
Перстень медный ты надела
И горда им беспредельно.
Пусть – фальшивка, что за дело,
Если радость неподдельна?
Tens um anel imitado
Mas vais contente de o ter.
Que importa o falsificado
Se й verdadeiro o prazer.
14.
Днём ты пела на причале,
Ночью – возле осокоря.
Горе мне, коль от печали!
Коль от счастья - пуще горе!
Ouvi-te cantar de dia.
De noite te ouvi cantar.
Ai de mim, se й de alegria!
Ai de mim, se й de penar!
15.
Зажигаешь свет во мгле:
Бог тебя создал пригожей.
Ночи нет уже в селе,
Нету и на небе тоже.
Acendestes uma candeia
Com esse ar que Deus te deu.
Jб nгo й noite na aldeia
E, se calhar, nem no cйu.
16.
В селе, которого нету,
В колодце вода, как мёд.
Попробует воду эту
Лишь тот, кто тебя поймёт.
Na quinta que nunca houve
Hб um poзo que nгo hб
Onde hб-de ir encontrar agua
Alguйm que te entenderб.
17.
Помни, коль других чернишь, -
Плохо говорить негоже:
О себе ты говоришь,
В мире всё – одно и то же.
Nгo digas mal de ninguйm.
Que й de ti que dizes mal.
Quando dizes mal de alguйm
Tudo no mundo й igual.
11.9.34.
18.
Разговор твой неправдивый,
Что ни скажешь – всё неверно.
Но с тобою я - счастливый,
Это главное, наверно.
Todas as coisas que dizes
Afinal nгo sгo verdade.
Mas, se nos fazem felizes,
Isso й a felicidade.
19.
Тучка в небе – позолотой,
Тень за ней – листвой лежалой.
Грустно, если нет чего-то,
Хоть и в мире нет, пожалуй.
Se hб uma nuvem que passa
Passa uma sombra tambйm.
Ninguйm diz que й desgraзa
Nгo ter o que se nгo tem.
22.9.34
20.
Сердце сам отдал я милой
На мученье, на покор.
Видно, сильно повредила:
Не вернула до сих пор…
Entreguei-te o coraзгo,
E que tratos tu lhe deste!
talvez por ‘star estragado
Que ainda nгo mo devolveste…
21.
В час, как тени льнут к оливам,
Я подружку обниму.
В жизни важно – быть счастливым
И неважно – почему!
Hб grandes sombras na horta
Quando a amiga lб vai ter…
Ser feliz й o que importa,
Nгo importa como o ser!
22.
Говорят, что ты не та,
Кем считалась ты доселе.
Ах, была бы красота,
Что ещё они хотели?
Dizem que nгo йs aquela
Que te julgavam aqui.
Mas se йs alguйm e йs bela
Que mais quererгo de ti?
23.
Кофемолка зёрна в срок
Смелет в пыль, была б нужда.
Тот мне душу растолок,
Кто покинул навсегда.
O moinho de cafй
Mуi grгos e faz deles pу.
O pу que a minh’alma й
Moeu quem me deixa sу.
24.
Треплешь локон развитой,
Глаз не сводишь с пустоты…
Мне бы стать той пустотой,
Чтоб вот так смотрела ты!
Teus olhos tristes, parados,
Coisa nenhuma a fitar…
Ah meu amor, meu amor,
Se eu fora nenhum lugar!
25.
Твой испанский гребень ярок
В португальских волосах,
Но красу твою в подарок
Создал Бог на небесах.
Tinhas um pente espanhol
No cabelo portuguкs,
Mas quando te olhava o sol,
Eras sу quem Deus te fez.
26.
О́блака многоугольник
Словно вырезан из фетра.
Я – твоей красы невольник,
Облако – невольник ветра.
Vai alta a nuvem que passa.
Vai alto o meu pensamento
Que й escravo da tua graзa
Como a nuvem o й do vento.
7.9.34.
27.
В кувшине́ вода блестит:
И прохлада в ней, и сладость.
Грустный бодрствует, не спит,
Чтоб к нему вернулась радость.
Por um pъcaro de barro
Bebe-se a agua mais fria.
Quem tem tristezas nгo dorme,
Vela para ter alegria.
1.
Шлифуют линзу руки иудея,
прозрачны в этой полутьме печальной,
густеет вечер, ужас в души сея.
(Суть вечеров: в ней холод изначальный).
Кристалла блики, ловких рук мельканья
и блёклые тона в пределах гетто –
что́ для того, чьи мысли бродят где-то
в пресветлом лабиринте мирозданья?
Что́ слава? Миф, метафора, жар-птица,
но в зеркале Другого – исказится;
что́ страсть ему с её усладой тленной?
Он предан одному в пылу азарта:
шлифует Бесконечность – это карта
Того, Кто Сам – все звёзды во Вселенной.
2.
Закат сквозит за окнами узорно,
А рукопись, привычно ожидая,
Вся бесконечностью полна до края,
Здесь Бога человек творит упорно.
Он – иудей. Он пишет одиноко,
Глаза грустны и желтовата кожа,
А время, как течение потока,
Несёт его листком, кружа, корёжа.
Но, геометрию кладя в основу,
Упорный маг шлифует образ Бога;
От пустоты, от немоты убогой
Несомый Богом к истине и слову,
И светит мягким золотом лампады
Ему любовь, не ждущая награды.
Из книги "Иной и прежний" ("El otro, el mismo") 1964.
Jorge Luis Borges.
Spinosa.
Las traslъcidas manos del judнo
labran en la penumbra los cristales
y la tarde que muere es miedo y frнo.
(Las tardes a las tardes son iguales.)
Las manos y el espacio de jacinto
que palidece en el confнn del Ghetto
casi no existen para el hombre quieto
que estб soсando un claro laberinto.
No lo turba la fama, ese reflejo
de sueсos en el sueсo de otro espejo,
ni el temeroso amor de las doncellas.
Libre de la metбfora y del mito
labra un arduo cristal: el infinito
mapa de Aquel que es todas Sus estrellas.
Baruch Spinoza.
Bruma de oro, el Occidente alumbra
La ventana. El asiduo manuscrito
Aguarda, ya cargado de infinito.
Alguien construye a Dios en la penumbra.
Un hombre engendra a Dios. Es un judнo
De tristes ojos y de piel cetrina;
Lo lleva el tiempo como lleva el rнo
Una hoja en el agua que declina.
No importa. El hechicero insiste y labra
A Dios con geometrнa delicada;
Desde su enfermedad, desde su nada,
Sigue erigiendo a Dios con la palabra.
El mбs prуdigo amor le fue otorgado,
El amor que no espera ser amado.
Мануэлу Рибейру.
Пробило десять; ветерок шальной
Играет, занавески развевая,
А дом стоит нарядный, кружевной,
И ранит взгляд горячей белизной
Под солнцем неуёмным мостовая.
Закрыты ставни окон, как в порталах
Дворцов старинных, там покой и сон.
Где жалюзи открыты, в белых залах
И средь обоев, золотых и алых,
Фарфор посуды солнцем позлащён.
Как радостно иметь подобный дом,
Так жить легко!.. А мне – в контору снова,
Где я тружусь, у парка над прудом.
Обычно дохожу туда с трудом,
С симптомами удара теплового.
И щупленькая девушка одна
На лестнице стояла на коленях;
Корзина фруктов, овощей полна,
Её на мрамор ставила она:
Кусочек огорода на ступенях.
Бедняжка – некрасивая такая,
Скрипят её таманко*, и пока
Склоняется, ручонки опуская,
Юбчонка, ну, совсем не щегольская,
Откроет хлопок голубой чулка.
С площадки лестничной слуга дебелый,
Ей говорит, монетку сжав в руке:
«Я больше не даю…» И потускнелый
Летит медяк, ничтожный, заржавелый,
Бьёт абрикос румяный по щеке.
Внезапно мысль приходит: отчего
Мне овощи и фрукты, словно в сказке,
Не превратить в собрата своего,
В красивое живое существо, -
А солнце-колорист добавит краски?
Дымки из кухни в воздухе плывут,
Проходит пекарь от муки весь белый
С корзиною, наверно, весом в пуд;
И у парадных входов, там и тут,
Трезвонят колокольцы то и дело.
И я, анатом смелый, создавал
Живое органическое тело.
Тона и формы, пёстрый карнавал,
Кочны капустные - грудей овал,
И голова - арбуз, смеясь, блестела.
И, чёрные на зелени листов,
Оливки – в косы убранные пряди,
Из бледной редьки - вмиг хребет готов,
А кисть муската розовых сортов –
Глаза с истомой сладкою во взгляде.
Вот шея, плечи, мне не надоест
Их подбирать, а вот – сама гордыня,
Совсем как тот, важнее всех окрест,
Кто изобилье это нынче съест, -
Надутым животом круглится дыня.
О, эта плоть, что соблазняет взгляд,
Кровь пылкой вишни, свежей, ярко-алой,
И сердце заключил в себе томат,
А эти пальцы душу веселят,
Пунцовые, моркови длиннопалой.
Но проданы уже салат и мята,
Прохожих нет, пора отсюда прочь;
Корзину не поднять, ну, как заклята,
Торговка крикнула мне хрипловато:
«Сеньор, Вы не могли бы мне помочь?»
Я без неудовольствия пришёл,
Клонясь к ступеням мраморным, прохладным,
И этот груз, что был весьма тяжёл,
Как будто не плоды – древесный ствол -
Мы подняли с усилием громадным.
«Благодарю! И дай Вам Бог здоровья!»
И я, прощаясь с нею, получил
Такой заряд веселья, полнокровья,
Для коих непременное условье –
Иль добродетель, иль избыток сил.
Она уходит в августовский зной,
Тщедушная, в цветастой юбке длинной,
Бескровны скулы, словно у больной.
Иду другим путём, передо мной
Мчат экипажи мостовой старинной.
Малютка с лейкой, словно божество,
Просеивает звёзды, поливая
Цветущую лиану, оттого
На улице курится для него,
Как фимиам, завеса пылевая.
Доносится фруктовый аромат
От ивовой корзины, солнце лепит
Орнамент чудный вдоль домов, оград,
Щебечет кенар, незамысловат
Его напев, как милый детский лепет.
И, живописна в ситчике дешёвом,
Лихой задор весёлой нищеты,
Худышка бедная в пылу торговом,
Гордясь кочном капусты трёхфунтовым,
Кричит о нём от сердца полноты.
Огромные, как ляжки великана,
Пленяя взгляд прохожих пестротой,
Качаются в корзинке неустанно
Две тыквы, возвышаясь первозданно
Над зеленью обильной и простой.
Ежедневник
Лето 1877
Лиссабон
______________________________________________
* Таманко - сандалии на деревянной подошве.
Я был вчера в саду, чьё сладко обаянье,
Где некогда луна нас целовала нежно,
Улыбчивой любви там тёплое сиянье,
Что ты дарила мне, ясна и безмятежна.
Во всём искрилась там прозрачная поэма,
Из рифм любовных ласк она сплелась несмело,
Узоры бабочек там колыхались немо,
В лаванде сумрачной пчела ещё звенела.
Во всём я видеть мог лишь образ твой высокий,
Тот образ, что рождал звук чистый мадригала,
Он плыл среди светил, мерцал в листах осоки,
Тревожил памятью, что сердце обжигала.
И этой памяти дрожащие фантомы
Твердили: ты была вот здесь со мной когда-то,
И взгляд твой медленный, исполненный истомы,
Мне чудился меж роз и спелого муската.
Кларисса бледная, любовью вдохновенна,
Не омрачавшая ничем свиданья наши,
Я не умел вкусить, легко, самозабвенно,
Нектара женских ласк, блаженства полной чаши.
Всё, всё твердило мне полночными часами
И шёпотом цветов, и горькой ноткой дыма,
И голосом травы, и рощи голосами, -
О нашем чувстве, здесь витающем незримо.
Воспоминания, нежны, неторопливы,
Текли в гнезде любви, когда-то свитом нами,
Сквозь голоса детей и смеха переливы,
Лучась моей мечты небесными тонами.
О, символ святости, я помню много, много:
Тогда у берегов, таинственных и мшистых,
Стихи мои лились, взволнованно и строго,
Мы пили эликсир тех вечеров душистых.
Чудесный наш романс, рождённый в чаще сада,
Прикосновенья губ, бесшумные во мраке,
Напомнили о них печальная цикада,
И розы, и ваниль, и пламенные маки.
Ах! ты теперь вовек не сядешь, как бывало,
На устланную мхом скамью в кустах вербены
Не буду целовать, откинув покрывало,
Те руки белые, где тонкой вязью вены.
Утратил я строфы порхающее чудо,
Что гармоничней всех других немых созвучий,
Теперь, когда смеюсь, смеюсь я, как Иуда,
Томлюсь унынием, томлюсь тоской тягучей.
И всё прошло, прошло, так накипь слёз и боли -
Штормящий океан утопит в сонной сини,
Ах, не вернётся вновь, нет, не вернётся боле
Та жизнь, та нежная, чей призрак видел ныне.
Чудесная любовь и добрая подруга!
Тоска любовная так душу изломала,
Что слышал, чуть дыша, согбенный от недуга,
Я шелест юбки той, что золота и ала,
Что небом мне была, и тщетны все усилья
Забыться, и опять, печально, одиноко,
И сонмы образов вновь развернули крылья:
Воспоминания, о, сладкая морока!
Ещё невольницы, в блистающей одежде,
Пришли они ко мне, пришли в часы заката,
Глядел я в тёмный пруд, как ты глядела прежде,
А лунный луч в воде светился желтовато.
Я чувствовал твой взгляд, а он смягчает скалы,
Он заточил меня в тюрьму любви старинной,
И ангельские мне почудились хоралы,
Утешные, как ты, поплыли над равниной.
Расширилась душа, виденьям милым рада,
И мнилось: на груди твоей встречаю утро.
Баюкало меня журчанье водопада,
Где дно от раковин в мерцанье перламутра.
О нежные ступни, две маленькие ножки,
В ладонях прятал их, целуя, согревая,
И пели ангелы в кустах, в густом горошке,
А, может, птичья трель звенела заревая?
Вечернею зарёй в душе лучи алели,
Когда летящий бриз на миг волшебно-краткий
Звук голоса принёс, как серебро капели,
И аромат духов, их крепкий запах, сладкий.
Я наблюдал закат, его поддавшись власти,
А колокол вещал печально и невнятно,
Он грустью одевал виденья пылкой страсти,
Болезни, что лишь смерть излечит, вероятно.
Две грусти я принёс, фиалковых печали
Из сада призраков, тоскливой круговерти,
И думал: кто в ночи, в холодной этой зале,
Мне веки вялые закроет после смерти.
Прошу, любимая, не верь, что я глубоко
В существование влюблён, порою странно
Совсем не чувствую по венам кровотока,
И тишь могилы мне в такие дни желанна.
И хоть послушен я влечению к усладам,
Легко покину мир, его печаль и горе,
О, бледный ангел мой с утешным долгим взглядом,
Ты умирающим меня увидишь вскоре.
Но пусть покину жизнь, что так смертельно ранит,
И ото всех людей уйду, чтоб кануть в бездну, -
Лишь накануне дня, когда тебя не станет:
Умрёшь от горя ты, ведь я навек исчезну!
Рыдая, не пройдёшь цветочными коврами,
Слезами не польёшь посадки бальзамина,
И будут ждать тебя на клумбах вечерами
Гвоздики хрупкие в объятиях жасмина!
Газета «Дa Тарде» («Вечером»)
Декабрь, 1874.
Порто.
Flores Velhas
Fui ontem visitar o jardinzinho agreste,
Aonde tanta vez a lua nos beijou,
E em tudo vi sorrir o amor que tu me deste,
Soberba como um sol, serena como um vфo.
Em tudo cintilava o lнmpido poema
Com уsculos rimado аs luzes dos planetas:
A abelha inda zumbia em torno da alfazema;
E ondulava o matiz das leves borboletas.
Em tudo eu pude ver ainda a tua imagem,
A imagem que inspirava os castos madrigais;
E as vibraзхes, o rio, os astros, a paisagem,
Traziam-me а memуria idнlios imortais.
Diziam-me que tu, no florido passado,
Detinhas sobre mim, ao pй daquelas rosas,
Aquele teu olhar moroso e delicado,
Que fala de languor e demoзхes mimosas;
E, у pбlida Clarisse, у alma ardente e pura,
Que nгo me desgostou nem uma vez sequer,
Eu nгo sabia haurir do cбlix da ventura
O nйctar que nos vem nos mimos da mulher.
Falou-me tudo, tudo, em tons comevedores,
Do nosso amor, que uniu as almas de dois entes;
As falas quase irmгs das auras com as flores
E a mole exalaзгo dos campos recendentes.
Inda pensei aquelas coisas mansas
No ninho de afeiзoes criado para ti,
Por entre o riso claro, e as vozes das crianзas,
E as nuvens que esbocei, e os sonhos que nutri.
Lembrei-me muito, muito, у sнmbolo das santas,
Do tempo em que eu soltava as notas inspiradas,
E sob aquele cйu e sobre aquelas plantas
Bebemos o elixir das tardes perfumadas.
E nosso bom romance escrito num desterro,
Com beijos sem ruнdo em noites sem luar,
Fizeram-mo reler, mais tristes que um enterro,
Os goivos, a baunilha e as rosas de toucar.
Mas tu agora nunca, ah! Nunca mais te sentas
Nos bancos de tijolo em musgo atapetados,
E eu nгo te beijarei, аs horas sonolentas,
Os dedos de marfim, polidos e delgados...
Eu, por nгo ter sabido amar os movimentos
Da estrofe mais ideal das harmonias mudas,
Eu sinto as decepзхes e os grandes desalentos
E tenho um riso mau como o sorrir de Judas.
E tudo enfim passou, passou como uma pena
Que o mar leva no dorso exposto aos vendavais,
E aquela doce vida, aquela vida amena,
Ah! Nunca mais virб, meu lнrio, nunca mais!
У minha boa amiga, у minha meiga amante!
Quando ontem eu pisei, bem magro e bem curvado,
A areia em que rangia a saia roзagante,
Que foi na minha vida o cйu aurirrosado,
Eu tinha tгo impresso o cunho da saudade,
Que as ondas que formei das suas ilusхes
Fizeram-me cismar na minha soledade
E as asas ir abrindo аs minhas impressхes.
Soltei com devoзгo lembranзas inda escravas,
No espaзo construн fantбsticos castelos,
No tanque debrucei-me em que te debruзavas,
E onde o luar parava os raios amarelos.
Cuidei atй sentir, mais doce que uma prece,
Suster a minha fй, num vйu consolador,
O teu divino olhar que as pedras amolece,
E hб muito me prendeu nos cбrceres do amor.
E cheio das visхes em que a alma se dilata,
Julguei-me no teu peito, у coraзгo que dormes!
E foram embalar-me as aguas da cascata
De bъzios naturais e conchas multiformes.
Os teus pequenos pйs, aqueles pйs suaves,
Julguei-os esconder por entre as minhas mгos,
E imaginei ouvir ao conversar das aves
As cйlicas canзхes dos anjos teus irmгos.
E como na minha alma a luz era uma aurora,
A aragem ao passar parece que me trouxe
O som da tua voz, metбlica, sonora,
E o teu perfume forte, o teu perfume doce,
Agonizava o Sol gostosa e lentamente,
Um sino que tangia, austero e com vagar,
Vestia de tristeza esta paixгo veemente,
Esta doenзa enfim, que a morte hб de curar.
E quando me envolveu a noite, noite fria,
Eu trouxe do jardim duas saudades roxas,
E vim a meditar em quem me cerraria,
Depois de eu morrer, as pбlpebras jб frouxas.
Pois que, minha adorada, eu peзo que nгo creias
Que eu amo esta existкncia e nгo lhe queira um fim;
Hб tempos que nгo sinto o sangue pelas veias
E a campa talvez seja afбvel para mim.
Portanto, eu, que nгo cedo аs atraзхes do gozo,
Sem custo hei-de deixar as mбgoas deste mundo,
E, у pбlida mulher, de longo olhar piedoso,
Em breve te olharei calado e moribundo.
Mas quero sу fugir das coisas e dos seres,
Sу quero abandonar a vida triste e mб
Na vйspera do dia em que tambйm morreres,
Morreres de pesar, por eu nгo viver jб!
E nгo virбs, chorosa, aos rъsticos tapetes,
Com lбgrimas regar as plantaзхes ruins;
E esperarгo por ti, naqueles alegretes,
As dбlias a chorar nos braзos dos jasmins!
Jornal da Tarde
Dezembro, 1874.
Porto.
Посвящается Беттенкорт Родригеш*.
Как зябко! Но дожди по крышам не стучат,
…..Вновь ясностью рассвет звенит – лучится.
…..Мостильщики на корточках** и в ряд,
…..Не торопясь, всю улицу мостят,
…..И в цвет земли окрашены их лица.
Просохли холмики, ручьи - светлей и уже,
…..Густа лучей прохладных бахрома!
…..В движении – спасение от стужи;
…..И в зеркале голубоватой лужи
…..Колышутся промокшие дома.
Качая бедрами, торговки рыбой споро
…..Рассеялись по улице, смеясь.
…..Под солнышком блестят у косогора
…..Бараков строй за чернотой забора,
…..Лозы в садах причудливая вязь.
Ни птиц, ни журавлей колодезных, ни звука.
…..Отчётлива, резка, летит в зенит
…. Слияния поющего докука:
…..О камень сталь - нет чётче перестука,
…..Под сильными ударами звенит.
Стоит хороший день. Суровые детины
…..Дробят базальт, зернистый, вековой.
…..Работают, не выпрямляя спины.
…..И молоты большие, как дубины,
…..Бьют по уже готовой мостовой.
Грязны их бороды и в пятнах колпаки,
…..А молоты стучат, не умолкая,
…..Осколки врозь летят из-под кирки,
…..И падают удары, мастерски
…..Живой огонь из камня высекая.
И в этот месяц злой, в котором нет цветов,
…..На якоре, эскадрой на покое, -
…..Невзрачные деревья без листов;
…..Как сдержаны цвета… А у кустов
…..В сырой земле канаву роют двое.
Я в мыслях далеко: на севере страны.
…..Вот - с гравием тележки, в гору, выше
…..Толкают их. И сверху мне видны:
…..Торговый град довольный, у стены -
…..Базар, толпа, подальше – воды, крыши.
Просохли дворики, нарядней вид жилья,
…..И гладок свод небес: ни белых кантов,
…..Ни облачка, и солнце, как ладья,
…..А лужи так блестят, что вижу я
…..Перед собой озёра диамантов.
Виденья горькие уходят чередой,
…..Всё – радостно! В порыве озаренья,
…..Пять чувств омыв, кроплю живой водой;
…..Энергией трепещут молодой,
…..Свежо звучат и слух, и вкус, и зренье!
И в этой свежести - движений просит тело,
…..Меняются дорога, воздух, пруд,
…..И в памяти навечно загустело,
…..Как пахнут дым, железо – оголтело,
…..Покой полей, дрова, крестьянский труд.
Вот поднял голову один, с немытой гривой,
…..В руках других, могучих работяг,
…..Два молота взлетают терпеливо,
…..И мастер сам, спокойно и лениво,
…..Проверив труд, стоит, шутя, толстяк.
О, подъяремный люд! Совсем, как вьючный скот!
…..И это – жизнь?! Помянешь Вельзевула…
…..Вот, землекоп отёр обильный пот
…..И на руки шершавые плюёт,
…..Чтоб рукоять из рук не ускользнула.
Народ! На полотне рубах - твою судьбу
…..Читаю: там просвечивает знамя!
…..С ним жить, страдать, и с ним лежать в гробу,
…..Подтяжки – крест, несомый на горбу,
…..А от вина потёки – орденами…
Вдруг силуэт прямой из темноты возник,
…..Там, на холме, где задымили трубы;
…..Зверком ночным спешит через тростник,
…..Идёт сюда, и поднят воротник
…..Приталенной роскошной длинной шубы.
Актриса – здесь? Зачем? Я на неё в ночи
…..Так трепетно взираю из партера!
…..То зябкое лицо в огне свечи,
…..Лак тёмных глаз, пускающих лучи…
…..Идёт в театр: там вскорости премьера.
А тем, другим, на спор – не штука - гнуть подковы,
…..Сынам лугов, полей, дубовых рощ!
…..Всё – по плечу! Они сильны, здоровы,
…..И те, с равнин, - высоки и суровы,
…..Те, с гор, – сама отвага, крепость, мощь!
Но это личико с враждебным подбородком,
…..Изящество манер, где скрыта дрожь,
…..Актриса мне страшна при свете кротком
…..Декабрьских звёзд, в декабрьском дне коротком,
…..В местах глухих, где грязь, где ямы сплошь.
Похожи на быков угрюмостью тоскливой,
…..На женщину они с огнём в зрачках,
…..Уставились так грубо, похотливо.
…..Дрожит она, колеблется пугливо
…..В ботиночках на острых каблучках.
Но исполняя роль, привычно, без изъяна,
…..В ночной тиши оттенка бирюзы,
…..Чертёнок тот по щебню скачет рьяно,
…..Минует грязь, шуршит в кустах бурьяна
…..Проворными копытцами козы!
1879 г.
Коимбра.
_______________________________________________
* Поэма посвящена основателю секции фотографии Главного Управления геодезическими работами. В некоторых критических статьях португальских литературоведов высказывается мнение, что название стихотворения и её посвящение связаны с интересом Сезарио Верде к вопросу о геодезических исследованиях, которые могли бы облегчить труд мостильщиков улиц: сложность дробления камня для мощения и опасность ранений лица и глаз работников отлетающими острыми осколками.
** Я прочла несколько статей о поэме, в одной из них рассказывается о том, что в те времена для мощения улиц использовали заключённых, и они выполняли эти работы закованные. И многие лиссабонцы возмущались жестокостью обращения с этими беднягами. Кстати, и сейчас частенько видишь в этой неудобной позе - на корточках - работающих на улицах людей.
Cristalizaзхes
A Bettencourt Rodrigues
Faz frio. Mas, depois duns dias de aguaceiros,
Vibra uma imensa claridade crua.
De cуcoras, em linha, os calceteiros,
Com lentidгo, terrosos e grosseiros,
Calзam de lado a lado a longa rua.
Como as elevaзхes secaram do relento,
E o descoberto sol abafa e cria!
A frialdade exige o movimento;
E as poзas de бgua, como em chгo vidrento,
Reflectem a molhada casaria.
Em pй e perna, dando aos rins que a marcha agita,
Disseminadas, gritam as peixeiras;
Luzem, aquecem na manhг bonita,
Uns barracхes de gente pobrezita
E uns quintalуrios velhos com parreiras.
Nгo se ouvem aves; nem o choro duma nora!
Tomam por outra parte os viandantes;
E o ferro e a pedra — que uniгo sonora! —
Retinem alto pelo espaзo fora,
Com choques rijos, бsperos, cantantes.
Bom tempo. E os rapagхes, morosos, duros, baзos,
Cuja coluna nunca se endireita,
Partem penedos; voam-lhe estilhaзos.
Pesam enormemente os grossos maзos,
Com que outros batem a calзada feita.
A sua barba agreste! A lг dos seus barretes!
Que espessos forros! Numa das regueiras
Acamam-se as japonas, os coletes;
E eles descalзam com os picaretes,
Que ferem lume sobre pederneiras.
E nesse rude mкs, que nгo consente as flores,
Fundeiam, como esquadra em fria paz,
As бrvores despidas. Sуbrias cores!
Mastros, enxбrcias, vergas! Valadores
Atiram terra com as largas pбs.
Eu julgo-me no Norte, ao frio — o grande agente! —
Carros de mгo, que chiam carregados,
Conduzem saibro, vagarosamente;
Vк-se a cidade, mercantil, contente:
Madeiras, бguas, multidхes, telhados!
Negrejam os quintais, enxuga a alvenaria;
Em arco, sem as nuvens flutuantes,
O cйu renova a tinta corredia;
E os charcos brilham tanto, que eu diria
Ter ante mim lagoas de brilhantes!
E engelhem, muito embora, os fracos, os tolhidos,
Eu tudo encontro alegremente exacto.
Lavo, refresco, limpo os meus sentidos.
E tangem-me, excitados, sacudidos,
O tacto, a vista, o ouvido, o gosto, o olfacto!
Pede-me o corpo inteiro esforзos na friagem
De tгo lavada e igual temperatura!
Os ares, o caminho, a luz reagem;
Cheira-me a fogo, a sнlex, a ferragem;
Sabe-me a campo, a lenha, a agricultura.
Mal encarado e negro, um pбra enquanto eu passo;
Dois assobiam, altas as marretas
Possantes, grossas, temperadas de aзo;
E um gordo, o mestre, com um ar ralaзo
E manso, tira o nнvel das valetas.
Homens de carga! Assim as bestas vгo curvadas!
Que vida tгo custosa! Que diabo!
E os cavadores pousam as enxadas,
E cospem nas calosas mгos gretadas,
Para que nгo lhes escorregue o cabo.
Povo! No pano cru rasgado das camisas
Uma bandeira penso que transluz!
Com ela sofres, bebes, agonizas;
Listrхes de vinho lanзam-lhe divisas,
E os suspensуrios traзam-lhe uma cruz!
De escuro, bruscamente, ao cimo da barroca,
Surge um perfil direito que se aguзa;
E ar matinal de quem saiu da toca,
Uma figura fina, desemboca,
Toda abafada num casaco а russa.
Donde ela vem! A actriz que tanto cumprimento
E a quem, а noite na plateia, atraio
Os olhos lisos como polimento!
Com seu rostinho estreito, friorento,
Caminha agora para o seu ensaio.
E aos outros eu admiro os dorsos, os costados
Como lajхes. Os bons trabalhadores!
Os filhos das lezнrias, dos montados:
Os das planнcies, altos, aprumados;
Os das montanhas, baixos, trepadores!
Mas fina de feiзхes, o queixo hostil, distinto,
Furtiva a tiritar em suas peles,
Espanta-me a actrizita que hoje pinto,
Neste Dezembro enйrgico, sucinto,
E nestes sнtios suburbanos, reles!
Como animais comuns, que uma picada esquente,
Eles, bovinos, mбsculos, ossudos,
Encaram-na sanguнnea, brutamente:
E ela vacila, hesita, impaciente
Sobre as botinhas de tacхes agudos.
Porйm, desempenhando o seu papel na peзa,
Sem que inda o pъblico a passagem abra,
O demonico arrisca-se, atravessa
Covas, entulhos, lamaзais, depressa,
Com seus pezinhos rбpidos, de cabra!
Lisboa, Inverno de 1878
Coimbra, Revista de Coimbra, n.0 1, 1879, republicada
em Correspondкncia de Coimbra, 17 de Junho de 1879.
Маленькое вступление от переводчика: в этом самом известном произведении замечательного португальского поэта дана панорама жизни Лиссабона конца 19 века.
Посвящено Герра Жункейру.
I.
Аве Марии*.
……..Когда начнёт темнеть, и не видать
Отчётливо вещей, на всём - вуаль седая,
Дух моря, Тежу вид печалят, пробуждая
Во мне абсурдное желание страдать.
……..Меня тошнит, когда светильный газ
Вширь разливается, там, в зыбкой глуби, где-то
Всё тонет в облаках немыслимого цвета:
Однообразного и мерзкого для глаз.
…….Извозчики в мерцаньи улиц сонном
Счастливчиков везут к вечерним поездам,
Мелькают чередой Париж и Амстердам,
Мадрид, Санкт-Петербург - весь мир в окне вагонном!
..….На клеток ряд похожие скорей
В строительных лесах дома; высоко, в тучах,
Шныряют плотники, шустрей мышей летучих.
Стихают мерные удары звонарей.
…..Среди толпы работников поджарых,
Вот, конопатчиков ватага вдалеке.
Блуждают улочки, спускаются к реке,
Брожу по пристани среди канатов старых.
…….И в памяти проносятся тогда
Морские хроники: флотилии в дозоре,
Спасает рукопись Камоэнс в бурном море,
Идут под парусом бессмертные суда!
…….И сумерки одушевят меня!
От англичанина скользят на берег лодки;
На суше перезвон: кастрюли, сковородки,
В отелях к ужину затеялась стряпня.
……….Колышутся, белея, херувимы**,
Оплоты очага, с балконов рвутся прочь.
Без шляпы лавочник у двери, смотрит в ночь,
И арлекин народ смешит неутомимо.
…….Блестит река огромной вязкой глыбой,
Опустошаются и верфи, и цеха,
Как чёрная вода вздымается, тиха,
Течёт по улицам толпа торговок рыбой.
…….Их стан прямой мощней колонн в соборе!
Я женщин не видал сильней и здоровей.
На головах несут в корзинах сыновей,
Которым суждено погибнуть в бурном море.
…….Все босиком! На выгрузке угля
Весь день они в порту под жгущими лучами;
Живут в кварталах, где коты орут ночами,
Где тухлой рыбою отравлена земля!
__________________________________________________
* «Аве Мариями» называли в Португалии вечерний звон колоколов ( в 6 часов вечера), который знаменует окончание трудового дня.
** Видимо, херувимами здесь автор называет висящее на балконах бельё, характерный признак Лиссабона, как XIX века, так и современного, часто отображаемый на разнообразных зарисовках, картинах и акварелях с видами улиц города.
II.
Ночь наступила.
……..Железный лязг тюремных окон. Звук
Безумие во мне рождает, затихая!
Старух, детей в тюрьме терзает ночь глухая,
Нет, знатным женщинам – не ведать этих мук.
…….Когда огни зальют квартал до края,
При виде старой Сэ*, и тюрем, и крестов,
Я даже аневризм подозревать готов,
Так сердце в грудь стучит, раздувшись, обмирая.
…….По временам из мрака этажи
Высвечиваются, потом кафе, аллея.
Как простыня в ночи растянется белея,
Сама луна, как цирк: жонглёры, миражи.
…….Сочится клир из церкви мрачной тенью,
Пятном на мостовой – чернее темноты.
Я инквизитора провижу там черты,
В угоду памяти и в тон воображенью.
…….Часть города разрушена ужасным
Землетрясением, и новых зданий ряд
Однообразием в унынье вводит взгляд.
Внимаю звонам я, монашеским, бесстрастным.
…….Но у одной часовни, вверх по склону,
Средь перечных дерев с облупленной корой
Монументальный торс: то бронзовый герой**
Эпически взошёл на древнюю колонну!
…….Мне видятся: Бубонная Чума,
Скопленье хилых тел - рассадников Холеры,
Вот призраки солдат построились в шпалеры,
Вот загорается дворец, а ночь нема.
…….Вот всадники, стараясь с ночью слиться,
Из монастырских стен спешат: грозят враги.
Средневековья прах! Других солдат шаги,
Их толпы катятся по стынущей столице…
…….Ты, город, страсть былую мне живишь!
Те, элегантные, вселят печаль, тревожа,
Когда они, смеясь, брильянтов блики множа,
К витринам клонятся средь пестроты афиш.
…….Цветочницы, кто в шляпке, кто в берете,
Из магазинов вниз бегут к делам другим.
Высоко головы держать непросто им!
По вечерам они – хористки в оперетте.
…….В подзорную трубу с одним стеклом
Сюжеты я ловлю, мятежные картины;
В пивную захожу; там эмигранты чинно
При свете уличном играют за столом.
_______________________________
* Сэ – аббревиатура от “Sedes Episcopais” - резиденция епископов. Собор, построенный в 1150 г. первым королём Португалии для первого епископа Лиссабона.
** Имеется в виду Камоэнс.
III.
При свете газа.
…….И выхожу. Ночь угнетает. На
Свой промысел идут гулящие неспешно,
О, сострадательные сёстры! Ветер здешний
Их плеч не милует. Холодная весна.
…….Стою среди витрин, а в голове
Скамьи для прихожан, и кафедра, и речи,
Носилки для святых, и алтари, и свечи…
Собор уводит вдаль, всё тонет в синеве.
…….Мещаночки Католицизма, - слёз
Никак им не сдержать, от музыки больные,
Так истеричны, как монашки в дни страстные,
Когда постом они измучены всерьёз.
…….Вот в фартуке ножовщик у станка,
Кузнец работает, расправив грудь и плечи.
И благородный дух – то свежий хлеб из печи -
Весёлый ветерок несёт издалека.
…….Мысль в поиске: я думаю о книге,
Чтоб опреснить её реальностью самой.
Витрины светятся вдали сплошной каймой,
Воришка молодой мечтает о ковриге.
…….О, долгие, таинственные спуски!
Где краски взять стихам для ваших фонарей,
Для лунной бледности колонн монастырей,
И для ветвей кустов, где дремлют трясогузки?
…….Какая-то особа, на змею
Повадкою своей похожа похотливой,
Присматривает шаль с улыбкою кичливой,
С претензией большой и к цвету, и к шитью.
…….Та, старая с причёской сложной! Странно
На веер шлейф её похож, и слуги с ней:
Удерживают двух её гнедых коней,
Двум мекленбуржцам ждать невмочь у ресторана.
…….Вот, кружева заморские, а рядом
Растенья чудные, вот, белые песцы,
В атласных облаках ныряют продавцы,
И рисовая пыль парит над этим чадом.
…….Но блёкнет свет, во мраке тяжелее,
Фасады медленно уходят в глубину.
Взгрустнулось в темноте торговцу-ворчуну.
Сверкавшие дома стоят, как мавзолеи.
…….Мольбу о помощи я слышу каждый раз
Идя по улице походкою беспечной…
Старик там, на углу ждёт милостыни вечно:
Учитель, что латынь преподавал у нас!
IV.
Глубокая ночь.
…….Высь воздухом заполнена до края
И длится до мансард, свободою дразня,
Скольженье звёздных слез… И полонит меня
Преображения химера голубая.
…….А улиц вязь плетётся, как лоза.
Я слышу, вот, шуруп летит на мостовую,
Вот, ставни хлопают. Сквозь темень гробовую
Таращит шарабан кровавые глаза.
…….Прочерчена двойная параллель
Двойным течением торжественных фасадов,
Там, над рекой, в тиши у обветшалых складов
Пастушьей флейты зов, летит печально трель.
…….О, если б я жил вечно и всегда
Я совершенства мог искать и добиваться!
Нахлынули мечты, мне сладко забываться:
Виденья чистых жён приносит мне вода.
…….Вы, нежные, как трепетные птицы!
В жилищах тонкого, прозрачного литья
Хочу я видеть вас! О, наши сыновья!
Каким из светлых снов судилось воплотиться?
…….Как дедовских времён отважный флот,
Как наши рыжие потомки-командоры,
Мы будем покорять иных земель просторы,
Мы будем бороздить бескрайности широт!
…….Но здесь живём мы в каменной тюрьме,
В долине пасмурной с горами-этажами.
Мне кажется, что парк ощерился ножами,
И крик о помощи почудится во тьме.
…….Как мерзки мне утробы кабаков!
Вот пьяницы в ночи, где слышен каждый шорох,
По двое тащатся в туманных коридорах
И лепет грустный их гнусав и бестолков.
…….Их не боюсь. Они идут с дружками,
Поодаль от других. Но, от меня вблизи,
При свете фонарей, костлявые, в грязи,
Псы молчаливые мне кажутся волками.
…….У здания напротив пустыря
Видны фигуры двух охранников тщедушных.
Распутницы в своих халатиках воздушных
Выходят на балкон и кашляют, куря.
…….Огромная, бесформенностью споря
С громадами домов, где сонм людских неволь,
Взрывает горизонт, простора ищет Боль,
Приливы желчи в ней жесточе шторма в море!
Газета Путешествий
Июнь, 1880.
Порто.
O SENTIMENTO DUM OCIDENTAL
A Guerra Junqueiro
I.
AVE-MARIAS
…….Nas nossas ruas, ao anoitecer,
Hб tal soturnidade, hб tal melancolia,
Que as sombras, o bulнcio, o Tejo, a maresia
Despertam-me um desejo absurdo de sofrer.
……..O cйu parece baixo e de neblina,
O gбs extravasado enjoa-me, perturba-me;
E os edifнcios, com as chaminйs, e a turba
Toldam-se duma cor monуtona e londrina.
…….Batem os carros d’aluguel, ao fundo,
Levando а via-fйrrea os que se vгo. Felizes!
Ocorrem-me em revista, exposiзхes, paнses:
Madrid, Paris, Berlim, S. Petersburgo, o mundo!
…….Semelham-se a gaiolas, com viveiros,
As edificaзхes somente emadeiradas:
Como morcegos, ao cair das badaladas,
Saltam de viga em viga os mestres carpinteiros.
…….Voltam os calafates, aos magotes,
De jaquetгo ao ombro, enfarruscados, secos,
Embrenho-me a cismar, por boqueirхes, por becos,
Ou erro pelos cais a que se atracam botes.
…….E evoco, entгo, as crуnicas navais:
Mouros, baixйis, herуis, tudo ressuscitado!
Luta Camхes no Sul, salvando um livro a nado!
Singram soberbas naus que eu nгo verei jamais!
…….E o fim da tarde inspira-me; e incomoda!
De um couraзado inglкs vogam os escaleres;
E em terra num tinido de louзas e talheres
Flamejam, ao jantar, alguns hotйis da moda.
…….Num trem de praзa arengam dois dentistas;
Um trфpego arlequim braceja numas andas;
Os querubins do lar flutuam nas varandas;
Аs portas, em cabelo, enfadam-se os lojistas!
…….Vazam-se os arsenais e as oficinas;
Reluz, viscoso, o rio; apressam-se as obreiras;
E num cardume negro, hercъleas, galhofeiras,
Correndo com firmeza, assomam as varinas.
…….Vкm sacudindo as ancas opulentas!
Seus troncos varonis recordam-me pilastras;
E algumas, а cabeзa, embalam nas canastras
Os filhos que depois naufragam nas tormentas.
…….Descalзas! Nas descargas de carvгo,
Desde manhг а noite, a bordo das fragatas;
E apinham-se num bairro aonde miam gatas,
E o peixe podre gera os focos de infecзгo!
II.
NOITE FECHADA
Toca-se аs grades, nas cadeias. Som
Que mortifica e deixa umas loucuras mansas!
O aljube, em que hoje estгo velhinhas e criancas,
Bem raramente encerra uma mulher de "dom"!
E eu desconfio, atй, de um aneurisma
Tгo mуrbido me sinto, ao acender das luzes;
А vista das prisхes, da velha Sй, das Cruzes,
Chora-me o coraзгo que se enche e que se abisma.
A espaзos, iluminam-se os andares,
E as tascas, os cafйs, as tendas, os estancos
Alastram em lenзol os seus reflexos brancos;
E a lua lembra o circo e os jogos malabares.
Duas igrejas, num saudoso largo,
Lanзam a nуdoa negra e fъnebre do clero:
Nelas esfumo um ermo inquisidor severo,
Assim que pela Histуria eu me aventuro e alargo.
Na parte que abateu no terremoto,
Muram-me as construзхes rectas, iguais, crescidas;
Afrontam-me, no resto, as нngremes subidas,
E os sinos dum tanger monбstico e devoto.
Mas, num recinto pъblico e vulgar,
Com bancos de namoro e exнguas pimenteiras,
Brфnzeo, monumental, de proporзхes guerreiras,
Um йpico doutrora ascende, num pilar!
E eu sonho o Cуlera, imagino a Febre,
Nesta acumulaзгo de corpos enfezados;
Sombrios e espectrais recolhem os soldados;
Inflama-se um palбcio em face de um casebre.
Partem patrulhas de cavalaria
Dos arcos dos quartйis que foram jб conventos;
Idade Mйdia! A pй, outras, a passos lentos,
Derramam-se por toda a capital, que esfria.
Triste cidade! Eu temo que me avives
Uma paixгo defunta! Aos lampiхes distantes,
Enlutam-me, alvejando, as tuas elegantes,
Curvadas a sorrir аs montras dos ourives.
E mais: as costureiras, as floristas
Descem dos magasins, causam-me sobressaltos;
Custa-lhes a elevar os seus pescoзos altos
E muitas delas sгo comparsas ou coristas.
E eu, de luneta de uma lente sу,
Eu acho sempre assunto a quadros revoltados:
Entro na brasserie; аs mesas de emigrados,
Joga-se, alegremente e ao gбs, o dominу.
III.
AO GБS
E saio. A noite pesa, esmaga. Nos
Passeios de lajedo arrastam-se as impuras.
У moles hospitais! Sai das embocaduras
Um sopro que arrepia os ombros quase nus.
Cercam-me as lojas, tйpidas. Eu penso
Ver cнrios laterais, ver filas de capelas,
Com santos e fiйis, andores, ramos, velas,
Em uma catedral de um comprimento imenso.
As burguesinhas do Catolicismo
Resvalam pelo chгo minado pelos canos;
E lembram-me, ao chorar doente dos pianos,
As freiras que os jejuns matavam de histerismo.
Num cutileiro, de avental, ao torno,
Um forjador maneja um malho, rubramente;
E de uma padaria exala-se, inda quente,
Um cheiro salutar e honesto a pгo no forno.
E eu que medito um livro que exacerbe,
Quisera que o real e a anбlise mo dessem;
Casas de confecзхes e modas resplandecem;
Pelas vitrines olha um ratoneiro imberbe.
Longas descidas! Nгo poder pintar
Com versos magistrais, salubres e sinceros,
A esguia difusгo dos vossos reverberos,
E a vossa palidez romвntica e lunar!
Que grande cobra, a lъbrica pessoa,
Que espartilhada escolhe uns xales com debuxo!
Sua excelкncia atrai, magnйtica, entre luxo,
Que ao longo dos balcхes de mogno se amontoa.
E aquela velha, de bandуs! Por vezes,
A sua traоne imita um leque antigo, aberto,
Nas barras verticais, a duas tintas. Perto,
Escarvam, а vitуria, os seus mecklemburgueses.
Desdobram-se tecidos estrangeiros;
Plantas ornamentais secam nos mostradores;
Flocos de pуs-de-arroz pairam sufocadores,
E em nuvens de cetins requebram-se os caixeiros.
Mas tudo cansa! Apagam-se nas frentes
Os candelabros, como estrelas, pouco a pouco;
Da solidгo regouga um cauteleiro rouco;
Tornam-se mausolйus as armaзхes fulgentes.
"Dу da misйria!... Compaixгo de mim!..."
E, nas esquinas, calvo, eterno, sem repouso,
Pede-me sempre esmola um homenzinho idoso,
Meu velho professor nas aulas de Latim!
IV.
HORAS MORTAS
O tecto fundo de oxigйnio, de ar,
Estende-se ao comprido, ao meio das trapeiras;
Vкm lбgrimas de luz dos astros com olheiras,
Enleva-me a quimera azul de transmigrar.
Por baixo, que portхes! Que arruamentos!
Um parafuso cai nas lajes, аs escuras:
Colocam-se taipais, rangem as fechaduras,
E os olhos dum caleche espantam-me, sangrentos.
E eu sigo, como as linhas de uma pauta
A dupla correnteza augusta das fachadas;
Pois sobem, no silкncio, infaustas e trinadas,
As notas pastoris de uma longнnqua flauta.
Se eu nгo morresse, nunca! E eternamente
Buscasse e conseguisse a perfeiзгo das cousas!
Esqueзo-me a prever castнssimas esposas,
Que aninhem em mansхes de vidro transparente!
У nossos filhos! Que de sonhos бgeis,
Pousando, vos trarгo a nitidez аs vidas!
Eu quero as vossas mгes e irmгs estremecidas,
Numas habitaзхes translъcidas e frбgeis.
Ah! Como a raзa ruiva do porvir,
E as frotas dos avуs, e os nуmadas ardentes,
Nуs vamos explorar todos os continentes
E pelas vastidхes aquбticas seguir!
Mas se vivemos, os emparedados,
Sem бrvores, no vale escuro das muralhas!...
Julgo avistar, na treva, as folhas das navalhas
E os gritos de socorro ouvir, estrangulados.
E nestes nebulosos corredores
Nauseiam-me, surgindo, os ventres das tabernas;
Na volta, com saudade, e aos bordos sobre as pernas,
Cantam, de braзo dado, uns tristes bebedores.
Eu nгo receio, todavia, os roubos;
Afastam-se, a distвncia, os dъbios caminhantes;
E sujos, sem ladrar, уsseos, febris, errantes,
Amareladamente, os cгes parecem lobos.
E os guardas que revistam as escadas,
Caminham de lanterna e servem de chaveiros;
Por cima, as imorais, nos seus roupхes ligeiros,
Tossem, fumando sobre a pedra das sacadas.
E, enorme, nesta massa irregular
De prйdios sepulcrais, com dimensхes de montes,
A Dor humana busca os amplos horizontes,
E tem marйs, de fel, como um sinistro mar!
Jornal de Viagens
Junho, 1880
Porto.
Сегодня я жесток, взыскателен, неистов,
Три пачки сигарет я выкурил подряд!
На нервы действует пустых книжонок ряд
…….Хвастливых беллетристов.
Как ноет голова… Нет, тут нужна сатира:
Испорченность во всём – достоин мир хулы.
Я - лезвия люблю и острые углы,
…….Я сам безумней мира.
Соседку вижу я: живёт она одна,
В чахотке, а берёт бельё крахмалить, гладить.
Родителей уж нет, как с бедностью ей сладить?
…….Вон, гладит у окна.
Скелет среди чужой одежды белоснежной:
И ест не досыта, известно, нищета!
Лекарства дороги: не оплатить счета
…….Работою прилежной.
Мужать в борьбе? Ну да... Во мне холодный гнев:
Редакция одной газеты, близ вокзала,
Принять мои стихи надменно отказала,
…….Едва ли просмотрев.
Проклятье! Вот ещё одна закрыта дверь!
Так превозносят всех, а тут… Я свирепею,
Рву рукопись, в камин швыряю эпопею:
…….Пускай горит теперь!
Не хочет признавать метОды Тэна* пресса …
Я массу сжёг моих неизданных вещей:
Погибли, у газет, редакторов-хлыщей
…….Не вызвав интереса.
Той прессе грош – цена, а исключенья редки…
Уж зa полночь, дождит, внизу, на мостовой,
Простой народ в грязи справляет праздник свой
…….Под звуки оперетки.
Без покровителей, во мнениях свободен,
Я посвящал стихи художникам – друзьям,
Не знаменитостям, не графам, не князьям,
…….Вот я и неугоден.
Искусство? Ерунда! И спорить неучтиво:
Подписчик - для газет властитель испокон,
Ну, а подписчику милее Пьер Заккон**,
…….Попроще нужно чтиво.
Прозаик – корифей, король в литературе,
Круг почитателей и деньги – всё ему.
Но проза так нейдёт таланту моему
…….И всей моей натуре.
Искусство не живёт там, где мельчают чувства.
Оттачивая свой александрийский стих,
Я чище становлюсь: где нет страстей иных,
…….Лишь там живёт искусство.
Ну а соседка? Ей – лишь мокрое бельё.
Ей вреден жар углей и вредно испаренье,
Страшнее же всего – брезгливость и презренье
…….Людей вокруг неё.
На хлебе и воде живёт, и смерть близка.
И всё-таки поёт: так часто вечерами
Чуть слышный голосок вослед за комарами
…….Летит издалека.
Уже нет горечи, сажусь за стол рабочий.
И то, что вот, сейчас, доверю я листу,
Когда-нибудь, потом, я в книге перечту
…….Среди такой же ночи.
Здесь мой театр, мой мир, и, право, нет нужды,
Что для стихов беру интриги, шутки, сплетни.
Ведь кто-то да издаст весь труд мой многолетний,
…….Оплатит все труды.
Мой гнев прошёл… Светло соседкино жильё:
Ещё работает, огня не погасила.
Без ужина, небось, откуда только сила?
…….Бедняжка! Жаль её…
1876 или 1877.
* Ипполит Адольф Тэн - французский философ - позитивист, эстетик, писатель, историк, психолог. Создатель культурно-исторической школы в искусствознании. Стремясь найти формулу, охватывающую в единое целое хаос индивидуальных и неповторимых явлений культуры, Тэн выдвинул идею о зависимости изменений в искусстве от изменения общественных потребностей, быта, нравов и представлений.
** Пьер Заккон (1817 - 1895) - французский писатель. Сын офицера, вырос среди солдатских детей и не получил серьёзного образования. Дебютировал с комедией и рядом стихотворений и новелл; позже получил громадную популярность, публикуя фельетоны в дешёвых газетах.
Contrariedades.
Eu hoje estou cruel, frenйtico, exigente;
Nem posso tolerar os livros mais bizarros.
Incrнvel! Jб fumei trкs maзos de cigarros
Consecutivamente.
Dуi-me a cabeзa. Abafo uns desesperos mudos:
Tanta depravaзгo nos usos, nos costumes!
Amo, insensatamente, os бcidos, os gumes
E os вngulos agudos.
Sentei-me а secretбria. Ali defronte mora
Uma infeliz, sem peito, os dois pulmхes doentes;
Sofre de faltas de ar, morreram-lhe os parentes
E engoma para fora.
Pobre esqueleto branco entre as nevadas roupas!
Tгo lнvida! O doutor deixou-a. Mortifica.
Lidando sempre! E deve a conta na botica!
Mal ganha para sopas...
O obstбculo estimula, torna-nos perversos;
Agora sinto-me eu cheio de raivas frias,
Por causa dum jornal me rejeitar, hб dias,
Um folhetim de versos.
Que mau humor! Rasguei uma epopйia morta
No fundo da gaveta. O que produz o estudo?
Mais duma redaзгo, das que elogiam tudo,
Me tem fechado a porta.
A crнtica segundo o mйtodo de Taine
Ignoram-na. Juntei numa fogueira imensa
Muitнssimos papйis inйditos. A imprensa
Vale um desdйm solene.
Com raras excepзхes merece-me o epigrama.
Deu meia-noite; e em paz pela calзada abaixo,
Soluзa um sol-e-dу. Chuvisca. O populacho
Diverte-se na lama.
Eu nunca dediquei poemas аs fortunas,
Mas sim, por deferкncia, a amigos ou a artistas.
Independente! Sу por isso os jornalistas
Me negam as colunas.
Receiam que o assinante ingкnuo os abandone,
Se forem publicar tais coisas, tais autores.
Arte? Nгo lhes convйm, visto que os seus leitores
Deliram por Zaccone.
Um prosador qualquer desfruta fama honrosa,
Obtйm dinheiro, arranja a sua coterie;
E a mim, nгo hб questгo que mais me contrarie
Do que escrever em prosa.
A adulaзгo repugna aos sentimentos finos;
Eu raramente falo aos nossos literatos,
E apuro-me em lanзar originais e exactos,
Os meus alexandrinos...
E a tнsica? Fechada, e com o ferro aceso!
Ignora que a asfixia a combustгo das brasas,
Nгo foge do estendal que lhe humedece as casas,
E fina-se ao desprezo!
Mantйm-se a chб e pгo! Antes entrar na cova.
Esvai-se; e todavia, а tarde, fracamente,
Oiзo-a cantarolar uma canзгo plangente
Duma opereta nova!
Perfeitamente. Vou findar sem azedume.
Quem sabe se depois, eu rico e noutros climas,
Conseguirei reler essas antigas rimas,
Impressas em volume?
Nas letras eu conheзo um campo de manobras;
Emprega-se a rйclame, a intriga, o anъncio, a blague,
E esta poesia pede um editor que pague
Todas as minhas obras
E estou melhor; passou-me a cуlera. E a vizinha?
A pobre engomadeira ir-se-б deitar sem ceia?
Vejo-lhe luz no quarto. Inda trabalha. Й feia...
Que mundo! Coitadinha!
1876 0u 1877
Я некрасив, здоров и крепок телом,
Ты – скромница, красива и хрупка.
Мне б почитать тебя издалека
Тебя, кристалл в свечении несмелом.
В окно кафе, где весело блажить,
Где древний дух разврата въелся в стены,
Увидел я: ты шла в кустах вербены,
Тебе хотел я руку предложить.
Нагнулась ты над нищим, я, хмельной,
Что пил абсент, вдыхая ветер мая,
Велел убрать бутылку, понимая,
Что сделалось из-за тебя со мной.
«Она идёт сюда!» - сказал другим,
И взглядом стан твой охватил, страдая:
Невинная, как утро молодая,
Вся трепетна под поясом тугим.
Поверишь ли? Завидовал я платью:
Простое, без ненужных украшений,
Изысканных нарядов совершенней,
Согретое твоею благодатью.
Я вышел вон. Болела голова.
Как тёмное пятно, под грай ворон
Ползла толпа с монарших похорон,
Я разбирал отдельные слова.
Прелестная! Мне сердце защемило:
Ты в сквере, где смеялись и болтали,
Как статуя на гордом пьедестале.
Во всей своей естественности милой.
Мать добрая следила за тобой,
Лелеяла и не спускала с глазу.
И по лицу заметно было сразу,
Как занята она твоей судьбой.
Духмяный день весеннего настоя!
Деревьев тень волнистая в пруду…
К твоей семье – спокойному гнезду -
Росло моё почтение святое.
А ты, стройна, бела, легко одета
Бульваром шла в мимозах и каштанах
Среди толпы священников в сутанах,
Чиновников муниципалитета.
«Там, рядом с ней, в толпе немало сброда,
Затопчут вдруг?!» - слежу издалека.
Вдруг встала ты, смущённая слегка
Невиданным скоплением народа.
И тут, игре фантазии покорный,
Плетущей из таких вещей сюжеты,
Я оценил, как могут лишь поэты,
Голубку средь вороньей стаи чёрной.
И был готов, запутавшись вконец,
Жизнь бедную мою отдать послушно
Тебе, что так робка и так воздушна,
Я – сильный, я - практичный, я – хитрец.
Эволюция
Ноябрь, 1876
Коимбра.
A DЙBIL
Eu, que sou feio, sуlido, leal,
A ti, que йs bela, frбgil, assustada,
Quero estimar-te, sempre, recatada
Numa existкncia honesta, de cristal.
Sentado а mesa dum cafй devasso,
Ao avistar-te, hб pouco, fraca e loura,
Nesta Babel tгo velha e corruptora,
Tive tenзхes de oferecer-te o braзo.
E, quando socorreste um miserбvel,
Eu, que bebia cбlices de absinto,
Mandei ir a garrafa, porque sinto
Que me tornas prestante, bom, saudбvel.
« Ela aн vem!» disse eu para os demais;
e pus-me a olhar, vexado e suspirando,
o teu corpo que pulsa, alegre e brando,
na frescura dos linhos matinais.
Via-te pela porta envidraзada;
E invejava, - talvez que o nгo suspeites! -
Esse vestido simples, sem enfeites,
Nessa cintura tenra, imaculada.
Ia passando, a quatro, o patriarca.
Triste eu saн. Doнa-me a cabeзa;
Uma turba ruidosa, negra espessa,
Voltava das exйquias dum monarca.
Adorбvel! Tu, muito natural,
Seguias a pensar no teu bordado;
Avultava, num largo arborizado,
Uma estбtua de rei num pedestal.
Sorriam, nos seus trens, os titulares;
E ao claro sol, guardava-te, no entanto,
A tua boa mгe, que te ama tanto,
Que nгo te morrerб sem te casares!
Soberbo dia! Impunha-me respeito
A limpidez do teu semblante grego;
E uma famнlia, um ninho de sossego,
Desejava beijar sobre o teu peito.
Com elegвncia e sem ostentaзгo,
Atravessavas branca, esbelta e fina,
Uma chusma de padres de batina,
E de altos funcionбrios da naзгo.
« Mas se a atropela o povo turbulento!
Se fosse, por acaso, ali pisada!»
De repente, paraste, embaraзada
Ao pй dum numeroso ajuntamento.
E eu, que urdia estes fбceis esbocetos,
Julguei ver, com a vista de poeta,
Uma pombinha tнmida e quieta
Num bando ameaзador de corvos pretos.
E foi, entгo, que eu, homem varonil,
Quis dedicar-te a minha pobre vida,
A ti, que йs tйnue, dуcil, recolhida,
Eu, que sou hбbil, prбtico, viril.
Evoluзгo
Novembro, 1876
Coimbra.
От всего сердца посвящаю Силва Пинту.
Отвратна нищета. Я – Иов неимущий,
Презренье Ваше я, приняв, боготворю,
И ради Вас в ночи я, будто к алтарю,
………Иду в театр гудящий и зовущий.
Как утомляют слух оркестр, светильный газ
И дам приехавших скрипучие корсеты.
И куртизанки здесь, и звёзды, и поэты…
………Я вязь афиш читаю в сотый раз.
Шла драма, кажется, Фейе, и я, как паж,
У двери ждал, когда та женщина пустая
Надменною красой слепя и оплетая,
……..Покинула открытый экипаж.
В движениях её – гипноз. Я, словно птаха
Перед змеей, застыл. Изящных кружев дрожь…
Ты, мещанин, меня, я знаю, не поймёшь:
……..Не смог я стук зубов унять от страха.
Ведь я не властен был оставить мысль о ней!
Мой жалкий кошелёк держал меня у двери,
Не видеть мне её, сидящую в партере,
……..В бинокль её не разглядеть ясней.
Я закрывал рукой потертость петель фрака,
Настойчивый призыв звучал прохожим вслед.
От перекупщиков: «Не нужен ли билет?» -
……..Оваций шум летел из полумрака.
Жемчужина манер! У прочих дам вокруг
Жеманство кукол сплошь: и в позах, и в улыбке.
Как говорит она! Не так певучи скрипки
……..Спектаклей, где царит чистейший Звук.
Так думая, следил за нею за одной:
Идёт по лестнице, как выпрямлены плечи,
Вот, в ложу входит и – мне, право, было б легче,
………Когда б земля разверзлась подо мной.
Я прочь пошёл, но ждал меня дурной финал.
Чиновнику проезд солдаты расчищали;
Мундиры не люблю; был утомлён, в печали, -
………Увидев их, я злобой запылал.
Старуха подошла, смердит, спасенья нету,
Совиные глаза зловещи в полутьме,
И прогнусавила, подмигивая мне:
«О, мой сеньор! Дадите сигарету?»
1887
Лиссабон.
Humilhaзхes.
De todo o coraзгo - a Silva Pinto.
Esta aborrece quem й pobre. Eu, quase Jуb,
Aceito os seus desdйns, seus уdios idolatro-os;
E espero-a nos salхes dos principais teatros,
Todas as noites, ignorado e sу.
Lб cansa-me o ranger da seda, a orquestra, o gбs;
As damas, ao chegar, gemem nos espartilhos,
E enquanto vгo passando as cortesгs e os brilhos,
Eu analiso as peзas no cartaz.
Na representaзгo dum drama de Feuillet,
Eu aguardava, junto а porta, na penumbra,
Quando a mulher nervosa e vг que me deslumbra
Saltou soberba o estribo do coupй.
Como ela marcha! Lembra um magnetizador.
Roзavam no veludo as guarniзхes das rendas;
E, muito embora tu, burguкs, me nгo entendas,
Fiquei batendo os dentes de terror.
Sim! Porque nгo podia abandonб-la em paz!
У minha pobre bolsa, amortalhou-se a idйia
De vк-la aproximar, sentado na platйia,
De tк-la num binуculo mordaz!
Eu ocultava o fraque usado nos botхes;
Cada contratador dizia em voz rouquenha:
— Quem compra algum bilhete ou vende alguma senha?
E ouviam-se cб fora as ovaзхes.
Que desvanecimento! A pйrola do Tom!
As outras ao pй dela imitam de bonecas;
Tкm menos melodia as harpas e as rabecas,
Nos grandes espetбculos do Som.
Ao mesmo tempo, eu nгo deixava de a abranger;
Via-a subir, direita, a larga escadaria
E entrar no camarote. Antes estimaria
Que o chгo se abrisse para me abater.
Saн: mas ao sair senti-me atropelar.
Era um municipal sobre um cavalo. A guarda
Espanca o povo. Irei-me; e eu, que detesto a farda,
Cresci com raiva contra o militar.
De sъbito, fanhosa, infecta, rota, mб,
Pфs-se na minha frente uma velhinha suja,
E disse-me, piscando os olhos de coruja:
— Meu bom senhor! Dб-me um cigarro? Dб?...
Livro de Cesбrio Verde
1887
«Откуда взялся ты?", - она мне говорила,
«Ты весь - тоскливый страх, боязнь могильных плит!
Мне красноречие французское так мило,
Но ты его лишён, и горестен твой вид.»
«Какую тень таишь в своём упорном взоре,
Впивая хмель моих духов из темноты?
И желчь в твоей груди подобна чёрной хвори,
К призывам женственным моим бесчувствен ты.»
«Не знаешь радостей, не помнишь о соблазне,
И кое-кто твердит, что ты уже старик.
И смех твой страшен мне: для предстоящей казни
Возводят эшафот – мне чудится в тот миг».
«А я пришла сюда, чтоб наслаждаться в мае
В деревне солнечной покоем, тишиной,
Я нравиться хочу, наряды изменяя,
А ты не видишь их, и бледен, как больной.»
«Смотри, равнина так свежа, благоуханна,
Насквозь пронизана ликующим лучом.
Зачем же морщишь лоб подавленно и странно,
Волнение твоё – о ком оно, о чём?»
Я лишь ответил ей: «Ты горлышка кристаллы,
Колеблешь, юная, залившись соловьём,
А время – страшный рак – согнёт твой стан усталый,
Проступит тленья знак на личике твоём.
Вот, прядки головы твоей темноволосой
Искусно убраны, стиль модный – Рабагас.
И с болью думаю: ведь скоро эти косы
Покроет седина – и блеск волос угас.
И я, кто жив твоим касанием единым,
Влюблённый в юность, раб её страстей пустых, -
От горя болен я: ведь благостным сединам
Предпочитаю ночь твоих кудрей густых.
Трибуна
1874
Лиссабон.
Ironias do Desgosto
"Onde й que te nasceu" - dizia-me ela аs vezes -
"O horror calado e triste аs coisas sepulcrais?
"Por que й que nгo possuis a verve dos Franceses
"E aspiras, em silкncio, o frasco dos meus sais?
"Por que й que tens no olhar, moroso e persistente,
"As sombras dum jazigo e as fundas abstraзхes,
"E abrigas tanto fel no peito, que nгo sente
"O abalo feminil das minhas expansхes?
"Hб quem te julgue um velho. O teu sorriso й falso;
"Mas quando tentas rir parece entгo, meu bem,
"Que estгo edificando um negro cadafalso
"E ou vai alguйm morrer ou vгo matar alguйm!
"Eu vim - nгo sabes tu? - para gozar em Мaio,
"No campo, a quietaзгo banhada de prazer!
"Nгo vкs, у descorado, as vestes com que saio,
"E os jъbilos, que Abril acaba de trazer?
"Nгo vкs como a campina й toda embalsamada
"E como nos alegra em cada nova flor?
"Entгo por que й que tens na fronte consternada"
"Um nгo-sei-quк tocante e enternecedor?"
Eu sу lhe respondia: — "Escuta-me. Conforme
"Tu vibras os cristais da boca musical,
"Vai-nos minando o tempo, o tempo - o cancro enorme
"Que te hб-de corromper o corpo de vestal.
"E eu calmamente sei, na dor que me amortalha,
"Que a tua cabecinha ornada а Rabagas,
"A pouco e pouco hб-de ir tornando-se grisalha
"E em breve ao quente sol e ao gбs alvejarб!
"E eu que daria um rei por cada teu suspiro,
"Eu que amo a mocidade e as modas fъteis, vгs,
"Eu morro de pesar, talvez, porque prefiro
"O teu cabelo escuro аs venerбveis cгs!"
Tribuna
1874
Lisboa
Исступлённо, долго она рыдала,
Бурей жестов была под стать менаде.
Жемчугами слёзы легли на пряди
И порой мерцали на блузе алой.
Он, любовник, не тревожась немало,
Как святой, с безмятежностью во взгляде,
Наблюдал с дивана, болонку гладя,
Напевал мелодии карнавала.
Говорил он ей, щурясь близоруко:
Плачь, проклятая, плачь, жалеть не стану!
Ветром ты рождена, и в этом штука,
В злобе своей подобна океану.
Слёзы словно текут из акведука,
Славно: я приму солёную ванну!
Ежедневная вечерняя газета.
!874.
Порто.
Боюсь я моря, бешеного, злого,
Бессонного, ревущего в шторма,
Прекрасного, сводящего с ума
Блуждающими тенями былого.
Боюсь открытых вод, где глубь лилова,
Где волн оскал, где пены бахрома,
Где хищно караулит жертву тьма,
Могила: ни души живой, ни слова.
Но в лодке утлой, в бурю бесполезной,
Бахвалюсь; парус ввысь взлетает, рван,
Рёв ветра и уключин скрип железный.
Вздымает свой хребет левиафан,
И я, насмешливо, над самой бездной,
Плюю в кипящий злобой океан.
Ежедневная вечерняя газета.
!874.
Порто.
HeroIsmos.
Eu temo muito o mar, o mar enorme,
Solene, enraivecido, turbulento,
Erguido em vagalhOes, rugindo ao vento;
O mar sublime, o mar que nunca dorme.
Eu temo o largo mar, rebelde, informe,
De vItimas famElico, sedento,
E creio ouvir em cada seu lamento
Os ruIdos dum tUmulo disforme.
Contudo, num barquinho transparente,
No seu dorso feroz vou blasonar,
Tufada a vela e n Agua quase assente,
E ouvindo muito ao perto o seu bramar,
Eu rindo, sem cuidados, simplesmente,
Escarro, com desdEm, no grande mar!
DiArio da Tarde
1874
Porto.
Говорят, что ты лилии чище,
Словно древний гранит, безучастна,
И, влюблённый в тебя, я напрасно
Умоляю о ласке, как нищий.
Судят так: ты настолько жестока
И тщеславна, насколько прекрасна,
И меня ты стремишься всечасно
На кладбище отправить до срока.
И зовут тебя императрицей
Всех кокеток, всех див сумасбродных,
И подобием статуй холодных,
И бездушною светскою львицей.
Демонстрируют перечень длинный
Обречённых тобою на муки,
А в груди твоей мерные звуки,
Не брегет ли там ходит старинный?
Знаю цену бесстрастному тону:
Ты, чьих милостей жажду я тщетно,
Ты умеешь любить беззаветно,
Всей душой, но… свою лишь персону.
1874
Порту.
Vaidosa
Dizem que tu Es pura como um lirio
E mais fria e insensivel que o granito,
E que eu que passo ai por favorito
Vivo louco de dor e de martirio.
Contam que tens um modo altivo e sErio,
Que Es muito desdenhosa e presumida,
E que o maior prazer da tua vida,
Seria acompanhar-me ao cemitErio.
Chamam-te a bela imperatriz das fAtuas,
A dEspota, a fatal, o figurino,
E afirmam que Es um molde alabastrino,
E nao tens coraзao como as estAtuas.
E narram o cruel martirologio.
Dos que sAo teus, у corpo sem defeito,
E julgam que e monotono o teu peito
Como o bater cadente dum relogio.
PorEm eu sei que tu, que como um Opio
Me matas, me desvairas e adormeces,
Es tao loira e doirada como as messes,
E possuis muito amor... muito amor prOprio.
Harpa
1874
Porto
Вольный стих.
Тенденция разложения классических схем стихов и сближения поэтического языка с прозаическим привела поэта к использованию «вольного» стиха. В 1891 году были написаны поэмы «Непорочная» и «Лузитания в латинском квартале». Можно предположить, что этот ритм пришёл к Нобре от Герры Жункейру или Эужениу де Каштру, которые его уже использовали, а возможно идея нового ритма пришла в результате прямого влияния французских символистов, в т.ч. Верлена и Анри де Ренье. В 1892 г. Алберту де Оливейра писал о «Лузитании», что публика плохо принимала этот ритм, не понимала удивительного очарования его ассиметричных строк, требовавших от поэта большого таланта и усилий для достижения гармонии. От читателя этот стих требует определённой подготовки, приучения слуха к новым созвучиям. Другой друг Нобре в том же 1892 году, защищая поэта от обвинений в преувеличении роли формы, приводит слова Жункейру, который называет «вольный» стих поэзией будущего.
К такой форме Нобре пришёл закономерно, но после двух поэм, написанных этим ритмом, поэт оставил его и не писал им больше после 1891 года. Португальские критики считают: Нобре счёл, что нужная ему свобода варьирования ритмическими акцентами может быть достигнута в достаточной степени с помощью десятисложника и двенадцатисложника, Но следует подчеркнуть, что при всех разломах классических схем ритма, при всех варьированиях ритмических акцентов, при всей «прозаизации» стиха Нобре, этот стих всегда сохраняет ритм и всегда остаётся рифмованным.
В поэме «Непорочная» преобладают длинные стихи: 10, 11 и 12-сложники. Но изредка встречается и короткая строка:
И в этот светлый день!
Ещё так рано, что жива ночная тень,
И спящих птиц едва колышет ветерок,
Моя невеста выйдет за порог.
Невеста же сердечною улыбкой
Ответит им сквозь окон сумрак зыбкий.
И ночь накинет плащ, надвинет капюшон…
И праздник будет завершён.
Наш Дом!
Ах, крёстная, ты покажи, что будет в нём!
Назначение этих коротких строк среди длинных: достигается эффект паузы, выделения содержания этой строки, подчёркивание её значения. Это одна из возможностей «вольного» стиха.
В «Лузитании в латинском квартале» также преобладают длинные строки, но появляется большее количество коротких, в том числе 9-, 8-, 7-сложники, и более короткие строки.
Эта поэма Нобре в трёх частях, пожалуй, наиболее сложна для восприятия. Причина в том, что помимо значительной ритмической свободы, которую неподготовленный читатель может принять за отсутствие ритмической гармонии, сложна сама схема рифмовки этой поэмы.
Какая грусть! Судьба – как дом в разоре.
Уж лучше быть безумным, быть увечным,
Уж лучше быть слепцом, идти босым по снегу……
Ах, горе лузитанцу, горе!
Он мельницу принёс в мешке заплечном.
Когда-то двигала её вода Мондйгу(3),
Сегодня крутят крылья воды Сены( 4)…
Черна её мука! черней угля…
Молитесь за того, чьи думы неизменны:
За мельника тоски …
……………………………О, ты, моя земля,
Непросто почувствовать при чтении эти рифмы, располагающиеся порой довольно далеко друг от друга:
разоре –горе, увечным – заплечным, снегу – Мондегу, Сены – неизменны, угля – земля.
Ритмическую свободу португальские критики считают самым большим достижением Антонио Нобре.
В его стихах практически звучит зачастую не классический ритм десятисложника или александрийского стиха – звучит оригинальный голос самого поэта во всех разнообразных модуляциях его тональности. Свободу выражения творческого вдохновения ограничивают у Нобре только количество слогов и обязательная рифма. Как уже говорилось, он попробовал преодолеть первое названное ограничение в «вольном» стихе, но в дальнейшем отказался от этой попытки. По мнению критиков, это можно объяснить тем, что строго определённое количество слогов дисциплинирует стих, не мешая свободе его ритмического рисунка.
Голос поэта в стихах Нобре может повествовать и описывать, указывать на что-то, что читатель должен сам увидеть и услышать, вступать в диалог с различными собеседниками, прерываться восклицаниями, обращениями.
Большая часть поэм Нобре написана спокойным ритмом, в них поэт рассказывает или описывает:
Дороги, как вода, вдали блестят,
Текут они, как реки в лунном свете,
А рек сереброструйный стройный лад,
Как будто трасс причудливые сети.
И чёрных тополей трепещет ряд:
Шаль просят, чтоб согреться, у прохожих
А трясогузки так пищат! пищат!
Справляя свадьбы в гнёздышках пригожих.
(«Под влиянием луны»).
Вот описание из «Горестей Анту»:
Меж спазмом сумерек и обмороком ночи,
В тот христианский час, что молнии короче,
Меж шёпотами вечера, меж «чёт» и «нечет»,
Что дрозд или щегол из тени прощебечет,
Когда поют ключи таинственно и смутно,
Бубенчики волов звенят ежеминутно,
Когда дорогой мулы мельника рысят,
И криком, без кнута, их вразумлять он рад,
Далёко, далеко, там, где дубы встают…
Когда в часовне Троицы негромко бьют…
В основном такой спокойный меланхоличный ритм возникает, когда поэт описывает прошлое. Порой подобный ритм наблюдается у него и при описании настоящего:
«На дороге в Бейру»:
И здесь, во Франции, во тьме, в часы ночные
Я видел столько раз твои черты родные:
Заходишь в комнату тихонько в тишине,
И мёртвая, опять тревожась обо мне?
Когда могильщик спит, тайком ты из могилы
Встаёшь, о Доброта, Душа великой силы,
Издалека идёшь, и видно, по звездам
Тебя в ночи ведёт Господь, Отец наш, Сам…
Маран прошла уже, там нынче полнолунье,
Испания в ночи – смуглянка и колдунья,
Ты спросишь пастуха со стадом, там, у вод,
Где только лунный свет и звёздный небосвод…
Сонет № 14:
Я в океане. Лунный свет струится,
Но очертания родной земли
Во тьме пропали, штиль на море длится,
Шум португальских вод затих вдали.
Начало «Лузитании в латинском квартале»:
Дитя и юноша, я жил в молочной башне,
Которой равных – нет!
Оливки зрели, а на тучной пашне
Цветы льняные голубъли свет.
Святой Лаврентий мельницы крутил,
Что крыльями махали мне вослед…
Но чаще при описании настоящего встречается у Нобре ритм более живой, фразы могут не заканчиваться на одной строке, но переходить на следующую. Описания могут быть подробными и детализированными, а могут быть, наоборот, краткими, с отрывистым ритмом:
Процессия как Ночь, где бархат и хрусталь,
(Как Та, что некогда легла над Иудеей).
Вот – Солнце: жгучие глаза растопят лёд!
Вот – полная Луна идёт аллеей!
И лунный свет из глаз подобен серебру.
И Кости та, вдали, Игральные несёт,
Но потеряет всё, начав игру.
Несёт Венец Терновый с нежною улыбкой
Дитя, и нет шипов у этого цветка.
(«Лузитания в латинском квартале» ч.3).
Это могут быть краткие сжатые наброски из «Письма Мануэлу»:
В моей лачуге, в ночь, частенько так бывает:
Колдует ветер, духов с моря вызывает:
Дни лета прошлого, безумия и света,
И там часов каминных сердце бьётся где-то…
Или в «Путешествиях по моей земле»:
Смеялось на столе вино,
В часах кукушка куковала...
Но Кабанелаш входит в залу:
«Идёмте, в путь пора давно».
Или «У огня»:
Как холодно! Окно, где тесно чёрным тучам…
Постель, как лёд… Жозеф, ещё угля!
……………………………………….
О, жизнь! Счастливцы те, чьей жизни рвётся нить,
-------------Я знаю: умирающие кротки…
Твоё сиротство, Смерть, хотел бы я делить!
Чу! Стук. Здесь кто-то есть? Вновь начало штормить?...
-------------То бедный Жорж! Он кашляет в чахотке…
Именно ритмическая вариабельность, свобода позволяет Нобре достигать такой натуральности в этих зарисовках действительности.
Очень естественно в «Горестях Анту» Нобре вводит многочисленных собеседников старой Карлоты:
Ну, вот, Карлота у дверей: опять звонят.
- Кто там?... Не может быть!
……………………………….«Да, вам Сеньор Аббат
Шлёт эту куропатку, что убита днём…»
Ещё - Дон Себастьян! Вы помните о нём?
- Ну, как же! Рыцарства он служит эталоном!
«Прислал лосося вам из Тамеги с поклоном…»
…………………………………………………………………………………..
- Сеньора Жулия, я снова повторю:
Порой в отчаянии я, мне не по силам…
Я так его люблю! Ребёнком помню милым,
…………………………………………………
……………………………..- О, сеньора добрая моя!
С гадалкою о том поговорила б я?
Ведь, может, это порча: кто-то нашептал!
- Он не был ведь таким, а вот, когда он стал
Курить и пить – пришли «поэзии» к нему:
Наверное - друзья, я что-то не пойму…
В тех случаях, когда Нобре обращается к элементам природы как к живым существам, или к призракам, к отсутствующим друзьям и пр, а таких моментов достаточно в его произведениях, ритм стихов становится ещё более оживлённым, отрывистым из-за обилия восклицаний, междометий, использованием звательного падежа, что передаёт крайнее возбуждение говорящего, его возмущение, протест. Голос поэта порой срывается на крик:
Солёная вода зелёных пропастей,
Чьей глуби мера не вмещает ни одна!
О, Море – ты судов могила и костей!
И ветер их порой выносит на песок:
Невеста мёртвая, в фате – цветок жасмина!
На девушке ещё нарядный поясок…
А руки матери сжимают руки сына!
Вот головы – в беретах – сини и раздуты!
Скелеты эти - в дорогих плащах до пят!
И ноги мертвеца - в сандалии обуты!
А рты, открытые навек, ещё вопят!
Глаза из камня на песке – глядят, блистая!
И ротик боле не поёт - прелестной девы!
И новобрачные – в объятиях доселе!
Нетленно тело на волнах: святая?
О, мёртвые морей в солёной колыбели!
(«Лузитания в латинском квартале» ч.1).
О, георгины гноя, Иов - в пароксизме крика!
Чахоточные, карлики, страдальцы!
………………………………………………………..
А вот – нагой в разорванных гамашах.
Визгливые литании кликуш…
Все просят милостыню ради душ
Усопших наших.
Зловонье! Униженья нет страшней!
Отверженных и прокажённых рать…
Вы, живописцы странной родины моей,
Что ж не приходите её нарисовать?
(«Лузитания в латинском квартале» ч.3).
Есть поэмы, целиком написанные этим напряжённым драматическим ритмом. Таковы «Жизнь», «Красная лихорадка», «Закаты Франции». Иногда в поэмах Нобре происходит переход от созерцательно-описательного тона к драматическому. Таково стихотворение «Под влиянием луны». Его начало спокойно, речь размерена, с паузами:
Вновь осень. Воды дальние горят:
То солнца бриг пылает, умирая.
О, вечера, что таинства творят,
Что вдохновеньем полнятся до края.
Но вот, поэт обращается к Луне, плавность речи прерывается восклицаниями:
Луна, в чей плен так сладостно попасть!
Луна, чьи фазы помнят при посеве!
На океан твоя простёрта власть,
На женщин, тех, что носят плод во чреве.
Ярким примером смены тональности является поэма «Горести Анту», где описательно-драматический тон сменяется взволнованным:
…………………………………И травил я шкоты,
Теряясь в океане на пути галер
К фантому Индии, к Бразилии химер!
Тщеславия Макбеты, Гамлеты отмщенья,
Безумья Лиры и Офелии прощенья,
Вы, Банко угрызений совести – усните…
Усни же, сердце…Но луна стоит в зените,
Но кровь моя кипит, переполняя вены,
Жар, градусов под сто… Как необыкновенны
Как ярки небеса! Всё небо в полных лунах!
Они парят везде: и в лужах, и в лагунах.
С востока к западу, впитавший блеск червонца
Весёлый мир укрыт под зонтиком от солнца.
Тон вновь сменяется описательным во время диалогов Карлоты с соседями и когда поэт рассказывает о природе, затем снова достигает драматического накала при описании душевных страданий героя. Таким образом, тональность поэмы постоянно колеблется между описательной и драматической, что достигается за счёт богатейшей модуляции ритмов Нобре.
Примерно так определил стиль поэзии Нобре Луис Синтра: колебание между описательной и драматической установками, поток речи, не сдерживаемый тормозами классических размеров и поэтому создающий неповторимую музыку оригинального голоса поэта.
Как известно, для португальской поэзии характерен силлабический стих с элементами силлаботоники. Главным признаком метра выступает число слогов и наличие или отсутствие цезуры (фиксированного словораздела), но внутри каждого такого силлабического метра есть тенденция к повторению обязательных ударений на одних и тех же слогах. В результате возможны по-разному звучащие разновидности метра с одним и тем же числом слогов.
Эта особенность португальской метрики позволяет переводчику португальской поэзии выбирать при переводе ритм, наиболее соответствующий ритму оригинала.
В этом очерке я хочу поделиться своим опытом перевода поэтического наследия Антонио Нобре (1867 – 1900), одного из лучших португальских поэтов второй половины XIX века.
По мнению критика Луиса Филиппе Линдлея Синтры, представившего свою работу по исследованию ритмов в поэзии Антонио Нобре на лингвистический факультет Лиссабонского университета в 1946 г., ритмика Нобре делает его поэзию переходной от поэзии 19 столетия к творчеству поэтов 20 столетия, она как бы стоит на пороге, отделяющем поэзию романтизма от современной поэзии. Будучи наследником классических романтических ритмов, он преобразует их, учитывая новые тенденции, в том числе находки французских символистов. От романтиков, и, в частности, от Герры Жункейру, Нобре взял семисложник, восьмисложник, девятисложник и одиннадцатисложник, используя эти ритмы как в их традиционной форме, так и преобразовывая их, как будет указано ниже. Десятисложник и двенадцатисложник он значительно трансформирует, адаптируя их к самым разнообразным выразительным тональностям, пытаясь в некоторых случаях превратить их в «вольный» стих. И в этом он является предшественником современной поэзии.
Нобре имел громадное влияние на своих современников. Его стихи знали наизусть, «сеньору феодалу из башни слоновой кости» посвятил стихи известный поэт Са-Карнейру. В статье «В память Антонио Нобре», написанной в 1915 году , Фернандо Пессоа, поэт во всём своём творчестве и в самой сути своей личности полностью противоположный Антонио Нобре, не скрывает восхищения стихами Нобре, наполненными любовью к Португалии, патриотизмом, болью за судьбу родины. Он отмечает, что Антонио Нобре первый раскрыл европейцам душу и национальный уклад жизни португальцев, раскрыл наивный пантеизм рода, который имеет такое ласковое слово для деревьев и камней, меланхолически в нём расцветающее. Ф. Пессоа находит для этого поэта удивительно тонкие, проникновенные определения: «Он пришёл осенью в сумерках. Несчастен тот, кто понимает и любит так, как он. Когда он родился, родились мы все.».
Для Антонио Нобре были характерны постоянные поиски в области поэтической формы, поиски большей свободы выражения через перекомпоновку, ломку традиционных ритмических рисунков.
Рассмотрим основные ритмы, использовавшиеся в его творчестве.
Семисложник –это традиционный португальский ритм. Нобре его начал употреблять очень рано. (1884 г.). Обычно при этом ритме ударение падает на 3 или 4 и на последний слог. С использованием этого ритма написаны такие вещи Нобре, как «Всадники», «Сон Жуана».
Во «Всадниках» – семисложник Нобре был переведён мной четырёхстопным хореем, как это обычно делается при переводе этого метра. Ударения в оригинале и переводе более-менее совпадают. При переводе стихотворения «Сон Жуана», где Нобре допускает большое разнообразие схем ударений, я сочла, что попытка переводчика воспроизвести такое разнообразие силлаботоникой придаст переводу слишком свободный характер, разрушит его стройность. Поэтому семисложник также был переведён обычным хореем,
«Девушкам Коимбры» – тоже семисложник. Здесь перед нами лирические народные куплеты, близкие нашим частушкам. По свидетельству современников поэта их и знали наизусть, и пели на улицах. В переводе, как и в оригинале, всегда строго соблюдается число слогов в стихе, а ударение плавающее.
Восьмисложник – при этом ритме ударения обычно падают на 4 и на 8 слоги.
Но у Нобре и здесь наблюдается разнообразие в ритмических схемах. Он использовал этот ритм после 1886 года чаще, чем семисложник. Этот ритм очень редок в португальской классической и романтической поэзии, до Нобре его использовал Герра Жункейру. Возможно, что Нобре и стал им пользоваться под влиянием вышедшей книги Жункейру «Старость Вечного Отца». Возможно также и прямое влияние на поэта традиционного восьмисложника французской поэзии.
Я переводила восьмисложник четырёхстопным ямбом, им написаны, например, «Баллада о гробе», «Путешествия по моей земле», «Трубка».
Особняком здесь стоит стихотворение «Колокола», часть строф которого тоже написаны восьмисложником. В этом стихотворении ритмический рисунок более произволен, здесь используется приём ономатопеи – имитация звона колоколов. Музыкальность этого стихотворения базируется не только на сменах ритма, но и на эффектах, получаемых при повторении одних и тех же ритмических групп.
Колокола поют венчанье,
Светло звучанье!
Колоколов светло звучанье,
Поют венчанье!
Эффект гармонии, имитирующей звон колоколов, достигается, кроме уже названного приёма, с помощью подбора звуков. В первых двух частях, где речь идёт о венчании и крещении, строки оканчиваются открытым звуком «а» - «аду», в третьей части «инью», в четвёртой «эна», в пятой «ура».
При переводе для меня главной задачей также стало - передать звучанье колоколов, что достигалось подбором звуков:
анье – анье (венчанье – звучанье)
энье – энье (крещенье -пенье)
инью – инью ( Минью – синью)
эне –эней (новене – сокровенней)
он – ое (звон –сторон) и т.д.
К приёму ономатопеи Нобре прибегает и в других случаях:
Что ни минута, в двери наши: «Тук, тук, тук!»
Все знали обо мне на мили три вокруг!
(«Горести Анту»).
В село въезжали мы надменно
Под звон бубенчиков: «Тлинь-тлинь».
(«Путешествия по моей земле»).
И финал «Колоколов», где поэт тщательно выписывает звучание различных колоколов:
Вот, похоронный звон в предместье,
Длин! Дланг! Длинг! Длонг!
Колокола звонят все вместе,
Длонг! Длин! Длинг! Длонг!
Девятисложник – обычно при таком ритме ударение падает на 4 и 9 слог, строка поделена цезурой на равные половины, слог перед цезурой - безударный. Но Нобре вносит изменения и в эту схему, у него ударения могут падать на 3 и 9 слоги, иногда на 2, 7 и 9 или 4, 7 и 9. Такой ритм хорошо ложится при переводе на анапест, так были переведены «Дон Неудачник» и «Прощай». Синтра считает, что монотонность ритма способствует созданию настроения грусти, меланхолии.
Этот ритм Нобре стал применять достаточно поздно, его ещё не было в первом издании книги. Первое стихотворение, им написанное, появилось в 1892 году. Это «Песня о счастье», она появилась только во втором издании книги «Один».
Затем он написал этим ритмом «Дон Неудачник» и «Прощай!» Все эти поэмы были созданы в Париже. Но, по мнению Луиса Синтры, они возникли не под влиянием французской поэзии, девятисложника французских символистов. Португальские романтики также не использовали этот ритм. До Нобре им пользовались иногда Жуан де Деуш и Герра Жункейру. Но Гера Жункейру опубликовал книгу, в которой были стихи с таким ритмом в 1892 году, спустя несколько недель после выхода в свет первого издания «Один». Только поэма «Литания» (после 1892 года) может считаться написанной под влиянием вышедшей книги Жункейру.
«Песня о счастье» хорошо легла на ритм строчного логаэда, удалось в случае женских рифм соблюсти полное соответствие схемы ударений.
Одиннадцатисложник - в случае с этим ритмом ударение всегда должно падать на 5 и 11 слоги. У Нобре, несмотря на одинаковое количество слогов, встречаются достаточно различные ритмические схемы:
6 и 11,
1, 4, 8 и 11,
2, 4, 8 и 11
2, 6, 8 и 11.
Большинство этих стихов я перевела амфибрахием с ударениями на 2,5,8,11 слогах. Так, например, переведена «Память».
Это традиционный ритм португальской поэзии, его использовали ещё трубадуры. Романтическая поэзия его возрождает. Жункейру использует одиннадцатисложник со схемой ударений на 1 и 3 слогах каждой половинки стиха. Такая схема акцентов в стихе очень редка и не традиционна для португальской поэзии. Нобре на этот раз определённо избегает влияния Жункейру (у него ударения на 2 и последнем слоге) и прибегает к популярным ритмам, введённых в моду романтизмом. В отличие от ритма быстрого и радостного у Жункейру, ритм его 11-сложников томный и нежный.
«Закаты Франции», написанное в 1891 г., я перевела логаэдом (стопным логаэдом). В этом стихе единственный раз среди всех стихов Нобре, написанных на 2 голоса с антифонной традицией – он выбирает одинаковый ритм для обоих голосов:
- Старое вино солнечного зноя!
Чашу мне налей славного Грааля.
Солнца багрецом, точно после боя,
Запад-цирк залит под пятой мистраля.
………………..Чужестранцы вы, мне вы не родные,
………………..Франции закаты, не люблю вас, нет!
Строфы 11+5
В трёх поэмах «Чёрные фиги», «Антонио» и «Саудаде» используется строфа 11+5+11+5.
Впервые в 1889 г. в поэме «Чёрные фиги» в поэзии Нобре появился одиннадцатисложник с цезурой посредине в комбинации с простым пятисложником в четверостишиях. Строфы этого типа вновь появились в «Антонио» в 1891 г. и в «Саудаде» в 1894.
«Чёрные фиги» сделаны на два голоса, один из них написан двенадцатисложником с цезурой посредине, а второй по схеме11+5 (амфибрахий). То есть удалость добиться соответствия ритму оригинала.
«Саудаде» написано по схеме 11+5, переведено точно в соответствии с оригиналом.
Поэма «Антонио», как и «Чёрные фиги», написана на два голоса с различным ритмом. Переведена также различными ритмами.
Антифонная традиция.
Как я уже говорила, некоторые поэмы Нобре написаны на два голоса.
Это «Антонио», (1891) где 1 и 2 голос имеют совершенно разный ритмический рисунок; «Чёрные фиги»(1889) – то же самое, «Закаты Франции»(1891) где ритмические схемы разных строк отличаются, но 1 и 2 голос похожи по рисунку, «Горести Анту» (1891, 2 часть), которая написана 10-сложником и часть 12 –сложником. Во 2 части второй голос дан в форме двустиший или двенадцатисложником, или десятисложником, или двустишиями, комбинирующими в себе эти два типа. Первый и второй голос также похожи по ритмическому рисунку.
Здесь Нобре следует очень древней традиции. Португальские литературоведы сравнивают второй голос у Нобре с греческим хором, который постоянно дополняет основное повествование. Антифонное пение - хоровое (ансамблевое) пение, в котором попеременно звучат два хора (или два вокальных ансамбля). Антифонное пение применялось в древнегреческой трагедии, у католиков антифонно поются псалмы, причём стихи распеваются поочерёдно двумя группами певчих.
Например, второй голос в поэме «Антонио» написан пятистишиями, разбитыми на две части 2+3, и эти части вставлены между строфами, написанными первым голосом.
Какая нынче ночь! Мой уголь, словно лёд:
………Принёс его из клети;
Сую его в камин, пусть пламя запоёт
………О милом жарком лете!
………………..Рождён в королевстве златых алтарей
………………..У берега моря.
Карлота старая! Рассказывай опять,
……….Люблю твои сказанья:
Ведь ты поможешь мне их в прошлом откопать -
……….Мои воспоминанья.
………………..Я – внук мореходов, героев морей,
………………..Правителей индий, бродяг, бунтарей,
………………..Властителей моря!
В стихах Антонио Нобре существуют две тенденции, казалось бы несовместимые друг с другом, однако они уживаются рядом в одном и том же стихотворении.
Одна из них – тенденция к повторению ритмических групп одинаковой природы, что приводит к некоторой монотонности поэтической мелодии, специально подчёркнутой. В связи с этой особенностью стихов Нобре, Альберту де Оливейра высказался таким образом: «Его стих, напоминающий литанию, будящий воспоминания, как бы повторяет ритм продолжительного вздоха».
И вторая тенденция – ломка классических схем путём введения новых ритмических модуляций. Отсюда вытекает большая гибкость поэтической речи, большая свобода выражения для поэта.
В обзоре-анализе поэтического наследия А. Нобре, организованном журналом «Сеара Нова в 1967 г. к столетию со дня рождения поэта, Марио Дионисио (1967 г.) писал об исключительной важности всего, что Нобре принёс в поэтический язык Португалии, начиная с непочтительности в отношении традиционной метрики и до языковой смелости и оригинальности, явившейся предвестником сближения поэзии и прозы.
Жозе Фернандеш Фафе отмечал важную роль внесённых Нобре изменений в традиционный александрийский стих, а также разговорного стиля многих его произведений, показавшего направление для дальнейшего развития португальской поэзии.
Луиза Дукла Соареш отметила многочисленные поиски-эксперименты поэта в области формы и подчеркнула, что наибольшим его достижением, вкладом в развитие португальской поэзии является чрезвычайное разнообразие ритмов, их комбинации, разделение длинной поэмы путём включения в неё строф с иным ритмом, производящее эффекты своеобразной мелодии стиха и творящее атмосферу его спонтанной свободы.
Десятисложники, двенадцатисложники.
Десятисложник и александрийский стих – наиболее часто встречающиеся ритмы в книге Нобре «Один».
Десятисложником написаны «Сонеты»(1884 – 1891), одно из ранних стихотворений Нобре «Труп»(1885), часть «Горестей Анту».
Написана этим ритмом также «Литания», но для более точной передачи её мелодии, близкой колыбельной песне, она была переведена логаэдом:
Сердце твоё внутри моего прикорнуло,
Как будто просит: «Оставь меня, не буди»,
И сном таким безмятежным дитя уснуло,
Вошло и с тех пор осталось в моей груди.
Двенадцатисложником написаны «Мальчик и юноша», «Святая Ирина», «Похороны Офелии», поэмы «Наугад», «Красная лихорадка», «Письмо Мануэлу», часть «Чёрных фиг», «Жизнь», « На дороге в Бейру», первая часть «Горестей Анту» и др.
Комбинацией десятисложника и александрийского стиха написаны «Тень» и «У огня».
Как известно, существуют две наиболее часто встречающиеся разновидности десятисложника: героический с обязательными ударениями на 6 и 10 слогах и сапфический с ударениями на 4 и 8 слогах. У Нобре есть примеры использования этих типов в чистом виде, порой и того, и другого в одном сонете, но чаще он использует десятисложник с тремя ритмическими акцентами, а не с двумя, как в приведённых образцах. Строка разбивается не пополам, а на несколько частей, что даёт ощущение оживлённости, придаёт дополнительную энергию стихотворению. Этот тройной ритмический акцент я старалась сохранить и при переводе.
Александрийский стих.
Александрийский стих представлен двумя вариантами: классическим 12-сложником с цезурой посредине и обязательным ударением на 6 слоге и 12-сложником, состоящим из 3-х ритмических групп по 4 слога в каждой с ударениями, соответственно на 4 слоге.
Первый тип александрийского стиха характерен для французского классицизма, в Португалии появился сравнительно поздно, начал появляться в 18 столетии и значительное распространение получил в 19 столетии.
Второй тип значительно современнее, во Франции он получил распространение в период романтизма, в частности в творчестве Виктора Гюго. Из Франции он постепенно переходит и в поэзию Португалии как раз в то время, когда создаётся книга А.Нобре «Один».
Поэт Жулиу Брандан, современник Нобре, отмечает, что в поэтике Нобре происходил постепенный отход от классического 12-сложника с цезурой посредине и обязательным ударением перед цезурой (тип А) в сторону 12-сложника, состоящего из трёх ритмических групп по 4 слога в каждой ( тип В).
Таким образом, в его поэмах встречаются или – только тип А, или смесь двух типов, как в «Письме Мануэлу», которое правилось автором на протяжении 1888 – 1890 гг. и за это время в значительной степени освободилось от преобладания классического александрийского стиха (в первых 38 строках 20 относятся к типу А и 18 – к типу В). Если сонет «Мальчик и юноша» (1885 г.) написан только классическим александрийским стихом, преобладает он и в «Красной лихорадке»(1886) и в «Похоронах Офелии» (1888), то уже в 1885 г. он использовал второй тип александрийского стиха в таких вещах, как «Святая Ирина», «Наугад», и др. Нобре стал использовать этот тип александрийского стиха раньше другого известного португальского поэта Эужениу де Каштру (его стихи, написанные этим ритмом, датированы, начиная с 1889 г.), которому порой приписывают первенство во введении его в употребление в Португалии. Герра Жункейру также к моменту выхода в свет первого издания книги Нобре «Один», почти исключительно использовал в своём творчестве классический александрийский стих.
Переход Нобре от классического александрийского стиха к смеси с «тройным четырёхсложником», вероятно, объясняется интуитивным пониманием, что такая форма более соответствует внутреннему содержанию его поэзии. Модели «тройного четырёхсложника» Нобре почерпнул у Виктора Гюго, Бодлера и др. Он использует эту модель, разбивая строку не только на равные 3 части, но весьма разнообразными способами, допуская разбивку на 4 и даже 5 частей, число акцентов в стихе также варьирует от 2 до 5. Таким образом, 12-сложник Нобре отличается значительной степенью свободы, поэт раскалывает классические схемы, постоянно варьирует ритм.
Классический тип А:
Ma no el, tens ra zгo /. Ve nho tar de. Dкs cul (pa)
- - - - - = / - - - - - =
Тип 3 х 4
Os fo gos- fб / tuos dкs ta co / va(do) In fi ni (to)
- - - = / - - - = / - - - =
Однако, как в случае А, так и в случае В достаточно многочисленны разнообразные вариации отхода от классических схем.
Вот схемы вариаций на тему типа А:
половинки александрийской строки разломаны в различных вариациях, например, одна половинка разделена ещё на две группы 4+2:
- - - - - = / - - - = / - =
(E a gesticulaзгo dos pinheirais ao Vento!)
Дальше приводятся разнообразные варианты такой «ломки»:
- - - = / - = / - - - - - =
- = / - - - = /- = / - - - -
- - = / - - = / - - = / - - =
= / - - - - = /= / - - - - =
И т.д. и т.п.
Тип В чаще встречается в чистой форме, чем тип А. Но также отмечается, что в текстах Нобре есть множество вариантов схем этого типа:
- - - = / - - - = / = / - - =
- = / - = / - = / = /- = / - - =
- - = / - - = / = / - = / - - =
= / - - = / - = / - = / - - - =
= / - - = / - = / = / - - - - =
= / - - = / - - - - =/ - - =
- = / - = / - - = / - - - - =
Между десятисложниками и двенадцатисложниками Нобре нет большой разницы, при чтении их сложно отличить один от другого. Так, в поэме «У огня», в которой ритм чередуется от 12 к 10-сложнику (12 – 10 – 12 – 12- 10), первая строфа:
Ноябрь. Один! Мой Бог! Как этот мир мне скучен!
…………..И ни души нигде…Лишь марево свечей.
Ночь длится без конца… О, Боже! Я измучен.
Как ветра жалкий вой, моей душе созвучен
………….Сплин этих нескончаемых ночей!
повторяется в конце, и поэт с лёгкостью трансформирует в ней строки, написанные 10-сложником на двенадцатисложник:
А дождь идёт…Мой Бог! Как этот мир мне скучен!
И в доме никого. Лишь ветер – в сто бичей.
Ночь длится без конца… О, Боже! Я измучен.
Как ветра жалкий вой, моей душе созвучен
Смертельный сплин моих отравленных ночей!
Таким же образом, второй голос в «Горестях Анту» написан двустишиями ритмом александрийского стиха:
………………………НАРОД
………………Свет лунный на земле как слезы в янтаре…
………………Какая красота!…
………………………СЕНЬОРА ЖУЛИЯ
……………….Ах! Луны в январе!
Или комбинацией ритмов 10-сложника и александрийского стиха:
……………………………………АСТРОНОМ
…………………………..Такой луне быть летом в самый раз
…………………………..На Мартина!
……………………………………СЛЕПОЙ ИЗ КАЗАЛ
……………………………Скажи мне, друг, который час?
Такое ярко выраженное разложение классических схем десятисложника и александрийского стиха в поэзии Нобре имеют ещё один эффект: они сближают язык его стихов с языком прозы, что было на то время весьма необычно и явилось предвестником дальнейших преобразований поэтического языка португальских поэтов в ХХ веке.
Мониз Баретту в 1892 г., анализируя книгу Нобре в «Португальском журнале», отмечал: «Один» - собрание стихов, перемешанных с прозой, похожей на стихи». Вот, пример такой «прозаизации» поэзии Нобре в его стихотворении «У огня»:
«Меня не мучит боль. Я счастлив этой верой в иную жизнь, там, в небе ледяном. Я продал книги, я идеи счёл химерой, и медальон ношу я на цепочке серой, беседую с ним часто перед сном.»
А вот, из «Горестей Анту»:
«О, мать! Возьми меня к себе и слушай: в наш последний час, ты не буди меня опять, как раньше, дома, - ты меня не будоражь, хотя бы и труба звала… Позволь мне спать…»
Из «Письма Мануэлу»:
«А старики молчат, мешать-то нет нужды: один лишь поцелуй не натворит беды! Сельчане пожилые незамысловаты, подходят за советом: мы же адвокаты, у нас – смекалка, ум и знание закона, в народе к «докторам» почтение исконно. Подходят: что им делать? Лишь пробились всходы, тут ливни, как на грех – весь труд испортят воды… - Что делать? Пейте их! - подскажут им нарочно. Уходят, обещают выполнить всё точно.»
Для усиления этого разговорного стиля в поэзии Нобре используется также перенос, когда фраза, мелодичная группа ломает ограничения стиха, так, словно они не существуют, переходит на другую строку. Только рифма отделяет в таких случаях одну строку от другой. Такой перенос встречается у Нобре не только в десятисложниках и в александрийском стихе, но также в семи- и восьмисложниках. Он позволяет ему варьировать ритмические акценты и их расположение в стихе.
1.
Что я скажу о ценности идеи,
Когда она на площади, пьяна,
Блудницею, что на кутёж звана,
Берёт как дар кровавые трофеи.
Вот жертвенник: в угоду этой фее
Зловонный дым курится дотемна.
И, некогда спокойная, она
Исполнена безумствами Медеи!
Мышление в наш век больно падучей…
И мысль, и речь - в плену взрывных созвучий,
И взрывов гром звучит речам в ответ…
Есть мир идей, он там, на небе вечном,
В свечении, в движеньи бесконечном…
Мысль – не огонь. Она – далёкий свет!
II.
Быть может, путь извечный свой торя,
Дивится Бог, на облаке летучем,
Что бьётся род людской, страстями мучим,
Недолгими, как яркая заря.
Но человек на землю был не зря
Заброшен встарь, к ветрам её и тучам,
Чтоб воздухом земли дышал могучим,
Хуля её, её боготворя.
Волнением рождается идея,
Душой творца божественно владея,
Маня его так солнечно вдали…
Вздымай мятеж, неистовое племя!
Героев кровь, живительное семя,
Кропи пески иссохшие земли!
1870.
Tese e antнtese.
1.
JA nao sei o que vale a nova ideia,
Quando a veio nas ruas desgrenhada,
Torva no aspecto, а luz da barricada,
Como bacante apOs lUbrica ceia!
Sanguinolento o olhar se lhe incendeia…
Aspira fumo e fogo embriagada…
A deusa de alma vasta e sossegada
Ei-la presa das fъrias de Medeia!
Um sEculo irritado e truculento
Chama а epilepsia pensamento,
Verbo ao estampido de pelouro e obus…
Mas a ideia E num mundo inalterAvel,
Num cristalino cEu, que vive estAvel…
Tu, pensamento, nгo йs fogo, Es luz!
II.
Num cEu intemerato e cristalino
Pode habitar talvez um Deus distante,
Vendo passar em sonho cambiante
O Ser, como espectбculo divino:
Mas o homen, na terra onde o destino
O lanCou, vive e agita-se incessante…
Enche-o ar da terra o seu pulmгo possante…
Ca da terra blasfema ou ergue um hino…
A ideia incarna em peitos que palpitam:
O seu pulsar sгo chamas que crepitam,
Paixхes ardentes como vivos sOis!
Combatei pois na terra бrida e bruta,
TE que a revolta o remoinhar da luta,
TE que a fecunde o sangue dos herOis!
1870.
I
Добрый день! Любви потоки
В марте мчат землёй весенней!
Словно кровь девичья, соки
Бродят в стеблях всё смятенней,
И хлеба встают, высоки!
Что за ласковые зори!
По утрам поля росисты,
И коровам на просторе
Люб их выпас шелковистый,
Молоко поспеет вскоре.
Видишь, дымка золотая
Нежная плывёт долиной:
Как сеньора молодая,
Красоты своей невинной
Жизнь стыдится, расцветая.
Жимолостью перевиты
Жерди старые ограды,
Опьяняют, духовиты!
Розы рдеют от досады
Посреди колючей свиты.
Выпуклей круглятся горы,
Словно грудь от ласки жгучей;
Шепчут тихие укоры
Реки, что волной могучей
Рвали прочные затворы.
И от края и до края
Нивы, пастбища, покосы,
Как саргассов рать сырая,
Заплетают жемчуг в косы,
Колыхаясь, замирая.
Это чудо неизбежно:
Нынче семена и зёрна
Те, что спали безмятежно,
Пробуждаются покорно,
Трепеща ростками нежно.
Но, среди щедрот природных,
У людей всё по-другому:
Много есть земель бесплодных
Что толкают прочь из дому
Жителей своих голодных.
И батрачки поневоле,
Под весенним ярким небом,
Побредут навстречу доле
На подёнщину, за хлебом,
Трудный путь, чужое поле.
Как скотину по базарам
Продают деньком воскресным,
Так весной на рынке старом
Торг проходит – бессловесным
Человеческим товаром.
Земледельцу дела много:
Поднялись росточки колко.
Семь сынов – ему подмога,
То подвязка, то прополка,
Ночью сон сморит у стога.
И наймиткам есть работа:
С кукурузой и редиской
До покоса и окота,
В сапогах по глине склизкой
В поле до седьмого пота.
По дорогам – вереница,
Все с мотыгами, серпами,
Солнце жжет, и путь пылится,
Сядут в полдень под кустами,
И темнит страданье лица.
Как вместить такие рати?
Спят порой среди ромашек,
Если повезёт, то в хате,
В пору спариванья пташек,
В пору дивную зачатий.
II
У кормилицы – две дочки:
Смуглая от солнца кожа,
Юбки старые, чулочки,
Блох полна, грязна одёжа,
Хоть лицом, как ангелочки.
В полдень в спальне, как Аврора
В зелени подушек пёстрых,
Что там думает сеньора
О своих молочных сёстрах,
Пряча блеск брезгливый взора?
1886
Лиссабон.
Cesбrio Verde
Provincianas
I
Olб! Bons dias! Em Marзo,
Que mocetona e que jovem
A terra! Que amor esparso
Corre os trigos, que se movem
Аs vagas dum verde garзo!
Como amanhece! Que meigas
As horas antes de almoзo!
Fartam-se as vacas nas veigas
E um pasto orvalhado e moзo
Produz as novas manteigas.
Toda a paisagem se doura;
Tнmida ainda, que fresca!
Bela mulher, sim, senhora,
Nesta manhг pitoresca,
Primaveral, criadora!
Bom sol! As sebes de encosto
Dгo madressilvas cheirosas.
Que entontecem como um mosto.
Floridas, аs espinhosas
Subiu-lhes o sangue ao rosto.
Cresce o relevo dos montes,
Como seios ofegantes;
Murmuram como umas fontes
Os rios que dias antes
Bramiam galgando pontes.
E os campos, milhas e milhas,
Com povos de espaзo a espзo,
Fazem-se аs mil maravilhas;
Dir-se-ia o mar de sargaзo
Glauco, ondulante, com ilhas!
Pois bem. O Inverno deixou-nos,
Й certo. E os grгos e as sementes
Que ficam doutros outonos
Acordam hoje frementes
Depois duns poucos de sonos.
Mas nem tudo sгo descantes
Por esses longos caminhos,
Entre favais palpitantes
Hб solos bravos, maninhos,
Que expulsam seus habitantes!
Й nesta quadra do amores
Que emigram os jornaleiros
Ganhхes e trabalhadores!
Passam clans de forasteiros
Nas terras de lavradores.
Tal como existem mercados
Ou feiras, semanalmente,
Para comprarmos os gados,
Assim hб praзas de gente
Pelos domingos calados!
Enquanto a ovelha arredonda,
Vгo tribos de sete filhos,
Por vбrzeas que fazem onda,
Para as derregas dos milhos
E molhadelas da monda.
De roda pulam borregos;
Enchem entгo as cardosas
As moзas dessos labregos,
Com altas botas barrosas
De se atirarem aos regos!
Ei-las que vкm аs manadas,
Corn caras do sofrimento,
Nas grandes marchas forзadas!
Vкm ao trabalho, ao sustento,
Com fouces, sachos, enxadas.
Ai o palheiro das servas,
Se o feitor lhe tira as chaves!
Elas chegam as catervas,
Quando acasalam as aves
E se fecundam as ervas!
II
Ao meio dia na cama,
Branca fidalga o que julga
Das pequenas da su'ama?!
Vivem minadas da pulga,
Negras do tempo e da lama.
Nгo й caso quo a comova
Ver suas irmas do leite,
Quer faзa frio, quer chova,
Sem uma mama que as deite
Na tepidez duma alcova?!
1886
Lisboa.
На этом буржуазном пикнике
Один лишь образ был весенней трелью,
Как песенка чижа в березняке,
И в памяти остался акварелью.
Всего одна короткая минута,
Когда среди заборов обветшалых
Ты собирала средь посадок нута
Свой небольшой букетик маков алых.
Потом расположились у холма:
Мальвазией пропитаны бисквиты,
И сладость абрикосов, и хурма,
И ломти дыни были глянцевиты.
Скользнуло платье, груди приоткрыв,
Я покраснел, не пряча взглядов шалых.
Вершиной пира был страстей порыв
И небольшой букетик маков алых.
1887
Лиссабон.
DE TARDE
Naquele pique-nique de burguesas,
Houve uma coisa simplesmente bela,
E que, sem ter histуria nem grandezas,
Em todo o caso dava uma aguarela.
Foi quando tu, descendo do burrico,
Foste colher, sem imposturas tolas,
A um granzoal azul de grгo-de-bico
Um ramalhete rubro de papoulas.
Pouco depois, em cima duns penhascos,
Nуs acampбmos, inda o Sol se via;
E houve talhadas de melгo, damascos,
E pгo-de-lу molhado em malvasia.
Mas, todo pъrpuro a sair da renda
Dos teus dois seios como duas rolas,
Era o supremo encanto da merenda
O ramalhete rubro das papoulas!
1887
Lisboa.
…………………..II.
Несколькими месяцами позже, на одном кладбище
……………………..АНТУ
Привет тебе, старик! Ищу отель «Могила»
Здесь комната сдаётся или нет?
Лишь спальня мне нужна. Я слышал, здесь премило?
(Да я весь мокрый?! это лунный свет…)
………………………НАРОД
………………Свет лунный на земле как слезы в янтаре…
………………Какая красота!…
Стели постель старик! Так сладко, замирая,
Дремать, дремать, не слышать… А пока
Старушка Смерть, моя кормилица вторая,
Дай мне испить грудного молока!
………………………СЕНЬОРА ЖУЛИЯ
……………….Ах! Луны в январе!
……………….МОГИЛЬЩИК
Нет комнаты, сеньор, все заняты, увы,
Когда желаете, имеются в канаве
Бесплатные места, там тихо средь травы.
Там горемыки спят… Вы отказаться вправе.
……………………..ЗЕ ДУШ ЛОДУШ
……………….Гляди, Мария, молоко с небес текло!
……………….Луна-то доится, кажись…
Снял комнату вчера тут юноша один,
Весьма доволен: на червях барыш имеет.
Известно, что с собой подобный господин
Приносит: кости лишь, плоть без червей истлеет.
…………………….ДОКТОР ДЕЛЕГАДУ
…………………….В ночи, как днём, светло!
………………..АНТУ
Да, плоть у нас скудна. Но есть скелет!
А, вот, души давно уж нет в помине…
Скажи, ты сколько лет мне дашь? Сто лет?
Пойдём! Уже луна взошла в долине.
…………………….СЕНЬОР АББАТ
………………И эта! Ей бы ризу принести, так нет!
………………Одежду ангела!
………………….....ЖЕНА МЕЛЬНИКА
………………Сеньор, то лунный свет!
Ох, сто! И те, что скрыл, никто не угадает…
Твоих покойничков так нежит ночи тень:
«Вы спите, мама к вам не опоздает,
Пошла стирать она к источнику Белень…»
……………………………………АСТРОНОМ
…………………………..Такой луне быть летом в самый раз
…………………………..На Мартина!
……………………МОГИЛЬЩИК
Покойно будет здесь, среди кустов пунцовых,
И спальню вам всерьёз рекомендую эту:
Есть много тюфяков, из дерева, свинцовых,
Но сумаумы*, вишь, удобнее и нету.
……………………………………СЛЕПОЙ ИЗ КАЗАЛ
……………………………Скажи мне, друг, который час?
……………………Напевая
« Перина из корней, повита светом млечным,
И простыни – земля, что мягче пуха гаг,
Я в Судный День тебе их дам под небом вечным…»
Готово. Что ещё? Не нужен ли табак?
…………………………………….КАРЛОТА
……………………………Луна, умерь свой свет, жестокий и всевластный!
……………………………Дай мальчику поспать, ведь он устал…
……………………………………….Несчастный!
………………………….АНТУ
Нет, больше ничего. Прощай, и дверь закрой.
Какая ночь! Луна гвоздики открывает…
Как тянет холодом здесь, в комнате сырой.
Гасите свет. Меня одежда согревает…
……………………………………МАТЬ АНТУ
….…………………………Луна, сыночка моего поторопи!
…………………………….Согрето место, жду его…
О, мать! Возьми меня к себе и слушай: в наш
Последний час, ты не буди меня опять,
Как раньше, дома, - ты меня не будоражь,
Хотя бы и труба звала… Позволь мне спать…
…………………………………….БОГ
……………………………Спи, спи.
Париж, 1891.
* Сумаума – тропическое дерево, дающее растительную шерсть.
…………………..II.
MESES DEPOIS, NUM CEMITRIO
……………………..Anto
Olб, bom velho! Й aqui o Hotel da Cova,
Tens algum quarto ainda para alugar?
Simples que seja, basta-me uma alcova…
(Como eu estou molhado! Й do luar…)
………………………O POVO
………………O luar averte as orvalhadas sobre a rua!
……………….Jesus! que lindo…
Vamos! depressa! Vem, faze-me a cama,
Que eu tenho sono, quero-me deitar!
У velha Morte, minha outra ama!
Para eu dormir, vem dar-me de mamar…
………………………A SR.Є JЪLIA
……………….Sao as Janeiras da Lua!
……………….O COVEIRO
Os quartos, meu Senhor, estгo tomados,
Mas se quiser na vala (que й de graзa…)
Dormem, ali, somente os desgraзados,
Tem bom dormir… bom sitio… ninguйm passa…
……………………..O Z DOS LODOS
……………….A Lua й a nossa vaca, у Maria.
……………….Mugindo…
Ainda lб, ontem, hospedei um moзo
E nгo se queixa… E hб-de poupб-lo a traзa,
Porque esses hуspedes sу trazem osso,
E a carne em si, valha a verdade, й escassa.
…………………….O DR. DELEGADO
…………………….A noite parece dia!
………………..Anto
Escassa, sim! Mas tenho ossada ainda,
Enquanto que a Alma, ai de mim! nada tem…
Guia-me ao quarto… (a Lua vai tгo linda!)
Dize-me: quantos anos me dбs? Cem?
…………………….O SR. ABADE
………………E esta? Em vez de trazer a opa, que й de lugar,
………………Trouxe a d’anjinho!
………………….....A MULHER DO MOLEIRO
……………… o luar, Sr. Abade, й o luar!
Oh cem! E os que eu nгo mostro e o peito guarda…
Os teus mortinhos, sim! Dormem tгo bem:
“Dormi, dormi! Que vossa Mгe nгo tarda,
Foi lavar а Fontinha de Belйm…”
……………………………………O ASTRУNOMO
…………………………..Isto lun-ar assim! Isto й o Verгo
…………………………..De Sгo Martinho!
……………………O COVEIRO
Aqui. Fica melhor do que em 1.Є:
Colchгo assim nгo acha em parte alguma!
Os outros sгo de chumbo, de madeira,
Mas este, veja bem, й sumaъma…
……………………………………O CEGO DO CASAL
……………………………Faz solzinho, que horas sгo?
…………………….Cantando:
“Colchгo de raнzes e de folhas, liso,
Lenзуis de terra brandos como espuma,
Dб-los-ei ao rol, no Dia de Juнzo…”
Pronto. Quer mais alguma coisa? fuma?
…………………………………….CARLOTA
……………………………У luar, anda mais devagarinho!
……………………………Deixa dormir o meu Menino…
……………………………………….Coitadinho!
………………………….ANTO
Mais nada. Boas noites. Fecha a porta.
(Que linda noite! Os cravos vгo a abrir…
Faz tanto frio!) Apaga a luz! (Que importa?)
A roupa chega para me cobrir…
……………………………………A MГE DE ANTO
…………………………….Aqui, espero-te, hб que tempo enorme!
…………………………….Tens o lugar quentinho…
Toma lб para ti, guarda. E ouve: na hora
Final, quando a Trombeta alйm se ouvir,
Tu nгo me venhas acordar, embora
Chamem… Ah deixa-me dormir, dormir!
…………………………………….DEUS
……………………………Dorme, dorme.
Paris, 1891.
Что ни минута, в двери наши: «Тук, тук, тук!»
Все знали обо мне на мили три вокруг!
А всё Карлота!.. Обо мне твердила вечно…
(Здесь, кстати, всех друзей благодарю сердечно!)
Ну, вот, Карлота у дверей: опять звонят.
- Кто там?... Не может быть!
……………………………….«Да, вам Сеньор Аббат
Шлёт эту куропатку, что убита днём…»
Ещё - Дон Себастьян! Вы помните о нём?
- Ну, как же! Рыцарства он служит эталоном!
«Прислал лосося вам из Тамеги с поклоном…»
И доктор де Линяреш: «он цветы прислал
И доброго здоровья от души желал…»
Ещё «сеньор из церкви»… - Благодать Господня?!
«Прислал вам перепёлку, что убил сегодня…»
Ещё сеньор Жуан… «Не смог вас навестить…
Прислал индейку вам, просил его простить…»
Ещё дворяне: «были в здешних деревнях,
Прислали книги и придут сюда на днях»…
Все присылали, что могли и что имели,
И все они узнать «как мальчик там» велели…
Теперь Карлота… Боже мой! Вот так в ночи
Трезвонит колокол пожарной каланчи!
Карлота принялась рассказывать всем слугам,
Как озабочена она моим недугом,
И обо мне: что делаю, что говорю…
- Сеньора Жулия, я снова повторю:
Порой в отчаянии я, мне не по силам…
Я так его люблю! Ребёнком помню милым,
Смышлёным рос, всегда шалил, не унывая,
Красивый, что твоя гвоздика полевая.
Сейчас не то: глаза ввалились, сам-то бледный,
Спина согнулась, волосы висят, ах, бедный!
И кашляет, и страх глядеть на худобу…
Осталось только увидать его в гробу!
Так молод! Светские манеры…
…………………………………………- Ах, бедняжка!
- Сеньора Жулия, мне и подумать тяжко…
Как лён кладут сушить, и солнца жгучий зрак
Его заставит растянуться – и вот так
Мой мальчик…
……………………………..- О, сеньора добрая моя!
С гадалкою о том поговорила б я?
Ведь, может, это порча: кто-то нашептал!
- Он не был ведь таким, а вот, когда он стал
Курить и пить – пришли «поэзии» к нему:
Наверное, друзья, я что-то не пойму…
Домой являлся за полночь, глядел устало.
Ждала я дверь открыть и всё сама видала.
Забросил лекции, проваливал зачёты,
В газету всё писал – какие с нею счёты?!
Отец его – святой! Таких и не бывало…
Закрыл глаза и не бранил его нимало:
Боялся огорчить… Но видела сама,
Как думал по ночам… Ох, горе от ума!
- В народе говорят: ещё в Коимбре где-то…
Несчастная любовь…
…………………………………….- Да что, уж лучше б это,
Лекарство было б в церкви, слава Иисусу!
- Коль девушка не хочет… коли не по вкусу…
- Сеньора Жулия! Да ей хотеть не надо!
Мой мальчик так умён, он не такого склада,
Чтоб выгнали его… Такие дарованья!
Да вот: почти закончил он образованье…
Ах, Матерь Божия, воззри на эти муки!
Я не пойму его… Порой возденет руки,
Идёт по залам, точно гвозди забивает,
И что-то говорит, кричит и подвывает,
А что – я не пойму, и страх меня берёт,
Дивишься каждый раз, не знаешь наперёд...
Вчера пришёл, а в спальне свечка не горит
(Спать любит без свечи), вот тут и говорит
Так раздражённо мне: «Зачем там у стены
Разлили воду?»… Глядь: а это свет луны!
Ну, а когда я отвела его к врачу?!
Чего мне стоило! Упёрся: не хочу!
Не верил в докторов, твердил: «Во всей Вселенной
Лишь Доктор Океан – целитель несравненный!»
Но что ещё страшней томит его кручиной,
Что хворости его является причиной -
Большая книга, что всегда к его услугам:
Не выпустит из рук, зовёт ближайшим другом!
И мне читал, твердил, мол, «это - мой кумир».
Ни слова не пойму… Зовёт его «Шекспир.»
Порой кричит стихи, а там такие вещи!
Вся обомлею, так они звучат зловеще!
Да вот, намедни только ставила я розы
Перед иконою Марии Долорозы
Просила слёзно, чтобы Дева помогла
Бедняжке… Он глядел, вдруг – вышел из угла
И завопил:
……………………«Уж лучше эти семь мечей!» *
И много было воздыханий и речей…
_______________________
* На изображении Марии Долорозы (Скорбящая Божья Матерь) грудь Девы Марии пронзают семь мечей.
A todo o instante, se ouve а porta: “Tlim, tlim, tlim!”
Trкs lйguas em redor manda saber de mim:
(Aqui, lhes deixo minha eterna gratidгo.)
Toca o sino e lб vai a Carlota ao portгo,
Muito baixinha, atarefada; espreita а grade,
- Quem й?... E, entгo, olhai!
……………………………….” o Sr. Abade
“Que manda esta perdiz, mortinha de manhг;“
Mais o Sr. D. Sebastiгo de Vila Meг
- O bom Senhor! Pra que se estб a incomodar!
“Que manda este salmгo do Tвmega, a saltar;”
Mais o Sr. Doutor de Linhares “que manda
Os cravos mais lindos que tinha na varanda;”
Mais “o da Igreja que oferece a codorniz
Que matou, hoje, na Tapada de Dom Luнs;”
Mais o Sr. Miguel das Alminhas de Pulpa
“Que manda este peru e que pede desculpa;”
Mais “as fidalgas de Raimonda e de Tuнas:
Mandam os livros e cб vкm, um destes dias…”
E, atй, o Astrуnomo, coitado! e o Zй dos Lodos
Mandam coisas: sei lб… o que podem. E todos
Mandam tambйm saber “como vai o Menino…”
E, entгo, Carlota, bom Deus! й tal qual o sino
Na noite a badalar as suas badaladas!
Pхe-se a contar, carpindo, a minha doenзa аs criadas.
Tudo o que eu digo, quanto faзo, quanto quero:
- Olhe, Sr.Є Jъlia, аs vezes, desespero…
Mas, eu quero-lhe tanto! ajudei-o a criar…
Em pequenino era tгo bom de aturar…
E depois era tгo alegre, tгo esperto!
E entгo que lindo! Era mesmo um cravo aberto!
Mas, hoje, й aquilo: tem os olhinhos sumidos,
Tгo faltinho de cor, os cabelos compridos,
E tosse tanta vez! Jб arqueia das costas…
Sу falta vк-lo deitadinho, de mгos postas!
E ele й tгo bom, tem tгo bons modos…
…………………………………………- Coitadinho!
- Olhe, Sr.Є Jъlia, nunca viu o linho
Que a gente deita ao Sol, quando й para secar,
E que se pхe assim a esticar, a esticar?
Assim й o meu Menino…
……………………………..- У Sr.Є Carlota
E se eu falasse а Ana Coruja, essa que bota
As cartas? Foi talvez malzinho que lhe deu…
- Nunca foi assim: foi depois que se meteu
A fumar, a beber e lб com as po’sias.
Aquilo para mim foram as companhias.
Vinha pra casa, а meia-noite, noite morta,
E eu fazia serгo para lhe abrir a porta.
E nunca ia а liзгo, ficava sempre mal
Nos seus exames, escrevia no jornal;
E o Pai (que й um santo, como hб poucos) que nгo via
Nem vк mais nada, entгo nunca o repreendia
Com medo de o afligir… mas depois, quando estava
Metido а noite, sу, no seu quarto… cismava.
- O Povo diz por hi que foi paixгo que trouxe
Lб dos estudos, de Coimbra…
…………………………………….- Antes fosse,
Porque o remйdio estava, ali, na Igreja… Adei…
- Mas se a menina nгo quisesse… eu sei, eu sei…
- Sr.Є Jъlia! Nгo havia de querer!
Nгo que ele й mesmo alguйm hi para se perder,
Para deitar а rua: um senhor tгo prendado!
Depois, estб aqui, estб quase formado…
Ai valha-me, Jesus! eu perco a ideia, faзo
A minha perdiзгo… Аs vezes, ergue o braзo
E vai por hi fora, por todas essas salas,
A pregar, a pregar, e tem mesmo umas falas
Que nгo enxergo bem, mas que fazem tremer:
Ontem, а noite, quando se ia a recolher,
(Quando faz lindo luar, quer deitar-se sem vela)
Entrou na alcova, eu tinha ainda aberta a janela,
E diz-me, assim, tгo mau: “pra que veio entornar
Бgua no quarto?” e vai-se a ver… era o luar!
E quando foi para chamar o cirurgiгo?
Jesus! quanto custou! Que nгo, que nгo, que nгo!
Nгo tinha fй nenhuma “”em um doutor humano”
Que sу a tinha no Sr. Dr. Oceano.
Mas uma coisa que lhe faz ainda pior,
Que o faz saltar e lhe enche a testa de suor,
um grande livro que ele traz sempre consigo,
E nunca o larga: diz que й o seu melhor amigo,
E lк, lк, chama-me: “Carlota, anda ouvir!”
Mas… nada oiзo. Diz que й o Sr. Shakespeare.
E, аs vezes, bota versos, diz coisas tгo mas!
Nada lhe digo, mas aquilo nгo se faz.
Ainda, esta manhг: eu estava a pфr flores
E as velas acendia а Senhora das Dores,
(Que tem dу dele, coitadinha! Chora tanto…)
Vai o Menino a olhar, a olhar, sai-me dum canto
E uiva-lhe assim:
……………………”Antes as tuas Sete Espadas!”
E o que а Sr.Є Jъlia diz, diz аs mais criadas.
Меж спазмом сумерек и обмороком ночи,
В тот христианский час, что молнии короче,
Меж шёпотами вечера, меж «чёт» и «нечет»,
Что дрозд или щегол из тени прощебечет,
Когда поют ключи таинственно и смутно,
Бубенчики волов звенят ежеминутно,
Когда дорогой мулы мельника рысят,
И криком, без кнута, их вразумлять он рад,
Далёко, далеко, там, где дубы встают…
Когда в часовне Троицы негромко бьют,
Когда бывает: небеса, как в истерии,
Меж слёз и стонов блёкнут скорбные, больные,
Когда гвоздики семя зачинают в лоне,
Под сумеречный свет, и плещется на склоне
Вода ручья… Однажды, надо так случиться,
Когда склонился над водою, чтоб напиться,
Я в глубине изображение заметил:
Слоновой кости лик был тёмен, а не светел,
Господь! Старик какой-то, страшный и костлявый!
Но волосы его – точь-в-точь – мои! кудрявы…
Мой взгляд… Пронзили грудь мне сотни острых жал…
Худой старик был я… О, ужас! Я бежал.
Бежал!
………С тех пор из дома я не выходил.
Не вижу я цветов, не слышу птичьих крыл,
Мой улей пуст, и наслаждения пчела
Мёд поцелуев не подарит: умерла…
У арендатора у моего – две дочки.
Красотки обе, Иисус! Как ангелочки!
Ко мне бежали сразу, приходя из школы:
Уж то-то было смеху, болтовни весёлой.
Теперь зову их из окна, но – убегают…
Что ж… Эти хвори бедных девочек пугают…
И, видя бегство их, я сам не свой от горя…
Мой Бог! Как хороши! Два стройных осокоря!
Больных боятся: разве же болезнь пригожа?
Я здесь, и нет меня почти: осталась кожа.
Жизнь кончена, я понимаю поневоле,
И всё, что можно сделать – покориться доле.
И покорился… Но Карлота не давала
Покою мне и ежедневно приставала
Послать за доктором. И был один известный
В окружности трёх миль: хирург и малый честный,
Да Преза Велья. Привезли его домой
Ко мне…
…………………… «ОлА! Привет!» … (Он пульс пощупал мой,
И посмотрел язык) «Ну, мой совет таков:
Пусть пьёт побольше он, пусть смотрит бой быков…»
И, наставления прервав на середине:
«А главное, чтоб никаких стихов – в помине!»…
Что ж, дока он в другом… Его не осуждаю:
Он хворей не встречал таких. А я страдаю
Чахоткою души. Итак…
…………………………..Моя Карлота!
Она – сама любовь! Она – сама забота!
Старушка добрая во мне души не чает
И знает точно, от чего мне полегчает…
И вот, молитвы стали слышаться всё чаще
Перед иконой Божьей Матери скорбящей!
Курился розмарин, и ставились букеты…
Ах, бедная! Какая жалость – видеть это!
И так печётся обо мне, моим капризам –
Потатчица. То блюдечко со сладким рисом
Приносит, сверху же мои инициалы
Корицей выложит… Даёт вино, бывало,
В церковной чаше, эта вещь у нас от дяди,
Приора… Не пекутся так о кровном чаде.
«Как мальчик любит»: смочит мне бисквит вином.
Вокруг меня всё в доме ходит ходуном!
Когда мне хуже, я её словам не внемлю,
И, как беременным, есть хочется мне землю,
И, бедная, за ней выходит на крыльцо.
Воротится: гляди! Всё мокрое лицо
Влажна земля в горсти… Всё видят небеса:
Конечно, плакала! Но говорит: «Роса…»
Когда же, наконец, иду, ещё печальней,
В постель, - то проведёт до спальни – путь недальний,
Уложит спать, а от неё покоем веет,
И с нежной лаской, только няня так умеет,
Целует, «Отче наш» читает шепотком
И будто бы уже выходит, но тайком
В тревоге слушает: я сплю? Уже затих?
И спать нейдёт…
……………………….Вы знали бабушек таких?
Como me tinha em pй, nгo sei. Siquer um musculo!
А hora cristг, entre as nervoses do Crepъsculo,
Entre os sussurros da tardinha, ao Sol-poente,
Quando cantam na sombra as fontes, vagamente,
Quando na estrada vгo as mulinhas, a trote,
Que o alvo moleiro faz marchar sem o chicote,
У Natureza! Tгo amigos sгo os dois!...
E se ouvem expirar os chocalhos dos bois,
Ao longe, ao longe, entre as Carvalhas do caminho…
Quando na ermida dгo Trinidades, de mansinho,
E os cravos dгo а luz o fruto do seu ventre…
Quando se vк os Cйus doidos, mнsticos, entre
Soluзos e ais a desmaiar, como num flato:
Ali, na encosta aonde bebem num regato
Os Animais, tambйm bebia. Ora, uma vez
(Sim, faz agora, pelo Sгo Martinho, um mкs)
Quando para beber me debrucei na pia,
No fundo d’бgua, vi uma fotografia…
Jesus! Um velho! O seu cabelo assim ao lado,
O mesmo era que o meu, todo encaracolado!
O rosto ebъrneo! olhar era tal qual o meu!
E o lбbio… Horror! Fugi! Esse velhinho era eu!
Fugi!
………E, desde entгo, nгo mais saн de casa.
Hб muito, que nгo vejo uma flor, uma asa,
Hб muito jб, que nгo sorvi o mel dum beijo:
Do meu cortiзo voou a abelha do Desejo.
As duas filhas do caseiro, ao vir da escola,
Dantes vinham-me ver, eu dava-lhes esmola.
Cantavam, riam e saltavam, um demуnio!
E tгo lindas, Jesus! Tгo amigas do Antуnio…
E, agora, mal me vкem, tremem todas, coitadas!
Eu chamo-as da janela e fogem, assustadas!
E, ao vк-las na fugida, eu quase que desmaio…
Jesus, tгo lindas! Sгo duas Tardes de Maio!
Um doente faz medo. Por isso fogem dele.
Estou, aqui, estou ido. Sу tenho pele.
Nada me salva, nada! impossнvel salvar-me.
E o que eu tenho a fazer, й apenas resignar-me
E jб me resignei… Mas Carlota, esse amor,
Quis por forзa chamar o bom Sr. Doutor.
E eu consenti, enfim. E lб mandou o criado
Buscar o cirurgiгo. Ele й o mais afamado
Nestas trкs lйguas, o Dr. Da Presa Velha.
Ei-lo que chega…
……………………- Olб! … (Vк-me a lнngua vermelha,
Toma-me o pulso…) – Estб bom, isso nгo й nada,
Beba-lhe bem, vб aos domingos а toirada,
E sobretudo, veja lб… nada de versos…
Mas o doutor mais eu, nуs somos tгo diversos!
Certo, ele й sбbio, mas nгo tem prбtica alguma
Destas molйstias e o que eu tenho й, apenas, uma
Tнsica d’Alma. Enfim…
…………………………..A Carlota! A Carlota!
Boa velhinha como ela й meiga e devota!
Jб estaria bem se me valessem rezas.
E, no Oratуrio, tem duas velas acesas
Noite e dia, a clamar а Senhora das Dores!
E queima-lhe alecrim, pхe-lhe jarras com flores
E sei, atй, que prometeu uma novena,
Se eu escapar… Como tudo isso me faz pena!
E trata-me tгo bem, tгo bem! como se eu fosse
Seu filho. Dб-me, olhai, pratinhos de arroz doce
Com as iniciais do meu nome em canela,
E traz-me o caldo, como exijo, na tijela
Por onde come o seu. E dб-me o vinho fino,
Onde me molha o pгo-de-lу “prу seu menino”
Que й assim que eu gosto, pelo Cбlix do Senhor,
Que pertenceu, outrora, ao meu Tio Reitor.
Carlota й um beijo. Faz-me todas as vontades.
Quando me sinto pior, ao bater das Trindades,
E me apetece comer terra, algumas vezes
(Assim, sгo nossas Mгes, perto dos Nove Meses)
Sai a buscar uma mгo-cheia. Vem molhada:
Foi ela que chorou… mas diz que “й da orvalhada…”
E quando, enfim, sombrio, agoniado, farto,
Me vou deitar, a santa acompanha-me ao quarto:
Ajuda-me a despir e mete-me na cama.
E com um mimo que sу sabe ter uma ama
Cobre-me bem, “durma, nгo cisme”, dб-me um beijo,
E sai. Finge que sai, cuida ela que eu nгo vejo,
Mas fica а porta, а escuta, a ouvir-me falar sу,
E nгo se vai deitar…
……………………….Onde hб, assim, uma Avу?
…………………………………И травил я шкоты,
Теряясь в океане на пути галер
К фантому Индии, к Бразилии химер!
Тщеславия Макбеты, Гамлеты отмщенья,
Безумья Лиры и Офелии прощенья,
Вы, Банко угрызений совести – усните…
Усни же, сердце…Но луна стоит в зените,
Но кровь моя кипит, переполняя вены,
Жар, градусов под сто… Как необыкновенны
Как ярки небеса! Всё небо в полных лунах!
Они парят везде: и в лужах, и в лагунах.
С востока к западу, впитавший блеск червонца
Весёлый мир укрыт под зонтиком от солнца.
О, жидкий изумруд на золоте песка!
Рожки звенят средь пуль: на бой идут войска!
Наполнить блеском жизнь, чтоб била через край!
Любовь, и слава, и война – ну, выбирай!
И столько пропастей заполнить надо мне
И столько рассказать вот этой тишине…
Ах, люди, если б в ночь, такую же блажную,
Систему исчисления создать иную!
Какой кошмар! Моя горячка мне страшна…
Борьба за жизнь? Ах, милый Дарвин, старина!
Уж лучше не родиться… Смерть, приди, приди!
А саван белый мне кивает впереди…
Прощай, мой дом! Прощай, мой кубок молока!
Был день тринадцатый, сошлось наверняка:
И горбуны, и негритянки, вой собачий,
И масло, что я пролил – это к неудаче…
Ты плачешь, Анту? Но, зачем? О чём? О ком?
О ком-то… Плакать сладко полночью тайком…
Ведь слёзы – пот души…Она тебе осталась:
Нерадостная радость, тихая усталость.
Что ж, ты умрёшь, уснёшь… Но жизнь ещё сияет,
И дрожь, и чувственность, и жажда обуяет
Мистической любви! Любить монахинь белых
И с ними умереть средь молний оголтелых
На дне провала!
……………………Иисус! И никого окрест…
Я, грешный, думал: Иисус, страшней мой крест!
Страшнее мук твоих – страдание такое!
И это в месяц изумительный покоя,
Солнцестояния, ликующей природы,
Когда отрадны и закаты, и восходы,
Когда является гвоздика полевая,
Крестьяне лозы подстригают, напевая,
Когда, сгибаясь, как фиалки на стеблях,
Их внучки ловко косят травы на полях!..
А врач? Зачем… Моя болезнь – болезнь души.
Из-за жары гулял лишь вечером, в тиши,
Глотками втягивал я хмель смолы древесной,
Ходил дорогою Малейруш, всем известной,
Встречал работников плантаций и жнецов,
И дилижанс почтовый, полный бубенцов,
Порой смеялся встречь прохожим озорно,
И было там, да и сейчас там есть панно,
На маленькой часовне, возле старой груши:
На нём - в чистилище страдающие души.
Простая надпись, но пронзила сердце мне:
«Не забывайте нас, страдающих в огне!»
Грешно, а всё же мысли в голове теснятся,
Что рад бы муками я с ними поменяться.
Оставлю десять рейс… А дальше по тропинке –
Гора из гравия виднелась на суглинке.
Стоял там крест, от влаги чёрный, как графит,
На этом месте кто-то раньше был убит.
И был обычай: проходя издалека,
Оставить камень там, молясь за бедняка…
И каждый камень был – молитвы чьей-то след,
И никогда они не замолкали, нет!
Моления из камня, полные печали
За кости бедные звучали и звучали…
Я камень оставлял, а мысли по пятам:
«Ах, если б это я лежал убитый там…».
Шёл дальше, и тропинка вниз вела покато,
Никто меня не убивал…
……………………………..И в час заката
Шли девушки с плантаций, пели, пели,
(Хотелось мне рыдать, я сдерживался еле…)
Когда я был вблизи, стихала болтовня,
Переставали петь, смотрели на меня,
И, поражённые моею худобой,
«Какой он немощный!» - шептались меж собой.
И мельника жена встречалась по пути:
На Ивовый родник случалось ей идти,
Прекрасна, как цветок, спешила за водой,
А голова из-за муки была седой…
- Вам лучше? – Так… Немного меньше тошнота…
- Пусть Вам помогут раны Господа Христа…
В местечке, что звалось Казал, вблизи дороги,
У дома, крытого соломой, на пороге
Слепой вдыхал тончайший аромат лугов…
Когда он слышал голоса и шум шагов,
Дрожащим голосом взывал, слеза во взоре:
«Мой добрый господин, взгляни на это горе!»
Ах! Горе мне! Слепой не видит, кто идёт,
Участия к его беде с надеждой ждёт…
И в довершенье я выслушивал тираду,
Знакомого врача – соседа Делегаду:
«Вам лучше не гулять, когда роса обильна», -
И в сторону, себе:
…………………….«Наука здесь бессильна».
О, сколь моя судьба злосчастная жалка!
Во всём старухи-смерти видится рука…
Мне колыбель как гроб, несомый на погост,
А в новолунье серп повесили меж звёзд…
Вот, вижу: девушки жнут в поле у реки, -
Она средь них серпом срезает колоски!
А вид полей весной? Подобен он занозе –
Намёк на тление при мысли о навозе…
И горлица была моей душой летящей…
Агонией моей был вой еловой чащи…
Раскинут нитки льна отбеливать на пляже –
На саван мой пойдут мотки из этой пряжи…
А если плотники, подвыпив, шутники,
Куря и гомоня, проходят у реки, -
Я думал в час, как проходили мимо нас:
А, может быть, мой гроб закончили как раз…
Ложился наземь, вверх лицом, дрожал в ознобе
И думал: так лежать мне предстоит во гробе…
…………………………………Deixei fugir a escota,
Perdi-me no alto mar, quando ia na galera
А Нndia da Ilusгo, ao Brasil da Quimera!
У Banquos do Remorso! у rainhas Macbeths
Da Ambiзгo! у Reis Lears da Loucura! У Hamlets
Da minha Vinganзa! У Ofйlias do Perdгo…
(Sossega! Faze por dormir, meu coraзгo!
Vai alta a noite…) E o sangue arde-me nestas veias!
Febre a cem graus: Delнrio: o Cйu de Luas Cheias
Desde o Oriente ao Sol-pфr, de Norte a Sul coberto:
O mundo jovial de guarda-sol aberto!
Mar de esmeralda fluida, praias de oiro em pу!
У esquadras das quais era almirante eu sу!
У clarins a soar entre balas, na guerra!
E vencer pela Pбtria! E ser Conde da Terra
E do Mar! El-Rei! Ser Senhor feudal do Mundo!
Encher a transbordar a Vida, mas sem fundo,
Com palбcios, Amor, Glorias, Luxo, batalhas,
E reis e generais envoltos nas mortalhas!...
Pra contar tanta coisa a encher tantos abismos,
Homens! criai outro sistema de algarismos!
Meu Deus! Que pesadelo! Ah tanta febre assusta…
Struggle-for-life! У velho Darwin, tanto custa!
Antes nгo ter nascido. У Morte, vem buscar-me…
Um lenзo branco Adeus! nos longes a acenar-me:
Adeus, meu lar! Adeus, minha taзa de leite!
E foi o dia 13… E os corcundas e o azeite
Que eu entornei, Pretas que eu vi, uivos de cгes!...
Choras? Porque, por quem, Anto? Pelos Alguens…
Chorar й bom. Ainda te resta esse prazer.
Lбgrimas: suor da alma! Cansado? Vais morrer,
Vais dormir… Ainda nгo! Mais febre, suores frios,
Tremuras, convulsхes, nervoses, arrepios!
Unhas de leгo, raspando cal numa parede!
Corpos Divinos, nus, ao leu! Luxъrias, sede
De amor mнstico! Amar freiras de habito branco,
Morrer com elas despenhado num barranco,
Sob relвmpagos!...
…………………..Jesus! Jesus! Jesus!
Ah quando foi bem pior que a tua a minha cruz!
Quanto sofri, meu Deus! Ah quanto eu sofro ainda!
E isto num mкs de paz, nesta йpoca tгo linda,
Solstнcio de Verгo, quando nos sabe a Vida,
Quando aparece o cravo, a minha flor querida,
Quando os sуis-postos sгo uma delicia, quando
Os aldeхes andam a podar, cantarolando,
E, ali, ao pй dos milheirais, as lindas netas
Ceifam curvadas, como na haste as violetas!
Medico? Para quк… A doenзa era d’Alma.
Saнa, apenas, а tardinha, pela calma,
Sorvendo aos haustos a resina dos pinheiros.
Tomava quase sempre a estrada dos Malheiros.
A nossa casa й ao virar mesmo da estrada,
Onde perpassam os aldeхes na caminhada
E a mala-posta a rir, cheia de campainhas!
Ora havia, lб (e hб ainda) umas Alminhas
Com um painel antigo sob um oratуrio,
Que sгo as almas a penar no Purgatуrio,
E tкm esta legenda: ” У vуs que ides passando
Nгo esqueзais a nуs neste lume penando!”
Deitava-lhes 10 reis, mas ficava a cismar
Que mais penava eu… se elas quisessem trocar.
E mais adiante (ainda me lembro: num atalho,
Ao pй da fonte) havia um monte de cascalho
Com uma Cruz de pau, braзos ao Sul e ao Norte,
Para mostrar que, ali, se fizera uma morte:
Ora (й um costume) quando alguйm vai de longada,
Ao ver aquela Cruz, que parece uma espada,
Deita uma pedra: cada pedra й uma oraзгo.
Oh raras oraзхes! Nunca se calam, nгo!
Perpetuamente, lб ficam os Padre-Nossos,
Rezas de pedra, a orar, a orar por esses ossos!...
Eu, como os mais, deitava uma pedra, tambйm,
Dizendo para mim: “se me matasse alguйm…”
Mas eu seguia o meu passeio, estrada fora,
E ninguйm me matava…
…………………………..Ah! vinham a essa hora
As moзas da lavoura a cantar, a cantar,
(Faziam-me, Senhor! Vontade de chorar…)
Mas quando, perto jб, eu me ia aproximando,
Paravam de cantar e ficavam-me olhando…
E que eu nгo fosse ouvir, murmuravam, baixinho,
Com dу, a olhar: “Como ele vai acabadinho!”
Mais adiante, encontrava a mulher do moleiro,
Que ia o cвntaro encher а Fonte do Salgueiro,
Lindos cabelos empoeirados de farinha:
Era uma flor, mas parecia uma velhinha…
- Vai melhorzinho? – Assim… vou indo, vou melhor…
- Pois seja pelas Cinco Chagas do Senhor…
E um pouco mais alйm, no lugar do Casal,
Numa casa de colmo, assentado ao portal,
Estava um cego, e a fiar ao lado estava a mгe,
E mal sentia, ao longe as passadas de alguйm,
Chamava em sua voz vibrante de ceguinho:
“Meu nobre Senhor! Olhe este desgraзadinho!”
Ai de mim! Ai de mim! Como nгo vк quem passa,
que chama a atenзгo para a sua desgraзa!
E, para bem coroar o meu trбgico fado,
Dizia-me, ao passar, o Dr. Delegado
“Vб para casa, fuja aos orvalhos da Noute.”
E, grave, para si:
…………………..”A Ciкncia abandonou-te!”
Horror! Horror! Horror! Que miserбvel sorte!
Em tudo via a Velha, em tudo via a morte:
Um berзo que dormia era um caixгo prа cova!
Via a Foice no Cйu, quando era Lua-Nova…
Se ia а tapada ver ceifar as raparigas,
Via-a entre elas a cortar tambйm espigas!
E ao ver as terras estrumadas, como lume,
Quedava-me a cismar no meu destino… estrume!
A pomba que passava era a minha alma a voar…
E era a minha agonia um pinhal a ulular!
E, ao ver meadas de linho a coraram, ao Sol,
Pensava… se estaria, ali, o meu lenзol…
E o que eu cismava ao ver passar os carpinteiros,
Cantando alegres e fumando, galhofeiros,
A tiracolo a serra, o martelo e o formгo…
Vinham, quem sabe! De acabar o meu caixгo!
Deitava-me no chгo de ventre para o Ar,
Cismava: se morrer, й assim que hei-de ficar…
………………………1.
……………………….На отдыхе в одной деревне.
Когда сюда приехал, что со мною было!
Не знаю даже, что за хворь меня сушила,
И, может, все подряд пришли ко мне мытарства:
От немощей души пока что нет лекарства.
Страдаю всем: от раздражения до скуки,
И ни на йоту облегченья в этой муке!
Пускай толкуют, что погиб талант мой прежний,
Но в нервах дёрганых порой ещё мятежней,
Кровавых молний вспышки-спазмы сумасбродят:
Во мне мгновения Камоэнса восходят!
Хотел я приобщить себя к аскезе клира…
В сандалии одной торить дороги мира…
Я землю ел, пил ночь из лунного бокала,
Впадал в экстаз, душа чудесного алкала,
Начну беседу с кем: всё – мёртвые, могила…
Мне мерзки люди были, от вещей тошнило.
Носил в селе перчатки, чтобы ни к чему
Рукой не прикасаться. Вовсе не пойму:
Лишь руку протяну – а в горле уж комок,
Тошнит… Ни кисти винограда я не мог
Коснуться, ни цветка. Простите вы меня,
Крестьяне! Вы – чисты. Винюсь, себя казня.
Но боль меня вела своим путём тернистым,
Чтоб выжечь грязь стыдом, чтоб сердце стало чистым.
В душе моей добро, как прежде, заискрилось,
Заветов Божьих суть в ней грозно воцарилась.
Мне - в радость беднякам пот липкий утереть,
Стипендия моя – вся им, сейчас и впредь.
Бывало вечером, в разлив заката алый,
Иду я, под ноги вперяя взор усталый,
Пытаясь не топтать мурашек вереницы,
Которым день и ночь приходится трудиться.
Но всё же их давил, когда темнели дали…
И плакал от стыда, чтоб люди не видали…
Когда я выходил гулять в ночную мглу,
Облюбовал себе тогда одну скалу,
Она имела очертания плаща.
Я часто прятался за нею, трепеща:
Как падре-Океан, рыдаю, вопию,
Все голоса стихий вселились в грудь мою!
И думал, грешник, я: Сдержи ты, Иов, крики,
Другие стоны громче, горестны и дики!
Христос! Уйми свой хрип, замри, окаменей,
Христос! Другая боль встаёт – ещё сильней!
Всю ночь стонало сердце, так не спит больной
…………………………..…………….В палате!...
………………………..В госпиталь входите все со мной!
Вот, видите, кисты, их проколю копьём,
Всю боль былой надежды в них мы узнаём...
Разрежу дальше: здесь все краски волн морских.
О, монотонные валы сердец людских!
Желты, и сини, и черны, и в цвет оливы,
И пеной гноя поднимаются приливы…
Валы, где та луна, что путь ваш изменяет?
В которые часы отлив вас прогоняет?
Разрез раздвинем шире… Cколько разных болей!
Рак скуки, осложнённый язвой меланхолий!
Вот – ненависти гной сочится из души…
Его слезам не смыть, не тронь, не вороши.
Вот – крупный град обид прошёл по сердцу грозно,
И омертвела плоть, и язва гангренозна.
Свинцовые валы печали, сплина злого…
По детству ностальгия, как синяк, лилова…
Ожоги сердца: жажда света, как магнит,
Все молнии себе на гибель приманит…
Ах, сколько горя, Боже правый, сколько слёз!
И веру, и мечту солёный ток унёс…
Ах, сердце, как оно ещё живёт доселе?
Давно в нём жизненные силы оскудели:
Шквал скорби и тоски, и горестной заботы
Мертвит его… О, ужас…
Males de Anto.
………………………1.
……………………….A ares numa aldeia
Quando cheguei, aqui, Santo Deus! como eu vinha!
Nem mesmo sei dizer que doenзa era a minha,
Porque eram todas, eu sei lб! Desde o Уdio ao Tйdio.
Molйstias d’Alma para as quais nгo hб remйdio.
Nada compunha! Nada, nada. Que tormento!
Dir-se-ia acaso que perdera o meu talento:
No entanto, аs vezes, os meus nervos gastos, velhos.
Convulsionavam-nos relвmpagos vermelhos,
Que eram, bem o sentia, instantes de Camхes!
Sei de cor e salteado as minhas afliзхes:
Quis partir, professar num convento de Itбlia,
Ir pelo Mundo, com os pйs numa sandбlia…
Comia terra, embebedava-me com luz!
Кxtase, espasmos da Teresa de Jesus!
Contei naquele dia um cento de desgraзas.
Andava, а noite, sу, bebia a Noite аs taзas.
O meu cavaco era o dos Mortos, o das Loisas.
Odiava os Homens ainda mais, odiava as Coisas.
Nojo de tudo, horror! Trazia sempre luvas
(Na aldeia, sim!) para pegar num cacho d’uvas,
Ou numa flor. Por causa dessas mгos… Perdoai-me,
Aldeхes! Eu sei que vуs sois puros. Desculpai-me.
Mas, atravйs da minha dor, da tempestade,
Sentia renascer minha antiga bondade
Nesta alma que a perdera. Achava-me melhor.
Aos pobrezinhos enxugava-lhes o suor.
A minha bolsa pequenina, de estudante,
Era prуs pobres (E й e sк-lo-б doravante.)
E ao vir das tardes, ao passar por um atalho,
Eu ia olhando o chгo, embora com trabalho,
Pois os meus olhos nгo podiam de fadigas,
Pra nгo pisar os carreirinhos das formigas
Que andam, coitadas! Noite e dia, a carregar.
E com vergonha, pra ninguйm me ver chorar,
Lнvido, magro, como um espeto, uma tocha,
Costumava esconder-me em uma certa rocha,
Que, por sinal, tinha o feitio dum gabгo,
E punha-me a chorar, a chorar como um leгo!
Tinha as vozes do Mar, pregando em seu convento,
E a gesticulaзгo dos pinheirais ao Vento!
У Dor! у Dor! у Dor! Cala, у Job, os teus ais,
Que os tem maiores este filho de seus Pais!
У Cristo! Cala os ais na tua нgnea garganta,
У Cristo! Que outra dor mais alta se alevanta!
Meu pobre coraзгo toda a noite gemia
…………………………..Como num Hospital…
………………………..Entrai na enfermaria!
Vede! Quistos da Dor! Furo-os com uma lanзa:
Que nojo, olhai! Sгo as gangrenas da Esperanзa!
Lanceto mais: que lindas cores! um Oceano!
У mornos vagalhхes do Coraзгo humano,
Amarelos, azuis, negros, cor de Sol-Posto!
У preia-mar de pus! marй viva d’Agosto!
Oceano! у vagalhхes! qual й a vossa Lua?
A que horas й a baixa-mar, quem vos escua?
Lanceto mais ainda: as ilusхes sombrias!
Cancro do Tйdio a supurar Melancolias!
Gangrenas verdes, outonais, cor de folhagem!
O pus do Уdio a escorrer nesta alma sem lavagem!
Tristezas cor de chumbo! Spleen! Perdidos sonos!
Prantos, soluзos, ais (o Mar pelos Outonos)
A febre do Oiro! O Amor calcado aos pйs! Gйnio! Вnsia!
Medievalite! O Sonho! As saudades da Infвncia!
Quantos males, Senhor! Que Hospital! Quantas doenзas!
Filosofias vгs! Perda das minhas crenзas!
Neurastenia! O Susto! Incoerкncias! Desmaios!
Sede de imensa luz como a do pбra-raios!
Entusiasmos! Lesгo cardнaca da Raiva!
Magoas sem fim, prantos sem fim! Chuva, saraiva
De Insultos! Afliзхes e Desesperos! Gota
De Cуleras! Horror…
Ах, розы винные! Откройтесь мне до донца!
Целую вашу грудь, о, как она сладка!
Хмелею всё сильней: я пью настой из солнца
О, этот терпкий вкус последнего глотка!
Цветки кровавых роз! откройте грудь смелее,
И запаха волна долины наводнит:
Офелий лунный лик, в речной струе белея,
В том запахе живёт, поёт, влечёт, манит…
Камелии! чуть-чуть вы губы отворите:
Луне, одной луне – томленье ваших чаш!
Мне, наперстянки, яд пунцовый подарите,
Тюльпаны, дайте мне багряный гений ваш…
Ах, маки, я сражён, и вы – мой сон бредовый,
И я пчелой вопьюсь в безумно-красный рот.
Мой улей я создам, о, этот дом медовый:
Жестокой жажды жар… пунцовый сумрак сот…
Вы, астры, щёки мне раскрасьте в цвет коралла
Чтоб кровью молоко и оникс лалом стал.
Так после боя всё в крови густой и алой,
Снаряды и сердца: кровоточит металл…
Я страстоцвет молю, молю средь тьмы хулящей:
Раскрой же лепестков истерзанную плоть,
Ты, ярость цвета, ввысь извергни огнь палящий!
О, красный хохот язв и мук твоих, Господь…
Цветы раскалены – дымящие вулканы!
О, лавою своей натрите вы меня!
Во мне звучит оркестр из ваших гимнов тканый,
О, дайте силы мне! О, дайте мне огня!
О, дайте крови мне: пусть кровоток цветочный
В моих сосудах жизнь блаженно разольёт!
В них крови нет своей, они бесцветны, точно
Печаль в них обжилась, на всём её налёт…
Не скрыть больной души, но есть одна отрада.
Цветы! Как встречу вас, скачу повеселев!
И кровь тогда бурлит подобьем водопада,
И вою, и реву, томимый жаждой лев!
Врезаюсь в небосвод, где звёздная дорога,
Где Бесконечность льёт кипящим серебром,
И, завершив полёт, к стопам пресветлым Бога,
Я падаю с небес безропотным ядром.
Люблю я красный цвет! Пусть гостия заката
Рассеет скуку мне, сожжёт печаль дотла…
Но в миг, когда душа беспамятством крылата,
Шарлотта, мой цветок! Она бела, бела…
Леса, 1886.
Febre Vermelha
Rosas de vinho! Abri o cAlice avinhado!
Para que em vosso seio o lAbio meu se atole:
Beber atE cair, bEbedo, para o lado!
Quero beber, beber atE o ultimo gole!
Rosas de sangue! Abri o vosso peito, abri-o!
Montanhas alagai! deixai-as trasbordar!
As ondas como o oceano, ou antes como um rio
Levando na corrente OfElias de luar...
CamElias! Entreabri os lAbios de Eleonora!
Desabrochai, A lua, a Ansia dos vosso cAlis!
DA-me o teu genio, dA! O tulipa de aurora!
E dA-me o teu veneno, O rubra digitAlis...
Papoilas! Descerrai essas bocas vermelhas!
Apagai-me esta sede estonteadora e cruel:
O favos rubros! os meus lAbios sAo abelhas,
E eu ando a construir meu cortiCo de mel...
RainAnculos! Corai minhas faces de terra!
Que seja sangue o leite e rubins as opalas!
Tal se vEem pelo campo, em seguida a uma guerra,
Tintos da mesma cor os coraCoes e as balas!...
Chagas de Cristo! Abri as pEtalas chagadas!
Numa raiva de cor, numa erupCAo de luz!
Escancarai a boca, As vermelhas rizadas,
Cancros de Lazaro! Feridas de Jesus...
Flores em brasa! Orgaos da cor! Tirava
Operas d'oiro, pudesse eu, das vossas teclas.
VulcAes de Maio! ungi minha pele de lava!
Dai-me energia, audAcia, O pequeninos Heclas!
Dai-me do vosso sangue, у flores! entornai-o
Nas veias do meu corpo estragado e sem cor:
Que vida negra! Foi escrito, а luz do raio,
O triste fado que me deu Nosso Senhor...
Cismo jA farto de velar minha alma doente,
NAo dura um mEs sequer, minhas amigas, vede!
Mas, mal vos vejo, entAo, pulo alegre e contente
A uivar, como os leOes quando os ataca a sede!
Corto o estrelado CEu, voo atravEs do EspaCo,
Cruzo o infinito e vou rolar aos pEs de Deus,
Como se acaso fosse, em catapultas de aCo,
Por um TitA de bronze atirado a esses cEus!
Amo o vermelho. Amo-te, O hOstia do sol-posto!
Fascina-me o escarlate, os meus tEdios estanca:
E apesar disso, у cruel histeria do Gosto,
Miss Charlotte, a flor que eu amo, E branca, branca...
Leзa, 1886.
Письмо Мануэлу.
Прости меня, мой Мануэл, что допоздна
Брожу опять, но это не моя вина:
Виной – Коимбра, злая грусть её пейзажа,
Что ноет всё больней, мне душу будоража.
О новостях? Послушай, нервы, как разъяты!
Ты ветер попроси сдержать свой бег проклятый.
Умолкни, стонущий, послушный ветра бегу,
Шум чёрных тополей на берегах Монтегу!
Чем ветру плакать так, пусть тучи разверзает,
Зальёт слезами боль, ту, что его терзает.
Меня он мучает! Скажи ему, скажи!
Ах, он мне тягостней, чем старые ханжи,
Молитв мелодию бубнящие галопом,
Страшней медведя (1), что с усердьем узколобым
Урок ответит свой, страшнее, чем алмаз,
Скрипящий по стеклу, чем холод лживых фраз…
Реви же вихрь, реви и пожирай мне душу,
Залей рассудок мой, как море топит сушу,
Впитав всю темноту, безвыходность стенаний.
И волны – лунный свет моих воспоминаний.
В моей лачуге, в ночь, частенько так бывает:
Колдует ветер, духов с моря вызывает:
Дни лета прошлого, безумия и света,
И там часов каминных сердце бьётся где-то…
Какие времена, как звёздочки, вдали?
Ты знаешь, Мануэл: те, что уже прошли!
И грусть от этого, и слёзы накипают,
И меркнет лампочка, и тени наступают.
А сон уходит, и привидится мне скоро:
Песок искрится, вдалеке встаёт аврора,
Плыву в челне по морю Господа Христа,
И смуглый Габриэл на вёслах... Даль чиста.
А призраки идут, из тьмы идут на свет,
В одеждах чёрных расставаний прежних лет,
О, сколько их! Мечты, видения офелий,
Звездами дальними мерцая еле-еле
На небе памяти нежнее и печальней,
Прошепчут исповедь студенту в скромной спальне.
Виденья милые! Ко мне, забудьте страх!
Река сладчайшая (2), сквозной туннель в лесах!
Здесь Анту плыл, и за челном струилась пена...
И к мосту Тавареш спускаясь постепенно,
Нагими плавали в полдневную жару!
И всё прошло! Лишь пены хлопья на ветру!
И всё прошло…
Теперь не то: какие шутки!
Ведь, как в монастыре, у бакалавров сутки
Приходится терпеть студенческому люду:
Профессора снуют и нос суют повсюду!
И лишь когда закат восстанет над рекой,
И в бакалаврские сердца войдёт покой.
Едва коза (3) проблеет жалобы, как сразу
Спич прозвучит: на полчаса всё те же фразы…
Студенты по домам спешат, как сельский люд
С полей идёт в тот час, как «Троицы» (4) пробьют.
Ах, Мануэл, ты говорил, и ты был прав,
Когда решился я, в Коимбру путь избрав:
«Не стоит, Анту…» - говорил, но всё напрасно…
Пошёл – и курса не закончу, это ясно.
Насколько б лучше мне по-прежнему учиться
В природной школе, ведь могу я поручиться:
Вольнее нет и нет ей равных в этом свете!
Профессор Океан – знаток на факультете!
Он нам прочёл из психологии немало,
Всего лишь года, чтоб закончил, не хватало.
Уроки наблюдений, истин вечный блеск,
Был полон тайного значенья каждый всплеск,
И ветра стон, и солнца пламенное веко…
Уже прочёл он всё о сердце человека.
Я на Коимбру променял приют лесной
Где ректор-Пан стихи читает под сосной!
Зачем? Да, может быть, причина просто в лени:
Коза - там дрозд, поёт, чуть свет прогонит тени…
Ах, Мануэл! Тоска! А издали мечталось…
Но то же, что всегда, со мною снова сталось:
Лишь даль меня влечёт, мистерия надежды,
Ну а вблизи – спадают лёгкие одежды
С моих иллюзий и – вдруг всё перевернулось.
Душа от изумленья всколыхнулась…
Вот и таверна знаменитая Камелий (5)
Была ты небом для меня, на самом деле,
Где ужин подаёт Мадонна, не иначе,
Студентам старших курсов, баловням удачи.
Ах, на Мадонну я взглянул из-за кулисы:
Камелий больше нет, осталась camelice» (6).
Но проступает в суете пустой, постылой
Другой Коимбры, легендарной, облик милый…
Свет лунный здесь так ласков! Ну, а девы, девы…
Как поцелуй пьянят, чаруют их напевы,
Средневековые повадки и черты -
Какие девушки!…
…………………………Ах! не поверишь ты!
Когда цвет ивы оттенил декор балконов,
Нашёл и я себе весёлых компаньонов
По дому. Возле них, как солнышко пригреет.
Вот, Марио - всегда развеселить сумеет.
При нём и смерть бела, и значит, будем живы:
Смеются даже ветхой мантии разрывы!
Фернандо не видал? Как остроумен, страх!
Ну, вылитый из Сантареня он монах!
Дуэт голландочки, блондинки в горностае,
И португальца… Ну, а Мишку? То святая
Тереза Иисус в мальчишеском наряде...
Ну, приезжай сюда, дружище, Бога ради!
Я знаю, ты пленишься этой стороной,
Давай мне руку, и пойдём скорей со мной!
Пробило четверть: перерыв. Ну, вот, смотри!
На это стоит посмотреть, держу пари…
На галереи, где века гуляли мавры,
Сейчас из тесных клеток выйдут бакалавры.
Их спины сгорблены, а голоса негромки…
Ну, кто поверит, что они и есть потомки
Отважных моряков шестнадцатого века?
Худые, бледные, учителей опека
Их обескровила… Да ты не хохочи:
Ну как такие смогут взяться за мечи?
- И доктора? (7) – Вон те, которые построже.
Два исключения, другие все похожи:
Великий Пост Души! На всех печать поста…
Смеёшься? Нам с тобою, грешным, не чета.
А тот надменный великан со статью кедра,
Что на меня так нежно смотрит, - это Педро
Пенеду! (8)
……….Педро мой! И надо так случаться,
Что я, счастливец, у тебя могу учиться!
О, Педро! Милый друг! Душа моей души!
Я помню маленьким, когда в ночной тиши
Капризничал, то нянюшка моя, бывало,
Меня пугая, буку - Педро – призывала.
Я затихал, она ж, используя находку,
Ну, имитировать тяжёлую походку…
- Тук! Тук! - Сейчас войдёт! Не любит он нытья!
И ты входил, о Педро, в страхе видел я!
Мой старый Педро! Призрак, пугало из детства!
Я так тебя люблю, что даже знаю средство,
Как сохранить твой труп нетленным на века
(Однако Педро не умрёт наверняка!):
Возьму тебя и, увенчав зелёным миртом,
Засуну в башню, что заполню чистым спиртом,
И для потомков налеплю на ней гигантский
Ярлык: «Аль-Бейд, король, владыка мавританский».
Чу!.. Мануэл, сигнал! На волю поскорей!
Пойдём…
………Ведь солнце нас встречает у дверей,
Там душу освежим, целуя и любя…
В места мистические поведу тебя:
Пейзажей нет и незабвеннее и краше!
Тентугал, Торреш, Селаш, Оливайш, Сернаше,
Фигейра-де-Лорван, Кондейша, Назаре! (9)
В моём вы сердце, как листочки в янтаре…
Течёт из сердца в бликах солнечных лучей
Воспоминаний несмолкающий ручей.
Кондейша?
……………Ну, пошли, там праздник бьёт ключом!
- А солнце, пыль, толпа?! – Нам это нипочём!!
Глаза девичьи – лунный свет, и нежны лица.
Студентам с девушками любо веселиться:
Цветы с груди подруг срывают, трепеща,
И плечи их укрыть спешат полой плаща.
А старики молчат, мешать-то нет нужды:
Один лишь поцелуй не натворит беды!
Сельчане пожилые незамысловаты
Подходят за советом: мы же адвокаты,
У нас – смекалка, ум и знание закона:
В народе к «докторам» почтение исконно.
Подходят: что им делать? Лишь пробились всходы,
Тут ливни, как на грех – весь труд испортят воды…
- Что делать? Пейте их! - подскажут им нарочно.
Уходят, обещают выполнить всё точно.
Тропинка вьётся возле ярких страстоцветов…
Ах, горе вам, бедняги, от таких советов!
Тентугал?
………..Утра синь! Бери скорей перчатки.
Где шляпа? Собрались? Ну, вот, и всё в порядке.
Всего-то десять миль, и тракт сейчас пустой,
Алберту (10) ожидает нас и милый Той(11).
Сегодня чудный день! Таким был мир в начале!
С утра я видеть не хочу ни в ком печали!
Дари нам осень аромат свой колдовской!
Прочь, меланхолия! Вокруг – покой, покой!..
Вот чёрных тополей нагой, печальный ряд.
Щеглы на ветках, пусть вас пеньем оживят!
Стоите, грустные, с восхода дотемна,
А ветер к вам несёт листву и семена,
И птиц, и дождь, и сор, и тучи комарья…
Бедняжки, тоже одинокие, как я….
А осенью вас ветер дерзко оголяет,
Сгибает до земли и кашлять заставляет…
Стоите в саванах, готовы для могилы,
Напоминает мне ваш ряд, ваш вид унылый
Домишки с краю для чахоточных в селе.
И встретимся ли, нет – мы боле на земле?
Но вечный есть покой и вечная краса,
И души всех взойдут на эти небеса,
Кто жил и принял смерть и в море, и на суше -
И души чёрных тополей, и наши души.
И там мы свидимся опять, где нет страданья…
До встречи тополя, до нашего свиданья…
И вот, уже пейзаж тоскливый за спиной,
Пошли холмы звенеть травою-тишиной,
Быки пасутся, мессы птиц в небесной шири…
И солнце сеет справедливость в нашем мире…
На костылях калеки, еле тянут ноги,
Повозка наша быстро катит по дороге,
Монетки брошу я, на них лучи играют,
А внучки бедолаг монетки подбирают.
Вот Сан Жуан ду Кампу утонул в пыли,
И, наконец, Тентугал забелел вдали.
Тяни, Пятнистый, живо, мальчик, постарайся,
Ещё чуть-чуть – и отдых, ну, не упирайся!
Мы едем всё быстрее, и пыль за нами вьётся…
На месте!
………А Тентугал солнечно смеётся
Домишками своими… Чудное местечко
Люблю его: здесь лес, и монастырь, и речка…!
Монахиня здесь есть: краснею и беднею,
А словом ни одним не перемолвлюсь с нею.
Куплю у ней пирог, проделав путь неблизкий,
Мечтаю: в пироге есть место для записки!
А это, ведь, конверт, себе я говорю,
А вдруг в нём сердце милой, вот я посмотрю!..
Разрезал, а внутри – корица и мускат…
И сердце лишь своё я повезу назад.
Коимбра, 1888 – 1889 – 1890.
1. «Медведь» – лучший ученик на курсе или в группе.
2. Леса.
3. «Коза» - университетский колокол Коимбры.
4. «Троицы» или «Аве-Марии» - удары колокола на закате, являющиеся сигналом окончания работ для крестьян.
5. Известная в те времена в Коимбре таверна тётушек Камелий.
6. «Сamelice» - глупость, вздор..
7. Докторами называют в Португалии людей, получивших законченное высшее образование; в данном случае речь идёт о преподавателях университета.
8. Преподаватель права у университете Педро Монтейру Каштелу Бранку, которого Нобре не однажды высмеивал в стихах.
9. Районы округа Коимбра, её окрестности.
10. Антонио де Мелу (Агеда), однокурсник и близкий друг Нобре.
11. Алберту де Оливейра, однокурсник и близкий друг Нобре.
Carta a Manuel.
Manuel, tens razгo. Venho tarde. Desculpa.
Mas nгo foi Anto, nгo fui eu quem teve a culpa,
Foi Coimbra. Foi esta paisagem triste, triste,
A cuja influкncia a minha alma nгo resiste.
Queres notнcias? Queres que os meus nervos falem?
Vб! dize aos choupos do Mondego que se calem
E pede ao Vento que nгo uive e gema tanto:
Que, enfim, se sofre, abafe as torturas em pranto,
Mas que me deixe em paz! Ah tu nгo imaginas
Quanto isto me faz mal! Pior que as sabatinas
Dos ursos na aula, pior que beatas correrias
De velhas magras, galopando Ave-Marias,
Pior que um diamante a riscar na vidraзa,
Pior eu sei lб, Manoel, pior que uma desgraзa!
Histeriza-me o Vento, absorve-me a alma toda,
Tal a menina pelas vйsperas da boda,
Atarefada maila ama, a arrumar…
O Vento afoga o meu espнrito num mar
Verde, azul, branco, negro, cujos vagalhхes
Sгo todos feitos de luar, recordaзхes.
А noite, quando estou, aqui, na minha toca,
O grande evocador do Vento evoca, evoca
O meu doido Verгo, este ano passado,
(E a um canto bate, ali, cardнaco, apressado,
O tiquetaque do relуgio do fogгo…)
Bons tempos, Manoel, esses que jб lб vгo!
Isto, tu sabes? Faz vontade de chorar.
E, pela noite em claro, eu fico-me a cismar,
Triste, ao clarгo da lamparina que desmaia,
Na existкncia que tive este Verгo na praia,
Quando, mal na amplidгo, vinha arraiando a aurora,
Ia por esse mar de Jesus Cristo fora,
No barco а vela do moreno Gabriel!
Vejo passar de negro, envoltas em burel,
Quantos sonhos, meu Deus! quantas recordaзхes!
Fantasmas do Passado, ofйlicas visхes,
Que, embora estejam lб, no seu pais distante,
Oiзo-as falar da minha alcova de estudante.
Minhas visхes! Entrai, entrai, nгo tenhais medo!
У Rio Doce! tъnel d’бgua e de arvoredo!
Por onde Anto vogava em o wagon dum bote…
E, ao Sol do meio-dia, os banhos em pelote
Quando нamos nadar, а Ponte de Tavares!
Tudo se foi! Espuma em flocos pelos ares!
Tudo se foi…
Hoje, mais nada tenho que esta
Vida claustral, bacharelбtica, funesta,
Numa cidade assim, cheirando essa indecente,
Por toda a parte, desde a Alta а Baixa, a lente!
E ao pфr-do-sol no Cais, contemplando o Mondego,
Honestos bacharйis sгo postos em sossego
E mal a cabra bala aos Ventos os seus ais,
“Speech” de quarto d’hora em palavras iguais,
Os tristes bacharйis recolhem аs herdades,
Como na sua aldeia, ao baterem Trindades.
Bem me dizias tu, como que adivinhando
O que isto para mim seria, Manoel, quando
O ano passado, vim contra tua vontade
Matricular-me, aн, nessa Universidade:
“Anto, nгo vбs…” dizias tu. Eu, fraco, vim.
Mas certamente, й natural, nгo chego ao fim.
Ah quanto fora bem melhor a formatura,
Na Escola Livre da Natureza, Mгe pura!
Que уptimas prelecзхes as prelecзхes modernas,
Cheias de observaзгo e verdades eternas,
Que faz diariamente o Prof. Oceano!
Jб tinha dado todo o Coraзгo Humano,
Manoel, faltava um ano sу para acabar
Meu curso de Psicologia com o Mar.
Porque troquei pela Coimbra de avelг
Essa Escola sem par, cujo Reitor й Pan?
Talvez… preguiзa, eu sei… A cabra й a cotovia:
As aulas, lб, comeзam, mal aponta o dia!
Que tйdio, o meu Manoel! Antes de vir, gostava.
Era a distвncia, o alйm, que me impressionava:
Tinha o mistйrio do Sol-pфr, duma esperanзa,
Mas, mal cheguei (que espanto! eu era crianзa)
Tudo rolou no solo! A Tasca das Camelas
Para mim era um sonho, o Cйu cheio de estrelas:
Nossa Senhora a dar de cear aos estudantes
Por 6 e 5! Mas ah! Foi-se a Virgem d’antes
Tia Camela… sу ficou a camelice.
Contudo, em meio desta fъtil coimbrice,
Que lindas coisas a lendбria Coimbra encerra!
Que paisagem lunar que й a mais doce da terra!
Que extraordinбrias e medievas raparigas!
E o rio? e as fontes? e as fogueiras? e as cantigas?
As cantigas! Que encanto! Uma diz-te respeito,
Manoel, й um sonho, й um beijo, й um amor-perfeito
Onde o luar gelou: “Manoel! Tгo lindas moзas!
Manoel! Tгo lindas sгo…“
…………………………Que pena que nгo ouзas!
O que, ainda mais, nesta Coimbra de salgueiros
Me vale, sгo os meus alegres companheiros
De casa. Ao pй deles й sempre meio-dia:
Para isso basta entrar o Mбrio da Anadia.
Atй a Morte й branca e a tristeza vermelha
E riem-se os rasgхes desta batina velha!
Conheces o Fernando? A graзa que ele tem!
Dб ainda uns ares de Fr. Gil de Santarйm…
Pбlido e loiro, em si toda uma Holanda canta
Com algum Portugal… E o doce Misco? Santa
Teresa de Jesus vestida de rapaz…
Porque nгo vens, Manoel, ungir-te desta Paz?
Vem a Coimbra. Hбs-de gostar, sim, meu Amigo.
Vamos! Dб-me o teu braзo e vem daн comigo:
Olha… Sгo os Gerais, no intervalo das aulas.
Bateu o quarto. Vк! Vкm saindo das jaulas
Os estudantes, sob o olhar pardo dos lentes.
Ao vк-los, quem dirб que sгo os descendentes
Dos Navegadores do sйculo XVI?
Curvam a espinha, como os бulicos aos reis!
E magros! tristes! de cabeзa derreada!
Ah! como hгo-de, amanhг, pegar em uma espada!
- E os Doutores? – Aн, os tens, graves, а porta,
Porque te ris? Olha-los tanto… Que te importa?
Hб duas excepзхes: o mais, sгo todos um.
Quaresma d’Alma, sexta-feira de jejum…
Nгo quero entanto, meu Manoel, que vбs embora
Sem ver aquele amor que a minha alma adora:
Olha, acolб. Gigante, altivo como um cedro,
Olhando para mim com ternura: й o meu Pedro
Penedo!
……….У Pedro da minh’alma! Meu Amigo!
Que feliz sou, bom velho, em estudar contigo!
Mal diria eu em pequenito, quando a ama
Para eu me calar, vinha fazer-me susto а cama,
Por ti chamava: Pedro! E eu sossegava logo,
Que eras tu o Papгo! A ama, de olhos em fogo,
Imitava-te o andar, que nгo era bem de homem…
Eu tinha birras? – Aн vem o Lobisomem!
Dizia ela. – Bate а porta! Truz! truz! truz!
E tu entravas, Pedro, eu via! Horror! Jesus!
Meu velho Pedro! Meu fantasma de crianзa!
Quero-te bem, tanto que tenho na lembranзa,
Quando morreres, Pedro! (o Pedro nunca morre)
Hei-de pegar em ti, encher de бlcool a Torre
Com todo o meu esmero e… zбs! Meter-te dentro!
Pedro! Assim ficas enfrascado, ao alto e ao centro,
E eternamente, para espanto dos vindoiros:
No rotulo porei: Alli-Beed, Rei dos Moiros.
Mas… toca a recolher. Dou uma falta: embora!
Saiamos…
………Manoel, vamos por aн fora
Lavar a alma, furtar beijos, colher flores,
Por esses doces, religiosos arredores,
Que vistos uma vez, ah! nгo se esquecem mais:
Torres, Condeixa, Santo Antуnio de Olivais,
Lorvгo, Sernache, Nazarй, Tentъgal, Celas!
Sнtios sem par! Onde hб paisagens como aquelas?
Santos Lugares, onde jaz meu coraзгo,
Cada um й para mim uma recordaзгo…
Condeixa?
……………Vamos ao arraial que, ali, hб.
- Sol, poeira, tanta gente! – o mesmo, vamos lб!
Olha, Estudantes, dando o braзo аs raparigas,
Caras de leite, olhos de luar, tranзas de trigos;
Arrancam-lhes do seio arfando as violetas,
Aos ombros delas pхem suas capas pretas:
Que deliciosos estudantes que elas ficam!
Velhos aldeхes que tudo vкem, mas nгo implicam,
Porque, em suma, que mal pode fazer um beijo?
Vкm atй nуs, sorrindo, aproveitando o ensejo,
Com o chapйu na mгo, simples e bons e honrados;
Vкm consultar-nos, porque “somos advogados
E sabemos das leis…” O que devem fazer
Aн numa questгo, numa questгo qualquer
De бguas com um vizinho: й tal a cheia delas
Que estraga as plantaзхes! – Que hгo-de fazer? Bebк-las!
E vгo-se, assim, jurando aviar nossos conselhos…
Ai de vуs! Ai das vossas бguas, pobres velhos!
Tentъgal?
………..Que manhг! E nгo quereres vir…
Pega nas luvas, no chapйu. Vamos partir.
logo ali: quinze quilуmetros, й perto.
Espera-nos o Toy, extasia-se o Alberto,
Pela Janela desse Mundo amplo e rasgado!
Que belo dia! у Sol, obrigado, obrigado!
Paisagem outonal, alegra-te tambйm!
Hoje nгo quero ver ninguйm triste, ninguйm!
Outono, vб! Melancolia, faze trйguas!
Peзo paz, rendo-me! Haja paz, nestas trкs lйguas!
Choupos, entгo? Que й isso? Erguei a fronte, vamos!
У verdilhхes, ide cantar-lhes sobre os ramos!
Aves por folhas! Animai-os! animai-os!
Aplica-lhes, у Sol! Uma ducha de raios!
Almas tristes e sуs (nгo й mais triste a minha)
Aqui estais, meu Deus! desde a aurora а tardinha.
O Vento leva-vos a folha, a pele; o Vento
Leva-vos o orvalho, a бgua, o presigo, o sustento!
E dobra-vos ao chгo, faz-vos tossir, coitados!
Estais aqui, estais prontos, amortalhados.
Fazeis lembrar-me, assim, postos nestes lugares,
Uma colуnia de tнsicos, a ares…
Nгo vos verei, talvez, quando voltar; contudo
Ver-vos-ei, lб, um dia, onde se encontra tudo:
A alma dos choupos, como a do Homem, sobe aos Cйus…
У choupos, atй lб… Adeus! adeus! adeus!
Foi-se a paisagem triste: agora, sгo colinas;
Vк-se currais, eiras, crianзas pequeninas,
Bois a pastar ao longe, aves dizendo missa
А Natureza e o Sol a semear Justiзa!
Vгo pela estrada aleijadinhos de muletas;
Atiro-lhes vintйns: vкm pegar-lhes as netas.
Mas o trem voa а desfilada… - Olб! Arreda!
(Ia-o apanhando: foi por um fio de seda…)
E assim neste galope, a charrete rodando,
Jб de Tentъgal se vai quase aproximando;
S. Joгo do Campo jб nos fica muito atrбs…
Assim, Malhado! puxa! Bravo, meu rapaz!
Que estamos quase lб! Mexe-me essas ancas!
Enfim!
………Tentъgal toda a rir de casa brancas!
A boa aldeia! Vendo cб todos os meses
E contrariado vou de todas essas vezes.
Venho ao convento visitar a linda freira,
Nunca lhe falo: talvez, hoje, a vez primeira…
Vou lб comprar um pastelinho, que eu bem sei
Que ele trarб dentro um bilhete, isto sonhei:
Assim o pastelinho, у ventura sonhada!
Tem de recheio o coraзгo da minha Amada.
Abro o envelope ideal. Vamos a ver… - Traz? – Nгo!
Regresso a Coimbra sу com o meu coraзгo.
Coimbra, 1888 – 1889 – 1890.
……………………1.
Печаль небеса скрывают,
Печаль таит водоём,
Печальны горы бывают,
Печаль и в сердце моём…
…………………….2.
Ах, тополь чёрный с наростом,
Давно ты в лесу царишь.
Мой дед – и видом, и ростом,
Вот только не говоришь.
……………………3.
Мой плащ укроет от стужи:
Сидим под ним до зари.
Он цвета ночи снаружи
Но с блеском лунным внутри.
……………………4.
Ах, колокол Санта-Клары,
По ком ты звонишь с утра?
По той роняю удары,
Что пела ещё вчера!
……………………5.
Рыбак, не рыбка - русалка,
Не нужен ей червячок.
Чтоб вышла доброй рыбалка,
Цепляй цветок на крючок.
…………………...6.
Облатка луны качнётся
На глади тихой реки.
Плесень её не коснётся:
Она из святой муки.
…………………..7.
С кувшином пойду на плёсы,
Пустым принесу назад.
Мои ль в том повинны слёзы,
Мондегу ли виноват?
…………………..8.
Зимой на волнах ленивых
Качаешь стаи гагар!
Мондегу юниц красивых
И шестиструнных гитар!
…………………..9.
Не стоит мир очерствелый
Тех слёз, что в глазах видны!
Голубкой оденься белой…
- Бывают они черны!
………………………10.
Вдыхая свеч аромат,
О чём молчат урсулинки?
Сердца тревожно стучат,
Но тайну хранят косынки.
………………………11.
Священник вам не дал соли,
Желаний моих уста.
Их слаще не знал дотоле:
Вкусней клубники с куста.
………………………12.
Манел на Пиу*, к нему
Что день, хожу на свиданье
Спросить, как там одному,
Не скучно ли ожиданье.
………………………13.
Студенты вьются вокруг
И все влюблены, ей-Богу!
Окончит курс милый друг,
Уедет, забыв дорогу…
……………………….14.
Несите скорей кувшины:
Две струйки из глаз моих.
Ещё ни с одной вершины
Ключей не било таких.
………………………..15.
Груди твои - два гнезда,
Там ждут птенцы-невелички.
Жадно стремятся туда
Моих поцелуев птички.
………………………16.
В ночь Божья Мать занята:
Лучатся и нить, и спицы.
Вяжет чулки для Христа,
А лунный клубок – в кринице.
………………………17.
Улей – гитара моя:
Там пчёлы снуют в заботах.
От пчёлок-звуков, друзья,
Медовые фадо в сотах.
……………………..18.
Огни, гитары, напевы!
Снов золотая пыльца…
Пляшите, пляшите, девы!
Бейтесь, стучите сердца!
* Кладбище да Коншада, было открыто в 1860 г. на землях сеньора Жоакина Инасиу де Миранда Пиу. В 70 – 80 годы XIX века на нём часто хоронили членов почитаемых в Коимбре семей.
Коимбра, 1890.
PARA AS RAPARIGAS DE COIMBRA
……………………1.
Tristezas tкm-nas os montes,
Tristezas tem-nas o Cйu,
Tristezas tкm-nas as fontes,
Tristezas tenho-as eu!
…………………….2.
У choupo magro e velhinho,
Corcundinha, todo aos nуs,
s tal qual meu Avфzinho:
Falta-te apenas a voz.
……………………3.
Minha capa vos acoite
Que й pra vos agasalhar:
Se por fora й cor da noite,
Por dentro й cor do luar…
……………………4.
У sinos de Santa Clara,
Por quem dobrais, quem morreu?
Ah, foi-se a mais linda cara
Que houve debaixo do Cйu!
……………………5.
A sereia й muito arisca,
Pescador, que estбs ao sol:
Nгo cai, tolinho, a essa isca…
Sу pondo uma flor no anzol!
…………………...6.
A Lua й a hуstia branquinha,
Onde estб Nosso Senhor:
duma certa farinha
Que nгo apanha bolor.
…………………..7.
Vou a encher a bilha e trago-a
Vazia como a levei!
Mondego, qu’й da tua бgua,
Qu’й dos prantos que eu chorei?
………………………..8.
No Inverno nгo tens fadigas,
E tens бgua para leхes!
Mondego das raparigas,
Estudantes e violхes!
………………………..9.
- sу porque o mundo zomba
Que pхes luto? Importa lб!
Antes te vistas de pomba…
- Pombas pretas tambйm hб!
………………………10.
Teresinhas! Ursulinas!
Tardes de novena, adeus!
Os coraзхes аs batinas
Que diriam? Sabe-o Deus…
………………………11.
У boca dos meus desejos,
Onde o padre nгo pфs sal,
Sгo morangos os teus beijos,
Melhores que os do Choupal!
………………………12.
Manoel no Pio repoisa.
Todas as tardes, lб vou
Ver se quer alguma coisa,
Perguntar como passou.
………………………13.
Agora, sгo tudo amores
А roda de mim, no Cais,
E, mal se apanham doutores,
Partem e nгo voltam mais…
……………………….14.
Aos olhos da minha fronte
Vinde os cвntaros encher:
Nгo hб, assim, segunda fonte
Com duas bicas a correr.
………………………..15.
Os teus peitos sгo dois ninhos
Muito brancos, muito novos,
Meus beijos os passarinhos
Mortinhos por porem ovos.
:………………………16.
Nossa Senhora faz meia
Com linda branca de luz:
O novelo й a Lua Cheia,
As meias sгo pra Jesus.
………………………17.
Meu violгo й um cortiзo,
Tem por abelhas os sons,
Que fabricam, valha-me isso,
Fadinhos de mel, tгo bons.
……………………..18.
У fogueiras, у cantigas,
Saudades! Recordaзхes!
Bailai, bailai, raparigas!
Batei, batei, coraзхes!
Coimbra, 1890.
- Старое вино солнечного зноя!
Чашу мне налей славного Грааля.
Солнца багрецом, точно после боя,
Запад-цирк залит под пятой мистраля.
………………..Чужестранцы вы, мне вы не родные,
………………..Франции закаты, не люблю вас, нет!
- Солнце, ночь близка! В пелене тумана
Напоследок твой шабаш хороводит…
Падре-Океан из муки багряной
Гостию слепил, причащать приходит.
………………..Троицы лучи, на стекле цветные,
………………..Час, когда помол мельники честные
………………..Понесут домой, оставляя след…
Мощь твоя, закат! Дантов Ад камлает:
Грозный бой светил! Праздник злых колдуний!
Страшная, в крови, голова пылает,
Заклиная день мраком новолуний.
……………….- В мире в этот час тишина такая!
………………. Франции закаты, не люблю вас, нет!
Смеха семь цветов: радуга искрится,
Там Иуды зрак меж орлов! О, Солнце!
Пусть же развернёт свиток Плащаница,
Лик Христа явив в каждом волоконце!
……………….В этот час замрёт суета людская:
……………….Мне кивнёт Инеш, лавку замыкая,
……………….И идёт с полей Педро, наш сосед…
Солнце! Ты – титан сей летучей глыбы,
Кровь её ты льёшь: вся в крови орбита.
А сама Земля, то ль с креста, то ль с дыбы,
То ль твоим ядром грудь её пробита…
……………….- Час, когда вода раскроит суглинок…
………………. Франции закаты, не люблю вас, нет!
Море и закат! Зелень льёт пурпурным…
Грозовая даль! Мчит мистраль сурово.
В сумерках мычит лунная корова,
Брызжет молоком, жёлтым и лазурным
…………………….Час, когда пройдут в золоте пылинок,
…………………….Девушки, что в храм горлиц-урсулинок,
…………………….Чистый и благой свой несут рассвет…
Ах, мои глаза! Двое старых пьяниц!
Солнце! В честь твою - сладкий хмель муската!
И горячкой в грудь винных чар багрянец…
Здравие твоё, Сир Фальстаф заката!
……………………..- Я люблю закат, но не столь кровавый,
…………………….. Франции закаты, не люблю вас, нет!
Ну, прощай! Пора. К ночи разыгрались
Моряки-ветра, не по души ль наши?
А светила в круг в кабачке собрались,
Пьют они и пьют медленные чаши.
……………………..О, чахотки след – плат от крови ржавый!
……………………..О, небес плевок свету Божьей славы!
……………………..Франции закаты, не люблю вас, нет!
Париж, 1891.
Poentes de Franзa
--O sol! o sol! o sol! poente de vinho velho!
Enche meu copo de S. Graal (deu-mo a ballada...)
O sol de Normandia! Occidente vermelho,
Tal o circo andaluz depois duma toirada!
--Vos sois extrangeiros, vos sois extrangeiros,
O poentes de FranCa! nAo vos amo, nAo!
---O sol, cautella! jA a noite se avizinha
O Padre-Oceano vae, em breve, commungar:
O hostia vesperal de vermelha farinha,
Que o bom Moleiro mOe, no seu moinho do Ar!
O sol, As Trindades, atraz dos pinheiros,
A hora em que passam branquinhos moleiros,
Levando farinha pra cozer o pAo!
--O forca do sol-por! o Inferno de Dante!
ACougue d astros! o sabbat de feiticeiras!
O sol ensanguentado! o cabeca fallante,
Que o funambulo Poente anda a mostrar nas feiras!
--Que paz pelo mundo, nessa hora ditoza!
O poentes de Franca! nAo vos amo, nAo!
--Arco da Velha, a rir rizos de sete cores!
O lua na ascencao! o sol! o sol! o sol!
Cabeca de Iskariote, entre aguias e condores!
O cabeзa de Christo, impressa no lencol!
Que paz pelo mundo, nessa hora saudoza
Quando fecha a lojinha a Sra. Roza,
Quando vem das sachas o Sr. Joao...
--O sol! o sol! Titan deste bloco da Terra!
O sol em sangue que ainda pula e arde e scintilla:
O bala de canhAo, tu vens dalguma guerra:
Varaste os coracoes dum exercito em fila!
--O hora em que as agoas rebentam das minas...
O poentes de Franca! nAo vos amo, nAo!
--O poente verde-mar! o por-de-sol de azeite!
O longes de trovoada! o cEu dos ventos sues!
Vacca do Ar, a mugir crepusculos de leite
E roxos e cardeaes e amarellos e azues!
--O hora em que passam mocas e meninas
Que, em tardes de Maio, vгo As Ursulinas,
Com rozas nos seios e um livro na mAo...
--O sol! o sol! Tragico, afflicto, doido, venho
A tua saude erguer a minha taca ardente!
Meus grandes olhos sAo dois bebedos, e tenho
Dlirium-tremens jA, Sir Falstaff do Poente!
--Eu amo os poentes, mas sem agonias,
O poentes de Franca! nAo vos amo, nAo!
--Adeus, o sol! chegou a Noite na fragata,
A tua porta os marinheiros vAo bater:
LA vejo os astros por seus calices de prata,
Na Taverna do Occaso, a beber, a beber...
O cEus phtysicos, cuspindo em bacias!
У cEus como escarros, As Ave-Marias!
O poentes de Franca! nAo vos amo, nAo!
Pariz, 1891.
О, рыбаки из ПOвоа, о други!
Хочу делить я с вами непокой,
Носить берет трёхцветный, что в округе
Завзятый самый носит волк морской.
Как души просмолённые упруги,
В работе загрубевшие мужской!
И я бы с гордостью пенькой натуги
Так душу конопатил день-деньской.
Ах, почему я не из этих мест?
За вас, когда изменчива фортуна,
Сеньор де Матозиньюш держит крест.
А если не ослабнет такелаж,
И после шторма в порт вернётся шхуна,
Заступнице – Марии – парус ваш!
Леса, 1889.
Soneto 8.
Poveirinhos! meus velhos Pescadores!
Na Agua quisera com VocEs morar:
Trazer o grande gorro de trEs cores,
Mestre da lancha Deixem-nos passar!
Far-me-ia outro, que os vossos interiores,
De hA tantos tempos, devem jA estar
Calafetados pelo breu das Dores,
Como esses pongos em que andais no Mar!
O meu Pai, nAo ser eu dos poveirinhos!
NAo seres tu, para eu o ser, poveiro,
Mailo irmAo do “Senhor de Matosinhos!”
No alto mar, As trovoadas, entre gritos,
Prometermos, si o barco fOri intieiro,
Nossa bela A Sinhora dos Aflitos!
LeCa, 1889.
Во время грозы у побережья Англии.
Ну, прощай! Уезжаю, родная,
Я твой дом не забуду, клянусь!
Осень мчит меня, горько стеная,
Осень мчит меня, горько стеная,
Но обратно я с солнцем вернусь.
Ну, прощай! Дни в разлуке – что годы,
И скулят, как побитый щенок.
Холодны на чужбине восходы:
Ты с родными, а я одинок.
Ну, прощай! Паруса под ветрами
Молят Господа: «Благослови!»
Будешь прясть на молитве во храме
Будешь прясть на молитве во храме
Пряжу белую нашей любви.
Ну, прощай! Пароход уплывает,
След струится от пены рябой…
Наши судьбы пассат завевает:
Океан, мы скитальцы с тобой!
Ну, прощай! Точно пропасть темнея
Колыханьем высокой воды,
Океан, разве ты солонее
Океан, разве ты солонее
Слёз моей непроглядной беды?
Ну, прощай! Не обижу ни словом
Эту верность, ни думой пустой:
Твоё сердце под крепким засовом,
И в руке моей – ключ золотой.
Ну, прощай! Как лазурна земля,
Как черна в океане дорога…
Ах, француз молодой у руля,
Ах, француз молодой у руля,
Поверни же на юг, ради Бога!
Ну, прощай! Помни, девочка, помни…
(Дом твой там, где вдали – бирюза…)
Португалию видеть легко мне:
Я навек там оставил глаза…
Ну, прощай! Там, где вьётся баклан,
Старый бриг нам сигналит всё глуше:
Сжальтесь, сжальтесь, сеньор капитан,
Сжальтесь, сжальтесь, сеньор капитан,
И спасите усталые души!
Ну, прощай! “Как же ты далека!
Наш «Иаков» бежит всё быстрее.
Даль темна, как судьба моряка,
Ветер парус вздувает на рее.
Ну, прощай! Взгляд мой тонет вдали,
Отдан нас разделяющим милям…
Тридцать миль до английской земли,
Тридцать миль до английской земли,
Ну а смерть – притаилась под килем…
Ну, прощай! Провожая меня
Ты, под звуки морского хорала,
Страшный голос предчувствий гоня,
Руки к небу с мольбой простирала…
Ну, прощай! В этой пропасти вскоре
Призрак голода встанет, суров!
Умереть без причастия в море,
Умереть без причастия в море,
Без прощальных объятий и слов!
Ну, прощай! На воде умирают,
Как в пустыне, молись, не молись…
Видом горькой воды нас карают:
Обожжёт – только губы приблизь…
Ну, прощай! – Капитан, что же будет?
Не пришёл ли последний наш час?
Он же, курс выверяя, рассудит:
Он же, курс выверяя, рассудит:
- Умираешь, дружок, только раз!
Ну, прощай! Вот, со стеньги взирая,
Ищет Франции земли моряк:
Только небо и волны - без края,
Шкот холодный от влаги набряк.
Ну, прощай! Помолись за страдальцев,
Завернувшись, как в саван, в туман,
Море прежних времён португальцев,
Море прежних времён португальцев,
Открывателей сказочных стран.
Ну, прощай! Вспоминай без укора
Ты, чей лик я в душе берегу…
Курс берём мы на Данию скоро:
Гамлет ждёт меня на берегу.
Ну, прощай! Не угоден он музам –
Грех унынья и горьких стихов…
Вот мы тонем, мой Ангел, под грузом
Вот мы тонем, мой Ангел, под грузом
Тридцати моих смертных грехов.
Ну, прощай! Что за образ, парящий
Над волнами, вон там, в облаках?
Всяк воскликнет, его лицезрящий:
- Матерь Божия! Славься в веках!
Ну, прощай! Океан затихает
Под Марииной лёгкой пятой…
Море озером светлым вздыхает,
Море озером светлым вздыхает,
Что в отчизне моей золотой!
Ну, прощай! Не твои ли моленья,
Не твои ли, Мой Ангел, крыла?
Полно, слышать хочу твоё пенье:
Матерь Божья уже помогла.
Ну, прощай! Бриза нежные взмахи,
В небе лунный маяк желтоглаз…
Эй, развесьте на реях рубахи,
Эй, развесьте на реях рубахи,
Ведь луна – то же солнце для нас!
Ну, прощай! Порт в барашках бурунных,
Вот уж выбран, с усилием, трос...
И швартов из волос её лунных,
Из Марииных светлых волос!
Ну, прощай! Уезжаю, родная,
Я твой дом не забуду, клянусь!
Осень мчит меня, горько стеная,
Осень мчит меня, горько стеная,
Но обратно я с солнцем вернусь.
Париж, 1893.
Adeus!
Por uma tempestade na costa de Inglaterra
Adeus! Eu parto, mas volto, breve,
A tua casa que deixei lA!
Leva-me o Outono (nAo tarda a neve)
Leva-me o Outono (nAo tarda a neve)
No meu regresso, que sol farA!
Adeus! Na ausEncia meses sAo anos,
Dias sAo meses, que aI sAo ais:
Ah tu tens sonhos, eu tenho enganos,
Eu sou sozinho, tu tens teus Pais.
Adeus! Nas velas o Vento toca
“Aves” e “Paters” de imensa dor.
Enquanto rezas, fia na roca
Enquanto rezas, fia na roca
O linho branco do nosso amor.
Adeus! Paquete, que vais fugido
Com um Poeta lA dentro a orar!
Ai que destino tAo parecido,
Andar aos ventos, o Mar! o Mar!
Adeus! Mar, quero que me respondes,
Aguas tAo altas! Dizei, dizei:
Quais mais salgadas? As vossas ondas
Quais mais salgadas? As vossas ondas
Ou as que eu choro, que eu chorarei?
Adeus! (Que E isto? treme o Paquete)
Fiel me seja teu CoraCAo:
NAo que eu fechei-o num aloquete
E a chave E de oiro, trago-a na mAo!
Adeus! O Vento soluCa e geme,
O Mar E negro, mas “lA” E azul…
FrancEs tAo moCo, que vais ao leme,
FrancEs tAo moCo, que vais ao leme,
Ah se pudesses voltar ao Sul!
Adeus! (Piloto, que nuvens essas
FaCamos juntos o “p lo sinal!”)
Menina e MoCa, nunca me esqueCas,
Que eu tenho os olhos em Portugal!
Adeus! Um brigue de pano roto
Vede que passa, faz-nos sinais:
Tenha piedade, Sr. Piloto,
Tenha piedade, Sr. Piloto,
Seja pela alma dos nossos Pais…
Adeus! “St. Jacques”, vai depressinha…
Meu Anjo, a esta hora, tu que farAs?
O Mar faz medo (Salve Rainha…)
E tu, meu Anjo, tAo longe estAs!
Adeus! Tгo longe, tгo longe a terra!
Longe de tudo, longe de ti!
A trinta milhas, fica a Inglaterra,
A trinta milhas, fica a Inglaterra,
A uma (ou menos) a Morte, ali…
Adeus! Na hora de me deixares,
JA pressentias o meu porvir:
“Meu Deus!” disseste, mostrando os ares…
Mas era urgente partir! Partir!
Adeus! JA faltam os mantimentos,
Falta-nos бgua, falta-nos luz!
Morrer, A LAa, sem sacramentos,
Morrer, а Lua, sem sacramentos,
Morrer tAo novo, Jesus! Jesus!
Adeus! E os dias nascem e morrem;
Tanta Agua e falta para beber!
E jA puseram (rumores correm)
Sola de molho para comer.
Adeus! - Bons dias, meu Comandante,
A nossa sorte… morrer, talvez…
E o rude velho segue pra diante:
E o rude velho segue pra diante:
- Morrer, meu Amo, sO uma vez!
Adeus! -Gajeiro! – boa crianCa!
Que vais em cima no mastarйu,
VE lA se avistas terras de FranCa…
- Ah nada avisto, sO Agua e cEu! …
Adeus! O Lua, Lua dos Meses,
Lua dos mares, ora por nOs!...
O Mar antigo dos Portugueses,
O Mar antigo dos Portugueses,
УOMar antigo dos meus AvOs!
Adeus! Ai triste de quem embarca
Sem ver a sorte que o espera ao fim!
FaCamos vela pra Dinamarca,
Que Hamlet espera no Cais por mim.
Adeus! A Vida sinto-me preso
(Morrer nAo custa) pelas paixOes…
Vamos ao fundo, meu Anjo, ao peso
Vamos ao fundo, meu Anjo, ao peso
Das minhas trinta desilusOes!
Adeus! Que estranha VisAo E aquela
Que vem andando por sobre o Mar?
Todos exclamam de mAos para ela:
“Nossa Senhora! que vens a andar!”
Adeus! A Virgem com um afago,
POs manso o Oceano, que assim o quis:
O Mar agora parece um lago,
O Mar agora parece um lago…
O rio Lima do meu PaIs!
Adeus! Menina, que estAs rezando,
Desceu a Virgem e jA te ouviu:
Agora, quero ver-te cantando,
A Santa Virgem jA me acudiu.
Adeus! Os Ventos sAo meigas brisas
E brilha a Lua como um farol!
Ponde nas vergas vossas camisas,
Ponde nas vergas vossas camisas,
O Marinheiros, que a Lua E o Sol!
Adeus! “St. Jacques” lA entra a barra,
Nossa Senhora vai indo a pE:
Com seu cabelo fez uma amarra,
La vai puxando, que boa ela E!
Adeus! Eu parto, mas volto breve,
A tua casa que deixei lA!
Leva-me o Outono (nAo tarda a neve)
Leva-me o Outono (nAo tarda a neve)
No meu regresso que sol farA!
Paris, 1893.
На побережье Доброй Вести летом
В мечтах своих я крепость воздвигал.
И на песке морском перед рассветом
Встал замок – лазурит весь и коралл!
Высокий замок в воздухе прогретом,
И я – властитель, гордый феодал.
Никто в округе не владел секретом
И о моём имении не знал.
Но пыль пустыни с ветром сиротливым
Уже неслась, чтоб праздник мой украсть,
Тоской залечь по башням и оливам.
Мой замок, незабывшаяся страсть!
Я графом был в том возрасте счастливом,
Когда мечты ещё всесильна власть…
Порто, 1887.
Na praia lA da Boa Nova, um dia,
Edifiquei (foi esse o grande mal)
Alto Castelo, o que E a fantasia,
Todo de lApis-lazUli e coral!
Naquelas redondezas, nAo havia
Quem se gabasse dum domнnio igual:
Oh Castelo tAo alto! Parecia
O territOrio dum Senhor feudal!
Um dia (nAo sei quando, nem sei donde)
Um vento seco de Deserto e spleen
Deitou por terra, ao pO que tudo esconde,
O meu condado, o meu condado, sim!
Porque eu jA fui um poderoso Conde,
Naquela idade em que se E conde assim…
Porto, 1887.
Тоска – «саудаде», тоска – ностальгия,
…………… Печальное слово!
Гаррет так любил эти звуки благие,
…………….Как память былого!
По деве с Мондегу, с Мондегу родного,
…………….Тоска без конца
Лилась, выливалась из глаз у немого,
…………….Из уст у слепца.
Тоска – ностальгия! Она вышивала,
…………….Слеза на ресницах…
Трудясь над приданым, она напевала,
…………….О птицах, о птицах…
Тоска! Как любила она напевать,
…………….Идя от новены…
Смотрите: похожа на Божию Мать:
…………….Черты вдохновенны!
Тоска-ностальгия меня настигает
…………….Под шелест дождя:
«Тот, кто напевает, беду напугает», -
…………….Я пел, уходя…
«Студент – твой Виржильу, во Францию доля
…………….Его увела!
Не плачу, его задержаться неволя,
…………….Ах, мне бы крыла….
«Сто рек, эти реки шумливы и скоры,
……………Меж нами легли…
За теми горами другие есть горы,
……………Другие вдали!
«Ах, годы разлуки промчатся, промчатся,
……………Вернётся учёным,
И в церковь святую пойдём мы венчаться
……………С моим наречённым!
«Виржилиу – ангел; как я - он высокий,
……………Замру, вспоминая…
Его поцелуи… Исполнятся сроки,
……………Ах, Матерь Святая!
«Любовь – утешенье, венчанье на царство,
…………………От скуки заклятье!
Любовь – та болезнь, от которой лекарство
…………………Лишь смерть иль объятья.
«Хотела сказать о любви у вербены:
…………………Лишь имя шептала…
Ирене молчала (Зовусь я Ирене)
…………………И вся трепетала.
Как шёл он к калитке, луна голубела…
…………………«Останься», - шептала.
Ах, эти глаза! Я всегда их робела…
…………………И смотрит устало!
«Ах, профиль Терезы в заветной тетради,
…………………Вечерняя синь…
О, сумерки в Лапе, о, ночи в Эштраде,
………………… Шопал и Жардинь!
«Глаза, как провалы, лицо восковое
…………………Мне видится снова!
И голос Виржильу, ах, слаще он вдвое -
…………………Из мира иного!
«Тоску изливаю в молитвах и пенях:
…………………Прошу одного…
Горят мои свечи, и я – на коленях…
…………………Но нету его!
«Рождались деревья, росла вместе с ними,
………………….Как прутик, легка!
Засохли деревья, сменились другими…
………………….Ах! жизнь коротка!
«Ты, речка любови, течёшь из Портелы,
…………………..Впадаешь ты в море,
Не видишь ли парус? Не видишь ли белый?
…………………..На вольном просторе…
«Мондегу, летишь ты горами и чащей,
…………………..Вдоль пашен, полей.
Мондегу приливов, стремнины журчащей,
………………….Больших тополей!
«Но, ах! Мой Мондегу, певучий, любимый,
…………………..В тени бересклета
Приходит – уходит, всё мимо, да мимо,
…………………И нет мне ответа.…»
Париж, 1894.
SAUDADE.
Saudade, saudade! Palavra tAo triste,
……………E ouvi-la faz bem:
Meu caro Garrett, tu bem na sentiste,
…………….Melhor que ninguEm!
Saudades da virgem de ao pE do Mondego,
……………Saudades de tudo:
Ouvi-las caindo da boca dum Cego,
…………….Dos olhos dum Mudo.
Saudades d Aquela que, cheia de linhas,
…………….De agulha e dedal,
Eu vejo bordando GaleOes e andorinhas
…………….No seu enxoval.
Saudades! E canta, na Torre deu a hora
…………….Da sua novena:
Olhai-a! DA ares de Nossa Senhora,
…………….Quando era pequena.
Saudades! saudades! E ouvide que canta
…………….(E sempre a bordar)
Que linda! “Quem canta seus males espanta
…………….E eu vou-te a cantar…
“Virgнlio E estudante, levou-o o seu fado
…………….A terras de FranCa!
Mais leve que espuma; nгo tenho pecado.
Que o diga a balanCa.
“Separam-me dele cem rios, cem pontes,
……………Mas isso que faz?
AtrAs desses montes, ainda hA outros montes,
……………E ainda outros, atrAs!
“NAo tarda que volte por montes e praias,
……………Formado que esteja;
E iremos juntinhos, ah tente, nAo caias!
……………Casar-nos A Igreja.
“Virgнlio E um anjo, nAo tem um defeito,
…………… altinho como eu;
Os lAbios com lAbios, o peito com peito…
……………Ah, Virgem do CEu!
“O Amor, ai que enigma! Consolo no TEdio,
Estrela do Norte!
O Amor E doenзa, que tem por remEdio
…………………Um beijo, ou a Morte.
“Аs vezes, eu quero dizer-lhe que o amo,
…………………Mas, vou-lho a dizer,
Irene nAo fala (Irene me chamo)
E fica a tremer…
“Quando ia ao postigo falar-lhe, tAo cedo,
…………………(Tu, Lua, bem viste)
Ai que olhos aqueles! Metiam-me medo…
…………………E sempre tAo triste!
“Perfil de Teresa; velado na capa,
…………………LA passa por mim:
O noites da Estrada, tardinhas da Lapa,
…………………Choupal e Jardim!
“Cabelos caIdos, a cara de cera,
…………………Os olhos ao fundo!
E a voz de VirgIlio, docinha que ela era,
…………………NAo E deste Mundo!
“Saudades, saudades! Que valem as rezas,
…………………Que serve pedir!
No altar continuam as velas acesas,
…………………Mas ele sem vir!
“JA choupos nasceram, jA choupos cresceram,
………………….Estou tAo crescida!
JA choupos morreram, jA outros nasceram…
………………….Como E curta a Vida!
“O rio de amores, que vens da Portela
…………………..PrO mar do Senhor,
Ah vE se na costa se avista uma vela,
…………………..Se vem o Vapor…
“Meu St. Mondego, que voas e corres,
…………………..NAo tenhas vagares!
Mondego dos Choupos, Mondego das Torres,
………………….Mondego dos Mares!
“Mas ai! O Mondego (Senhora da GraCa,
…………………..Sou tAo infeliz)
JA foi e jA volta, lA passa que passa,
…………………E nada me diz…”
Paris, 1894.
О, не суди коленопреклонённых!
Считать грехи – твоей ли белизне?
Святой меж душ, пороком замутнённых,
Я близ тебя – греховнее вдвойне.
Мне за тебя в церквах уединённых -
Благодаренье Богу в каждом дне,
Глаз не поднять, слезами увлажнённых…
В своих молитвах вспомни обо мне!
Чтоб мысль парила, низости чужда,
И чтобы в день Последнего Суда
Не пасть под грузом страшного итога.
Ведь мой процесс, я знаю наперёд,
Давно в судебном округе идёт,
У комиссара опытного - Бога.
Гамбург, 1891.
Soneto 6.
Os meus pecados, Anjo! os meus pecados!
Contar-tos para que, se nAo tEm fim?
Sou santo ao pE dos outros desgraCados,
Mas tu Es mais que santa ao pE de mim.
A ti acendo cirios perfumados,
FaCo novenas, queimo-te alecrim,
Quando sofro, me vejo com cuidados…
Nas tuas rezas, lembra-te de mim!
Que eu seja puro d alma e pensamento!
E que, em dia do grande Julgamento,
Minhas culpas nAo sejam de maior:
Pois tenho (que o CEu tudo aponta e marca)
Um processo a correr nessa comarca,
Cujo delegado E Nosso Senhor…
Hamburgo, 1891.
Шли светлым лесом, чётки очертанья,
Луна парила, фимиам куря.
Укрыла взор ты, тайна, трепетанье,
Смущением и радостью горя.
И всё же глаз застенчивых блистанье
Из-под ресниц стремилось, говоря
О тех, двоих, чьи не сбылись мечтанья,
Что умерли почти у алтаря.
Луна лила серебряную слизь,
И волосы седыми становились,
Но так при этом молодо вились!
Ты – чудо - в этом облаке белесом!
Писал стихи, мы оба им дивились,
Взволнованные шли мы светлым лесом.
Порто, 1884.
Soneto 5.
Нamos sOs pela floresta amiga,
Sob o incenso da Lua que se evola,
Olhos nos CEus, modesta rapariga!
Como as crianCas ao sair da escola.
Em teus olhos jA meigos de fadiga,
Semicerrados como o olhar da rola,
Eu ia lendo essa balada antiga
Duns noivos mortos ao cingir da estola…
A Lua-a-Branca, que E tua Avozinha,
Cobria com os seus os teus cabelos
E dava-te um aspecto de velhinha!
Que linda eras, o luar que o diga!
E eu compondo estes versos, tu a lE-los,
E ambos cismando na floresta amiga…
Porto, 1884.
В четыре лампы светом осиянный
В том королевстве бурь и диких скал
Поэт родился, гость он был желанный,
Но лучше б к свету он не привыкал.
И верой и мечтою обуянный,
Он начал жить, он красоты алкал,
Но вероломства натиск постоянный
Страшнее, чем ножа в ночи оскал.
О, родина, не осуди же сына.
Пусть тех бойцов прямой потомок я,
Что к солнцу шли сквозь беды и ненастья,
Но без друзей чтO – родина?.. Чужбина...
Лишь вы меня поймёте, вы… Друзья,
Родиться в Португалии – несчастье!
Коимбра, 1889.
Soneto 2
Em certo Reino, а esquina do Planeta,
Onde nasceram meus AvOs, meus Pais,
HA quatro lustres, viu a luz um poeta
Que melhor fora nгo a ver jamais.
Mal despontava para a vida inquieta,
Logo ao nascer, mataram-lhe os ideais,
A falsa-fE, numa traiCAo abjecta,
Como os bandidos nas estradas reais!
E, embora eu seja descendente, um ramo
Dessa Arvore de HerOis que, entre perigos
E guerras, se esforCaram pelo Ideal:
Nada me importas, PaIs! Seja meu Amo
O Carlos ou o ZE da Tresa… Amigos,
Que desgraCa nascer em Portugal!
Coimbra, 1889.
Когда бы вышли из теней и силуэтов,
Я б стала другом Вам, иль чем-то в этом роде…
Плохие матери выходят из поэтов,
Но и друзья неважные выходят.
Пьяна от наших романтических дуэтов,
Да вот, живьём, на монологи мы щедрей.
Плохие матери выходят из поэтов,
Но и любовницы – не лучше матерей.
Мы устаём от стихотворных менуэтов,
Когда они, увы, не нашего полёта.
Плохие матери выходят из поэтов,
И всё же хочется им сына – рифмоплёта.
Нам без поэтов не хватает пируэтов
Цезур и ямбов, и восторгов постоянных.
Плохие матери выходят из поэтов:
Скупые рыцари сокровищ окаянных.
В нас через край – вопросов и ответов…
Служенье муз не терпит … середины.
Ну, что хорошего выходит из поэтов,
Когда им голос дан – лишь он единый?
Прошло шесть месяцев, как здесь я, на чужбине,
Живу один, а ты… в родных горах, в ложбине
Осталась, добрая моя, вздыхая и грустя,
Старушка славная! Ведь ты была – дитя.
И здесь, во Франции, во тьме, в часы ночные
Я видел столько раз твои черты родные:
Заходишь в комнату тихонько в тишине,
И мёртвая, опять тревожась обо мне?
Когда могильщик спит, тайком ты из могилы
Встаёшь, о Доброта, Душа великой силы,
Издалека идёшь, и видно, по звездам
Тебя в ночи ведёт Господь, Отец наш, Сам…
Маран прошла уже, там нынче полнолунье,
Испания в ночи – смуглянка и колдунья,
Ты спросишь пастуха со стадом, там, у вод,
Где только лунный свет и звёздный небосвод,
Как Францию найти, а он тебе ответит:
«Смотри, моя звезда тебе в пути посветит…»
И думает, душой витая в вещих снах:
«Мадонна, нищенка иль призрак, лунный прах?»
Идёшь с улыбкою… Чешуйчаты, как змеи,
Остались позади, чернея Пиренеи,
Где нетерпение стремит людской поток
В курьерских поездах на север, юг, восток…
Приходишь!
……………..Сыплется земля твоей могилы
На деревянный пол. О, этот звук унылый!
В одежде спрятана, в тончайшем полотне,
Могила шла с тобой без устали ко мне.
Опора страждущих, о, милосердный Боже!
Бывают жребии мистически похожи:
Ведь с нашей Родины, Господь её храни,
Ушли мы странствовать в одни и те же дни:
Ты боль свою в гробу, как в сундуке укрыла,
Мою ж со мной - несла морской стихии сила:
По океану плыл, где грозный вал бурлит,
А под водой – всегда покой могильных плит.
Но жизнь – лишь день один, каприз, игра узора…
Увидимся мы вновь… я знаю, очень скоро!
И в мире том, ином, хочу тебе служить,
Святая Доброта….
……………………..Как страшно должен стыть
Твой дом подземный: льда он, видно, холоднее,
Чтоб тело в целости твоё хранить вернее.
И о могиле мне старик сказал, смирен:
Не пахнет смертью там, не тронул тела тлен…
Святая! Как я мог тебя одну оставить
Средь сов – им только мрак полночный, жуткий славить,
Одну, и в холоде… Мой Бог! ты лишена
Той дружеской руки, что так тебе нужна:
Чтобы могла тебя укутать в одеяло,
Чтоб молоко тебе согретое давала,
Впускала светлые рассветные лучи,
Лампадку теплила, как оберег в ночи,
И голос не звучит у той плиты холодной,
В тревоге искренней, в печали безысходной,
Не спросит: чем помочь? спокойно ль нынче спать?
Бедняжка милая! Моя вторая мать!
Чу! Колокол звонит: то в сердце стон печали.
И в одиночестве застылом зазвучали
Воспоминания, мечты - летучий прах…
Ах, мавританочка – Коимбра, где ты, ах!
Дом золотой, где вдоль тропы цветёт татарник,
И песней соловьёв заполонён кустарник.
Твой это дом, и ты, сидящей у окна,
С улыбкой доброю своею мне видна.
Твой взгляд тревожный сквозь кустарника чащобу,
Следящий, как с утра спешил я на учёбу,
Чтоб дворик проходя, тишайший дворик ваш,
Как раз не угодил под чей-то экипаж.
Я вижу спаленку мою, всех комнат выше,
Воркуют голуби над ней, на самой крыше,
Часы, не торопясь, бьют глухо надо мной,
Как будто за стеной хрипит во сне больной.
И вижу я тебя январскими ночами:
При свете лампы шьёшь, порой же – со свечами.
И вижу я, твой сын, на ощупь он бредёт:
Тот взгляд невидящий, бровей крутой разлёт:
Прикрытый веками, как он сияет чисто
В очах у горлицы – цвет нежный аметиста.
Эмилио любим, с тобой тепло ему,
Да, этой горлице вольно в твоём дому.
И вижу девочку-дитя я меж родными,
Чьё, нежного цветка, так мелодично имя,
Чьё имя, как твоё. Всё вижу, как вчера…
В пунцовом платье Мак идёт среди двора,
О, Маргарет, краса, цветущий алый мак!
Господь, позволь же мне её запомнить так!
И вижу взгляд, твой взгляд, о, свет благословенный,
Когда из церкви ты вернёшься от новены.
Под похоронный звон, под звон колоколов
Читаешь жития святых и часослов.
Привет студенческий - он для твоей кареты:
Плащи распахнуты, поклон, в руках – береты…
И вижу: Руй с тобой, твой сын – артиллерист,
И взгляд твой любящий - весь день слезой искрист.
И вижу я гвоздик благоуханных ноты:
По ним тебе играть мазурку и гавоты.
И вижу гнёзда: их надёжно дом хранит,
Там ласточки живут, весёлый клич звенит.
И вижу пруд, воды лазурно-чисты очи,
Лягушек жалобы, что изливают ночи,
И вижу рощи, где толпится беднота:
Ты смоквы всем даёшь, чтоб славили Христа.
И слышу экипаж звенит ночной, почтовый,
И вижу: стол накрыт в украшенной столовой.
И вижу я тебя: ты во главе стола,
Такая же, какой ты в эти дни была.
В глухом чепце, черты твои так величавы!
А локоны, как снег, они белы, кудрявы.
(На кладбище пойти -хоть прядку срежу я!)
И вижу Вашку, он серьёзен, грусть тая.
Благословенный дом!...
……………………………Оставь, себя не мучай.
Ведь в мире всё пройдёт, уйдёт с водой текучей,
И всё останется, и миру нет конца,
И бесконечна жизнь по замыслу Творца.
Всё вижу я окно, где ты стоишь– всё та же,
(Но не секрет, что дом давно готов к продаже.)
И Вашку тот же, грусть его из прежних дней,
(Но, с кладбища придя, глядит ещё грустней.)
И вижу спаленку, она осталась прежней
(Но помнится она мне всё же белоснежней).
Всё цело: и окно, и белый парапет,
(Но я не тороплюсь теперь на факультет).
И в зале стол стоит, как встарь, красивый, длинный
(Но скатертью он не накрыт уже старинной.)
На патине часов луч солнца не погас
(Но стрелки спят: на них один и тот же час.)
И в лампе масло, и она глядится чинно,
(Но свет её погас навек с твоей кончиной.)
И дилижанс опять пройдёт, в тиши звеня
(Но не тебе смотреть на спорый бег коня.)
Пройдут студенты вновь: в них блеск огня и пыла
(Но нет, не распахнут они плащей, как было.)
И от новен идёт толпа людей других
(Тебя не вижу: нет уже тебя меж них).
И ласточки птенцов опять выводят вскоре
(Но трижды совершён их перелёт за море.)
И погребальный звон в церквах по вечерам,
(Но ты молиться не пойдёшь уже во храм).
Смоковницы твои, как встарь, близки к жилищам
(Но смоквы уж не ты теперь даруешь нищим.)
Руй в форме воинской, ткань та же, не бледней
(Но знак отличия теперь иной на ней).
Лягушки всё кричат о боли, что есть мочи
(Но ты не слышишь их из мрака Вечной Ночи)
Эмильо скорбь унял и горе превозмог
(Но взгляд лучистый строг и очень одинок.)
Ещё гвоздики здесь в саду посеял кто-то
(Другие ноты, не подходят для гавота).
Ещё я слышу плеск – рыдания пруда
(Но замутилась в нём с тех давних дней вода.)
И Маргарет ещё – цветок, отрада взора
(Но прежний алый Мак, увы… уже сеньора.)
Всё рдеют маки, всё дрожат в росе листы
(Но нет старушки, что польёт в саду цветы.)
И ты, моя душа, ещё Долина боли
(Но лилиям не цвесть уже в моей юдоли.)
Светает, я живу… (Но ты – уже мертва!)
Пройдя, пребудет всё…
……………………………Века летит листва…
Париж, 1891.
Na estrada da beira.
Vai em seis meses que deixei a minha terra
E tu ficaste lA, metida numa serra,
Boa velhinha! Que eras mais uma crianзa.
Mas tAo longe de ti, neste Paнs de FranCa,
Onde mal viste, entAo, que eu viesse parar,
Vejo-te, quanta vez! Por esta sala a andar.
Bates. Entreabres de mansinho a minha porta.
VirAs tratar de mim, ainda depois de morta?
Vens de tAo longe! E fazes, sO, essa jornada!
Ajuda-te o bordAo que te empresta uma fada.
Altas horas, enquanto o bom coveiro dorme,
Escapas-te da cova e vens, Bondade enorme!
AtravEs do MarAo que a Lua Cheia banha,
Atravessas, sorrindo, a misteriosa Espanha,
Perguntas ao pastor que anda guardando o gado,
(E as fontes cantam e o CEu E todo estrelado)
Para que banda fica a FranCa, e ele, a apontar,
Diz: “VA seguindo sempre a minha estrela, no Ar!”
E hA-de ficar cismando, ao ver-te assim, velhinha,
Que Es tu a Virgem disfarCada em pobrezinha.
Mas tu, sorrindo sempre, olhando sempre os CEus,
Deixando atrAs de ti, os negros PirenEus,
Sob os quais rola a Humanidade, nos Expressos,
Em certo dia ao fim de tantos (conto-os, meCo-os!)
Vindo de vila em vila, e mais de serra em serra,
Chegas!
…………E cai e cai no soalho alguma terra:
Tua cova que vem pegada aos teus vestidos!
O Lua do Ceguinho! Amparo dos vencidos!
Alpendre do PerdAo! O Piedade! O ClemEncia!
Singular fado o nosso, estranha coincidEncia:
Deixamos nossa PAtria ao mesmo tempo: tu,
Adentro dum caixAo, que era tambEm baU,
Onde levavas as desgraCas desta Vida;
Eu, num paquete sobre a vaga enraivecida
(Sob a qual, entretanto, havia a paz das loisas)
E nele o esquife do meu Lar, as minhas coisas,
E mais tu sabes, Santa! Um saco de MisErias!
Mas a ExistEncia E um dia, esta Vida sAo fErias
E, mal acabem, te verei de novo… em breve!
E tu de novo me verAs…
……………………………Ah! Como deve
Ser frio esse teu lar debaixo da terra
Que teu cadAver de oiro ainda intacto encerra:
Ainda intacto e sempre: disse-me o coveiro
Que a tua cova era a Unica sem cheiro…
E assim te deixo, Santa! Santa! ao abandono,
SO, aos cuidados das corujas e do Outono!
Com este frio, horror! Senhora da Piedade!
Sem uma mAo amiga e cheia de bondade
Que te agasalhe e faCa a dobra do lenCol.
Que abra a janela para tu veres o Sol,
Que, logo de manhA, venha trazer-te o leite
E, A noite, a lamparina -esmalte com azeite!
Sem uma voz que vA ao pE da tua loisa,
Ansiosa, perguntar se queres alguma coisa,
Cobrir-te, dar-te as boas-noites… Sem ninguEm!
Ai de ti! ai de ti! minha segunda MAe!
Dobre em meu coraCAo o sino da Saudade.
Aqui, no meio desta fria soledade,
Evoco a Coimbra triste, em seu aspecto moiro:
Entro, chapEu na mгo, em tua casa d Oiro,
Em frente a um canavial, cheio de rouxinOis,
Que era nervoso de mistErio, ao pOr-dos-sOis.
Vejo o teu Lar e a ti, tAo pura, tAo singela,
E vejo-te a sorrir, e vejo-te A janela,
Quando eu seguia para as aulas, manhA cedo,
Ansiosa, olhando dentre as folhas do arvoredo,
Olhando sempre atE eu me sumir, a olhar,
Que As vezes nAo me fosse um carro atropelar.
Vejo o meu quarto de dormir, todo caiado,
Donde ouvia arrulhar as pombas no telhado;
OiCo o relOgio a dar as horas vagamente,
Devagar, devagar, como os ais dum doente;
Vejo-te A noite, pelas noites de Janeiro,
Na sala a trabalhar, A luz do candeeiro,
Mais vejo o EmIlio, indo a tactear, quase sem vista,
Mas que lembrava com seus olhos de ametista,
Meio cerrados, como ao Sol uma janela,
Que lindos olhos! uma pomba de Ramela!
E andava A solta pela casa, nAo fugia,
Que aos livres ares o casulo preferia.
Mais vejo Aquela, cujo olhar sAo pirilampos,
Que tem o nome da mais linda flor dos campos,
Que tem o nome que tiveste… Vejo-a, ainda,
Como se ontem fosse, a Margareth, tAo linda!
Vejo-a passar, sorrindo, e faz-me assim lembrar
No seu vestido rubro, uma papoila a andar.
Mais te vejo ainda ungir d afagos minhas penas,
Mais te vejo voltar, A tarde, das novenas;
Mais oiCo os sinos a dobrar, em Santa Clara,
E tu encomendando a alminha que voara…
Mais vejo os meus ContemporAneos, pela Estrada,
As capas destraCando, ao verem-te A sacada;
Mais vejo o Rui, na sua farda de artilheiro,
E tu mirando-o (o que sAo mAes!) o dia inteiro!
Mais vejo o Sol, Aurea cabeCa do Senhor,
Mais vejo os cravos, notas de clarim em flor!
Mais vejo no quintal as papoilas vermelhas,
Mais vejo o lar das andorinhas, sob as telhas,
Mais oiCo o tanque a soluзos d Agua,
Mais oiCo as rAs, coaxando A noite a sua MAgoa,
Mais vejo o figueiral todo cheio de figos,
Mais vejo a tua mгo a dA-los aos mendigos;
Mais oiCo os guizos, ao passar da mala-posta,
Mais vejo a sala de jantar, a mesa posta,
E tu, Senhora! presidindo, A cabeceira,
E (o que a distancia faz!) vejo-te na cadeira,
Com uma touca preta a cobrir-te os cabelos,
Que eram de neve, aos caracOis, estou a vE-los!
(Hei-de ir cortar-tos, alta noite, ao cemitErio)
Mais vejo o Vasco sempre triste, sempre sErio,
Dum lado e eu de outro…
………………………….Que abenCoado refeitOrio!
Mas tudo passa neste Mundo transitOrio.
E tudo passa e tudo fica! A Vida E assim
E sE-lo-A sempre pelos sEculos sem fim!
Ainda vejo a tua casa, e oiCo os teus gritos.
(Mas nas janelas e na porta vejo escritos.)
O Vasco E ainda sempre triste, sempre sErio
(Mas mais ainda quando vem do cemitErio.)
Meu quarto de dormir vejo-o no mesmo estado
(Mas nAo sei que E, nAo me parece tAo caiado.)
A janela ainda tem o mesmo parapeito
(Mas jA nAo sou “o estudantinho de Direito”.)
Na sala de jantar ainda se estende a mesa
(Mas jA nAo tem a mesa posta, a sobremesa.)
Vejo o relOgio na parede como outrora
(Mas o ponteiro marca ainda a mesma hora.)
O candeeiro ainda tem o petrOleo e a torcida
(Mas apagou-se a luz aquando a tua vida.)
A diligEncia passa, A tardinha, a tinir,
(Mas jA nAo tem os olhos teus para a seguir…)
Passam ainda pela Estrada os estudantes
(Mas nAo destraCam suas capas, como dantes.)
VEm da novena ainda as moCas e as donzelas
(Mas procuro-te, em vAo, jA nAo te vejo entre elas.)
As andorinhas ainda tEm o mesmo fito
(Mas jA fizeram trEs jornadas ao Egipto.)
Ainda dobra por defuntos e defuntas
( Mas nAo te vejo a ti a rezar de mAos juntas.)
Ainda lA estA o figueiral com figos,
(Mas nAo a tua mAo a da-los aos mendigos…)
O Rui ainda traz a farda de soldado
(Mas, agora jA pOe mais divisas, ao lado.)
As rAs coaxam ainda A noite, A beira d Agua.
(Mas jA nAo tEm quem peCa a Deus por essa MAgoa.)
O EmIlio tem ainda esse olhar que maravilha,
(Mas, com os seus olhos d hoje, E uma pombinha da Ilha.)
Ainda lA estAo os cravos, no jardim,
(Mas jA nAo sAo as mesmas notas de clarim.)
Ainda oiCo o tanque a soluCar a sua mAgoa
(Mas jA nAo acho tAo branquinha a sua Agua.)
A Margareth ainda E a papoila de outrora
(Mas a papoila… jA estA uma senhora!)
Ainda lA estAo as papoilas em flor
(Mas a Velhinha jA nAo vai de regador…)
Meu coraCAo E ainda o Vale de Gangrenas
(Mas jA nAo tenho quem lhe plante as aзucenas.)
Vive ainda o Sol, vivo eu ainda… (Mas tu morreste!)
Tudo ficou, tudo passou…
………………………………….Que mundo este!
Paris, 1891.
Потому что на улицах Лиссабона так мало таверн, и вино такое дорогое, а она не может жить без него…
I.
Как оплакать мне утрату,
Что коснулась очень многих:
Отняли у нас, убогих,
Драгоценную отраду.
Вот опять с утра, бедняжка.
Я томлюсь, вздыхая тяжко,
Плата стала высока.
А всего-то три глотка,–
И в руках – пустая фляжка!
Ох. беззубая мулатка,
Дёсны голые видны,
Сухо в глотке, нет слюны.
Жажда жжёт, как лихорадка.
Пропила я два крузадо
За мантилью, ох! досада!
Шляпку, пояс пропила,
Даже фартук! Вот дела…
Видно, сглазил кто-то смлада.
Сан ЖиAо! Ты – пустыня,
Как в Великий пост алтарь,
Ах, такой была ли встарь?
Отпускали, не волыня,
Тридцать славных кабаков.
О, блаженство тех глотков
Сладострастного дурмана…
Ах, моё вино, ты - манна,
Из небесных бурдюков!
МАта-пОркуш, ты грустна:
Нету веток над таверной…
Ветки пальмы – признак верный
Ждущим нового вина.
Бочки ставят на попа,
Чтоб не зарилась толпа,
А трактирщик всё важнее:
Он, наверно, из Гвинеи,
И ему милей рапа.
Горько видеть: допоздна
Жарят к празднику сардинки,
Вынимая без заминки
Их из бочек от вина.
Только вот, никто не пьёт…
В этот праздник каждый год
На вино меняют цены,
Повышая неизменно,
Урожай иль недород.
Улица да ФеррарИя,
Ты полна пустой посуды:
Бочек и кувшинов груды
Высятся, в тиши почия.
Там на Рождество пила я,
И такая доля злая,
Что отведала вина –
По сю пору влюблена,
Всё ищу его, пылая.
Здравствуй, КАта-ке-ФарАш,
Ты не улица - химера:
Где прекрасная мадера,
Что вводила нас в кураж?
Продают рулет, жилет.
От галет до сандалет, -
Где, прельстясь душистой манной,
Сто пропили мы с Жуаной
Пятирейсовых монет.
О, Рибейры кабаки!
Комаров теперь не ждите:
Летом, при таком кредите,
Превратитесь вы в пески.
Не к добру судьба свела
Мне – беда, а вам – хула.
Мать, ты в смуту городскую
Дочку скверную такую
Не для счастья родила.
Кто не видывал Алфамы?
Кабаки грязны и шатки,
Краны в бочках – грудь мулатки,
Не таверны, а бедламы!
Но ходила в день воскресный,
Влюблена в напиток местный -
Светло-розовое чудо.
Ах, вино, я не забуду,
Этот мягкий вкус чудесный!
Улица Печей обманна:
Зелень выжжена дотла,
Воздух горек, как зола.
Не течёт вино из крана.
И когда по ней шагаю
И котов окрест шугаю,
Каждый мой невольный пук –
Вздох тоски от тяжких мук.
Что на ней я принимаю.
С вами плачу о потере,
Огорчённые старухи:
Вот у этой развалюхи
Вы собрались в пять у двери,
Чтоб зевая и горланя,
В пересохшие гортани
Литров восемь заливать.
А приходится жевать
Жмых подавленных желаний.
Мавров улица, постой!
Что за ересь замышляешь?
Ныне жажду утоляешь
Родниковою водой?
Други, братия во пьянстве,
Чья вина лишь в постоянстве,
Если Бог отнял вино,
Примем эту кару, но –
Что нам проку в христианстве?
II.
Я уже теряю силы,
Хоть денёк совсем не жарок…
Уши сморщенных товарок, -
Плачем я их утомила,
Но не выплакать беду.
Я к трактирщицам пойду:
Ах, сеньоры, кто поверит,
Кто вина мне в долг отмерит,
Кто поймёт мою нужду?
(Попрошу у сеньоры из Бискайи).
Ах, любезная сеньора,
Дай в кредит бутыль вина:
Нынче злые времена,
Но верну должок мой скоро.
Не просила б задарма:
В глотке пакостно, эхма…
Мысль одна жужжит в мозгу.
Дай, пока глотать могу,
Жизнь мою спаси, кума!
Сеньора из Бискайи:
Нет, вина я в долг не дам.
Ты поди-ка прочь, подруга.
Коль не стянута подпруга,
Так с коня слетаешь сам.
Дураку один урок:
Нос расквасить о порог.
Говорит народ недаром:
Зря не шарят по амбарам,
Всякий овощ зреет в срок.
(Пошла к Жоао Кавалеру Кастильскому ).
Кавалер богоугодный,
Так похожий на Исайю,
Я вам предложить желаю
План, для вас весьма доходный.
Коль уважите меня,
Пью вино у вас три дня.
Отплатить найду я средство
И оставлю вам наследство,
Вашу доброту ценя.
Жоао Кавалер Кастильский:
Говорил ещё Пелагий:
Коль алькальд ворон считает,
Хитрый воин не зевает,
Скоро крепость сменит флаги.
Ты, подруга, не шути,
Иль не слышала в пути:
Не привяжешь в ночь осла,
Днём не сыщешь и седла.
Хочешь выпить – так плати!
( Идёт к Бранке Смешливой).
Бранка, Бог тебя спаси!
По чужим домам скитаюсь,
На ногах уже шатаюсь,
Как жива ещё, спроси!
Не дают мне в долг ханжи.
Три полпинты одолжи!
От приложенных усилий
Я одной ногой в могиле…
Сделай милость, удержи!
Бранка Смешливая:
Ах, богатая сеньора,
Говорят, во время фиг,
Забывают дружбу вмиг,
Ограждаясь от разора.
И ещё пример скажу,
Если нету терпежу:
Только в чёртовом колодце
Сколь ни пей, всё остаётся –
Хоть корове, хоть ежу.
(Пошла к Жоао Светочу).
Ах, сеньор мой, свет очей!
Дайте в долг кувшин вина.
Заплачу я вам сполна,
Лживых не веду речей.
Принесу за это льна,
Если шерсть вам не нужна,
Или пригоню корову
Через месяц, верьте слову,
Коль подходит вам цена.
Жоао Светоч:
Благородства образец,
В старых гнёздах нет птенцов,
Поищи себе глупцов:
Мил ларец, да хил купец.
Что до твоего посула,
Даже раненого мула
В долг тебе не увести.
Коли жажды не снести –
Лучше б ты воды хлебнула.
Идёт в дом Мартина Чеснока (Алью), говоря:
Вот, тащусь, теряя силы
Я из кабака в кабак,
Толку не добьюсь никак,
Жажда вовсе подкосила.
Проняла аж до нутра,
Видно, помирать пора.
Вот, и помочиться нечем,
Путь мой нынче бесконечен,
Не дожить мне до утра.
Говорит Мартину Чесноку:
Мартин Алью, друг мой милый,
Мартин Алью, милый друг,
Жажда точит, как недуг,
И стою я над могилой.
Больше нету терпежу,
Дай, хоть пинту нацежу.
Коль не веришь, побожусь:
Я самой себя стыжусь,
Видишь, в сторону гляжу.
Мартин Чеснок:
Как в народе говорится:
Коль замёрз, ищи дрова.
Рыбку вылови сперва,
Будет после и ушица.
Вам – дуда, а мне узда.
Вам веселье – мне беда.
В решете воды не носят
В зиму шубу в долг не просят, -
С ленью об руку – нужда.
(Идёт к Фалуле).
Ах, кума, моя услада,
Масла одолжи немножко:
Рот дерёт сухая ложка.
И ещё чуток мне надо:
Чтоб светильник мой разжечь,
Пинты две мне обеспечь.
В долг беру, а деньги скоро,
Уж поверьте мне, сеньора,
Видит Бог, правдива речь.
Фалула:
Говорил известный царь:
Даже мёртвого проймёт,
Если дуется живот.
Также сказывали встарь,
Что того, кто просит много,
Гонят в шею от порога.
Знаешь, сколько стоит бочка?
Хочешь пить? Плати – и точка.
Допекла твоя изжога.
Мария Парда:
Ничего уж не поправить,
Умираю, мочи нет.
Нужен мне законовед
Завещание составить.
Вот вам вкратце существо
Завещания сего,
Что диктую в год печальный,
В год двадцать второй, недальний
От рожденья моего.
III.
Завещание.
Душу я вверяю Ною.
Пусть моё схоронят тело,
Где над чаркой одряхлела.
А наследницей одною
Назначаю Леонор
(с кем дружила до сих пор) –
Дону Мендеш де Арруда,
Что умеет пить не худо:
Литров восемь, коль на спор.
Так, параграф, - я желаю,
Чтоб несли бурдюк у гроба:
Пуст он, как моя утроба.
Раз от жажды я пылаю,
Пусть готовят, вместо слёз,
Эти факелы из лоз
И читает панегирик
Мне пьянчужка – старый клирик,
На него в народе спрос.
В час, когда открыты двери
В тех тавернах, где была
Счастлива и весела
В этой, мне привычной сфере, -
Пусть несут меня туда,
И войду я без стыда,
Ведь в гробу и о портере,
И о солнечной мадере
Нет и речи, вот беда.
Чтобы отступились бесы,
Пусть в монастыре соседском
На фламандском и немецком
За меня отслужат мессы.
Потому что эти страны
Винами благоуханны,
Крепче коих не сыскать:
Сам огонь, ни дать, ни взять.
Пусть их славят капелланы.
И - параграф: назначаю
Служб, пожалуй, шесть иль пять
В день тридцатый; отпевать
Не кому-то поручаю:
Сыновьям достойным Ноя,
Пьющим наравне со мною.
Три викария - из Трои
Из Алмады тоже трое, -
Быть должны у аналоя.
Чтоб священников немало,
Вдохновением пылая,-
Как все дни и я, желая,
Вдохновением пылала,-
Собралось на отпеванье,
Несмотря на чин и званье,
Из Абрантеш и Пуньет,
Альюш Ведруш, Алкошет:
Таково долженствованье.
Кто ж изрядно захмелеет
На моих похоронах,
Будь он в юбке ли, в штанах,
Но о том не пожалеет:
Мебель дать ему, а кроме -
Всё, что вы найдёте в доме.
Хоть жила я налегке,
Горстка рейсов в тюфяке
Мной припрятана в соломе.
И - параграф: тем сироткам,
Замерзающим в лачуге,
Чьи родители – пьянчуги,
И красоткам, и уродкам,
Дать мужей, хоть моряков,
Хоть дворян, хоть скорняков,
Но из тех, кто смел и пылок,
Враз осушит сто бутылок
Или десять бурдюков.
И – параграф: пусть устроят
Церемонии благие
С пением Аве Марии,
Хоть они немало стоят.
Чтоб собрались: Сан-Орада,
АтогИя, Абригада,
Вкус их вин – всего прелестней,
Исцеленье от болезней,
Упоенье и отрада…
И – параграф: обещайте,
Как спущусь в свою могилу,
Окропить мой гроб унылый.
Не елеем умащайте:
Ради Тех, Чьи Святы Лики,
Мне вино из Капарики
Пусть водой святой польют.
Благодать, покой, уют –
Буду словно в базилике.
И – параграф: милость вашу
Мне в Сейшале окажите:
Там семь месс мне отслужите,
До краёв налейте чашу -
Кровь Христову в лазурите.
Только мне не говорите,
Что пройдёт «сухая месса»:
С мессой той, на радость беса,
Бога вы не лицезрите.
И – параграф: пусть построят
Здесь пристанище, больницу.
Хоть черницу, хоть блудницу –
Немощных она укроет.
До границы Алкобасы –
Всем бесплатные припасы,
До окрестностей ЛейрИи –
Хлеб, вино – от сеньории
И отличные колбасы.
Этих же, из Сантареня,
Коль попросят здесь приюта,
Гнать взашей и очень люто,
Словно дикого оленя.
И, согласно уговору,
Этим, из районов Дору,
Ни вина не дать, ни хлеба:
Хватит им земли и неба,
Взбучка добрая им впору.
Так, чтобы меня спасти,
Всё исполните дословно,
С пониманьем и любовно.
Ох, страшны мои пути!
Ведь того, о чём жалею,
И чего я вожделею
Не возьму с собой, эхма…
А теперь иду сама
К звёздам с жаждою моею.
ЖИЛЬ ВИСЕНТЕ (около 1470 - около 1536) – писал свои произведения на португальском и испанском языках, является родоначальником португальского театра. Излюбленными жанрами писателя были ауту и фарс, восходящие к народному вертепу и балагану (материал из Википедии). В «Плаче Марии Мулатки» рассказывается о ещё молодой женщине, преждевременно постаревшей от пьянства, написан «Плач» на смеси старопортугальского языка и кастильского наречия, широко используются народные поговорки и пословицы.
Виденья гильотин и пыточных щипцов,
Снаряды, крепости – печальной вереницей,
Истерзанный закат, болезненно пунцов,
Над головой кружит огромной хищной птицей.
И крылья света бьют, я глохну от ударов,
А запахи кричат, кричат во мне цвета:
То вихрь из лезвий, резь в глазах и краснота,
Кровавый морок чувств от режущих кошмаров.
Я – часть сияния, я пойман белизной,
И светом я дышу, откуда он? Бог весть…
Хочу единства с ним, но исчезаю весь.
Похоже на свисток призывный в мир иной.
Колеблется вокруг, чтоб накипью осесть,
И поиски себя, я вижу, бесполезны.
Диск золотой в мозгу, он, в самом деле, есть?
Закрыв глаза, страшусь - неведомого, бездны.
Какому колдовству себя отдал во власть?
Весь Ад в моей груди - отравленная пика.
Но образы плывут в раскинутую снасть,
Но гениальна боль, разверзшаяся дико..
Не опиум, о нет, унёс меня в огне,
Мой алкоголь сильней, пронзительней и злее:
Он замещает кровь и к сердцу льнёт, алея,
Мощь утра так грозна, что сумерки во мне.
MArio de SA-Carneiro
Alcool
Guilhotinas, pelouros e castelos
Resvalam longemente em procissAo;
Volteiam-me crepUsculos amarelos,
Mordidos, doentios de roxidAo.
Batem asas de aurEola aos meus ouvidos,
Grifam-me sons de cor e de perfumes,
Ferem-me os olhos turbilhOes de gumes,
Descem-me a alma, sangram-me os sentidos.
Respiro-me no ar que ao longe vem,
Da luz que me ilumina participo;
Quero reunir-me, e todo me dissipo,
Luto, estrebucho... Em vAo! Silvo pra alEm...
Corro em volta de mim sem me encontrar...
Tudo oscila e se abate como espuma...
Um disco de oiro surge a voltear...
Fecho os meus olhos com pavor da bruma...
Que droga foi a que me inoculei?
Opio de inferno em vez de paraIso?...
Que sortilEgio a mim prOprio lancei?
Como E que em dor genial eu me eternizo?
Nem Opio nem morfina. O que me ardeu,
Foi Alcool mais raro e penetrante:
E sO de mim que ando delirante,
ManhA tAo forte que me anoiteceu.
О духе и о теле.
Дух – это вихрь, он мчит туда, обратно,
Но постоянней тело, присягну:
Ты мысли изменяешь многократно,
Но верен ты любимому вину.
О вкусе вещей.
Есть вина редкие, старинного разлива,
Но выбрать лучшее немудрено,
И в памяти живёт лишь то вино
Что с другом старым пьёшь в тиши неторопливо.
*****
Смотрю здесь, в баре, где пишу я эти строки,
Мужчина водку пьёт, за стопкой стопку жадно,
не зная, что он здесь присутствует с начала
времён. Он думает, что топит он проблемы
свои, Жоан… Но нет! Всё беспокойство мира
за много тысяч лет он пьёт!
MArio Quintana.
Do espIrito e do corpo.
O espIrito E variAvel como o vento,
Mais coerente E o corpo, e mais discreto...
Mudaste muita vez de pensamento,
Mas nunca de teu vinho predileto...
Do sabor das coisas
Por mais raro que seja, ou mais antigo,
SO um vinho E deveras excelente:
Aquele que tu bebes calmamente
Com o teu mais velho e silencioso amigo...
*****
Olho em redor do bar em que escrevo estas linhas.
Aquele homem ali no balcAo, caninha apOs caninha,
nem desconfia que se acha connosco desde o inIcio
das eras. Pensa que estA somente afogando problemas
dele, JoAo Silva... Ele estA E bebendo a milenar
inquietaCAo do mundo!
Под звёздами какими холодея,
В туман октябрьский средь какой молвы
О рукотворной радости идея
Родилась? Нам неведомо, увы…
С тех дней осенних вечно, не скудея,
Средь поколений, как среди травы,
Вино течёт, текут, тобой владея -
Его огонь, и музыка, и львы.
В ночь торжества царя над сердцем слабым,
В день скорби утишая злую боль,
Сколь дивно ты, благословенно сколь,
Воспетое и персом, и арабом.
Вино, меня искусству обучи,
Развеять душу – звёздный прах в ночи.
Jorge Luis Borges
SONETO DEL VINO
En quE reino, en quE siglo, bajo quE silenciosa
ConjunciOn de los astros, en quE secreto dнa
Que el mArmol no ha salvado, surgiO la valerosa
Y singular idea de inventar la alegrIa?
Con otoNos de oro la inventaron. El vino
Fluye rojo a lo largo de las generaciones
Como el rIo del tiempo y en el arduo camino
Nos prodiga su mUsica, su fuego y sus leones.
En la noche del jUbilo o en la jornada adversa
Exalta la alegrIa o mitiga el espanto
Y el ditirambo nuevo que este dIa le canto
Otrora lo cantaron el Arabe y el persa.
Vino, ensEName el arte de ver mi propia historia
Como si Esta ya fuera ceniza en la memoria.
Разве только вино? Лью я забвение
В кубок свой, и пришла радость невольная.
Глупо счастье: предвидя,
Кто б улыбки с лица не стёр?
Участь нас собрала общая, смертная,
Участь та, что не ждёт, помнить не нужно ей.
От животной судьбы
Только мысль отличит её.
Поднимаю бокал смертной рукой своей
Бренна влага вина, хрупок бокал в руке.
Гаснет взгляд утомлённый,
Скрыт он веками тяжко.
Fernando Pessoa
NAo sO vinho
NAo sO vinho, mas nele o olvido, deito
Na taCa: serei ledo, porque a dita
E ignara. Quem, lembrando
Ou prevendo, sorrira?
Dos brutos, nAo a vida, senAo a alma,
Consigamos, pensando; recolhidos
No impalpAvel destino
Que nAo ’spera nem lembra.
Com mAo mortal elevo A mortal boca
Em frAgil taCa o passageiro vinho,
BaCos os olhos feitos
Para deixar de ver.
Жасмина ветвь, душиста и бела,
Осталась в детстве, в солнечной долине.
Вы, надо мной простёршие крыла,
Влюблённые голубки, где вы ныне?
Я думал, навсегда заря взошла,
И вечный день плывёт в небесной сини.
Слоновой кости башня берегла
И лунный свет, и все мои святыни.
А ныне всё растаяло вдали:
Голубки детства, золотые склоны…
На всё туманы белые легли.
Напрасно я кричу голубкам вслед:
Летят ко мне назад мои же стоны.
Ах, нет, сеньор, голубок больше нет.
ЛEса, 1885.
Menino e MoCo
Tombou da haste a flor da minha infAcia alada.
Murchou na jarra de oiro o pudico jasmim:
Voou aos altos cEus a pomba enamorada
Que dantes estendia as asas sobre mim.
Julguei que fosse eterna a luz dessa alvorada,
E que era sempre dia, e nunca tinha fim
Essa visAo de luar que vivia encantada,
Num castelo com torres de marfim!
Mas, hoje, as pombas de oiro, aves da minha infAncia,
Que me enchiam de lua o coraCAo, outrora,
Partiram e no cEu evolam-se A distancia!
Debalde clamo e choro, erguendo aos cEus meus ais:
Voltam na asa do vento os aias que a alma chora,
Elas, porEm, senhor, elas nAo voltam mais...
LeCa, 1885.
О, девственницы, на закате дня
Идущие по ветреным дорогам,
Чаруйте песней пламенной меня,
Бездомному она твердит о многом.
Всесильным голосом в тиши звеня,
Вы пойте о луне в сиянье строгом,
Как волны, тайно солнце хороня,
Прильнут к окрашенным зарёй отрогам.
И свежей песней, песней молодой
Старинные иллюзии омойте,
Ушедшие печальной чередой.
Из-под развалин дома их отройте
И оживите ключевой водой…
Хочу уснуть под звуки песен… Пойте!
Порту, 1886.
Soneto № 4.
O Virgens que passais, ao sol - poente,
Pelas estradas ermas, a cantar!
Eu quero ouvir uma canзгo ardente,
Que me transporte ao meu perdido Lar.
Cantai-me, nessa voz omnipotente,
O sol que tomba, aureolando o Mar,
A fartura da seara reluzente,
O vinho, a GraCa, a formosura, o luar!
Cantai! Cantai as lImpidas cantigas!
Das ruInas do meu lar desaterrai
Todas aquelas ilusхes antigas
Que eu vi morrer num sonho, como um ai....
O suaves e frescas raparigas,
Adormecei-me nessa voz...Cantai !
1.
Вот парк «Четырнадцать крестов» лежит вдали,
Старушка грустная идёт, вздыхая тяжко,
Нет лампы у неё, и звёзды не взошли…
Не оступись во тьме, не упади, бедняжка.
Напевы гибельны ветров порой ночною,
Кинжалы-молнии кровавят синеву!
Куда она идёт пустынной стороною,
Когда из Барра вихрь на юг несёт листву?
Куда она идёт, о, звёзды, вам видней!
И вы, о, пастухи, с горы всё рассмотрите:
Коль это призрак, то костры зажгите ей,
Коль ведьма, розмарин душистый воскурите!
Рассказывали мне: внимая безутешным,
Сама Пречистая, откликнувшись на зов,
Лишь в грозовую ночь спускается к нам, грешным,
Когда не слышен звук шагов и голосов…
Вот парк «Четырнадцать крестов» лежит вдали,
Идёт старушка там, и правильны, и строги,
Черты её, глаза так ярко расцвели,
Зажжённых свеч огонь хранит её в дороге.
Какая ветхая накидка вслед за ней
Волочится в пыли, всё вдовье достоянье.
Но ветер взвил её – и миллион огней:
Изнанкой звёздною зажгла небес сиянье!
Льёт свет на волосы её луны лампада,
Тускнеют, влажные, металлом льют, седы.
О, кудри снежные, о кисти винограда,
О, белый виноград, небесные сады…
А свет очей её растёт, растёт в округе,
Как зарево идёт, как лунный свет в горах.
К ней тянутся ростки, и юны, и упруги,
И лето южное блестит сквозь зимний прах!
Вот парк «Четырнадцать крестов» лежит вдали,
Идёт старушка там, высокая такая,
Слоновой кости стан, а очи – хрустали,
Как башня дивная, к нам близится, сверкая.
Нет, то не башня, там, вдали, в тени кустов,
Сноп света до небес во мраке первозданном,
Что через парк пустой «Четырнадцать крестов»
Проходит в эту ночь в сияньи несказанном.
Кормилица моя, нет от тебя секрета,
Скажу я на ушко, где локон тёмно-рус:
Ошиблась в ней и ты, она – не Матерь Света,
Храни же мой секрет, она…
………………………………..- О, Иисус!
2.
Вот парк «Четырнадцать крестов» лежит вдали,
Но не старушка там, с огнями и крестами
Процессия: лампад сияют фитили,
Аниньяш Эйра там, и гроб увит цветами..
ОДИН ПАСТУХ ГОВОРИТ:
«Аниньяш Эйра там! Теперь она бела.
Поплачьте, девушки: бела и отрешённа.
Смуглянка умерла! Бедняжка умерла!
Как птичка умерла, без крика и без стона.
«Когда ребёнком был, меня водила в школу,
Когда же вырос я: спешит житьё-бытьё!
Ах, танцы на току! Брал музыкант виолу,
И в хороводе я так целовал её!
«А годы шли и шли, и уходили годы,
Я глаз её больших не трогал взглядом вновь,
Я из села ушёл, росли мои невзгоды,
Я потерял её – судьбе не прекословь…
«Вот парк «Четырнадцать крестов» лежит вдали,
Аниньяш! В эту ночь, когда ветра всё злее,
О, Боже! То она идёт с родной земли!
О, Боже! Гроб её несут во тьме аллеи!
«Сеньоры добрые, что в чёрное одеты,
О, как устали вы, и дышите с трудом,
Оставьте мне её, я подожду кареты…
Он мой, Аниньяш гроб, он – мой последний дом!
«Довольно молний мне, без свеч меня оставьте
Молиться за неё в её ночном пути!
Ветра, ко мне на грудь свой гнев скорей направьте,
И парк - свои кресты в кинжалы обрати!»
Сеньоры добрые, чьи траурны жакеты,
Опасливо спешат со свечками в руках,
Идут они гуськом, мерцают сигареты.
Я непонятен им: на лицах виден страх…
«Ветра, мои ветра! Аниньяш вы возьмите!
Из равнодушных рук возьмите: улетай!
Пусть к Богу полетит, вся в тёмном аксамите,
Холодных ручек жест – последнее прощай…
"Порывистый скакун, что рыщет над долиной,
Нас с ней в седло возьми: мне больно сиротеть.
Хочу я с ней уйти в путь, бесконечно длинный,
С Аниньяш я хочу лететь, лететь, лететь…
«Восточный ветер, бриз, ты, горлиц уносящий,
Нас к Богу унеси, где синева ясна,
Хочу я с ней уйти сквозь эту тьму и чащи…
С Аниньяш я хочу уйти, куда она.
"О, ветер северный, о шторм, летящий с юга
Несите, как орлов, несите нас вперёд!
Нас подхватив, как бриг, и парус вздув упруго…
С Аниньяш я хочу, куда она идёт!»
3.
Вот парк «Четырнадцать крестов» лежит вдали,
Старушка там бредёт, грустна, а ветер свищет!
Как хороши глаза, но светом изошли…
Куда идёт она, кого она здесь ищет?
Париж, 1891.
Оригинал можно прочесть здесь:
hhttp://webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:http://www.gutenberg.org/files/17193/17193-8.txt
или здесь:
ttp://vkontakte.ru/note76963087_10523902
Моей матери
Моему отцу
Тот, кто отплыл на бриге «Боа Нова»,
Вернулся вновь, хоть годы проблуждал.
И вот, однажды, взгляд, одно лишь слово,
И в девушке судьбу он угадал.
Царила тьма: луна рождалась снова [1], -
Родился я… И был ещё я мал,
Сказала мать: «Я еду в землю Кова [2].
И матери с тех пор я не видал.
От вас - в душе певучая тревога:
«Один»[3] мой брат-близнец, Поэт от Бога,
Он дьявол, и святой, и лунный луч…
Звучит в нём скорбь трагичного заката,
Так солнце гаснет, водами разъято,
Но свет его прощальный виден с круч!
Оригинал здесь:
http://www.triplov.com/poesia/antonio_nobre/memoria2.htm
Память.
О, Траз-уж-Монтеш, ты, страна журчащих вод,
И чудо красоты, и старины оплот!
Там португалец жил, но вскоре он далёко
Судьбой был унесён, скитался одиноко.
Года текли, а он по родине скучал,
Вернулся, девушку он в Борбе повстречал.
Решилось всё тогда, в те несколько мгновений,
Венчали в церкви их, был светел день осенний!
И мальчик родился, как говорит молва,
Под утро в месяц льва, в злосчастный месяц льва[4].
(Поэта мать - свята и девственна, рождая,
Затем что боль креста разделит с ним, страдая).
А новая луна вела свою волшбу:
Три мавританки шли предсказывать судьбу.
Речь плещет, как вода (младенца сон дурманит):
«Ты будешь – принц тогда… когда тебя не станет».
И протекли года, настала осень вновь:
«Я еду в Кова, сын, прощай, моя любовь!».
Цветами убрана, последнее объятье,
Марии «Утоли мои печали» платье.
«До скорой встречи, сын! Ах, путь мой недалёк!»
И нет её досель… Давно уж вышел срок.
Поехал муж за ней, найти её пытался,
Поехал он за ней, да там он и остался.
Ребёнка сердце в нём, душой суровый муж,
В природе не найдёшь таких кристальных душ.
Был путь нелёгок мой, тоской по вам ведомый
Без вас пришёл домой дорогою знакомой.
В пути и родилась, зажглась душа – луна[5].
Вот так судьба сбылась! Не ваша в том вина!
Но, верно, горд любой, коль сын его - Вергилий,
Какою бы судьбой дитя не наградили.
О, португальцы, вам дарю я опыт мой,
Рассказ о родине, суровый и прямой.
Но страшно мне в сердцах остаться скорбной метой:
Нет в Португалии печальней книги этой!
Оригинал здесь:
http://www.triplov.com/poesia/antonio_nobre/memoria.htm
1 – в дни новолуния луна не видна на небосводе, это время безлунных ночей именуют днями Гекаты, а луну в этой фазе - "тёмной луной".
Даты, связанные с рождением Антонио Нобре, окутаны тайной. В церковной книге храма Санто Илдефонсо в Порто записано, что он родился 7 августа 1867 года, однако, по свидетельству отца поэта, он родился 16 августа в 5 часов утра. Такая же путаница и с днём недели: сам Нобре указывает вторник, но ни одна из указанных дат (ни 7, ни 16 августа) не падает на вторник. По расчётам дней этого года предполагают, что была пятница. В «Памяти» Нобре переплетает биографические факты своей жизни с мистикой и мифологией, подчёркивая предопределённость своей судьбы и тесную связь свою, с самого рождения, со смертью. Это подчёркивается им и в характеристике фазы луны - новолуния, которое считается недобрым временем, и в обещании скорой встречи с ним умирающей матери.
2-на севере в районе Барселуш есть местечко под названием Кова, но слово «Кова» также в португальском языке означает могилу.
3 - «Один» или «Одинокий – перевод названия единственной книги А. Нобре.
4 -знак созвездия Льва, соответствующий августу, считается злосчастным в народе.
5 - к образу луны Нобре обращается часто, он для поэта - воплощение магических сил, оказывающих огромное влияние на всю жизнь человека, в том числе на поэзию. В «Памяти» образы «змеи», «луны», «Вергилия» выступают то в роли его книги «Один», то - самого поэта.
Часть 2.
Ну, слушай, Жорж, я покажу мою страну -
Отважных моряков и белых кораблей!
Вот рыбаки идут в рассвета желтизну
Из порта ПОвоа во глубь морских полей.
Задором все полны!
Весло вонзают так, что гнёт его вода,
И ждут они волны,
И миг уж близится, знай только, не зевай!
Волна придёт, и все навалятся тогда,
Проткнут её с натужным криком: «Ну, давай!»
Ещё, ещё, а вОды за кормой сомкнутся,
Уже в открытом море - парус в небо взмоет
( И знает Бог, судилось ли вернуться…)
Надутый туго парус скорость вмиг утроит!
Они, друг перед дружкой, словно мало места:
Кто первый? Догони! А в небе дымка тает…
О, чётки парусов под пальцами зюйд-веста,
Лит;нию рыбачьих лодок он читает:
"Сеньора Мёртвая нивеста"(1)!
Ол; (2), красавица! Простим твои ошибки!
Что – орфография? Ты – из другого теста:
Сродни летучей краснопёрой рыбке!
"Синьёра Стража"!
Ты – чайка, берегись: стрелок грозит в пути!
Ты – чайка: лёгок ход, нетяжела поклажа,
Лети!
"Ты нам – апора"!
"За нас молись"!
"Вирнёмся скоро"!
"Мы нищими звались"!
"Звизда морей"!
"По ветру, чёлн, биги"!
"Вперёд, бадрей"!
Как будто Богоматери шаги!
"Сеньора Свет"! "Бежим искуса"!
Маяк (3), похоже…
"Святая Матерь Иисуса"!
Сияет тоже!
"День всех святых"!
"Мария Мадалена"!
Орлы летают, в далях золотых
Часовни высятся – то вздыбленная пена…
"Сеньор и Покровитель моряков"!
"Сеньора удручённых"!
Всё те же шкиперы средь пенных гребешков:
Бернардо Силва Мар (4) немолод, но силён,
А сыновья среди сетей кручёных –
ВАско да Гамы будущих времён…
"Страдания святого Себастьяна"!
"Крылами Ангел осенит"!
"Святая Анна"!
"Нас Бог хранит"!
"Уходим с миром"!
Челны, вас Бог хранит!
Идите с миром!
Сегодня в море Зе (5), ветрами продублённый,
На той же лодке братья Ремелгадуш, ворчуны,
А волны лепят на воде цветок зелёный,
И пишут на цветке, как перьями, челны:
«Войска и знаменитые бароны…» (6)
Последний чёлн идёт!
Он догоняет те, ушедшие вперёд….
Как он летит, по ветру птицею гоним:
"Уходим с Богом"!
Идите лодки с Богом и вернитесь с Ним,
Ведомые Христом по гибельным дорогам…
……………………………………...Прощайте!
1 – Нобре приводит названия лодок в написании малограмотных северных рыбаков, которые писали так, как слышали и говорили, не зная орфографии. К тому же здесь передано мирандское произношение, характерное для севера Португалии.
2 – «ОлА» - восклицание, которое выражает приветствие, удивление и т.п.
3 – маяк в порту Дору.
4 - старый моряк, живший в Леса-да-Палмейра.
5 – старый капитан, занимавшийся в Леса ловлей рыбы.
6 – цитата из «Лузиад» Луиса де Камоэнса
С оригиналом можно познакомиться здесь:
http://www.triplov.com/poesia/antonio_nobre/lusitania_02.htm
Часть 3.
Ну, слушай, Жорж, я покажу мою страну
Паломничеств и шествий!
Марии наши! взгляд – и ты уже в плену!
Ах, Боже упаси от пущих сумасшествий:
Карамба! я сейчас их просто ущипну!
Их станы схожи с лавкой ювелира,
Манелов лица вожделенье выдают!
На них сокровища бухарского эмира:
Тридцать монет на пальцах – руки в кольцах,
А грудь - для тридцати златых сердец приют!
Шнуры на шее, уши в серьгах-колокольцах!
Пойдём же! Ты – Манел, виола на груди,
Фанданго заиграй!
Целуй, им нравится, прижми смелей к груди,
Любую выбирай!
Снимаем шляпы!
………………………Вот процессия, молчите!
И балдахин плывёт под треск ракет,
Смуглы и благородны кавалеры в свите,
Идут, за шнур держась, и каждый разодет.
Носилки высоки, украшены изрядно,
Мне Башнями Давида кажутся они!
Мария "Утоли мои печали" так нарядна!
А управитель праздника за шествием следит.
Смотри, грустят Мария и Господь одни:
Марии смутен взгляд: куда она глядит?
Вот ангелочки впереди!
И ходят-то с трудом!
Три годика всего, чуть только от груди!
Невидимые руки понесут их вдаль,
Так каждый человек своей судьбой ведом.
Процессия как Ночь, где бархат и хрусталь,
(Как Та, что некогда легла над Иудеей).
Вот – Солнце: жгучие глаза растопят лёд!
Вот – полная Луна идёт аллеей!
И лунный свет из глаз подобен серебру.
И Кости та, вдали, Игральные несёт,
Но потеряет всё, начав игру.
Несёт Венец Терновый с нежною улыбкой
Дитя, и нет шипов у этого цветка.
А эта светится красой, живой и зыбкой,
Ах, Губка с Желчью у неё горька!
Но нет: её рука желчь обращает в мёд!
И пчёлы вьются перед ней….
А вот с Копьём в руке в процессии идёт
Одетый стражником, и кровь блестит на стали,
И кровь с той Пятницы на стали не тускней…
Вот и последний: Саван… Видишь, дале –
Христово Тело, всё в крови от ран глубоких,
От крови странно рдеет, словно
Закат на море средь утёсов одиноких…
По Португалии Его несут любовно!
Смотреть на это больно: грусть и свет…
Какие раны! А зловонья нет…
Процессия проходит, а гулянье длится.
Народ одет и празднично, и скромно.
Какой прилив людей! Сияющие лица!
И струны северных виол рыдают томно,
То душ их фадо, набожных и нежных.
На шляпах – символ Торжества Святого.
Опаловая пыль на фоне тростников…
Царит Христос во Славе в небесах безбрежных
В сиянье ореола золотого!
Взывают трубы: будет бой быков!
Идут тореро и ведут быков коровы (1).
А выкрики вокруг: Подарки и обновы!
Бисквит от Маргариды! Чудные гитары!
А вот – для ваших деток карамели!
Зелёное вино – вас ждут кафе и бары!
Чахоточный, у двери дома на постели,
Взгляд из Другого Мира - испускает дух,
А внучка веточкой лавровой машет:
От умирающего отгоняет мух.
Могильщик между девушек весёлых пляшет.
Вот, выкрики слепого -
Худого паренька с одной серьгой:
«Несчастней нет слепого!»
А этот, с искалеченной ногой!
Зловоние… Скитается без крова…
А тот, вдали, что прислонился к дверке, -
Сплошная рана, хуже не бывает.
Ступни, все в язвах, он пристроил на фанерке.
Цветенье рака: солнце раздувает,
Гангрена гасит. Жорж! Какая странная гвоздика…
Гвоздики – прелесть - чтоб носить их в бутоньерке!
О, георгины гноя, о, Иовы в пароксизме крика!
Чахоточные, карлики, страдальцы!
В горячке белой, в язвах, в чёрной яме слепоты!
Распухшие ревматики – негнущиеся пальцы!
А может, их сердца – прекрасные цветы!
А вот – нагой в разорванных гамашах.
Визгливые литАнии кликуш…
Все просят мИлостыню ради душ
Усопших наших.
Зловонье! Униженья нет страшней!
Отверженных и прокажённых рать…
Вы, живописцы странной родины моей,
Что ж не приходите её нарисовать?
Париж, 1891-1892.
1 – быков, предназначенных для боя, ведут к месту праздника специальные коровы-поводыри.
Оригинал можно посмотреть здесь:
http://www.triplov.com/poesia/antonio_nobre/lusitania_03.htm
или здесь:
http://vkontakte.ru/note76963087_10394046
............................................ Один!
Ах, горе лузитанцу, горе:
Изведав гнев морских глубин,
Приплыл издалека, с собой в раздоре, -
Не любящим пришёл и не любимым, -
Апрель в октябрьском сумрачном уборе!
Уж лучше плыть в Бразилию, за море,
Солдатом быть, скитаться пилигримом…
Дитя и юноша, я жил в молочной башне,
Которой равных – нет(1)!
Оливки зрели, а на тучной пашне
Цветы льняные голубили свет.
Святой Лаврентий мельницы крутил (2),
Что крыльями махали мне вослед…
Коровы белые, сам Бог им позлатил
Крутые бедра, молоко давали,
А козочки – нарядней щеголих,
Овечек стадо: ты найдёшь едва ли
Белее шерсти, чем была у них.
Антониу пастух был им прилежный:
Я с ними в горы шёл, где травы зеленей,
Часы текли, текли в простор безбрежный,
Платок я расстилал среди камней,
В компании своих любимец милых,
Для ужина в горах, где всё видать далече,
Просторен зал, и звёзды в нём как свечи.
А все питомицы мои – так непорочны
Сродни моей, я знаю, кровь в их жилах,
Ах, братства узы между нами прочны!
Столь чистыми они созданиями были,
Что только им недоставало речи…
Когда же в церкви к Троице звонили,
Меня овечки часто окружали:
Разумнейшие очи человечьи.
Молился я… Они мне подражали…
Дитя и юноша, я жил в молочной башне,
Которой равных – нет!
Посевов льна разлив лазоревый на пашне…
Но миг – и рухнул замок мой под грузом бед!
Оливковые высохли деревья,
Коровы пали, нет моей отары,
Закончились счастливые кочевья…
А крылья мельниц – сломаны и стары.
Какая грусть! Судьба – как дом в разоре.
Уж лучше быть безумным, быть увечным,
Уж лучше быть слепцом, идти босым по снегу……
Ах, горе лузитанцу, горе!
Он мельницу принёс в мешке заплечном.
Когда-то двигала её вода МондЕгу(3),
Сегодня крутят крылья воды Сены( 4)…
Черна её мука! черней угля…
Молитесь за того, чьи думы неизменны:
За мельника тоски …
……………………………О, ты, моя земля,
Моя земля, заполненная светом,
Земля, которую давно заколдовали,
Ты – в полнолуние, ты – в дождь тишайший летом,
Повозки, что в полях заночевали,
Скрипящие повозки и волы,
Поющая в тумане утра жница,
И чёрных тополей надменные стволы,
Июльского рассвета багряница,
Стирающие прустыни на речке девы,
И колокольный звон, что заполняет небо!
Что сталось с вами? ГдЕ вы, гдЕ вы?
Вы, те, что тесто месите для хлеба,
Вы, булочницы деревень окрестных,
Старушки, что сидят у пряслица зевая,
В седых кудрях в своих каморках тесных,
И рыбаки, что ловлю затевая,
Наладят сети, полные крючков…
О, чёрный бык меж красными плащами!
Его рога и блеск его зрачков!
И зрители в домах, окутанных плющами…
О, праздник Путника – Сеньора ВиандАнте(5),
Процессия под звук мелодий плавных,
Аббата два, сеньоры д’ АмарАнте
Три выводка племянников их славных!
О, гдЕ вы? гдЕ вы?
Мой плащ студенческий – нарядов всех милей!
Аве-Марии зорь – печальные напевы!
Озябший город между чёрных тополей!
Спят бедняков дома, луне в тиши внимая…
Дорога из Сантьяго! Сет-ЭштрЕлу!
О, мыс ду Мунду! (6) О, МорЕйра д’МАйя! (7)!
О, крепость Липп (8)! я вижу цепкую омелу,
Во рве морской укроп, чьи стебельки упруги,
А губернатор подстригает стебли роз.
Там ящериц тела – сплетённые супруги…
А «ведьма падре» (9) в карты тычет острый нос…
Вы, ЖоакИн Тереза и Франсишку Ора! (10)!
Вы были начеку - и летом, и зимой!
Без бдительного вашего надзора
Немало лодок не вернулось бы домой…
Ты, АррабАлде (11), волк морской, при вечной трубке!
Поведай мне о корабле ПерсеверАнса (12):
Ночь августа, туман был молока белей,
И гибли моряки, тонули шлюпки -
Сюжет короткий для печального романса.
Помилуй, Боже, души тех бедняг…
Маяк, внимающий сигналам кораблей!
О, флаги дальних стран, лихих морских бродяг,
На фоне волн вы - волшебство, словарь цветов!
О, море бурное, ты – СЕрра-да-ЭштрЕла,
Когда грозишь порвать у корабля швартов!
Твоя безбрежность снежной пеной запестрела -
Как шапки гор, вы, бездн разинутые зевы,
Вы, моряки, вы, пенных пастухи гуртов, -
О, гдЕ вы, гдЕ вы?
О, зелен монастырь, что в бездне вод возник,
Чья аббатиса вечная – Луна,
А ветер – неизменный духовник…
Солёная вода зелёных пропастей,
Чьей глуби мера не вмещает ни одна!
О, Море – ты судов могила и костей!
И ветер их порой выносит на песок:
Невеста мёртвая, в фате – цветок жасмина!
На девушке ещё нарядный поясок…
А руки матери сжимают руки сына!
Вот головы – в беретах – сини и раздуты!
Скелеты эти - в дорогих плащах до пят!
И ноги мертвеца - в сандалии обуты!
А рты, открытые навек, ещё вопят!
Глаза из камня на песке – глядят, блистая!
И ротик боле не поёт - прелестной девы!
И новобрачные – в объятиях доселе!
Нетленно тело на волнах: святая?
О, мёртвые морей в солёной колыбели!
О, гдЕ вы, гдЕ вы?
Часовня Доброй Вести(13) – ты морской цветок!
Цветёшь, где на песке обречены посевы.
Я имя написал там, где алел восток,
И вот, с известняка ещё оно не смыто.
Любимые места! По ним бродил я встарь:
Земля РолдАу и местечко ПерафИта (14)!
Ах, Санта Ана (15), в ней - сияющий алтарь,
И при луне кресты - скользят по стенам там!
А вот часовенка Сеньора да АрЕйя (16),
В ней сам Господь явился беднякам.
Пляж Памяти: закат, среди камней алея,
Напомнит, как причалил здесь в один из дней
Дон Педру (17), назывался он «Король-солдат».
Рассветы в БАрра, ах! (18) пожара багряней!
Меж соснами в бору – торжественный закат.
В церковных окнах пышно солнце умирает,
Палитра витража окрасит весь приход.
А море в этот час морской травой играет:
Обрывками плаща сирены здешних вод!
Вот, рыбаки из ПОвоа (19) идут на ловлю…
Я будто снова слышу их напевы,
Молюсь, чтоб Бог привёл их под родную кровлю!
О, гдЕ вы!
1 – одна из башен средневековой крепостной стены в Коимбре, она называлась Суб-Рипаш, впоследствии известна как башня Анту, одно из самых примечательных мест города. Здесь Нобре жил в октябре 1890 года в течение одной недели перед отъездом в Париж.
2 – у моряков из приморского города Леса-да-Палмейра был обычай во время затянувшегося штиля призывать на помощь Святого Лаврентия, чтобы он послал ветер.
3– Мондегу – река на севере страны, её истоки - в горной стране Серра-да-Эштрела, она протекает через Коимбру, где учился поэт.
4 – поэма написана во время обучения в Париже – в Сорбонне.
5 – праздник Сеньора Вианданте – можно перевести на русский язык как праздник Путника.
6 – мыс ду Мунду находится в местечке Перафита, недалеко оттуда находится то место португальского побережья, где пришвартовался король Д. Педру IV.
7 – Морейра да Майя – местечко в окрестностях Морейра, Педраш Рубраш на севере Португалии.
8 – крепость Липп – замок в Леса-да-Палмейра, построенный графом Липп. Губернатором этой крепости был отставной майор Антониу Пинту Леау да Силва, большой любитель цветов, он разводил их во рве крепости. В этой крепости во время летних каникул играли с сыновьями губернатора и другими ребятишками Антониу Нобре и его братья.
9 – «ведьма падре» старая служанка одного священника в Леса да Палмейра. Она следила за домом падре, а также гадала на картах.
10 - ЖоакИн Тереза и Франсишку Ора – смотрители маяка в порту Леса, предупреждали с помощью рупора рыбачьи лодки о надвигающемся шторме.
11 – АррабАлде или Жозе Рабалде – старый моряк, в доме которого жила семья Нобре во время пребывания в Леса-да-Палмейра. Вечером в саду он часто рассказывал детям истории.
12 – «ПерсеверАнса» - испанский корабль, который разбился на скалах Лейшойш на Байша ду Мосу ночью 25 августа 1872 г. по причине плохой видимости из-за сильного тумана. Почти все моряки погибли.
13 – часовня БОа НОва – церковь святого Жоау да Боа Нова, находится на севере Леса, на самых высоких скалах в этой части побережья.
14 - земля РолдАу и местечко ПерафИта – небольшие населённые пункты на севере Леса.
15 - Санта Ана – небольшая капелла, построена на горе рядом с главной церковью Леса.
16 - часовенка Сеньора да АрЕйя – небольшая часовя, построенная на побережье Матозиньюш, с ней связана легенда о явлении Господа.
17 - Дон Педру или «король-солдат» - речь идёт о Педру IV, побережьем Памяти Нобре называет пляж на севере Леса, где причалил король и где в память об этом событии был поставлен гранитный обелиск.
18 - БАрра – местечко в Леса да Палмейра.
19 – ПОвоа – морской порт на севере страны..
Оригинал можно посмотреть здесь::
http://www.triplov.com/poesia/antonio_nobre/lusitania_01.htm
или здесь:
http://vkontakte.ru/note76963087_10347568
Какая нынче ночь! Мой уголь, словно лёд:
………Принёс его из клети;
Сую его в камин, пусть пламя запоёт
………О милом жарком лете!
………………..Рождён в королевстве златых алтарей
………………..У берега моря.
Карлота старая!(1) Рассказывай опять,
……….Люблю твои сказанья:
Ведь ты поможешь мне их в прошлом откопать -
……….Мои воспоминанья.
………………..Я – внук мореходов, героев морей,
………………..Правителей индий, бродяг, бунтарей,
………………..Властителей моря!
Могильщик молодой, тебе вольно не спать,
……….И петь, и веселиться!
Мне тяпку одолжи, мне надо откопать,
……….Что в памяти хранится.
………………..Какие ветра! Ах, какие ветра
………………..Гуляют на море!
Вставайте из могил, у церкви, на дворе,
……….Наивны, нелукавы,
Вставайте из могил, все в лунном серебре,
……….Вы, детские забавы.
………………..Ночь нынче грознее, страшней, чем вчера!
………………..Зажги у купели свечу, о, сестра,
………………..За тех, кто на море…
Карлота у окна, шептала в кутерьму
……….Дождя и бездорожья:
“Мой мальчик, о, мой принц! Ты счастья дай ему,
………. Святая Матерь Божья!”
………………..Во вторник пришёл я в неласковый мир,
………………..Под звон колокольный!
Антонио взрастал, судьба его ласкала:
……….Был счастлив и любим!
(И боль, что с ним жила, в груди квартировала, -
……….Взрастала вместе с ним…)
………………..В карете судьбы захандрил пассажир,
………………..Задумал покончить, печален и сир,
………………..Я с жизнью бездольной…
Но, ангелом одет, на шествии был вскоре
……….Осенней тусклой желтью!
Пришлось ему нести (как плакал он, о горе!)
……….Большую губку с Желчью…(2)
………………..Вы скоро замёрзнете, воды реки,
………………..Замёрзнете скоро!
Ах, тётушка моя, почтенная Дельфина,(3)
……….Она деньком дождливым
Молилась за меня у жаркого камина -
…. …..И вырос несчастливым!
………………..О, воды речные и вы, родники!
………………..Баюкают душу, чисты, глубоки,
………………..Напевы немолчного хора…
В новены вечером ходил Христа просить:
……….Невинный детский лепет!
О, как хочу сейчас его я воскресить:
……….Тот пыл, тот чистый трепет!
………………..Студенты бродили, где шум, толчея.
………………..Ах, им за столом не сидится…
И крёстная (4) времён с французами войны
……….Зарею голубою
На исповедь во храм, где горы зелены,
……….Брала меня с собою.
………………..Таким же, как вы, был когда-то и я!
………………..Повесы и плуты, плохие друзья!
………………..Позвольте поэту трудиться.
Святым я шёл туда, но голос падре сдержан:
……….Он думал: озорство!
Я плакал и твердил, хоть был старик рассержен:
………“Грехи? Ни одного! ”
………………..Ах, Иов – страдалец, весь – гной и гангрена,
………………..Ты – мой аватар!
Молился по ночам (да так молюсь и ныне),
……….А дождь всё свирепел…
Казалось: я один средь водяной пустыни,
……….Лишь чайник пел-кипел…
………………..Я жажду того же, склоняя колена,
………………..Я подвигов веры ищу неизменно
………………..Пока я не стар!
Молил за тех, в Аду, кто стонет, изнемогший,
……….Чьё – всё в огне чело…
Некстати бормоча, продрогший и промокший:
……….- “Какое там тепло!”
………………..Мука просыпалась из мельницы той,
………………..Что в небе работает споро…
Звонарь бил тяжело в гудящую утробу:
……….Звон ввечеру суров!
И я на кухню шёл: бульон готов на пробу,
……….Бульон для бедняков…
..........................Ах, мельник, что славен своей добротой!
………………..Муки ты не трать так впустую, постой!
………………. Зерно прорастает не скоро…
Служанки старые за прялкой коротали
……….Неторопливо ночь.
Чернушка лаяла, как совы пролетали,
……….Крича, летели прочь.
………………..Вы по снегу шли у замёрзшей реки
………………..Босые, холодной весной!
Зе ду Теляду жил поблизости от нас (5):
……….Монахини смиренней
Вдова его просить ходила к нам не раз
……….Под вечер в дождь осенний…
………………..Раздетые, вот вам мои пиджаки,
………………..Босые, носите мои башмаки…
………………..Мне пары довольно одной…
Сентябрь, ещё жара, и праздник винограда!(6)
……….И бедняки о хлебе
Нас просят ради душ, - да будет им награда! -
………У Бога, там, на небе.
………………..Когда я умру, этой болью объятый,
………………..Меня упокойте вы в море!
Там были и слепцы с нетвёрдою походкой,
……….С незрячим взглядом вдаль!
И в язвах, в лишаях, а всё ж больных чахоткой
……….Мне было больше жаль…
………………..От горя до горя, печалью заклятый,
………………..Бреду я, покуда, водою разъятый,
………………..Не стану частицею моря!
Вот в рамке траурной письмо (7) - рыданье в ночь,
……….Родительское горе!
Как их утешить, тех, кто сына или дочь
……….Теряет там, на море!
………………..Бьёт полночь... Удары! как медленно их
………………..Звонарь отбивает - пластает….
О, этих родников вечерний плач осенний
……….Средь жаждущей травы!
И лунный свет кропит водою вдохновений
……….Всё тленное, увы…
………………..И Виктор опять в уголочке притих,
………………..Он – снова дитя, и слагает он стих,
..........................Все слоги по пальцам считает!
Часы о полночи торжественнее били:
………. “Труш!” – так спадает груз.
И дедушка, что спал спокойным сном в могиле,
……….Входил, о, Иисус!
………………..Сосед мой заходит, я стул пододвину:
………………..Он голоден, жаль мне вдовца-горюна.
В прополку – тишина, как не было народа,
……….Никто не заходил.
А управляющий (8)наш выбран от прихода:
……….Могильщиком он был…
………………..Сосед, не спеши, сядь поближе к камину!
………………..Вот ужин мой, видишь? Ты съешь половину
………………..И выпей стаканчик вина!
Слуга скончался в ночь, заставил всех страдать:
……….О, горькая разлука!
Дрожа, его просил бабуле передать
……….Слова любви от внука…
………………..Латинский квартал, ты усталый от зноя,
………………..Усни после тяжкого дня!
О, африканские гитары рек, альты
……….И фадо в тишине!
О, говорящих рек вода! Живая ты,
……….С угрями в глубине!
……………….Ах, Жорж(9) , замолчи! Что же это такое?!
……………….Ты даже охрип! Ну, оставь же в покое,
……………….Безумный, оставь же меня!
На смоквы я влезал, что щедростью дивили:
……….Плодов – как в небе звёзд!
И в шапки рваные их нищие ловили:
………Тянулись в полный рост…
………………..О, добрые души, придите ко мне!
………………..О, духи-кочевники, в вас – моя грусть!
В колодце заперта, как мавританка в замке,
……….Печальная луна!
Я опускал ведро, но в деревянной рамке
……….Была вода одна.…
……………….Я вас воскрешаю в ночной тишине!
……………….А вы мне не верите там, в вышине…
……………….И пусть вы не верите, пусть…
Мой первый стих упал на известь, точно слёзы, -
……….Церковный двор затих…
Нет в Португалии прекрасней Девы-розы,
……….О Ней мой первый стих.
……………….О, если бы мог я помочь вам прозреть,
……………….Слепцы, как легко вас обидеть…
Жнея-луна серпом вздымает звёздный прах,
……….Кружась в ночи нагая.
А лунный свет идёт часовням здесь, в горах,
……….Их известь обжигая.
………………..Мне больно смотреть на вас, больно смотреть!
………………..Но Боже! Уж лучше не видеть и впредь,
………………..Чем мир, вроде этого, видеть…
Наш граф из Лиша был Горация знаток,
……….Большой знаток латыни!
И он меня учил, я помню тот урок,
……….Стихи те и доныне!
………………..О, Смерть, ты теперь – моя добрая няня!
………………..Чудесно баюкаешь ты!
Мой первый школьный день! Вернись! Кто может снова
……….В те дни меня увлечь!
Я помню дивный цвет костюма выходного
……….И волосы до плеч…
………………..И ночью, как сон подкрадётся, дурманя,
………………..Прошу я его, чтоб пришла его няня
………………..С могил, где сажала цветы…
Ребята, сколько гнёзд вы погубили втуне!
……….Я гнёзда не искал.
Но покупал у вас прелестных щебетуний,
……….На волю отпускал…
………………..Камоэнс, прославивший бурное море!
………………..Приди мне помочь!
И узники тюрьмы в глаза с тоской глядели,
……….Как жаль их! Нету сил…
Я подходил туда, где стражники сидели,
……….За узников просил…
……………….Зовусь, как твой раб, кто был верен и в горе,
……………….Ты ради него и штормящего моря -
………………..Приди мне помочь!
А если видел я: в опасности ребёнок,
……….Боязнь свою гоня,
Обидчика держал я изо всех силёнок:
………. «Не тронь! Ударь меня…»
……………….Ну, ветер! Ну, ветер! Он парус сорвал,
………………..У мачты трещат крепежи!
Когда колокола по мёртвому звонили,
……….Минутку улучу:
Шепну отцу, и он просил, чтоб разрешили
……….Мне подержать свечу…(10)
……………….Ну, волки морские, сжимайте штурвал,
……………….Как судно трепещет, как пенится вал.
……………….По ветру! По ветру держи!
Ах, ангелочков смерть! День похорон тяжёл,
……….Родным нет злее доли…
Есть сладости, вино – для тех, кто в дом пришёл (11)
.……….Утешить в этой боли…
………………..О, старый мой пёс, ты – мой друг!
………………..Что хочешь сказать этим взглядом?
Кузина (12) по горам бродила в покрывале,
……….Как бы в мирах иных.
Признаюсь без стыда: безумные бывали
……….Среди моих родных.
……………….Как тесен друзей моих круг…
……………….Но ты, старый пёс, - верный друг,
……………….И если я плачу, ты рядом.
Года росли, как я, мы словно сад росли
……….Под звёздами одними.
Мечты мои цвели… и умерли, ушли,
……….А я не умер с ними…
………………Вы, братья с отрогов Крештелу!(13)
………………Откройте мне двери, о, братья!
Пришлось читать в сердцах, что лгут другим в миру,
……….Лгут, сильным угождая,
Я был открыт добру, я думал, я умру,
……….Но лишь душа - седая!
……………….Влекусь я всем сердцем к такому уделу,
……………….Лишь ряса пристала усталому телу…
……………….Откройте мне двери, о, братья!
И вот, я нищим стал: развеялись химеры,
……….Как Педро Сень, я стал,
Как тот, что всё имел: фрегаты и галеры,
……….Имел и потерял…
………………Земляк - лузитанец! О чём нам молиться?
………………Вихрь замки воздушные сдул, как солому…
Снег в волосах залёг, морщин глубокий след -
……….Утёс, поросший мхом…
Слепец, навек слепец, мне бельма застят свет
……….В углу моём глухом!
……………….Родителей видишь печальные лица,
……………….И рушится, рушится всё – только длится
……………….Большая печаль по былому…
Карлота старая, ты плачешь почему,
……….Пред Девой у подножья?
“Ах, счастья не дала ты принцу моему,
……….Святая Матерь Божья!…”
Париж, 1891.
______________________________________________________________
1 – «старая Карлота» – женщина, которая много лет работала (прислуживала) в доме поэта.
2 – Антонио заставили идти в костюме ангела на религиозной процессии, где представлялась жизнь Христа, Его крёстные муки. Плакал, потому что дети не любят участвовать в таких шествиях. Мальчик нёс губку с желчью, аллегорию той губки с уксусом, которую римские солдаты дали Христу.
3 - Дельфина» - тётя по отцу, жившая в Лиша – на родине отца поэта.
4– «крёстная мать» - бабушка по отцу и крёстная старшей сестры поэта, жила в Лиша.
5– «Зе ду Теляду» - знаменитый разбойник, жил возле Лиша.
6– «праздник винограда» - праздник, который проходит в Лиша в первые субботу, воскресенье и понедельник сентября в честь Девы Марии дуж Виториаш (побед).
7– «письмо в траурной рамке» - известие о смерти в Рио-де-Жанейро брата поэта Албану.
8– Жозе – управляющий домом в Сейшу и могильщик одного из районов этих земель, откуда была родом мать поэта.
9– воображаемый собеседник поэта из университета в Коимбре.
10 – отец поэта часто получал приглашения на похороны детей.
11– в деревнях существовал обычай давать вино и сладости людям, которые приходили утешать скорбящих.
12– двоюродная сестра матери поэта.
13– самая высокая гора, находится рядом с Сейшу, там был расположен монастырь.
С оригиналом можно познакомиться здесь:
http://vkontakte.ru/note76963087_10290611
ПРИВОЖУ ОТРЫВОК ОРИГИНАЛА: (прошу прощения у уважаемых читателей, знакомых с португальским языком: не осмеливаюсь привести оригинал полностью из-за очень большого объёма...).
Antonio
Que noite de Inverno! Que frio, que frio!
………Gelou meu carvao:
Mas boto-o a lareira, tal qual pelo Estio,
………Faz sol de Verao!
………………..Nasci, num Reino d Oiro e amores,
………………..A beira-mar.
O velha Carlota! Tivesse-te ao lado,
……….Contavas – me historias:
Assim… desenterro, do Val do Passado,
……….As minhas Memorias.
………………..Sou neto de Navegadores,
………………..Herois, Lobos d agua, Senhores
………………..Da Иndia, d Aquem e d Alem-mar!
Moreno coveiro, tocando viola,
……….A rir e a cantar!
Empresta, bom homem, a tua sachola,
……….Eu quero cavar:
………………..E o Vento mia! E o Vento mia!
………………..Que ira no Mar!
Ergue-vos, defuntas! Da tumba que alveja
……….Qual Lua, a distancia!
Visoes enterradas no adro da Igreja
……….Branquinha, da Infancia.
………………..Que noite! O minha Irma Maria
………………..Acende um cirio a Virgem Pia,
………………..Pelos que andam no alto Mar…
- О, вы, зелёные смоковницы, что плачут
По всем путям, людьми от века нелюбимы!
И новобрачные под ваш шатёр не прячут
Любви бесценный дар от нас, идущих мимо.
............- Зелёные фиги, зелёные фиги,
……………….Пускай говорит!
………Любовь ваши кроны у старенькой риги
……………….В эдем претворит!
- Весь мир не терпит вас, от мала до велика,
Пичуги гнёзд своих в ветвях у вас не вьют.
И место, где вы есть, и сумрачно, и дико,
И грязь, и лужи там, а вовсе не уют.
............- Одну посадите вы мне над могилой,
……………….Запомните ж вы!
............Пусть фиги чернеют, как траур унылый
……………….У бедной вдовы!
- Ваш запах тягостен и вреден обонянью,
Противен всем вокруг, и не о знати речь…
Крестьянин, нос зажав, меж вас проходит ранью
И ввечеру он в печь – не вас несёт зажечь.
............- Ваш запах, как ладан (не знаю душистей!),
……………….Ну, как не ценить?
............Ах, если б для милой на тонком батисте
……………….Его сохранить…
- Костлявые, в тряпье зелёном и без кожи,
К нам ветви тянете, а вид ваш озабочен…
О милостыне вы нас просите, похоже,
Как нищие, что ждут прохожих у обочин!
............- Ах, нищим подобны, и спины вы гнёте
……………….Под грузом плодов!
............Никто не подаст вам, вы – нищим даёте
……………….От ваших трудов…
- О, горе вам! гниёт упавшая лесина,
И плотник не придёт использовать её.
Для виселицы лишь подходит древесина,
И вешают на ней презренное ворьё.
............- Ещё клеветы я глумливей, - о, Боже! -
……………….Не слышал досель!
............Из фиги хочу себе брачное ложе!....
……………….Потом колыбель.
- Друзей у смоквы нет среди других растений…
А капли чёрных фиг средь голизны видней, -
Они, ведь, капли слёз всем ненавистной тени:
Повесился он здесь в один из страшных дней!
............- Ах, чёрные тоже, на белом так чётки,
……………….Мне сердце пронзили -
............На скорбной Голгофе в руках Его чётки
……………….Скользили, скользили…
- Когда смоковницу откроет лунный свет,
Нагую осенью, под нею лист опавший,
Я вижу пред собой Предателя скелет
Он плачет вечно тут, Учителя предавший.
............- О, фиги мои, не грустите. не надо,
……………….Пускай говорит!
............Огонь ваш в камине, чарующим фадо
……………….Пылает - горит…
Коимбра, 1889.
Os figos pretos.
- Verdes figueiras soluçantes nos caminhos!
Vós sois odiadas desde os séculos avós:
Em vossos galhos nunca as aves fazem ninhos,
Os noivos fogem de se amar ao pé de vós!
- Ó verdes figueiras! ó verdes figueiras
Deixae-o fallar!
Á vossa sombrinha, nas tardes fagueiras,
Que bom que é amar!
- O mundo odeia-vos. Ninguem nos quer, vos ama:
Os paes transmittem pelo sangue esse odio aos moços.
No sitio onde medraes, ha quazi sempre lama
E debruçaes-vos sobre abysmos, sobre poços.
- Quando eu for defunta para os esqueletos,
Ponde uma ao meu lado:
Tristinha, chorando, darà figos pretos...
De luto pezado!
- Os aldeões para evitar vosso perfume
Sua respiração suspendem, ao passar...
Com vossa lenha não se accende, á noite, o lume,
Os carpinteiros não vos querem aplainar.
- Oh cheiro de figos, melhor que o do incenso
Que incensa o Senhor!
Podesse eu, quem dera! deital-o no lenço
Para o meu amor...
- As outras arvores não são vossas amigas...
Mãos espalmadas, estendidas, supplicantes,
Com essas folhas, sois como velhas mendigas
N'uma estrada, pedindo esmola aos caminhantes!
- Mendigas de estrada! mendigas de estrada!
E cheias de figos!
Os ricos là passam e não vos dao nada,
Vos daes aos mendigos...
- Ai de ti! ai de ti! ó figueiral gemente!
O goivo é mais feliz, todo amarello, lá.
Ninguem te quer: tua madeira é unicamente
Utilizada para as forcas, onde as ha...
- Que màs creaturas! que injustas sois todas
Que injustas que sois!
Serà de figueira meu leito da bodas...
E os berços, depois
- Tragicas, nuas, esqueleticas, sem pelle,
Por traz de vós, a lua é bem uma caveira!...
Ó figos pretos, sois as lagrymas d'aquelle
Que, em certo dia, se enforcou n'uma figueira!
- Tambem era negro, de negro cegava
O pranto, o rosario,
Que, em certa tardinha, desfiava, desfiava,
Alguem, no Calvario...
- E, assim, ao ver no outomno uma figueira nua,
Se os figos caem de maduros, pelo chão:
Cuido que é a ossada do Traidor, á luz da lua,
A chorar, a chorar sua alta traição!
- Ó minhas figueiras! ó minhas figueiras
Deixae-o fallar!
Oh! vinde de hi ver-nos, a arder nas fogueiras
Cantar e bailar...
1
Колокола поют венчанье,
Светло звучанье!
Колоколов светло звучанье,
Поют венчанье!
Ах, девушка, красива и стройна!
Глаза лучатся!
Народ с восторгом шепчет: «То Луна,
Её черты лучатся...»
Когда с невестой, - как она стройна!
Пойду венчаться,
Народ у церкви скажет: «То Луна
Идёт венчаться...»
2.
Колокола звонят крещенье,
Как стройно пенье!
Колоколов так стройно пенье,
Звонят крещенье!
И окунают ангела в водицу,
Водой омыть,
И окунают ангела в водицу,
Водой грязнить.
Ах, крёстная, услышь, как, бедный, он кричит:
Ты плач его уйми, утешь его, люби, -
Потом утешит Смерть, а душу Бог призрит:
О, не скорби...
3.
Звон погребальный плывёт над Минью*
Небесной синью!
Звон погребальный небесной синью,
Плывет над Минью!
Мой ангелочек, какой нарядный!
Гляди! Гляди!
Из кожи туфли, расход изрядный,
Гляди! Гляди!
Телячьей кожи, расход изрядный,
Гряди! Гряди!
Пойдёшь в могилу, такой нарядный...
Гряди! Гряди!
4.
И колокол зовёт к новене**,
Звук сокровенней.
Звук колокола сокровенней,
Зовёт к новене.
О, девушки, в покое забытья
Молитесь!
Литания о душах, как моя,
Молитесь!
О, Матерь скорбных, мой оплот средь бытия,
Быть может, дочь ты дашь мне в час благословенный,
Чтоб мог идущей с матерью её увидеть я
Во дни новены...
5.
К последнему причастью звон
Со всех сторон.
Доносится со всех сторон
К причастью звон.
Зажгите, люди свет в ночи,
Зажгите!
Пусть плачет в окнах воск свечи,
Зажгите!
Пронижут небо звёзд лучи,
Зажжётся!
Сейчас меж звёзд душа в ночи
Зажжётся...
6.
Чу, похоронный звон в предместье,
Звонят все вместе,
Колокола звонят все вместе
В одном предместье.
Они лежат под образами.
Сеньор! Сеньор!***
Лежат с закрытыми глазами.
Сеньор! Сеньор!
Грущу о тех, кто молчалив под образами,
Ах, рану ты мою не береди...
С закрытыми глазами! С закрытыми глазами!
И руки на груди.
Вот, похоронный звон в предместье,
Длин! Дланг! Длинг! Длонг!
Колокола звонят все вместе,
Длонг! Длин! Длинг! Длонг!
* Minho (Минью) – район на севере Португалии.
** «новена» - религиозные практики, которые продолжаются в течение следующих друг за другом девяти дней.
*** «Сеньор» – обычное в Португалии обращение к Богу.
Париж, 1891.
С оригиналом стихотворения можно познакомиться здесь:
http://vkontakte.ru/notes.php?m=1
Os sinos.
1
Os sinos tocam a noivado,
No Ar lavado!
Os sinos tocam, no Ar lavado,
A noivado!
Que linda menina que assoma na rua!
Que linda, a andar!
Em extase, o Povo comenta “que e a Lua,
Que vem a andar...”
Tambem, algum dia, o Povo na rua,
Quando eu casar,
Ao ver minha Noiva, dira “que e a Lua,
Que vai casar…”
2.
E o sino toca a baptizado
Um outro fado!
E o sino toca um outro fado,
A baptizado!
E banham o anjinho na agua de neve,
Para o lavar,
E banham o anjinho na agua de neve,
Para o sujar.
O boa Madrinha, que o enxugas de leve,
Tem do desses gritos! compreende esses ais:
Antes o enxugue a Velha! antes Deus to leve!
Nao sofre mais...
3.
Os sinos dobram por anjinho,
La no Minho!
Os sinos dobram la no Minho,
Por anjinho!
Que asseada que vai pra cova!
Olhai! olhai!
Sapatinhos de sola nova,
Olhai! olhai!
O ricos sapatos de solinha nova,
Bailai! bailai!
Nas eiras que rodam debaixo da cova…
Bailai! bailai!
4.
O sino toca pra novena,
Gratiae plena,
E o sino toca, gratiae plena,
Pra novena.
Ide, Meninas, a ladainha,
Ide rezar!
Pensai nas almas como a minha…
Ide rezar!
Se, um dia, me deres alguma filhinha,
O Mae dos Aflitos! ela ha-de ir, tambem:
Ha-de ir as novenas, assim, a tardinha,
Com sua Mae…
5.
E o sino chama ao Senhor-fora,
A esta hora!
Os sinos chamam, a esta hora,
Ao Senhor-fora!
Acendei, Vizinhos, as velas,
Alumiai!
Velas de cera nas janelas!
Alumiai!
E Luas e Estrelas tambem poem velas,
A alumiar!
E a alminha, a esta hora, ja esta entre elas,
A alumiar…
6.
E os sinos dobram a defuntos,
Todos juntos!
E os sinos dobram, todos juntos,
A defuntos!
Que triste ver amortalhados!
Senhor! Senhor!
Que triste ver olhos fechados!
Senhor! Senhor!
Que pena me fazem os amortalhados,
Vestidos de preto, deitados de costas…
E de olhos fechados! e de olhos fechados!
E de maos postas!
E os sinos dobram a defuntos,
Dlin! dlang! dling! dlong!
E os sinos dobram, todos jintos,
Dlong! dlin! dling! dlong!
Paris, 1891.
- Всадник, что так мчишься рьяно
И куда – средь темноты? -
Ветер воет окаянно,
Продираясь сквозь кусты.
Молча скачет меж бурьяна
Всадник, погружён в мечты.
- Ты куда - галопом мчишься
Воздух рвёшь на лоскуты?
В монастырь ли постучишься?
Алчешь горней чистоты?
Что же ты меня дичишься?
Для псалмов – мои альты.
- Коль письмо везёшь, доставлю,
Ну, давай сюда листы,
За минуту службу справлю
Право, сам увидишь ты.
Рыцарь скачет, как на травлю,
В удила впились персты.
- Вот обитель, нам негоже
Опасаться высоты.
Раздобуду я одёжи,
А подходы не круты.
И луна поможет тоже
Прясть воздушные мосты.
- Может, ты поход готовишь?
Конь мой – чудо красоты!
Сядь – и нас не остановишь,
Все старания пусты.
Что же брови ты суровишь?
Не победы жаждешь ты?
- Помогу я другу милу
Вражьи я сниму посты
Отберу у ядер силу:
Не пробить мои щиты,
Погоню врагов в могилу,
Как покорные гурты.
- Хочешь плыть на каравелле
Знаю все вокруг порты.
Коль подую еле-еле
Средь безбрежной широты,
Глядь: стрелою полетели
Шхуны, барки и плоты.
- Ты какого жаждешь средства,
Чьей ты ищешь доброты?
Дом родной, златое детство:
Сны и помыслы чисты?
Драгоценное наследство –
Сохранил средь суеты?
- Вижу, светится оконце:
Тёти старенькой черты,
Золотое веретёнце,
Нити тонки и желты.
Просушил я их на солнце,
Ох и славные холсты!
- Чай о матушке скучаешь?
Я на гроб ей клал цветы,
Редко души повстречаешь
Столь невинны и просты.
Повидать её не чаешь,
Мчишься... кладбище... кресты...
- О сестрице ли тревога?
Треволнения пусты:
Ярче счастья нет у Бога,
Нету высшей правоты:
Мать с младенцем у порога,
Был вот так любим и ты!..
- Рыцарь, братьев ищешь что ли?
Бьются в сети нищеты.
На чужбине много боли,
Суеты и маеты,
И не свидеться вам боле
До кладбищенской плиты.
- О друзьях грустишь всечасно?
Нет постыдней слепоты.
Тех лишь хвалят сладкогласно,
Кто полезен, ну а ты?
Смоква без плодов напрасна,
Коль без пищи животы.
- Призрак! Вздумал ли жениться?
Что ж, красивей нет четы.
Дочка графа – та девица,
Плачет... Жаль мне сироты.
Хочешь здесь остановиться?..
Всадник мчится сквозь кусты.
- Может, алчешь славной Доли,
Смысла жизни, Красоты?
Я за Долей в чистом поле
Трём коням сломал хребты...
Замер всадник, как от боли,
Пробудился от мечты:
- Ветер, да! - на зов ответил, -
- Где дорога, знаешь ты?
Призрак юн и взором светел
Кудри жёлтые густы.
- Зря ты эту цель наметил, -
Аль не видишь всей тщеты...
Не ведут туда дороги,
Хоть бери коня в кнуты...
Звуки речи были строги,
Рвали сердце на шматы...
Справа – горные отроги,
Слева – реки да мосты...
То не первый луч денницы,
Окровавлены черты,
Кудри, золото пшеницы,
Побелели, как холсты.
У заброшенной криницы
Пел петух до хрипоты.
- Ну, прощай! Зовёт денница,
Время обходить посты:
Кораблям давно не спится,
Ждут гудящие порты.
Всадник-ветер снова мчится,
Воздух рвёт на лоскуты.
Париж, 1891.
Оригинал можно прочесть здесь:
http://vkontakte.ru/note76963087_10163687
Смотрю на угольки в жаровне
И вспоминаю всё любовней,
Деньки, когда я был юнцом;
И счёт часам в мечтах теряю:
Поездки (1) наши повторяю
По Дору (2) старому с отцом.
Какие чудные вояжи!
Сложив пожитки в саквояжи,
С рассветом мы готовы в путь.
- Прощайте! Коротка разлука,
- Адеуш! (3) – колокольцев звука
Ну как теперь не вспомянуть?
Катилась день и ночь карета
Звенела в переливах цвета
От света пьяная земля.
О, Боже! Было всё так ново:
И запах луга травяного,
И лёт неспешный журавля.
Тока и ветряки, сараи
И замки – всё в себя вбираю,
Что мимо движется в окне..
Пейзаж возвышенный и милый,
Как чреву, что меня носило,
Тебе обязан всем во мне.
На проводах вблизи усадеб
Любились в месяц птичих свадеб
И трясогузки, и щеглы.
А реки, тихие в долине,
У моря пенились в стремнине,
Гривасты, взбалмошны и злы.
Под солнцем – злато кукурузы!
Там пахарей пестрели блузы:
Внеси навоз, добавь золы,
Соху готовь, да помни сроки...
На целине звучал далёкий
Протяжный рёв: «Эгей! Волы!»
Когда ползла карета в гору,
Скрипя и жалуясь, в ту пору
Крестьян встречали мы; чуть свет
Поднявшись, ждали у обочин.
Я грустен был и озабочен,
И долго им глядел вослед.
Их облик робок и смиренен,
Скорее жалок, чем степенен,
Как с горечью я отмечал.
Снимали молча шляпу или
«Благословен Господь!» твердили,
«Да славится!» - я отвечал.
И мягко сумерки спадали,
Ещё закатом рдели дали,
И плакал ледяной родник.
Кто Траз-уж-Монтеш (4) позабудет?
Шум родника здесь жажду будит.
Пробившись сквозь густой тростник.
И вот – подъём на тракт Новелаш (5),
Здесь толстый красный Кабанелаш
Вручал мне вожжи и при том
Шутил, что кони упросили:
Со мной они довольны были,
Я их не мог стегать кнутом.
Гостиница за поворотом,
Стремимся мы к её щедротам:
Дом славный, звался он Казайш (6).
Приветны доны Аны взоры:
«Чего хотят мои сеньоры?»
Бифштекс божествен, хлеб свежайш...
«Садитесь, кушанья простыли».
Ох, блюда вкусные, простые,
Смеялось на столе вино,
В часах кукушка куковала...
Но Кабанелаш входит в залу:
«Идёмте, в путь пора давно».
Я видел, как на небосклоне,
У португальской ночи в лоне
Светило яркое зажглось,
И светом предрекло бесстрастным:
«Поэтом будешь и несчастным!»
Так сказано, и так сбылось.
Мой бедный Принц, о чём мечтаешь,
В каких ты небесах витаешь
Под сенью звёздного шатра?
Или рождённый трубадуром
Любовным мучишься сумбуром:
Любови первой – грусть сестра...
И вновь на землю тени пали,
В плащах согревшись, люди спали.
Бывают ночи так свежи...
Я спать не мог, о, Бога ради!
Ведь дальше, там, на Тровоаде (7)
Порой случались грабежи!
Разбойники! Мечта мальчишки!
Плащ, пистолеты: всё, как в книжке,
Я б путникам не угрожал,
Зла против них не умышлял бы,
А милостыней оделял бы,
Подвешенной на мой кинжал.
Что ночь – светлей луны сиянье,
Под слёз её очарованье
Карета всё катилась в синь.
И к полночи всенепременно
В село въезжали мы надменно
Под звон бубенчиков: «Тлинь-тлинь».
Наш дом среди большого сада
Сиял огнём, как для парада,
Смущённо отступала мгла.
Казалось, что со всей округи
Сбежались со свечами слуги,
И бабушка с улыбкой шла.
О, Иисус! Тут не до скуки!
«Что за глаза, какие руки!,
О, Боже!» - слёзы из-под век...
Объятия, вопросов море
И восхищение во взоре,
Как будто я здесь не был век.
«Скажи, а как твои занятья?
Хотела бы тебя видать я
Учёным! Смог бы отдохнуть.
Устал в своей Коимбре (8), бедный?
Цветочек мой, худой и бледный!
Уж не любовь ли нудит грудь?
Пойдём-ка, отдохни с дороги», -
И наставленье на пороге:
«Смотри: со светом не уснёшь!»
А в комнате в часы ночные
Уютно, простыни льняные...
О, запах льна, он так хорош!
Вода для умыванья плещет,
А всё во мне уже трепещет,
Я мысленно стихи пишу.
«Мой мальчик, помолись в постели,
Свет не забудь же, в самом деле...»
«Ах, бабушка, уже гашу!».
Притворно, для родных, зевая,
Я книгу проносил, скрывая,
Гаррет (9), о, страсть моя! Читал...
Чуть погодя, мольба всё та же:
«Цветочек, ты не слышишь даже!
Свет погаси, ведь ты устал!»
«Гашу, гашу!» - спешил с ответом
А всё читал; перед рассветом -
Вновь бабушка: «Ответь, ты спишь?»
Я спал, рассвет вставал, желтея,
Мне снились тётя Доротея
И милый Жулиу Диниш (10).
О Португалия родная,
Эпоха детства озорная...
Я на чужбине всё сильней
Люблю вас! Не имел наследства
Не знавший путешествий детства
Иль бабушки – под стать моей!
Париж, 1892.
1 - Поездки в Сейшу и в Лиша в почтовой карете до создания железной дороги в Дору. Это путешествие начиналось в Порту рано утром, занимался извозом некий Кабанелаш.
2 - Дору – приморский район Португалии на севере страны.
3 - Адеуш – прощайте.
4 - Траз-уж-Монтеш - район на севере Португалии (Alto Douro), малонаселённый и славящийся восхитительной природой. Благодаря своей относительной изолированности, народ здесь сохранил многие культурные традиции старины.
5 - Новелаш – дорога, которая начиналась от станции Пенафиел, расположенной в местечке Новелаш, и вела к городам Казайш и Сейшу.
6 - Казайш – станция в те времена, принадлежавшая сёстрам Андрадеш. В этом доме Антониу Нобре жил и во время своей болезни, навещаемый родными и друзьями.
7 – Тровоада – место недалеко от Лиша, где, как говорили, порой разбойники нападали на проезжавших.
8 - Коимбра – город, известный своими университетами.
9 - Алмейда Гаррет (1799 – 1854) португальский писатель и драматург, также был депутатом парламента и министром иностранных дел Португалии.
10 - Жулио Диниш (1839 - 1871) - народник и бытописатель провинции, автор ряда романов из быта португальского города и его социальных низов. "Тётя Доротея" - персонаж из его романа.
Оригинал стихотворения можно прочесть здесь:
http://vkontakte.ru/note76963087_10094209
Сосед мой – плотник. Он торгует
От Доны Смерти разным платьем
Всё наметает, обмозгует,
И шьёт, и рад своим занятьям.
Всем деревянные костюмы
Он мастерит: чужим и сватьям;
Хоть бедняки, хоть толстосумы,
Сработает на вкус любой,
В пределах выделенной суммы
Украсит бархатом, резьбой.
Моё пальто мне надоело
И я не совладал с собой:
Пошёл туда: - Костюм мне нужен...
Сосед тотчас взялся за дело:
Искал везде, забыв про ужин...
- Вот этот дёшев, очень мил.
(Он сшит по моде, не обужен,
Я сразу о цене спросил).
- Отглажу, чтоб при всём параде, -
Добряк рубанок ухватил.
Друзья, поверьте, Бога ради:
Что на своих похоронах
В таком изысканном наряде
Я буду дэнди – просто «ах!»
Париж, 1891.
С оригиналом можно познакомиться здесь:
http://vkontakte.ru/notes.php?m=1
Balada do caixAo.
O meu vizinho E carpinteiro,
Algibebe de Dona Morte,
Ponteia e cose, o dia inteiro,
Fatos de pau (Fatos de pau -костюмы из дерева)de toda a sorte:
Mogno, debruados de veludo,
Flandres gentil, pinho do Norte...
Ora eu que trago um sobretudo
Que jA me vai aborrecer,
Fui-me lA, ontem: (era Entrudo,
Havia imenso que fazer...)
- OlA, bom homem! Quero um fato,
Tem que me sirva/ - Vamos ver...
Olhou, mexeu na casa toda.
- Eis aqui um e bem barato.
- EstA na moda? – EstA na moda.
(Gostei e nem quis apreCA-lo:
Muito justinho, pouca roda...)
- Quando posso mandar buscA-lo?
- Ao pOr do Sol. Vou dA-lo a ferro:
(POs-se o bom homem a aplainA-lo...)
O meus Amigos! Salvo erro,
Juro-o pela alma, pelo CEu:
Nenhum de vOs, ao meu enterro,
IrA mais dAndi! Olhai! Do que eu!
Paris, 1891.
О, трубка! Ты – священное кадило,
Тебе сегодня должное воздам,
В Аббатстве прошлого, дружок мой милый,
С тобою воскурю я фимиам.
Курю, и этот дым, душист и тонок,
Напомнит время - всякий с ним знаком...
В те годы дивные, ещё ребёнок,
Я, прячась от родных, курил тайком.
И вижу, радостный и умилённый,
Как возникают, в памяти летя,
Мужчина в церкви, тускло освещённой,
И с гувернанткой за руку – дитя.
И в час ночной, слепой, как боль потери,
В полночной, мрачной, мёртвой тишине,
Встаю от книг и закрываю двери,
Чтоб с трубкой поболтать наедине.
С тобою, трубка, обо всём судачу
В той башне Анту*, где теперь живу.
Ночь пробегает, и порой ... я плачу,
Закуривая, слушая сову.
Нет, я не говорю тебе об этом,
Но, плача, про себя печалюсь я:
Ты не изменишь дружеским обетам,
Но где другие – где мои друзья?
Где вы? Туман вас укрывает синий...
Вы, трое, сокровеннейшие, Те,
Кто умер, кто потерян на чужбине...
И остальных утратил в суете.
Когда Господь настроен благосклонно,
О мёртвых я молю. И вот, ко мне
С кладбища по шуршащим травам склона
Украдкой призраки придут во сне...
Один другого робче и печальней.
Им улыбаюсь, обращаюсь в слух,
И мы беседуем спокойно в спальне,
Пока рассвет не возвестит петух.
Другие где? Не на краю ли света?
Пять океанов – норд или зюйд-вест?
Уж столько лет – ни строчки, что же это?!
Что сталось с вами, живы ли? Бог весть...
Сегодня, наслаждение сиротства!
Тиха в преддверье Рая жизнь моя:
Мои друзья, меж нами много сходства,
Вы – осень, море, трубка – все друзья!
Когда навек застынет кровь в ознобе,
Похолодев, закончу путь земной
В добротном, с украшениями гробе, -
Моя подруга, трубка, будь со мной!
Сиделка, ты меня в гробу устроишь
И будешь провожать в последний путь,
О, если ты глаза мне не закроешь –
Неважно! Ты о главном не забудь:
Пускай моя единственная трубка
В гробу лежит со мною, в головах.
Сестричка, ты набей её, голубка...
Табак «Голд Флай» - чтоб я им весь пропах.
Как ночь прошла в гостинице «Могила»?
Хозяин тут с комфортом не в ладах?
А с трубкой я устроюсь очень мило,
Забуду, что теперь я – только прах...
Куимбра, 1889.
* Башня Анту - так Антониу Нобре называл дом, похожий на башню, где он жил во время обучения в университете в 1890 году. Сейчас в Куимбре, на этой башне установлена мемориальная доска в честь поэта.
Вот здесь есть оригинал на португальском языке в неискажённом виде:
http://vkontakte.ru/notes.php?m=1
O meu cachimbo
O meu cachimbo! Amo-te imenso!
Tu, meu turнbulo sagrado!
Com que, Sr. Abade, incenso
A Abadia do meu passado.
Fumo? E ocorre-me A lembranзa
Tudo esse tempo que lA vai,
Quando fumava, ainda crianCa,
As escondidas de meu Pai.
Vejo passar a minha vida,
Como num grande cosmorama:
Homem feito, pAlida Ermida,
Infante, pela mAo da ama.
Por alta noite, As horas mortas,
Quando nAo se ouve pio, ou voz,
Fecho os meus livros, fecho as portas
Para falar contigo a sOs.
E a noite perde-se em cavaco,
Na torre de Anto, aonde eu moro!
Ali, metido no buraco,
Fumo e, a fumar, As vezes... choro.
Chorando (penso e nAo o digo)
Os olhos fitos neste chAo,
Que tu Es leal, Es meu amigo...
Os meus Amigos onde estAo?
NAo sei. TrA-los-A o “nevoeiro”...
Os trEs, os нItimos, Aqueles,
EstAo na Morte, no estrangeiro...
Dos mais nAo sei, perdi-me deles.
Morrerem-me uns. Por esses peCo
A Deus, se Ele estA de marE:
E As noites, quando eu adormeCo,
Fantasmas vEm, pE ante pE...
Tristes, nostбlgicos da cova,
Entraram. Sorrio-lhes e falo.
Deixam-se estar na minha alcova,
AtE se ouvir cantar o galo.
Outros, por esses cinco Oceanos,
Por esse mundo erram, talvez:
NAo me escreveis, hA tantos anos!
Que serA feito de VocEs?
Hoje, delнcias do abandono!
Vivo na Paz, vivo no limbo:
Os meus Amigos sAo o Outono,
O Mar e tu, O meu cachimbo!
Ah! Quando for do meu enterro,
Quando partir gelado, enfim,
Nalgum caixAo de mogno e ferro,
Quero que vAs ao pE de mim.
Santa mulher que me tratares,
Quando em teus braCos desfaleCa,
Caso meus olhos nAo cerrares,
Embora! Que isto nAo te esqueCa:
Coloca, sob a travesseira,
O meu cachimbo singular
E enche-o, solнcita Enfermeira,
Com Gold-Fly para eu fumar...
Como passar a noite, Amigo!
No Hotel da Cova sem conforto?
Assim levando-te comigo,
Esquecer-me-ei de que estou morto...
Coimbra, 1889.
Вновь осень. Воды дальние горят:
То солнца бриг пылает, умирая.
О, вечера, что таинства творят,
Что вдохновеньем полнятся до края.
Дороги, как вода, вдали блестят,
Текут они, как реки в лунном свете,
А рек сереброструйный стройный лад,
Как будто трасс причудливые сети.
И чёрных тополей трепещет ряд:
Шаль просят, чтоб согреться, у прохожих.
А трясогузки так пищат! пищат!
Справляя свадьбы в гнёздышках пригожих.
Как благовонье, мелкий дождь душист,
Так сладко ртом его ловить левкою!
Невеста-деревце под ветра свист
Роняет флёрдоранж, взмахнув рукою.
Залётный дождик - гость из дальних стран,
Давно безводье землю истощает.
Гремит с амвона падре-Океан:
О пользе слёз Луне он возвещает.
Луна, в чей плен так сладостно попасть!
Луна, чьи фазы помнят при посеве!
На океан твоя простёрта власть,
На женщин, тех, что носят плод во чреве.
Магичен в полнолунье твой восход!
Твой ореол – Поэзии потоки,
Их, кажется, струит небесный свод:
Смочи перо – и сами льются строки...
Октябрьским вечером придёт Луна,
Сменить волшебным свет бесстрастный Феба.
Изящества и прелести полна*,
Монашка вечная ночного неба.
* В оригинале парафраза слов Квинтилиана о Горации: plenus est jucunditatis et gratiae - полный прелести и изящества (Quint. Inst. Orat. 10, I, 96).
Порту 1886.
Не замечали? В исступленьи страстном
На проводах, что вдоль пути висят,
Орут пичуги, утро ли, закат,
Иль свет луны в эфире, ей подвластном.
В придачу к политическим миазмам
По проводам, где птицы голосят,
Плывёт интриг любовных томный чад:
Министр отнюдь не чужд земным соблазнам.
Передаёт: «Мятеж вчера подавлен. -
- Убито... - Ранено... - В тюрьму отправлен...
- Целую! – Жду! Во вторник, не забудь!...»
Все новости для птиц остались втуне.
Горланят пуще прежнего, болтуньи.
Антонио! И ты таким же будь.
Колония, 1891.
NАo Repararam Nunca?
NАo repararam nunca? Pela aldeia,
Nos fios telegrАficos da estrada,
Cantam as aves, desde que o Sol nada,
E, А noite, se faz sol a Lua cheia.
No entanto, pelo arame que as tenteia,
Quanta tortura vai, numa Аnsia aiada!
O Ministro que joga uma cartada,
Alma que, Аs vEzes, dAlЕm-Mar anseia:
- RevoluСАo! - InUtil. - Cem feridos,
Setenta mortos. - Beijo-te! - Perdidos!
- Enfim, feliz! - ? - ! - Desesperado. - Vem.
E as boas aves, bem se importam elas!
Continuam cantando, tagarelas:
Assim, AntOnio! deves ser tambEm.
ColOnia, 1891.
Когда я вижу, как она проходит,
Худа, бледна, на мёртвую походит,
Идёт на пляж за морем наблюдать, -
Ах, сердце стонет звоном колокольным,
Угрюмым звоном, точно над покойным:
Её судьбу нетрудно угадать.
Как лист легка, как веточка сухая,
На небо смотрит изредка, вздыхая:
Снуёт там чаек суетливых рать.
Зрачки её – малиновки немые,
Они бы в небо с ликованьем взмыли,
Да крылья не придётся испытать.
В молочно-белых рясе и берете -
Сгущённый лунный свет в том силуэте -
Как издали её изящна стать!
На пляже видя белую фигуру,
Все кумушки завидуют ей сдуру:
«Сегодня в церкви будут их венчать!».
Собака – компаньон её печальный,
Собаке предстоит и в путь прощальный
За ней идти, и ждать её, и звать...
В глаза с тоской ей смотрит: «Не исчезни!»,
Под кашель, частый при её болезни,
Пёс сразу начинает завывать.
И с горничной, - что толку в той особе?-
Среди детей у моря сядут обе
Там, где синей и чище моря гладь.
Дед - Океан, в глаза ей робко глядя,
Льняной свой ус рукой дрожащей гладя,
Беседу с ней стремится поддержать
Об ангелах, каких во снах видала,
О том, из-за кого она страдала...
Волна прильнёт и убегает вспять,
И сердце разрывается от горя,
Когда услышу нежный шёпот моря:
«Излечишься, лишь надо подождать...».
Излечишься? Напрасные надежды!
О, падре, умасти её одежды:
Ты можешь эту душу отпевать.
Ах, ангел, такова судьбы немилость:
Одним червям любить тебя судилось,
Никем другим любимой не бывать.
Излечишься? Болезнь ей тело гложет...
Поверить в исцеление не может,
Ах, если б хоть на время забывать!
Но кашель сух, в нём столько острой муки,
Что думаю, услышав эти звуки,
Что гроб её явились забивать.
Излечишься? А нос её в то лето
Стал заостряться: верная примета...
И с ужасом на это смотрит мать.
Сухие пальчики, как веретёнца...
Мать бедная, ей не поможет солнце,
Смотри! Октябрь, дни стали убывать...
Лeса, 1889.
( Леса де Палмейра).
Pobre tIsica
Quando ela passa A minha porta,
Magra, lIvida, quase morta,
E vai atE A beira-mar,
LAbios brancos, olhos pisados:
Meu coraCAo dobra a finados,
Meu coraCAo pOe-se a chorar.
Perpassa leve como a folha,
E, suspirando, As vezes olha
Para as gaivotas, para o Ar:
E, assim, as suas pupilas negras
Parecem duas toutinegras,
Tentando as asas para voar!
Veste um hAbito cor de leite,
Saiinha lisa, sem enfeite,
Boina maruja, toda luar:
Por isso, mal na praia alveja,
As mais suspiram com inveja:
«Noiva feliz, que vais casar...»
Triste, acompanha-a um "Terra Nova"
Que, dentro em pouco, A fria cova
A irA de vez acompanhar...
O chAo desnuda com cautela,
Que "Boy" conhece o estado dela:
Qunado ela tosse, pOe-se a uivar!
E, assim, sozinha com a aia,
Ao Sol, se assenta sobre a praia,
Entre os bebEs, que E o seu lugar.
E o Oceano, trEmulo Avozinho,
Cofiando as barbas cor de linho,
Vai ter com ela a conversar.
Falam de sonhos, de anjos, e ele
Fala de amor, fala daquele
Que tanto e tanto a faz penar...
E o coraCAo parte-se todo,
Quando a sorrir, com tAo bom modo,
O Mar lhe diz: «HA-de sarar...»
Sarar? MisErrima esperanCa!
Padres! ungi essa crianCa,
Podeis sua alma encomendar:
Corpinho de anjo, casto e inerme,
Vai ser amada pelo Verme,
Os bichos vAo-na desfrutar.
Sarar? Da cor dos alvos linhos,
Parecem fusos seus dedinhos,
Seu corpo E roca de fiar...
E, ao ouvir-lhe a tosse seca e fina,
Eu julgo ouvir numa oficina
TAbuas do seu caixAo pregar!
Sarar? Magrita como o junco,
O seu nariz (que E grego e adunco)
ComeCa aos poucos de afilar,
Seus olhos lanCam Igneas chamas:
O pobre mAe, que tanto a amas,
Cautela! O Outono estA a chegar...
LeCa, 1889.
Антониу Перейра Нобре (16 августа 1867 – 18 марта 1900) – португальский поэт символист, сторонник возрождения ценностей патриотизма, поэт ностальгии. Литературный псевдоним – Анту. Родился на севере Португалии, в Порту. Его единственная опубликованная книга стихов - «Один». Была опубликована в Париже в 1892 году. Во Франции поэт учился, готовя себя к карьере дипломата, там познакомился с португальским писателем Эса де Кейруш, бывшим в то время консулом Португалии во Франции. Именно здесь была написана большая часть стихов, составивших книгу «Один». Книга была негативно принята португальскими литературными критиками. Карьера дипломата также не состоялась по причине развивавшегося уже в это время у Антониу Нобре туберкулёза лёгких, который и свёл его в могилу в 32 года. Предпринимал путешествия в Швейцарию, на Мадейру в в Нью-Йорк с целью излечения, но безуспешно.
Здесь помещено стихотворение Флорбелы Эшпанки, посвящённое Анту:
http://www.poezia.ru/article.php?sid=81551
А здесь она упоминает о нём ("Истома"):
http://www.poezia.ru/article.php?sid=81432
Антониу Нобре (Анту)
Сонет № 14.
Я в океане. Лунный свет струится,
Но очертания родной земли
Во тьме пропали, штиль на море длится,
Шум португальских вод затих вдали.
Куда плывёшь? Вокруг чужие лица,
И радости себе ты не сули...
И только пар, что над водой клубится,
Внимает мне... О, сердце, не боли!
Ты. Лузитания*, идёшь, родная,
Под парусом! Прощаюсь, уплывая
На судне Катринета**. Прочь, тревога!
Покой царит вокруг, и небо чище,
Моряк, на мачту лезь, скорей, дружище,
И "Франция" кричи! О, ради Бога!
Атлантический океан, 1890.
* Лузитания (Lusitвnia) - во времена античности это было название западной части Пиренейского полуострова, где жили лузитаны, позже покорённые римлянами, около 15 века до н.э. на этой территории была образована римская провинция Лузитания, которая включала почти всю территорию нынешней Португалии. Считается, что она стояла у истоков возникновения Португалии. В поэтических источниках Португалия часто именуется Лузитанией.
** Судно Катринета - название популярного в то время романса, сюжет которого, как предполагают, был навеян реальной историей с судном «Святой Антоний», на котором плыл Жорж Альбукерк Куэльу, возвращаясь из Бразилии в Португалию. На судно напал французский пират. После упорного сопротивления корсарам судно попало в страшную бурю, которая оставила его в плачевном состоянии. К довершению бед, французские пираты, разграбив полностью это португальское судно, забрав с него всё, вплоть до компаса, бросили беспомощный корабль, почти неуправляемый, среди бурного моря. Уже не надеясь добраться до какого-то порта, моряки собирались кинуть жребий, кто из них должен послужить пищей для остальных, когда каким-то чудом достигли португальской земли.
*** Сонет написан, вероятно, на судне «Британия», в то время, когда поэт покинул Португалию и отправился во Францию, где пробыл (с перерывом около года) с 1890 по 1895 год.
Antуnio Nobre
Soneto 14.
Vou sobre o Oceano (o luar, de doce, enleva!)
Por este mar de GlОria, em plena paz.
Terra da Pбtria somem-se na treva,
Аguas de Portugal ficam, atrАs.
Onde vou eu? Meu fado onde me leva?
AntОnio, onde vais tu, doido rapaz?
NАo sei. Mas o Vapor, quando se eleva,
Lembra o meu coraСАo, na Аnsia em que jaz.
О LusitАnia que te vais А vela!
Adeus! que eu parto (rezarei por ela)
Na minha Nau Catrineta, adeus!
Paquete, meu Paquete, anda ligeiro,
Sobe depressa А gАvea, Marinheiro,
E grita, FranСa! pelo amor de Deus!
Oceano AtlАntico, 1890.
Ах, СOрор Саудаде! Если б мне
Коснуться пульса жизни Вашей странной
И сделать мир Землёй Обетованной,
Что мне порой является во сне!
AmErico DurAo.
Посвящается AmErico DurAo.
Меня ты СOрор Саудаде звал
Сестрой своей... А имя, Божья милость,
Как будто солнце сквозь витраж лучилось -
Свет той земли, что ты когда-то знал.
Осенним днём твой шёпот прозвучал,
В нем осени вся прелесть заключилась,
В меня вошла щемящая унылость,
Представ во мне началом из начал.
В душе моей души да не увянет
То имя дивное... Когда настанет
Пора тоски, страдания пора, -
Тихонько звуки - лепестки роняя,
Произношу, на долю не пеняя:
О, СОрор Саудаде! О, сестра!
* СОрор Саудаде (SOror Saudade) – СОрор переводится как сестра, это обращение к монахине; Саудаде – тоска, ностальгия.
Soror Saudade
IrmA, Soror Saudade, ah! Se eu pudesse
Tocar de aspiraСAo a vossa vida,
Fazer do mundo a Terra Prometida
Que ainda em sonho As vezes me aparece!
AmErico DurAo.
A AmErico DurAo
IrmA, Soror Saudade, me chamaste...
E na minh alma o nome iluminou-se
Como um vitral ao sol, como se fosse
A luz do prOprio sonho que sonhaste.
Numa tarde de Outono o murmuraste;
Toda a magoa do Outono ele me trouxe;
Jamais me hAo-de chamar outro mais doce;
Com ele bem mais triste me tornaste...
E baixinho, na alma de minh alma,
Como bEnCAo de sol que afaga e acalma,
Nas horas mAs de febre e de ansiedade,
Como se fossem pEtalas caindo,
Digo as palavras desse nome lindo
Que tu me deste: “IrmA, Soror Saudade”...
О, боль моя! Суровый монастырь...
Аркад он полон, галерей и тЕней,
Всё – в каменных конвульсиях сплетений,
Изысканных, но мёртвых, как пустырь.
Здесь вечно слышу звуки погребений,
Читают по умершему псалтырь...
И эта ночь – огромный нетопырь –
Сулит так мало дней или мгновений...
Ты – монастырь, о Боль! Увяли в муке
Здесь ирисы под колокола звуки,
Но эта смерть чарует, как весна...
В той келье, где висит луна седая,
Я день и ночь молюсь, кричу, рыдая,
И жду: меня услышат... Тишина...
A minha dor
A minha Dor Е um convento ideal
Cheio de claustros, sombras, arcarias,
Aonde a pedra em convulsОes sombrias
Tem linhas dum requinte escultural.
Os sinos tЕm dobres de agonias
Ao gemer, comovidos, o seu mal…
E todos tЕm sons de funeral
Ao bater horas, no correr dos dias…
A minha Dor Е um convento. HА lIrios
Dum roxo macerado de martIrios,
TAo belos como nunca os viu alguEm!
Nesse triste convento aonde eu moro,
Noites e dias rezo e grito e choro,
E ninguEm ouve… ninguEm vE… ninguEm…
Помещаю здесь четыре варианта моего перевода этого стихотворения. В нём употребляются, в основном, глаголы в неопределённой форме. Поэтому я столкнулась с некоторыми проблемами при переводе и хотела бы узнать мнение читателей о том, какой вариант кажется точнее.
Буду ОЧЕНЬ благодарна всем отозвавшимся на мою просьбу.
Ser Poeta
Ser poeta Е ser mais alto, Е ser maior
Do que os homens! Morder como quem beija!
Е ser mendigo e dar como quem seja
Rei do Reino de AquЕm e de AlЕm Dor!
Е ter de mil desejos o esplendor
E nАo saber sequer que se deseja!
Е ter cА dentro um astro que flameja,
Е ter garras e asas de condor!
Е ter fome, Е ter sede de Infinito!
Por elmo, as manhАs de oiro e de cetim...
Е condensar o mundo num sО grito!
E Е amar-te, assim, perdidamente...
Е seres alma, e sangue, e vida em mim
E dizЕ-lo cantando a toda a gente!
Вариант 1.
Быть Поэтом.
Поэт... Недаром пропасть пролегла,
Меж ним и миром, в толщу дней грядущих.
Быть нищим и одаривать имущих
Всем Царством Боли, словно боль светла.
Желаний тысяч магия и мгла, -
Познать бы суть желаний этих жгущих!
Вмещать в себе: тоску о вольных кущах,
Мощь кондора - и когти, и крыла,
И жажды жар, и лунных копий блики,
Шлем утра - золотой атлас в огне...
И стон веков сгущать в едином крике!
И так любить тебя... Самозабвенно!
Ты станешь кровью и душой во мне,
Чтоб петь могла о том, что сокровенно...
Вариант 2.
Быть Поэтом.
Поэтом быть – быть выше, больше всех...
Он нищ, но всё его подвластно воле
По обе стороны Вселенской Боли...
Укус как поцелуй! Желаний смех!
И кондора отточенный доспех!
И кондора летучей хищной доли
Не избежать и не вернуться боле
К жилищам тех, внизу, смиренных тех...
И Бесконечности провидеть Лики
В безмерной жажде, в жертвенном огне...
И стон веков сгущать в едином крике!
И так любить тебя... Самозабвенно!
Ты станешь кровью и душой во мне,
Чтоб петь могла о том, что сокровенно...
Вариант 3.
Быть Поэтом.
Поэтом быть – быть выше, больше всех...
Он нищ, но всё в его монаршей воле
По обе стороны Вселенской Боли...
Он дарит боль взыскующим утех!
Укус как поцелуй! Да, он из тех,
Кому предречены в крылатой доле -
Желаний блеск, неведомых дотоле,
И кондора отточенный доспех!
Кому дано узреть иные Лики,
Шептаться с Вечностью в ночной тиши....
И стон веков сгущать в едином крике!
И так любить.. Любить самозабвенно,
Привив к своей – росток чужой души...
И миру петь о том, что сокровенно...
Вариант 4.
Быть поэтом
Поэтом быть – быть выше, больше всех...
Как нищий царь, чьей всё подвластно воле
По обе стороны Вселенской Боли,
Дарить печаль взыскующим утех!
Входить в сердца, как почву рвёт лемЕх...
Кусать как целовать! Всё в этой доле:
Желаний блеск, неведомых дотоле,
И кондора отточенный доспех!
И жаждать, и узреть иные Лики,
Шептаться с Вечностью в ночном окне...
И стон веков сгущать в едином крике!
И так любить тебя... Самозабвенно!
Ты станешь кровью и душой во мне,
Чтоб петь могла о том, что сокровенно...
Моя любовь, прислушайся, весна!
Поля сменили грубые одежды,
Сердца деревьев, полные надежды,
Открыты настежь, цветом ночь полна!
Ах! Если любишь, эта жизнь ясна.
Противятся ей – гордецы, невежды.
Скользи по ней, как пО морю... Но где ж ты?
Я жду тебя, мне ночь – душна, тесна.
И я снимаю свой наряд печальный,
И пахну, словно розмарин венчальный,
Ах! Голова кружится, не до сна...
Украсила я волосы цветами,
О, распусти их, заплети мечтами!
Прислушайся, любовь моя, весна!
Primavera
E Primavera agora, meu Amor!
O campo despe a veste de estamenha;
NAo hA Arvore nenhuma que nгo tenha
O coraCAo aberto, todo em flor!
Ah! Deixa-te vogar, calmo, ao sabor
Da vida - nгo hA bem que nos nAo venha
Dum mal que o nosso orgulho em vAo desdenha!
NAo hA bem que nAo possa ser melhor!
TambEm despi meu triste burel pardo,
E agora cheiro a rosmaninho e a nardo
E ando agora tonta, A tua espera...
Pus rosas cor-de-rosa em meus cabelos...
Parecem um rosal! Vem desprendE-los!
Meu Amor, meu Amor, E Primavera!..
Любить!
Хочу любить, любить самозабвенно!
Саму любовь: туман и колдовство....
Того, другого, всех, о, дерзновенно –
Любить! Любить! А в сердце – никого!
Пленить? Забыть? Равно благословенно!..
Добро ли? Зло? Ну, что мне до того?
Кто скажет, что возможно одного
Всю жизнь любить, - обманет откровенно.
Одну весну встречает всякий сущий,
Чтоб петь её, желанной и цветущей, -
Бог дал нам голос, чтобы петь, любя!
Раз пеплом стать и мне на свете этом,
Пусть ночь моя зардеется рассветом,
Терять себя... чтоб отыскать себя...
Amar!
Eu quero amar, amar perdidamente!
Amar sO por amar: Aqui...alEm...
Mais Este e Aquele, o Outro e toda a gente
Amar! Amar! E nAo amar ninguEm!
Recordar? Esquecer? Indiferente!...
Prender ou desprender? E mal? E bem?
Quem disser que se pode amar alguEm
Durante a vida inteira E porque mente!
HA uma Primavera em cada vida:
E preciso cantA-la assim florida,
Pois se Deus nos deu voz, foi pra cantar!
E se um dia hei-de ser pO, cinza e nada
Que seja a minha noite uma alvorada,
Que me saiba perder... pra me encontrar...
Один... Болезнь, чужбина, ностальгия...
Ты в тридцать два ушёл в страну теней.
Осталась книга, словно литургия....
Нет книги в Португалии грустней.
Боялся ты, что боль ушедших дней
Поранит души скорбные, нагие...
О, библия тоски, как сладко в ней
Читать молитвы, сердцу дорогие!
Моя печаль сродни твоей печали...
Ты видел сны, что к смерти приучали,
И этим снам во мне теперь расти**
Моя любовь к тебе под стать хворобе...
Как сыну - мать, даю тебе во гробе
Свой поцелуй - последнее прости.
* Anto - Antоnio Nobre (1867 - 1900), поэт-декадент, писал под псевдонимом Анту, умер, когда Флорбеле было 6 лет; его единственная книга стихов "So" оказала большое влияние на её творчество.
** Образ взят из стихотворения Antonio Nobre.
A Anto!
Poeta da saudade, у meu poeta querido
Que a morte arrebatou em seu sorrir fatal,
Ao escrever o SO pensaste enternecido
Que era o mais triste livro deste Portugal,
Pensaste nos que liam esse teu missal,
Tua bнblia de dor, teu chorar sentido
Temeste que esse altar pudesse fazer mal
Aos que comungam nele a soluCar contigo!
O Anto! Eu adoro os teus estranhos versos,
SoluCos que eu uni e que senti dispersos
Por todo o livro triste! Achei teu coraCAo…
Amo-te como nAo te quis nunca ninguEm,
Como se eu fosse, у Anto, a tua prOpria mAe
Beijando-te jA frio no fundo do caixгo!
Florbela Espanca - Trocando olhares - 21/07/1916
Любовь, подругой быть тебе позволь!
Раз мне нельзя в блаженнейшем слияньи
Всех женщин быть печальнее и столь
Прекрасней всех, лучась в твоём сияньи.
Милы мне от тебя и грусть, и боль,
Мила ль тебе я в нежном покаяньи?
Из рук твоих мне сладкой мнится соль,
Благословенно каждое даянье.
Целуй же мне неторопливо руки,
Своей сестре, так птицы в лад поют,
Встречая день, без страсти и без муки.
Не в губы, нет, - напрасно жаждут, рдея...
Но - поцелуи, и тоску мою
Укрыть в руках! – Безумная идея…
Amiga
Deixa-me ser a tua amiga, Amor,
A tua amiga sO, jA que nAo queres
Que pelo teu amor seja a melhor
A mais triste de todas as mulheres.
Que sO, de ti, me venha magoa e dor
O que me importa a mim? O que quiseres
E sempre um sonho bom! Seja o que for,
Bendito sejas tu por mo dizeres!
BeijA-me as mAos, Amor, devagarinho...
Como se os dois nascessemos irmAos,
Aves cantando, ao sol, no mesmo ninho...
Beija-mas bem!... Que fantasia louca
Guardar assim, fechados, nestas mAos,
Os beijos que sonhei pra minha boca!
Истома.
Закат на родине... Мираж не тает...
Лилейна свежесть, облаков штрихи,
Закат пречистый, отпусти грехи!
Твой вечер, Анту*! Твой, земля златая...
Закаты нежно в памяти листаю:
Часы благословенные тихи,
И дым, и пепел, и стихи, стихи...
Часы тоски, в которых я – святая.
Сгустились фиолетовые тени,
К фиалкам глаз прильнули в томной лени,
И крылья век смежились на лету.
А рот хранит немые поцелуи,
И бархат рук, лелея и милУя,
По воздуху рисует сон – мечту.
Languidez
Tardes da minha terra, doce encanto,
Tardes duma pureza de aСucenas,
Tardes de sonho, as tardes de novenas,
Tardes de Portugal, as tardes de Anto,
Como eu vos quero e amo! Tanto! Tanto!
Horas benditas, leves como penas,
Horas de fumo e cinza, horas serenas,
Minhas horas de dor em que eu sou santo!
Fecho as pAlpebras roxas, quase pretas,
Que poisam sobre duas violetas,
Asas leves cansadas de voar...
E a minha boca tem uns beijos mudos...
E as minhas mAos, uns pAlidos veludos,
TraCam gestos de sonho pelo ar...
* *Antоnio Nobre(1867 - 1900), поэт-декадент, писал под псевдонимом Анту, умер, когда Флорбеле было 6 лет. Её первая книга была написана под влиянием стихов этого поэта.
Желанная, была пьяна успехом,
Не знала, что в отчаяньи проснусь.
Я не вернусь к блаженным тем утехам,
Я к жизни той прошедшей не вернусь.
Мой бедный рот, что цвёл весенним смехом,
Теперь чертой суровой метит грусть.
«Оставлена, забыта, ну и пусть!», -
Звучит во мне разноголосым эхом.
Задумчиво смотрю на гладь речную.
Спокойствием её себя чарую.
Но бледен мой слоновой кости лик.
Я слёзы лью, они в душе – в темнице,
Невидимым наружу не излиться,.
Невидимый и горестный родник.
LAgrimas Ocultas
Se me ponho a cismar em outras eras
Em que ri e cantei, em que era q'rida,
Parece-me que foi noutras esferas,
Parece-me que foi numa outra vida...
E a minha triste boca dolorida
Que dantes tinha o rir das Primaveras,
Esbate as linhas graves e severas
E cai num abandono de esquecida!
E fico, pensativa, olhando o vago...
Toma a brandura plAcida dum lago
O meu rosto de monja de marfim...
E as lAgrimas que choro, branca e calma,
NinguEm as vE brotar dentro da alma!
NinguEm as vE cair dentro de mim!
Судьба моя – отверженность надлома,
Ночь мёртвая, неистовая ночь,
Я - ветра стон у стен твоих, у дома,
Я – ветра плач, и мне уже невмочь.
Кто я теперь, отчаяния дочь,
Себе самой так странно незнакома,
Поглощена влюблённостью, влекома
Пить голос твой... Ну, как уйти мне прочь?
Твой голос пить – вкушать вино причастья.
Или в стихах, деля с тобою счастье,
Тонуть душой, восторга не тая...
Ты слышишь звук неясный там, на тропке?
Мои шаги... Они впервые робки.
Нет! Тише, друг! Открой же! Это я...
SilEncio!...
No fadArio que E meu, neste penar,
Noite alta, noite escura, noite morta,
Sou o vento que geme e quer entrar,
Sou o vento que vai bater-te A porta...
Vivo longe de ti, mas que me importa?
Se eu jA nAo vivo em mim! Ando a vaguear
Em roda а tua casa, a procurar
Beber-te a voz, apaixonada, absorta!
Estou junto de ti, e nAo me vEs...
Quantas vezes no livro que tu lEs
Meu olhar se pousou e se perdeu!
Trago-te como um filho nos meus braCos!
E na tua casa... Escuta!... Uns leves passos...
SilEncio, meu Amor!... Abre! Sou eu!...
Безумец - алчущий величья: плату
За это взыщет рок.
И, не вместив мечты своей крылатой,
В пустыне я окончил жизни срок
И прах отряс, перешагнув порог.
Другие переймут безумья гений
Со всем, что в нём живёт.
Что - человек - вне ярости мгновений?
Добыча смерти, скот,
Плодящийся, чтоб отложить уход.
Fernando Pessoa
De “Mensagem”
III AS QUINAS
D. SEBASTIÃO, REI DE PORTUGAL
Louco, sim, louco, porque quis grandeza
Qual a Sorte a não dá.
Não coube em mim minha certeza;
Por isso onde o areal está
Ficou meu ser que houve, não o que há.
Minha loucura, outros que me a tomem
Com o que nela ia.
Sem a loucura que é o homem
Mais que a besta sadia,
Cadáver adiado que procria?
10.
Да, вот такой я и есть, ничтожный и чувствительный, способный на побуждения сильные и захватывающие, хорошие и плохие, благородные и низкие, но не способный на чувство сохраняющееся, на эмоцию, длящуюся во времени и проникающую в самую глубину моей души. Во мне живёт стремление к постоянной перемене объектов своего внимания, какое-то нетерпение, присущее самой душе, её можно сравнить с опрометчивым ребёнком; беспокойство, постоянно возрастающее и всегда то же самое. Всё меня интересует, но ничто не привязывает. Внимаю всему, пребывая в состоянии, близком к трансу, отмечаю мельчайшие мимические изменения лица собеседника, бережно собираю тончайшие модуляции его голоса, интонации, передающие оттенки настроений и отношений; но слушая его, не слышу, думая при этом о другом, и главный предмет беседы, таким образом, остаётся на переферии моего внимания, равно смысл сказанного мною, как и моим партнёром, остаётся, практически, почти вне поля моего зрения. Поэтому часто повторяю собеседнику то, что уже говорил ему неоднократно, снова задаю ему вопросы, на которые он уже отвечал; зато могу описать фотографически точно и кратко выражение его лица в то время, когда он говорил мне что-то, чего уже не помню, или особую готовность воспринять мои слова в глазах слушателя, хотя уже не скажу, о чём именно я тогда ему сообщал. Во мне живут два человека и оба держат дистанцию – сиамские близнецы, разделённые и уже не соприкасающиеся друг с другом.
11.
Литания ( молитва).
Мы никогда не реализуем себя.
Мы – две бездны – пропасть, обращённая к Небу.
12.
Завидую – но сам не знаю, зависть ли это – тем, чью биографию можно написать, или тем, кто может написать собственную. В этих бессвязных впечатлениях я и не ищу связи, рассказывая беспристрастно свою автобиографию, лишённую фактов, свою историю жизни, лишённую жизни. Это моя исповедь и, если я в ней ничего не говорю, значит рассказывать нечего.
В чём может признаться кто-либо, что могло бы быть ценным, полезным? Что с нами произошло, или происходит со всеми людьми, или произошло только с нами; в одном случае это – не новость, в другом - это непонятно. Если я пишу о том, что чувствую, то только потому, что таким образом доминирую над собственным лихорадочным желанием чувствовать. То, в чём я исповедуюсь, не имеет важного значения, посколько ничто не имеет важности. Я творю пейзажи из собственных ощущений. Устраиваю себе отдых от ощущений. Хорошо понимаю тех, кто вышивает, чтобы отогнать печаль, и тех, кто вяжет, - потому что это жизнь. Моя старая тётя раскладывала пасьянс бесконечными вечерами. Эта исповедь впечатлений - мой пасьянс. Не пытаюсь истолковать эти ощущения, как бы это делал тот, кто использует карты, чтобы узнать судьбу. Не ощупываю их (карты), ведь, в пасьянсе карты, собственно, не имеют значения. Разматываю себя как разноцветный моток ниток или сплетаю из себя самого верёвочные фигурки такие же, как те, что плетутся вручную исколотыми пальцами, а потом переходят от одного ребёнка к другому. Забочусь только о том, чтобы большой палец не упустил узел, который он прижимает. Потом поворачиваю ладонь, и изображение изменяется. И возобновляю процесс вязания.
Жить и вязать с тем, чтобы занять себя. Но, когда делаешь это, твои мысли свободны, и все заколдованные принцы могут гулять в своих парках между одним и другим погружением иглы из слоновой кости с изогнутым концом. Вязание... Промежуток... Ничто....
К тому же, при условии, что могу говорить сам с собой? Страшная обострённость ощущений и глубокое понимание состояния переживания этих ощущений... Напряжённость рассудка способная меня разрушить, и власть нетерпеливой утешающей мечты... Умершее желание и размышление, которое пеленает его, буто живое дитя... Да, вязание...
13.
Бедственности моего положения не ухудшают эти соединённые по моей воле слова, с помощью которых я складываю понемного свою книгу случайных размышлений. Продолжаю существовать недействительным в глубине каждого высказывания, как нерастворимая пыль в глубине стакана, откуда, как кажется, пьют чистую воду. Я пишу моё литературное творение, как пишу мои записи в торговых книгах – аккуратно и безразлично. Перед простором звёздного неба и перед загадкой многих душ человеческих, перед ночью безвестной бездны и плачем непонимающих её, - передо всем этим то, что я пишу в кассовой книге, и то, что пишу на этом листе моей души, являются вещами одинаково ограниченными Руа душ Дорадореш, такая мелочь для грандиозных пространств вселенной.
Всё это – мечта и фантасмагория, ну и что, если мечта воплощается в торговой книге как хорошо оплачиваемая проза. Разве ценнее мечтать о принцессах, чем о входной двери в контору? Всё, что мы знаем, это всего лишь наше впечатление, и всё, чем мы являемся – всего лишь чужое впечатление, мелодрама о нас, в которой, пользуясь своими ощущениями, мы провозгласили себя собственными активными зрителями, нашими богами с разрешения муниципалитета.
14.
Знать, что будет недостойным труд, который не будет закончен никогда. Но хуже, если он вообще не будет создан. То творение, что создаётся, по крайней мере, уже готово. Ничтожна его ценность, но оно существует, как жалкое растение в единственном цветочном горшке моей соседки – калеки. Этот цветок – её радость, а порой и моя. То, что я пишу, считая при этом жалким и ничтожным, может также подарить моменты отвлечения от худшего в жизни тому или другому огорчённому или печальному духу. Достаточно этого для меня или нет, но моё творение находит какое-то применение, и так всю жизнь.
Отвращение, досада, включающие в себя предвосхищение ещё большего отвращения; наказание – назавтра страдать из-за сегодняшнего огорчения – страшная путаница, в которой ни пользы, ни истины, страшная путаница...
... где, съёженное на скамье ожидания в пункте моего временного пристанища, моё презрение спит под плащом моего уныния...
... мир картин моего воображение, из которого построены также мои познания и сама моя жизнь...
Никакого веса для меня не имеет, как бы не живёт во мне щепетильность настоящего часа. Я жажду расширения времени, я хочу жить, не привязываясь к определённым ограничивающим условиям.
15.
Я завоевал, пядь за пядью, внутреннее пространство, которое было моим от рождения.
Отстаивал шаг за шагом у трясины, в которую был затянут.
Я породил мою действительность, но освободился от оков собственной личности.
16.
Размышляю на пути, где-то между Кашкайшем и Лиссабоном. Поехал по поручению патрона Вашкеша заплатить налог за его дом в Эшториле. Прежде всего насладился самой поездкой, час туда, час обратно, рассматривая разнообразие берегов большой реки и её устья, где она впадает в Атлантику. По правде говоря, во время поездки я так потерялся в своих отвлечённых раздумьях, что смотрел, не видя, чудесный водный пейзаж, радость от созерцания которого предвкушал; на обратном же пути полностью погрузился в эти ощущения. Я не смог бы описать ни малейшей подробности путешествия, ни малейшего фрагмента увиденного. Я извлёк пользу из этих страниц путём забвения и внутренних противоречий. Не знаю, лучше это или хуже, чем противоположный путь, сущность которого для меня также смутна.
Грохот поезда стих, это Кайш до СодрЕ. Я прибыл в Лиссабон, не прийдя при этом к определённому решению.
17.
Возможно, пришли часы для меня сделать единственное усилие и взглянуть на мою жизнь. Вижу себя посредине бескрайней пустыни. Мыслю о том, кем я, образно говоря, был вчера, пытаюсь объяснить себе самому, как со мной это произошло.
18.
Оцениваю спокойно, только улыбаясь в душе, вероятность того, что жизнь моя замыкается навсегда на этой Руа душ Дорадореш, в этой конторе, в этой атмосфере, среди этих людей. Мне дана возможность есть и пить, у меня есть, где жить, и есть немного свободы чтобы фантазировать, записывать свои ощущения и спать – чего ещё могу я просить у богов или ждать от судьбы?
У меня были горячие стремления и грандиозные мечты – но всё это имели также посыльный и портниха, ведь мечтают все: что нас отличает, это есть ли в нас сила, чтобы осуществить эти мечты, или удача, которая нам поможет в этом.
В своих мечтах я равен посыльному и портнихе. Меня выделяют только мои литературные способности. Да, только это действие, эта моя действительность есть то, что меня отличает от них. В душе мы все одинаковы.
Я хорошо знаю, что есть острова к югу, есть восхитительные земли, которые можно обожать, но если бы на моей ладони лежал весь мир, я уверен, что променял бы его на билет до Руа душ Дорадореш.
Может быть, моя судьба – вечно быть счетоводом, и поэзия или литература - это бабочка, которая, сев мне на голову, делает меня тем более смешным и нелепым, чем больше её собственная красота.
Тоскую по Морейре, но что эта тоска перед большим восхождением?
Хорошо понимаю, что день, когда стану счетоводом в конторе Вашкеша и Компании, станет одним из великих дней моей жизни. В этом знании чувствуется привкус горькой иронии над собой, но знаю это с полной уверенностью.
5.
Вот, передо мной две большие страницы тяжёлой книги; я поднимаюсь из-за старого письменного стола с усталыми глазами, с душой, ещё более усталой, чем глаза. Взгляду не представлется ничего, кроме сущих пустяков: склад, тянущийся до Руа душ Дорадореш, ряд аккуратных полок, аккуратные служащие, человеческий порядок и заурядный покой. Из окна доносится разнообразный шум, и этот шум так же зауряден, как и покой, который царит возле полок. Новыми глазами смотрю на две белые страницы, на которых мои старательные числа представили результаты деятельности человеческого сообщества. И с улыбкой, которую видно только мне самому, вспоминаю, что жизнь, имеющая эти страницы с названиями земельных владений и денежными суммами, с её пробелами и её черточками, и каллиграфией, включает в себя также знаменитых мореплавателей, великих святых, поэтов всех веков, - и все они нигде не записаны, множество ярчайших личностей, которых вытолкнули в забвение сильные мира сего.
В переплетении ткани (он работает в конторе, регистрирует разные товары, в данном случае - какую-то ткань), в которой я ничего не понимаю, открываются мне двери Инда и Самарканда, и поэзия Персии, неизвестно откуда пришедшая, слагает из своих четверостиший, нерифмованных третьих строф (в некоторых типах персидской поэзии рифмовались только вторые стихи каждого двустишья ), далекую опору моему беспокойству. Но я не ошибаюсь, пишу, подвожу итоги и написанное выходит аккуратно и точно из под пера служащего этой конторы.
6.
Я прошу так немного у жизни, но и в этом немногом она мне отказывает. Луч солнца, поле, глоток покоя и кусок хлеба, - вот, меня уже и не огорчает моё существование, вот, я и не требую ничего от окружающих, только бы и они не требовали от меня ничего. Но и в этом малом было мне отказано, как если бы кто-то не подал милостыню не со зла, а только от нежелания расстёгивать пиджак, чтобы вынуть из кармана мелочь.
Пишу, печальный, в моей спокойной комнате, одинокий, каким всегда был, есть и буду. И думаю, не выражает ли мой голос, сам по себе такой слабый и ничтожный, субстанцию тысяч голосов, неудержимую жажду высказать себя тысяч жизней, терпение миллионов душ, покорных, как и моя, этой повседневной участи, этому бесполезному мечтанию, этой безнадёжной надежде. И эта мысль заставляет моё сердце биться сильнее. Жизнь моя становится в эти минуты интенсивнее, подпитываясь энергией других жизней. Чувствую в себе силу веры, во мне рождается подобие молитвы, подобие мольбы. Но вскоре мне приходится упасть на грешную землю... Снова вижу себя на пятом этаже над Руа душ Дорадореш, понимаю, что только что проснулся; вижу, поверх наполовину исписанного листа бумаги, жизнь, ничтожную, лишённую красоты, и дешёвую сигарету, котрую машинально рассматриваю, держа её над старой промокательной бумагой. И здесь, на пятом этаже, я вопрошаю жизнь!, говорю о том, что чувствуют души! продуцирую идеи, подобно мудрецам, гениям! Вот так!...
7.
Сегодня, в одном из мечтаний, без определённого намерения, подобного многим, какие составляют большую часть моей духовной жизни, я вообразил себя навсегда свободным от Руа душ Дорадореш, от патрона Вашкеш, от счетовода Морейры, от всех служащих, от молоденького слуги, от мальчика и от кошки. Чувствовал так явственно свою свободу, будто южные моря мне уже обещали чудесные острова, которые я должен открыть. Мне был обещан отдых, свободное творчество, интеллектуальное самовыражение моей личности.
Но внезапно, а мечтал я в одном из кафе, в полдень, в один из скромных дней отдыха, в моё воображение ворвался какой-то диссонанс и разрушил мечтание: я почувствовал, что мне жаль чего-то. Да, говорю со всей откровенностью, я почувствовал боль, как от потери. Патрон Вашкеш, счетовод Морейра, кассир Боржеш, все неплохие молодые люди – служащие, весёлый парнишка, который носит письма на почту, мальчик на побегушках, ласковый кот – всё это представилось мне частью моей жизни.; я не мог всего этого оставить без боли, без понимания: какнм бы ни казалось мне всё это пустым и ничтожным, но ведь это часть меня я оставлял с ними, отделение от всего этого есть разделение меня самого, есть подобие моей смерти.
Иначе говоря, если бы завтра меня отделили от всех этих людей и освободили ото всего, связанного с Руа душ Дорадореш, что вместо этого пришло бы ко мне? почему что-то другое должно было появиться в моей жизни?, в какие иные одежды я облачился бы – разве кто-то должен подарить мне другие одежды?
Все мы имеем патрона Вашкеша, но для одних он видим, для других – нет. Что до меня, он, действительно зовётся Вашкешем, это достаточно здоровый мужчина, приятный, иногда грубый, но не злопамятный, эгоистичный, но в душе справедливый, отличающийся честностью, которой недостаёт многим гениям и многим всемирно прославленным людям, здесь и там. Другие будут высокомернее, корыстолюбивее, будут жаждать славы, бессмертия... Я предпочитаю Вашкеша, моего патрона, более искреннего и приветливого в трудные часы, чем все абстрактные патроны в мире.
Один мой знакомый, компаньон фирмы, преуспевающей в делах государственной коммерции, считая, что я получаю мало, как-то сказал: «Тебя эксплуатируют, Суареш». Это мне сейчас припомнилось; но разве не все мы в этой жизни являемся эксплуатируемыми, так не лучше ли быть эксплуатируемым Вашкешем , продающим земельные угодья, чем быть угнетаемым высокомерием, славой, досадой, завистью или невозможностью.
Есть и такие, кого «эксплуатирует» сам Бог, это пророки и святые в пустыне мира.
Я выбираю для себя как домашний очаг, который есть у других, этот чужой дом, эту просторную контору на Руа душ Дорадореш. Я укрываюсь за моим письменным столом, как будто он является бастионом, защитой от жизни. Чувствую нежность, нежность до слёз, к моим книгам, в которые заношу заключённые контракты, к старой чернильнице, к сгорбленной спине Сержиу, который оформляет накладные для посылок, немного в стороне от меня. Я люблю всё это, возможно потому, что мне нечего больше любить, а может быть, оттого, что ничто по-настоящему не заслуживает любви, и если уж есть потребность отдать своё чувство кому-то или чему-то, не всё ли равно: отдать любовь старой чернильнице или холодному безразличию звёзд над нами.
Патрон Вашкеш. Замечаю неоднократно, что он меня необъяснимым образом гипнотизирует. Что для меня этот мужчина, за исключением случайного обстоятельства, что он стал хозяином моих часов в дневное время моей жизни? Он хорошо обходится со мной, вежливо разговаривает, кроме трудных моментов необъяснимого беспокойства, когда он груб со всеми. Да, но почему я думаю о нём? Он для меня какой-то символ? Какой-то довод, основание? Что он для меня?
Патрон Вашкеш. Когда-то я буду тосковать о нём, я это знаю. Живя в тишине в маленьком домике на окраине, наслаждаясь покоем, где мне не будет досаждать работа, я буду бесконечно искать прощения у тех, кем сегодня пренебрегаю. Или буду жить в богадельне, счастливый полным поражением, потерявшийся среди сброда, среди тех, которые считались гениями, но были не более чем нищими мечтателями, среди безымянной толпы тех, кто не имел ни власти, чтобы побеждать, ни достаточного отречения, чтобы победить другим способом. Знаю, где бы я ни был, я буду с тоской вспоминать патрона Вашкеша, контору на Руа душ Дорадореш, монотонная повседневность жизни будет для меня воспоминанием о любви, которая не случилась, или о победах, которые не были моими.
Патрон Вашкеш. Вижу его оттуда, из будущего, как вижу его самого сейчас, передо мной – среднего роста, коренастого, грубоватого до известных пределов, открытого и хитрого, резкого и приветливого – хозяина, в особенности в отношении его денег, с волосатыми руками, двигающимися медленно, с венами, напоминающими маленькие окрашенные мускулы, с мясистой, но не толстой шеей, со щеками румяными и несколько напряжёнными, с заметной тёмной бородкой, всегда сбритой вовремя. Вижу его, его жесты, энергично- медлительные, его глаза, вбирающие в себя внешнее, чтобы обдумать его, снова расстраиваюсь, как в тех случаях , когда он мною недоволен, и до глубины души радуюсь его улыбке, широкой и очень человечной, чем-то напоминающей рукоплескания целой толпы.
Думаю, это происходит по той причине, что в моём окружении нет более заметной фигуры, чем патрон Вашкеш, что много раз эта обыкновенная до заурядности личность не выходила у меня из головы и выводила меня из равновесия. Верю, что это какой-то символ. Верю, что где-то, в какой-то давней жизни, этот человек был значительно более важной персоной в моей жизни, чем сейчас.
9.
Ах, я понимаю! Патрон Вашкеш – это сама Жизнь. Жизнь – монотонная и необходимая, властная и неизвестная. Этот достаточно банальный человек представляет собой банальность Жизни. Он является всем для меня, что приходит извне, потому что Жизнь – всё, что находится вне меня. А если контора на Руа душ Дорадореш символизирует для меня Жизнь, то мой третий этаж, где я живу, на той же улице, символизирует для меня Искусство. Да, Искусство, которое живёт на той же улице, что и Жизнь, но в совершенно другом месте, Искусство, которое приносит утешение Жизни, но не приносит облегчения живущему, искусство, которое так же монотонно, как и сама жизнь, только по-другому – «в другом месте». Да, эта Руа душ Дорадореш заключает в себе для меня весь смысл вещей, разрешение всех загадок, кроме тех, которые не могут иметь разгадки.
Отрывки.
1.
Мы хорошо понимаем, что все творения рук человеческих должны быть несовершенными, что наименее верным из наших размышлений и созерцаний эстетического характера всегда будет то, что легло на бумагу. Но всё несовершенно, даже самый прекрасный закат, такой великолепный, что кажется, не может быть ничего чудеснее его, даже лёгкий бриз, навевающий нам сны, даже он мог бы принести ещё более спокойный умиротворённый сон. Вот так и мы, одинаково созерцающие горы и статуи, читающие наши дни, как бы читали книги, размышляющие обо всём, всё забирающие внутрь себя, чтобы переработать там, мы превращаем эти впечатления в описания и анализы, которые, однажды вышедшие из-под нашего пера, становятся чужими, отчуждёнными от нас, как спокойствие вечера. Я вовсе не придерживаюсь концепции пессимистов, как Виньи, для которого жизнь – это тюрьма, где узники плетут солому, чтобы развлечься. Быть пессимистом – значит воспринимать любое событие как трагическое. А подобная установка является преувеличением, лишним беспокойством. Конечно, у нас нет чёткого представления о ценности их, когда мы создаём наши творения. Да, конечно, мы создаём их для развлечения, но этот процесс несравним с плетением соломы заключённым, стремящимся забыть о собственной судьбе, но скорее с вышиванием подушки девушкой, только для развлечения, более ни для чего.
Мне жизнь представляется неким постоялым двором, где приходится ждать прибытия дилижанса, отвозящего всех в небытие. Я не знаю, куда он меня отвезёт, не знаю ничего. Могу считать этот постоялый двор тюрьмой, т.к. принуждён ожидать именно здесь, могу считать его общественным местом, т.к. встречаюсь здесь с другими. Но я не чувствую нетерпения и не чувствую себя связанным со всеми другими, неотделимым от них. Я оставляю их запертыми в их комнатах, безвольно простёртыми на постелях, где они ожидают без сна, я оставляю их беседующими в залах, откуда музыка и их голоса спокойно доносятся до меня. Я сижу около двери и впитываю глазами и ушами цвета и звуки открывающегося передо мной пейзажа и тихонько напеваю, только для себя одного, смутные песни, которые слагаю в ожидании.
Для нас всех когда-нибудь опустится ночь, и придёт дилижанс. Я наслаждаюсь данным мне лёгким бризом и душой, которая дана, чтобы я мог наслаждаться им, и ни о чём не спрашиваю, и ничего не ищу. Если то, что я оставляю в книге путешественников, перечитанное однажды другими людьми, развлечёт их, а может быть поддержит их в пути, это будет хорошо. Если же они не прочтут эту книгу, или она не задержит их внимания, это тоже будет хорошо.
2.
Я должен выбирать между тем, что вызывает во мне отвращение: или мечту, которую мой разум ненавидит, или действие, которое моя чувствительность отвергает; или действие, для которого я не рождён, или мечту, для которой никто не был рождён.
В результате, ненавидя обе вещи, я не выбираю ни одной; но я должен выбрать при определённых обстоятельствах, действовать или мечтать, - и вот, я смешиваю одну вещь с другою.
3.
Я так люблю, в медленные летние вечера, спокойствие нижнего города, покой, резко контрастирующий с днём, утонувшим в сутолоке и шуме. Руа (улица) до Арсенал, Руа да Алфандега, продолжение печальных улиц, ведущих на восток, пока не прекращается Руа до Алфандега, вся эта линия, отделённая от спокойной пристани – всё это меня утешает в печали, если вливаюсь этими вечерами в их уединение. Я живу тогда в другом времени, более раннем, чем то, в котором нахожусь на самом деле; я могу представлять себя современником древнего поэта Цезарио Верде, и во мне живут не стихи, подобные его стихам, но какая-то субстанция, подобная той, что была в его стихах. До самой ночи ношу я в себе ощущение жизни, подобной жизни этих улиц. Днём они полны шума, и это ни о чём не говорит; ночью полны отсутствием этого шума, что также ни о чём не говорит. Днём я есть ничто, ночью я есть я. Не существует никакой разницы между мною и улицами возле Алфандега, за исключением одного: они являются улицами, а я – живой душой, но возможно, это ничего не значит перед тем, что есть сущностью вещей. У нас одна судьба, ибо и для людей, и для вещей существует определение, одинаково смутное, в мистической алгебре судьбы.
Но есть и ещё одно... В эти медленные пустые часы мною, от души до самых глубин разума, овладевает печаль обо всём живущем, горечь обо всём существующем, которая является в одно и то же время и моим субъективным ощущением, и чем-то внешним по отношению ко мне, тем что не в моей власти изменить. Ах, сколько раз мои собственные размышления и мечты появлялись передо мной как вещи, не заменяя мне реальность, но чтобы исповедоваться в своём подобии мне, хочу я этого или не хочу, чтобы возникнуть во мне, прийдя извне, как трамвай, который возвращается при повороте в конце улицы, или как голос ночного сторожа, неизвестно откуда, выделяясь арабской мелодией, как внезапный отход от монотонности сумерек!
Проходят будущие супруги, проходят парами портнихи, проходят молодые люди с их жаждой удовольствий, курят на своей непрекращающейся прогулке пенсионеры, возле той или иной двери можно заметить застывших в праздном ожидании хозяев магазинчиков. Неторопливые, сильные и слабые, новобранцы целыми группами галлюцинируют на улицах, чрезмерно шумные или более, чем шумные. Приличные люди появляются реже. В этот час автомобили проезжают редко, их шум представляется музыкой. В моём сердце живёт целый мир печали, мой покой основан на отречении.
Всё это проходит мимо, ничто не говорит мне ни о чём, всё это – чужое моей судьбе, чужое, потому что по своей природе – бессознательность, проклятие несуразности, когда случайность правит бал, эхо неизвестных голосов – нелепая мешанина жизни.
4.
И верх величия мечты, помощник делопроизводителя города Лиссабона.
Но контраст не подавляет меня – он меня освобождает; ирония, которая в нём есть – это моя кровь. То, что должно унижать меня, является моим развёрнутым знаменем; смех, который должен меня уничтожить, стал горнистом, с ним порождаю и приветствую зарю, которой себя посвящаю.
Величие ночи в том, чтобы быть самым значительным, не будучи ничем! Величие тени в скрытом сиянии... И чувствую внезапно совершенство монаха в пустыне и отшельника в его уединении, заполненное субстанцией Христа на камнях и в пещерах ухода от мира.
И на столе в моей нелепой комнате, презренный безымянный служащий, я пишу слова во спасение души, весь позолоченный немыслимым закатом в отдалённых высоких горах, вижу мою статую, полученную от благодарных, и кольцо отречения на моём пальце, украшение, оставшееся от моего экстатического пренебрежения.
Перевод с португальского.
Случилось всё это в Венаде (1). Там есть высокий утёс странной формы, который сразу привлекает взгляд того, кто неосторожно проходит мимо. Называется он Пенеду да Мора, что означает утёс или скала мавританки (2). Местные жители, когда этот утёс склоняется над дорогой, по которой они идут, сразу отворачивают голову в сторону, страшась смотреть прямо на него. Причиной, породившей это состояние души, ибо страх – это не более, чем состояние души, была легенда, которую я сейчас вам расскажу так, как она была передана мне.
Прекрасна весна в Миньу (3). Поля становятся зеленее, покрываются буйной порослью. Цветы распускаются в горах, близ дорог, на балконах нарядных домиков. И всё это случилось весной.
Мария Клара погнала скот на поле. Но на этот раз она вернулась раньше, чем бывало обычно. Её мать это удивило и она начала расспрашивать дочь:
- Уже вернулась?
Рапарига, так звучит по-португальски слово «девушка», отвечала непринуждённо:
- Да, вернулась, мама. Ведь солнце... оно уже садится.
- А скот?
- Уже обихожен. Ты знаешь, я всегда первым делом забочусь о скотине, и лишь после этого вхожу в дом.
И добавила, пытаясь придать голосу тон равнодушия:
- Видела Зе?
Мать Марии Клары оставила работу. Посмотрела прямо на дочь. Выглядела рассерженной.
Зе... Зе... Значит это из-за него ты вернулась раньше? И не говори мне про него!
Мария Клара испугалась.
- Почему?
Ответ не заставил себя ждать:
- Потому что эта старая ведьма, его родственница, повсюду ходит и кричит, что он будет несчастным с тобой!
Мария Клара возмутилась:
- Несчастным со мной? Да ведь, многие парни хотели бы быть на его месте!
- Может, и так. Но уж что верно, так это то, что есть работа для злых языков!
- И почему же?
- Видишь ли, дочка, мы очень бедны и нет мужской руки, которая бы нас защитила. Так-то вот!
Мария Клара покраснела от возмущения. Но старалась показаться равнодушной.
- Орa (4), мама, пусть их говорят! Что их гложет, это то, что он имеет кое-что за душой, а у меня есть только мои бедные овечки! Их раздражает, что я знаю себе цену! Мне нравится Зе, и всё тут! Люблю его... и мы поженимся!
Снаружи послышался смешок. И чей-то отчётливый голос произнёс:
- Ну, а ты здесь говоришь о Зе так громко, что всё можно услышать...
Мария Клара, захваченная врасплох своим дружком, решила свести всё к шутке.
- Я говорю громко... а ты подслушиваешь под дверью! Ну, так что же.... ты слышал всё?
- Слышал, что ты меня любишь, и это для меня было прямо, как музыка в церкви!
Мария Клара снова покраснела от удовольствия. Пошутила:
- Видишь, мама, как он говорит? Вот так, на такие красивые словечки он меня и поймал!
Парень весело посмотрел на неё:
- Ты и сама красотка, кашопа! (5) И вправду, красотка!
Она посмотрела прямо ему в глаза, уже почти серьёзно:
- Послушай, Зе... Что важнее? Красивое лицо или деньги в сундуке?..
Её молодой приятель засмеялся, прежде чем ответить:
- Соображай, рапарига. Я, к примеру, предпочту красивое личико и доброе сердце самому набитому деньгами сундуку. Да, вот видишь, не все так думают...
Мария Клара раздражённо прервала его:
- К примеру, эта старая ведьма, твоя тётка... говорит, что я тебе не пара!
Он взял девушку за руку, пытаясь её успокоить. Улыбнулся, пытаясь утихомирить бурю, которую предвещало её настроение.
- Не злись, кашопа! Ведь понятно, почему моя тётя так думает! Она привыкла судить по-старинке, как в прежние времена. Любит меня...
- А я – не люблю?
- Тоже любишь, но по-другому!
- И что она от тебя требует?
- Я сделаю только то, что хочу сделать...
- А тем временем она продолжает болтать... и другие следуют её примеру!
Он пожал плечами.
- Ну, и что! В какой-нибудь день мы с тобой пойдём в церковь вдвоём, и вся дурная молва закончится.
Мария Клара застыла в нерешительности. Почти со страхом спросила:
- В какой-нибудь... день?
Он улыбнулся ей.
Да. И очень скоро! Ещё раньше дня Сеньора! (6) Пойдём вместе и поговорим с сеньором приором.
Мария Клара снова покраснела.
- Ну, и что ты ему скажешь? Мне как-то боязно с ним говорить...
Парень заглянул в глаза своей подружки, как будто искал в них вдохновения для того, о чём собирался говорить. И ответил, по-прежнему пристально глядя на неё:
- Скажу так: Сеньор Приор! Хочу обвенчаться с этой кашопой, похожей на горный цветок – «Flor dos montes».
Мария Клара не улыбалась. Она почти плакала от радости. Обернулась к матери, и голос её дрожал от волнения:
- Вы слышали, мама?.. Как Зе умеет красиво говорить!
Мать Марии Клары улыбалась смущённо. А там, вдали, на башне церкви, слышалась Аве-Мария. И вечер переходил в сумерки, мерцая нежным светом...
Через несколько дней, счастливая, как никогда прежде, Флор дуж Монтеш – Горный цветок – как уже называли Марию Клару местные парни, поднималась в гору со стадом.
Это был её ежедневный труд. Вокруг никого не было. Вода в роднике струилась потихоньку, как бы по секрету, будто хранила сладкую любовную тайну. И девушка мечтала, смотря вверх, на скалу, совсем позабыв те страшные истории, которые о ней рассказывают.
Вдруг Марии Кларе показалось, что утёс залил золотой свет. Вскочила испуганно, сразу вспомнив старинные рассказы. И как раз в этот момент девушка ослепительной красоты начала появляться как бы из самой скалы, которая медленно раскрывалась!
Почти без голоса, так велико было её волнение, Мария Клара прошептала:
- Спаси меня Носса Сеньора (7)! Столько золота!
Сделала несколько шагов вперёд, но остановилась, напуганная.
Между тем, мелодичный голос говорил ей:
- Не бойся... Подойди ближе.
Клара пролепетала:
- Кто...Вы?..
Девушка в светящемся сквозь окутавший её дым облаке казалась удивлённой таким вопросом:
- Что? Никогда не слышала рассказов обо мне?
- О Вас?
- Да. Или хотя бы... об этой скале...
Мария Клара, наконец, всё поняла. Побледнев от страха, спросила:
- Вы... заколдованная мавританка? (8)
- Да, именно. И могу сделать тебя, девушка, самой богатой и счастливой во всех окрестных землях. Но ты должна меня выслушать.
- Я слушаю Вас...
- И обещаешь сделать всё, что я попрошу, и никому не расскажешь о случившемся с тобой?
- Если я смогу это сделать, сделаю!
- Да, ты сможешь, это очень просто. У тебя есть закваска от последней выпечки хлеба?
- Есть. Моя мать всегда сохраняет закваску.
- А сейчас где твоя мать?
- На речке, стирает бельё.
- Пойш (9), ты должна сейчас поторопиться! Иди домой и принеси мне закваску. Я присмотрю за твоим стадом.
- Надо сделать только это?
- Только. Но не говори никому, ни о том, что ты собираешься сделать, ни о том, что видела меня, понимаешь? Если выполнишь своё обещание, станешь так богата, что никто в этой стране не сравнится с тобой!
- А зачем Вам делать меня богатой?
- Потому что я тогда стану свободной от колдовских чар!
Мария Клара на мгновение задумалась. Потом убеждённо подтвердила:
- Обещаю! Обещаю всё сделать!
И, задохнувшись от волнения:
- Как чудесно! Как это будет чудесно! Присмотрите за моим стадом. Я сейчас вернусь!
Легко перепрыгивая с камня на камень, девушка казалась летящей ласточкой, так торопилась она выполнить просьбу мавританки. Внезапно кто-то её окликнул:
- Эй, рапарига! Что это случилась, что ты бежишь, сломя голову?.. Ты что, не слышишь? Похоже, ты ума лишилась, кашопа!
Мария Клара остановилась, запыхавшись. Увидела тетку своего «намураду» (10), ту самую, которая распускала о ней сплетни, и закричала ей:
- Что ты от меня хочешь, ведьма?
Старуха только рот разинула. Никогда ещё Мария Клара не говорила с ней так. Разозлённо воскликнула:
- Это я-то – ведьма?! Поглядите на эту нищую, она к тому же ещё и грубиянка!
У Марии Клары вырвался нервный смешок.
- Нищая? Это Вы так думаете!
И неожиданно для себя самой, в порыве ярости, вызванной новой обидой, спесиво заявила:
- Я скоро буду богаче всех в округе!
Старуха вытаращила глаза от изумления. Какие глупости говорила намурада её племянника! Она только покачала головой:
- Мало того, что ты нищая, ты просто идиотка! Ты – богатая?.. У тебя нет земли даже чтобы вырыть себе могилу! И ещё хочешь окрутить моего Зе! Не обольщайся... Он тебе не по зубам!
Мария Клара чуть не задохнулась от злости.
- Я буду богатой, синь, сеньора! (11) Если уж так хотите, можете забрать себе своего племянника!
Старуха переполошилась:
- Что за ветер выдул тебе все мозги? Кто втемяшил эту бредовую идею в твою дурную голову?
- Мавританская принцесса из скалы!
И повернувшись спиной к старухе, которая смотрела ей вслед с изумлением и ужасом, Мария Клара побежала домой. Забежала в дом, схватила закваску и, по-прежнему бегом, стала подниматься в гору.
В это время другие женщины, которым старая тётка Зе Кинтао успела доложить о случившемся, пошли по следам той, кого называли Флор дуж Монтеш – Горный цветок.
Задыхаясь от усталости, девушка даже не заметила, что скот сам, без присмотра, возвращается в овчарню. Вдруг она увидела, что скала уже почти не освещена. Принцессы там не было! Она стала недоумённо озираться вокруг, и в это время услышала голоса женщин и ребятишек, которые начали подниматься на гору по её следам. И тут она словно прозрела: ведь она же нарушила обещание, данное мавританке! Хвастовство, желание отомстить за обиды ослепило её, заставило забыть о данном слове! Принцесса исчезла. А ей предстояло остаться бедной, как и прежде, да ещё сгореть от стыда из-за своего высокомерия.
Увидев сконфуженную, совсем растерявшуюся девушку, люди подняли её на смех. Бедняжка кинулась бежать с горы в направлении своей хижины.
Тёплый вечер клонился к сумеркам, будто покров грусти окутывал собой радостный день. Простёртая на своей постели Мария Клара смотрела в одну точку на потолке. Она не говорила, не могла спать, не хотела есть. Рядом с ней беззвучно плакала её мать. Соседки не приходили к ним. Даже Зе Кинтао не появлялся. Так проходили дни... Мария Клара худела и чахнула...
Но вот пришёл вечер, принесший перемену. Снаружи донёсся голос, который звал:
- Флор дуж Монтеш!
Мария Клара услышала. Её глаза открылись шире. Мать же начала рыдать.
Голос повторился:
- Горный цветок!
Мать девушки воскликнула в порыве надежды:
- Слава тебе, Господи! Это Зе Кинтао!
Она открыла дверь. Парень вошёл.
Взволнованный, он целовал лоб и глаза Марии Клары. Грудь девушки вздымалась от тяжёлого дыхания. Но она оставалась неподвижной и безмолвной. Зе Кинтао снова заговорил:
- Мария Клара! Ты зовёшься Горным цветком. Но цветы, если они вянут, умирают... А ты должна жить! Сеньор Приор ждёт нас в это воскресенье.
После недолгой паузы неподвижное, без всякого выражения, лицо Флор дуж Монтеш оживилось. Она закрыла глаза и из них потекли слёзы, заливая всё лицо.
А мать продолжала восклицать:
- Слава тебе, Господи!
Зе Кинтао настаивал:
- Тебе надо прийти в себя! Осталось только три дня!
Мария Клара приподнялась на постели. Впервые с того злополучного вечера, когда она бегом возвращалась домой, её голос зазвучал в хижине:
- Зе... Ты говорил с Приором?.. Ты хочешь... всё ещё хочешь... жениться на мне?
Он притворился удивлённым:
- А почему ты спрашиваешь? Разве мы не договорились обо всём раньше?
- Да, мы договаривались... но...
- Но ты должна мне обещать, что никогда больше не пойдёшь одна туда, наверх, к той скале!
Закрыв глаза, прогоняя воспоминание, она прошептала чуть слышно:
- Обещаю!.. Никогда больше! Никогда больше!
Зе Кинтао привлёк девушку на свою широкую грудь. У него на глазах тоже были слезинки, которые он пытался скрыть.
Сумерки, будто ждали этого момента чтобы подать ночи сигнал, и она спустились мгновенно.
Но, как она ни торопилась, а застала двух влюблённых уже обнявшими друг друга и счастливыми.
1. Небольшое поселение, относящееся к области Виана ду Каштелу, очень древнее. Возникшее задолго до ХХII столетия.
2. Penedo da Moura – хорошо известная в этой местности скала странной конфигурации. Жентил Маркеш ссылается на другого автора, Видал Калдаш Ногейра, который пишет, что местные жители считают эту скалу заколдованной мавританкой и запрещают своим детям ходить поблизости от этого утёса.
3. Minho – самая древняя и одна из наиболее красивых провинций в Португалии. Со своей столицей Braga она представляла собой основное ядро древнего графства Portucalense, которое легло в основу будущей страны Португалии.
4. Ora – восклицание, употребляющееся для выражения сомнения, пренебрежения, нетерпения, может переводиться как «ну, вот!», «ну-ну!» и т.п.
5. Cachopa – девушка.
6. День Сеньора – воскресенье, день, который христиане считают днём отдыха. У католиков он носит название «dia do Senhor».
7. Nossa Senhora – Божья Матерь, очень почитается в католических странах.
8. Сарацины, ещё их называли маврами или арабами, жили на территории теперешней Португалии почти 4 столетия, что отразилось во многочисленных легендах о заколдованных маврах и мавританках. Особенно много таких легенд рассказывали в области Algarve, собиратель переводимых мною легенд полагает, что и в нынешние дни есть люди, верящие в существование этих магических явлений.
9. Pois – очень распространённое в Португалии восклицание, оно может переводиться по-разному, часто как согласие с собеседником; в этом контексте лучше его перевести «Ну, если так...»
10. «Namorado» и «namorada» - так называют здесь влюблённых. Эти названия сохраняются за ними, даже если уже родились дети, но они ещё не вступили в законный брак.
11. «Sim, senhora» - Да, сеньора; это выражение употребляется для усиления предыдущего высказывания.
Перевод с португальского языка.
Эта легенда была мне рассказана моим покойным отцом . Рассказываю её так, как услышал, ведь «саудаде» (1) имеет странную власть над сердцем человеческим и над его памятью... Вот и я не забыл ни одного слова из легенды.
Я как будто вижу моего отца... Вот, он встречает этого мужчину неопределённого возраста. Глубокий взгляд. Длинные чёрные волосы, скорее даже непомерно длинные. Он спрашивает отца:
- Что ищет сеньор?
Голос несколько хрипловат, что делает его необычным и запоминающимся. Если отца не обманывает собственный слух, он мог бы поклясться, что вопрос незнакомца повторился эхом в пространстве и пророкотал эхом в самой голове отца.
Итак... что ищет сеньор?
И прежде, чем отец успел подумать об ответе, этот человек, обладающий такой странной наружностью, добавил:
- Вы определённо ищете вход в подземный замок, скрывающий неисчислимые сокровища... Не так ли?
Отец утвердительно кивнул головой, хотя ничего ещё не слышал о чудесных сокровищах подземного замка... Он случайно заехал туда, пересекая горную цепь Но по дороге в Виана ду Кастелу, и был совершенно очарован открывшимся перед его глазами пейзажем. Он всего лишь любовался природой, ничего другого не было в его мыслях. Однако внезапное появление незнакомца, будто материализовавшегося в этой местности, за секунду до того совершенно пустынной, породило множество вопросов в мозгу отца. Он, и смущенно, и заинтригованно глядел на незнакомца, ожидая каких-то разъяснений...
Со своей стороны, кажется, незнакомец превосходно понял состояние отца, между сомнением и страхом, и поспешил прояснить:
- Я живу здесь большую часть года. Можно сказать, что я уже являюсь частью этого пейзажа...
Он засмеялся. Но этот смех прозвучал наигранно. Было заметно его волнение. Отец невольно посмотрел вокруг в поисках выхода, ему захотелось скрыться от этого встречного...
Но странный мужчина подошёл ближе, решительно, порывисто.
- Не ходите туда, прошу Вас! Не входите! Сеньор молод, у него впереди много лет жизни. Но если войдёте в замок, то навсегда пропадёте. Навсегда!
Отец смотрел на него недоумённым взглядом. Но незнакомец истолковал этот взгляд по-своему: как вызов и угрозу. Видимо поэтому он закричал:
- Подождите!.. Подождите, сеньор!.. Я расскажу Вам историю Каштелу да Серра (дословно: замка на горах)...(2) А потом Вы решите!
И незнакомец начал рассказывать отцу историю, которую тот пересказал мне.
В давние времена царствовал в этой области могущественный Абакир, молодой мавр, завоеватель земель и женских сердец. Слава о его непобедимости открывала ему путь к достижению желаемого. Не было такой земли, которую бы он хотел завоевать и не смог. Не было такой женщины, которую он пожелал, и не смог добиться. Говорили, что его замок, возвышавшийся среди гор Но, был самым роскошным и богатым во всём мире, такие были в нём диковинки и настоящие сокровища.
Однажды, когда Абакир скакал на коне по горам, возвращаясь с триумфом с ещё одной выигранной им битвы, он заметил грациозную фигурку пастушки, которая заставила биться сильнее его сердце. Образ этой простой девушки из народа вдохновлял его мысли до самого возвращения в замок. Этот образ заставил его на следующий день распорядиться:
- Разыщите мне ту пастушку, которую мы встретили вчера вечером... Скорее!.. Приведите её ко мне!
И его верные подданные не мешкали с выполнением приказа. Прошло немного времени, и прекрасная пастушка снова предстала перед очарованными ею глазами молодого мавританского короля.
- Хочу, чтобы ты осталась здесь, со мной навсегда!
Она посмотрела на него, гордо, даже надменно.
- Я не такая, как Вы обо мне подумали, Сеньор!.. Позвольте мне вернуться в горы... Я живу там!
Взор Абакира мгновенно вспыхнул гневом.
- Что говоришь? Отклоняешь моё предложение? Не понимаешь, что это твой король тебе предлагает сменить твою убогую жизнь на роскошную?
Прекрасная пастушка лишь слегка пожала плечами.
- Такая жизнь мне не нужна, Сеноьор. Предпочитаю продолжать прежнюю жизнь.
Он медленно приближался.
- Послушай... Подумай хорошо... Неужели не видишь, что я очарован тобой?.. Что могу сделать тебя счастливой? В тысячу раз счастливее?
- Или в тысячу раз несчастнее, Сеньор!
Он остановился, взбешённый.
- Глупая женщина! Что ты хочешь сказать? Осмеливаешься порицать твоего короля и господина? Меня, Абакира, кому ни одна женщина ещё не отважилась отказать?
Твёрдым голосом, выдерживая разгневанный взгляд молодого короля, пастушка спокойно ответила:
- Я не боюсь Ваших угроз.
Абакир потерял терпение. Грозно приказал своим слугам запереть пастушку в одной из башен замка. Ей не вернут свободу пока она не попросит прощения у короля!
Время шло, час за часом, день за днём, неделя за неделей. Но непокорная пастушка даже и не думала просить прощения.
И в конце концов молодому королю пришлось уступить. Однажды вечером он появился перед заключённой.
- Воспоминание о тебе оказалось сильнее моей воли... Ты победила!.. Я предлагаю тебе мою любовь... Чего ещё ты от меня хочешь?
Мавританка скрестила руки и заглянула в самую глубину глаз короля.
- Хочу, чтобы ты отдалил от себя других жён. Или стану твоей единственной женой, или не буду твоей.
- Согласен! С этго часа ты – единственная. Сейчас распоряжусь, чтобы тебя освободили!
Он хотел выйти, но она удержала его, коснувшись его руки.
- Подожди! Я ещё не всё сказала... Недостаточно того, что ты оставишь других женщин... Мне нужно твоё обещание, что ты не будешь никогда даже думать ни об одной другой женщине. Я обещала это себе, когда увидела тебя впервые... Обещаешь?
- Обещаю!
Так был дан обет вечной любви.
Абакир сдержал все свои обещания. С этой необычайной ночи прекрасная пастушка, завоевав сердце короля, превратилась в сеньору и госпожу всего королевства. Бывшие жёны короля стали ей прислуживать...
Между тем на горизонте вставало зарево: грозная опасность. Христиане в своей жажде завоеваний продвигались от одной области к другой и уже достигли отрогов горного хребта Но.
Абакир получал печальные известия: здесь и там, одни сдавались, другие убегали. Проклятие пало на мойраму (3)! Только немногие остались непобеждёнными. И среди этих, немногих, он, Абакир.
Наконец он решил пригласить для беседы свою подругу и самых преданных друзей.
- Наступили трагические часы! Аллах больше не защищает нас, конечно по нашей собственной вине! Последние известия умертвили все мои надежды. Очень скоро христиане придут сюда, чтобы убить нас и захватить наши земли и сокровища!.. Те из вас, кто хочет бежать, пусть спасается, захватив с собой всё, что может унести... Я остаюсь! Не хочу отступать перед врагом, которого столько раз побеждал... Итак, повторяю, я остаюсь!
- И я остаюсь тоже!
Голос этот принадлежал той, что была некогда прекрасной пастушкой а теперь стала прекрасной государыней. И голос этот был единственным, прозвучавшим среди гробового молчания. Абакир улыбнулся. Он этого и ждал...
Почти одни, в замке на горах Но, оба они продолжали хранить верность своей большой земной любви. А к ним приближались всё сгущавшиеся тени – полчища врагов, уже не встречавших препятствий на своём пути.
Когда его возлюбленная засыпала, молодой король погружался в изучение старинных книг. Сон бежал от него. Король чувствовал, как мало осталось ему жить, и хотел использовать каждый момент этой жизни.
Но вот наступил решительный час. Уже слышались близко триумфальные крики авангарда христиан, предвкушавших завоевание ещё одной крепости: славного замка на горах Но, где ещё был королём великий, могущественный, непобедимый Абакир!
Молодой король в последний раз обнял ту, кого выбрал своей единственной женой. И губы их слились в последнем поцелуе...
Потом взял Коран, лежавший возле них. Медленно и торжественно сломал семь печатей Книги, открыл её и начал читать (4). Медленно, углублённо, как бы медитируя. Читая, он семь раз простёрся на земле, целуя её. Семь раз он простился с жизнью и с миром. Семь раз проклял врага, который был уже почти на пороге замка...
И под конец, левой рукой, как его научила древняя мудрость книг, он сделал магический знак, простирая руку к своей возлюбленной и к замку, произнося шёпотом таинственные слова заклятия...
Когда победоносные христиане стремительным потоком докатились до замка, его уже не было на этом месте. Не было и прекрасной мавританки. Не встретили они и Абакира... Не осталось никаких их следов во всей местности Но, между Понте ду Лима и Виана ду Каштелу. Но завоеватели знали, что там должен был существовать замок, в котором жили мавританская королева необычайной красоты и мавританский король, так долго бывший непобедимым. Родилось предположение, что всё это исчезло, благодаря колдовству молодого Абакира. Предполагали, и ещё сегодня многие так думают, что тот, кто сумеет проникнуть через пещеру, являющуюся входом, в скрытый под землёй замок, станет обладателем несметных сокровищ. Всех несметных богатств, спрятанных в замке, когда-то стоявшем на горах Но!
И рассказывают, что в лунные ночи можно увидеть прозрачную фигуру женщины, опирающуюся на скалу или прогуливающуюся по гребням гор. Её называют Хранительницей Замка. Горе тем, кто последовал за ней, увлечённый соблазном! Никогда больше не вернутся они на поверхность земли...
И говорят также, что сам Абакир остался там заколдованным, по своей собственной воле, чтобы защитить свою любовь, которую не может убить время. И что иногда он неожиданно появляется, приобретая при этом самые различные облики, перед теми, кто пытается открыть тайну заколдованного замка...
Правда?.. Фантазия?.. Собеседник моего отца этим вечером на горах Но не смог мне ответить. Или, вернее, не захотел ответить. Когда отец задал ему прямой вопрос об этом, он вежливо попросил разрешения на минутку отлучиться.
- Сейчас вернусь...
Но ушёл – и больше не вернулся. Отец его разыскивал, но не нашёл. Позже он расспрашивал пастухов, не видели ли они того человека. Они отвечали отрицательно, но недоверчиво смотрели на отца и перешёптывались между собой.
Отец отказался от дальнейших поисков и продолжил свой путь. Что-то будто заставляло его скорее уйти оттуда. Прошли годы, а он так и не вернулся в эти горы. Но и не смог забыть о той встрече. Не смог ни забыть, ни объяснить её.
1. «Saudade» -часто используемое в Португалии слово, оно означает тоску, во многих случаях это тоска по родине, в этой легенде – тоска по ушедшему близкому человеку
2. O Castelo da Serra – подземном замке земли Но, упоминается ещё в 1898 году в книге «Легенды» графа де Бертиандуш, там говорится, что вся эта местность проклята навеки маврами.
3. Слово «moirama» или «mourama» обозначает как мавританский народ, так и мавританские земли
4. Число семь имеет важнейшее значение в истории мира и каждой человеческой жизни. В этом отдельном случае следует помнить, что, согласно магометанской религии, Небо имеет как бы семь уровней, то же самое говорится и об Аде. Что касается семи печатей Корана, говорится, что каждый его том имеет заключительную часть, хранимую за семью печатями. Сломать их – значит прибегнуть к последнему средству, что и сделал отчаявшийся в других путях к спасению Абакир.
Вчера.. сегодня...завтра... летящий вдаль ветер жизни снова приносит нам эхо того же голоса, повторяющего чарующее начало... Начало историй, хранящихся в сердце народа. Давным давно это было... Да, это было давно, тому назад много столетий, ещё до того, как возникла Португалия в бесконечном свитке истории народов... Было это в те времена, когда Ал-Гарб (1) ещё полностью принадлежал арабам или маврам, как мы чаще их называем, потому что пришли они из Мавритании. И в королевстве Ал-Гарб важнейшее значение имела провинция Ал-Фагар, чьей столицей был древний, великолепный Келб, называемый теперь СИлвеш...
Правил там знаменитый Ибн-Альмундин, бесстрашный и могучий воин, хранимый Аллахом, никогда не знавший поражений в бою. Был он очень молод, но несмотря на это уже считался, и заслуженно, самым отважным из всех мавританских королей его времени. Самым отважным и самым бесстрашным из всех!
Ну вот, и случилось однажды, что среди взятых в плен во время страшной битвы, оказалась прекрасная принцесса, белокурая, с голубыми глазами и величавой осанкой. Как раз тот тип красоты, с которым, по правде говоря, мавританскому королю не приходилось до этого встречаться.
Не прошло много времени, как король повелел привести к нему пленницу.
- Как Вас зовут?
Девушка спокойно посмотрела на него и также спокойно ответила:
- Жилда, сеньор. Моё имя – Жилда.
Король улыбнулся смущённо.
- Жилда? Какое странное имя!..
Порывисто наклонился к ней:
- Лучше было бы называть Вас «прекрасная принцесса с Севера»... Хотите, чтобы я называл Вас так?
Жилда лишь слегка пожала плечами.
- Я – Ваша пленница, сеньор...
И после небольшой паузы закончила, вздохнув:
- Ваша пленница ... и Ваша рабыня.
Но король вскочил и взволнованно произнёс:
- Вы ошибаетесь!.. С этого момента Вы свободны... полностью свободны!
И, подчиняя себе взглядом и голосом окружавших его подданных, добавил громко и твёрдо:
- Освободите её!.. Никто не смеет коснуться её! Она может идти, куда хочет, и делать всё, что захочет! Все слышали? Поняли? Надеюсь, что да !
Потом обернулся к Жилде и сказал ей совсем другим тоном, нежным и мягким:
- Сеньора... Как видишь, ты уже больше не пленница, не рабыня... Но ты остаёшься «прекрасной принцессой с Севера»!
Прелестная улыбка расцвела на губах девушки. Улыбка благодарности и симпатии. Улыбка доверия. Это был её ответ. Её единственный ответ. И разве она могла ответить лучше?..
И легенда утверждает, что этот король, всегда такой весёлый и жизнелюбивый, смелый и властный, стал печальным и озабоченным, часто появлялся перед подданными в плохом настроении. Что-то необычное чувствовалось в его поведении, какие-то мысли омрачали его лицо. Мысли, сжигаюшие его изнутри, медленно, очень медленно пожирающие его.
Мавританский король испытывал непреодолимое желание, жгучую потребность теидеть Жилду, говорить с ней, слушать её... И этот момент не заставил себя долго ждать...
Он застал её за приготовлениями к возвращению на родину и не смог скрыть печали, которая его наполнила.
- Вы всё-таки упрямо стремитесь уехать от нас, прекрасная принцесса с Севера?
Жилда снова улыбнулась ему нежно. Нежно и ласково.
- Это не упрямство, сеньор. Это только естественное желание вернуться на мою родину...
Король приблизился к ней.
- И так сильно... так велико это желание... что не позволяет Вам прочесть в моих глазах то, что мои губы не осмеливаются произнести?
Удивлённая (или притворившаяся удивлённой) Жилда посмотрела прямо в глаза мавританскому королю. Глубокий, испытующий взгляд.
- Что Вы хотите сказать, сеньор? .. Не понимаю Вас...
Ибн-Альмундин, непобедимый король мавров, покраснел, будто простой, впервые влюблённый мальчишка. И голос его дрожал:
- Я не хотел, чтобы так случилось... Должно быть, Вы владеете секретами магии... Даже когда Вы далеко, я чувствую Вас рядом с собой, Жилда!
Оба вздохнули. Потом он спросил, уже спокойнее:
- Слышите, как я теперь произношу Ваше имя... Жилда?
Теперь покраснела принцесса и голос её задрожал:
- Оно кажется таким нежным, я его почти не узнаю...
Её ответ влил в сердце влюблённого энергию радостной надежды, почти уверенности. Его руки завладели руками Жилды.
- И знаете, почему?.. Когда я произношу Ваше имя, оно вылетает не из губ, но из моего сердца!
- Жилда смогла только прошептать:
- Сеньор...
Но он, всё более оживляясь, позволил сжигающей его любовной лихорадке окрасить его голос и жесты.
- Зачем скрывать, Жилда?.. Я не хочу... я не могу позволить Вам уехать... Останьтесь, Жилда, останьтесь! Прошу Вас! Вы будете моей женой!
И рассказывают, что с этого времени начались приготовления к свадьбе, необычайно пышные. Свадьба Ибн-Альмундина, юного и могущественного мавританского короля Ал-Фагара, с Жилдой, пленительно прекрасной северной принцессой, привлекла людей со всех концов света. Келб, столица Ал-Фагара, увидел ослепительные часы всеобщей радости и наслаждения. Прибывали драгоценные дары. Прибывали трубадуры и музыканты из далёких земель. Приезжали танцовщицы, настолько стройные и совершенные, что зачаровывали взоры всех мужчин. Всё это длилось несколько дней и несколько ночей, на фоне возрастающего радостного возбуждения толпы... И как раз посредине последнего праздничного дня, когда восторг достиг высшей точки, мавританский король вдруг заметил, что исчезла Жилда, прекрасная северная принцесса, которая уже была его женой.
За первым моментом изумления последовал взрыв гнева.
- Жилда! Жилда!.. Где Жилда?
И, так как окружающие молча смотрели на него, мавританский король приказал подчинённым голосом, больше напоминавшим рёв разъярённого зверя:
- Ищите её, болваны!.. Разыщите её скорее!.. И горе вам, если вы её не найдёте, горе вам!
Во дворце поднялась страшная суматоха. Напуганные угрозами короля, его вассалы быстро обнаружили Жилду, прекрасную северную принцессу...
Больная, почти мёртвая, простёртая на ложе, она казалась ещё более белокурой и бледной, чем обычно, а её прекрасные голубые глаза были полны слёз.
Как только Ибн-Альмундин узнал об этом, он, как безумный упал на колени перед любимой.
- Сеньора... скажите мне, что Вы чувствуете... что это за болезнь так Вас изменила...
Она с трудом повернула голову. Её глаза хотели улыбнуться ему, но слёзы лились, не переставая. Её голос пытался казаться твёрдым и сдержанным, но был слабым и дрожал.
- Мой добрый король и господин... я не знаю... не знаю!.. Внезапно что-то случилось... Поверьте... Не знаю, почему... но сердце сжимается... Какая-то тяжесть легла мне на сердце!.. Мне трудно говорить... Чувствую, что умираю!
Мавританский король сжал ледяные руки своей любимой и закричал в отчаянии:
- Да спаси Вас Аллах!.. Вы должны выздороветь, Жилда!.. Без Вас я не смогу жить!
Она напряглась, пытаясь приподняться. Бесполезно. Бессильно упала на ложе, а голос её прозвучал ещё слабее и глуше:
- Как я Вам благодарна, сеньор... Вы так добры и благородны... Я так хотела быть достойной Вашей любви, ответить на неё... Не суждено было, всё кончено... У меня даже нет сил подняться с ложа... Повторяю Вам, сеньор... Чувствую, что скоро умру...
И погрузилась в забытьё, будто уже была в преддверии смерти.Она уже не слышала ни слов, ни жалоб Ибн-Альмундина, не видела его слёз – ничего!
Хватаясь за последнюю надежду, мавританский король велел немедленно собрать во дворце всех мудрецов королевства. И они прибыли, конечно, но ничего не смогли поделать. Прекрасная северная принцесса даже не открыла свои пленительные голубые очи. Сбывались её предчувствия, она медленно умирала...
И вот, когда мавританский король, подавленный, упавший духом – побеждённый впервые в его жизни – уже оставил все надежды и одиноко рыдал, изливая свою боль, прибыли сказать ему, что с ним хочет говорить один пленник, старик, тоже из северных земель, ранее бывший подданным короля, отца Жилды. Первым порывом Ибн-Альмундина было отказать, он не хотел никого видеть. Потом к нему пришли сомнения, он спросил себя, а если этот старик что-то знает о болезни Жилды?.. И король повелел привести пленника.
Старик, высохший более от страданий неволи, чем от возраста, но с глубоким взглядом и гордой осанкой, приблизился к Ибн-Альмундину.
- Знаю, что Вас удручает, король мавров. И могу Вам помочь... Не ради Вас, ибо Вы – тиран для моего народа... Но ради неё, моей прекрасной принцессы!
- Король посмотрел недоверчиво:
- И что ты знаешь о болезнях, если берёшься спасти её, ведь другие ничего не смогли сделать?.. Ты тоже мудрец?
Старик слегка улыбнулся и возразил отважно:
- Нет, я не мудрец, нет, могучий король... Я – поэт!
Король гневно ударил кулаком по ручке кресла, на котором сидел.
- Поэт?.. Да зачем мне нужна поэзия в такую страшную минуту?
Старый пленник отважно шагнул вперёд, его голос не утратил твёрдости и спокойствия. Наоборот, он стал ещё увереннее.
- Нужна, чтобы открыть Вам глаза, сеньор, глаза, которые Вы упрямо зажмуриваете, не желая видеть свет правды...
Разгневанный король поднялся с кресла.
- Что ты говоришь?!
Теперь он приблизился к старому пленнику. Суровый. Угрожающий. Беспощадный.
- Хорошо, слушай. Раз уж ты так хочешь, я предлагаю тебе условие. Если спасёшь королеву, станешь свободным навсегда, я награжу тебя золотом, дам много золота... Но если не спасёшь, тебя ожидает смерть, более ужасная, чем всё, что ты можешь вообразить!
Поразительно спокойный, как будто речь шла не о нём, старый поэт из северных земель произнёс только:
- Я готов, сеньор. Ведите меня к моей принцессе.
Ошеломлённый такой уверенностью, мавританский король не колебался более ни минуты. Он провёл старика коридорами дворца до алькова, где медленно умирала Жилда...
Оба остановились, глядя на спящую принцессу. Они молча смотрели на неё и оба думали: какой прекрасный образ, несмотря на приближающуюся смерть... Бледная и белокурая, она была так похожа на спящего ангела! По-прежнему храня молчание, старый поэт с северных земель медленно приблизился и склонился над Жилдой. Несколько минут он оставался склонённым над ней. Молился? Думал? Ждал?.. Это осталось неизвестным... Легенда говорит только, что через несколько минут этого напряжённого ожидания Жилда открыла глаза. И улыбнулась, как прежде! И заговорила!
- Мой бедный поэт, и ты здесь?.. Как плохо, что моя болезнь неизлечима! Ведь правда, неизлечима?
И голос старого поэта, ясный и спокойный, наполнил покои принцессы:
Нет, принцесса, я так не считаю. Вы ошибаетесь. Есть лекарство от Вашей болезни, но мудрецы не знают его. Эту болезнь могут излечить только старые поэты, такие, как я.
Поэт удалился, сделав знак Ибн-Альмундину, чтобы тот последовал за ним на террасу. Мавританский король пошёл за ним, ещё не оправившись от удивления, не зная, что думать и говорить.
- Знаете ли, сеньор, как называется эта болезнь?
Король , ещё более удивлённый и смущённый, посмотрел на поэта.
- Нет... Я не знаю.
Прежде чем ответить, поэт глубоко вздохнул.
- Так вот, она называется ностальгией, сеньор... Ностальгия!.. Говоря иначе, моя прекрасная госпожа тоскует по снегу своей далёкой родины... По снегу, который в это время года одевает в белоснежный наряд поля и все земли вокруг, всё, что можно окинуть взглядом...
Снова вздохнул и убеждённо закончил:
- Именно эта тоска и убивает принцессу, сеньор!
И непобедимый мавритансикй король, ошеломлённый этими словами, спросил поэта почти робко, как ребёнок, спрашивающий совета у отца:
- Тоска по родине? По снегу?
- Да, король... Тоска!.. И я знаю лекарство от этой болезни, хотя Вам оно может показаться странным.
В невольном порыве король схватил поэта за руку:
- Говори... Говори скорее!.. Беги за лекарством! Не теряй времени!
Старый поэт снова улыбнулся.
- Не надо никуда бежать, сеньор... Прикажите посадить на всех землях Вашего королевства, а особенно здесь, перед дворцом, как можно больше миндальных деревьев... И когда эти деревья зацветут, тоскующий взгляд принцессы упадёт на их белоснежные, как снег, цветы, и она вылечится от своей болезни.
Полузакрыв глаза, будто на молитве, Ибн-Альмундин произнёс голосом, уже наполненным верой в исцеление и радостью:
- Да будет так, как ты сказал, и пусть Аллах тебя услышит!
И всё так и случилось, как предсказал старый поэт. Когда пришла весна, цветущие миндальные деревья, посаженные по всему королевству Ал-Фагар, покрыли, будто снегом, все пути, поля, холмы!..
Поддерживаемая твёрдой рукой любящего мужа, Жилда поднялась с постели и подошла к окну террасы. И внезапно остановилась изумлённая, не смеющая поверить своим глазам.
- Неужели это возможно?.. Это снег... снег, о котором я так тосковала!.. Какая красота! Я чувствую, ко мне возвращается сила... возвращается жизнь!
Она нежно оперлась на плечо Ибн-Альмундина.
- Да, мой король и мой возлюбленный господин... Я уже не боюсь умереть... Моё сердце уже не сжимается... Я стала прежней, я чувствую себя здоровой!
Взволнованный, как и она, нежно обняв любимую, король подтвердил:
- Да, я вижу, Вы исцелились, сеньора! Старый поэт был прав, и Аллах внял моим мольбам!.. Поверьте, теперь наша любовь будет с нами до конца нашей жизни!
Счастливая, в любящих объятиях мужа, Жилда, прекрасная принцесса из северных земель, тихонько прошептала:
- Вы правы, мой господин!.. Только вечной любовью могу я отблагодарить Вас за любовь и заботу! И я обещаю...
Но она не смогла больше ничего сказать. Остальные слова заглушил поцелуй... поцелуй самой искренней и ликующей любви.
Ещё говорит легенда, что с тех пор каждый год король и королева взволнованно ожидали повторения чуда – цветения миндаля, так напоминавшего снег северных земель. И жили они, счастливые и любящие, долгие годы.
А старый поэт стал одним из самых выразительных образов давнего и великолепного Келба, роскошной столицы королевства поэзии и мечты, затерявшейся среди других сокровищ прошлого.
1. Ал-Гарб – арабское или мавританское название Algarve ( Алгарв – область на юге Португалии, на побережье Атлантического океана, завоёванная у мавров, которая славится как замечательный курорт и притягивает туристов со всего мира).
Среди земель, окружающих город Сантарень, есть одно место, ближе к реке Алвиела, изумительно красивой, благодаря водопадам, образующимся у её истоков. Назывется это местечко Вале де Фигейра. Здесь и живёт древняя, как эти земли, легенда.
Однажды печальным зимним вечером мужчина и женщина, люди бедные, но благородные, запирали двери своего дома. Безжалостно шумел ветер, угрожая вырвать окна жалких лачуг , сорвать самодельные крыши. Дядюшка Мануэл да Азиняга смотрел на огонь в печке, еле пробивавшийся сквозь золу. Он был погружён в задумчивость. Вспоминал все неприятности, которые делали их жизнь такой трудной. Вспоминал молча: Мария, его жена и подруга, не любила слышать эти жалобы. Видя задумчивость мужа и желая отвлечь его от грустных мыслей, тётушка Мария сказала:
- Какой дождь там, снаружи!
Муж нахмурил брови и ответил:
- Там снаружи... и здесь внутри! Домишко ветхий! Необходим ремонт... но деньги нас избегают! Работаешь... работаешь... и зачем?
Мария попыталась успокоить мужа:
- Оставь это, омень! Будут лучшие дни! (1)!- И когда? С тех пор, как поженились, всегда слышу от тебя одно и то же!
Передразнил жену:
- Лучшие дни! Лучшие дни!..
Выражение его лица стало ещё более замкнутым. Подытожил свои слова:
- С меня достаточно всего этого!
Стараясь говорить спокойно, хотя на сердце у неё отнюдь не было спокойствия, тётушка Мария продолжала уговаривать мужа:
- Не всё так плохо в нашей жизни. Мы здоровы, а это уже большая милость Божья.
Мануэл пожал плечами. Его голос остался суровым, но выражение лица несколько смягчилось:
- Знаешь, мулер? (2) У меня другой нрав. Я тоже люблю работать и делаю всё на совесть. Но хочу иметь от этого прибыль!
Грустным голосом напомнила Мария:
- Хорошо знаешь, что сеньор Франсишку сейчас не может тебе заплатить...
И, подняв глаза к небу:
- Спаси нас Боже от тех трудов, которые он сейчас выполняет дома!
- Да, это правда. Ну, а жена Антониу? Почему она тебе не платит?
- Ох, бедняжка! С тех пор, как родила ребёнка, всё время больна. Как ей собрать деньги, чтобы мне заплатить?
Дядюшка Мануэл снова посмотрел на жену раздражённо:
Вот тебе и на! Если бы она хотела, могла бы дать тебе курицу, овечьего молока... хоть что-то, наконец! Всё бы пригодилось! А теперь послушай. Что ты скажешь о Розе?
- О Розе?
- Да, именно о Розе! Ты помогала ей уже дважды и – ничего! Это уже подлость! И добавил, ударяя кулаком по столику возле его стула:
- Хорошо, теперь не выйдешь из дому, чтобы помочь ещё кому-нибудь! Пусть платят вперёд!
Тётушка Мария видимо огорчилась:
О, омень, не говори так! Она верят в меня. Детки рождаются такими здоровенькими!
- Да, конечно... но, если ты заболеешь, кто придёт тебе помочь?
Тетушка Мария собиралась ответить. Но конский топот, который слышался вдали, оборвался у двери дядюшки Мануэла да Азиняга. Послышались мощные удары в дверь. Мария заспешила открывать. Но муж крикнул ей:
- Куда это ты направилась? Оставайся там, где стояла!
Она посмотрела на него взглядом, где смешались робость перед гневом мужа и чувство собственного достоинства:
- Это наверняка муж Фелисмины. Она должна вот-вот родить.
Дядюшка Мануэл ещё громче закричал:
- Пусть постучится в другую дверь! На дворе дождь! Ветер! Холод!
Ветер будто хотел подтвердить слова дядюшка Мануэла, завыл ещё сильнее, сотрясая дверь и окно. Но удары в дверь возобновились. Мария не выдержала:
- Успокойся, омень! Иду открывать.
Как только дверь отперли, вошёл незнакомец. За ним в дом ворвались порыв ветра и холод. На пришельце был красивый плащ, весь мокрый от дождя. Он снял шляпу. Мария приветствовала его:
- Спаси Вас Бог! Кто Вы?
Вместо ответа – лишь одна сухая фраза:
- В Вас нуждаются, сеньора Мария.
- Но кто? Фелисмина?
-Нет. Кое-кто, кого Вы не знаете.
Мануэл посмотрел на незнакомца. Тот был ещё молод, лицо достаточно смуглое, правильные черты, большие, чёрные, блестящие глаза. Он никогда не встречал его в этих местах. Дядюшка Мануэл произнёс уверенно:
- Сегодня моя жена не выйдет из дому.
Незнакомец посмотрел на Марию так, будто не слышал слов хозяина дома, и спросил:
- Пойдёте со мной?
Срываясь на крик, дядюшка Мануэл повторил:
- Я Вам уже сказал, что она не выйдет из дому!
Тот, другой, продолжал игнорировать речь Мануэла:
- Я отвезу вас туда, где надо спасти дитя и женщину.
Мария посмотрела на мужа:
- Манел! (3) Я не должна отказываться.
Дядюшка Мануэл обернулся к незнакомцу:
- Но... кто Вы?
Мужчина спокойно ответил:
- Некто, уже живший здесь раньше, а теперь пленник этих земель.Дядюшка Мануэл проворчал:
- Это не ответ! Откуда Вы пришли?
- Здесь близко. Живу на самом берегу вашей реки Тежу.
Дядюшка Мануэл снова посмотрел на него. И с гримасой недоверия заметил:
- Вы чересчур хорошо одеты, чтобы жить в хижине, подобной нашим!
- Я не живу в хижине.
Дядюшка Мануэл уставился на него удивлённо:
- Что? Но на берегу Тежу нет домов!
Так как мужчина молчал, Мария попыталась вмешаться:
- Мануэл, не задавай больше вопросов! Этот сеньор может иметь причины не говорить нам, где он живёт.
Незнакомец слегка улыбнулся:
- Это именно так, моя сеньора.
Дядюшка Мануэл снова рассердился:
- Послушай-ка, жена! Ты собираешься уйти из дому таким вечером с каким-то незнакомцем, а я даже не знаю, куда ты идёшь? Ну, нет! Моя жена не пойдёт так, вслепую!
Незнакомец впервые проявил признаки нетерпения:
- Моя сеньора. Мы не можем терять времени. От нас зависят две жизни.
Мария забеспокоилась:
- Это правда, сеньор, правда!
И, обернувшись к мужу:
- Мануэл, успокойся... Я не могу тебя послушаться!
Дядюшка Мануэл покраснел. Закричал:
- Что? Ты пойдёшь с ним?
Снова ударил кулаком по столу.
- Хорошо, если выйдешь из этой двери с этим незнакомцем, больше не зайдёшь сюда!
Мария посмотрела на мужа с нарастающим беспокойством:
- Не узнаю тебя, омень! Ты не в себе. Я знаю, что ты меня пустишь обратно. Я не собираюсь совершать никакого преступления!
- Хорошо, скройся с моих глаз скорее, пока я не передумал! Но если заболеешь, когда промокнешь под дождём, хочу посмотреть, кто тебе поможет!
Незнакомец спокойно произнёс:
- Всё добро и всё зло, которое мы делаем, будет записано в большой Книге Жизни.
И, обращаясь к Марии:
- Пойдёмте, моя сеньора. Вы поедете со мной на моём коне.
Услышав это, дядюшка Мануэл снова вспылил:
- Ты сумасшедшая, Мария7 Поедешь с этим неизвестным на одном коне?
Незнакомец положил конец дискуссии:
- Мы не можем терять времени.
И , пропустив Марию вперёд, направился к двери и вышел вслед за ней. Перед дверью стоял породистый конь в прекрасной сбруе. Незнакомец обернулся к Марии.
- Пойдёмте. Я помогу Вам сесть в седло.
Ошеломлённый дядюшка Мануэл увидел, как незнакомец завернул Марию в собственный плащ, поднял её на коня, сам вскочил в седло и поскакал бешеным галопом. Дядюшка Мануэл только успел прокричать вслед охрипшим голосом:
- Смотри, береги мою жену!
И ветер, как бы передразнивая его, ещё громче вздымал ярость бури... С галопа конь перешёл на рысь, руководимый твёрдой рукой таинственного всадника. Они направлялись к берегу Тежу. Марии казалось, что это сам ветер её несёт. Ей сдавило сердце, она молча просила Бога о помощи. Над рекой стелился туман. Теперь они передвигались спокойнее: конь почти перешёл на шаг. Но вокруг не было ни одного дома. Всадник съехал с дороги. Они двигались в направлении реки. Мария была напугана. Хотела расспросить спутника, но он молчал, поэтому и она не осмелилась заговорить. Внезапно конь остановился. Незнакомец, наконец, заговорил:
- Спешимся.
Слабым голосом Мария спросила:
- Приехали?
- Да, приехали.
Она огляделась вокруг. Её сердце билось взволнованно.
- Но... сеньор... где же Ваш дом?
- Сейчас увидите.
И, подойдя к обломку скалы, дотронулся до него рукой. Камень повернулся. Встревоженная Мария посмотрела на незнакомца:
- Да ведь это люк?
Со своим привычным спокойствием он возразил:
- Это всего лишь дверь, такая же, как любая другая.
- Может быть, это логово разбойников!
- А... если так... Вы бы отказались спасти две жизни?
Мария взглянула на мужчину, который смотрел на неё с тревожным вопросом во взгляде. Вздохнула:
- Вы правы, сеньор. Идёмте. И пусть будет так, как хочет Бог!
Мужчина улыбнулся. Выражение его лица стало менее напряжённым, голос – почти ласковым.
- Будьте осторожны! С этого момента Вы встретитесь со многими вещами, которые Вам покажутся странными. Не задавайте вопросов, не пытайтесь запомнить то, что увидите. Помните одно: Ваша миссия здесь – помочь рождению ребёнка.
Мария утвердительно качнула головой и, видя впереди несколько лестниц, спросила:
- Спускаться сюда?
Он пояснил:
- Не нужно спускаться. Сама лестница Вас поведёт.
И добавил, улыбаясь:
- Не надо пугаться. Представьте себе, что всё происходит во сне.
Поражённая всем происходящим, Мария почти прошептала:
- А, может быть, в самом деле я сплю?
Там, внизу, не был слышен вой ветра, сюда не проникал бушующий снаружи ливень. Там она увидела фантастические залы, полные сокровищ. Мужчины с тюрбанами на головах проходили мимо неё, как бы её не замечая. Женщины в просторных накидках, с лицами, закрытыми вуалью. Мария остановилась на середине зала, потрясённая увиденным. Незнакомец тронул её за плечо:
- Пойдёмте?
Мария позволила вести себя дальше. Она будто попала в сказку «Тысячи и одной ночи». Вспоминала истории о волшебницах и о заколдованных мавританках, которые бабушка рассказывала ей у зажженного камина. Всё было нереальным! Всё казалось сном!
Когда дитя заплакало, Мария, держа его на руках, с нежностью посмотрела на него. Она вырвала этого ребёнка из лап смерти. И только благодаря своим умениям и своему терпению. С кровати из розового позолоченного дерева на неё смотрела счастливая прекрасная женщина, полная благодарности к ней. Но ни одно слово ещё не было произнесено. Как бы подытоживая её труд, незнакомец, который привёз её туда, обратился к ней вновь:
- Вы оказали нам большую услугу. Не забудем о ней. Благодарю Вас за Вашу доброту. Уже можем возвращаться наверх.
Внезапно Мария увидела, что находится возле обломка скалы, уже наверху. Возле неё стоял улыбающийся незнакомец.
- Вы поступили храбро и благородно!
- Я выполнила свой долг.
- Вы сделали больше, чем думаете.
- Как это?
- Если бы отказали нам, погубили бы двух людей.
- Но это была только моя обязанность.
- С этого момента два человека стали свободными.
Мария удивилась и спросила:
- Свободными от чего?
- От колдовских чар.
- От колдовства?
- Да, а как Вы думаете, где Вы побывали?
- Не знаю. Это было похоже на дворец с заколдованными маврами и мавританками!
- Так и было. Но из этих мавров двое уже расколдованы. И это благодаря Вашей храбрости они освободились.
Мария хотела ответить, но мужчина уже исчез. Возле себя она увидела корзинку. Оглядела её, удивлённая:
- Что это? Похоже на корзину, полную угля! Наверное, это плата за мои услуги. Но как я смогу донести её до дому? К счастью, дождь уже прошёл... Ну-ка посмотрю!
Она попыталась поднять корзину. Пробормотала себе под нос:
- Ух! Как тяжело! Лучше я оставлю половину поклажи, а потом вернусь за остальным.
Начала облегчать корзину. Но обеспокоилась, видя, что воды реки поднимаются:
- Плохо, что вода придёт сюда, пока я вернусь за остальным, и унесёт мой уголь.
Мария задрожала: уже знакомый ей голос пояснил:
- То, что у Вас в корзине и на песке - не уголь!
Мария огляделась.
- Где Вы, сеньор, почему я Вас не вижу?
Незнакомец, который за ней приезжал, снова заговорил, не показываясь:
- Унесите домой, сколько сможете. Я дал Вам золото. Ну же, посмотрите получше...
Мария вгляделась, глаза её расширились от изумления. Действительно это было золото, и то, что оставалось в корзине, и то, что она уже выгрузила на песок! Пробормотала:
- Наверное, я сплю! Разбуди меня, Мануэл!
Снова послышался голос незнакомца:
- Ваш муж уже близко. Ищет Вас. Но не забудьте, что всё это было во сне!
Она спросила:
- И золото?
- Золото... вы нашли случайно на этом песке. Можете им пользоваться, но никому не говорите, откуда оно! Иначе не сможете больше найти золото в песках Тежу.
Близко послышался голос:
- Мария! Мария! Что ты там делаешь? Это он тебя оставил у реки?.. Говори, Мария! Он тебя обидел? Он оказался сумасшедшим? Дикарём?..
Мария не отвечала. Дядюшка Мануэл, весь запыхавшийся, подошёл к ней:
- Отвечай, мулер! Не смотри на меня с таким ужасом! Что он тебе сделал?
Едва дыша от волнения, Мария ответила:
- Дал мне это золото! Всё это золото – плата за мою услугу...
- Что ты говоришь?
Мария вздрогнула. Поняла, что нарушает обещание! Поправилась:
- Да... хотела сказать, что он меня оставил здесь. Но... на этих песках... ураган помог мне найти золото!
- Золотую жилу?
- Разве не видишь?
- Да... это золото! Или мы спим?
Мария улыбнулась:
- Может быть, и спим! Но пошли-ка домой и попробуем унести, сколько сможем!
Легенда ещё рассказывает, что Мария иногда ходила одна на берег реки. Видели, что она разговаривает, жестикулируя, и посчитали её сумасшедшей. Но её хижина, прежде такая бедная, теперь преобразилась. Превратилась в красивый домик, простой, но удобный. Теперь у неё всегда находились деньги для нуждавшихся. И в народе пошли слухи о чём-то странном, что произошло с Марией. Под градом вопросов дядюшка Мануэл только твердил:
- Не знаю, что там случилось! Только знаю, что Мария одним зимным вечером нашла слиток золота в песках Тежу! Мы иногда туда ходим. Но я ничего не нахожу! Больше ничего объяснить не могу. Жена мне кажется необычной, чуть ли не больной! Ночью её мучают кошмары... Разговаривает с заколдованными маврами и мавританками!.. Всё это мне кажется очень странным!
Так же думали и люди. И пытались разыскать в песках реки золотую жилу, которую, как говорили, встретила Мария. Но – ничего! Не было ничего! Однако даже и в наши дни есть люди, рассказывающие о золотой жиле, которая прежде существовала в песках реки Тежу...
1. Читателю, незнакомому с португальским языком может показаться странным употребление Марией слова homem, которое читается «омень» и может переводиться как «мужчина», «человек». Действительно, для нашего уха непривычно, чтобы жена обращалась к мужу: «Мужчина!». Но в Португалии такое обращение весьма распространено как при обращении к мужу, так и при разговоре с любым знакомым.
2. К женщинам часто обращаются: «Мулер», что означает и женщина, и жена. Слова же «мариду» и «эшпоза» - «муж» и «жена» употребляются чаще в разговоре о человеке, например, «мой муж» или «жена Антониу», примерно так же, как они используются в русском языке.
3. Манел - уменьшительно-ласкательное сокращение имени Мануэл.
Она была поэтом, не по профессии и не по роду занятий во время досуга, а, как говорится, по складу души. Была человеком очень честным, из тех, кому стыдно за чужой обман. А с ним - надо было быть материалисткой. С ним - нужна была хитрость, особая, женская. С ним - надо было крепко держать в руках вожжи семейной экономики. Ему – нельзя было доверять так слепо, как доверяют любящему. Он – был любимый.
..........
И как это можно: стоять в церкви, верить, что стоишь перед Богом и молить Его... о том, чтобы остался тайным грех, сладкий для одного человека и горчайший, смертельный для другого, не просто ближнего, - близкого, потому что всё тайное рано или поздно... Молить Его о продолжении этой жизни во грехе, жизни во лжи, жизни в грязи.... Значит, нужен этот Страх Божий, страх перед Божьей Карой, ничем другим не одолеть в себе беса? Бедные люди, утратившие страх и не обретшие ничего взамен...
..........
Ходим-ходим по земле, не раз, наверное, наступаем на тот её кусочек, где суждено нам упасть, чтобы уже не подняться. Молим-молим Бога, чтобы помог нам переносить тяготы жизни в усыхающем с возрастом нашем мирке, за близких молим, за покойников дорогих, чтобы даровано им было Царствие Небесное. Но в каждой душе – червяк сомнения, а есть ли Он, а не зря ли молим, а что, как там – ни – че – го? И всё-таки страшно умирать, если грех тяжкий на душе, а никто о нём не знает, если не захотел, не осмелился, не успел попросить обиженного тобой о прощении. Ну, а если бы знали наверняка: есть Тот Свет, где всё тайное станет явным, где не скроем сердца своего, а боли, причинённые когда-то другим, пройдут через наше сердце, больнее, страшнее, чем собственные прошлые боли. Если бы знали? Были бы и тогда преступные и просто, злые, дурные, люди, были бы и тогда обманщики и лицемеры? А людей честных, живущих по совести, называли бы тогда людьми, живущими в страхе Божьем? И не было бы заслуги в добрых мыслях и поступках? И, думается, не больше ли заслуги у тех, неверующих, готовых уйти в пустоту небытия, но в поступках своих, в жизни своей не могущих преступить...
Чите посвящается
Слепая собачка, тебя я беру и ласкаю.
Ты помнишь влюблёнными нас и ещё молодыми.
Комочком пушистым вошла в неустроенный дом.
Потом кочевала ты с нами по разным квартирам.
Я помню ребячий твой крик из закрытой коробки:
Я тоже два года тогда не видалась с любимым,
Но мне было легче от писем его и звонков.
Как ты закричала, услышав единственный голос! -
Подарок скитальцам в огромном аэропорту.
Ты видела счастье, была ты ребёнком лохматым,
Где дети другие родиться уже не могли.
Ты с нами делила все тяготы жизни вне дома.
Любила прилечь на траву в нашем дворике тесном,
На этой земле, что хозяин своими руками
Сюда перенёс, чтоб деревья сумели прижиться.
Они прижились, и особенно стала красивой
Дикарка-сосна: ей понравилось в роли домашей.
А ива, дриадой из прутиков выйдя на волю,
Зелёным узором то место собой обрамляет,
Где нас уже нет и где нас уже больше не будет.
Нет, все мы живые, все мы, слава Богу, живые,
Но что-то ушло с этим карточным домиком вместе.
Он, как человек, и один, и печален на старость,
И помнит он наше тепло, холодея ночами.
Собачка, как часто тебя в снах тревожных спасали,
А важно, когда есть, кого и жалеть, и спасать.
Когда мы заметили странное что-то в походке?
В поставе головки, седеющей как и у нас?
Да, ты постарела, но бегаешь ты на прогулках
И быстро, и смело за зовом, за звуком шагов.
Без слёз и без жалоб, так просто ты это сумела,
Что нам до тебя далеко в наших нервных метаньях.
Теперь больше дремлешь, на запах еды оживляясь,
И, лакомство съев, ты становишься вдруг агрессивной,
И руку кусаешь с касаньем её осторожным.
Тебя наказать мне, как будто ребёнка обидеть.
Слепая собачка, за что ты кусаешь меня?..
Здесь маленькая vila *. Тишина.
И мы уже сроднились с этим ритмом.
Народ встаёт пораньше, чтоб идти
Через кафе на скучную работу,
Чтобы ещё успеть поговорить:
Без этого здесь обойтись не могут.
А в праздники всю ночь хлопки петард
Да мотоциклы с реактивным гудом.
Но в будни днём ты можешь и уснуть
После ночной быстротекущей смены,
Лишь научись не слушать разговор:
Он, кажется, совсем не под балконом,
А в комнате соседней. Чей-то смех,
Да иногда всё те же мотоциклы.
А так, здесь тихо. По ночному небу
Скользит прожектор – это лишь кафе.
Так молодёжь здесь любит развлекаться.
И если нас повсюду узнают:
Чуть рот откроешь – это чужеземцы -
За сжатость губ, за неоткрытость звука, -
То здесь нас знают «с головы до пяток».
У каждого из нас есть некий образ,
Воссозданный людским воображеньем
Из лоскутков. Точнее он, фальшивей,
Но не достичь ему оригинала.
Мы – разные, и нам понять друг друга
Дано лишь так, создав доступный образ.
И мы их тоже строим произвольно
Из домыслов, ошибок, озарений.
Я никогда не стану здесь своей
И принимаю это без обиды,
Себя при том не чувствуя чужой.
По-своему, люблю я эту землю
И не жалею отдавать ей годы,
Ведущие в страну, чьё имя Старость.
Сплели мы кокон свой в своём дому,
В общении, всё ближе с каждым годом.
Нам здесь тепло. Нам вместе здесь тепло.
А,если и обидят, то чужие,
И от чужих переносима боль.
* «vila» – небольшой городок, в отличие от «cidade»крупного города
Галя, я долго собиралась написать очерк, в котором ответила бы на твои вопросы. Но поняла, что может пройти ещё много времени, а обещание тебе останется невыполненным. Поэтому пишу пока так, коротко обрисовывая ситуацию.
В апреле 2004 года, когда не прошло ещё и года после моего приезда в Португалию, я написала такие стихи:
Эта яма, куда ты брошена,
В ней ни будущего, ни прошлого,
Всё, что было в тебе хорошего, -
Неуместно, не просто дёшево.
Наплела словесного кружева,
А по жизни – сплошь неуклюжая.
Ну-ка, сунься, такая, к людям-то?
То, что сталось – не унижение,
Это время преображения,
В прежнем проку-то…
Столько трудных лет, неужели же
Даром прожито?
Это мало - только терпение,
Всё поймёшь потом - не теперь ещё.
Не спешат крылатые с весточкой,
Им другие желанны, светлые.
Что навеяло подобные строки? Ехала я в Португалию с наивным представлением о «загранице», как о месте, где, пусть не текут молочные реки в кисельных берегах, но жизнь складывается значительно легче, чем на нашей многострадальной родине. Сложилось такое впечатление из рассказов о том, как сумели устроиться на новых местах бывшие коллеги по работе. В основном, они уехали в Штаты и в Германию. Да и муж в первые годы жизни в Португалии неплохо зарабатывал, тем более, что не платил за аренду квартиры. Он жил в старой развалюшке из пластика, бывшей когда-то офисом на фабрике. Своими руками её отремонтировал, своими руками выбросил мусор и наносил земли из леска, посадил деревца. Ждал меня, писал, что сможем жить вдвоём на его зарплату.
Жизнь опрокинула наши ожидания. Только полгода мы пытались прожить вдвоём на одну зарплату, всё это время я искала возможностей устроиться на работу.
Наконец, работа была найдена, уборщицей в доме престарелых. Там я проработала два с половиной года. Этот период моей жизни описан в рассказе-эссе «Возраст ангелов». Что значит, начинать работать, не зная языка, через что приходится пройти эмигранту в этой ситуации, думаю, объяснять не надо. А когда я заполняла какие-то анкеты, в любых конторах, мне объясняли, что моя профессия – уборщица, т.к. принимается во внимание только то, чем ты занимаешься в настоящее время. Переход от преподавателя университета, доцента, кандидата наук - к уборщице – конечно, проходил болезненно...
Что поддерживало, придавало сил? Во-первых, семья, вернее, муж, по которому так скучала в двухгодичной разлуке. И во-вторых, переписка с друзьями. В самом начале жизни в Португалии, когда ещё не было Интернета дома, а ходила в Интернет-кафе, очень помогли письма Александра Шаргородского, поэта, умершего в январе 2004 года. Писала стихи и прозу, публиковалась на русских сайтах, участвовала в обсуждениях. Иногда участвовала в литературных конкурсах, на одном из которых произошла виртуальная встреча с интересным русским автором, живущим в Америке, Борисом Юдиным. Несмотря на некоторые несогласия, несходство во взглядах, завязалась дружба, которая продолжается и сейчас. Иногда перебрасывалась письмами с двумя прекрасными женщинами и поэтессами из Донецка: Леной Морозовой и Людой Буратынской. Были и другие важные для меня корреспонденты, например, Таня Масс из Франции, но я сама виновата, что наша переписка обрывалась, не всегда находила время и силы отвечать на письма.
Ты спрашиваешь о жилье, как удалось купить квартиру. Вначале мы и не мечтали об этом, жили, как я уже писала, в старом офисе с пластиковыми стенами, где было холодно зимой и душно летом, где были сплошные перебои с водой и электричеством. Из-за повышенной влажности у меня усилились ревматические боли в кистях рук, были такие приступы по ночам, когда руку будто сводила длительная судорога, просто невозможно терпеть. Когда мы узнали, что некоторые наши соотечественники купили квартиры здесь, в Португалии, стали ходить по банкам, искать такой возможности для себя. Во многих банках главным условием был поручитель, здесь он называется «феодор». Но кто поручится за эмигранта, кто будет, в случае чего, материально отвечать за него? Я знаю случаи, когда отец не хотел поручиться за дочь. Вторым условием была «эффектива» - это, когда твой рабочий контракт гарантирует тебе постоянную работу. Раньше такую «эффективу» давали через 2-3 года работы на том же месте. Сейчас работодатели стараются избегать такой ответственности, заключают рабочий контракт на неопределённое время, с возможностью разорвать его в случае отсутствия необходимости для предприятия. Но на тот момент и мой муж, и я имели такую эффективу, он – на фабрике, я – в доме престарелых. Там всегда требовался обслуживающий персонал, работа была грязная и малооплачиваемая, текучесть кадров. Вскоре мы узнали, что есть кредитное общество, которое не требует поручителя. Как оказалось впоследствии, в основном, его услугами пользовались эмигранты, а это общество, понимая, что деваться его клиентам некуда, назначало максимально высокий процент за пользование кредитом, ставило их в очень жёсткие, тяжёлые условия. Но всё это мы узнали после. А пока начали присматривать себе квартирку. Сначала смотрели старое жильё. Но всё оно сразу требовало ремонта, в домах старой постройки ( не во всех конечно, а в доступных нам по цене) комнатки были крохотными, а цены - достаточно высоки. Мы боялись брать большой кредит, да и не были уверены, что нам удастся его получить. Поэтому решили сначала продать нашу киевскую «гостинку», а потом уже решать с новым жильём. Наверное, в этом была наша ошибка. Продала я квартиру быстро, менее, чем за две недели, получила за неё практически максимальную на то время цену. Но уже через полтора года квартиры такого типа стоили вдвое дороже, так, что мы смогли бы купить нашу португальсую квартиру без кабального кредита, ставшего для нас капканом. Ну, кто же знал... Полученная за киевскую «гостинку» сумма разошлась на подписание документов, на некоторую мебель, газовую плиту, стиральную машину. Дали нам в качестве кредита не всю сумму, требуемую за квартиру, пришлось докладывать и туда. Остаток денег ушёл просто на жизнь, когда, вскоре после покупки квартиры, начались перебои с зарплатой на фабрике, где работал муж, отменили сверхурочную работу по выходным дням. Теперь ограничиваем себя во всём, чтобы внести ежемесячную плату за кредит, с ужасом ждём её повышения, которое происходит каждые полгода, независимо от курса валюты. Часто в конце месяца влезаем в долги, особенно когда надо продлять визу, теперь резиденцию, паспорт, переводить и заверять в украинском консульстве какие-то нужные документы – всё это связано с большими затратами.
Но мы очень любим свою квартирку. Она самая маленькая по здешним меркам: спальня и зал. Зато у нас есть ещё мансардное помещение, где можно держать ненужные сейчас вещи, инструменты мужа, где у нас живёт декоративный кролик, привезённый мной ещё с Украины. И в спальне, и в зале – очень небольшие балконы. Они все засажены растениями. На северном балконе растут ёлочка,усыпанный к Рождеству красными ягодами остролист, бересклет, летом – герани и гибискус, папоротник. На южном - буяет в кадке пурпурными цветами уроженка Бразилии – бугенвиллия, растёт австралийское деревце, цветущее время от времени на редкость изящными мелкими розовыми цветочками, пожалуй, в восточном стиле, тянутся всё выше, к солнцу, кактусы. А как прекрасно коротать осенние и зимние вечера у камина, отогреваться за целый день на фабрике, открытой всем ветрам. Здесь фабрика – не закрытое помещение, как мы привыкли видеть на родине, и порой бывает очень холодно, особенно по утрам и ночью.
Возвращаясь к вопросу о квартире, хочу признаться, наша скромная квартирка здесь – самое лучшее жильё, из того, что я имела в жизни. Только бы нам суметь её не потерять, а для этого надо работать. Сможем ли? Здесь и мужчины, и женщины идут на пенсию с 65 лет. На фабрике, где мы сейчас работаем с мужем, есть только две женщины, чуть старше нас. Все остальные моложе. Работа достаточно тяжёлая, а с возрастом никто не считается. Помню, как в доме престарелых меня посылали приносить тяжелые коробки с моющими средствами, двадцатилитровые бутыли с питьевой водой и др. вместе с женщиной за шестьдесят лет. Никого это не удивляет, раз работает, должна делать всё. А ведь были молодые, в чьи обязанности это тоже входило, и никто не вызвался сделать это вместо старой женщины. На фабрике очень много тяжёлого ручного труда. Сейчас работаю на машине, которая делает «группы». Рулоны полиэтиленовых пакетов для мусора на 30, 50 и 100 литров, разных фирм, с разными названиями, закладываются в машину по нескольку штук, от 3 до 6, и машина их обёртывает в пакет из пластика. Постоянно оборачиваешься и нагибаешься за рулонами, по мере уменьшения их количества, всё ниже, до самого дна огромной пластиковой или деревянной «банейры» - ящика. Эти пакеты, в основном по 10 штук, надо упаковать в коробки, которые ставятся на деревянные настилы - «палеты» в три этажа. Часто, чтобы заклеить коробку, надо приложить значительные усилия, надавливать коленом. Когда делаем группы из «роликов» по 100 литров, коробки тяжёлые, трудновато ставить их в третий слой, поднимать «на третий этаж». А главное, оборудование очень старое, каждая машина имеет множество дефектов, которые надо постоянно корректировать при работе. Когда машина портится, техника-наладчика вызвают очень не скоро, а тебя посылают на другую работу, что связано часто с неприятными переживаниями и трудностями. Поэтому стараешься держаться до последнего, исправлять всё, что можешь, сам. Старшие в группе и мастера должны бы помогать, но, по крайней мере так было со мной, они редко реально помогали и часто пользовались этой ситуацией, чтобы унизить, высмеять, представить тебя непроходимо глупой и неумелой... Мне не везёт: очень неудобный характер. Не умею лицемерить, подлаживаться к начальству, молча глотать обиды. Не любят здесь людей с развитым самоуважением, а уж если это иностранка, и говорить не о чем. Тем более, знают, что я имею теперь уже и подтверждённую в Португалии учёную степень. Приятно поиздеваться над «докторой», свои-то «докторы» - португалки – стоят так высоко над ними, зачастую окончившими два – пять классов школы, а порой и вовсе неграмотными. Так что пока ничего мне моя степень, кроме дополнительных издевательств, не дала. А столько времени, сил и денег было потрачено на получение этого подтверждения. Ходила на платные курсы, где учительница португальского языка правила переведённый мной текст диссертации. А это 140 страниц печатного текста, со множеством психологических и педагогических терминов. Учительница моя не знала психологии, мне приходилось долго объяснять ей смысл того или иного понятия, чтобы перевод был адекватным. Долго искала университет, где бы взяли мой диплом на подтверждение. Долго ждала, когда процесс уже пошёл. И, конечно, за всё платила. Так надеялась, получив потверждение, найти другую, не физическую, а интеллектуальную работу, более высокооплачиваемую. Ведь мы с мужем получаем минимальную зарплату, он немного больше, здесь вообще мужчины получают более высокую зарплату, даже за одинаковую с женщинами работу.
Этим летом, наконец, получила подтверждение. Составила на португальском языке две программы: одну для развития интеллекта и чувств детей, с использованием материалов Монтессори и супругов Никитиных, другую – для подготовки учителей. Купила ряд книг на португальском языке, отыскала в библиотеках тесты и развивающие задания. Привлекла мужа к подготовке материалов для проведения развивающих занятий, мы сделали несколько разнообразных наборов таких пособий. Сразу обратилась лично во все известные мне детсадики, детские учреждения, к «мэру» города – президенту муниципалитета, в общество поддержки эмигрантов. Писала по разным адресам, где могли потребоваться преподаватели, на курсы повышения квалификации учителей, в частные организации развития детского творчества. Ездила в высшие школы и университеты. Всё это или в отпуске, или отпрашиваясь раньше на работе, отрабатывая потом и т.п. Получила много обещаний, но надо было ждать. Ждала, снова ездила, встречалась, напоминала о себе. Наконец, получила окончательные отказы – везде.
Единственным результатом моих напряжённых поисков явилось приглашение на международный конгресс-конференцию по творчеству и инновациям, впервые проводимый в этом году в Португалии. Проводило его творческое объединение, существующее в Португалии около года. С меня не взяли денег за участие в конференции, я бесплатно жила три дня в гостинице, оплатила только проезд. Считаю, мне повезло. Участвовать в конференции было интересно. Я была единственной русской, остальные участники были португальцами, испанцами, бразильцами. Были также двое англоязычных участников, мне не пришлось с ними говорить, не знаю, откуда они были. Возможно, англичане. Все участники держались группами, как приехали, многие уже знали друг друга по предыдущим конференциям. В первый день мне было очень трудно одной, да ещё я плохо ориентируюсь, плохо запоминаю направление пути к тому или иному месту. В этом южном городе Лоле институт и здание конвента ( ранее это была церковь, а теперь в этом помещении проводятся торжественные заседания) были расположены недалеко от отеля, где я жила. И всё-таки я ухитрилась заблудиться несколько раз, хорошо что у меня была карта, и что можно было расспрашивать местных жителей. В первый день я совсем не понимала испанцев: их речь, я имею в виду произношение, отличается от португальской значительнее, чем написание слов. Потом начала понимать, не всё, конечно, но общий смысл сказанного. Мне уже были более-менее знакомы психологические и педагогические термины на португальском, поэтому на эти темы говорить и понимать сказанное я могла. Выступила на конференции с докладом, минут на пятнадцать, на португальском языке. Все остальные выступали на родном языке. Бразильцы, чей язык отличается от португальского, в основном, произношением, как ни странно, говорят, что им легче понять испанцев, чем португальцев. Участвовала в деловых играх, практических занятиях.
Для участников конференции вечером ставились спектакли. Я была на двух. Первый назывался: «Камоэнс – реп – поэт». В пояснении к спектаклю говорилось, если бы Камоэнс жил сейчас, он был бы реп-поэтом. Все представление вела одна актриса, одетая в трико, с волосами, спрятанными под вязаной чёрной шапочкой, в чёрных очках, в перчатках без пальцев. Она пела в стиле «реп» стихи Камоэнса, перемежала это рассказами о нём, о его жизни, о творчестве. Её движения под музыку, очень энергичные, по-мужски, экспрессивные, движение кадров на экране, пляска цветов и теней, всё создавало иллюзию корабля на штормящем море. И ощущение трагичности жизни человека, чья родина не замечает его существования, признает значимость его личности через много столетий после его смерти, чьи произведения гибнут безвозвратно ещё при жизни автора.
Второй спектакль был о жизни португальских пенсионеров, вернее, пенсионерок. Как и у нас, здесь больше старушек, вдов, чем стариков. Комедия, наполненная трагизмом, написанная Жизелой Канамеру, исполненная двумя актёрами в роли двух старушек: Паулу Дуарте и Луишем Проенса. Я получила большое удовольствие от обоих спектаклей, тем более, что это теперь – большая редкость в моей жизни. В последний день для нас устроили небольшую прогулку по Алгарв, так называется самый южный регион Португалии, где находится и город Лоле, в котором проходила конференция. Нам показали и море, оно было холодное – осень, но я всё-таки вытащила из него несколько камешков на память. В одном камне впечатана, кажется, какая—то окаменелость, похоже на камею. Но местные жители называют такие камешки просто ракушками. Море здесь такое спокойное, плоское, не то что в недалёком от нас районе Сетубал – там чаще играют большие волны, плавать невозможно.
Да, было очень интересно, но никакой работы мне не пообещали, а я на это очень надеялась. Я была бы рада даже почасовке по субботам, если бы мне предложили часы, они оплачиваются очень хорошо, с моей учёной степенью это было бы около 50 евро за час. Для сравнения: на фабрике я имею ставку 485 евро в месяц. Столько мы практически платим в месяц за кредит и страховку жизни.
Думаю, ты уже поняла, Галя, главная проблема эмигрантов в Португалии – работа. Женщинам найти её легче, чем мужчинам, здесь многие эмигрантки без контракта занимаются «лимпезами» - уборкой квартир, домов, подъездов, а также глажкой белья. Но найти такую работу в небольшом городке, как наш, тяжело: всё захватили те, кто приехал раньше. Я пыталась давать объявления об уроках английского языка, но безуспешно. За всё время у меня был только один ученик, сын одной из эмигранток, которая здесь вышла замуж за португальца. Вадим сколько не искал подработки, так и не нашёл. Иногда предлагали поработать в субботу и воскресенье на стройке, но я его не пускала, после рабочей недели ему надо отдохнуть, ему же уже почти пятьдесят четыре, возраст сказывается. Да и оплата очень низкая: всего 5 евро за час. Найти основную работу очень трудно. Мы с мужем много раз записывались на разных фабриках, ждали ответа, но его не было. Обоим за пятьдесят, а здесь много дешёвой рабочей силы: румыны, бразильцы, болгары, молдаване, украинцы, русские. У бразильцев нет проблем с языком, румынский и молдаванский тоже похожи на португальский так, что они понимают друг друга и быстро выучивают язык. На фабрике, где мы работаем, было до нас двое украинцев, сейчас пришли ещё две женщины. Одной украинке, она работает здесь уже 7 лет, удалось стать мастером. Некоторые говорят, благодаря давным взаимовыгодным контактам её мужа с директором. Женщина она неглупая и неплохая, но отношение к ней всё-таки отличается от отношения к мастерам-португалкам. И нагрубить могут, и за спиной гадости говорят. А про нас, простых работниц, говорить нечего. Через сколько унижений и издевательств я прошла, тем более настойчивых и злобных, оттого что я не начала пресмыкаться перед обидчиками, а, как могла, огрызалась. А делать это, ой как не просто, когда ещё плохо знаешь машину, когда так нужна дружеская поддержка, помощь, а тебя, наоборот, всё время пытаются подловить на ошибке, и когда это не удаётся, обвиняют в чужих ошибках.
Есть ли здесь русские? Да, здесь есть представители многих национальностей бывшего Союза, но больше украинцев и молдаван. По крайней мере, здесь, в нашем городке, русских маловато. Да, есть русскоязычная пресса, я даже пыталась с ней сотрудничать, но после негативного опыта прекратила попытки. Пыталась я связаться с Русским Домом, есть и такой, вроде, для поддержки тех, кто пытается подтвердить свои дипломы, вообще для культурной поддержки земляков. Я и писала туда, и лично знакомилась с его представительницей, дарила свои книжки. Но про меня забыли, ни о какой помощи не было и речи, даже не пригласили ни разу для участия в каком-либо литературном вечере. К сожалению, наш городок Бенавенте – это не Лиссабон, за пять лет жизни здесь я впервые участвовала в празднике Пасхи для «эштранжейруш», так называют здесь иностранцев, прошлой весной. Этот праздник организовала живущая здесь уже лет восемь молдаванка. Ей посчастливилось: удалось получить работу в детских учреждениях – занятия драматическим искусством. Обошлось и без подтверждения диплома вуза, с помощью личных контактов. А у меня нет друзей, которые помогли бы найти работу. Местные откровенно говорят, что здесь это делается только через знакомых. Даже и на фабрику не устроишься без рекомендации португальца. Так вот, эта молдаванка уже несколько лет тщетно пытается создать общество поддержки эмигрантов в нашем городке. А в соседнем оно создалось, но возглавила его португалка, Это она сперва обещала мне обязательно подыскать работу по специальности, видимо, искренне хотела помочь, но с каждой нашей новой встречей всё холоднее меня приветствовала, и в конце концов объяснила, что мне лучше остаться на фабрике. Здесь в случае потери работы я буду получать пособие, хоть и небольшое, но всё-таки, поддержка. А всё, что она могла бы мне предложить, это работа без контракта по так называемой «ресибе верд», т.е. ведётся учёт, платятся налоги, но если в тебе перестают нуждаться, у тебя нет никакой защиты.
Конечно, мы следим за новостями политической и культурной жизни России, смотрим телепрограммы, читаем статьи в Интернете. А вот, общаться с земляками лично порой не хочется. Здесь много людей низкой культуры, из тех, кто перемежает свою речь матерщиной, чьи интересы ограничиваются выпивкой. В выходные мы часто ездим на озеро, просто посидеть, пожарить на мангале мясо, дать нашим собачкам возможность погулять, побегать на свободе. И там тоже стараешься держаться подальше от земляков. Приезжают они на рыбалку, часто с семьей, детьми, при детях грязно выражаются, видно, что для них это привычные обороты речи. После себя оставляют бутылки, банки, кучу мусора. Стыдно за них, а ведь по таким людям судят о стране.
Здоровье... Пожелай нам обоим здоровья, только с его помощью мы сумеем сохранить свою квартиру, сумеем выжить. Нам нельзя болеть. И пока мы держимся. Очень устаём, с трудом встаём утром, чувствуем перепады атмосферного давления, организм отзывается на них то головной болью, то болью в пояснице. У меня часто по ночам болят кисти рук, видимо, артрит или ревматизм. Иногда помогает красная шерсть, заматываю руки шарфами, которые перед отъездом мне специально для этого связала дочь. Иногда приходится вставать, держать руки в горячей воде, мазать кремом со змеиным ядом. Фабрика тоже даёт о себе знать: снизился слух от грохота, постоянное раздражение слизистых – глаза, нос, из носу идёт кровь – химическая промышленность. Здесь болеть опасно: я видела, как стариков из дома престарелых увозили в тяжёлом состоянии в госпиталь в другой город, а потом вскоре привозили обратно после некоторых процедур, т.к. госпиталь переполнен. К врачу записывают за месяц, а если состояние острое, иди на «урженцию», это скорая помощь. Там сидит дежурный врач, он, якобы, может помочь в любом случае. Больничный выписывают крайне неохотно, помню, как я приехала с температурой под сорок, а в ночь надо было идти на работу. Мне только прописали лекарство, которое, якобы должно меня моментально поставить на ноги. Пришлось ехать ещё раз в этот же день, снова платить за приём у врача, и настаивать на выписке больничного листа.
Ну, вот, в общих чертах я описала нашу жизнь, Галя. Не перестаём надеяться на добрые перемены и делать всё возможное, чтобы они наступили. Жить везде интересно и всегда трудно. И ещё хочу поблагодарить тебя - за твою поддержку, за письма, за «Свечу», в которой ты не раз публиковала мои произведения. И пойми меня, если борьба за жизнь не оставляет мне порой сил и времени для литературной деятельности.
Всего доброго тебе, Галя, удачи во всём и здоровья.
Твоя Ирина.
Vejo um desassossego inconsciente
No teu olhar.
Eu tambem… Espera um pouco mais.
Ha muito tempo que eu estava sozinha.
Se calhar, nos perdemos uma coisa principal –
Perdemos um silencio, um sossego, que foi encontrado?
Permite-me que eu mesma me observe, eu mesma me oica,
Que eu esteja perto da janela mais um pouco.
A intimidade e sempre uma inquietacao:
Ela contem ameaca e futilidade.
So Deus pode compreender-se a Si proprio na outra pessoa,
A ligeireza nao consegue compreender um outro vazio.
Неосознанная тревога
Неосознанная тревога
Мне во взгляде твоём видна.
Вот и я… Подожди немного,
Я так долго была одна.
Может, главное в нас нарушится –
Обретённая тишина?
Дай всмотреться в себя, дай вслушаться,
Постоять ещё у окна.
Близость – это всегда тревога:
В ней угроза и суета.
Только Бог постигает Бога,
Пустоту не поймёт пустота.
Примечание: не смогла поставить разнообразные типы ударений и некоторые буквы, характерные для португальского текста.
Шёл конец второго
тысячелетия. Для многих людей он был сложен: в институтах, на предприятиях, в
школах не выплачивали денег, заставляли людей ждать зарплату месяцами, а потом
кидали, как собакам, какие-то жалкие проценты. Заходить с вопросами к главному
бухгалтеру было бесполезно. Их так подбирали, видимо, что один их взгляд был
предназначен убивать на месте. А на подобного просителя, вернее, вопрошателя,
смотрели, не жалея злобной энергии: что это за наглость, спрашивать: когда
будет зарплата?! В отпуск уже было принято идти без отпускных. Вот, и живи, как
хочешь. Хорошо, если у тебя муж – бизнесмен. Для таких леди работа была
приятным разнообразием, дополнением к семейной жизни. Но пытаться рассматривать
работу в институте как средство существования в то время не приходилось.
Вот и Ксения, не так давно, без отрыва от преподавательской деятельности, а
значит, огромным трудом, защитившая кандидатскую диссертацию, исполненная
радужных надежд на лучшее, увидела, что работа в институте не даст ей свести
концы с концами. Тем более, что муж, тоже не получая вовремя денег, не
старается найти где-то подработку, поддержать материальное положение семьи. А
дочка растёт, ей хочется обновок, девочки ходят в школу гораздо наряднее её, да
и постоянно что-то выходит из строя в квартире и требует ремонта.
На время Ксении показалось, что она нашла выход: стала подрабатывать частными
уроками английского языка. Это был период, когда во многих фирмах, расширявших
свои контакты, потребовались переводчики, это заняло многих учителей
английского языка и освободило поле для репетиторства. Состоятельные родители
стремились дать детям хорошую языковую подготовку. Ксения знала язык на уровне
школьной программы. У неё не было практики общения с носителями языка, не было
достаточного запаса слов, зато она отлично умела объяснять правила и проводить
тренировочные упражнения ненавязчиво, в игровой форме. Умела организовать
обучение и вовлечь в него самых ленивых и «запущенных» учеников. Всё это помогло
ей выжить в то время. После лекций в институте, часов с трёх дня начинала
беготню по урокам. Ученики жили в разных концах большой столицы, после езды в
переполненном общественном транспорте часто добиралась пешком на большие
расстояния до дома ученика. Руки болели от тяжёлых сумок, ведь, чтобы
использовать дидактические игры на частных уроках, надо было носить с собой
пособия, а ещё нужны были материалы к лекциям и семинарам в институте.
Возвращалась домой часам к одиннадцати ночи. Не раз её грабили в транспорте,
один раз вырвали сумку на тёмной улице, когда она под дождём тащилась с
тяжёлыми пакетами домой. Долго потом она с дочкой собирала те свои вещи,
которые, за ненужностью, грабители-подростки разбросали на территории детского
садика. Даже в лифте однажды мужчина приставил нож к животу и потребовал денег.
Их не было, не было, к счастью, в тот момент и страха, она сумела спокойно
показать кошелёк грабителю, у которого тряслись руки. Нервы дали о себе знать
только, когда она, уже одна, поднялась на этаж к ученику и позвонила в дверь. Муж
Ксении, видимо, не понимал, как ей тяжело, он даже не предлагал встретить её
ночью на улице, чтобы помочь нести сумки, да и вообще.… Так стала расширяться
трещина между ними, существовавшая всегда, слишком уж разные были они люди.
Тяжёлая работа и душевное одиночество будили мечты найти близкого человека,
ведь, она ещё не старуха, ей немного за сорок. Но она не могла искать утешение
на стороне, обманывая мужа. Сказала ему, что не любит и не хочет оставаться с
ним. Спали в разных комнатах, с официальным разводом он не спешил, она не
настаивала, фактически-то они уже разошлись.
Много семей повидала за это время Ксения, много драм прошло перед её глазами. В
одной семье было два мальчугана, примерно девяти и тринадцати лет. Родители
предупредили Ксению, что у них уже было несколько репетиторов, но они не смогли
заставить детей заниматься. Последняя из оных, оказывается, не обращала
внимания на то, чем заняты ребята, а тупо «долдонила» какой-то материал, что и
обнаружила видеокамера, установленная заподозрившими неладное родителями.
Первый приход в этот дом стал для Ксении шоком. Пробираться в комнату пришлось
через коридор, где было почти по щиколотки собачьей мочи. Незадачливые
обладатели клубной «догини» решили чуточку подзаработать на щенках. Но в летний
период на объявление с приличной ценой никто не откликнулся. Ксении пришлось,
чтобы больше не рисковать обувью, помочь пристроить собачат -переростков.
Бросила клич, студенты разобрали щенков бесплатно. Дети же в этой семье
оказались совсем неплохими. Конечно, они не хотели ничего учить, поэтому для
занятий с ними Ксения изобретала всё новые игры. Старший так полюбил это дело,
что просил разрешения поучаствовать и когда с ним занятие было окончено, а
начинался урок с младшим подопечным.
Сложнее всего было с теми детьми, которые хорошо понимали дистанцию между собой
и «училкой». Один сынок «крутого» папы вечно угрожал пожаловаться маме. И,
действительно, стоило с ним заговорить построже, из кухни прибегала
встревоженная мать: не обидели ли её отпрыска. И мальчик пытался диктовать свои
условия: вот этого он сегодня не хочет делать. Не всегда удавалось настоять на
своём. О приготовлении им домашних заданий, без которых изучение языка
практически невозможно, не было и речи. Каждый раз находились веские причины
для их невыполнения. Другая мама, в ответ на просьбу напоминать дочке о
домашних заданиях, увещевала Ксению: вы её сильно не перегружайте.
Многих детей ей было жаль. Они были обделены заботой и лаской вечно занятых
добыванием денег родителей, тянулись к любому человеку, уделявшему им внимание.
Так, у одного паренька, лет семи, явно была психологическая травма. Главной её
причиной служил отчим, скорее всего, не официальный, а так, «очередной муж».
Ребёнок молчал в школе, замыкался и на уроках. Трудно было его «разговорить».
Впрочем, Ксения недолго с ним занималась. На первых занятиях дед, бывший в
гостях у дочери, пытался, не зная абсолютно языка, проверить, чему тут научили
(за 2 занятия!) мальчика, повторяя при этом: надо ещё посмотреть, за что деньги
платят. Ксения надеялась, что это единственный, такой «деликатный» член семьи,
но, через несколько занятий, когда ребёнок уже заинтересовался и стал делать
первые успешные шаги, их общение резко прервалось. Просто дверь не открылась,
когда она пришла на очередной урок. А ведь, выходя из лифта, она успела увидеть
краешек платья молодой мамы, порхнувшей в свою квартиру, очевидно, из соседней.
Даже запах духов остался на площадке.
Нелёгкий это был хлеб - частные уроки - ненадёжный и непредсказуемый, а порой
чреватый унижением. Слава Богу, Ксению миновала участь многих
женщин-репетиторов, особенно молоденьких. Пытались некоторые папы «навести
мосты»: то на машине до метро предлагали довезти, то отдохнуть вместе с семьёй
на даче. Она благодарила и вежливо, под разными предлогами, отказывалась.
Были случаи не очень приятные. Рискуешь, когда идёшь домой к незнакомым людям,
что и говорить. Однажды позвонила девушка, договорились о первой встрече и
пробном занятии. А в квартире оказались, кроме неё, двое мужчин – арабов. Она
представила одного как мужа, другого - как его брата. Ксения виду не подала, но
испугалась. Им, вроде, был нужен американский английский, она и отговорилась под
предлогом, что преподаёт британский вариант английского языка. Пробное занятие
всё-таки провела для выяснения уровня знаний, чтобы посоветовать, как
договариваться со следующим репетитором. Деньги получила, и успокоилась.
Повезло.
Что делать, уровень владения языком у Ксении был посредственный. В институте-то
она преподавала совсем другой предмет, и защищалась в другой области. От
знакомых слышала она о женщине в Москве с бакалаврским дипломом лондонского
вуза. Она-то прилично зарабатывала уроками. К ней ученики приходили на дом.
Правда, квартиру снимала в центре и почти бесплатно вела часы в университете:
где ещё найдёшь будущих клиентов?
Зато, как заинтересовались студенты Ксении, будущие преподаватели английского
языка, - она у них читала педагогику. Для примера на лекции она рассказывала о
приёмах привлечения внимания, лёгкого запоминания языка в играх, показывала
самодельные игры, рекомендовала книги. Получалось так, что занятия в вузе были
для неё как бы не основной работой, а любимым занятием в свободное время, ведь
жила она практически за счёт частных уроков. Но, если подумать, то интересно
было и в вузе, и во время частных занятий. Разные круги общения, но она
находила удовольствие в каждом. Не всегда, конечно.
Время шло, закрывались многие небольшие фирмы, где прежде использовались
переводчики, учителя английского вернулись в школы и – к своему исконному
занятию, репетиторству. Усилилась конкуренция в этой области, Некоторое время у
Ксении оставались старые клиенты, потом одни уехали, другие перестали
заниматься. Новых не найдёшь: для этого надо было работать в школе - преподавателем
английского. И раньше-то мамы пытались скрыть от школьных учителей своих детей
факт наличия постороннего репетитора, те могли всерьёз обидеться. Теперь всё
усугубилось. Что делать?
Она стала искать объявления о работе, вернее, подработке, в свободное время.
Побывала на нескольких презентациях. Попала несколько раз на презентации
фирм-распространителей всякой продукции, вроде «Гербалайфа». До чего же тяжёлое
впечатление осталось! Пришли люди, видно, почти отчаявшиеся, наверное, давно
искали работу. Много женщин за сорок. Сначала их «мурыжили» на улице.
Записывали по очереди, надо было заполнять какую-то анкету, всё намекали, что
отберут самых подходящих. Потом, можно сказать, под звуки фанфар, началось
представление. На сцену выходили сияющие девушки и молодые люди в строгой
фирменной одежде и по очереди восхваляли один другого: этот - «бриллиантовый
дилер», набирает неслыханные бонусы, получает огромные деньги, и всё в том же
роде. Под конец предлагали претендентам для начала купить продукцию (со
скидкой, конечно!). Уходила оттуда просто больная. В последний раз, как только
всё началось, по тому же, уже хорошо ей известному сценарию, не выдержала,
встала и демонстративно ушла через весь зал. Только что дверью не хлопнула.
Один раз пригласила её знакомая, собак вместе выгуливали, в один кинологический
клуб ходили, пообещала, что будет какая-то встреча, после которой можно будет
поговорить о возможностях хорошей подработки. Оказалось, что это встреча
распространителей «Гербалайфа». Несколько человек, работавших на фирму, встали в
шеренгу перед присутствовавшими и по очереди стали рассказывать, какие чудеса
этот препарат творит. И Ксения услышала рассказ своей знакомой, о том, как она
была больна, еле передвигалась, на ступеньку в троллейбусе взойти не могла. А с
помощью этого препарата стала бегать, как девочка. Для большей убедительности
та приподняла ногу, махнула рукой, что-то вроде пируэта получилось. И добавила:
я, мол, заметила, что на меня стали обращать внимание представители мужского
пола, и вполне симпатичные. В последнее Ксения сразу поверила, но вот,
передвижения этой женщины, чуть ли не на костылях, что-то не смогла припомнить…
Позвонил как-то Ксении её бывший студент, поздравил с праздником. Спросил, как
дела. Она была тронута вниманием. Рассказала о своих неважных делах. Он очень
заинтересовался и настоял на встрече в институте после занятий: обещал помочь с
дополнительным заработком. Пришёл и стал её вербовать в распространители
довольно дорогого мыла и подобных вещей… Ксения помнила его застенчивым,
немногословным пареньком. Он увлекался восточной философией и даже пытался
писать стихи. Жил в общежитии, худенький, кажется, недоедал. Сейчас у него
блестели глаза, когда он говорил о своей мечте: поехать в Рио де Жанейро и
поиграть там в казино. Стало как-то не по себе…
Устав и потеряв надежду найти что-то другое, Ксения обратилась в одну из фирм
по продаже книг на лотках. Началось это во время летнего отпуска, в который она
ушла без отпускных денег. В то время по всему Крещатику стояли большие
раскладки с книгами, и художественными, и медицинскими, и ставшими модными
тогда «популярными трактовками» эзотерических знаний. Много их было, в самых
людных местах, в том числе и возле станций метро. Раскладка на лотках – метра
три, а то и четыре. Продавцы приходили рано утром, устанавливали это хрупкое
сооружение – складной стол, потом шли на склад за книгами. Грузили коробки на
тележку и везли, потом раскладывали. Книг было очень много, требовалось умение
- уложить их, чтобы автор и название были видны. Книги ложились друг на друга,
плотно сомкнутыми рядами. Потом, отработав свою смену, - полдня - их сдавали
сменщице, все книги надо было проверить. Накладные писались на многих
страницах. Работёнка пыльная: полиэтиленовые пакеты на книгах за день
становились чёрными, покупателю надо было показывать книгу без пакета, а то
испугается. На всём пыль. Иногда рядом с раскладкой продавали пирожные, тоже на
раскладках. Удивительно, что их покупали. Не понимали люди, сколько на них пыли.
Продавали-то, не закрывая ничем. Эта работа по продаже книг была, можно
сказать, не только вредной, но и опасной. Приходилось стоять целый день и
смотреть в оба глаза, нельзя отойти ни на минуту, ни попить, ни за другими
нуждами. Так бывало, когда Ксения работала одна всю смену. С напарником было,
конечно, легче. И всё равно, находились специалисты, которые воровали книги.
Один отвлечёт продавца расспросами на дальнем конце раскладки, а другой
незаметно уведёт книгу. Платили продавцы из своего кармана. Да ещё хозяева в
таких случаях недовольство их работой выражали. Проценты от продажи, которые
работники получали каждый день в качестве зарплаты, были невелики. А если
пропажа книг случится – вовсе плохо. Недели две надо это отрабатывать. Книги на
раскладке дорогие. Те же книги на книжном рынке – на Петровке – продавались в
два раза дешевле. На этом многие продавцы зарабатывали. Если стояли вдвоём на
точке, то можно было, продав дорогие книги, одному быстренько смотаться на
Петровку и купить такие же. Книги снова выкладывали, а разницу в деньгах клали
себе в карман. Но, время от времени, хозяева проводили инспекцию: проверяли,
каких книг нет на раскладке днём. Если же они появлялись к вечеру, продавца
ждали серьёзные неприятности. Ксении тоже пришлось один раз прибегнуть к этому
средству, когда дочь-подросток заменяла её минут двадцать: у Ксении было
срочное дело. Вернулась она и пришла в ужас: три дорогие книги пропали.
Пришлось послать дочь на рынок. К счастью, на этот раз всё сошло с рук, разница
даже немного перекрыла пропажу.
Интересно было, что знакомые по институту проходили мимо, не узнавая Ксению,
даже, когда останавливались возле раскладки. Это уже потом ей услужливо
передали один разговор в «кулуарах»: «Как ей можно присвоить звание доцента,
если она на Крещатике книжками торгует?». Вот и канителили её пять лет после
защиты диссертации, утверждая, что ещё недостаточно опубликованных
«послезащитных» научных работ. Другим присваивали звание уже через год,
невзирая на то, что тут, как раз, был недостаток публикаций. Ксении же, честно
говоря, не до того было, чтобы подсчитывать количество статей и доказывать свои
несомненные права. Надо было как-то выживать.
Раскладки принадлежали не одной фирме, и между фирмами существовала
конкуренция. Надо было уметь «подать» свой товар, а книги, фактически, были
одни и те же на всех раскладках, порой, у конкурирующей фирмы некоторые из книг
были дешевле. Случалось, что покупатели приносили книги назад, желая вернуть
свои деньги. Если это было в тот же день, ну, что же поделать, получишь за
работу ещё меньше. Если же ты уже сдал кассу – приходилось принимать на себя
выплески раздражения недовольного покупателя. Когда работали с напарником,
требовалась особая «прыть», чтобы бегать на склад за «ходовыми» изданиями, так
можно было продать несколько экземпляров той или иной книги. А на раскладке
полагалось быть только по одному экземпляру, очень редко в запасе был второй.
Репутация преподавателя института не способствовала росту популярности Ксении
среди продавцов. Здесь были разные люди, многие уже хорошо «потёрлись» в
торговле, умели ловчить, обманывать. Их раздражала «патологическая» честность
Ксении. Они привыкли показывать начальству не весь выторг, а, периодически,
часть проданных книг скрывать, чтобы, купив такие же на книжном рынке, получить
чистую прибыль – себе. Осудить людей за это нельзя, слишком жалкие гроши они
получали за достаточно тяжёлую работу, слишком большие прибыли имели их
хозяева. Но что сделать, если не можешь – и всё тут?
Надо признаться, жизнь вокруг раскладок кипела ключом. Ксения обнаружила, что
азарт этой своеобразной игры её захватывает. Заинтересовать покупателя, продать
больше, чем сосед – это же соревнование. К тому же, к раскладке подходили самые
разные люди, и общение с ними увлекало. Порой человек, разговорившись,
рассказывал о себе интереснейшие вещи. Жаль, не было возможности записывать
впечатления: необходимо было неустанное напряжённое внимание – воры не зевали.
Своя микросреда сложилась на этих раскладках, большинство продавцов знали друг
друга, когда-то и где-то работали вместе или рядом. Ксения не знала никого, а
главное, ей была незнакома и чужда психология этой среды. Не раз пришлось
«погореть на этом», судишь-то по себе. Как-то, часа за 3 до конца смены, когда
выручка уже была приличная, подошёл к ней рослый парень с раскладки другой
фирмы. Она уже долгое время видела его за работой: он азартно и успешно
торговал. Сейчас попросил у неё из кассы небольшую сумму, якобы представилась
возможность купить дёшево вещь, а продать сможет с прибылью. Обещал вернуть деньги
буквально через полчаса. Неопытная в таких делах, деликатная, всегда
испытывающая психологический дискомфорт, если приходилось отказывать, Ксения
дала требуемую сумму. Для кого-то она, безусловно, была небольшой, но не для
неё, зарабатывавшей столько за 2-3 дня тяжёлого труда на раскладке. Ждала
полчаса, час. И раскладку не оставить, чтобы пойти самой, выяснить, в чём дело:
мигом пропадут книги, место-то оживлённое. Повезло ей тогда чрезвычайно: подошёл
знакомый, с которым встречались иногда в поэтической студии. Ксения позволяла
себе эту «отдушину»: редкие литературные «тусовки», чтение стихов… Этот
знакомый искал какую-то книжицу и набрёл на раскладку Ксении. Был он, как и
она, кандидатом наук, совершенно безобидным в жизни человеком, но внешностью
обладал несколько несоответствующей внутреннему содержанию. Был высок, плечист,
хотя и немного сгорблен, в общем, впечатлял. Постояли, поболтали, как раз долго
не было покупателей. Ксения нервничала по поводу денег, ведь скоро надо было
сдавать кассу. Попросила знакомого постоять за неё пять минуток, а сама
побежала к раскладке соседа. Тот стал извиняться, объяснять что-то, снова
обещал принести деньги, уже через пятнадцать минут. Ксения вернулась к себе,
попрощалась со знакомым. А деньги всё не несли. Мимо пробежала расстроенная
девушка-продавец, спросила у Ксении, где раскладка такого-то. Назвала имя того
самого предприимчивого парня. По некоторым её репликам Ксения поняла, что и её
так же обманули. Можно было, конечно, смириться с потерей денег, одолжить у
кого-то и внести в кассу завтра. Но это грозило неприятностями. И Ксенией
овладела какая-то бесшабашная удаль: а, хуже не будет! Попросила одну немолодую
женщину-покупательницу, с которой долго разговаривала перед этим, несколько
минут последить за раскладкой. Побежала к наглецу. Он уже в открытую заявил,
что денег сейчас нет, а будут завтра или послезавтра. Тогда Ксения дерзко
заявила, что если он не вернёт денег в течение 10 минут, её приятель размажет
его по стенке. И добавила: «Ты его, наверное, видел сегодня. Через десять минут
иду ему звонить». Видимо, кто-то из приятелей мошенника видел того кандидата
наук с неординарной внешностью, потому что деньги были возвращены вовремя, да
ещё и с полуизвинением. Как смеялись потом Ксения и её знакомые по поэтической студии,
когда она рассказала об этой ситуации!
Были и другие неординарные ситуации тем летом. Начальницей над продавцами, не
хозяйкой, а тоже работницей по найму, была тогда одна женщина, бывший врач. Её
муж крутился тоже в книжном бизнесе, да и у неё была уже хватка и нюх,
необходимые для этого дела. Но «и на Машку бывает промашка»… Возникла у неё
идея получить хорошие барыши на продаже книг по бизнесу на английском языке.
Сама-то идея, вероятно, возникла потому, что знала: Ксения может
порекомендовать потенциальным покупателям эти книги. Наверное, это были хорошие
книги, но бизнес на Украине нуждался в других методах и строился по другим
принципам. Больше месяца ежедневно размещала Ксения эти толстые фолианты на
своей раскладке, её выторг ещё уменьшился, т.к. ей теперь давали меньше другой
литературы, раскладка-то не резиновая. Подходили, рассматривали названия, но ни
одной книги из этих, английских, так и не купили...
Начиналась осень,
уже было составлено расписание для начитки лекций в институте. Надо было
завершать свою торговую деятельность. И, надо же, под самый конец, чуть не в
последний день увели с раскладки дорогущий видеокурс английского языка. Некогда
было искать его на Петровке, а выслушивать выговоры начальства не хотелось.
Ксения нашла этот видеокурс в одном из книжных магазинов Крещатика, правда,
недёшево, но, что делать. Купила и честно призналась своей напарнице, что
произошло. Зачем человека подводить, если придерутся, например, что цвет
обложки несколько иной. Отличается ли цвет, Ксения не знала, т.к. этот
видеокурс только накануне был ею получен, она к нему ещё не пригляделась. За
честность и поплатилась. Уходила в начале месяца, и ей обещали заплатить в
конце того же месяца. К сроку получения денег узнала, проходя мимо знакомых
теперь продавцов и раскладок, что напарница её «подставила». Она продала этот
видеокурс и хотела обернуться на Петровку, купить такой же, чтобы деньги
положить в карман. Но в этот день начальство провело инспекцию, обнаружило
отсутствие видеокурса на её раскладке. Чтобы выкрутиться, женщина наплела
какие-то сказки, будто у Ксении украли этот курс, и та, чтобы не платить,
переписала сама кассету, но некачественно, а ей, напарнице, покупатель принёс
его обратно с руганью. То есть, она в этой ситуации оказалась жертвой. Как ни
странно, но ей поверили, может потому, что торговала она достаточно бойко, и
легче обвинить человека, который всё равно ушёл с работы. Да, и есть предлог не
заплатить ему. Узнав об этом, Ксения просто не пошла за деньгами, зачем зря
трепать себе нервы? Отрицать, что курс был у неё украден, она не могла, это
правда. А вот то, что она купила новый, а вовсе не передала напарнице
некачественно переписанную кассету – чем это докажешь?
И снова был учебный год с жалкими грошами на работе и изнуряющими поисками
подработки. Может быть, это Ксения была такая непредприимчивая или невезучая?
Так или иначе, но она ничего не могла найти, кроме той же книжной торговли. Это
уже потом Ксения поймёт, что упустила время, когда другие бросали ставшую
бесполезной работу и шли в фирмы по продаже недвижимости, другие фирмы, основывали
свой бизнес, если у них был какой-то базовый капитал. У Ксении его не было. Ей
всё казалось, что пройдёт время, и снова можно будет спокойно заниматься своим
делом. А преподавание в институте было для неё не просто работой для куска
хлеба, было, наверное, призванием. Она любила общение с молодёжью, обмен
мыслями, любила видеть интерес в глазах студентов, любила сам процесс труда, который
надо было организовать в достаточной степени напряжённо, но и с нужной степенью
свободы, суметь рассмотреть нужные вопросы и выкроить время на разговор «по
душам». Мешали ей привитые с детства взгляды, что в работе надо искать
возможность самовыражения, а не только средство к существованию.
Следующим летом, во время отпуска, она снова идёт в книготорговлю. Раскладки на
Крещатике ликвидировали, и они фактически переместились на Петровку, образовав
крытую часть рынка, где правили достаточно крупные воротилы книжного бизнеса.
Среди них и та женщина-медик, с которой Ксении уже приходилось работать. Теперь
она – хозяйка. Набрала свою команду продавцов, заняла значительное количество
торговых точек, выбрала свою тематику. У неё много книг из разных областей
медицины: для студентов и для врачей-практиков, но больше вузовских учебников.
И они-таки пользуются спросом, хозяйка знает, что следует привозить в столицу.
Продавцов держит в чёрном теле, мало продашь – ничего не заработаешь. Теперь
уже нельзя скрыть от хозяйки факт продажи книги и подложить вместо неё
купленную на Петровке: вот она, Петровка, цены везде примерно одинаковые.
Конкуренция большая, т.к. аналогичные книги есть не только на раскладках этой
фирмы, но и на соседних – другой фирмы. Как новичок, Ксения получила раскладку
несколько на отшибе. Она была не такая длинная, как на Крещатике, но и не
маленькая. В первый же день Ксению начали знакомить с трудностями новой работы.
Нашлись такие «охотники-добровольцы». Хозяйка предупредила, что можно брать и
валюту, но хорошенько её рассматривать. Сама она ловко выкручивалась, получив
от одного из своих продавцов фальшивые пять долларов, тут же всучила их в
качестве сдачи покупателю на своей раскладке. Хозяйка тоже имела свою
раскладку, правда, её часто подменяла напарница. Валюту Ксении не предлагали,
зато одурачили с помощью простого трюка, известного всем продавцам, кроме
новичков. Подозрение возникло, когда трюк пытались проделать в третий раз. Когда
Ксения давала сдачу с двадцати гривен, вдруг поняла, что не помнит, положила ли
эту купюру к другим. Покупатель отошёл, она стала проверять деньги и обнаружила:
их значительно меньше, чем должно быть. Трюк был прост: лжепокупатель выбирал
дешёвую книжонку, показывал продавцу двадцатку и спокойно уходил со сдачей и со
своей купюрой. Теперь Ксения поняла, почему продавцы всегда сразу забирают
деньги и держат их в руке всё время, пока отсчитывают сдачу. А ей было, видимо подсознательно,
неловко забрать деньги, особенно, когда рука покупателя с купюрой отодвигалась,
как бы в ожидании сдачи. В этот же день к ней подошла ещё одна любительница
«даровой сдачи». Ксения поняла это, когда, попытавшись забрать купюру из её
рук, встретилась с ней глазами. Нет, та не смутилась. Наоборот, улыбнулась чуть
не заговорщицки и медленно потянула деньги к себе. Устроить скандал? Поймать за
руку? Зачем? Она «работает» не одна, потерянных денег Ксения уже не вернёт.
Женщина средних лет, приличная внешность. Как она может? Кажется, какие-то
слова всё же вырвались у Ксении, потому что воровка серьёзно и даже с
достоинством пояснила, мол, учим вас, чтоб знали, как надо работать. Ещё, мол,
и спасибо скажи за науку. «Наука» обошлась Ксении дорого. И это было не в
последний раз. Через несколько дней, в оживлённое воскресенье, уже перед самым закрытием
рынка, в сумерках, к её раскладке подошёл солидный мужчина, лет сорока. Одет,
как представитель какой-нибудь фирмы: галстук, дипломат. Целенаправленно, со
списком, искал несколько медицинских книг. Три из них, дорогие издания,
оказались на раскладке. Покупатель вручил деньги и забрал книги. Как он это
проделал, Ксения так и не поняла, но она могла поклясться, что хорошо
рассмотрела, держа в своей руке, купюру в 50 гривен. Когда же стала
подсчитывать выручку, то на месте этой купюры оказалась десятка…
Самое обидное было, когда обманывал свой же брат, продавец. Книги здесь, к
счастью, воровали достаточно редко, надо было, действительно, хорошо «зевнуть».
Ксения, наученная горьким опытом Крещатика, где под конец сама ловила за руку
воров, была внимательна. Однажды прибежала к ней немолодая женщина, продавщица
с соседней раскладки той же фирмы. Показалась расстроенной, но на вопросы
отвечала, что всё в порядке. Якобы пришла узнать, есть ли у Ксении какие-то
книги, о которых спрашивали покупатели. Постояла некоторое время. Свой же
человек, Ксения не следила за ней, конечно. А когда она ушла, обнаружилась
пропажа книги. Пришлось платить из своего кармана. А через день другая
продавщица намекнула Ксении, что произошло. Было стыдно, будто это сделала она сама.
Заработок у Ксении был весьма невелик, а уставала она сильно. Ведь приходить на
эту работу надо было очень рано. На обратном пути в метро, если удавалось
сесть, сразу засыпала, обхватив предварительно руками сумку. Что же, и этот
небольшой заработок позволял купить что-нибудь вкусненькое дочке, приодеть её.
Но начиналась
осень, в институте уже составили расписание начитки лекций. Стоять на раскладке
в рабочее время она не могла, значит, надо было искать возможности
подрабатывать по субботам и воскресеньям. И такая возможность была: на Петровке
многие знали Ксению, как, в прошлом, активную и оригинальную покупательницу. В
лучшие времена она купила там полное собрание сочинений Марины Цветаевой, часто
искала и находила книги отечественных и зарубежных философов. Для неё не
составило большого труда выйти на «работодателя», одного из тех мелких
предпринимателей, которые долгие годы делали свой бизнес на дефицитных тогда
книгах, регулярно совершали «челночные» рейсы в Москву и другие города. Таким
мелким сошкам, которые возили книги из Москвы на своём горбу или имели
несколько продавцов, одновременно являвшихся и закупщиками, осталась открытая часть
рынка в глубинке, столы, над которыми было узенькое металлическое накрытие, во
многих местах дырявое. На этих столах торговали, в основном, в выходные дни,
т.к. некоторые «мелкие хозяева» и их продавцы имели ещё и постоянное место
работы, а больше по другой причине: в выходные выторг был значительно больше и
покрывал оплату торговых точек. Ксения расспросила некоторых продавцов этого
«работодателя», что они имеют, работая по выходным. Ответы были уклончивы, да и
понятно. Большинство работало там не первый год и знало, как и где можно
«нагреть руки». Не станешь же об этом говорить новичку! Подумалось, что хуже не
будет, как-то удастся всё же подработать. Оказалось, что работодателю абсолютно
невыгодно официально заключать контракт с продавцами. Каждый из них должен
оформиться как частный предприниматель, сам вести учёт, иметь дело с налоговой
инспекцией. В новинку было всё это для Ксении, отняло достаточно много времени.
Чтобы можно было хоть что-то получить, какие-то минимальные доходы, следовало
оформлять книги, как купленные с рук, за бесценок, подержанные издания, и
ставить свою продажную цену, тоже минимальную. С этой цены и начислялись
налоги. Но, как во всяком бизнесе, всё было не так просто. Налоговая инспекция
имела в запасе для новичка много зацепок, которые грозили большими штрафами.
Всего этого тогда Ксения, конечно, не знала.
И, вот, она уже стоит на рынке, перед небольшой, сравнительно с Крещатиком,
книжной раскладкой. Субботний день. Первое боевое крещение. Так непривычно:
рядом, плечом к плечу, стоят другие продавцы, опасность кражи, любой «разводки»
значительно снижена. Книг, конечно, намного меньше. Большинство из них –
художественные. Новый «хозяин» Ксении имел до десятка продавцов, их точки были
разбросаны по открытой части рынка, некоторые находились и в закрытой части,
где когда-то Ксения уже стояла. Первые впечатления очень хорошие: можно без страха
познакомиться с соседями, полистать их книги, да и «свои» тоже. Можно даже
почитать немного. Покупателей мало. Продавцы, в основном, мужчины средних лет и
пожилые. Появление среди них довольно привлекательной сорокалетней женщины не
оставило их равнодушными. Распускают пёрышки, каждый по-своему. Вдруг, Ксения
замечает, начинается какая-то суета, беспокойство. Тучи закрывают небо. На
Крещатике они закрывали книги от дождика полиэтиленовой плёнкой. Если же дождь
усиливался, складывались и увозили товар. Здесь у неё тоже был пластик. Но
такого она не ожидала: прошёл настоящий ливень. Плёнка не спасла: часть книг
подмокла. Приходилось всё время поправлять пластик, задираемый ветром. Потоки
воды струились под прилавком между скамьями. Ноги промокли тут же. Правда,
вскоре снова засияло солнце, и - лица продавцов, привычных к природным
«катаклизмам». Таким был первый день «частной предпринимательницы». Оплата за
работу производилась в тот же день. Опять проценты с продажи. В этот день
Ксения заработала две гривны. Расстроилась, конечно. Утешала себя тем, что
«первый блин комом». Но и последующие дни не принесли удачи. Покупали мало.
Потом Ксения узнала, что на своей раскладке «хозяин» продавал те же книги
дешевле, так что её, Ксении, раскладка служила ему как бы рекламой его товара.
Только иногда разрешал спустить цену на некоторые книги, тогда они уходили
быстрее. Пятёрка, хорошо, если семь гривен за день. Стоишь практически все
выходные, с раннего утра до темноты. Зимой – очень холодно. Спасал горячий
растворимый кофе, которое предлагали услужливые продавцы. Многие баловались
водочкой, устраивая себе перерывы и собираясь компаниями. Приглашали и Ксению,
но она наотрез отказалась. Надевала на себя всё, что только было дома. Смешно
было, когда один из покупателей-мужчин, видимо, решавший, стоит ли
приволокнуться за симпатичной продавщицей, спросил её: «Девушка, а в каком Вы
размере?». Видимо, странен был контраст между лицом и корпусом, облачённым в
еле сходившуюся на ней куртку грубой кожи, надетую поверх двух свитеров. Летом,
наоборот, было чрезмерно душно. Ксения привыкла к духоте закрытого павильона
Петровки. Но здесь - нагретая железная «крыша» вызывала головную боль и
ощущение дурноты. Помогало мороженое. Но часто прибегать к этому средству было
нельзя при таких нищенских выторгах. Зато, сколько прекрасных книг она прочла,
вернее, просмотрела по диагонали за это время. Но так обидно было, что лучшие
книги сразу уходят, а она не может их себе купить.
Бросила бы Ксения это занятие, несмотря на некоторые положительные его стороны,
если бы.… Если бы не возможность продавать иногда свои книги. В обширной
домашней библиотеке нашлось немало томиков, которые было не очень жаль отдать в
чужие руки. Конечно, многие книги уже никому не нужны, так сказать, морально
устарели. Но нашлись учебники, книги по психологии, советы народных целителей,
которые потихоньку покупали, а это давало небольшой доход, хоть и уходило по
минимальным ценам….
Совсем недавно Ксения с мужем приезжала в Киев – по делам и навестить больную
свекровь. Заглянули и на Петровку. Как изменился книжный рынок за это время! Им
обоим показалось, что ушёл какой-то дух сообщничества, который сплачивал и
вдохновлял здесь настоящих любителей книги. Не увидели знакомых, лица продавцов
были какие-то стандартные, без огонька в глазах. Книги потихоньку вытеснялись
дисками. Попытались они подарить некоторые свои книги, всего не увезёшь с собой
за границу. В основном, это была поэзия. Нет, никому она не была нужна здесь.
То ли набили оскомину людям безликие, отнюдь не талантливые сборники стихов многочисленных
современных графоманов, то ли умер окончательно интерес к поэзии, и только отдавая дань традиции, ставят
люди на полку в доме Цветаеву, Блока, Пастернака? Теперь, после почти пяти лет
за границей, Ксения не смогла бы ответить на этот вопрос. Раньше – могла.
Кажется, она умела пробуждать интерес к поэзии у своих студентов, была
свидетельницей их интереса к вечным вопросам человеческого существования, могла
бы поклясться, что многих молодых людей Киева жизнь не забила и не опошлила,
она помнила их глаза…
Здесь, среди живых цветов,
В час, когда темно,
Будем пить хмельное то,
Старое вино.
Стала к старости глупей?
Я – твоя жена.
И с другими ты не пей
Нового вина.
Всё друг другу отдаём,
Мы с тобой одно.
Долго, долго пьём вдвоём
Старое вино.
Господи, тяжела Твоя десница карающая. Была у меня одна овечка любимая, одно утешение в тягостях этой жизни. Глаза её были кротки и нежны, светилась в них любовь неугасимая. И настал день, и обратилась она ко мне ликом чужим и странным, и растерзала сердце моё.
И заглянул я в глубину души своей, и понял, Господи, что было мне воздано по делам моим. И вспомнил я другие глаза, которые словами своими я болью наполнил, другую душу, мною напоенную желчью. И почувствовал я боль чужую, прошедшую мимо меня, забытую мною в счастии моём, почувствовал боль чужую как собственную. Вернулась она ко мне, как возвращается всякое зло, тобой совершённое в этом мире.
Справедлива кара Твоя, Господи, не было иных путей к сердцу моему жёсткому, кроме этого пути – через боль размягчающую. Открываю я сердце своё, подставляю я грудь свою под десницу карающую.
Велико милосердие Твоё, Господи, прости мне прегрешения вольные и невольные. Продли горе моё так долго, чтобы выжечь зло в сердце моём, чтобы остались там смирение и кротость и покорность воле Твоей. Да будет воля Твоя, Господи, как на небесах, так и на земле. Благословляю мудрость Твою отеческую, не дающую нам погрузиться в омут грязи. Благословляю руку Твою и карающую, и милующую. Все мы в руке Твоей, Господи, все мы – прах, преходящий и все мы - Свет Твой вечный. Да святится Имя Твоё...
«Но ты мне приснилась, как юности – парус…»
В. Луговской
У юности – парус, у зрелости – пристань.
Постой. Помолчи. На друзей обопрись ты.
А мысль молодая гудит проводами,
Жонглирует всласть городами, годами.
У юности – порох, у зрелости – постриг.
Уже ничего не оставить – на «после».
И мысль молодая, не видя предела,
Опять на лету за живое задела.
Вешним лесом, свежо и клейко,
Летним сумраком, всё синей, -
Ах, любовь – золотая клетка
На пустой и грязной стене.
Любо - верить и сладко - плакать,
А из ран течёт молоко,
Ибо иго любви - благо,
И бремя её легко.
Сентябрь 2005
Живёт у меня дома кактус. Я купила его, ещё не зная, что такие, привитые кактусы – очень недолговечны. Моему вообще не повезло. Привой, видимо, начал гнить. Я заметила, как подвой из толстенькой трёхгранной пирамиды со срезанной вершиной превратился во что-то худое, мягкое. Ну, не жилец. Отделила когда-то жёлтый, пушистый, а теперь почти серый, свернувшийся на сторону привой. Остался мой подвой со срезанной верхушкой. Как-то жалко было выбрасывать – живое. Но, поговаривала, что всё равно расти-то ему нечем, что, мол, калеку держать. Как будто услышал меня кактус. В один прекрасный день выбросил в сторону свежую зелёную ладошку. Именно ладошку – казалось, что он тянет ручонку для дружеского рукопожатия. Или это был жест, означавший: пожалейте, я вам ещё пригожусь? Так и остался у меня этот кактус. Вот так, в одну сторону, куда ещё может, растёт и развивается. И, по-своему, красив. Непохожестью на других и неугасимым жизнелюбием, умением найти единственный шанс и не упустить его…
Давайте играть в перевёртыши!
Увидите, как это здорово.
Что ныне так ценится дорого,
Дешевле изорванной ветоши.
Дешевле бумаги обёрточной -
Пустышками, байками, сплетнями.
Давайте играть в перевёртыши,
Где первые станут последними!
Словно стебли растений,
От слепящего света
Твоё Слово одето
Переливами тени.
С нами ныне и присно
Эта тихая заводь:
Откровение притчи -
Умолчания завязь.
Истин хитросплетенье,
Тьма на грани ответа...
От целительной тени
До слепящего света.
"Размышления в пещерах Китаевской пустыни", К. 2000.
«Молчи, скрывайся и таи…»
Ф. Тютчев.
Когда рождаются стихи,
Важнее дела нет.
Они рождаются тихИ,
И ты молчи в ответ.
Ну, что ты можешь объяснить,
Украсить, досказать?
В твоих руках клубок и нить,
По ним идти назад.
Потом поймёшь, какая ложь…
Любя и не любя,
Ты только для себя живёшь
И пишешь для себя.
Но ничего не утаи,
И в поздний-поздний час
Взойдут созвездия твои
В орбитах мёртвых глаз.
«О своём я уже не заплачу…»
А. Ахматова
И то, что было мне всего дороже,
Внезапно ненавистью обернулось.
И боли нет уже.
С холодным интересом
Смотрю и удивляюсь измененьям.
И думаю: как страшно я виновна.
А всё во мне, что привлекало раньше,
Что трогало тебя, и звал ребёнком, -
Теперь родит неистовую злобу…
И нет для нас обратного пути.
Погублено, у ног лежит
Последнее, что оставалось…
Подумаешь, какая малость!
А, может, прежнее наснилось,
Как Божья ласка, Божья милость?..
Я на колени опустилась
Спросить, как с этим дальше жить.
( Написано в 199*"смутном" году : ))
Ты у меня один,
И, если будем живы,
Мы, дом отгородив,
Посадим прутья ивы.
Ты у меня один
Умеешь быть счастливым,
Когда росточек ивы
Прильнёт к твоей груди
За долгие дожди.
Benavente, 2004
Я здесь полюбила цветы,
Я, кажется, их понимаю,
Их тонкая прелесть немая
Утешит среди суеты.
Я здесь полюбила цветы,
Они не умеют сердиться,
Им как-то на месте сидится
Тихонько с утра до утра,
Они – воплощенье добра,
Они не умеют сердиться.
Я здесь полюбила цветы:
Наверное, время приспело:
Под вечер, такое уж дело,
С землёй переходишь «на ты».
Я здесь полюбила цветы…
Benavente, 2004
И, вроде, искренне она с сочувствием своим. Да, кто её знает. Не пойму я её…
Как я жалела тогда, что уговорила взять её на работу. Думала: будет свой человек, с кем словом перекинуться, пожаловаться на португалок. Да и меняться смогу, когда меня моя смена не устраивает. Да и припухнет эта гордячка, когда халат наденет, не станет выпендриваться со своими украшениями. А то, мой мужик спятил совсем, в пример мне её ставит: женщина следит за собой. А я люблю дома в халате ходить. Всё равно я её лет на шесть моложе. Уговаривала я начальство месяца три. Узнали, что она с высшим образованием, да ещё в университете работала, не хотели брать. Говорили: работа у нас грязная, она не сможет. Потом взяли с испытательным сроком в месяц: людей не хватало, зарплата у нас самая низкая, а работа трудная. Выходной только один, все праздники работаем, и доплачивают за них 0,25%. Фактически-то, ничего и не доплачивают. Просто записываешь праздник, а если день надо пропустить: документы какие-то оформлять или ещё что, - то за этот один день отдаёшь 4 отработанных праздника. А в субботу или в воскресенье (когда поставят по графику) вообще ничего не полагается, платят, как за будний день.
Вот и пришла она к нам. Первое время всё было нормально: ходили после работы по магазинам, болтали, то да сё, развлечение, всё-таки. На работе её сперва ко мне прикрепили, чтобы я всё объяснила: она-то ни слова по-португальски, ни понять, ни сказать. Без меня полностью беспомощная. А коллеги наши, известно, норовят, как и со мной вначале, нагрузить новенькую работой вместо себя. Она же не понимает ничего, куда они ушли, по делу или нет, и спросить не может. А работа общая: туалеты, палаты, коридоры, салоны – всё подмести, помыть. Вот и старается одна, а старание её и подводит. Там, где другая раз швыркнет шваброй, она три раза проводит. Объяснила я ей раз, да и махнула рукой, хочешь, старайся. Тут её португалки обсуждать начали, языки-то почесать о кого-то надо. Халат форменный ещё не получила, а тот, что на базаре купила, кажется им коротким. Брюки под халат не сразу надевать стала, жарко ей, не привыкла к здешней температуре. Косметику упорно употребляет каждый день, умеренно и в цвет глаз, но заметно, конечно. Ворчат все на неё, что ничего не понимает. Короче, молчать бы ей надо в тряпочку и во всём меня держаться. Только смотрю, головёшку-то поднимать начала. То ей не понравилось, что я, не спрашивая её, сменами с ней поменялась, надо было мне субботу свободной иметь – ехали к морю на машине друзей. И, главное, не узнала бы она ничего: потребовалось же одной тут напомнить ей, что доктОра ( начальница наша) велела ей в воскресенье выйти. Тут она и удивилась: «А Света ( это я) говорит, что в субботу». Потом, как-то смущённо – мне: «Я тебе не откажу, если ты попросишь, я же тебе обязана». Намекает, мол, лучше проси. А я, что, дура? Потом она захочет поменяться, взаимно, мол. Пусть терпит и не замечает, чего не надо, ведь с головы до ног мне обязана. Сидела бы в своей душной хате на фабрике и ждала бы мужа с работы.
Потом этот случай с помадой. Заказали мы с ней вместе, тут на работе по журналу «Avon» можно заказывать. Я записала себе потемнее, а она - посветлее. И, вот ведь, всё вечно забывает, а тут запомнила. Я когда забрала помады-то, посмотрела: мне моя не понравилась. Её - для лета эффектнее выглядит. Я ей и говорю: мол, вот твоя – свою ей отдаю. Молчит, а морда, сразу видно, скучная какая-то стала. На другой день говорит: подарила она эту помаду соседке-румынке. Ну, думаю, твоё дело. Отдавать распространителю – проблем не оберёшься, а так – оно мне проще. Зачем-то принесла она мне вскоре после этого духи. Мы их на её пятидесятилетие от двух семей дарили. Подруга моя их покупала, говорила, французские. А эта принесла и говорит: запах, мол, не мой. А я тебе так благодарна за то, что ты меня работать устроила, что хочу подарить. Если запах понравится.
Я взяла. Потом, правда, пожалела: запах очень нестойкий оказался. Откупиться за услугу она хотела, что ли? Не знаю.
Дальше - больше. Перестали ходить стричься ко мне – она и муж её. Говорит, ты деньги не берёшь, мне неудобно. Прежде-то приносили шоколадки, вино. Ну, не хотите, не надо.
Тут у меня одна знакомая, узнала я, что уезжать будет скоро, а у неё много домов схвачено: убирала она там. Надо с ней поближе быть, подхватить эту работу, выгодная очень. Я той, конечно, не говорю ничего. Просто ухожу молча, когда мне надо после работы с этой знакомой встретиться. Или когда с друзьями на их машине куда смотать. А что, я перед ней отчитываться обязана? Смотрю: опять недовольна. Как-то, уже и огрызаться начала: что-то спросила меня по работе, а я молчу. Настроение не то было. Так, возмутилась: почему это я не отвечаю, невежливо это, видите ли.
Муж её приходил к нам часто, стал реже гораздо. Раз мы их звали – уток надо было порезать помочь, хотели и им дать. Так и не пришли. Обозлилась я.
Думаю, устрою я тебе весёлую жизнь. Стала её носом тыкать, где не так сделает. Португалкам намекнула кое-что, пусть они её «вызывающей женщиной» считают. Старикам на вопросы, есть ли у неё муж, туманно ответила: есть мол, мужчина. Патроне высказала своё недовольство её работой.
А патрона, время от времени для порядка кого-то ругает. Вот, на неё и накинулась. Ей ничего не говорила, а другим - о ней. Поставила её всё время одну во вторую смену работать. И всё не так: то пол помыт плохо, то пыль не стёрта. А я ей по-дружески каждый день передаю, не конкретно, а так, мол, недовольны все её работой, говорят, ничего не понимает, всё не так делает, вообще – не справляется. Переживает, но работу бросать не думает. А я, честно говоря, надеялась на это: опротивела она мне.
Как-то поставили меня в один день - вечером - помощницей ажудантов. Это те, которые стариков обслуживают, а уборкой не занимаются. Я нарочно, пока она внизу посуду убирала, да к завтрашнему завтраку накрывала столы, наверху туалеты быстренько помыла. Она поднимается, а я ей и говорю: все говорят, что ты не справляешься, так иди, внизу убирай, а я наверху тебе уже помогла. Ох, она взвилась! Тебе, говорит, Света, спасибо, конечно, за помощь, но ты зря это сделала. У меня времени ещё достаточно, я бы всё сама успела, пусть и не так быстро, как ты. Зря ты это делаешь.
Я ей и высказала всё, как я жалею, что помогла ей на работу устроиться. Неделю не разговаривали. Всегда у меня так, помогу людям, а они потом мне какую-нибудь гадость сделают. Или злорадствуют, когда у меня неприятности.
Ну, трудно не разговаривать, особенно, когда ставят вдвоём на субботу или воскресенье работать. Сначала по делу заговорили, потом иногда и о домашних проблемах. Я её, кстати, решила проверить. Тут у меня новости были плохие: соседка чуть на себя квартиру отца моего не оформила, придумала же за старика лежачего замуж выйти. Ну, там племянники мои похлопотали, оформили развод, да и выперли её из квартиры. Я, когда уже утряслось всё, рассказала ей, вроде как жалуюсь, сочувствия ищу. А сама слежу: позлорадствует сейчас. Да, нет вроде. Успокаивала меня, что незаконно это, всё уладится в мою пользу. Правда, когда я намекнула, что надо бы подослать мальчиков крутых к той соседке, сказала, что так даже думать нехорошо. Как же, как же, они чувствительные. После этого разговора она перестала от меня отстраняться, обрадовалась, может, что я ей доверяю, делюсь с ней? Не то, чтобы отношения у нас потеплели, но по работе разговаривали, как надо. И всё-таки, противно мне с ней, вид её меня раздражает.
Срок контракта у неё истекал как раз – первые полгода. Я ей раз скажу: неизвестно ещё, продлят ли тебе контракт, второй скажу… А перед самым её первым отпуском, когда и с продолжением контракта вопрос решался, сделала она ошибочку.
Перед этим она неделю работала во вторую смену, и выходного ей не дали: людей не было. Только у меня выходной не отобрали, я-то старожил здесь. А в понедельник вышла она в первую, а женщина, которая во вторую должна, заболела. Подходит к ней ажудант, она давно здесь работает уже, а язычок, ой-ёй-ёй. Не попадайся. И посылает она её домой, чтобы она потом вышла во вторую смену. Ну, понятно, что по солнцу, да дорога приличная, машины, конечно нет. То ли она не поняла, что это приказ, думала, может, что только начальство так может отправлять, не знаю. Что-то пробормотала, что ей тяжело идти по жаре, и не пошла никуда. Вот уж было шуму! Ажудант эта на весь дом кричала, весь день только и разговоров было, что об этой наглости. ДоктОра перестала замечать её: сразу ей рассказали. Я землячке своей, чтобы она лучше поняла, как лопухнулась, всё объяснила. А меня попросили и вечером поработать, я согласилась – за это вдвое платят. Вот на другой день, когда я уже согласилась ещё день в две смены поработать, она и подходит к докторе после обеда и говорит ей: мол, если надо во вторую смену пойти, она может, потому что Света ( я, то есть), наверное, устала. Заработать захотела, думаю, позавидовала. Тут уж я не выдержала, накричала на неё при всех в столовой: нашкодила, так, и сиди в своём дерьме. Все слышали, но не поняли, конечно, ни слова. Она голос не повысила, только посмотрела удивлённо и так, как будто я её ударила, и ушла.
На другой неделе у неё отпуск начался. По-моему, она так и не знала, когда уходила в отпуск, продлили ли ей контракт. Ну, думаю, пусть помучается в отпуске, а, может, после такого и не продлят. Очень я надеялась, что не появится она больше после этого.
Появилась. Сначала враждебно все к ней были настроены, покрикивали в столовой. А она, думаю, не понимала часто, за что на неё кричат.
Помню, как-то я зашла в столовую, а она булочки старикам раздаёт. И ажудантка одна кричит на неё, грубо так, чтобы она булочки не руками, а щипчиками брала. Та сначала не понимала, чего она от неё хочет, потом поняла. А другая португалка, которая ей помогала, берёт эти булочки руками. Получается, будто только ей нельзя, будто она нечистая какая-то. Это не нарочно, просто многое, как положено - или неудобно, или слишком долго делать. Вот мы и отступаем от многих указаний начальства. А иногда о них вспоминают, и нам попадает. Вижу, она чуть не плачет. Думаю, всё-таки бросит она эту работу.
Потом как-то привыкать к ней стали. То - хорошего о ней говорили только, что она выглядит молодо, всегда нарядная, ухоженная. А теперь кое-кто из ажудантов стал поговаривать, что очень старательная, мол, никогда недоделанной работы не бросит, а, если помощь предложить, всегда отказывается. Хотя сама заканчивает работу только перед самым концом смены, а то и задержится. И начальство к ней подобрело: увидели, что другие и того, что она вечером одна делала, не хотят делать, приходится по двое ставить. В общем, считай, обжилась. Хотя по-португальски всё равно гораздо хуже меня понимает и говорит.
Ну, ладно, я уж и смирилась. Пусть работает. У меня португалки в приятельницах, а у неё всё равно никого нет. Особняком держится.
И тут, такое несчастье: позвоночник у меня заболел. Так, что нога почти отнимается. Работа тяжёлая: то постели застилаем, согнувшись, то возим наверх бутыли с питьевой водой по 20 литров каждая, коробки с моющими растворами, мешки с грязным мокрым бельём и мусором выносим, да, мало ли. И целый день метём, моем, не присядешь. А, может, это травма сказалась, в молодости я мотоциклами увлекалась, приходилось падать. В общем, беда. Думаю, ну, теперь уж позлорадствует моя землячка. Да, нет, помогает мешки, что потяжелее, поднимать, предлагает мне работу полегче, сама берёт потруднее. И, вроде, искренне она с сочувствием своим. Да, кто её знает. Не пойму я её…
Я позвонила сегодня репетиторше и сказала: подождите, вот мы вернёмся из отпуска и, наверное, будем вместе с мужем заниматься английским у вас. Ему это тоже необходимо.
Как это чудесно, как это вовремя, что я встретила его перед своей болезнью. Как он меня поддержал!
Вот уж, не думала, не гадала, всё вроде шло прекрасно. Правда, после развода так и не нашла достойного партнёра: закружился хоровод недолгих знакомств.
Коллеги-женщины завидовали: «Ну, Люда, мужики просто не могут мимо тебя пройти. Приклеиваются, что ли?» А чего ж и не приклеиться: самостоятельная женщина, кандидат медицинских, заведующая в онкодиспансере. Понятно, не на одной зарплате… Когда надо срочно статейку, там, или тезисы к конференции, есть один кадр. Я – на встречу с очередными просителями, в ресторан, а он дома у меня корпит. Зачем самой-то голову сушить? С кандидатской помог, теперь с докторской поможет. Жаль, только с английским у него туго, придётся самой осваивать, для докторской переводные материалы из зарубежных медицинских журналов, ой, какая выигрышная карта.
И вот, приходит мужчина, где-то чуть моложе, показалось, лет под сорок или чуть – за. Мать у него с нашим диагнозом. Просит устроить. Комплименты рассыпает, зовёт в ресторан. Ну, это, как водится. Только, смотрю, мать давно устроена, а он не отстаёт. И. красивый, сил нет. Видно, из простой семьи, не слишком образованный, зато, что и говорить, мужик обаятельный. Узнал, что на компьютерные курсы хожу, пришёл, сел рядом. Так потихоньку и привыкла к его обществу. Только с самого начала недоверие у меня оставалось, видно, от прежнего опыта: что-то всё равно будет плохо. Может, болен он тяжело – вон, как трудно дышит иногда.
А вскоре всё и случилось: затвердение, анализ – и привычный диагноз. Уже – не чужой, а мой… Страшно-то как. Да ещё – на груди. Свои же посоветовали ехать в Питер. Сколько денег туда отвезла! Хоть и знала приблизительно ( не даром столько лет в таком заведении работаю) кому надо давать, а кому нет. Был и случай, когда просто пропала крупная сумма, в кармане халата была на всякий случай. И как это вышло, сама не знаю: хватилась в коридоре после осмотра…
Приехала из Питера слабая, тошнота, боли. Правда, друзья –мужики зашевелились, зажалели, видно. Вот, один ванную отделал за свой счёт: залюбуешься. А мой новый знакомый постоянно ходит, проведывает. Фрукты носит, цветы всё время. Рассказал, что живёт пока у одной женщины, но никаких обещаний ей никогда не давал, мол, только одно моё слово, сразу её бросит. А вот я, только намекни, сразу поженимся. Стала я задумываться, дело-то к пятидесяти идёт, кому же заботы настоящей не хочется.
Поехали вместе в отпуск, на море. Пылинки с меня сдувает, готовить не даёт. Говорит, давай лучше заплатим тут женщинам, они нам всё и сготовят, зачем тебе возиться, уставать. Совсем я растаяла. И болячка моя прошла, вроде. Чувствую себя нормально, на работу вышла. Живём с ним, как муж и жена, дело за малым, только зарегистрировать брак.
Но где-то в глубине червячок остаётся: а нет, как что-то не так? Больно уж всё хорошо складывается. Вот и не спешу с регистрацией.
И что же, права я оказалась…
Удалось мне узнать случайно: занял он большие деньги, да и растратил их. Уж не знаю, как, то ли бизнес не пошёл, то ли по-другому. Как узнала: всё мне не мило стало. Ничему уже не верю. Думаю, богатенькую искал, влюблял в себя, чтобы заплатила его долги. Прошла моя любовь моментально, прогнала я его. И так жалко себя стало. Сижу и реву: Ну, за что мне ещё и это?..
ТЕСТ НА ВЫЖИВАНИЕ
«Мир ловил меня, но не поймал», - говорит нам Григорий Сковорода. Мир ловит любого из нас в том самый миг, когда руки врачей подхватывают беспомощное, хрупкое тельце новорожденного.
Мир проводит нас через Ад, проверяя, чем готовы мы пожертвовать ради своего благополучия, удовольствия, наконец, просто ради выживания. Попробуйте выжить и остаться людьми: бросает он вызов каждому. Попробуйте, а я посмотрю…
Об этом – и мои маленькие миниатюры, которые я объединила под названием "Тест на выживание".
Почему мне сегодня, именно сегодня вспомнился этот эпизод? Эпизодом ли было это или, может, событием, перевернувшим всю мою жизнь?
Была я, фактически, ещё девчонка, влюблённая в своего мужа, военного, на 10 лет старше. Первый день нашей совместной жизни в небольшом военном городке. Потихоньку обживаясь в роли жены, хлопотала я по хозяйству, когда в дверь позвонили. Спросили моего мужа, назвав его по имени-отчеству. Я открыла. Две шумные молодые женщины, по виду то ли буфетчицы, то ли продавщицы, бесцеремонно отстранив меня, ворвались в квартиру.
- А где Валера? - Уже без имени-отчества назвали они его.
- На работе.
- А ты - кто ему будешь? Знакооомая? – сказано явно с издёвкой.
- Да, в некотором роде. Жена.
- Кончай разыгрывать, он же неженатый у нас.
- Да, нет, девочки, я не шучу. Давайте выпьем чаю или вам лучше кофе?
Так и началась наша супружеская жизнь. Я с юмором принимала многочисленных знакомых-женщин, крутившихся всегда возле моего мужа. Вскоре его перевели в Сибирь, к счастью, в город, где был университет. Так что, я смогла подумать о своей карьере. На кафедре, куда я пришла на работу, в основном были дамы, как часто бывает на гуманитарных кафедрах вузов. И только заведующий - уже пожилой мужчина. И, как обычно, я стала девочкой на побегушках: пришлая, да ещё и молодая, сама недавняя студентка. Встречи гостей, организация различных конференций и других кафедральных и институтских событий. И, как водится, мои усилия, моя энергия оставались незамеченными начальством: благодарности и премии получали другие, а я оставалась при своей маленькой зарплате. Ничего, думала про себя: я ещё всех вас тут на место поставлю, все будете подо мной ходить.
Так и случилось. Защита диссертации, буквально через год - место заведующей кафедрой вместо ушедшей на пенсию, не будем говорить о причинах её поспешного ухода, немолодой женщины. Я стала правой рукой проректора, правда, он иногда позволял себе вольные шутки на мой счёт: «Меня волнуют её формы». Я сохраняла спокойствие, я изучала политику ректора, разгадывала, исподволь расспрашивала, заводила нужные
знакомства. И настал день, когда проректор «по собственному желанию» отстранился от должности, оставив за собой только преподавательскую работу. Ректор легко пошёл на это: я-то давно узнала о неладах между ними в не столь отдалённые времена, о том, что первое лицо вуза втайне побаивался соперника в человеке, наделённом выдающимися организаторскими способностями и имевшем полезные старые связи, ещё по партийной школе. Думаю, вы догадываетесь, кто занял освободившуюся должность?
В общем, всё сложилось так, как я не могла и мечтать в студенческие годы. Быстрая, почти головокружительная карьера. Ну, у меня-то голова не закружится. Я - человек трезвый и наделённый чувством юмора.
Почему же именно теперь, в дни моего триумфа, мне вспомнился этот эпизод первых дней моего замужества, глупенькая девочка, которая, как могла, защищалась от нестерпимой боли? И какая-то жалость…
Б. Юдину
Мы впервые живём,
Или кажется нам, что впервые.
Сколько дров… сколько слов –
Кривотолки о нас
От виска – ну, в каком-то вершке.
Но везучие мы,
Вот, опять нас вывозят кривые,
Если тромб в кровотоке,
Если ритм в подгулявшей башке.
Не умеем летать,
Но в падении мы побеждали
Там, где знающий слеп,
А незнающий скажет: - Терпи!
Приходило само,
Окрыляло, когда мы не ждали,
Оставляло пожизненный след,
Чёрный след от пожара в степи.
Дилетанты любви,
Пилигримы весёлой печали,
Я закончу не точкой.
Задорной такой запятой:
Ты да я, мы с тобой,
Мы с тобой ещё не замолчали.
Мы ещё полетаем, уж точно!
Может, в этой,
И – запросто – в той!
Перевод с португальского.
1. Болезнь Жасинты.
Отсутствие Франсишку болезненно воспринималось девочками, особенно Жасинтой. Однажды Лусия увидела её сидевшей с опущенной головой. Эта поза не была только следствием болезни, которая подтачивала её. Она выражала что-то ещё. Поэтому Лусия спросила:
- О чём думаешь, Жасинта?
О Франсишку… если бы увидеть его. Я так тоскую о нём…
И в то время, как слезы катились по её круглому смуглому лицу, Лусия пыталась её утешить:
- Ты скоро тоже будешь на небе. Там опять увидишь Франсишку.
Жасинта заболела в одно время с братом, что позволило ей составлять ему компанию во время болезни, но чувствовала она себя немного лучше. Лусия много раз навещала их. По примеру Франсишку, Жасинта тоже, зная что Лусия идёт в школу, говорила ей:
- Когда будешь проходить мимо церкви, скажи Иисусу невидимому, что я Его люблю.
Иногда, заметив, что Лусия долго задерживается у неё, очень деликатно подсказывала ей:
- Теперь пойди к Франсишку. Я хочу принести жертву – оставшись одна.
Она поверяла Лусии свои маленькие тайны: очень не любила бульоны и молоко, но не возражала против них ради Бога и Непорочного Сердца Марии, чувствовала сильную боль в груди, но никому не говорила и страдала ради обращения грешников, хотела пойти навестить Франсишку, но не шла…
Однажды попросила позвать Лусию. Ей надо было сообщить подруге важную вещь:
- Дева Мария приходила навестить меня и сказала, что я поеду в больницу. Я спросила, поедешь ли ты со мной, но Она ответила, что нет, только моя мама привезёт меня туда, а потом я останусь одна.
- Мне так страшно остаться одной. Наверное, больница – это очень печальное место, а я останусь там страдать одна. Но, ничего, зато я буду страдать ради любви Бога, для защиты непорочного Сердца Марии, ради обращения грешников и ради Папы.
И правда, в начале июня 1919 года Жасинта была помещена в больницу в Vila Nova de Ourém. В первые же посещения больной, когда мать спросила её, чего она хочет, девочка ответила, что хочет видеть Лусию.
И сеньора Олимпия сделала это для неё: привезла два раза Лусию. Девочка очень радовалась, что видит подругу, особенно важно было для неё рассказать Лусии, что она много страдает, но посвящает эти страдания любви к Богу, Непорочному Сердцу Марии. Грешникам и Папе.
Когда надежды на исцеление были потеряны, Жасинта снова возвратилась домой. У неё была большая язва в груди. Методы лечения тогда были очень мучительными, но она никогда не жаловалась.
- Знаешь, Лусия, что тяжело для меня? Посещения любопытных, которые приходят расспросить о многих вещах. Теперь не могу спрятаться. Приношу эту жертву для обращения грешников.
В один из дней, так же, как было с Франсишку, передала Лусии верёвку, которую носила вместо пояса, с такими словами:
- Хорошо спрячь её, чтобы мама не увидела. Если мне станет легче, я снова хотела бы носить её.
Её мысли часто уносились на места появлений Девы Марии:
- Если бы мне пойти на Cabeço помолиться ещё на нашем месте! Но я уже не могу. Когда пойдёшь на Cova da Iria помолись за меня. Наверное, я никогда туда уже не пойду.
Показывая ей свою привязанность и нежную любовь и зная, как Жасинта любит цветы, Лусия часто приносила ей с Cabeço лилии или пионы:
- Возьми. Это с Cabeço.
- Цветы с Cabeço... Никогда мне не вернуться туда. Ни на Valinhos, ни на Cova da Iria!
И с тоской в глазах обрывала лепестки, а слёзы скользили вниз по её ангельскому личику.
Что больше всего изумляет в жизни этих детей – это их потрясающее терпение в страдании. Согласие вытерпеть все посланные им Богом страдания, чтобы загладить грехи, оскорбившие Христа и ради обращения грешников, данное ими во время первого явления Девы Марии, имело кульминацию во время долгой и мучительной болезни.
Жасинта питала отвращение к молоку. Зная это, один раз мать принесла ей вместе с чашкой молока ещё и аппетитную кисть винограда. И, проявляя нежное понимание, свойственное только матери, подсказала:
- Жасинта, если не можешь пить молоко, оставь его и съешь виноград.
- Нет, мама. Унеси виноград. Я выпью молоко.
После того, как мать ушла с пустой чашкой и нетронутой кистью винограда, призналась Лусии:
- Как мне хотелось съесть эту красивую кисть винограда и как трудно было заставить себя выпить молоко! Но я хотела принести эту жертву Богу.
В другой раз жаловалась Лусии так :
- Когда остаюсь одна, схожу с кровати читать молитвы Ангела. Но сейчас уже не могу опускать голову до пола, потому что падаю. Молюсь только на коленях.
Настоятель, которому Лусия рассказала об этом по секрету, велел передать девочке, чтобы она не сходила больше с постели, а молилась лёжа, как может. Когда Лусия передала ей это, та сразу спросила:
- И Бог не рассердится?
- Бог хочет, чтобы делали так, как приказал священник.
- Хорошо. Никогда больше не буду подниматься.
Она дала обет послушания, который объединялся со многими другими: молчанием, состраданием мучениям матери:
- Не огорчайся, мама! Я пойду на небо. Там я буду много просить за тебя.
Порой опасаясь, что Лусия расскажет, как она сильно страдает, девочка просила:
- Не хочу, чтобы ты говорила кому-нибудь, как мне плохо. Особенно моей маме, я не хочу её огорчать.
Однажды, очень печальная, сказала Лусии:
- Дева Мария приходила повидать меня. Сказала, что я поеду в Лиссабон, в другую больницу. Сказала, что я уже не увижу ни тебя, ни родителей. Буду сильно страдать. Потом умру одна. Но чтобы я не боялась: Она придёт за мной и заберёт на небо.
Судорожно обняв Лусию и плача, говорила:
- Никогда больше тебя не увижу! Ты не приедешь меня навестить. Не увижу ни тебя, ни своих братьев… Умру одна.
- Не думай об этом, Жасинта!
Оставь меня думать. Когда думаю, я страдаю, а я хочу страдать для Бога.
Часто она целовала распятие, прижимала его к груди и молилась:
- О Иисус, теперь Ты можешь обратить много грешников, потому что я сильно страдаю!
Когда родители говорили ей, что они хлопочут о том, чтобы перевести её в Лиссабон, она признавалась:
- Не стоит хлопотать. Дева Мария сказала мне, что я умру…
- Но, может быть, ты выздоровеешь…
- Если я поправлюсь от этой болезни, придёт другая, и я умру…
Одна мысль печалила её больше всех: умереть без причастия. Она говорила Лусии:
- Умру, не прикоснувшись к Иисусу, не получив святого причастия? Возьмёт ли меня с собой Дева Мария, когда придёт за мной?
Иногда Лусия спрашивала её:
- Жасинта, что ты будешь делать на небе?
- Буду очень любить Иисуса. Непорочное Сердце Марии, буду много просить за Папу, за моих родителей и братьев, и за всех этих людей, которые просили меня молиться за них.
- Но каждую минуту приходила к ней страшная мысль об одинокой смерти. Однажды Лусия увидела, как она прижимала к сердцу изображение Девы Марии и говорила со слезами:
- О, моя небесная Мать! Неужели я должна умереть одна?
- Разве это страшно умереть одной, раз Дева Мария заберёт тебя?
- Правда! Но я не знаю, как это происходит: порой я забываю, что она меня найдёт. Помню только, что умру, а тебя не будет возле меня.
- О, мама, я бы хотела поехать на Cova da Iria – проститься…
- Хорошо, доченька! Ноги тебя уже не удержат, но я попрошу у кумы ослика, чтобы отвезти тебя.
И сеньора Олимпия вместе с её кумой привезли Жасинту на Cova da Iria.
Возле озера Каррейра (Carreira) девочка опустилась на землю и стала молиться и рвать луговые цветы, чтобы украсить часовню. Несколько минут она молилась с восторгом, а потом призналась матери:
- Когда Дева Мария оставляла нас, уходя над вершинами этих деревьев, она поднималась так быстро, что трудно было уследить за её ногами…
С такими чувствами она видела в последний раз места, дорогие её сердцу. Каждое дерево, каждый камень были воспоминанием о Деве Марии.
21 января 1920 года Жасинта оставила Фатиму. Прощание было волнующим. Никто не мог удержать слез, видя малышку, которая с рыданиями прощалась со всеми.
- Не плачь, Жасинта! Ты вернёшься в Фатиму совершенно здоровая…
- Вернусь в Фатиму?! Только после смерти…
Особенно болезненным было прощание с Лусией. Она долго крепко обнимала её за шею и говорила, плача:
- Мы никогда больше не увидимся! Молись больше за меня, пока я не уйду на небо. А потом, там, я смогу молиться за тебя. Никому не рассказывай Секрет, даже если тебя убьют. Люби Иисуса и Непорочное сердце Марии и приноси жертвы за грешников.
Лусия чувствовала себя в час прощания так, будто у неё разрывалось сердце. Потом она проводила Жасинту вместе с её матерью и старшим братом до поезда в Лиссабон.
Там Жасинту поселили в детском доме, который она назвала «Дом Девы Марии Фатимы».Компания двух десятков других детей, ласковое отношение начальницы – матери Марии да Пурификасау Годиньу (da Purificação Godinho), которую сироты прозвали «мадринья» - крёстная мать, - и особенно присутствие Иисуса под той же крышей – в церкви – облегчили маленькой пастушке жестокую боль разлуки. Мать оставалась с ней в течение недели и каждый день сама относила её на руках к причастию. В эти минуты добрая сеньора Олимпия горячо просила Бога о здоровье дочери, о том, чтобы удалось обойтись без операции, на которую девочка ни в какую не соглашалась.
Всё это время, проведённое в детском доме, Жасинта могла свободно проявлять свою любовь к Иисусу. Всегда, когда ей разрешали, она шла в церковь, садилась там и, глядя на икону, долго говорила с Богом. Когда она замечала, что кто-то разговаривает в церкви, говорила начальнице:
- Матушка, не позволяйте вести себя недолжным образом перед святыней. В церкви мы должны вести себя с достоинством и не разговаривать…
- Да. Жасинта, но есть люди, которые не обращают внимания на наши советы и не хотят ничего знать…
- Терпение! Вы, матушка, всегда замечаете, когда Дева Мария довольна…
В Жасинте пробудилась душа проповедницы, желание давать советы окружающим:
- Никогда не обманывайте… Нельзя лениться… Надо быть очень послушной и всё терпеть ради любви к Богу, если хочешь пойти на небо.
Должно быть, Дева Мария несколько раз посетила её в детском доме, если судить по некоторым её словам. Но об этом она говорила очень осторожно:
« Грехи, из-за которых многие души идут в Ад, - это грехи плоти. Будут такие привычки и моды, которые оскорбят Бога. Если ты хочешь служить Богу, не надо следовать моде и новым привычкам, укореняющимся в обществе. Церковь несовместима с модой. Бог всегда один и тот же. Войны – это не единственное наказание за грехи мира. Дева Мария уже не может удержать карающую руку её сына. Бедная Дева Мария1 Мне её так жаль!
Матушка, просите за грешников! Просите за священников! Священники должны полностью посвящать себя церкви. Неповиновение священников и монахов их настоятелям и Папе страшно оскорбляет Бога.
Матушка, просите за правительство, чтобы оно не преследовало церковь».
Хотя и утешаемая присутствием Иисуса под той же крышей, дружбой с Матерью Годиньу и детьми-сиротами, Жасинта тосковала по своей главной подруге Лусии, оставленной в Фатиме. Однажды попросила написать ей письмо. В нём она рассказывала, что Дева Мария открыла ей день смерти и советовала ей всегда быть благочестивой и доброй.
Тем временем освободилось место в больнице доны Эштефании, и Жасинта отправилась туда, сопровождаемая Матерью Годиньу. Это было второго февраля. Её положили в 38-ую детскую палату и начали лечение под руководством врача Кастру Фрейре.
Врачи и медсёстры строго выговаривали Матери Годиньу за то, что она держала в детском доме больную с таким диагнозом: « гнойный плеврит с большой язвой - свищём слева…»
Жасинта сразу же выступила в защиту своей благодетельницы:
- Матушка вовсе не виновата! Никто не хотел меня приютить. Она же взяла меня из милосердия.
Когда Мать Годиньу уехала, Жасинта почувствовала себя очень одинокой в больнице. Её окружение здесь было совершенно другим, чем в «Доме Девы Марии Фатимы». Утешаемая ежедневными визитами Матери Годиньу, Жасинта могла рассказывать ей свои впечатления от неподходящих одежд некоторых посетителей, открытой похвальбы отдельных врачей, говоривших, что не верят в Бога:
- Бедные! Не знают, что их ждёт!
10 февраля была сделана операция. Врачи были удовлетворены её результатами. Девочка, однако, продолжала думать о скорой смерти.
В последние дни ей пришлось выносить настоящие мучения, которые достигали высшей точки, когда обрабатывали рану. Только одно выражало в то же время и её боль, и терпение, и приносимую жертву:
- О, Дева Мария!.. О, Дева Мария!.. О, Дева Мария!..
И Дева Мария много раз приходила её утешить во время этой Голгофы, она открыла это Матери Годиньу:
- Теперь я не жалуюсь! Дева Мария снова появлялась и сказала мне, что скоро придёт и уймёт боль.
Кроме прихода «крёстной» и некоторых женщин, с которыми она подружилась, несказанное утешение принёс ей визит отца. В самом деле, добрый сеньор Марту, оставив других детей дома, примчался в Лиссабон увидеть свою дорогую Жасинту. Это была последняя встреча отца с его полуживой дочкой.
20 февраля, чувствуя себя плохо, Жасинта попросила причастить её. Исповедовать её пришёл настоятель церкви Ангелов. Он не счёл состояние больной слишком тяжёлым и обещал принести святое причастие на следующий день.
- Но, сеньор настоятель, принесите мне Иисуса сегодня, потому что я скоро умру.
- Будь спокойна, дочь моя. Я приду завтра.
Через два с половиной часа после этого диалога, около половины одиннадцатого ночи, когда с Жасинтой оставалась одна сиделка, она спокойно отошла к Богу.
Её измученное тело одели в саван – белую одежду для первого причастия с синей лентой на поясе – и поместили в церкви Ангелов, куда сбежалась громадная толпа верующих, мечтавших коснуться святынь и поцеловать их. 24 февраля тело было помещено в свинцовый гроб и перевезено в Vila Nova de Ourém к могиле Sr. Barão de Alvaiázere.
Здесь ожидала толпа любопытных, а также друзья и близкие Жасинты. Среди всех сразу обращал на себя внимание добрый сеньор Марту, который плакал безутешно, как ребёнок.
12 сентября 1935 года по решению епископа де Лейриа, тело Жасинты было перенесено на кладбище Фатимы в могилу, приготовленную для неё и для её брата Франсишку. Перед этим свинцовый гроб был открыт, и оказалось, что лицо девочки осталось нетленным. Тогда были сделаны фотографии и отправлены Сестре Лусии. В ответном письме Сестры Лусии епископу де Лейриа было сказано так:
« Очень благодарна за фотографии. Мою радость нельзя передать словами. Я узнаю её. Всегда хотела иметь её фото, чтобы её могли видеть все. Без этого она оставалась в памяти людей наполовину абстрактной. Вот почему я так рада снова видеть мою самую близкую подругу».
1 марта 1951 года тело Жасинты было перенесено в собор ( базилúку) Девы Марии Фатимы, где она находится сейчас. Франсишку был перенесён туда же и положен рядом годом позже - 13 марта 1952 года.
2. Ты остаёшься здесь.
Лусия, старшая из трёх ясновидцев, с которой говорила Дева Мария, имела свою особенную миссию в мире. Она была ей доверена самой Святой Девственницей во время второго явления в ответ на просьбу девочки:
- Хочу попросить Вас забрать нас на небо.
- Да, Жасинта и Франсишку скоро пойдут туда. Но ты останешься здесь дольше. Иисус хочет, чтобы ты помогла людям лучше узнать и полюбить меня. Он хочет установить в мире почитание моего Непорочного Сердца.
После смерти отца и двоюродных брата и сестры, Лусия, погружённая в глубокую печаль, ожидала, когда её добрая небесная Мать укажет ей путь, по какому следует идти. Это могло быть по просьбе Жасинты, когда они с тётей сопровождали её останки в Vila Nova de Ourém или благодаря Франсишку, в те долгие часы, которые Лусия провела на его могиле, или подсказка придёт во время молитв, которые творила, возвращаясь из Cabeco или dos Valinhos, куда она любила ходить, и где всё говорило ей о друзьях и о том незабываемом, что было пережито вместе с ними.
Между тем, что-то начало проявляться. Одна благочестивая сеньора из Лиссабона, благодаря хлопотам сеньора Формигау, предложила ей жить в её доме и учиться в школе, обещая оплачивать обучение. Сеньора Мария Роза как раз ехала в Лиссабон посоветоваться с врачами, да и самой Лусии эта мысль нравилась. Они с благодарностью приняли предложение. Но когда уже всё было готово, им стало известно, что правители осведомлены о её пребывании в столице, и её ищут. Её пришлось уехать в Сантарень в дом сеньора Формигау, где она была несколько дней в полном заточении, ей даже не позволяли пойти к службе. Затем сестра сеньора отвезла её домой в Фатиму, обещав похлопотать о её помещении в школу Сестёр Святой Доротеи в Испании.
Епископ де Лейриа, сеньор доктор Жозе Алвеш Коррейя, считал благоразумным для лучшего подтверждения события в Cova da Iria, чтобы единственная свидетельница – ясновидящая, ещё оставшаяся в живых, оставалась подальше от места событий. Поэтому он позвал сеньору Марию Розу и Лусию и настойчиво повторял им, что там, куда будет отправлена девочка, не следует говорить, кто она, и рассказывать о недавних событиях. Лусия обещала слушаться.
Накануне отъезда Лусия простилась со всеми местами, с которыми была связана её жизнь: Cabeço, Valinhos, приходской церковью, кладбищем, колодцем, старым сараем…
На следующий день в два часа ночи в сопровождении матери и сеньора Мануэла Коррейя они пустились в путь. Проходя Cova da Iria, Лусия попросила мать позволить ей в последний раз помолиться на этом благословенном месте. И потом, со слезами на глазах время от времени поворачивалась назад, чувствуя, как трудно ей отрываться от этих святых мест.
В 9 часов были в Лейриа, где по приказу сеньора епископа, её ожидала сеньора Филомена Миранда, которая её сопровождала в школу ( в Порту). Им пришлось ожидать поезда до двух часов дня, это ожидание увеличило тоску расставания, как говорила сама Сестра Лусия: «Поезд уходил в два часа и там, на станции я в последний раз обняла мать, оставляя её в слезах тоски. Поезд ушёл, а моё бедное сердце погрузилось в море тоски и воспоминаний о том, что было невозможно забыть».
Чувствуя призвание к религиозной жизни, Лусия по окончании школы, поступила в октябре 1925 года по ходатайству её наставников в школе в монастырь Святой Доротеи в Испании.
10 декабря того же года Лусии явилась Дева Мария. «Я видела Святую Девственницу и рядом - на светящемся облаке - Младенца. Мария положила мне руку на плечо и показала бывшее у неё в другой руке сердце, окружённое шипами. Младенец говорил:
- Пожалей Сердце Твоей Святой Матери, покрытое шипами, которые втыкают в него неблагодарные люди, и нет никого, кто бы вытащил эти шипы».
После этого Дева Мария сказала:
- Да, дочь моя, моё Сердце изранено шипами богохульства и неблагодарности. Ты должна утешить меня. Скажи людям, что те, кто в течение 5 месяцев по первым субботам будут исповедоваться, получая святое причастие, будут молиться ежедневно, проводя вместе со мной хотя бы 15 минут в молитве по чёткам, искупая этим вину передо мной, - тем людям я обещаю быть с ними в час их смерти и спасти их души.
Это чудесное обещание Девы Марии было уже некоторым образом высказано во время явления Марии 13 июня 1917 года. «Иисус хочет, чтобы ты помогла людям узнать и полюбить меня. Он хочет установить в мире почитание моего Непорочного Сердца».
В следующий раз 15 февраля 1926 года Лусии явилось видение Младенца Иисуса возле ворот сада, когда она выполняла некоторые домашние работы. Он спросил её, внушает ли она людям почитание Святой Матери. Лусия объяснила трудности, которые имела с духовником: что мать-настоятельница была готова начать пропаганду, но духовник счёл, что она одна ничего не сможет сделать.
Иисус ответил:
- Это правда, что твоя настоятельница одна не сможет ничего, но с моей помощью – сможет всё.
Мало помалу, побеждая многочисленные трудности, почитание Непорочного Сердца Марии распространялось. Лусия, которая сделала религию делом всей своей жизни, в 1928 году в Туе ( Испания), приняв имя Сестры Марии деш Дореш ( сестры Марии скорбей), всеми способами искала возможности выполнить поручение, данное ей Девой Марией 13 июня 1917 года.
В письмах, которые она писала священникам, епископам и даже Папе, она просила о распространении почитания Непорочного Сердца Марии и о посвящении всего мира, и особенно России, Непорочному Сердцу.
Искренне верующая, ничем не отличаясь внешне от других, Сестра Мария деш Дореш выполняла рекомендации епископа Лейриа, не раскрывая перед окружающими своего небесного руководства. Но её весёлый и общительный характер оказывал заметное влияние на окружающих, что отмечали её настоятели:
- Эта сестра оказывает большое влияние на других и, если захочет, может сделать много хорошего. Она отвечает перед Богом за благочестивое усердие или, наоборот, небрежность сестёр в выполнении их обязанностей, так как их пыл или увеличивается или остывает во время отдыха, и сёстры делают всё так, как их сестра. Многочисленными беседами во время отдыха, сестра достигает всё более ясного знания сёстрами устава и выполнения его с большей точностью».
Желая прежде всего выполнять волю Бога, Лусия, сестра Мария деш Дореш, чувствовала, что Дева Мария призывала её к жизни, полностью посвящённой Богу. Молитвами и раскаянием она постепенно достигла позволения на жизнь затворницы.
Оставив институт Святой Доротеи (Religiosas Doroteias), после нескольких дней в Фатиме, в мое 1946 уехала в кармелитский монастырь в Коимбре (Carmelo de Santa Teresa), где приняла имя сестры Марии Лусии ду Курасау Имакуладу ( Непорочного сердца). Там она и живёт до настоящего времени ( когда эта книга писалась, Лусия была ещё жива – прим. переводчика), проводя свои дни в тишине, аскетизме и единении с Богом.
Она воплощает в жизнь те несколько слов, доверенных ей Девой Марией в 1917 году на Кова да Ириа, вот эти слова: молитва, покаяние, чистая жизнь.
Вот и вся история трёх пастушков из Фатимы. История, в которой есть искренность и героизм. Это послание, доверенное Девой Марией трём невинным пастушкам, было необходимо церкви, всем людям доброй воли. Оно сделало Фатиму алтарём мира. Эту весть не смогли задушить угрозы, заключение ясновидящих в тюрьму, излишняя осторожность и даже явно враждебное отношение властей, бомбы, установленные в часовне и рядом с азинейрой, всякого рода слухи, глупые книги на эту тему... Фатима продолжает оставаться необъяснимым феноменом, который и сегодня, как в 1917 году, тревожит и заставляет задумываться многих. Туда продолжают стекаться ежегодно сотни и сотни тысяч паломников: людей смиренных и простых, учёных, епископов, кардиналов… туда приходил сам Папа Павел У1 13 мая 1967 года как смиренный паломник – молиться за церковь «единую, святую, католическую и апостолическую» и за «её внутренний покой». Там Папа напоминал слова Девы Марии в 1917 году о путях к миру: «Люди, скажем в эти особенные минуты, надо учиться быть достойными дара божественного мира. Люди, надо желать доброго, надо открыться всему миру. Люди, надо жаждать благородного. Люди, учитесь рассматривать ваш авторитет и ваши интересы не как то, что может быть ущемлено авторитетом и интересами других, а как нечто, солидарное с ними. Люди, не придумывайте проекты уничтожения и убийства, революций и насилия. Думайте об утешении всех и сотрудничестве со всеми. Люди, думайте о серьёзности и о величии этого часа, который может стать решающим для настоящих и будущих поколений. Сближайтесь друг с другом, чтобы построить новый мир – мир честных людей, который невозможен, если не верить в Бога. Люди, слушайте наш смиренный голос – эхо могучих слов Христа: «Блаженные кроткие, ибо их Царствие Небесное, блаженны миротворцы, ибо будут названы сынами Бога».
Каждый день на этом месте, куда приходила Дева Мария, проникайтесь силой этих слов Павла У1 – предельно искреннего отклика на призыв Девы Марии, обращённый через трёх пастушков, призывающий людей к молитве, раскаянию и изменению жизни. Каждый день на небе Кова да Ириа радугой расцветает чудесное обещание Девы Марии, данное 13 июля 1917 года:
«Если они услышат мои просьбы… будет мир».
Кажется, что всё время повторяется в огромной часовне семинарии, звучащий там до сих пор голос второго Папы-паломника в Фатиму – Жоау Паулу П, который 13 мая 1982 года адресовал Непорочному сердцу Марии жалобу, полную страдания:
«От голода и войны – спаси нас!
От атомной войны, от неисчислимых бед саморазрушения, от всех видов войны и насилия – спаси нас!
… от оскорбления Святого Духа – спаси нас, спаси нас!»
Перевод с португальского.
1. Я – Сеньора де Розарио (Rosário – по-португальски чётки ).
После 13 сентября пастушки с нетерпением ожидали появления Сеньоры в октябре. Особенно Франсишку, который столь часто спрашивал:
- О, Лусия, ещё много времени осталось до 13 числа?
- Почему задаёшь такой вопрос?
- Потому что Сеньора сказала, что тогда придёт и сам Бог. Как это прекрасно!
Но Он всё ещё печален? Я так страдаю из-за того, что он остаётся таким грустным. Я проношу ему все жертвы, какие могу. Иногда я даже не убегаю от этих людей ради жертвы Ему.
Уже говорилось, что одна из всех трудностей была наиболее тяжела для троих детей – это видеться с любопытствующими, которые мучили их глупыми вопросами. Сколько раз они уклонялись от этих суматошных встреч, используя маленькие хитрости.
В один из дней, когда уже прошло последнее явление Девы Марии, во время болезни Франсишку, в то время, как Лусия и Жасинта старались не оставлять его одного, пришла сестра Тереза с сообщением:
- Слушай, там, по дороге, приближается толпа людей, они ищут вас, чтобы расспросить.
- Хорошо! Послушайте: я спрячусь, – сказала Лусия, убегая.
Жасинта убежала за ней и спряталась в большом чане, который был в саду. Войдя, некоторые из непрошеных гостей даже прислонились к этому чану, но не догадались о присутствии двоих малышек.
Когда же разочарованные, они ушли, девочки вышли из убежища и вернулись к Франсишку, который объяснил:
- Было много людей. Они хотели, чтобы я сказал, где вы, но я тоже не знал. Хотели видеть нас и просить о многом. Была там и одна женщина из Алкейдау (Alqueidaõ), которая просила излечить больного и обратить грешника. За эту женщину прошу я. Вы могли бы попросить за других – их много.
А время шло, приближалось 13 число, радость пастушков росла, росла и тревога их близких. И вправду: если обещанное чудо не сбудется, троих детей могут обидеть. Когда близкие говорили детям об этом, они отвечали:
- Сеньора не могла обмануть! Мы не боимся. Она совершит чудо, чтобы все поверили. А если чуда не будет, и нас убьют, мы пойдём с ней на Небо.
Удивляет эта смелость маленьких ясновидцев, проявленная столько раз. Однажды приехали трое с мрачными лицами и пытались допросить пастушков. Не достигнув желаемого, на прощание угрожали родителям:
- Смотрите, в случае, если они не расскажут секрет, сеньор управитель решил лишить их жизни!
- Как прекрасно! – восклицала Жасинта с радостным лицом.
- Я так хочу к Богу и Деве Марии, а тогда мы их скоро увидим.
Опасаясь угроз управителя, передаваемых из уст в уста, тётя Лусии, жившая в Казайш (Casais), однажды приехала предложить ясновидцам уехать подальше от Vila Nova de Ourém ( где жил управитель):
- Я живу далеко отсюда, поэтому этот управитель не сможет вас там разыскать.
Но родители ясновидцев проявили нерешительность. Сами же дети наотрез отказались:
- Если нас убьют, это не страшно! Пойдём на небо!
Дождливое утро 13 октября. Пастушки вышли из дома очень рано, как обычно, собираясь в путь. Родители Лусии, опасаясь, что с ней может случиться недоброе ( ходил слух, что власти решили взорвать бомбу в момент явления), хотели её сопровождать. Они говорили:
- Если наша дочь умрёт, мы бы хотели умереть все вместе.
Но трое пастушков не были запуганы этими угрозами. Когда им говорили о них, всегда отвечали:
- Чудесно, для нас это большая милость – взойти на небо с Девой Марией.
На пути пастушков в этот день встречались люди, ползущие на коленях в грязи, вымаливая исцеления больных и напоминая о своих нуждах.
Уже на месте явлений, Лусия предложила:
- Закроем зонты и начнём молиться по чёткам!
Немного позже показался обычный при явлениях свет, и немедленно на дубе ( на каррашкейре) возникла Сеньора. Как обычно, Лусия начала диалог:
- Чего хочет от меня Сеньора?
- Хочу, чобы здесь была построена часовня ( капелла) в мою честь. Я – Сеньора де Розариу. Продолжайте молиться каждый день. Война окончится, и солдаты скоро возвратятся по домам.
- Хочу просить Вас о многих вещах: исцелить больных, обратить грешников…
- Я удовлетворю некоторые из этих просьб, другие – нет. Надо, чтобы эти люди исправились, чтобы они просили прощения за свои грехи.
Затем, став печальнее, посоветовала:
- Не совершайте больше преступлений против Бога, он и так уже очень оскорблён.
В эту минуту Она раскрыла руки, и отражение их света упало на солнце. Пока она плавно поднималась, отражение продолжало отбрасывать тень на солнце.
Лусия закричала:
- Посмотрите на солнце!
Огромная толпа, насчитывавшая в этот день 70 000 человек, взглянула на солнце, которое внезапно начало вращаться. Под конец на мгновение остановилось, и сразу вновь начало вращаться на определённой высоте так, что казалось – оно сейчас сорвётся и упадёт на людей. Воздух сотрясли крики изумления и ужаса:
- О, Иисус, сейчас мы все умрём!
- Дева Мария, спаси нас!
- О, Боже, пощади нас!
- Обещаю впредь всегда исповедоваться и ходить к службе!
Все присутствовавшие на Cova da Iria увидели это чудо, обещанное Девой Марией ещё 13 июля. Тогда многие обратились к вере.
Пастушки в это посещение их Сеньорой разглядели чудесные видения. Увидели рядом с солнцем святого Жозе с Младенцем и Деву Марию, одетую в белое и в синем плаще. Святой Жозе с младенцем, по словам Лусии, казалось, благословлял мир, делая жесты, как будто крестил его.
Присутствовавшие там тысячи людей были полностью убеждены в подлинности явлений. И потом всегда с большим волнением рассказывали об увиденном.
Известие о великом чуде быстро облетело Португалию из конца в конец. Но в то время, как одни воспринимали это известие с радостью, другие использовали его для усиления ненависти к церкви.
Явлением в октябре закончилась история событий на Cova da Iria.
Тем временем для пастушков началась новая глава страданий и великодушия, которая получила кульминацию во время болезни Франсишку и Жасинты. Лусию тоже ждали жестокие испытания: серьёзная болезнь матери, смерть отца и болезнь двоюродных брата и сестры.
Прошло совсем немного времени, как её мать заболела так сильно, что дети окружали её постель, чтобы услышать советы и получить последнее благословение. Увидев Лусию рядом с собой, мать обратилась к ней с большой любовью, обняла и сказала:
- Моя бедная дочка! Как ты будешь без матери! Умираю - с тобой в моём сердце.
Во время этой волнующей сцены старшая сестра выхватила Лусию из материнских рук и, уже на кухне, сказала ей:
- Мать умирает, огорчённая всеми этими неприятностями.
Лусия упала на колени, молясь и плача. Так её нашли немного позже две сестры и посоветовали:
- Лусия, если ты точно видела Деву Марию, пойди сейчас на Cova da Iria - просить, чтобы Она исцелила нашу мать. Обещай Ей всё, что ты хочешь, мы всё сделаем.
Лусия сразу ушла, плача, молясь и изливая своё горе Деве Марии, обещая ей ходить на Cova da Iria девять дней подряд вместе с сёстрами, молясь по чёткам, и ползти на коленях от дороги до самого дуба. В последний день обещала взять с собой девять бедных детей, а потом накормить их ужином.
Войдя в дом, заметила с радостью, что матери стало лучше. Через три дня сеньора Мария Роза совершенно выздоровела.
Когда Лусия пошла вместе с сёстрами и матерью исполнять обещание, мать говорила:
- Как же это? Дева Мария совершенно исцелила меня, я всё ещё не верю! Не знаю, как это случилось.
Особенно тяжело было Лусии перенести почти неожиданную смерть отца – от двойной пневмонии. Закрывшись в комнате, она жаловалась:
- О, Боже мой! Я никогда не думала, что мне предстоят такие испытания! Страдаю ради Твоей любви, за грехи против Непорочного Сердца Марии, за Папу и для обращения грешников!
2. Так было с Франсишку.
Всегда стремясь избежать надоедливых визитов, трое пастушков продолжали ходить на Cova da Iria, чтобы помолиться сообща, а потом вместе идти в школу, посещение которой в то время не было обязательным. Поэтому Франсишку, которого Дева Мария обещала вскоре забрать на небо, часто оставался в церкви и так объяснял это Лусии:
- Хорошо, Лусия, ты иди в школу. Я же остаюсь здесь, в церкви вместе с невидимым Иисусом. Мне не стоит учиться читать, потому что я скоро уйду на небо. Когда вернёшься, приходи сюда и позови меня.
Когда, на обратном пути Лусия входила в церковь, то находила его в экстазе, с глазами, устремлёнными на святыни. Франсишку имел душу аскета и мистика, что особенно проявлялось в глубокой преданности Евхаристии. Порой, когда они пасли скот не очень далеко от церкви, он говорил девочкам:
- Вы посмотрите за овцами, пока я побуду немного рядом с невидимым Иисусом?
- Конечно, Франсишку! Иди и помолись за грешников. Тебе жаль их?
- Жаль, да… Но гораздо больше мне жаль Бога…
Однажды по пути в школу Лусия рассказала друзьям, что её сестра Тереза приходила в дом и советовала ей попросить у Девы Марии милости для сына одной сеньоры в соседнем местечке. Он был обвинён в преступлении. Если не доказать его невинность, бедный парень будет осуждён на ссылку или на долгое тюремное заключение. Франсишку с очевидной печалью прислушивался к рассказу Лусии.
Когда они подходили вместе к церкви, он сказал:
- Пока вы будете в школе, я останусь здесь просить у Иисуса этой милости. На обратном пути Лусия пришла позвать его и спросила:
- Ну, просил Иисуса об этом парне?
- Скажи тетушке Терезе, что через несколько дней он придёт домой.
Так и случилось. Следующего 13 числа бедная женщина была со всей своей семьёй на Cova da Iria и благодарила Деву Марию за великую милость.
В другой раз, когда Лусия пришла к нему звать в школу, он вышел из дома, шатаясь.
- Что с тобой, Франсишку?
- Очень болит голова. Кажется, что сейчас упаду.
- Тогда не ходи. Оставайся дома.
- Не останусь! Лучше я побуду в церкви с невидимым Иисусом, пока ты пойдёшь в школу.
В следующий раз, когда болезнь начинала уже сильно проявляться, Лусия пошла с ним и с Жасинтой навестить Loca do Cabeço и os Valinhos. Когда они вошли в дом, он был полон народу, и одна женщина у стола освящала вещи. Увидев Франсишку, попросила его:
- Мальчик, помоги мне освятить эти вещи!
- Я ничего не могу освятить и Вы тоже. Только священники могут освящать.
Честность и убеждённость, с какими Франсишку произнёс эти слова, открыли людям глаза на ошибку, в которую они впали. И если бы эта женщина не ушла сразу, она была бы наказана, судя по угрозам, адресованным ей.
Прикованный к постели пневмонией, Франсишку продолжал обнаруживать доброе настроение, которое притягивало к нему людей. Он никогда не жаловался, никто не знал, что именно его отталкивает, он принимал всё, не показывая, нравится это ему или нет. Люди приходили к нему, садились на край постели, смотрели на него и, хотя не слышали от него много слов, уходя признавались:
- Что-то такое есть в этом мальчике. Становишься лучше около него.
Соседи говорили матерям Лусии, Франсишку и Жасинты:
- Есть какая-то тайна, которую нам не понять! Вроде, дети, как дети, ничего нам не говорят, но чувствуешь возле них, как сильно они отличаются от других. Когда входишь в комнату Франсишку, чувствуешь себя, как в церкви.
Поэтому не было недостатка в желающих просить их о помощи. Когда Франсишку уже не вставал с постели, пришла сеньора Марианна де Эйра Велья просить о примирении сына с отцом. Мальчик печально посмотрел на бедную женщину и ответил так:
- Идите спокойно. Я скоро буду на небе. Когда приду туда, испрошу этой милости у Девы Марии.
И, действительно, в тот же день, как умер Франсишку, мир восстановился у этого очага.
Но больше других - любил Франсишку визиты Лусии. И девочка раскрывала ему всё своё сердце. Видя, что уже не может ходить в церковь, он сказал Лусии:
- Пожалуйста, пойди в церковь и передай Иисусу невидимому, как сильно я тоскую по нему. О чём я больше всего жалею: что не могу ходить в церковь и оставаться хоть ненадолго с Иисусом невидимым.
Иногда девочка спрашивала его:
- Ты очень страдаешь, Франсишку?
- Да. Но это не важно. Страдаю для утешения Христа. Скоро я буду на небе.
- Когда будешь там, не забудешь попросить Деву Марию, чтобы она и меня забрала туда скорее?
- Нет, об этом я не могу просить. Ты хорошо знаешь, что Дева Мария ещё не хочет, чтобы ты шла на небо.
Однажды, когда Франсишку был с Лусией наедине, он вручил ей обрывки верёвки со словами:
- Возьми. Унеси это, пока моя мать не увидела. Теперь уже не могу затягиваться поясом.
Можно представить себе страдания маленького пастушка, по тому, что он однажды доверил матери:
- Мама! Нет сил молиться по чёткам…Читаю “Ave Maria”, а голова кружится!
- Сыночек, если не можешь молиться губами, молись в сердце своём. Дева Мария услышит и будет довольна.
За несколько дней до смерти он говорил:
- Знаешь, мне очень плохо. Осталось немного, и я пойду на небо.
- Неужели ты знаешь? Не забудешь попросить о грешниках, о папе и о нас с Жасинтой?
- Да, я попрошу. Но, скорее, Жасинта первая будет просить об этом, боюсь, я забуду, когда приду к Богу. Прежде всего, я хочу утешить Его.
Однажды, рано утром, мальчик настойчиво просил, чтобы пришла Лусия. Была послана с этим поручением сестра Тереза, которая вошла в дом двоюродной сестры со словами:
- Иди быстрее! Франсишку очень плох, и хочет что-то сказать тебе.
Когда Лусия вошла, он попросил мать и братьев выйти:
- Пожалуйста, выйдите. Я хочу сообщить Лусии один секрет.
И наедине с Лусией, признался ей:
- Я исповедуюсь и причащусь, а потом умру. Хотелось бы, чтобы мне сказали, будет ли мне отпущен один грех… Я несколько раз не повиновался твоей матери, когда она тебя не пускала из дому, а ты убегала ко мне, и я прятал тебя.
- Правда, так было.
Потом он спросил Жасинту, не помнит ли она чего-нибудь ещё.
Лусия подбежала к постели Жасинты, которая задумалась на некоторое время, а потом ответила:
- Хорошо! Скажи ему, что ещё до появления Девы Марии он утащил несколько мелких монет у отца, чтобы купить шарманку. И когда мальчишки бросали камнями в de Boleiros, он тоже бросил несколько камней.
Когда Лусия передала эти слова Франсишку, он объяснил:
- Я уже говорил об этом на исповеди, но повторю ещё раз. Ведь, может быть, из-за этих моих грехов Христос так печален! Но, даже если бы я не умер, никогда бы не повторил этих поступков.
И жестом, указывающим на глубокое раскаяние, сложил руки и стал молиться:
- О Иисус, прости нас, спаси нас от огня Ада, вознеси все души на небо, особенно те, которые больше нуждаются.
- О, Лусия, проси и ты Бога о прощении моих грехов.
- Да, я прошу, будь спокоен. Сейчас я иду к службе и там попрошу Иисуса невидимого о тебе.
- Попроси Его, чтобы сеньор приор пришёл дать мне святое причастие.
- Конечно.
Вернувшись из церкви и войдя в дом родственников, Лусия увидела Жасинту, сидящую на постели Франсишку. Как только она вошла, мальчик спросил:
- Ты попросила Иисуса о том, чтобы мне дали святое причастие?
- Попросила.
- Спасибо, Лусия, на небе я буду просить за тебя.
Когда ночью она вернулась к нему, мальчик воскликнул:
- Лусия, я так спокоен. Сеньор приор приходил исповедовать меня, а завтра придёт дать мне святое причастие.
Утром следующего дня настоятель принёс мальчику Евхаристию. Когда Франсишку увидел, как входит приор, его глаза загорелись радостью. Он сделал усилие сесть на постели, но мать тихонько посоветовала ему лежать.
Так, с ангельским блеском на невинном личике он с безмерным почитанием принял святую Евхаристию и пребывал долгое время в молчаливой молитве и созерцании того, чего так желал. Потом, уже тоскуя по новому приходу Иисуса, спросил:
- О, сеньор приор, вы принесёте мне ещё Иисуса невидимого?
И, обращаясь к Жасинте:
- Сегодня я счастливее тебя, потому что заключаю в моей груди Иисуса.
Видя, что жизнь невинного пастушка медленно угасает. Лусия приходила почти каждый день и была с ним вместе с Жасинтой. Однажды, когда они пришли, он говорил им, уже с большим трудом:
- Я ухожу на небо. Там я буду очень просить Бога и Деву Марию, чтобы вас тоже забрали туда скорее. О, Лусия, наверное, на небе я буду очень тосковать о тебе…
- Не будешь тосковать, нет! Как можешь тосковать обо мне рядом с Богом и Девой Марией?!
- И правда! И как это я забыл?
Уже не имея сил молиться, просил:
- Молитесь по чёткам за меня!
И пока они двое молились, он вторил им мысленно.
Поздно вечером, уходя домой, Лусия простилась с Франсишку:
- Франсишку. прощай! Если уйдёшь на небо этой ночью, не забудешь там про меня, слышишь?
- Не забуду, нет! Будь спокойна.
Потом он сжал сильно ей правую руку, в то время как живые слёзы тоски текли по его пылающему лицу. Лусия, которая тоже плакала, спросила между рыданий:
- Хочешь чего-то ещё?
- Нет!
- Тогда прощай, Франсишку! До встречи на небе.
- До встречи на небе!
Каждую минуту ему становилось хуже. Дышать было всё труднее, он с трудом мог выговаривать слова.
Утром 4 апреля 1919 года в пятницу несколько человек читали молитвы вокруг его постели. Вдруг он сказал матери с глазами, наполненными сверхъестественным сиянием:
- О, мама, какой свет там, у двери!
И застыл в восторге, созерцая этот свет. Через несколько мгновений свет в его глазах погас, и он воскликнул:
- Сейчас уже не вижу!
И спокойно, кротко, как человек, засыпающий после дня изнурительного труда, умер. Ему было только 11 лет. Он родился 11 июня 1908 года.
Его похороны были простыми, но трогательными, потому что Франсишку любили все.
Перевод с португальского.
1. Арест пастушков.
Тем временем, управитель (Administrador) посёлка Вила Нова де Орéнь (Vila Nova de Ourém) , республиканец, которому происшествие на Cova da Iria очень не нравилось, решил добиться окончания этих событий. Послал уведомление родителям ясновидцев с требованием явиться к нему с детьми в день и час, указанные им.
- Мои не пойдут! – говорил дядюшка Марту почти возмущённо.
- И кто это придумал, чтобы такие маленькие дети, как Франсишку и Жасинта, были способны на такое путешествие! На ногах – не выдержат, на спине осла – не удержатся. Решено: я иду один.
- Что ж, а моя – пойдёт! – говорил отец Лусии. Посмотрим, что она ответит управителю. Если это выдумка – будет поделом наказана!
В указанный день Антонио Абóбора с дочерью рано утром стучался в дверь к дядюшке Марту. Тем временем Лусия бросилась к друзьям для последних объятий на прощание.
- Если тебя убьют, скажи им, что мы с Франсишку тоже хотим умереть. А сейчас мы идём к колодцу молиться за тебя.
Администратор всё сделал, чтобы вырвать у девочки секрет. Не помогали ни мягкие уговоры, ни откровенные угрозы.
- Не хочешь говорить по-хорошему, всё равно скажешь, но уже по-плохому!
С занозой от этой угрозы в сердце, Лусия, только приехав, сразу побежала к друзьям. Застала их у колодца на коленях, грустных, в слезах.
- Вы всё ещё здесь?
- Но… тебя не убили? – изумлённо спросили они.
- Нет, только сильно ругали и пообещали убить, если я не раскрою секрет.
- Мы уже думали, что ты умерла. Сюда приходила твоя сестра за водой и сказала, что тебя убили. Мы много плакали и молились за тебя.
Но управитель вовсе не считал себя побеждённым. Он обдумывал другую хитрость.
Утром 13 августа он появился у дома дядюшки Марту, объяснив, что тоже хочет ехать наблюдать чудо. Он предложил отвезти детей на Cova da Iria. Дядюшка Марту пытался возразить: мол, ребятишки прекрасно дойдут и пешком. Но управитель объяснил, что по дороге надо заехать в приходскую церковь, расспросить детей в присутствии святого приора. После недолгих расспросов в доме приходского священника, управитель настоял на том, что он довезёт детей до Cova da Iria, чтобы избавить их от назойливого любопытства толпы и от давки. Те поверили ему и согласились. Однако, едва выехали на дорогу, управитель повернул в сторону Vila Nova de Ourém, яростно погоняя лошадей.
Лусия предупредила:
- Сеньор управитель, мы едем в другую сторону.
- Я знаю сам… Но пока ещё рано, и мы успеем съездить в Vila Nova de Ourém и поговорить с тамошним священником. Около полутора часов он держал пастушков в доме. Запер их, угрожая:
- Не выйдете отсюда, пока не выдадите свой секрет!
- Если нас убьют, - говорила Жасинта, - мы пойдём прямо на Небо.
Часы шли, не оставляя надежды, что пастушки попадут на Cova da Iria в этот день. У них ещё была последняя надежда, что сеньора посетит их в заключении. Но нет. Как вспоминали присутствовавшие на Cova da Iria, в назначенный час раздался грохот, появился свет. И полупрозрачное облачко зависло над азинейрой.
Франсишку мучила мысль: вернётся ли Сеньора, посетит ли их ещё?
Тем временем на Cova da Iria узнали об аресте пастушков. Страсти разгорались. Толпа, на этот раз гораздо более многочисленная, чем в июле, ревела и сжимала кулаки. Раздавались призывы пойти в Vila Nova de Ourém и «покончить с этим негодяем».
- Священник тоже виноват! Пойдём и потребуем отчёта…
Сопровождая свои слова миролюбивыми жестами, дядюшка Марту пытался успокоить ярость толпы: тот, кто заслуживает наказания, и без нас его получит.
Итак, управитель испробовал все способы. Теперь дети были в тюрьме, готовые лучше умереть, чем выдать доверенный им Сеньорой секрет. Увидевшись наедине с Лусией, Жасинта стала плакать:
- Ни твои, ни мои родители не придут увидеть нас!
- Не плачь! Это будет наша жертва за грешников… - сказал ей Франсишку.
И потом, подняв глаза к небу, высказал своё желание:
- О, Иисус, за твою любовь и для обращения грешников…
- И за Santa Padre ( Папу), и за все грехи, оскорблявшие Непорочное Сердце Марии, –
добавила Жасинта.
Желая отвлечь маленьких арестантов и зная страсть Жасинты к танцам, один из арестантов, который умел играть на гармонике, организовал маленький бал. Он играл португальский народный танец “vira”и испанско-португальский - “fandango”. Жасинте выпало танцевать с бедным вором, который устав плясать согнувшись, обнял её за шею и так кружился под звуки живой музыки.
Тем временем Франсишку изливал душу:
- Я так тоскую по Сеньоре! Понимаешь, Лусия, она, ведь, может огорчиться, что мы не пришли 13 –ого, и больше никогда не показаться нам. Я так хочу видеть её!
Среди заключённых, угрюмых мужчин с лицами, отмеченными пороком, трое невинных пастушков выделись своей незамутнённой искренностью, которая подкупала, а порой заражала других. Узнав причину заключения детей в тюрьму, арестанты советовали:
- Рассказали бы свой секрет управителю…
- Nossa Senhora ( Дева Мария) не хочет…
- Эка важность, что не хочет!
- Нет! Лучше умереть! – пылко отвечала Жасинта.
И в тюрьме ребятишки не изменили своей привычке молиться. Не имея никакого другого религиозного символа, Жасинта сняла с шеи медальон и попросила одного заключённого повесить его на гвоздь, вбитый в стену. Дети начали молиться. Один из арестантов боязливо и смущённо присоединился к молитве, стараясь остаться незамеченным за ними. Франсишку увидел его и сказал:
- Если хотите молиться, пожалуйста, снимите берет!
Мужчина снял шляпу и отдал мальчику, который положил её на свой колпак, оставленный на скамье. После окончания молитвы, Жасинта плакала у окна. Она не хотела умирать, не увидев своей мамы.
- Ты не хочешь посвятить эту жертву Деве Марии? – спросила Лусия, чтобы утешить её.
- Да, хочу… но всё время вспоминаю маму… не хочу плакать, а плáчу…
- Маму, - добавил Франсишку, – мы ещё увидим, нужно только терпение!
Хуже то, что мы можем больше не увидеть Сеньору! Это так трудно для меня! Но я принесу это как жертву за грешников, для их обращения.
А управитель готовил новую хитрость. Решил допросить детей по одному. Вызывая каждого, говорил для устрашения оставшихся: если не откроете тайну, брошу вас в котёл с кипящим оливковым маслом!
Первой ушла для допроса Жасинта. Франсишку говорил:
- Если нас убьют, как говорят, мы очутимся на небе! Это прекрасно! Я уже читаю «Ave Maria» для Жасинты, чтобы она не боялась.
Несмотря на хитрость допроса один на один и на угрозу котлом с кипящим маслом, управитель не добился ничего от детей. Потерпевший поражение и пристыжённый, он привёз их в Фатиму 15 августа.
2. Священники… Папа…
19 числа в воскресенье ( Лусия сомневалась в числе, возможно, это было 16 августа), Лусия, Франсишку и Жуау - брат Франсишку – пошли с овцами к Валиньуш (Valinhos). Чувствуя приближение чего-то сверхъестественного, Лусия попросила Жуау позвать с ними Жасинту. Радуясь обещанной за исполнение поручения награде, мальчик поспешно ушёл. Тем временем, пока они ждали, Франсишку повторял: если Жасинта не придёт вовремя, будет очень жалеть.
Очень скоро после прихода Жасинты, трое пастушков увидели Деву Марию на вершине одного из каменных дубов ( carrasqueira ). Она была грустнее обычного.
Лусия начала разговор:
- Чего Вы хотите от меня?
- Чтобы вы продолжали ходить на Cova da Iria по 13-ым числам, продолжали молиться каждый день. В следующем месяце сотворю чудо, чтобы все поверили вам.
- Что Сеньора прикажет делать с деньгами, которые люди оставляют на Cova da Iria?
- Сделайте двое носилок. Первые ты понесешь с Жасинтой и с двумя другими девочками, одетыми в белое. Вторые — понесет Франсишку вместе с тремя другими мальчиками. Эти деньги предназначаются для праздника Богородицы Розария ( Nossa Senhora do Rosário ). Остаток пойдет на часовню, которую построят.
- Хотела бы попросить об излечении некоторых больных.
- Да! Некоторые излечатся в течение года.
И, приняв более печальный вид, Сеньора сказала:
- Молитесь, молитесь больше и приносите жертвы за грешников, потому что много есть душ в Аду, за кого некому жертвовать.
После этих слов Сеньора в белом начала плавно подниматься в направлении востока.
Три пастушка чувствовали себя столь умиротворёнными, утешенными, что Жасинте уже не хотелось возвращаться домой. Но брату было поручено сказать Жасинте, что мать велела ей вернуться, а не ходить с овцами в этот день.
- Но мне так хотелось бы остаться с вами…
- Ничего, я провожу тебя домой… Пусть это будет твоя жертва для обращения грешников.
И Жасинта послушно пошла обратно, вдыхая нежный запах ветки, срезанной с азинейры ( дуба), на которой была Сеньора. Сразу после этого явления трое пастушков почувствовали, что ветви, которых касался плащ святой Девственницы, источают небесный аромат. Они срезали несколько ветвей и унесли их домой. Все, кому удалось понюхать эти ветви, приходили в восхищение от особого чистейшего, нежнейшего запаха.
Ещё с первого явления пастушки стали объектом всё продолжавшихся расспросов со стороны тех любопытных, которые, как говорила Лусия, рассматривали их как каких-то любопытных зверушек. Дошло до того, что к вечеру, утомлённая повторением одного и того же, Лусия уснула на полу. Но любопытные, которые не успели с ней поговорить, не унывали. Они ждали следующего дня.
Часто дети изобретали какую-нибудь хитрость, чтобы избежать этих изнурительных допросов любопытствующих. Однажды они шли в Фатиму, и возле них остановился автомобиль с группой мужчин и женщин. Они спросили, знают ли ребята, где живут пастушки, видевшие Деву Марию.
- Да… знаем.
- Можете показать нам дорогу к их дому?
- Можем.
И, с большой осмотрительностью дали необходимые указания.
Но, если расспросы, действительно, были направлены на выяснение истинного положения вещей, дети откликались на них.
В некоторый день им сказали, что приезжает расспросить их один священник, который слыл предсказателем. Радостно ожидая его, Жасинта часто спрашивала:
- Когда же придёт этот сеньор падре, который умеет предсказывать? Если он предсказатель, то должен знать, что мы говорим правду!
Некоторые из этих визитов производили большое впечатление на пастушков. Так, в разговоре с доктором Формигау (Dr. Formigão - Dr. – эта приставка к имени, сокр. «Doutor» означает, что человек имеет высшее образование), он рассказал им кратко о святой Инессе, о её мученичестве, показал гравюру.
Но ни один визит так не взволновал их, как встреча со святым отцом Круз (Cruz). Они долго разговаривали с ним, а под конец беседы он попросил, чтобы дети показали место, где им являлась Сеньора. Священник был уже достаточно стар, поэтому ему предложили ослика для поездки. Добрый падре согласился, но из-за того, что ослик был крохотный, ноги священника почти волочились по земле. Рядом шли три пастушка, которых он наставлял по дороге бесчисленными молитвами. Среди них Жасинте особенно запомнились две, которые она затем имела обыкновение часто повторять:
« О мой Иисус, я люблю Тебя!» и « Сладчайшее сердце Марии – средоточие моего спасения!»
Очень чувствительные к словам священников, дети безмерно страдали, когда некоторые из них высказывали недоверие к событиям на Cova da Iria. Так было в случае с настоятелем Фатимы, который после долгих расспросов Лусии, выразил своё недовольство следующими словами:
- Зачем ведёшь эту толпу падать ниц и молиться в пустыне, в то время, как Бог живой, причащающий перед алтарями своими, пребывает покинутым, одиноким в своём жилище?
- Зачем эти деньги, оставляемые без конца под дубом, в то время, как церковь не может быть достроена из-за недостатка денег?
Смущённые различием мнений священников, пастушки встретили в викарии места Оливал (Olival) наилучшего советчика. Лусия, которая провела в его доме в разное время несколько дней, открывала ему душу во время длительных бесед. Веря в искренность трёх пастушков, священник так вдохновлял их на духовную совершенствование:
- Если вы захотели съесть что-то, дети мои, потерпите, и потом съедите что-то другое. Так вы принесёте жертву Богу. Если вам захотелось поиграть, не делайте этого и принесите Богу другую жертву. Если вас грубо допрашивали, и вы не можете простить, сделайте это, Бог хочет этого. Принесите Ему и эту жертву.
Было замечено особое внимание, с которым пастушки внимали голосу Церкви и их любовь к Папе ( Santo Padre ), за которого, по совету двух священников, они часто молились. Особенно отличалась этой любовью Жасинта, которая иногда говорила:
- Кто бы помог мне увидеть Папу! Столько людей приходит сюда, но Папа – никогда!
Однажды, в час сиесты (послеобеденное время) возле колодца, в то время, как Франсишку и Лусия пошли искать дикий мёд, Жасинта позвала:
- Лусия, иди сюда! Иди сюда!
- Что случилось?
- Ты не видела Папу?
- Нет!
- Ой, не знаю, как это случилось, но я видела Папу в одном очень большом доме, он стоял на коленях перед столом, закрывая лицо руками, и плакал. Перед домом стояла толпа. Одни бросали в Папу камнями, другие проклинали его, сквернословили. Бедный Папа! Мы должны всё время просить за него Бога!
В другой раз, на Loca do Cabeço, когда они простёрлись для молитв, подсказанных им Ангелом, Жасинта поднялась и сказала:
- О, Лусия, разве не видишь столько дорог, полей, полных народа, плачущего от голода – у них нет никакой еды?! И Папу в церкви, молящегося перед Непорочным Сердцем Марии? И стольких людей, которые молятся с ним?
Поэтому не удивительно поведение Жасинты, когда настоятель Фатимы сказал матери Лусии о возможном путешествии её дочери в Рим для беседы с Папой. Радостная Лусия поделилась с друзьями:
- Как чудесно, если я увижу Папу!
И двое пастушков со слезами, текущими по лицам, отвечали:
- Мы не поедем туда, но принесём эту жертву за Папу.
Никого не удивил бы этот мгновенный отклик, ведь, не было случая, чтобы пастушки прочли какую-то молитву или принесли какую-то жертву, не упомянув при этом Папу в своих просьбах к Богу. Особенно этим отличалась Жасинта, она почти всегда так завершала свои молитвы:
- Это ради Вашей Любви, Боже мой, для искупления грехов, совершённых против Непорочного сердца Марии, для обращения грешников и для Папы!
3. Раскаяние и молитва.
Месяц за месяцем весть о явлениях в Фатиме распространялась, пока не достигла самых отдалённых земель. Считалось, что 13 сентября на Cova da Iria уже присутствовало 25-30 тысяч человек.
Когда время подошло, три пастушка отправились к месту явлений. Идти был трудно. Толпа сжималась вокруг них. Многие падали на колени перед детьми, умоляя сказать Деве Марии об их нуждах. Другие, не имея возможности подойти ближе, кричали издали:
- Ради любви к Богу! Попросите Деву Марию излечить моего сына-калеку!
- Пусть исцелит меня от слепоты!
- Пусть приведёт домой моего мужа, пусть приведёт моего сына, который ушёл на войну! - Пусть обратит грешника! Пусть даст мне здоровье!
Было столько просьб, что Лусия, вспоминая об этом по прошествии многих лет, сравнивала эти явления с событиями, описанными в Евангелии, когда толпы верующих приносили больных Иисусу.
Подойдя вместе к азинейре, дети стали молиться вместе с народом. Немного позже появился обычный при этих явлениях свет, а затем явилась Nossa Senhora, которая в этот раз произнесла:
- Продолжайте молиться, чтобы закончилась война. В октябре придёт сам Бог ( Nosso Senhor), Nossa Senhora das Dores e do Carmo (Другое имя Божьей матери), святой Жозе с младенцем Иисусом – чтобы благословить мир. Бог доволен вашими жертвами, но вам не надо спать с верёвкой на теле ( дети носили на теле верёвку в качестве жертвы, но не могли спать с ней, поэтому Дева Мария освободила их от этого). Носите верёвку только днём.
Лусия вспомнила:
- Меня просили о многих вещах: просить об исцелении некоторых больных, глухонемого…
- Да. Некоторые исцелятся. Другие нет. В октябре сотворю чудо, благодаря которому все поверят.
И начала подниматься, постепенно исчезая из виду.
Во время этого явления Дева Мария проявила материнскую заботу о трёх пастушках. Видя, что они часто переусердствуют в своём желании пострадать за грешников, Святая Девственница велела им не спать с верёвкой на теле.
История с этой верёвкой - поучительный рассказ, который демонстрирует готовность ясновидящих детей к страданию.
Однажды, когда все трое шли со стадом на пастбище, Лусия нашла обрывок верёвки от повозки. Ради шутки перетянула ею руку и сказала друзьям:
- Смотрите: это причиняет боль. Можем завязать на поясе и так принести жертву Богу…
- Тогда разделим её на троих…
- Но как, у нас нет ножа?
- Положим её на угол того большого камня и будем ударять другим камнем, пока она не разорвётся.
Так и сделали. Через несколько минут эти трое невинных детей перевязались обрывками толстой верёвки по поясу, довольные тем, что обнаружили новый способ принесения жертвы. В то время они, конечно, ещё не представляли себе, какую боль им придётся выдерживать из-за этой верёвки.
Однажды Жасинта, со слезами открылась Лусии:
- Верёвка заставляет меня так страдать…
- Сними её, Жасинта!
- Нет! Хочу принести это страдание Богу как жертву для обращения грешников.
Было так велико желание каждого из детей быть достойными доверия Девы Марии, пострадать ради спасения душ грешников, что они не теряли ни малейшей возможности принести жертву.
Один раз Жасинта пошла нарвать травы у ограды и нечаянно укололась крапивой. Почувствовав боль, сжала крапиву в руках и сказала брату и двоюродной сестре как приятное известие:
- Смотрите! Смотрите, вот ещё одно, с помощью чего мы можем приносить жертву!
- Давайте бить себя этой травой по ногам и рукам, чтобы страдать за грешников….
За этой жертвой следовали многие другие: отдать свой завтрак беднякам, которых встретили на дороге, терпеть жажду в разгаре лета, спокойно принимать неприятности жизни…
Один раз, после того, как отдала завтрак бедным детям, уже во второй половине дня, Жасинта пожаловалась, что голодна. Озабоченный этим Франсишку взобрался на азинейру (каменный дуб), чтобы собрать желудей, которыми можно было хотя бы обмануть голод.
- Франсишку, жёлуди с азинейры… нет! Лучше поесть желудей с карвальу (carvalho - другая разновидность дуба), они более горькие. Так сможем помочь грешникам.
Но больше голода мучила их много раз жажда. Однажды после привычного испытания, когда они ничего не пили целое утро, в полдень они почувствовали, что не могут больше терпеть. Предложили:
- Лусия, пойди в тот дом, попроси воды!
Когда же она вернулась и предложила воду Франсишку, он отказался, желая принести эту жертву для грешников. Жасинта отказалась с тем же намерением.
- Но что же делать с этой водой?
- Вот что: вылей её в то углубление в камне, чтобы овцы напились.
Тогда Жасинта так ослабла от голода и жажды, что говорила с младенческой наивностью:
- Лусия, вели цикадам, сверчкам и лягушкам замолчать! У меня так болит голова!
- А ты не хочешь принести это страдание в жертву грешникам? – спросил Франсишку.
- Хочу, да! Пусть они поют…
В другой раз все трое играли у колодца. Недалеко по винограднику шла мать Жасинты, тётушка Олимпия, которая с материнской заботливостью угостила их аппетитными кистями винограда.
- Поешьте! Очень вкусно…
- А если мы не будем есть и принесём это в жертву грешникам? – напомнила Жасинта, когда мать уже ушла.
- Правильно говоришь. Пойди, предложи виноград другим детям, которые играют на улице.
Возвращалась она очень счастливая.
- Знаешь, кого я встретила?
- Нет!
- Наших бедняков. Дала им виноград. Они так обрадовались…
Такая же сцена разыгралась в другой раз – с фигами. Тетя Олимпия несла с поля в дом корзинку с восхитительными фигами. Позвала детей и предложила им фиги. Жасинта первая вспомнила и загорелась:
- Сегодня мы ещё ничего не сделали для грешников! Теперь сделаем!
И щедро раздала все фиги.
На другой день, когда они втроём были возле дома, крёстная мать Лусии ( по-португальски крёстная – мадринья), добрая женщина, позвала их:
- Идите сюда! У меня есть кое-что для вас!
И она передала Франсишку стакан воды с мёдом, который только что приготовила. Он взял стакан, но тотчас же передал Жасинте и исчез.
- Лусия, а где Франсишку?
-Не знаю, мадринья! Только что был здесь!
Крёстная напрасно звала его несколько раз. Когда, наконец, через некоторое время дети снова встретились у колодца, Лусия укорила его:
- Франсишку, ты не пил воду с мёдом! Мадринья звала тебя несколько раз, а ты не появлялся!
- Когда я взял стакан, мне вдруг пришло на ум принести жертву в утешение Бога ( Nosso Senhor), и пока вы пили, я убежал сюда.
Что особенно впечатляет в истории жизни трёх пастушков, это их рассудительность. Слова Сеньоры так вошли им в сердце, что каждый миг становились объектом размышления.
Вскоре после первого явления, в один из дней, когда они пришли на пастбище, Жасинта с задумчивым видом села на камень. Лусия пригласила её поиграть. Но Жасинта ответила, что не хочет играть.
- Почему не хочешь?
- Потому что я думаю. Эта Сеньора велела нам молиться по чёткам и приносить жертвы для обращения грешников. Сейчас, когда мы молимся, то читаем Ave Maria и Pai Nosso полностью. Как же мы можем принести жертву?
На этот вопрос ответил Франсишку:
- Отдадим наш завтрак овцам и останемся голодными…
- Послушай, Лусия, эта Сеньора сказала, что многие души уходили в Ад. Что это – Ад?
Лусия, вспоминая описания, даваемые ей матерью, объяснила:
- Эта яма с червями и огромное пламя. Тот, кто нагрешил и не раскаялся, пойдёт туда и останется там гореть навсегда.
- Но через много-много лет, разве он не выйдет оттуда?
- Нет! Ад никогда не окончится.
- А тот, кто идёт на небо тоже никогда не выйдет оттуда?
- Нет! Это навсегда. Небо тоже вечно.
- Послушай. Лусия, и эти люди всегда горят, никогда не превращаются в золу?
Бедные! Мы должны молиться и приносить много жертв за них!
- Да! Мы должны это делать для грешников!
- О, Лусия, какая хорошая эта Сеньора! Она обещала взять нас на небо.
Однажды Лусия вошла в дом Жасинты и обнаружила её сидящей на постели и очень грустной.
- Жасинта, о чём думаешь?
- О войне, которая будет… Будут убиты столько людей! И почти каждый пойдёт в Ад! Будет разрушено столько домов, убито столько священников.
Послушай! я пойду на небо. Ты, когда увидишь этот свет ночью, о котором говорила Сеньора, что он будет перед войной, беги туда тоже!
- Но разве ты не знаешь, что я не могу убежать на небо?
- Правда! Ты не можешь, но не надо бояться1 Я на небе буду так просить за тебя, за Папу, за Португалию, чтобы война не приходила сюда, и за всех священников.
Впечатлённые рассказом об ужасах Великой войны, трое пастушков много размышляли об этом большом несчастье, которое придёт, если грешники не обратятся.
Более ревностным из них был Франсишку. Через несколько дней после первого явления, он взобрался на большую скалу и сказал девочкам:
- Не ходите сюда! оставьте меня одного.
- Хорошо.
В час завтрака позвали:
- Франсишку! Не хочешь прийти позавтракать?
- Нет! Ешьте сами.
- А молиться с нами?
- Молиться приду – позже. Позовите меня.
Закончив завтрак, девочки вспомнили о нём:
- Франсишку, пойдём молиться с нами!
- Молитесь здесь, поближе ко мне.
- А что ты делаешь там столько времени?
- О, Лусия, я думаю о Боге, который так страдает из-за стольких грехов людей! Если бы я мог Его порадовать!
Довольно часто он прятался за камнем, деревом и оставался там, на коленях, обо всём забыв, думая о Боге, который страдает из-за людских грехов.
Иногда Лусия спрашивала его:
- Франсишку, почему не зовёшь меня и Жасинту молиться с тобой?
- Мне больше нравится молиться самому и думать об утешении Бога, который так печален.
Перевод с португальского
1. Сколь прекрасна Сеньора!
13 мая 1917 года, после воскресной службы в местной церкви, трое пастушков – Лусия, Франсишку и Жасинта – вышли из дому и отправились со стадом овец на пастбище в местность под названием Кова да Ириа (Cova da Iria). День был солнечный, на лазурном небе - обрывки облаков. Приблизившись к вершине, дети решили поиграть. Они строили домик из камней, когда увидели какую-то вспышку. Лусия подумала, что это гроза, хотя облаков на небе не было, и поторопила детей бежать домой. Они схватили свои мешочки с завтраками, посошки и стали гнать овец в сторону дороги. Вторая вспышка. Дети заторопились ещё больше. Но через несколько шагов увидели на вершине каменного дуба ( по-португальски его название звучит – каррашкейра) прекрасную женщину, одетую во всё белое, сверкающую ярче солнца, полностью окружённую светом. Восхищение смешивалось со страхом. Сеньора поспешила успокоить детей: не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого.
- Откуда Вы?
- С неба.
Дети спросили, на небе ли умершие ещё очень молодыми две их знакомые девушки ( или девочки). Ответ: одна на небе, другая в чистилище.
Сеньора выразила желание, чтобы дети приходили на Cova da Iria в течение 6 месяцев по 13 числам в тот же час. Потом спросила, хотят ли дети предоставить себя Богу и перенести страдания для искупления грехов и обращения грешников? Дети были согласны. Сеньора велела им молиться каждый день, чтобы окончилась война и настал покой для мира. Затем она спокойно поднялась в направлении источника света.
Овцы паслись, равнодушные к происшедшим событиям. Детей переполняла радость, которую надо было с кем-то разделить. Особенно Жасинта всё время повторяла одну фразу: «Ой! Какая Сеньора красивая!» Лусия предупредила детей, чтобы они никому не говорили о событии.
2. Я – Ангел мира.
Лусия вспомнила, конечно, как однажды в 1915 году, когда она молилась с тремя другими девочками, все они видели неподвижную фигуру, как бы из снега, на вершине дерева. Они договорились никому не рассказывать об этом. Но кто-то проболтался, пошли слухи, и мать Лусии, не веря в истинность события, принимая всё за детские сказки, отругала дочь. Теперь, когда девочка задумывалась, сёстры смеялись над ней, говоря: «Это она опять видит фигуру, закутанную в простыню». Явление повторялось три раза, Лусия никогда не говорила об этом своим младшим двоюродным сестре и брату, которые к тому времени стали сопровождать её со стадом.
В один из дней они гнали стадо к Шоса Вельа (Chousa Velha) и спрятались от дождя в маленькой пещере грота Лока ду Кабесу (Loca do Cabeço). Они ещё играли в камешки после еды и молитв, когда неожиданно поднялся сильный ветер, и появился юноша в белом. Он сказал детям, чтобы они не боялись его, потому что он – Ангел мира. Встал на колени, склонил голову до земли и попросил детей молиться вместе с ним. Трижды повторили они молитву:
- Боже мой! Я верю, чту, жду и люблю Тебя! (Meu Deus, eu creio, adoro, espero e amo-Vos) прошу у Тебя прощения для тех, кто не верит, не чтит, не ждёт и не любит Тебя!
Он велел детям молиться так, потому что такая молитва доходит до сердца Христа и Девы Марии.
Когда Ангел исчез, Лусия, помня, как пострадала она от болтовни прежних компаньонок, попросила детей никому не рассказывать об этом, что они обещали и исполнили.
Франсишку не слышал речи Ангела, девочки рассказали ему всё. Все трое выучили молитву и повторяли её так часто, что порой падали от усталости.
Прошли месяцы, и снова явился детям Ангел, и напомнил, что они должны молиться, чтобы Бог помог Португалии. Он сказал, что он – Ангел Португалии.
Франсишку опять не слышал слов Ангела, он слышал только слова Лусии. Он едва дождался следующего дня, когда Лусия обещала ему всё рассказать. Лусия объяснила ему, что значит приносить жертвы ради спасения грешников. Это терпеть жажду, жару, холод, есть то, что не любишь, терпеть людей, которые вызывают у тебя отвращение, делать то, чего не хочешь делать, - всё, всё, что нелегко даётся.
Дети так усердно молились, что Франсишку признавался: он не может так, у него болят кости, всё тело. И девочки предложили ему: не обязательно молиться на коленях, можно и сидя.
В конце сентября или уже в октябре, Ангел появился перед пастушками на Loca do Cabeço, где впервые они молились: « Meu Deus, eu creio, adoro, espero e amo-Vos». Он держал в руках чашу и просфору. Вместе с детьми трижды повторил молитву Святой Троице ( Santíssima Trindade: Pai, Filho, Espirito Santo ). Затем позволил детям причаститься ( причастие – саграда комуняу - sagrada comunhão ).
3. Будете много страдать.
Во время этих незабываемых событий 13 мая, пастушки, конечно, вспоминали откровения Ангела. Но видение прекрасной Синьоры затмило всё. Лусия предостерегала детей, видя их безмерный восторг.
Дома Жасинта не выдержала и рассказала матери, что видела прекрасную Сеньору на вершине дуба ( в тексте дуб называют то каррашкейра, то азинейра - azinheira ). Родители девочки были удивлены, но не придали её словам большого значения. Франсишку пожаловался Лусии, та сделала выговор Жасинте.
Но слухи начали быстро распространяться. Народ, похоже, раздражало, что видения были у обыкновенных детей, не у святых или хотя бы всеми уважаемых людей. Дошло до матери Лусии, она очень рассердилась и потребовала от дочери, чтобы та сказала всем, что это ошибка, и попросила прощения за свой обман. Мать побила Лусию. Жасинта, узнав об этом, на коленях просила прощения у Лусии, обещала никому и никогда больше ничего не говорить. Действительно, с этого времени Жасинта никому не говорила о явлении.
4. Так было у Жасинты.
Жасинта была сама невинность, этим она восхищала людей, которые с ней общались. Искренняя, как ягнята её маленького стада, она любила обнимать их за шею, говорить с ними, ласкать их. Однажды Лусия спросила её, почему она любит идти среди стада. Девочка ответила, что хочет быть похожей на Христа, у неё есть иконка, на которой Христос изображён среди стада, и даже обнимает за шею одного ягнёнка.
Одним из её любимых развлечений во время долгих часов на пастбище со стадом - был танец. Как только она слышала музыку, которую наигрывал кто-то из пастухов, она делала движения руками и всем корпусом в такт мелодии. Выходило очень грациозно. В другой раз она просила брата поиграть немного, чтобы они потанцевали. И в то время, как Франсишку играл на грубой дудке, они с Лусией кружились, пели популярные песенки и ударяли в ладоши в такт музыке.
Однажды бедная Жасинта безутешно плакала, тоскуя по брату, давно ушедшему на войну. От него не было вестей, и думали даже, что он уже мёртв. Желая отвлечь её от печальных мыслей, Лусия предложила ей организовать бал. Та сразу откликнулась. Она танцевала, а слёзы капали у неё из глаз.
Второй забавой Жасинты в горах было – слушать эхо собственного голоса. Кричала на вершине холма, а эхо отдавалось в долинах. Особенно нравилось ей повторять слова молитвы Деве Марии. «Ave Maria… Cheia de graça…( полная милости)», - громко говорила она, посылая голос к линии горизонта.
Ещё она любила играть дотемна у сарая Лусии, любуясь чудными тонами, которые придавало заходящее солнце листьям деревьев, домам, всему пейзажу. Когда загорались первые звёзды, дети забавлялись игрой: кто знает большее число. Жасинта говорила, что звёзды – лампочки ангелов, луна – лампада Девы Марии ( по-португальски Дева Мария чаще всего называется Носса Сеньора - Nossa Senhora ), а солнце – Бога (Nosso Senhor).
- И какую из этих лампочек ты любишь больше всего, Жасинта?
- Лампаду Девы Марии, она позволяет смотреть на неё и не обжигаться ( не слепит глаза).
Родители велели детям молиться каждый день, пока они пасли скот. Но детям не хватало времени на забавы, и они изобрели любопытный способ облегчения своих обязанностей. Перебирая чётки, они говорили только «Ave Maria», - а затем, после долгой паузы очень медленно: « Pai Nosso» ( «Отец наш небесный»).
Но Жасинта имела и явные недостатки. Была раздражительна, порой придиралась к мелочам, была упряма, не склонна менять своё мнение. Когда они играли с Лусией в пуговицы, Лусия часто проигрывала все, и ей приходилось отдавать пуговицы с одежды, которая была на ней. Когда Лусию звала мать, девочка уже знала, что её ждёт, если она явится без пуговиц на одежде, и умоляла Жасинту отдать ей проигранное.
- Отдай, потому что мать побьёт меня!
- Не проигрывай…
Жасинта уступала только тогда, когда подруга грозилась больше не играть с ней.
Девочка очень интересовалась всем, что касалось Христа. Часто просила Лусию рассказывать ей историю жизни и смерти Иисуса, распятого за наши грехи. Плакала, говорила, что не хочет грешить, чтобы Христос больше не страдал.
После вышеописанных событий Жасинта считала себя ответственной за все неприятности, потому что именно она раскрыла секрет их видения.
Она не хотела играть, видя в этом жертву от себя – для обращения грешников.
Франсишку тоже после первого же явления Девы Марии стал более рассудительным. Он часто удалялся от сверстников. Когда его звали, он просил не мешать ему молиться:
- Дева Мария сказала, что мне надо много молиться, чтобы попасть на небо.
5. А что если это приходил сам демон?
Между тем приближался день Святого Антонио – деревенский праздник - 13 июня. Мать и сёстры Лусии решили сделать вид, что они забыли о событиях на Cova da Iria или не придают этому значения. Иногда переговаривались между собой: посмотрим, что она предпочтёт – «Сеньору с азинейры» или праздник Святого Антония? Они были уверены, что второе, ведь Лусия так любила праздники! Но 12 числа Лусия расстроила все их ожидания, заявив, что она пойдёт на Cova da Iria. Жасинта, более наивная, пригласила свою мать идти с ними.
- Выброси эти глупости из головы, малышка! Пойдём на праздник, который обещает быть в этом году чудесным, как никогда раньше! Будут удивительные украшения, музыка, фейерверки, развлечения. Что может быть лучше праздника Святого Антонио?!
- Эта Сеньора, мама! Праздник нельзя даже и сравнить с этой Сеньорой!
Рано утром, когда Лусия собиралась пойти в церковь к службе, Франсишку позвал её. Пришли люди из разных мест, они хотели идти на Cova da Iria вместе с детьми. Когда они пришли к дубу и встали на молитву, их было уже пятьдесят человек. Точно к концу молитвы появилось сияние, и спустя мгновение – сама Дева Мария на вершине дуба.
Лусия начала разговор с детской простотой:
- Чего хочет Ваша Милость?
- Чтобы пришли сюда 13 числа следующего месяца. Чтобы молились каждый день, чтобы учились читать…
- Хотели попросить Вас …исцелить больного…
- Да, излечите его, на протяжении этого года, если он обратится ( изменит свою жизнь).
- Ещё хотела бы попросить Вас забрать нас на небо!
- Да, Жасинта и Франсишку пойдут вскоре. Ты останешься для распространения благочестия.
- Тогда ... я останусь одна в мире?
- Останешься. Но не грусти. Моё сердце будет твоим убежищем и путём, который приведёт тебя к Богу.
Говоря эти последние слова, Сеньора раскрыла руки. Нежные лучи затопили трёх пастушков, проникая в их сердца. В правой ладони было сердце, уязвлённое шипами – Сердце Божьей матери, раненное людскими грехами.
Лусия быстро поднялась и сказала людям в то время, как Сеньора исчезала:
- Смотрите! Смотрите! Там – Божья мать (Nossa Senhora).
Любопытные приблизились к дубу и увидели как бы прогалинку, образованную на дереве в том месте, где его касались одежды Сеньоры.
Помолившись, люди сами выстроились в одну процессию, которая, произнося молитвы, направилась в обратный путь к их домам.
Известие о новом явлении стремительно распространялось, снова разделяясь во мнениях.
Одни жалели, что не были там сами. Другие мучили пастушков расспросами, сколь красива Сеньора, сравнивая её с людьми и изображениями святых в церкви.
Возникло и подозрение, почему Сеньора говорила по секрету только с детьми. Хватало и таких людей, которые пытались соблазнить детей посулами и выпытать, о чём говорила с ними Сеньора. Дети не согласились бы на это и за всё золото мира.
Тихая деревня вся бурлила из-за истории с пастушками.
Мать Лусии велела ей пойти после службы ( церковная служба – мисса - missa) к приору ( настоятелю) и рассказать ему всю правду. Ей было бы спокойнее, если бы дочь сказала, что всё это выдумки. Лусия рассказала о приказе матери Жасинте и Франсишку, те, оказывается, тоже должны были идти туда, их мать получила письмо от приора. Дети были готовы пострадать за любовь к Богу и за грешников.
На следующий день после службы мать Лусии строго наказала ей признаться приору в своей выдумке, чтобы вся эта история закончилась. Она забыла о людях, которые молились вместе с пастушками перед каменным дубом Сеньоры…
Допрос доброго настоятеля Фатимы был спокойным и подробным. Под конец он с отеческим видом предупредил:
- Мне кажется, это не откровение Небес. Когда приходят такие откровения, они передаются через настоятелей или духовников. Лусия же, напротив, часто уединялась. Это, скорее, лукавство демона. Посмотрим. Будущее покажет, что нам следует об этом думать.
Слова настоятеля о демоне произвели большое впечатление на Лусию, привели к раздвоению её мыслей. Глубоко встревоженная она советовалась с друзьями-пастушками.
Они успокаивали её. У Лусии даже родилась мысль покончить с этим раз и навсегда, сказав, что всё это был обман. Дети осуждали эту мысль:
- Не делай этого! Это будет обман, грех!
Но Лусия не могла не грустить, она видела страшные сны о демонах, которые хватали её своими когтями. Дошло до того, что однажды она кричала во сне: «Спасите!»- так громко, что её услышала мать.
Тем временем наступил день 12 июля. Из других районов Португалии съезжались люди в Фатиму. Они хотели видеть, что произойдёт 13 июля.
Лусия стояла на своём:
- Я не пойду! А вы пойдёте?
- Да! Мы с Франсишку пойдём, потому что Сеньора велела.
- Хорошо, Жасинта, если Сеньора спросит обо мне, скажи ей, что я не пришла, потому что боюсь, не демон ли она.
- Хорошо. Хотя мне будет трудно, я буду говорить, но какая жалость, что тебя не будет с нами!
Последние слова Жасинты сопровождались безудержными слезами.
В ночь с 12 на 13 июля Лусия не могла спать. В её душе шла борьба: идти? Не идти? Эта борьба длилась уже месяц. Она часто пряталась в зарослях близ колодца Арнейру (Arneiro) и проводила там часы в слезах, молитвах и размышлениях. Мать сердилась на неё за это и обзывала её «святой червивого дерева».
6. Вы пострадаете за грешников.
Утром 13 июля Лусия услышала внутренний голос, который шептал:
- Лусия, иди! Не бойся!
Какая-то сверхъестественная сила влекла её в Cova da Iria. Она пришла в дом тёти и спросила, где Жасинта и Франсишку. Прошла в комнату, где они стояли на коленях и плакали. Узнав, что Лусия идёт с ними, они были счастливы. Оказывается, почти всю ночь дети молились, чтобы Лусия пошла с ними.
По дороге любопытная толпа так окружила их, желая всё видеть и слышать, что трудно было идти.
В этот день, 13 июля 1917 года собралось три или четыре тысячи человек. Вскоре после начала чтения молитв появились уже привычный свет и видение Сеньоры на дереве.
В последующей беседе, после обычного вопроса Лусии, чего хочет Сеньора, девочка попросила о чуде, которое бы подтвердило правоту детей, помогло людям поверить им.
Сеньора велела продолжать молиться, обещав в октябре сказать, кто она, и совершить чудо. Ещё раз подчеркнула она, чтобы они молились за грешников и просили за них Христа.
На этот раз, когда Сеньора раскрыла руки, свет, исходивший из них, как бы разорвал землю, и пастушки увидели море пламени, где, среди стонов и криков отчаянья, демоны и души осуждённых (последние в облике людей) летали, как искры этого огня. Демоны имели вид омерзительно-страшных животных.
Лусия издала крик ужаса, услышанный толпой. Дети застыли от страха. Сеньора говорила:
- Вы видите Ад, куда идут души грешников. Для того, чтобы спасти их, Бог хочет установить в мире почитание моего Непорочного Сердца ( Имакуладу Курасау - Imaculado Coração) . Если делать, как я говорю, будет спасено много душ, наступит мир. Война окончится. Но если не перестанут оскорблять Бога, в правление Пия Х1 начнётся новая война - хуже. Когда придёт ночь, освещённая непонятным светом – это будет великим сигналом того, что началось наказание за преступления посредством войны, голода, преследований церкви и Святого Падре.
Чтобы помешать этому, приду просить о посвящении России моему Непорочному Сердцу и о причащении в первую субботу каждого месяца во искупление грехов. Если будут приняты мои просьбы, Россия обратится к Богу, и будет мир. Если нет – Россия распространит свои заблуждения по всему миру, вызывая войны и преследования церкви. Будут страдать добрые люди, Святой Падре, будут уничтожены целые народы. В конце концов, Imaculado Coração восторжествует. Святой Падре посвятит мне Россию, эта страна преобразуется, и миру будет дарован мир на некоторое время. В Португалии догмат веры будет храниться всегда.
Сеньора не велела никому говорить этого, кроме Франсишку, который, как и в прошлые разы, только видел Деву Марию, но не слышал её.
Под конец Сеньора добавила:
- Когда молишься, добавляй в конце каждой молитвы: « Иисус, помилуй нас, спаси нас от Адского огня, вознеси на Небо все души».
После вознесения Сеньоры, Лусия выглядела очень печальной. Когда её расспрашивали, она отвечала, что ей был доверен секрет.
Отец Жасинты и Франсишку, сеньор Марту, опасаясь, что девочка подвергается опасности в толпе, вынес её из толпы к дороге.
Известие о том, что Сеньора открыла какой-то секрет детям, распространялось быстро. Но никакие уловки не помогали вырвать его у них. Между собой дети часто говорили о последнем явлении Сеньоры и молились, как она велела.
Особенно Жасинта была под впечатлением видения Ада. Порой садилась на землю или камень и задумчиво повторяла:
- Ад! Ад! Как мне жаль души, находящиеся в Аду!
Часто она просила Лусию и Франсишку присоединиться к ней в молитве за грешников. Спрашивала, какие преступления они совершили. Лусия отвечала, что они грабили, сквернословили, проклинали, не ходили в церковь по воскресеньям…
Жасинте было очень жаль грешников. Она помнила, что ей предсказано скоро уйти на Небо, и просила сестру предупреждать людей не делать ничего плохого, чтобы они не попали в Ад. Она очень хотела, чтобы вместе с ней на Небо, а не в Ад, шли все люди.
Девочка лишала себя еды, принося жертву за тех, кто ест слишком много. В последние месяцы, уже сильно больная, когда Лусия говорила ей, что она освобождена от присутствия на службе в церкви, Жасинта отвечала:
- Нет! Пойду, даже если мне будет очень трудно, это за тех грешников, которые пропускали службу в воскресенье.
Франсишку однажды посоветовал ей:
- Жасинта, не думай столько об Аде! Думай лучше о Боге и Деве Марии. Я не думаю об Аде, чтобы не бояться.
Но немного позже, в пещере, пока девочки развлекались, Франсишку, как обычно, удалился от них в небольшое убежище - впадину в скале. И вдруг они услышали взволнованные крики:
- О, Лусия! О, Жасинта! О, Дева Мария, защити меня!
Девочки прибежали туда и увидели его на коленях, дрожащего, с лицом, искажённым от ужаса. Он видел страшных адских зверей, изрыгающих пламя. Ему показалось, что они хотели сожрать его…
Южане… Конечно, говорливые, порой не в меру, сопровождающие часто свой рассказ жестами. Португальцы умеют разговаривать на любом языке… с помощью жестов. Помнится рассказ одной женщины о том, как её муж пытался в московском магазине объяснить, что ему нужны куриные яйца. Он приседал на корточки и квохтал, указывая при этом на выставленную в витрине курицу. Конечно, продавщица его поняла.
Южная говорливость особенно бросается в глаза в кафе. Когда людей много, с непривычки может заболеть голова. А им нравится этот оживлённый шум.
Определённо присутствует в характере местных жителей некоторая беззаботность и необязательность. Во многих справочниках для туристов эта черта называется «неторопливостью». Пример тому - традиционная сиеста, во время которой все магазины и конторы закрыты. Длится она, в основном, от часа до двух, но бывает, и на протяжении всего времени с 12.00 до 15.00. Если тебе сказали в магазине, в конторе, зайти завтра, это значит, хорошо, если результат будет через неделю. Может и гораздо позже. Это я поняла ещё, ожидая гостевой визы из португальского посольства… И происходит подобное не из-за плохого отношения – к людям вообще, к тебе, в частности, - нет. Наоборот, люди здесь улыбчивые, в основном добродушные. Но так уж заведено у них: «шпера пикадинь» - подождите немножко. Даже в песнях услышишь: «шперамуш поку, ум покиинья майш…» ( подождём немного, ещё чуть-чуть ). И ждут терпеливо.
Даже о фильмах этого дня сообщают, что будут “tarde”, что означает, где-то от 12 дня до 6 вечера. Зачем нужна точность? Зачем связывать себя чем-то, усложнять жизнь?
Эта беззаботность приводит порой к трагедиям, когда проявляется в поведении водителей на дорогах. В небольшом посёлке, где мы живём – Benavente – уже были свидетелями и почти свидетелями многих аварий. Недаром во французском путеводителе по Португалии для туристов, купленном мной ещё в Киеве, говорится о непредсказуемости португальских водителей, особенно в опасных дорожных ситуациях. Машины здесь практически не соблюдают необходимой для безопасности дистанции, если одна из них резко тормозит, могут врезаться друг в друга два-три следующих авто. Надо видеть, как здесь ездят мотоциклисты! Только услышал за спиной шум приближения мотоцикла – миг – он уже превратился в точку далеко впереди. Полиция даже и не пытается преследовать нарушителей всяких норм скорости: не имеет права. Будет ещё хуже, вероятность аварии увеличится. Только в последнее время ужесточились законы по отношению к водителям. Вино пьют за обедом все. И начинают день с кафе, где могут тоже пропустить рюмочку. На работе в самое важное за весь день время - «алмосу» (обеда) часто пьют вино и женщины. Но не должна этого делать estrangeira (эштранжейра) – женщина-иностранка. Воспринимается с подозрением. Это, как вспоминает о Северной Осетии (тоже – южане) мой муж: если идёт пьяный осетин – это «мужчина», если же украинец покажется на улице немного нетрезвым – это «хохоль – алькоголик». Что поделать, недостаток знаний о другом народе часто вызывает настороженное отношение, а тут ещё неважно себя зарекомендовали многие наши земляки.
А какие здесь дороги? Идёшь по узенькому тротуару, а машины мчатся, почти задевая тебя, ударяя воздушной волной. Как на такой узкой дороге они ухитряются не сталкиваться постоянно со встречными машинами – ума не приложу. В дождь невозможно дойти от фабрики, где мы живём, до центра посёлка: дорога идёт вдоль трассы, никакой зонт не предохранит от душа из-под колёс, не говоря уже о том, что сам дождь часто напоминает водопад. Конечно, большинство местных жителей имеет машины, исключение составляют, разве что, некоторые старички и старушки. Так что, эта проблема для них не существует.
А как построены старые дома? Порог комнаты прямо на уровне улицы – это встречается очень часто. Недаром в сильные ливни, если дождь не прекращается долго, а твёрдая глина не впитывает воду, многие дома бывают затоплены. Нас тоже едва не затопило, осталось всего несколько сантиметров, которые не успела преодолеть вода до нашего порога.
Португальцы – страшные бюрократы. Наш родной бюрократизм, мне кажется, им в подмётки не годится. Они сами же страдают от этого, причём, похоже, в первую очередь - работники контор, погребаемые ежемесячно под грудой всевозможных бумаг. Продлить визу - это каждый раз сопровождается сбором огромного количества копий, причём, с каждым годом прибавляются новые. Так что, идёшь и берёшь с собой на всякий случай даже больше, чем требуют, а ещё – обязательно оригиналы документов. До смешного доходит. В листе-списке необходимого указано: копии всех использованных страниц паспорта. Так, одни работники офиса по делам эмигрантов требуют сплошь все страницы паспорта, отправляют дополнительно делать ксерокс. Другие же оставляют только страницы с записями и визами, остальные отдают владельцу.
Часто работники одной государственной конторы не понимают, что имеют в виду служащие другого офиса, приславшие им письмо на родном португальском – но канцелярско-бюрократическом – языке. Не знают, что от них требуется, неверно оформляют тебе какую-то бумагу, и вот, ты возвращаешься из другого города «не солоно хлебавши», и долго пытаешься добиться изменения этого документа, чтобы его приняли «наверху». Правда, надо отдать им должное, редко, но встречаются улучшения – в сторону ускорения процесса и уменьшения количества бумаг.
Кстати, интересной была реакция нашего отечественного бюрократа на мой рассказ о его «коллегах» из Португалии. Я не была знакома с характером работы этого человека. Рассказываю, - слушает внимательно и как-то, неловко ему, что ли. Потом стал приводить оправдания: говорит, каждый человек старается делать так, чтобы поменьше работать, меньше загружать себя делами. Если ещё как-то стимулируют, можно и постараться. А так – просто отпихивай от себя всё лишнее, то, что не обязательно делать сейчас, срочно. На потом, на когда-нибудь, на если придётся…
Не может не восхищать ярко проявляющийся патриотизм португальцев. Помню, какой шум начался на улицах, когда стало известно о футбольной победе команды страны. Я была в это время в вечерней смене и имела возможность наблюдать из окна, что делалось: оглушительные долгие гудки машин, и как им удавалось разминуться, ведь, мчались с сумасшедшей скоростью навстречу друг другу! Из кабин буквально вываливались, удерживаясь чудом, размахивавшие флагами люди. В кузовах грузовичков создавались живые пирамиды из подростков, увенчанные национальным флагом. Люди пели, кричали.
Национальные праздники (праздник – фешта – festa) проходят весело. Практически всегда сопровождаются народными танцами и песнями, среди выступающих и детские самодеятельные ансамбли, и люди уже пенсионного возраста. Особенно хороши, чёткие, под ритм кастаньет, танцы жителей северных областей. Их костюмы тоже великолепны. Помню прошлую Сардинию Асаду (праздник сардины). Жареная рыба и вино раздавались бесплатно, народ шёл нарядный, были даже элементы карнавала. На улицах продавались яркие большие игрушки, больше – воздушные шары в форме различных реальных и сказочных животных. Танцы на площади, какие-то очень непосредственные, все пляшут вместе и парами, как хотят. Самое приятное: я не видела пьяных, не слышала ругани. Бывают и стычки (приходилось слышать), порой между эмигрантами и местными, но, боюсь, инициаторами в них являются наши земляки. Слишком много боли накопилось, вот и даёт она такие вспышки неконтролируемой злобы.
Семья в Португалии… создаётся она практически рано. Считается, что португальские женщины раньше других выходят замуж. Вначале молодые обручаются, девушку начинают звать «нойва - noiva» - невеста. Это время длится месяцами, при этом они живут каждый в своём доме, с родителями.
В этой католической стране среди молодёжи прижились современные нравы. Парень и девушка часто просто начинают жить вместе, пока не регистрируя брак. При этом женщина называется не «эшпоза - esposa» (жена), а «намурада - namorada» (возлюбленная). Были курьёзные случаи, когда мы не понимали, о ком говорит наш знакомый португалец, называя её «namorada»»: о своей жене или о другой женщине. Регистрируют брак чаще после рождения ребёнка. Венчание могут совмещать по времени с крещением детей, крестят не только младенцев, но и в гораздо позднем возрасте.
Многие женщины идут работать только тогда, когда дети выросли: в семье не редкость – пять детей. В порядке вещей, что муж после работы сидит с друзьями в кафе, больше ради болтовни, чем ради выпивки, я уже говорила, пьяных встречаешь очень редко. Жена в это время хлопочет по хозяйству. Португальские мужья, по моим наблюдениям, не очень рвутся помогать жёнам в их повседневных хлопотах.
В стране не редкость суицид. Я слышала о нескольких случаях самоубийства женщин. Они были спровоцированы неурядицами в семейных отношениях. Так, одна немолодая женщина, годам уже к шестидесяти, покончила с собой: утопилась в огромном чане с водой, стоявшем у них дома. Она не выдержала тирании и недоброжелательного отношения мужа. Перед самым моим приходом на работу в Дом престарелых, разыгралась такая же трагедия. Главным действующим лицом стала работница Лара (Дома престарелых). Её муж часто и подолгу ездил на заработки во Францию и другие страны, нашёл там себе любимую женщину и не пожелал скрывать этого от жены. Сорокалетняя женщина попала в сложное положение. Ещё, когда она выходила замуж за человека из богатой семьи, бесприданницу невзлюбила родня мужа. Теперь они отыгрывались на ней, распускали слухи о её нескромном поведении в молодости, до замужества, оправдывали мужа, винили в размолвке супругов жену. Наверное, последней каплей стало то, что дочь-старшеклассница перешла на сторону отца. Были ли причиной того материальные соображение – не знаю. Видимо, дочь чувствовала состояние матери: приходя из школы, она всегда искала глазами мамины домашние тапочки – ушла та из дому или нет. И однажды они не нашлись. Мать не возвращалась. Поиск привёл к заброшенному колодцу во дворе, возле которого аккуратно стояли тапочки. Говорят, на похоронах родня мужа вела себя очень спокойно, никакой вины не чувствуя. Коллеги Фернанды ( так звали эту женщину) очень жалели её, собрали деньги на большой красивый венок на могилу. А до трагедии, по свидетельству работавшей здесь прежде украинки, тоже передавали сплетни, многие осуждали бедную женщину. Женский коллектив…
Зато надо отметить: к детям здесь относятся трепетно. Иногда, так даже излишне. Ребёнок может бегать, шуметь, развлекаться, как ему хочется. Никто его не остановит, не сделает замечание родителям. Порой это очень утомляет: в кафе, в офисах дети могут пронзительным визгом и беготнёй чуть не по чужим ногам порядком отравить жизнь взрослым.
Традиционное развлечение португальцев, как и у испанцев, связано с быками. Нет, я не видела серьёзных боёв. Честно говоря, и не хотела бы. Мне будет слишком жаль животных, не говоря уже о том, что могут быть ранены и люди. Уже слышала о погибшей лошади и серьёзно раненом человеке, не здесь, в Benavente, но в другом городке.
Здесь во время «игр» с быком тоже дежурит скорая помощь: бывают несчастные случаи. Трудно понять, какое удовольствие дразнить бедное животное? Но, парни, подростки и взрослые мужчины не выходят из огороженного участка дороги, засыпанного песком. Хочется «подёргать опасность за усы», дать выход южному азарту, темпераменту. Кто хватает быка за хвост, кто за рога, кто дразнит куском картона, кто сшитым из мешковины и набитым соломой человечком… Наблюдающая публика висит на деревянном ограждении. Если раздразнённый обидчиками бык поворачивается и кидается на этот забор, люди моментально спрыгивают, а те, кто находился внутри загородки, взмывают наверх – на ограду. Но, далеко не все. Самые настырные просто отпрыгивают в сторону.
Да, как и у всех народов, есть у португальцев свои очаровательные черты, есть менее привлекательные. Но, если быть честным до конца, пожалуй, жить в этом тихом местечке, среди неторопливых и добродушных людей, даже при учёте всех сложностей жизни «estrangeiro» – приятно. Конечно, я не могу сравнивать, например, жизнь киевлян с жизнью лиссабонцев. У каждой столицы есть общие черты: суматоха, повышенная криминогенность, контраст между разными районами. Но я жила не только в украинской столице, в юности жила в русском городе Волгограде. Но такого покоя и там не ощущала. Покоя людей, которые…которым…
Не буду ничего объяснять, лучше процитирую своё стихотворение из португальского цикла «Живём здесь, такие разные…»
А эта земля - не изранена,
И люди её приветливы.
Чего ещё, как подумаешь:
Есть солнце, хлеб и вино…
«Всё хорошее в человеке почему-то наивно,
и даже величайший философ наивен в
своём стремлении до чего-то просто
додуматься…»
М. Пришвин
Серёжки на ивах –
пройтись бы весеннею рощею…
Смертельно наивным
для жизни – бывает хорошее.
Плохое умнее,
и лживое, и осторожное.
А, впрочем, не мне…
Я опять – из пустого в порожнее…
……………………………………
Этот абзац отчёркнутый
Будет тебе ключом.
Спросишь меня: - О чём ты?
Снова скажу: - Ни о чём.
Разве напишешь отчётливо,
Чтобы ложью не счёл?
Лучше молчи: - О чём ты?
Я промолчу: - Ни о чём.
Ранняя весна. По ночам - ещё заморозки, а мимоза потихоньку распускается. По пути на работу каждый день прохожу мимо цветущего дерева – рукой подать, через забор. Ветви почти задевают по лицу. Никто не ломает – чужое.
Больше всего меня здесь, в Португалии, чарует небо. Может быть, потому что мало имела возможностей поездить по стране, а небо есть везде. Оно здесь совсем другое, очень изменчивое. Похоже на океан. Особенно, когда, вот, как сейчас, по нему летят голуби. Впечатление такое, что это колышутся в неглубокой прибрежной воде открытые перламутровые раковинки, то сверкнут в свете проходящего сквозь воду солнца, то опять сливаются с водой.
Здесь я впервые увидела так близко аистов, они гнездятся на соснах и в эвкалиптовых рощах. Порой пролетают над головой, почти можно разобрать, что несут в клюве – птенцам. Белые ибисы ( Bubulcus ibis) без опаски ходят по пастбищу, совсем близко от проходящих за изгородью людей.
А ещё, я впервые увидела здесь очень забавный полёт мелких птичек. Я пока не знаю, что это за пичуги, но не воробьи. Местные жители не знают их названия, они часто не знают названий деревьев, растущих у них в саду, не интересуются. Птички летали маленькой стайкой, перелетали с места на место, порой очень низко над землёй. Когда я пригляделась, с удивлением заметила: они не летят, а скачут, будто кузнечики. Прижимают к телу крылышки, превращаясь в маленький комочек, а потом резко выбрасывают их в стороны. Вот, какие штуки можно проделывать, если у тебя есть крылья! Муж смеётся надо мной: как же, мол, ты раньше не обращала внимания, мелкие пичужки и у нас так же играют иногда.
Да, не было времени смотреть, часто ли я попадала на природу? А наша vila Benavente, «vila» - можно перевести как посёлок, деревня, - он тихий и уютный, природа как-то органически вплетается в старые улочки его окраин. Находится он в центральной части страны, в пятидесяти километрах к востоку от столицы Lisboa. Это более равнинная часть по сравнению с севером и югом, наверное поэтому, это единственный район, где выращивают рис. Залитые водой рисовые поля видишь из окна автобуса.
Мы живём мы рядом с небольшим хвойным лесом. Горожанка, вечно сидящая за пишущей машинкой, потом за компьютером, я была обделена общением с природой, что компенсировала, превращая свой дом в живой уголок. Здесь, стыдно сказать, впервые увидела, нет, скорее, это впервые проникло в моё сознание: несколько минут, в течение которых заходящее солнце придаёт пышной кроне деревьев совершенно иной оттенок, как бы последним мазком оживляя картину. И как было тревожно и грустно, какие мысли приходили, когда эти два больших кедра вместе со многими другими деревьями обвели по стволу жёлтыми кольцами краски. Новый хозяин земельного участка решил строить коттеджи, и примерно половину деревьев спилили. Они стояли так, с кольцами, ещё почти месяц, обречённые, но такие живые и красивые!
Под крышей, где шепчутся осы,
где мягким и меркнущим светом
не наших, раскидистых сосен
повеет. А рыжий их отсвет
ложится на листья, на лица.
И жизнь, как положено, длится.
И вечер, и утро, и осень.
В Benavente очень много растений. Они везде: вдоль трассы, на крылечке каждого коттеджа, на каждом балконе, на земле возле маленьких домиков – старых построек. Деревья, среди которых много различных пальм, цветущие кусты, агава с широкими, отороченными жёлтой полосой длинными листьями… Здесь впервые увидела цветущее алоэ: цветы на длинной цветоножке по форме напоминают «свечи» каштана, но тёмно-красные. В районах, где только дома старой постройки, где живут больше старики, видела заросли дикорастущих кактусов - опунций. Посадки эвкалиптов тянутся вдоль главной трассы на Лиссабон. Эти удивительные деревья, как змеи, сбрасывают кожу – кору. Поэтому имеют довольно неряшливый, причудливый вид с этими лоскутами сползающей коры. А на пробковом дубе кора аккуратно срезана человеком для своих нужд. К счастью, видимо, он от этого не сильно страдает: кора отрастает заново. Долго меня удивляло дерево, напоминающее нашу ель: оно часто имеет такие ровные ветви, будто сделаны искусственно. Совершенно симметрично и почти горизонтально через равные промежутки от ствола отходит розетка ветвей. И хвоя какая-то вся перевитая, декоративная. Долго искала книги о растениях и животных Португалии. Те, что находила, были предназначены узким специалистам (например, о птицах): определитель. И, конечно, книги очень дорогие. Наконец, нашла и купила что-то вроде энциклопедии садовых растений. Там только фото и названия. Нашла своё загадочное дерево: оказалось, это араукария (Araucária de Norfolk), австралийское дерево. Здесь, вообще, много завезённых из разных стран, даже частей света растений. Климат Португалии благоприятен для таких гостей. Много цветущих высоких кустарников, среди них чудной, тоже австралиец, Limpa - garrafas - чистильщик бутылок. У него ветка как бы насквозь протыкает особое образование, похожее на шишку. На концах ветвей эти «шишки» сперва зелёные, и удивительно видеть, как вдруг из них вылезают крупные, ярко-малиновые, похожие на ёршик для мытья бутылок, цветы. После цветения «шишка» затвердевает, становится коричневой. Очень привлекательно выглядит в садах покрытая позолотой по светлой зелени туйя ( Cipreste- Tuia-macarrão) - на этот раз - японочка. Сейчас, слышала, на севере высаживают берёзу. Думаю, приживётся.
Сады расцвечены шариками апельсинов, их зачастую не собирают, так и опадают потом сами. С ними связано одно поверье, каких всегда достаточно у каждого народа. Здесь считается, что апельсины ни в коем случае нельзя есть на ночь. Существует даже поговорка в стихотворной форме, на русский переводится так: утром – золото, днём – серебро, а ночью – убивает. Другое такое поверье: многие с опаской, относятся к кефиру и самодельному творогу.
В этом году была суровая для Португалии зима. Ночью – заморозки, вплоть до замерзания воды в кране. Очень редкие дожди, практически, их отсутствие. Обычно же зимой - большая влажность, частые обильные дожди. Это была моя вторая зима, в первую - мы пережили настоящий потоп, когда вода едва не ворвалась в дом, а во многих домах, где порог находился на уровне улицы, так и случилось.
Этой зимой погибло много растений. У меня замёрз цветок всего за две ночи на улице: болела гриппом, оба с мужем забыли заносить цветы в дом. Погибли у многих растения, видимо, много лет уже растущие в садике перед домом. Местные жителей не делают из этого трагедии: выживет - хорошо, нет – «гуд бай». Собаки и кошки часто гибнут под колёсами сумасшедших авто. Южная лень приводит к тому, что собачки с длинной шерстью, требующей ухода, даже очаровательные йоркширы, часто имеют весьма неряшливый вид. Но, конечно, встречаешь и отлично ухоженных крупных собак, овчарок, лабрадоров, ротвейлеров. В разговоре с одной женщиной я объяснила, как можно помочь давно живущей у неё птичке, кенару, избавиться от наростов на лапках и длинных загнутых когтей. Она была несколько растеряна, т.к. и не подозревала о необходимости такого ухода. Потом спросила: и тогда он снова будет петь? На что я, естественно, не смогла ответить утвердительно. Она удивилась: а зачем же тогда это делать?
Давно заинтриговало меня животное, имеющее местное название «сакарабу» ( Saca-rabos). Даже стишок смешной родился об этом зверьке.
У меня в лесу гнездо, по-птичьи,
Так бы жить, да наживать добра бы,
Только слышу ночью крики дичи
На зубах у хищной сакарабы.
Не пугай – естественным отбором:
Жизни вам живой за ним не видно!
Это кролик закричал от боли,
Маленький, напуганный, невинный.
Мне до крови душу покарябал,
Я жестокость не стерплю такую.
Заходи, соседка-сакараба,
За вином о жизни потолкуем.
Я так вначале поняла по описаниям местных жителей, что это небольшой зверёк из семейства кошачьих, с собаку средних размеров. Наконец, нашла в одной из библиотечных книг: оказалось, это мангуста. Вот, как звучат другие имена «сакарабу»: manguço, mangusto. Вот, ведь, какие случаются казусы.
Пишу и не знаю, будут ли кому интересны мои заметки. Наверное, есть более интересные описания природы Португалии. Но, каждый первый взгляд, думается, интересен уже тем, что он – свежий, не «замыленный». И всё-таки, скорее всего я пишу эти заметки для самой себя. А разве этого мало? Главное, чтобы было полезно и приятно хоть одному человеку, не правда ли?
Хорошо стареть вместе? Где я прочла эту мысль, может быть, у Мишеля Монтеня?.. Да, какая разница. Ведь то, что мы присваиваем так сразу у кого-то – не чужое, оно давно зрело внутри и только ждало толчка… Вот и Монтень вышивает по канве своего повествования заимствованные им у прежних великих образы, чтобы, как иронично замечает он, критикуя меня, критиковали, сами того не зная, Плутарха, Платона…
А когда мы встретились, мне становилось всё обиднее за годы одиночества, за юность и зрелость без твоих обнимающих рук. Нет, жизнь умнее нас. Она посылает нас друг навстречу другу и точно рассчитывает точку пересечения наших путей. Сейчас ещё рано, ещё немного … пора!
Как она подготовила нас обоих предыдущими судьбами нашими к тому радостному погружению в тёплое море нашей встречи… Не скажу про тебя, но я – ещё бы чуть-чуть, и не выдержала бы. Нет, я верила, твёрдо верила. Что мне давало такую уверенность? Она пела во мне, придавала грацию движениям, оживляла глаза. Я помню чуть удивлённое внимание ко мне окружающих в тот последний год перед нашей встречей. Я верила, но когда на книжном рынке, где приходилось подрабатывать под палящим солнцем, от которого не предохранял коротенький металлический навес, начинала подступать тошнота, когда навязчивое мужское внимание в очередной раз обнажало сугубо практическую сущность, когда в очередной раз просыпалась после мучительно-бесполезных скитаний и поисков – кого? чего? – такие навязчивые сны… Когда…
А что было бы, если бы я была с тобой с самого начала? Когда-то ты обронил: «А, может, так лучше…». Я, нет, не обиделась, удивилась. Теперь - поняла… Вот, ты от достаточно высокого заработка экономиста на заводе, где отец располагает властью и влиянием, всегда поможет продвинуться, - уходишь… в лес. Да, вот такого тебя я и ждала всю жизнь, романтика, фантазёра. Смеющего осуществить свои мечты на деле. Ведь на лесоповал ссылали для морального и физического уничтожения. А ты ради своей мечты – жить и работать в лесу - сам пошёл на это. Терпел, сжав зубы, когда ныли по ночам руки от электропилы, когда разгневался отец: пусть выкручивается теперь сам на свою мизерную зарплату, и только мать, да, понятно, конечно, с сумками, чуть не тайком от мужа, к сыну – на помощь. Когда судачили вкривь и вкось, из-за чего мужик с высшим образованием рванул в лес, что-то тут… Когда любимая женщина приезжала в гости – а я смогла бы? В гости? Или, как говорила Цветаева, «со – всем»? Смогла бы помочь тебе пройти твои испытания? У каждого – свой крест. Я не знаю. Хочется верить, что – да.
В те годы, что было со мной в те годы? Если бы я встретила тебя до замужества… Тогда, наверное, всё в моей жизни сложилось бы по-другому. Мой мир закружился бы вокруг тебя, вокруг нашей любви. С тобой - не было бы со-существования двух чужих в одной квартире, ощущения отсутствия опоры, ухода в работу, в диссертацию. Не было бы … наверное, не было бы моих стихов. Даже, наверняка.
Ведь это оно, одиночество, вело меня за руку в Поэзию. Протягивало по ночам ветки в моё окно, углубляло в философскую и эзотерическую литературу. Понять, почему так трудно, так тяжело – и это не кончается? Зачем носить в сердце, в теле такой океан нежности – ни для кого? Напряжение желания по проводам одиночества. Замыкалось в цепь, замыкалось на мне самой. И отмыкало, открывало, размывало проход для стихов. В них – и вопросы и ответы. Вначале, больше попытки ответов, скорее наивные, чем профессиональные. Попытки утешения, поиски смысла. Убедить себя, что эти нежные руки, это лицо, которое старится… старится… эта игра для одного зрителя – себя -- что всё это имеет смысл. Как там по Франклу, труднее всего найти смысл в страдании?..
Да, какое это страдание? В самом деле, не концлагерь ведь! Ну, подумаешь, одинокая баба, эвон, сколько их на просторах нашей Родины… Сама же захотела развода, и без всякого повода. И всё-таки, как трудно начинать стареть не в кругу домашних, рядом с любящим мужем, а, мучительно сознавая – никто, никогда не любил тебя по-настоящему. Нет не только настоящего и будущего – нет прошлого…
И сжигает лихорадка – а, может быть, ещё успею? Может быть, завтра?
Это, ведь, в песнях советского времени звучало: «Человек, не старей душой: будешь достоин любви большой». Но, может быть, ты сама виновата - такая, заумная, засушенная своей диссертацией, нет в тебе огонька? А любят ли других?
Редко-редко встречаются счастливые пары. Вот, на твоих глазах возникла такая пара. Выросла из горя другого человека. Студентка, спортсменка, невысокая, стройная, приветливая, как-то расположилась к тебе с самого начала знакомства, будто ты и не преподаватель вовсе, а просто хорошая знакомая, взрослая, можно посоветоваться. Наверное, с мамой у неё не было понимания. Спускаясь по лестнице после пар, так просто: «А знаете, у меня муж – много старше. У него дочка – почти моя ровесница». Потом был поэтический вечер, где тебя не пригласили читать стихи со сцены, но после, вместе с этой девочкой и её «взрослым», ещё не мужем, в кафе при свечах…Смотрины, что ли? Её хотелось твоего одобрения, страшно было ещё, сомневалась? Ты читала им свои стихи о любви – чужой любви. Читала и о своей. За столиком, вполголоса, чтобы не привлечь внимания других людей. О чём ты думала, когда смотрела на эту пару и знала, вот сейчас вы проститесь, и тебе снова одной по тёмному городу?
А когда он заболел, а жил он тогда уже в доме этой девочки, вместе с её родителями, - его потянуло домой. «Хочу домой», - пересказывала она тебе его слова. И ты думала, как непрочно и хрупко счастье этой девчушки, как тянут его ещё тёмные нити к той, оставленной, глубоко несчастной женщине. Но, девочка победила. И ты увидела их снова, уже после регистрации, сияющих, одинаковых, будто и нет этих двадцати с приличным хвостом лет. И вправду, «каждому мужчине столько лет, // сколько женщине, какой он близок».
Как они будут стареть? Это непредсказуемо… Бывают счастливые пары, независимо от соотношения возрастов. Хочется верить, им будет хорошо стареть вместе.
А нам? Нет, ребёнка уже не родить от любимого, поздно. Только стареть вместе – и это уже огромное счастье. Как это – стареть вместе? Это стараться хоть немного украсить жизнь другого человека, это помогать переносить болезни? Как хочется быть красивой – для него, только для него! Просто идти рядом, просто держаться за руки.
Теперь, когда каждый научился жить один, снова ставить на карту всё – привыкать к счастью вдвоём. В этом жестоком мире, который уносит самое любимое. Безрассудство или мужество? Единственный правильный выбор.
Кому из нас не знакома эта горькая свобода –
свобода от любви? От любви неудачной, неразделённой, замучившей, унизившей,
заставившей почувствовать себя хуже всех, самой нелюбимой, недостойной любви,
потому что не любит единственный. Первые мгновения – удивление, недоверие и
облегчение. Потом – понимание, что ушло что-то необычайно прекрасное, и
встретишь ли это ещё раз в своей жизни?
Читаю и перечитываю любимый мной очерк Григория Померанца «Зримая святость» (Тарковский).
Говоря об «Андрее Рублёве», он пристально вглядывается, вслушивается в тайну
Троицы. Процитирую: «средний ангел – сама совершенная тишина созерцания, где
живёт отрешённая любовь, открытая всем и не замкнутая ни на ком… Левый ангел
загорается святой страстью, желанием спасти… деятельная любовь обращена к цели,
а цель всегда названная, изречённая, частная и отрывает от неизреченного, от
целого. Истощаясь в действии, любовь возвращается к своему источнику, припадает
к нему ( в правом ангеле) и замыкает круг» ( Григорий Померанц. Страстная
односторонность и бесстрастие духа. СПб.: Университетская книга, 1998. 617 с. –
С. 376.). Как близок этот подход к мироощущению Востока: я – иллюзия, меня нет,
я должен не действовать, но слиться, раствориться в великом Целом.
Чего я не принимаю, не могу принять здесь? Отрешённая любовь, потому что любая
действительная вплетается в клубок человеческих взаимоотношений, сливает в себе
добрые и злые побуждения, кому-то ты делаешь больно, не желая, часто даже не
зная… И всё же… И трудно и легко было отшельникам. Трудно фактически убивать
свою плоть, не только плоть - свою душу, жаждущую простого человеческого тепла.
Кто погубит свою ДУШУ за Меня, тот спасёт её в жизнь вечную… Но и легче: любить
Совершенное Существо, в котором один ослепительный Свет, нет недостатков,
которые надо прощать. Любовь, очищенная от ревности, зависти, гнева, обиды.
Любовь без трудностей, препятствий. Нет, что я, трудностей хватает: попробуй
быть на высоте, быть достойным Любимого. И всё же, выстрадать, выстроить свою
душу помогает нам любовь к человеку, во всём его несовершенстве.
Вот, не правда ли? любовь неразделённая, при всех её страданиях, всё же легче,
чем счастливая, взаимная любовь. В неразделённой любви, встречаясь и прощаясь,
я свободнее, я могу придумывать партнёра таким, каким хочу его видеть, это
легче, когда видишься редко. Даже если при этих коротких свиданиях он полностью
опровергает твои представления о нём. До следующей встречи любящий человек
придумает тысячу оправданий поведению любимого. И сам ты – чище и лучше, потому
что только даёшь, часто не ожидая благодарности, радуясь только тому, что
другой принимает твою любовь, заботу. Во взаимной любви всё иначе. Здесь
миллионы грязных мыслей готовы плохо истолковать слова, поступки любимого,
подчиняясь твоему плохому настроению. Здесь ты ДОЛЖЕН быть благодарен, а как мы
не любим быть ДОЛЖНЫМИ, быть в долгу, даже лучшие из нас… Здесь, согласно
крылатой фразе из «Иронии судьбы», человек каждый день «мелькает» перед твоими
глазами, и тогда, когда хотелось бы побыть одному, помолчать. А такая
потребность возникает у каждого – но в разное время. Не обидеть, почувствовать
настроение, промолчать, где надо, и сказать то, чего от тебя ждут? Это целое
искусство, а ведь это не должно быть игрой. Это должно идти от сердца, от
искреннего желания скрасить жизнь близкого человека. Как трудна взаимная
любовь! Как часто приходится жертвовать в ней СВОИМИ желаниями, СВОИМИ
потребностями, даже в самом насущном – в творчестве. Помнить, что и тебя прощают,
что тебя любят, по сути, незаслуженно. Та любовь к Богу, на которую способны
мы, не святые, простые смертные, та несовершенная любовь к Богу не одаривает
нас такими возможностями самосовершенствования, не правда ли?
И всё-таки, чем-то мне близко такое вúдение Троицы. Недавно я поняла, чем.
Вспомнилась старая история, рассказанная мне мамой, а ей – близкой подругой.
Все герои этой истории давно умерли, но, думаю, она могла бы произойти и во
времена нашей молодости, и даже сейчас. В совершенном согласии с законами
женской логики я попытаюсь сейчас опровергнуть собственные аргументы и привести
пример, подтверждающий… Впрочем, всем известно, что примеры ничего не
подтверждают и ничего не опровергают. Они только приглашают к раздумью.
Как всегда она шла на это торжественное собрание с затаённой мыслью: увидеть
его. Хоть мельком в толпе, поздороваться, улыбнуться, запомнить выражение лица,
взгляд, чтобы потом долго-долго вспоминать… до новой встречи. Романтично? Да,
просто глупо, она это прекрасно понимала. Не девочка, уже под сорок. Но что же
делать, если всё это время после защиты она живёт только короткими случайными
встречами, на улице возле института, в коридоре, на собраниях, конференциях,
праздниках? Если это не метафора, не яркий образ, - действительная острая,
физически ощущаемая боль после вспышки невозможной радости? Долгая, тянущая
боль от понимания безнадёжности. Самое большее, о чём осмеливалась мечтать, что
представляла себе ночью: как он берёт её обеими руками за руки и смотрит в
глаза. Как девочка, придумывала причину, зачем ей надо выйти вечером. Бежала к
автомату, знала, он может быть дома, может ответить, она услышит его голос. Она
не отзовётся, нет. Позволяла это себе редко, очень редко. Когда не хватало сил
жить в вакууме.
Пришла заранее, села вместе с другими сотрудницами кафедры. Он ещё не пришёл.
Появилась их заведующая, женщина на пороге пятидесяти лет, ухоженная,
сохранившая фигуру. Она была в чём-то бирюзовом, воздушном. Но разглядеть не
пришлось, в этот момент увидела: он поднимается по лестнице. Кто знает, только
ли ей удалось это увидеть, наверное, влюблённые особенно зорки на такие вещи?
Взгляды его и её заведующей пересеклись и вспыхнули. Вернее, она сумела
разглядеть, как засиял его взгляд, как никогда не виденная ею на этом строгом
лице улыбка совершенно преобразила его. Почему в эту минуту она полюбила его
ещё сильнее, если это было возможно? Это поймёт мужчина, но поймёт неправильно,
в соответствии с законами своей, мужской логики: чувство соперничества,
ревность – часто усиливают едва зародившееся чувство. А как же это понять
по-женски? Трудно разглядеть что-то с такой дальней временной дистанции, так
далека от меня та, любящая женщина. Но попробую. Она поняла, что он – не
равнодушный донжуан, как поговаривали о новом проректоре, он умеет любить. И
ещё: вспомнилась недавняя сцена, осветилась иным светом.
Тогда она стояла в коридоре, ожидая своей очереди в его кабинет. Поздравить его
с днём рождения. Как радовалась она этому законному поводу увидеть его, сделать
подарок. Как злилась на себя, прежнюю, так равнодушно приходившую в его
семейную квартиру, ожидавшую его замечаний на текст очередного параграфа, а то
и главы своей диссертации. Как она не ценила тогда своего счастья: видеть его.
Любовь пришла неожиданно. Одна знакомая, помнится, сказала ей: после защиты
тебе будет чего-то не хватать, слишком резко прекращается напряжённая, нервная
жизнь. Попробуй использовать эти ощущения и написать учебное пособие, если
сумеешь, учебник. Верное наблюдение, трезвый совет. Но она-то почувствовала
очень определённо, чего ей не хватает: общения с ним, и только с ним. Он был,
пожалуй, первым человеком в её жизни, который помог ей умными советами, именно
советами, не подавляя её свободы, а направляя её в нужное, реальное русло. Он,
кстати, был и сам удивлен, признавался ей, что такой самостоятельной аспирантки
у него ещё не было. А она была благодарна и восхищена, и, как водится, эти
чувства в рискованный период после защиты перешли в новое качество. Сыграло
свою роль, наверное, и то, что он, как мужчина,обладавший такой сомнительной
репутацией в институте, никогда не пытался при встречах с ней воспользоваться
своим положением научного руководителя.
Вот сейчас она увидит его, а следующая встреча будет неизвестно когда. Поэтому
в пакете, в котором лежит подарок, находится ещё одна вещь: коротенькое письмо.
А в нём она только признаётся в своей любви. Ничего больше. Зачем? Кто поймёт
любящую женщину?
Вспоминала потом: очень совестливая, она ничуть не мучалась угрызениями
совести, хотя это была первая влюблённость в другого мужчину с момента её
замужества. Да и он был женат. Почему так? Думается, с самого начала была эта
любовь безнадёжной, ясным разумом своим понимала она это, хотела только видеть
его, и, как школьница, мечтала об одном прикосновении, одном любящем взгляде.
Неизвестно, конечно, как могли развернуться отношения. Но она отдала письмо и
позвонила позже, что же он ответит? Ответ был крайне сдержанным, всё, что его
интересовало: откуда она звонит. Стало больно и стыдно: ни одного тёплого
слова. Потом пришло понимание: он испугался, что она звонила с кафедры, что его
любимая слышала. Это понимание смягчило непроходящую боль отвергнутой женщины.
Он тоже любит, он испытывает подобные чувства, это сделало его ближе к ней.
А потом произошли совершенно не предвиденные никем, кроме их тайных
организаторов, события. Заведующая кафедрой, пользовавшаяся большим уважением
ректората, имевшая прекрасные перспективы, была раздавлена, буквально
уничтожена за какие-то 15-20 минут. Радостно оживлённая, нарядная, кокетливая
начала она свой доклад-отчёт о работе и под градом провокационных вопросов
медленно покрывалась красными пятнами, задрожал голос. На это было страшно
смотреть. После собрания всем было ясно: ей здесь уже не работать.
Несправедливость происходящего поразила нашу героиню. Она никогда не
пользовалась особым расположением заведующей, видимо, та женским чутьём что-то
чувствовала. Но сейчас острая жалость к этой женщине не давала покоя.
Воображение рисовало, как она сидит дома у телефона и ждёт звонка, который бы
помог примириться, принять жестокую реальность. Позвонил ли он, проректор,
опальной сотруднице – любимой женщине? Утешил ли? Почему она сомневалась в
этом? Наверное, то самое женское чутьё, интуиция, известные в народе не меньше
знаменитой женской логики.
И вот она, давно не слышавшая и не
видевшая его, уже не радуясь поводу, звонит и просит его позвонить её
начальнице. И по тону ответа: да, он позвонит, - догадывается, он ещё не звонил
и вряд ли сделает это. Вскоре её начальница ушла из института.
Надо ли ломать голову над проблемой: куда ушла её любовь? Надо ли говорить, что
он потом, исподволь, искал с ней встречи, а ей уже ничего не было нужно от
него?
«…средний ангел – сама совершенная тишина созерцания, где живёт отрешённая
любовь, открытая всем и не замкнутая ни на ком».
Вот, как оно бывает. Заправляя постели в одной из комнат, я услышала непривычно тяжелые шаги в коридоре. Выглянула: шли «бомбейруш» - пожарные. Эти, чаще молодые мужчины и девушки, выполняют миссию экстренной помощи: при пожарах, авариях, перевозят больных в госпиталь. На носилках - покрытое простыней тело. Не сразу поняла, что это умерла ещё далеко не старая женщина, которую я каждый день видела вместе с её мужем в доме престарелых. Они не оставались на ночь, а только проводили здесь целый день. После завтрака она почувствовала себя неважно, там же, внизу и прилегла на принесённой кушетке. Как всё быстро произошло... И не знаешь, жалеть ли её, жаловавшуюся на невнимание, равнодушие мужа, ещё не успевшую по-настоящему почувствовать все безжалостные симптомы надвигающейся старости… или завидовать легкой смерти?
Столько смертей, сколько пришлось мне увидеть здесь, не видела за всю жизнь. Оно и понятно, живут здесь пожилые люди, много совсем одряхлевших. И так, как живут некоторые из них, не пожелаешь никому. Я имею в виду лежачих больных. Вот, у двух женщин введена трубка в нос, через неё их кормят. И ещё одна трубка, соединённая с пластиковым пакетом под кроватью. Они почти всё время спят, думаю, уже ничего не понимают. А вот другая женщина, то и дело начинающая плакать, как обиженный маленький ребёнок. При этом лицо её, ещё сохраняющее в спокойном состоянии следы былого достоинства и женской привлекательности, жалко и жалобно морщится, краснеет. Когда проходишь мимо неё, она делает жест, будто зовёт официанта, издаёт характерный звук, что-то вроде «псс». Я пыталась расспросить её, чего она хочет, оказывается - вина. И опять капризный плач…
Да, работа со стариками не для слабонервных и не для брезгливых. Вонь, грязь, неумеренность и неопрятность в еде, старческое слабоумие, капризы… Последние особенно проявляются в столовой. Старики побаиваются «ажудантов» - основных работниц дома престарелых – женщин, которые их моют, переодевают, кормят лежачих. Они могут и сердито прикрикнуть, и не обращать внимания. А вот, нас, тех, кто считается в подчинении у «ажудантов», кто убирает посуду, моет помещения, развозит приходящих стариков и еду для них по домам, - они боятся меньше. А, может, они чувствуют именно мою слабину: мне их всегда жалко. Стараюсь всем дать десерт, из-за чего приходится спорить с работниками кухни, сунуть лишнее яблоко, если просят, стараюсь выполнить по возможности их невинные желания: кто-то хочет булку с мармеладом и не хочет с маслом. Вот они и капризничают со мной, обижаются, когда им чего-то не хватает.
В начале моей работы в «ларе» (так здесь называют дом престарелых ) многие старики очень отрицательно отнеслись к моему появлению. Я была второй иностранкой здесь, к первой - за три или четыре года (точно не знаю, сколько проработала моя землячка) успели привыкнуть. Присматривались подозрительно, да и не только старики. Ажуданты судачили о моей косметике, всё во мне им казалось вызывающим, даже длина халата, в результате отрицательной установки, значительно уменьшилась в их глазах. Сантиментов на 15 ниже колен - он был сочтён слишком коротким. Интересовались моим семейным положением, и почему-то долго не верили, что с этим всё в порядке, есть семья. Старики часто жаловались ажудантам: она ничего не понимает. Сейчас здесь уже многие относятся ко мне с симпатией, дружно прощаются, желают хорошо отдохнуть в единственный выходной.
Каждый день, кроме этого одного выходного, я живу с ними, фактически одной жизнью. Наблюдаю их взаимоотношения, хотя понимаю ещё далеко не всё: плохо знаю язык. Вспоминаются слова В.В. Розанова о старости: метафизический возраст. Где-то у него читала: я люблю стариков, я сам – старик и пишу для стариков. И мне казалось: он прав. Помните, у женщин, когда происходят возрастные физиологические изменения, наступает «возраст ангелов»? Казалось, именно в старости человек должен бы отбросить мелочность свою, дань суете, соперничеству, карьере… задуматься о вечном.
И вот теперь я вижу этих стариков, около 100 человек. Конечно, это другая страна. Но я вспоминаю других стариков в городе моего детства, в Волгограде, на лавочках. Те же невинные сплетни, пустая болтовня, так, чтобы провести время. Помню, как предостерегали они меня не читать слишком много, потеряешь, мол, память, как твоя мать.
Старость… Кажется, после 45 лет я стала присматриваться к немолодым женщинам в общественном транспорте, в магазинах. Почему мы не готовимся к старости, к этой безнадёжной, а потому требующей особого мужества борьбе с одолевающим бессилием, болезнями? Американский романист Фаулз пишет о неоправданной погоне людей за молодостью, за вечной молодостью. Баснословная популярность средств, повышающих потенцию – каждый мужчина хочет быть суперсексуальным. Посмотрите, все кинофильмы, все романы – о молодых, о любви, страсти, о сексе. Редко-редко промелькнёт сентиментальная история о встрече двух немолодых людей, и то, чаще им чуть за сорок – ещё вполне энергичный возраст. Никому неинтересны проблемы старых людей. А ведь каждый старик, каждая старуха – это целая жизнь, своеобразная и таинственная для других. У каждого старика свой способ выносить тяготы безнадёжного возраста.
Меня всегда удивляла та особая раздражительность по отношению к стареющим женщинам, именно женщинам!- которую позволяли себе даже прекрасные писатели, такие, как Диккенс, например. Как характерен образ матери Эдит в «Домби и сыне», и не один этот образ есть у писателя. Раздражают жалкие попытки выглядеть моложе, а, ведь, это так естественно для женщин. Женщинам, пожалуй, тяжелее, чем мужчинам терять красоту, обаяние свежести. Да и что плохого в том, что женщина всеми возможными и доступными для неё материально средствами старается удержаться на плаву, выглядеть пристойно, производить приятное впечатление? Кто-то может делать пластические операции, кто-то использует дорогие кремы, кто-то может позволить себе только более светлую одежду, осветление волос. Всевозможные «гольфики», шарфики – всем нам знакомы эти невинные женские ухищрения. Кому от этого плохо? Разве мужу такой женщины неприятно, что она неплохо выглядит? Разве её коллегам по работе больше импонирует неприкрытая, плохо ухоженная старость? Почему же так часто предметом насмешки становится климакс у женщин, почти так же часто, как и импотенция у мужчин? Считается, что женщина обязательно становится истеричной, «зацикливается» на этой проблеме, глупеет, наконец. Намекнуть на критический возраст – любимый приём молодых, не очень интеллигентных, мягко говоря, и не очень умных мужчин: дескать, ей нечем будет крыть. Действительно, обычно, после этого у женщины пропадает желание спорить, вообще продолжать общение с подобным собеседником...
Но я отвлеклась. Большинство стариков а нашем ларе занимаются исключительно тем, что едят, дремлют, снова едят, отправляют другие естественные потребности, снова едят, спят. Завтрак, обед, полдник и ужин, причём и обед и ужин включают первое и второе, на обед ещё десерт. Многие ограничивают себя, но, чем больше подверглась разрушению психика, тем неумереннее аппетит. В ларе есть небольшая библиотечка, но я почти не вижу ни у кого из них в руках книги. Кое-кто регулярно читает молитвенник. Телевизор смотрят тоже не все. Всего одна женщина постоянно что-то рисует, её рисунки, конечно, не профессиональны, она просто срисовывает с открыток, чаще лошадей, других животных. Она же часто слушает музыку, в основном оперную. Эта женщина в возрасте около 50 лет сломала ноги. Последствия оказались серьёзными: она так и не ходит, ездит на коляске. Вскоре она потеряла один глаз, а через несколько лет осталась одна: умер её муж. Сейчас ей под восемьдесят, она выглядит спокойной, часто шутит, смеется, хотя порой признаётся, что её постоянно мучают боли. Эта женщина, дона Мария-Элеонор, отличалась в молодости тонкой, изящной красотой, я видела её фотографии. Сейчас у неё приятная внешность, кстати, она носит «гольфик», закрывающий шею, на которой сильно проявилась старческая пигментация.
А вот другая старуха – Мария Толáйя – известна как грязнуля и скандалистка. Её постель всегда запачкана калом, она крадёт всевозможные кремы у медперсонала, в столовой старается отпить из всех чужих стаканов за своим столиком. Очень агрессивна, в ответ на замечания кричит и порывается драться. Вот уж, никак не ангел…
По контрасту с нашими, «оседлыми» стариками вспоминается другой старик, с которым довелось поговорить ещё на Украине. Американец, объездил почти весь мир. Мы разговорились на экскурсии, где он с трудом заставлял себя что-то рассматривать. Было видно, как этот человек устал от жизни, как он насилует себя, таская по историческим местам. Из разговора с ним создавалось впечатление, что он уже почти ничего не помнит, твёрдо помнит только, где был. Да, это как коллекционирование, и увлекает, и развивает, конечно. Но почему-то было жаль его, одинокого и усталого человека.
В психологии, психиатрии есть такое понятие: сенильные черты, деменция, старческий маразм. Это необратимые изменения в характере, в личности, которые приходят со старостью: чрезмерная замкнутость на себе, крайний эгоизм, подозрительность, резкое сужение круга интересов и др. Но, конечно, они проявляются не всегда, не у всех, как и пресловутая трудность подросткового возраста.
Такая разная, такая сложная для определения – старость. Метафизический возраст или переход к почти животному образу жизни…
Какими мы будем через 10, 20 лет, если доживём? Многие из нас надеются не дожить или оставаться бодрыми и энергичными до конца. Так, ведь это – не нам решать. Так, какими же мы будем? Вы задумывались об этом? Вы завидовали мудрым старикам, Василию Розанову, Михаилу Пришвину, Сергею Аверинцеву, Григорию Померанцу? Я – завидовала.
У Мишеля Монтеня (не помню, на чьи слова он ссылался) читала: не судите о жизни человека, пока он не умер. Нельзя сказать до его смерти, была ли его жизнь счастливой.
Думаю, эту мысль можно продолжить. Старость показывает, кем был человек. Работа,
семейные хлопоты закрывают суть человека, затеняют её. Старость обнажает его суть. Если он боится оставить работу, уйти на пенсию, если человеку скучно, тоскливо наедине с собой – это говорит о многом. Я не имею в виду, конечно, творческую работу, например, труд писателя, которой можно заниматься до самого конца.
Вот написала и вспомнила: в ту пору, когда мне приходилось подрабатывать книготорговлей, встретилась я с одной старой женщиной. Она торговала сигаретами с лотка. Одевалась соответственно. Однажды разговорились. Оказывается, её дочь была замужем за богатым человеком, в своей большой квартире старушка жила вместе с внуком-студентом. Ей вовсе не надо было зарабатывать на жизнь. Она призналась мне: когда не работаю, брожу по этой огромной квартире и забываю, кто я такая. И вот, она придумала себе такую игру. Когда выручка была больше, она «позволяла» себе купить мороженое.
Кто я такая, чтобы обвинять эту женщину в чём-то? Нет, я пытаюсь понять. Она жила с мужем, которого почти ненавидела, жила только из-за денег, из-за того, что поехала с ним в Германию, а это было, на тот час, весьма престижно и выгодно. Потом - она искала богатых любовников старше себя. Так и не сумела ни к кому привязаться искренне, никто не полюбил искренне её, такую. Так и вижу её, одну, бродящую по комнатам своего большого, богатого дома…
Привычное определение – спокойная старость. Это самое большее, на что может рассчитывать человек. Это значит, счастливая старость. Спокойной старости мы желаем своим близким. Но из чего она складывается? Это наличие материального достатка, когда человек не вынужден в старости подрабатывать через великую силу, где может, а то и рыться в мусорных кучах, как, к великому стыду бывает сейчас? Это – близость родных, а ещё лучше - супруга (хорошо стареть вместе!), настоящая близость, надежная и нежная, когда безгранично доверяешь сам, когда верят в тебя? А если придётся выбирать между достатком и близостью любимого? Я знаю умную и состоятельную
женщину, которая говорила: ни на кого нельзя полагаться, а вот докторская диссертация всегда прокормит. Наверное, она была права, каждый прав по-своему. Она сделала свой выбор. Та, одинокая старушка тоже сделала свой выбор. Он стал её наказанием.
Я знаю, нет, не старика, но уже не очень молодого человека, парализованного, переносящего сильные боли… что ему помогает? Творчество. Он пишет: прозу, стихи. Вы скажете: не всем же дано, да и многие сейчас пишут, слишком многие, так плохо, а главное, так назойливо, что лучше бы занимались чем угодно, только не марали зря бумагу.
Как же помочь себе, как подвести себя к возрасту ангелов, а не к возрасту злой слабоумной мартышки? Вы, конечно, понимаете, я исключаю случаи тяжелых психических заболеваний ( болезнь Альцгеймера и пр). Как суметь любить жизнь в старости, жизнь, которая приносит столько боли? Тем более, как быть, если ты – не поэт, не художник, достаточно критически оцениваешь свои способности в искусстве и не хочешь обманывать себя созданием дешёвых «шедевров»?
А, может быть, сама природа подсказывает нам в старости, что есть самое важное в жизни? Наш организм как бы готовится к важнейшему переходу, он лет с 40-45 , у некоторых позже, начинает реагировать на все изменения в природе, в погоде. Может быть, он подсказывает человеку неразумному, не пыжься и не гордись, ты всего лишь частичка большого Целого, ты скоро станешь Им, сольёшься с этим песком, водой, с этим хмурым небом, с этими соснами, смиренно принимающими всё, что приносит им новый день…
Вечер символами полон,
Только имя улови...
Ночь стирает всю палитру,
Купиной неопалимой
Проступает контур сути,
Отступает суета...
Если так
Стирает старость
Буйство красок
Сладострастья, -
Может там,
За гранью пола,
Тайна истинной любви?..
Всё продолжалось недолго. Улыбающийся padre так спешил помочь им, этим пятидесятилетним, беспомощным из-за незнания языка людям, что говорил почти всё сам. Им оставалось только вставлять своё «да». Она даже один раз остановила священника, хотелось сказать самой. Путаясь в произношении, выговаривала чужие слова, которые подтверждали, да, она будет с ним в радости и горе, во здравии и в болезни. И думалось, думалось… Всё меньше остаётся здоровья и радости, как будто и встретились они только для того, чтобы поддержать друг друга в нелёгкое время – старости и болезней. А как бы хотелось пожить ещё с ним, обретённым так поздно, всего шесть лет назад. Как хочется покоя, незатейливых утех семейного отдыха. Но они соединяются не для этого. Их обоих ждёт нелёгкий труд, скорее всего до конца их дней. Впрочем, об этом знает только Бог.
Вот и надели на палец тонкий ободок обручального кольца. На левую руку. Пройдёт два дня, и работающая с ней украинка буквально устроит истерику из-за этого, обвиняя её в смертном грехе. Как можно носить кольцо на левой руке, если на Украине и в России положено носить на правой?! И напрасно объяснять что-либо. Лучше просто молчать.
И снова шли потоком мысли. Об усталости, про которую он чаще молчит, но порой проговаривается: хочется, чтобы скорее всё кончилось. Устал. Он устал от жизни, она стала для него непрерывной тяжёлой работой. А как мечталось, когда они встретились. Какая была эйфория чувств и надежд… Он тогда говорил, что хочет дать ей возможность писать, отдыхать, чтобы она, весёлая, встречала его с работы. А здесь она поменяла привычное и во многом интересное ей преподавание на тяжёлый физический труд, который не оставляет ни сил, ни времени для творчества. Давно уже ничего не пишет. Прожить на его зарплату вдвоём? Это значит – отказывать себе почти во всём. Да и сидеть всё время дома тяжелее. Когда работаешь, хотя бы занят и не думаешь о плохом.
Сами во всём виноваты. Непрактичные люди. Он оставил перспективное место в экономическом отделе завода, на котором главным экономистом был его отец. Осуществил заветную мечту: ушёл в лес. Лесником с маленьким окладом, зато с возможностью жить жизнью природы. И до сих пор вспоминает годы, проведённые в заповеднике как лучшие годы своей жизни. Чернобыль заставил бежать на Кавказ, чтобы восстановить подорванное здоровье. Но и там подстерегла война, заставила уехать, бросив выстроенный своими руками с огромной любовью дом.
Она всю жизнь думала о том, как лучше делать свою работу. Только, когда совсем перестали платить – пришлось поневоле думать в первую очередь о деньгах. Но устраиваться, как многие другие, не могла. Не могла заискивать, щебетать с неприятной ей начальницей, восхищаться её «талантами», тем более не могла пойти на интимные отношения с начальником ради карьеры. Вот и не было карьеры, не было денег, хотя сумела своим трудом добиться учёной степени, звания. Другие – без степеней и званий – устраивались гораздо лучше. Что поделать: или Бог, или Мамона. Так было и в увлечении, которому отдала всю свою душу – в поэзии. И здесь – не смогла переступить. Было ли это бОльшим, чем увлечение? Заслуживали ли её стихи внимания? Она всегда была склонна к самокритике и всё более критично оценивала собственное творчество. Когда прошло время первого восторга ощущения свободного полёта в стихии языка, переоценила многое. И всё же, были действительно серьёзные, достойные вещи. И как же это трудно, продолжать верить в себя, когда о тебе всерьёз даже не упоминают люди, хорошо тебя знающие, когда-то хвалившие твои книги, люди, создающие общественное мнение. Когда нет друзей.
Вот почему она бросила всё, не раздумывая, уехала за любимым в надежде, что они вдвоём сумеют быть счастливы. Наверное, сумели бы, если бы не была так тяжела жизнь их здесь.
Португалия… Почему они выбрали её? От отчаяния. Когда он оставил вредную и становившуюся всё более кабальной работу, было стремление – во что бы то ни стало выбраться за границу. Жива была память об Англии, где прожил всего полтора года. Уехал сам, расставшись с женой, от большой тоски, уехал к родителям, в неосознанном поиске тепла, ласки. Тогда казалось, иначе нельзя. Потом наступило прозрение. Потерял, может быть, единственную возможность нормальной жизни. В родном городе всё раздражало. И сытые «новые», мчащиеся на красный свет на шикарных машинах, и пьяный мат в общественном транспорте, и откровенное враньё телепрограмм. А главное – страх перед будущим, невозможность покупать дорогие лекарства, необходимые жене, помогать старым родителям. Начались метания по турбюро, ставшим прикрытием для отправки на работу за границу. Сколько пришлось перенервничать, ведь так много случаев, когда у работяг отбирают последние деньги ни за что, просто «кидают». Но вырваться всё же удалось. Оба вспоминают тот жаркий летний день и долгое ожидание отправки автобуса. Их надежды на встречу через год. Ставшие печально-беспомощными лица. И опять долгое ожидание, несколько дней, пока наконец он смог позвонить и сообщить, что всё в порядке. До места добрался, устраивается. Ему повезло тогда, а были и люди, которые долго мотались по стране, не могли устроиться на работу. Он сразу попал на фабрику. Конечно, вначале он вместе с несколькими соотечественниками жил в холоде, в неотапливаемом помещении, которое директор разрешил занять бесплатно. Это было важно для них, ещё не отдавших долги за приезд сюда.
Но ожидание только начиналось. Еженедельные звонки. Если их не было, она сходила с ума. Срок разлуки растянулся на два года вместо одного. Вначале он боялся, что не собрал достаточно денег для её переезда и устройства. Потом девять месяцев ожидания гостевой визы. Как оказалось потом, это был ещё не худший вариант, другие ждали и дольше. Но ей это казалось бесконечностью. Было лето, делившее напополам срок их разлуки, когда ей почудилось отчуждение. Где оно сквозило? Может быть, в голосе? Вроде, всё было по-прежнему. И всё-таки. Так никогда она и не узнает, было ли что-то тогда, отделившее их друг от друга. Скорее всего, было. Женская интуиция безошибочна. Как было страшно тогда… Слава Богу, это не продлилось долго. Вскоре зашёл разговор об её переезде. Сбор документов для оформления визы. Её предупреждали: такая долгая разлука чревата серьёзными последствиями. Приводили примеры: муж вернулся «на побывку», а встреча с женой закончилось ссорой и его досрочным отъездом. Кто там был прав, кто виноват… Не верилось, что так будет с ними, они-то были уже не юнцами, обоим под пятьдесят, должны были бережно отнестись друг к другу. Но оказалось, возраст не помеха. Непонимание, обида, страшная потеря веры в любимого. Всё это навалилось на неё внезапно, и она не умела скрыть своего горя. Любимый человек внезапно показался оборотнем. Тот, кому верила больше, чем себе, кто берёг и жалел, вдруг обернулся жестоким и безжалостным, порой ненавидящим. А каково было ему, ожидавшему приезда весёлой и нежной жены – видеть её ужас и разочарование. И всё это из-за каких-то пустяков, обмолвок знакомых, глупой фотографии. Она не узнала, не узнает никогда, что было. Не хочет узнавать. Потому что оба сумели пережить, перейти через это отчуждение, пойти навстречу друг другу, навстречу жалости и любви. Да и какое право она имела осуждать его, если он изменил ей за эти долгие два года? Она смогла остаться верной, но, может быть, это было проще ей, менее страстной по натуре, более рассудочной, более всего боявшейся унижения. А она бы унизила себя в собственных глазах, изменив мужу. Ну, и всё, не надо вспоминать об этом. Главное – они снова были вместе. Непонимание таяло, понимание давало силу пожалеть любимого за его слабости, вспомнить о своих недостатках, простить и быть прощённой.
Вот тогда снова возникло желание повенчаться. Собственно, оно возникло почти сразу, когда они впервые встретились. В ту единственную совместную поездку к морю, в Ай-Даниле, когда он читал ей на ночь на родном ему украинском языке трогательную и искреннюю книгу журналистки Калини Ватаманюк «Вiд лиця твого, Господи, судьба моя iде».Им обоим казалось, что свёл их Бог, что после долгих лет одиночества наконец начинается счастливая жизнь. Они решили повенчаться, уже узнали, что для этого необходимо, купили рушники, иконы. Но всё откладывали. Ему хотелось купить красивое платье, сделать пожертвование на церковь. А деньги, заработанные в Англии, к моменту их встречи, через 2 года после возвращения оттуда, ушли на телевизор и мебель в доме родителей, где он поселился после возвращения, просто ушли на жизнь, ведь работу он нашёл не сразу. Так и не собрались за эти три года жизни в Киеве повенчаться. Перед отъездом тоже было не то настроение. Когда она приехала в Португалию, когда все неурядицы наладились, они стали искать возможность осуществить здесь своё желание. Но это было непросто. Может быть, и был в Лиссабоне православный храм, да как узнать? В Лиссабон попадали очень редко из-за отсутствия машины. Посещали католические службы по воскресеньям в местной церкви, мало, что понимая, конечно. Но привлекало красивое пение, да и сама возможность побыть в храме. Здесь просили о здоровье близких, молились за умерших. Ну, что же, что люди молятся на другом языке, ведь обращаются к единым Христу и Марии. Решили венчаться в католическом храме. Но священник по-японски отказал, не отказывая напрямую. Счёл, видимо, опасным, для себя, мало ли, как это истолкуют выше. И тогда знакомые португальцы похлопотали за них. Нашли этого улыбчивого padre, который сразу с симпатией отнёсся к немолодой паре. Те же друзья привезли их на своей машине в Salvaterra, соседний небольшой посёлок. Церковь была поменьше, чем в Benavente, но более древней постройки, богаче украшена. Алтарь весь позолочен. Странной казалась слева от алтаря фигура Христа в венце, изображавшем солнце. Видимо, старинная статуя. Радовали доброжелательные улыбки окружавших людей. Их было немного: священник, четверо свидетелей, мать свидетелей и ребёнок – крестный свидетельницы. В церкви было холодно: январь. Красивое платье не пришлось продемонстрировать, оно было скрыто под пальто. Да и стыдно ей было: почему-то всегда у неё в церкви возникают суетные мысли, о том, как она выглядит, например. А надо бы совсем о другом… Но мысли не слушаются, разбегаются, как серые мышки. Но на этот раз церемония была краткой, и мысли удалось сконцентрировать: вместе в горе и в болезни... А, может, она сама притягивает к ним беду? Но в близкую радость и покой уже не верилось так, как верилось в начале их союза. Тогда они были моложе, было намного больше сил и энергии. Только бы дотерпеть вместе. Бог посылает им короткие радости вечерних ужинов, редких поездок-прогулок. У многих нет и этого счастья.
Священник не стал брать деньги за обряд, тогда они пожертвовали на церковь. Потом был ужин в ресторане, за который заплатили португальские свидетели. Хотя они пытались возражать. Людям было приятно сделать добро. Как хорошо, что есть ещё на свете такие люди, такие чувства. Они пытались вступать в общий разговор на уровне своего очень слабого знания языка. Потом их отвезли домой. Как они и предвидели, дом был выстужен, света не было вовсе. Дрожа от холода, надели на себя, что могли, залезли под одеяло. Так прошла эта брачная ночь. Наутро светило солнце, они ласкали друг друга. Что изменилось? Ей казалось, теперь они перед Богом обещали никогда не расстаться, в этой и в той, другой, уже не такой далёкой жизни.
Сны-домочадцы
Машут полою плаща.
Если прощаться,
Значит – любить и прощать.
Равнопричастны -
Снятся друзья и враги.
Если прощаться,
То не забыть про долги.
Снами промчатся:
Помнишь про дальних про сих?
Если прощаться,
Значит – прощенья просить.
Тридцать несчастий
Плюс неустроенный быт.
Ночью – прощаться,
Утром – любить.
Она родилась в тот самый день, когда он стал ангелом. Выскользнул из рук людей, пытавшихся поддержать его ставшее вдруг таким тяжёлым тело. И упал… Им показалось – на снег. Но это было пушистое облако, которое нежно обволокло его и понесло куда-то вверх. Давно, может быть, никогда ему не было так легко. Он, ведь, прожил тяжёлую жизнь, в которой было предательство любимой, неискренность, та особенно ранящая небрежность друзей, дающая понять, что они, снисходят до общения с ним, таким обычным… Была нарастающая отчуждённость любимой дочери. Было тяжёлое одиночество немолодого уже, больного человека, понимающего, что будущего нет. Окружающие считали его лёгким, весёлым человеком, любящим тёплую компанию. Он и был таким – для других. Каким он был для себя, по вечерам, этого не знал никто. Как-то всегда получалось, что к вечеру накапливались дела на его ненормированной работе, и домой он приходил поздно. Так меньше оставалось сил и времени для мыслей.
Накануне он отправлял посылку женщине, с которой у них неожиданно получилась нежная и невинная дружба вместо романа. Она подарила ему почти год интенсивной жизни, а потом уехала навсегда. И от этого было ещё одиноче. Вспомнились ему по дороге на почту частые разговоры поздним вечером по телефону. Почему-то особенно запомнился её рассказ, как однажды она не могла очнуться от обморока. Видела себя со стороны, лежащей на столе, на самом деле это был кафельный пол ванной. И мучительно вспоминала, кто она. Понимала: от этого зависит, быть ей дальше или нет. Долго и безуспешно вспоминала, а потом оклик мужа. И сразу всё стало реальным.
Вот и в тот миг, когда неожиданная страшная боль сдавила сердце, он отключился и посмотрел на себя со стороны. Но не было рядом человека, который бы позвал назад. И тогда, словно большое банное полотенце охватило его всего, стирая холодный смертный пот. Ощущение полёта…
Кажется, она родилась в тот самый день. А может быть, просто время перестало быть, и всё могло происходить одновременно в этом новом для него мире… И когда ему показали девочку с почти синими от подсинённых белков глазами и тёмно-рыжими кудряшками, он почувствовал, впервые в новом своём состоянии, острую жалость. К этому беспомощному созданию, которому тоже предстоит пройти все круги Ада, все муки преодоления себя. Чем помочь? И тогда ему предложили стать её Ангелом.
Он увидел её жизнь, расплывчатое пространство, на котором ей предстояло делать выбор, часто «из двух зол». Широкие возможности для самоусовершенствования. Немного позже умрёт её бабушка, старая полька с тяжёлым характером. Увидев будущее внучки, которую не так уж и любила при жизни, она попытается забрать её к себе. Матери станут сниться страшные сны, в которых она борется с покойной свекровью, не давая забрать единственное, что осталось ей после смерти мужа: поздно рождённую, долгожданную дочь. Даже наяву будут приходить какие-то сухонькие маленькие старушки, просить подаяния, а испуганной женщине явно видятся в их каком-то стёртом, общем облике черты полной, расплывшейся к старости свекрови.
Широкие возможности для духовного роста… Вот, двоюродная сестра, всего на два года старше, едет с родителями к морю, привозит и ей камушки, даже сухого краба, который рассыпался ещё по дороге домой. Девочка не понимает, что, ведь, и она могла бы купаться в море, а какое счастливое лицо у её сестрёнки на тех, морских фотографиях! Она принимает, как должное, что родителям некогда съездить с ней на речку, она попадает туда 1-2 раза за лето. Вот, сестре купили чудесную игрушку, в то, богатое дефицитами время: заводной морской лев, такой плюшевый, такой гладенький на ощупь. Ей бы хоть подержать его… Только много позже, почти заканчивая школу, узнает она, что льва купила ей мать, а сестре – надувного лебедя, но властная свекровь заставила переменить игрушки. Лебедь оказался проколотым, так и пролежал, пока его не выбросили.
Жалость, желание помочь, облегчить испытания сплетались с боязнью навредить, нарушить какие-то высшие, недоступные ему планы. Как мало ещё ему было открыто, почти как её матери, которая интуитивно догадывалась об опасности для жизни дочери в годы её детства. Что он мог сделать? Почти так же мало, как и её мать. Та, прожившая жизнь, скорее в суевериях, чем в вере, молилась за дочь, крестила её, выходящую из дому. Что мог сделать он? Пожалуй, только показать перспективу выбора, да и то, не окрашивая её своим отношением. Здесь он стоял перед дилеммой… Если она не увидит другого возможного пути, её поступок будет как бы вынужденным, под давлением обстоятельств. А это ничего не даст. Если он хоть чуть-чуть увлечётся, на йоту отступит от полной беспристрастности в своём показе двух и более возможных путей … у неё уже не будет заслуги свободного выбора. А вдруг, подсказав неблагой путь, которого она просто не видела, невольно станешь виновником греха? Так, однажды он переосторожничал, и она невинно прошла мимо перспективы сознательно отвергнуть брак с богатым человеком: в голову даже не пришло, пожалела немолодого уже мужчину, после смерти жены растерянно потянувшегося к ней. Пожалела искренне – и только. И пошла своим путём.
Что он мог? Дать ей ощущение своего присутствия в самые тяжёлые времена? Когда лежала одна без сна, когда всё углублялся разрыв с дочерью – разрыв по живому после отпадения давно омертвевшего – развода с мужем. Внезапно её потянуло к дереву за окном, долго смотрела сквозь чуть запотевшее стекло на чёрный контур с причудливо изогнутыми ветвями-руками, тянущимися к ней. Почувствовала облегчение.
Видишь, сдавили горло
Тени дневных обид.
Дерево ветви простерло:
В душу мою глядит.
Словно душа родная,
В тихом ночном окне.
Главное что-то знает
Дерево обо мне.
Что он мог? Утешить взглядом Божьей матери с маленькой иконки - её, глухо рыдающую в ванной, чтоб не услышали, боящуюся потерять ребёнка, тяжело заболевшего в первый год учёбы в школе? Открыть перед ней нужную страницу книги? Послать жестокую боль-наказание за каждый выплеск раздражения против дочери, эгоистичной, как большинство подростков, за бессильный крик обезумевшей от борьбы в одиночку женщины? Он делал всё, что мог, Давал силы ездить после работы по частным урокам, возвращаясь домой часто к 11 часам ночи по тёмным улицам. Сводил к минимуму ожидавшие её потери, пусть только отнимут сумочку, но не ударят, пусть будет возможность собрать разбросанные в саду вещи, лекарства, которые всегда носила с собой, пусть даже книжечку с адресами и телефонами разорвут и разбросают в том же саду…
Он любил её так, что, случалось, подолгу не мог увидеть её недостатков. Такое бывает с людьми в периоды самой сильной любви. Но он-то был ангелом. И стыдился этого. И всматривался, и понимал, что видит в ней свои собственные недостатки. Он постигал глубину замысла Бога, давшего ему её, а ей его. Он так любил её, что даже ревновал к её земной любви, подсознательно отталкивая от неё возможность найти нужного ей человека. И только когда она, такая сильная при всей внешней хрупкости, уже не могла без земной опоры, только тогда … Но сейчас – не об этом… .
Гордыня. Не могущая не возникнуть у человека, вынужденного постоянно бороться и одерживающего, пусть небольшие, победы. А главное, сознающего свою силу. Трудно приходит к такому человеку понимание, что не его это сила, больно приходит. Видеть, что все его таланты, вся работа ничего на земном плане не принесли: ни денег, ни уважения… только чувство удовлетворения сделанным. Понимать: сделанным – только для себя, никто ничего не должен за это, ничем не обязан. Начинать каждый раз сначала.
В жизненной борьбе, по утверждению психологов, одни преобразуют окружающее сообразно своим потребностям, другие приноравливаются и довольствуются тем, что есть. Легко им, психологам, всё разделять и раскладывать по полочкам. А в жизни? Нет, она не умела выстраивать свою жизнь, не умела потому, что рано поняла (подсказали?), что слишком велика цена, слишком многим надо поступаться. Главным: честью своей, самоуважением. Приноравливалась, довольствовалась? Вряд ли, просто находила крохотную лазейку из этого мира, страшного своей обыденностью, в другой: только её, волшебный. Это придавало ей особое обаяние в глазах окружающих, конечно, в первую очередь в глазах мужчин. И этим же она, малоимущая, одинокая, по сути, всю жизнь, возбуждала зависть других женщин, богатых, имевших благополучную семью. Ну, разве могла она тайно, иногда почти подсознательно не гордиться этим своим свойством? И разве мог он не заметить такой опасный недостаток в своей подопечной?
Чем он только не истреблял её гордыню… Серией неудач сразу после успеха, да не просто неудач. Ситуаций, когда она попадала в глупое положение, нелепо выглядела в чужих, тем более в своих глазах. Знал, что делал очень больно, что отпечатывал надолго: была она мнительна, малейшие промахи свои раздувала до размеров преступлений. Чужие промахи старалась не замечать. Ей же по жизни взаимностью не платили, не спускали ничего: его стараниями.
Впервые ему стало за неё стыдно по-настоящему, когда неизлечимо заболела её старая мать, стала психически невменяемой. Глупо было, конечно, ожидать от живой женщины ангельского поведения, но столько мыслей, не связанных с жалостью к матери, с желанием облегчить её угасание, - он не ожидал. Ишь, как уцепилась за квартиру, которую так и не смогла обменять вовремя, чтобы перевезти мать в свой город. Тогда приватизация только начиналась, да ещё и квартира была, как на грех, ведомственной. И она приложила все усилия, чтобы совершить фиктивный обмен, чтобы хоть что-то спасти, какие-то деньги. Деньги эти, фактически, всё равно пропали – обесценились, как раз реформа была. Конечно, не от хорошей жизни она так старалась, и дочка подрастает. И всё-таки, испугался он за неё. Решил дать червоточинке развиться, пусть потом останется занозой-прививкой на всю жизнь.
Видел: дело не безнадёжное, чувствует она уколы совести. А она смотрела в мутные глаза матери и уговаривала её ехать, обещала, что всё будет хорошо. И щемило её сердце, потому что помнила, что сказал врач в психдиспансере: это безнадёжно. Будут периоды просветления, но они будут всё короче. И понимала, что не выдержит, если мать станет совершенно ненормальной, отдаст её в больницу. Понимала, что обманывает доверившегося ей самого родного человека. Всё вышло иначе, но ещё более трагично: не было периодов. Мать пришла в полное сознание, это было счастье, но продолжалось оно не очень долго. Меньше года. Пока не настало время переезжать из «гостинки», где жили вчетвером – с мужем и дочкой – в трёхкомнатную «хрущёвку». Вот при переезде-то сознание совсем ушло, и начался полный мрак. Старая женщина жила в другом, видевшемся ей мире, и в нём ей было плохо. Её обижали, не пускали на праздник, где все танцевали, не давали есть. Запертая в комнате, ведь дочь надолго уходила на работу и боялась оставить её одну в квартире, да ещё со своим маленьким ребёнком, она грозилась выброситься в окно. Однажды выбила стекло в двери и порезалась им. Стала угрожать ребёнку, видимо, девочка дразнила её.
И тогда она отдала мать в геронтологическое отделение. Резанул острый стыд, когда в приёмном отделении удивились, что старушка такая неухоженная. Как она могла не понять, что мать уже не способна была себя обиходить сама, что надо было её мыть, переодевать в чистое. Как она могла?.. Разве сможет она когда-нибудь оправдать себя тем, что тянула полторы ставки на работе, имела один выходной в неделю, и на руках был ребёнок, почти целый год, как раз в это время, пролежавший в трёх больницах, и муж, который тоже требовал внимания? Что работала над кандидатской диссертацией? Ведь на другое хватало времени и сил, была ещё молода. В это же время завела собаку, сперва одну, потом и другую, и, как всегда с ней бывало, страстно увлеклась кинологией, ходили с дочкой в клуб, на выставки. Ей бы не с собаками, ей бы с матерью гулять. Видела же, как радовалась та их нечастым прогулкам, солнышку, травке. Собаки были отдушиной в её жизни, это правда, но разве это оправдание?
И ангел уже не жалел её, обрадовавшуюся выходу из мрака существования в одной квартире с ненормальным человеком. Так случилось, что приехав просить о продлении срока пребывания матери в больнице, она увидела удивлённые глаза главврача: разве Вы ничего не знаете? А она ещё не зашла к матери, хотела сначала закончить деловые вопросы, а потом… Потом не было. Оглушённая стояла на станции, ждала электричку. Даже не попросилась взглянуть на мать. Увидела её в день похорон – кремации. Спокойное умиротворённое лицо. Просила прощения у мёртвой. Наверное, она простила дочь. Но сможет ли та простить себя сама?
Не со скуки, не со зла:
Строим на крови.
Обделила, отняла
Часть своей любви.
Будет, будет прощена:
Мать – одна.
Вся любовь её нужна –
Возместить урон…
А дочерняя вина –
После похорон.
Будет, будет прощена:
Дочь – одна.
Наверное, поэтому, с покорностью, даже каким-то удовлетворением приняла пришедшую к ней под старость, после долгих лет доцентства в университете работу: уборщицей в Доме престарелых. Это было уже в эмиграции. И это было заслужено, она сразу поняла. Поняла и приняла как многое другое, совсем не случайное.
Да, если ангел сердился на неё, это было серьёзно. Всё тогда пошло наперекосяк. Чтобы поняла, милости ждать не придётся, посеяла ветер… Вместо облегчения в материальном отношении и свободного времени, после защиты диссертации она увидела, что должна искать дополнительную работу, иначе не прожить. Настали времена, когда в институтах работникам не платили годами, швыряли какие-то крохи заработанных ими денег в качестве милостыни: 30% за май и т.п. А дочка росла, подружки хорошо одевались. Она слишком хорошо помнила собственную бедность, перешитые мамины платья, старые туфли. Помнила осторожный вопрос старшекурсницы: та решила выяснить, плохой вкус у девочки, или просто бедная? Повышенную стипендию получает, отличница, а одевается ужасно. Как ей было стыдно, оказывается, даже на старших курсах её обсуждают…
Вот и опять не придётся вечерами смотреть телевизор, как тогда, когда строчила на машинке ночами страницу за страницей свою злополучную диссертацию. Хорошо ещё, что хватило предприимчивости найти подработку: уроки английского языка. Знала язык на уровне хорошей студентки неязыкового факультета. Этого хватило при известной доле смелости. Был как раз всплеск интереса к языку. Все стремились обучить детей, а многие учителя пошли в переводчики. Сама себе удивлялась: никогда ни до, ни после не умела «делать деньги», а тут… Конечно, это ангел поддержал её тогда. Какое-то испытание опять было у него на мысли.
Морщинки уже окружали глаза, сказывалась преподавательская мимика, но какое-то особое обаяние, какого не было в молодости, открывалось в ней. Какая-то новая сила, которая могла быть и злой, какое-то влияние на людей. Помнится, только поглядела на хама в троллейбусе, как ударила. Ошеломлённо замолчал. Студенты влюблялись поголовно. Ещё бы, стройна, красива, да и возраст такой, что, возможно… Чем чёрт не шутит? А она открыла для себя красоту ранее недоступных западных исследований в области психологии, увлекательнейших тестов, открывала её своим слушателям – искренне, бескорыстно делясь радостью, искрясь ею, разделённой. Это днём. А вечерами, часто до 11 ночи – по урокам. Разные дети, которые часто привязывались к ней, к которым привязывалась и она. Разные родители. Отцы, которые через одного делали авансы и ожидали реакции. Неужели, напуганный её цеплянием за мамину квартиру, ангел проверял её на прочность? Мало же он её знал, мало верил в неё. Ещё в детстве, смешно и наивно, из романов Майн Рида и Фенимора Купера, усвоила она, что нельзя продавать себя, стыдно. Этот стыд не допускал в ней даже мысли о возможности подоить богатеньких отцов её питомцев. Хотя не одна женщина намекала ей на упущенные возможности, которыми пользуются другие.
Полностью оправдала она себя в этом отношении в глазах своего ангела только тогда, когда… Появилась в её жизни большая любовь. Не потому, что, наконец, нашла её. Потому, что не могла без неё дышать. Вот и полюбила, как девчонка, первого подвернувшегося бизнесмена, который был более-менее начитан и культурен. Да нет, скорее умел пыль в глаза пускать Отрывала от своих далеко не высоких заработков-подработок, чтобы сделать ему подарок, купить витамины, он говорил, что устаёт, купить учебники английского, он собирался изучать его. Ничего не получала взамен. И его стыд, боровшийся с жадностью, находил выход во вспышках ярости, направленной против неё. Он приписывал ей самые низменные мотивы, качества, пристрастия. Был почти уверен, что она тайком пьёт. Ему льстила её любовь, он уже не мог без неё, как без наркотика. Он и сам не понимал, как его можно любить, отвык от бескорыстного внимания женщин, располневший в свои сорок, ценивший деньги превыше всего, не поступавшийся и малостью ради своего же удовольствия. Не звонил ей - задолго до и долго после - её дня рождения, чтобы и мысли не возникало о подарке.
Она, как все любящие женщины, обвиняла только себя во всех его недостатках, ловила себя на подленькой надежде: вот, женится он на ней, и жизнь станет полегче. Не придётся бегать целый день по городу с тяжёлыми сумками в мертвеющих руках, вдыхая по пути лекарство, предотвращающее приступы астмы. Стыдила себя за эти мысли, отгоняла их. А тут ещё дочка с цепи сорвалась: самый опасный переходный возраст, а мать вечно не дома. Появились весёлые компании, приятели. Ужас матери сменился горестным отупением, она устала бороться, а главное, чувствовала, как её гнев ударяет по ней самой – даже чисто физически. Она не видела выхода.
Вот тут он и понёс её на руках. Заслужила. Во сне, по дороге к дому очередного ученика приходили стихи. Укачивали и уносили в сказку. Заставляли забывать всё остальное, страшную неустроенность, всё углублявшийся конфликт с дочерью, даже её большую неразделённую любовь, её счастье и её унижение. Стихи шли всё увереннее, уходила слабина техники. Не было в них сложных фейерверков метафор, ассоциаций, зато была хлещущая через край, победная искренность:
Под весенним светом,
Под кротким светом Твоим
Расплывается снег – в грязь.
Растекается грязь – вширь,
Расползается грязь – в мир.
Снова дружный бурьян
Поднимет к небу оскал,
Чтобы тот, кто сеял.
Напрасно всходы искал.
Что посеял там,
Затоптал бурьян,
Полупьян, безнадежно пуст…
- Скоро быть цветам! -
Прочирикал упрямый куст
Под весенним светом,
Под кротким Светом Твоим.
Ах, сладенькая водица..
Для сказки вполне годится.
Забудешь: правый – не правый,
Отведавши той отравы.
На тёмной тропе, на узкой
Ты вспомнил, что звался – русский,
Но лепится грязью к слову
Ответного столько – злого.
Ах, сладенькая водица…
Как было легко гордиться,
Как пелось на том просторе,
Да пели на нём – про то ли? -
Чужими слезами пьяны
Степаны ли Емельяны?
Непомнящие Иваны?
Туманы легли, туманы.
Бык носится взад-вперёд, взрывая специально насыпанный для него на камни мостовой песок. На губах уже пена. Нет, на песке нет крови, это так, безобидные шутки. Кто-то трясёт перед быком тряпичной куклой, кто-то размахивает куском картона. Резкий поворот, бросок, копыта забрасывают песком глаза зрителей. На заборе вырос живой лес: никому не хочется попасть на рога. Самые проворные просто отскакивают подальше. Куда уж ему угнаться, слишком много раздражителей. Бросок, ещё бросок…
Бык явно не понимает, что он им всем сделал, чего они от него хотят. Он пытается защититься, восстановить справедливость единственно доступным его пониманию способом: он нападает на обидчиков. Снова и снова… Нет, что вы, никакой крови, безобидные шутки. Вот, кто-то ухватил его за хвост. Недалеко дежурит машина скорой помощи: всякое бывает.
Бык, ведь, такой сильный, дразнить сильного почётно. Так демонстрируется ловкость, храбрость. Что ему, быку, сделается? посердится и перестанет.
Через день говорят: умер бык. Отчего? Было слишком жарко…
Через сколько булавочных ( и не только) уколов проходим мы за свою жизнь? Человек выносливее быка. И что мы все друг другу сделали? Зачем при каждом удобном ( кому?) случае стремимся показать своё превосходство, кто - совсем открыто и примитивно, кто – утончённо, а значит, более жестоко? Почему радуемся, одержав хоть в чём-то, хоть маленькую, но ПОБЕДУ над ДРУГИМ?
Думается, и самый добрый человек с трудом подавляет поганые мыслишки: я чище, добрее других. Помните, мир держится на семи праведниках. Но если один из них хоть раз подумает о себе как о праведнике, он тут же перестанет им быть.
Пройти через унижение для воспитания в себе человечности… Сколько об этом писали? Страшное это испытание, как некоторые древние инициации. Пройти через это и остаться, вернее, стать человеком, а не превратиться в зверя. В быка с налитыми кровью глазами, который готов мстить всем без разбору. Мстить, скорее всего, неповинным. Потому что мучители чаще остаются вне сферы досягаемости.
Как размыты грани между человеческими чувствами, как неточны названия человеческих порывов, поступков, качеств, придуманные людьми. Пройти через унижение – значит, унизиться7 Стать униженным, низким? Но только таким путём возможно восхождение, вознесение: с креста на престол Духа.
Унижение. Внешнее: тебя пытаются унизить другие. Внутреннее: ты унижаешь себя сам. Но, если тебя унижают, а ты не повинен ни в чём, не заслуживаешь этого унижения – их попытки бесплодны. А твоя заслуга – кротость, терпение. И насколько больнее, а значит, полезнее, если ты осознаешь свою низость (?) вину, грех и мучаешься этим, жесточе всех обвиняя себя сам. Вот, когда кровью отмываются одежды. Белые одежды святых…
Посвящается И.Крюкову
Искрило, тлело, угасало:
Не разобрать, добро ли? Зло?
И вот – открылось, будто Савлу,
И ослепило.
И ушло.
Каким утешным смутным знанием
Незрячая душа согрета?
И медлит тьма над светлым зданием,
Над белым зданием без света.
И что-то благостное зреет
Поверх блистательных речей…
И понял: тот из нас мудрее,
Чья – здесь – молитва горячей.
Он этим жил - упрямым и счастливым.
Любимая прошла "июньским ливнем",
Нежнейшая – не сделалась опорой.
А я была – не женщиной, которой…
Я голосом была, молчавшим в трубке,
Теплевшим, неуверенно и трудно,
Ни ритмом, ни дыханьем непохожим.
Он говорил, что я пойму попозже.
Я говорила… Нет, я привыкала
К стихам его - гражданского накала.
Не это ли – проблема узловая:
Довериться, друг друга узнавая?
Но и когда внезапно вышли сроки,
Остались непрочитанные строки.
И, каждым словом вспахивая душу,
Им – говорить, а мне – молчать и слушать…
При свете звёзд или когда светает,
Вот так и он мои стихи читает.
23.05.2004
А теперь скажи себе по-трезвому
Столько лет и столько бед спустя:
Больше, чем осилишь, не потребуют,
Не осилишь - всё-таки, простят.
Не рвала ни разу счастье гроздьями –
Краден хмель, шальная голова.
Ах, забота мужнина негромкая,
Тёплые вечерние слова.
Было: из огня, да прямо в полымя,
Против нас двоих – огонь притих.
Может, есть другое счастье, полное,
Да с моим - вернее по пути.
22.04.2004
Что? Седые пряди?
Эх, Аники-воины…
На реке Неправде
Города построены.
Не про честных – праздник.
Жалами осиными
Те, с реки Неправды,
Всё и вся осилили.
Сыпал дождик меленький,
Промочил сандалии…
Вас не ждут в Америках,
Вас послали далее.
Словно бы в старинной горнице
Зачарованно стою:
Так у нас воркуют горлицы,
Как не смогут и в Раю.
По цветку букашка лазает,
Из вольеров на меня
Хитро смотрит шестиглазая
И усатая родня.
На земле такой порядок ли,
В небесах такой расклад?
Все спешат меня порадовать,
Оттого что каждый рад.
Что-то давнее, знакомое,
Всё яснее и вольней,
Утром пело в этой комнате,
А теперь - уже во мне.
Эта яма, куда ты брошена,
В ней ни будущего, ни прошлого,
Всё, что было в тебе хорошего, -
Неуместно, не просто дёшево.
Наплела словесного кружева,
А по жизни – сплошь неуклюжая.
Ну-ка, сунься, такая, к людям-то?
То, что сталось – не унижение,
Это время преображения,
В прежнем проку-то…
Столько трудных лет, неужели же
Даром прожито?
Это мало - только терпение,
Всё поймёшь потом - не теперь ещё.
Не спешат крылатые с весточкой,
Им другие желанны, светлые.
Вадиму Фещенко
Эта боль – капканная, стальная,
Но её и с лапой не отгрызть.
С нею пьют, зверея, проклиная,
А потом выходят из игры.
Сквозь века глумлений и палачеств,
Славу, срам и гибель сыновей, -
Покаянно, безнадёжно плачешь
О погибшей Родине своей.
Так бывает, так, наверно, надо, -
Мы с тобой негромко говорим.
Умирала гордая Эллада.
Уходил несокрушимый Рим.
Так уймись, и счастливы мы будем
Друг для друга, здесь, остаток лет.
Помнишь, что сказал об этом Бунин,
Малоросской прелести поэт?
Тем прекрасней, что осталась в прошлом,
Песней и легендой, вне времён…
Ну, а ты? Ты болью этой проклят,
Приневолен, пойман, заклеймён…
Русская, с тобой ли я? С тобой ли?
Разум мой и холоден, и слеп
Пред лицом твоей фантомной боли
По давно оплаканной земле.
И без этой боли – всё пустое:
Русская душа, родной язык?
Все мои стихи слезы не стоят,
Пьяной, злой, отчаянной слезы.
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки…
О. Мандельштам
„Мне очень хочется, чтобы Вы запомнили
меня таким, как есть. Хорошо, конечно,
чтобы и остальное человечество…»
Из личного письма А. Шаргородского, лето 2003 г.
Трудно писать о человеке, с которым дружила, который только недавно ушёл из жизни. Особенно трудно писать о нём мне, потому что далеко не уверена в правильности своих выводов о его творчестве: я не специалист – не литературный критик. То, что представляется мне интересным и ценным, конечно, может оказаться только моей субъективной точкой зрения.
И, тем не менее, считаю необходимым писать о нём, пытаться глубже проникнуть в стихи Александра Шаргородского. В этой статье я не ставлю перед собой цель говорить о технике стихосложения, которой Саша, на мой взгляд, владел на высоком профессиональном уровне. Пусть, специалисты (если когда-нибудь заинтересуются) оспорят моё утверждение, в котором искренне уверена, что Саша – интересный, имеющий своё лицо, бесспорно профессиональный поэт. Пусть… разве любой человек не заслуживает пристального внимания? Мне очень близка мысль Ю.М.Лотмана о потерянных возможностях культуры, развитая в предисловии к его книге М.Л. Гаспаровым, помните: «уважение к малым именам всегда было благородной традицией филологии… особенно когда это были безвременные кончины и несбывшиеся надежды». О своём любимом времени о 1800 -1810 гг., Лотман пишет: «Основное культурное творчество этой эпохи проявилось в создании человеческого типа», оно не дало вершинных созданий ума, но дало резкий подъём «среднего уровня духовной жизни». За то же, что Саша внёс посильный вклад в «поднятие среднего уровня духовной жизни» могу поручиться головой.
Ещё одна сложность, с которой я столкнулась, это значительное отличие авторской системы моделирования мира, характерной для Саши, и – моей. Я тяготею к философии, к абстракциям и обобщениям, наверное, порой в ущерб конкретности, драгоценным фактам. Всегда и всё примеряю на себя, неприкрыто пишу о себе, даже если мою героиню зовут Жанной д'Арк или Магдалиной. А Саша шёл от истории, от конкретных фактов, ему было легче спрятаться, отделить себя от своего лирического героя. Хотя, мы понимаем, всё равно, как признаётся сам автор, - там «всё - моё, от скрежетов зубовных до самых ослепительных идей». Слышите, это Саша просит нас, его читателей:
Вы правы –
нить порою ускользала,
и мне не удавалось ничего…
Но я прошу: Не покидайте зала!
Меня не оставляйте одного
(«Театр одного актёра», февраль 1987 г.)
Был Саша, как ему казалось, убеждённым атеистом, материалистом, в общем, реалистом. Главное назначение поэта видел в отражении в своём творчестве судеб людей, современников и живших задолго до нас, а в их судьбах – времени, в котором они жили. Большинство его стихов – результат углублённого изучения биографии своего героя, знакомства с различными, как литературными, так и документальными источниками. Он отдавал себе отчёт, что некоторые его стихи просто непонятны неподготовленному читателю. Но считал, что стихи не красит, если они нуждаются в объяснении. Так он сознательно терял часть читателей…
Творчество Александра Шаргородского богато и многообразно. В предыдущей статье («Внешняя совесть поэта Александра Шаргородского») я углублялась в его любовную лирику. Ждёт своего критика и Сашина меткая, хлёсткая ирония, его эпиграммы, пародии, экспромты. Был он силён в этом жанре. В этой статье я остановлюсь на лирике, которую назову гражданской (сам автор с юмором относил эти стихи к самым разнообразным жанрам). Думаю, она и была у Александра главной, стержнем всего творчества поэта.
Должна попросить прощения у читателя: Я позволю себе подтверждать некоторые мои выводы об особенностях творчества и мировосприятия Саши выдержками из его писем, высказываниями на сайте «Поэзия.ру», но не потому, что боюсь, что читатель мне не поверит. Просто, сам автор это объяснит лучше, да, и хочется мне ещё раз услышать его голос…
Говорит Александр Шаргородский:
«Но если вернуться к моим «баранам», «Лорка», как и «Мальчишки», и тем более, «Сентиментальная баллада», - довольно простые по содержанию (и, следовательно, по композиции) вещи, общедоступные. Хотя, конечно, написаны добротно. Отсюда и высокие рейтинги.
В моём триптихе ( о Пушкине – И. Ф-С) были ещё два стихотворения: Пушкин (1) - до банального традиционная по содержанию вещь (за что она исключена из обращения без права обжалования), Пушкин(2) - моё виденье причин кризиса, приведшего Пушкина к смерти…
А ПУШКИН(3) - сложный. Предполагает знание (даже!) биографии и личной переписки поэта, его журналистики, биографий его друзей и современников. Упаси Бог, не того объёма, которым располагает автор, но всё же… Но может быть мы встретимся как-нибудь на той же Чоколовке, возле моей любимой кофейни будут стоять на террасе столики, вот посидим и поговорим о бедном «Пушкине(3)», которого я искренне считаю одним из лучших своих стихотворений. Которого надо читать, доверяя написанному, понимая почти всё буквально…» ( из письма, весна 2003 г ).
Это Саша уже начал вводить нас в свой цикл «Связь времён», на мой взгляд, самый важный и показательный в его творчестве. Мне даже представляется, что вовсе не цикл стихов под таким названием создал Саша. Это сквозная тема ВСЕХ его стихов. Вот что он пишет о своём самом большом любовном цикле «Июньские ливни»: «Что касается «героини» цикла, не спешите. Это всё - динамика моего восприятия героини, которое менялось в связи с … На которое накладывалось многое, вплоть до общественных проблем. И я не абсолютизирую своё восприятие. Но читатель может поразмыслить о времени, обо мне, о «ней»…» ( из письма, лето 2003 г.).
К циклу «Связь времён» на сайте Поэзия.ру ( в своей первой, большой, пусть и виртуальной, публикации, которую мы можем рассматривать как первую и последнюю прижизненную книгу автора) Саша отнёс следующие стихи: «Где кони, АнИчков» (условно названо просто «Связь времён 1»), «Мирович», «Сумароков», «Горе от ума», «Сентиментальная баллада», «Беглец», «Глушь», «Этюд о Россини», «Пушкин» (3-ий из триптиха), «Подражание Окуджаве», «Как страшно вдруг» ( 2-ой из триптиха о Пушкине), т.е. всего 11 стихотворений. Написано большинство этих стихотворений в 70-80е годы.
Стихотворение «Чужая жена» Саша напрямую не отнёс к циклу, но оставил этот вопрос открытым (увы, навсегда), т.к. видел в нём истоки подхода, который впоследствии привёл к созданию цикла. Но если мы внимательно перечитаем тексты многих стихов, назову хотя бы «Мальчишки 60-ых», «Памяти Высоцкого», «То снегом, то туманом, то дождём», кстати, опубликованного сразу после первого стихотворения цикла, - мы почувствуем их кровное родство с циклом, их принадлежность к нему.
Говорит Александр Шаргородский:
«Это подлинный текст моих ответов на анкету, предложенную мне, как участнику сборника «ХХ век, запомни нас такими…» Даже Вася ( поэт Василь Дробот - И. Ф-С ) ничего не сказал мне про «урезание», уверял, что «…всё так и будет...» Оправданием может служить желание составителей: в принципе выпустить сборник.
Вклейте или вложите в свой экземпляр. Мне очень хочется, чтобы Вы запомнили меня таким, как есть. Хорошо, конечно, чтобы и остальное человечество… Но это меня, почему-то, волнует уже меньше…
О времени и о себе: Стараюсь оставаться собой в любое время.
Русский поэт в Украине: Из истории известно (тем, кто её знает!), что настоящая литература имеет свойство переживать (то есть существовать дольше чем) всякие там государства, религии... Даже языки, на которых она создавалась. Примеров - более чем...
Делить культуру, как черноморский флот, могут только национал-патриоты с обеих сторон, невежественные по определению.
Русскую культуру создавали замечательные люди, в том числе и украинцы. Украина - один из центров этой культуры... А "зарубіжна література" - очередная холуйская конъюнктура "київських письменників" (Правильно, Александр Галич! Правильно, Вадим Скуратовский!), которые предают Пушкина так же, как, в своё время, - Пастернака, Стуса и Симоненко».
Мы услышали прямой ответ Саши на остро вставший в наше время национальный вопрос: ему претила всякая враждующая рознь между людьми, на чём бы она ни основывалась: на различии наций, вероисповеданий, убеждений. Мы услышали и ответ на вопрос о связи времён – она проходит через литературу. Мысль, не сказать, чтоб новая. Вот и О.Мандельштам ( см эпиграф) тоже об этом. Да и другие… Саша в одном из писем прислал мне цитату, в которой та же позиция:
"Не порицая, не дивясь, -
не трогайте руками:
поэт - единственная связь
с грядущими веками"
(Ю. Ряшенцев)
А если мысль не нова – зачем же так горячо… ломиться в открытую дверь? В том-то и дело, что за этой дверью - глухая стена. Преемственность поэзии? Связь с классиками? Национализм, односторонне подходя к вопросу о связи времён, подтасовывает исторические факты в угоду своим современным, отнюдь не бескорыстным, интересам, он тоже проповедует истину…свою истину. Пост-пост-модернизм достигает кажущейся новизны произведения за счёт выхолащивания содержания. Духовность, высшие ценности? Да, Боже упаси! Слишком они навязли в зубах за время их ханжеского декларирования, так что, теперь об этом говорить - чуть ли ни стыдно. Гораздо легче и безопаснее (чтобы не обвинили в ханжестве, дидактизме и тому подобном) писать о скуке, пустоте, о бесполезности и лжи любого человеческого существования. О том, что жизнь – всего лишь игра. И это тоже истина. Правда, не вся. Правда, вперемежку с ложью. Но, кому и когда открылась вся Истина?! Можно писать и так. Только Саша не мог - «по причине совести»…
Опять убогих истин благодать
не оставляет родину в покое.
Неужто, сжечь –
достойней, чем отдать
усталым людям
должное, людское?
(«То снегом, то туманом, то дождём», 1990 – 1991 гг.).
Пора вернуться к «Связи времён» в творчестве Александра Шаргородского. Стихотворение «Где кони, АнИчков» (апрель1988 г.) начинает цикл. Оно хорошо подходит, на мой взгляд, для первоначального знакомства с языком автора. Ничего лишнего, никакой вычурности, ничего иррационального в этом, казалось бы, мистическом по сути произведении. Сжатый точный язык, одним мазком дан характерный облик Гоголя. Эта экономность – до скупости – в образности говорит о том, что всё рационально подчинено одной идее. Я не говорю, что такая поэтика лучше иррациональной, магической, саму себя заклинающей, заговаривающей… « я слово позабыл, что я хотел сказать…». Глупо было бы утверждать подобное. Но для цели автора с математической точностью выбраны наиболее адекватные художественные средства. Я знаю, как работал над словом Саша. Он, умевший за считанные минуты в Интернете написать блестящий экспромт, эпиграмму, он часто писал: мне осталось додумать две строки… два слова… и стихотворение будет закончено. И думал месяц, два, а то и откладывал на годы. Серьёзно пишущих людей это, конечно, не удивит. Главную мысль, выраженную в конце стихотворения поэт, отточил до остроты кинжала:
Но -
общность пространства.
Но -
родственность судеб.
Но едкая страсть -
добираться до сути,
как общая вера
у этих,
столь разных…
И реминисценция пушкинского стиха* в самом конце окончательно проясняет позицию поэта:
Да здравствуют Музы!
Да здравствует Разум!
«Сумароков». Автор в обсуждениях своего стихотворения намеренно подчёркивает:
«Не хотел идеализировать своего Сумарокова. Творчество его устарело, был он и вздорным человеком и амбиционным. И вообще, не Державин, знаете ли... А мы, что ли, все Пастернаки или Окуджавы? Но мы капельки одного потока человеческого... Горюя о нём, горюем о себе.». Эта мысль – о единстве и взаимосвязи судеб поэтов, да просто людей на земле – проходит рефреном через все стихи Саши. Забегая вперёд, напомню строки из стихотворения «Памяти Высоцкого»( октябрь 1998 г.):
И опять эти строки…
И снова мы плачем о нём.
Да чего там - о нём,
о себе неприкаянно плачем.
Итак, «Сумароков». Чем сразу забирает в свои руки стихотворение? Опять несколькими штрихами набросана точная картина: сырая ночь и человек в кабаке у стола, человек, который «силится забыть…// Но даже пьяный // он ничего не в силах позабыть». Приближённые к власти должны жить по её законам, а это волчьи законы: кто кого. Не в открытой схватке – в закулисных наговорах. И если хоть на мизинец отступишь от неписанных законов, те, кто добился своего положения ценой унижения, не упустят случая унизить в свою очередь. Каково это гордому человеку, осознающему свой талант? «Зане и боль обиды нелегка» - автор удачно использует здесь соответствующую времени лексику, приближая этим нас, нынешних, к давно ушедшему. Это было, есть и будет, пока существует земля. Послушайте, как точно говорит об этом поэт:
Шустры иные, хоть и желтороты.
За то им честь,
и деньги,
и мундир.
А он слагал
настойчивые оды
и докучал ворчливостью сатир.
Использованный в концовке образ свечи, можно сказать, затёртый образ, как по-новому он засветился в этом стихотворении, он придаёт законченность стиху: только на минутку распахнутая дверь осветила человека, и вот мы уже почти не слышим, почти не видим его:
Горит свеча,
тускнея,
оплывая,
сливая давний облик
с темнотой.
«Мирович». Образ героя взят из романа Данилевского, видимо, автор читал и специальную литературу об этом историческом лице, намеревавшемся совершить дворцовый переворот и поплатившемся за это головой. При первом прочтении у меня возникло впечатление, что автор обыгрывает в этом герое собственную азартность, доходящую порой до мальчишества, над которой сам же часто добродушно посмеивался. Эта азартность проявлялась часто в спорах с оппонентами, хотя Саша очень старался быть корректным. Но, вот, я перечитываю стихотворение, и всплывает другой пласт. Я вспоминаю примелькавшееся в учебниках психологии высказывание…пусть меня простит его автор, я запамятовала его фамилию: Боже, помоги мне изменить то, что я в силах изменить, и принять то, на что повлиять не в силах, но, главное, помоги отличить первое от второго. Если бы мы умели отличать первое от второго… Но часто вся жизнь проходит в напрасной борьбе…
Напротив встаёт усмехаясь,
Судьба.
Я против неё понтирую.
Все мы в окончательном итоге проигрываем в этой игре, так не лучше ли жить, по возможности, в своё удовольствие, и ни о чём «таком» не думать? Но разве можно назвать побеждённым человека, который, заранее зная исход, до конца сражается с судьбой? И что тогда есть победа?
Возвратимся к тому стихотворению цикла, которое сам Саша назвал сложным: к его третьему «Пушкину» ( 1988 – 1997 гг.). Александр Сергеич был близок автору по-особому.
Из частного письма Александра Шаргородского:
«…Пушкин, которого вижу не ангелом, а человеком живым, земным (как и других героев этого моего цикла), был пылок, искренен не только в любви, но и в дружбе. Эта самозабвенная пылкость, открытость в дружбе, как по мне, одна из его привлекательнейших черт. А в ту зиму он переживал не только одиночество, но и зябкое ощущение - предчувствие трагических событий. Приезд друга Жано был для него несказанным подарком, поддержкой. Кстати, знаешь стихи Писецкого (60-е годы), из коих мой эпиграф? Это как раз о том, о том приезде Пущина… Это стихотворение я закончил к юбилею (1999), но долго искал сочетание этого "сюра" с бытом, историей сегодняшней...».
Поэт, болеющий болью России, мучительно и напрасно ищет выхода: «Но хотя бы надежду на выход! // Да надежды // и той не видать…». Не новый образ в поэзии? Да, пожалуй. Стереотип? Может быть, эту так живо зарисованную сцену из жизни поэта: весь – ожидание, весь – прислушивание, надежда – можно было бы счесть давно избитой. Если бы не концовка:
А столетье идёт за столетьем.
Год за годом - в безвестье и тьму.
Суетимся.
Торопимся.
Едем.
Но никто не заедет к нему!
Пушкин ждёт – нас… Ждёт вестей от нас. Для максимального приближения Пушкина к нам ввёл Саша в стихотворение современный сленг, у нас с ним даже спор по этому поводу был, покоробило меня вначале это: «кто на всё это дело // забил…», показалось чуть ли ни кощунством…
Прямое обращение к современникам. Прямая параллель со стихотворением о своих сверстниках «Мальчишки 60-ых»:
На старом любительском фото
едва различишь, как вдали...
Здесь водка погубит кого-то,
а этого - купят рубли...
Тот, в свалку рванув обалдело,
достигнет чиновных высот.
А этот возьмётся за дело,
надеясь, что дело - спасёт.
И кто-то простится сурово
(а кто - разглядеть не могу!),
чтоб "Новое русское слово"
читать на чужом берегу.
И кто-то усталым комбатом
пройдёт беспощадный Афган,
кому-то чернобыльский атом
прибавит невидимых ран…
Давний исконно русский вопрос: «Что делать?» ( Нет, не «кто виноват?» – излюбленный вопрос тех, кто не хочет сам делать ничего). И даже дело не может спасти от этого, дело, как наркотик, только отвлекает, на время или навсегда. Потому что дело не помогает больному отечеству. Об этом же – в пронзительных строчках стихотворения «Одиночество» - кратко и ёмко:
Мир этот спешкой сжат
и суматохой смят...
Только куда спешат?
Да и о чём шумят?
Зло или благодать –
цепь бесконечных дел?
Некогда вам гадать,
незачем вам гадать,
что я сказать хотел...
(70е-80-е)
Но вернёмся к «Мальчишкам 60-ых». Хочется остановиться на его концовке, очень смелой, на первый взгляд. Напомню её:
О, как разбросает по свету
ребят, одногодков моих!
Тревожным пройдут бездорожьем,
нездешней ли, здешней земли...
И смогут...
(а правильней – сможем.)
А если точнее - смогли!
При обсуждении стиха на это обращали внимание, как это – смогли! Ведь и сейчас, говоря словами автора ( из «Памяти Высоцкого» ) «продолжает ворьё // свой наезд на больную страну», ведь и сейчас… Что же смогли эти мальчики?
Ответ – в стихотворении из цикла «Связь времён»: «Глушь», помните: «Слава Богу - не полегчали, слава Богу - не замолчали эта горечь и эта боль!». Да, человек порой бессилен против судьбы, он не может помочь больному отечеству, но он всегда может «не скурвиться» сам.
Примечательными являются комментарии Саши – ответы оппонентам по поводу этого стихотворения, в которых содержались обвинения в адрес Е. Евтушенко - всё тот же вопрос: «Кто виноват?».
Вот ответ Саши: «Влияние Евтушенко на молодёжь 60-х неоспоримо. Можно спорить, хорошо-плохо, можно говорить, чем и как он стал нынче... Глазкову ли, кому другому... мало кому удалось достичь такой популярности и влияния тогда. Стихами.
И упрощённо говоря, к дурному ведь не звал, да и звал не дурно! Может, напрасно (украинское «дурно» - напрасно), но это уже другой разговор. А Вам он бы мог ответить по-маяковски: "Заходите через тысячу лет - поговорим!».
Мне лично очень близка такая позиция. Нынче стало модным осуждать «бывших» поэтов за их многочисленные прегрешения – против правды-истины. Это было в корне чуждо Саше. Он понимал, что известным людям было гораздо труднее сохранять лицо: часто возникали ситуации выбора. Можно было, конечно, раз и навсегда выбрать честь, но кто из нас ни разу в жизни не покривил душой? Вот и в лирических героях своих стихов он подчёркивал их лучшие порывы, их взлёты, искренне восхищался ими. Это – очень человечный, любовный подход к людям.
Каждое стихотворение цикла раскрывает ту же мысль новой гранью. Вот, казалось бы, «Сентиментальная баллада» - в духе Василия Андреевича, хрупкая фигурка, беличья шубка, девушка ворожит глазами, стихотворение расцвечено лексикой Пушкинских времён, что кое-кто поставил в вину автору. А главная строфа притаилась в середине:
А как умел Василь Андреич
согреть негромкою строкой!
И к нам доносят строки эти,
как волны, из былых столетий
и свет, и мудрость, и покой.
( курсив мой – И. Ф-С).
Второй «Пушкин» (окончено в 1999 г.). Он о высшем суде человека – суде совести. Настойчиво повторяющаяся рифма, на мой взгляд, создаёт ощущение напряжённой, всё повторяющейся оглядки на прошлое, поиск в нём горьких ответов:
Но лишь ночами, вглядываясь в тьму,
стремясь понять:
за что и почему?
чтоб каждому поступку своему –
и точный смысл,
и подлинную меру
«Вечные вопросы» и в заключительном (так вышло на сайте) стихотворении цикла «Подражание Окуджаве»( начало 80-ых). Мне в этом стихотворении ближе всего образ: «но вечны сомнений // ночные тревожные вскрики». На мой взгляд, в этом произведении автор порой нарочито, несколько искусственно декларативен: «но вымысел вещий // имеет права на бессмертье!»… Трудно автору, очень трудно: высокая тема требует особого стиля, а с высот легко сорваться в высокопарность. К счастью, это, как мне представляется, очень редко случается с Сашей.
Одно из лучших, по-моему, стихов, где высокая гражданская позиция сочетается с задушевным, искренним тоном, где нет и в помине декларации: «Помедлив, словно виноватая»( декабрь 1988 г.):
Что,
не соврёшь - не проживёшь?
А правда - пыль?
А совесть - дым?
Их убивает наша ложь,
а мы
в раскаяньи глядим…
Что прогуляли мы?
Что пропили?
Что,
растеряв - не сберегли?
Как воздаянье
за Чернобыли –
слепой, глубинный
гнев земли.
Хочется цитировать ещё и ещё, так пронзительно говорит о главном стихотворение:
Земля враждою обесчещена,
а мы привыкли,
мы - смогли…
Вот
меж людьми змеится трещина
и проникает вглубь земли.
Вина, разделённая с людьми, со страной, с Землёй, вина, взятая на плечи: «И просящие руки всё тянут и тянут ко мне…» («Памяти Высоцкого»). Вина поэта перед прошлыми и грядущими поколениями, горит в нём незаживающей болью, не наигранной, искренней… Как обнажено и страшно говорит он о судьбе поэта ( «Жестокое литературоведение», «Поминки»). Не он первый говорит об этом, думаю, не он последний. Если поэзия становится не игрой, не карьерой, а судьбой, «опасной работой», поэту всегда выпадает поэтово. Причина названа: поэт болен судьбой отечества, судьбой земли, его долг – донести эту боль к людям, заразить их этой болью:
жить да поживать - не беспокоиться...
Невозможно –
по причине искренности!
Невозможно –
по причине совести!
(«Поминки» 90-ые гг.)
Саша имел право так говорить, писать, он, защищавший, лечивший землю от страшной чернобыльской заразы. Он этим никогда не хвастался, просто иногда приходилось к слову.
Говорит Александр Шаргородский (из отзыва на комментарии к стихам):
«А у меня - гидрологические изыскания (то есть рытьё шурфов, отбор проб грунта и воды, многочасовые опыты на стоковых площадках) в Янове, Припяти, на площадке станции, в "десятке", в Краснянской пойме и сёлах разной степени загрязнения (Парышков, Красница, Толстый Лес). Проводил там часов 15 в сутки, лишь на ночь возвращаясь в Чернобыль. При этом, естественно, многие километры по этим местам не только проехал, но и прошёл. Пишу об этом без хвастовства, так как в этих работах принимали участие десятки моих коллег и сотни людей других специальностей, которые, как и я, работали в Зоне не по мобилизации... То есть могли бы избежать этого. Стихи чернобыльского цикла опубликую и здесь, на сайте. Просто не знаю пока, как...»
Чернобыльский цикл опубликован на сайте, о нём тоже надо писать. Ведь сейчас только мы, друзья, можем помочь стихам Александра Шаргородского дойти до читателя…
То снегом,
то туманом,
то дождём
над родиной,
над нашим бедным раем
мы к вам, живым,
настойчиво идём…
Хлеб не взрастить
под огненным дождём.
Пожар сожжёт,
не обогреет дом,
холодное жилище человечье…
И потому
мы снова к вам несём
зажжённые страданьем и трудом
добра и правды трепетные свечи.
То снегом, то туманом, то дождём…
Стихи Александра Шаргородского можно прочесть по адресу:
http://www.poezia.ru/user.php?uname=alexsh
----------------------------------------
* «Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце!
Да скроется тьма!»
«Совсем ушёл.
Со – всем ушёл».
М. Цветаева
«То снегом,
то туманом,
то дождём…»
А. Шаргородский
Нагие – в мир пришли и, как умели, жили,
Но вечер приустал, и ветер приутих.
И наступает час: за нас решают, мы ли? –
Когда и как уйти.
И шлейфом за спиной
Пурпурно и пунцово
Летит тобой и мной
Присвоенное слово.
А мы косым дождём
Уже идём на Киев
К зашторенным домам и чьим-то вещим снам.
Не говорите нам,
Что мы уйдем – нагие.
Не говорите нам.
Александру Воловику
И опять эти строки…
И снова мы плачем о нём.
Да чего там - о нём,
о себе неприкаянно плачем.
Александр Шаргородский «Памяти Высоцкого»
Прислушайтесь, имеющие уши…
У Розанова, - знал наверно он, -
Прочла недавно: ничего нет суше,
Страшней литературных похорон.
Не в качестве уже ненужной платы,
Но, отдавая дань похоронам,
По другу горько и светло поплакать,
Ведь знаем: будет некому - по нам.
Вадиму Фещенко в день его рождения
Я – птенчик твой,
под крылышком согретый.
Я без тебя не проживу ни дня.
Не говори:
Ой!
Эти мне поэты! -
А посмотри нежнее на меня.
Ещё одна весна,
Считай, что март повеял.
Краплёных этих карт
Тебе назад не сдать.
Не вей себе гнезда,
Бродяга и повеса,
Судьба исподтишка
Напакостит опять.
Не вей себе гнезда,
Бродяга и повеса,
Не вей себе гнезда,
А если свил – живи.
Пусть всё твоё добро
Развеется по ветру –
Птенцы с тобой всегда,
Птенцы полны любви.
11.02.04
Игорю Крюкову, другу, проводившему Сашу
в последний путь
Земля притянула мгновенно,
Прильнула к нему, укачала.
Свобода и холод по венам, -
Таким и бывает начало –
Из личного,
Из неуслышанности,
Из неприкаянности
Ушел, и лежит на снегу,
Сам холодный, как снег,
Будто каменный.
Холодный, как снег,
Потому что тепло его наледью
Искрится на ветках,
От губ отлетевшее нá людях.
По тайным по тропам,
Себя приготовив заранее,
Приди и потрогай
Застывшее это дыхание.
Уход человека всегда ощущается оставшимися виной перед ним, уже непоправимой. Уход поэта откликается ещё горше. Ведь могли бы при жизни прочесть внимательнее, перечесть, сказать, написать. Вот я сижу и перечитываю стихи друга. Вспоминаются долгие беседы, в основном по телефону, так уж сложились наши отношения в недолгий период, отпущенный нам для дружбы. Как-то Саша обмолвился: я неверующий, у меня нет внутренней совести – стыда перед Богом, перед собой, - есть только внешняя совесть.
Да, Саша был неверующим, но более благородного человека я не встречала. Редко, у кого бывает такое природное, врождённое чувство стыда перед собой, даже не за поступок, за неверное слово. Внешняя совесть? Была, конечно, и она. Что Саша имел в виду? Стыд перед любимой женщиной:
и жизнь уже прошла,
но женщина любима...
А если так,
то врать
и ёрничать нельзя.
О, сколько чепухи
по пьянке мы раздали!
прочли десяток книг -
не сделались умней...
Пижонские стихи -
бренчащие медали.
И что мне до других!
Мне стыдно - перед ней.
(В. Гутковскому).
Культура народа, говорят, определяется по отношению к женщине. Но сейчас, ой, как не в моде рыцари. Цинизм пропитал всё и вся, похоже, он заменяет светский лоск, является признаком принадлежности к высшим кругам.
Стихи каждого поэта – его исповедь, все мы пишем о любимых людях, но пишем по-разному. Чаще в стихах видишь их автора, его чувства, ощущения по отношению к любимому человеку, который остаётся как бы за кадром. Не в нём, дескать, дело, главное то, что я испытываю. И это, вряд ли эгоизм, просто человек познаёт мир через себя ( помните, «Познай себя…»). Но есть другие поэты, они не лучше, они просто - другие. В их стихах живёт любимый человек, со всеми его дарованиями и слабостями, психологически тонко просвеченный автором. Саша был таким поэтом. Сейчас я хочу остановиться на стихах, посвящённых женщинам. Саша прожил не очень короткую жизнь (57 лет) и, конечно, любил не однажды. Но для него характерно восхищение, преклонение художника перед красотой, далеко не всегда сопровождаемое близкими отношениями. Часто это было восхищение издали, у него было много женщин-друзей, с которыми его связывала нежная уважительная, я бы сказала, любовная дружба. Женщины тянулись к Саше, чувствуя добро, он умел расположить их к откровенности, умел утешать. Было в нём то, мужское, сильное, потребность защитить что ли, утереть слёзы женщине, как ребёнку. Он очень чувствовал в женщине спрятанного ребёнка:
Сон в кулачок тихонько скомкала
и осторожно
почему-то
потрогала глазами комнату,
наивно ожидая чуда.
Но дождь настойчиво,
настойчиво
стучал по стёклам
и по жести.
И прерывались многоточьями
твои беспомощные жесты…
(«Хмурое утро»).
Наверное, так тонко чувствует ребёнка - свой, тоже ребёнок. И в Саше он жил, прорываясь иногда из-за умной, тонкой, грустной иронии – основной канвы его стихов.
Сопение хромированной трубки...
Нажми на клапан - Глюка оживи.
Пусть он расскажет,
до чего мы хрупки
в своём желанье
счастья и любви.
(«Сопение хромированной рубки»).
Смущение мужчины перед женщиной, ну, кто из нынешних признается в этом? А Саша имеет смелость признаться, и в этом весь он, ранимый, открытый людям, любви, прячущий робость перед женщиной под маской иронии и самоиронии:
Не знаю, чья вина…
Но захмелел слегка
от доброго вина,
от злого табака,
от терпкой красоты,
струившейся от Вас.
Не перешёл на «ты».
В смущении увяз…
(27 декабря 1987-6 января1988)
Это юмор.
Вы хоть верьте,
хоть не верьте.
Жёсткий юмор,
перемноженный на грусть…
Я не юный,
и тем более,
не Вертер…
В этой смуте
разберусь.
Не застрелюсь.
( «Качается, но не тонет...» Из цикла «Сочинение на заданную тему»)
Редко, кто так понимает женскую психику, так входит в роль женщины, как это делал Саша. О, да, Саша был искусным актёром, когда это было нужно по ходу… чуть не сказала – пьесы. Он перевоплощался в исторических лиц, благодаря великолепному знанию истории, дотошному знакомству в своё время с исторической литературой, благодаря прекрасной памяти. Роли женщин ему удавались отлично. Кто подумает, что это написала не женщина:
Зачеркну пережитые дни.
Не оставлю от них
ни полслова.
Позови же меня!
Позвони!
Прибегу к тебе девочкой снова.
Поспешу прикоснуться рукой,
ощутить,
как мучительно любим.
Обретённый в разлуке покой
здесь покажется
пошлым и глупым.
……………………
Позови же!
Нечаянно.
Вдруг.
Наказанье моё
и награда…
…Начинается тысячный круг
моего неизбывного ада.
(Не позднее 1988 года
«Монолог женщины»).
Какой интереснейший женский образ встаёт перед нами при чтении цикла «Оле Ч.» (Черкашиной), доброй знакомой Саши. Восхищение смелой, дерзкой, сильной, озорной женщиной так и сквозит в строках:
Расплевалась
с хамежом да обидою,
и – спиною
ко всему ненавистному, –
хлопнув дверью,
дерматином обитою,
лёгким шагом,
по девчоночьи, –
из дому.
Как вода ни глубока –
переплыть её!
Как земля ни тяжела –
раскачать её!
Чтоб у новых, у дверей –
День Открытия,
чтоб у новой, у любви –
День Зачатия!
Это – именно, о ней, не о себе, пишет поэт. Это её портрет, освещённый искренним восхищением художника:
Ты живёшь, как живёшь.
Ты идёшь поперёк.
Поперёк той реки,
что бывает жестока.
Ты беспечно и властно
вступаешь в поток,
не заботясь
о тёмных глубинах потока.
Странно, перечитывая любовную лирику Саши, вдруг заметила, как часто повторяются в этих стихах июньские ливни. В зрелые годы был написан большой, пожалуй, самый большой любовный цикл, который так и называется «Июньские ливни». Но, вот и в одном из сравнительно ранних стихов ( к огромному сожалению, я располагаю только стихами Саши, сброшенными на сайт «Поэзия.ру»), посвященном жене, тоже читаю:
Беда моя Мария,
моя отрава!
Ах, что ты натворила,
наколдовала.
Звездою на снегу,
июньским ливнем, -
куда ни убегу, -
а ты окликнешь.
1971-72 годы
(Мария)
И, всё-таки, самая большая часть любовной лирики Саши посвящена героине цикла «Июньские ливни», цикла, который писался, судя по датам под стихами, с 1986 по 1997 год – немалый кусок жизни. Какую силу надо иметь, чтобы столько времени так любить:
Поднимаюсь на вершину
песчаного холма,
чтобы снова увидеть в небе
легчайший отсвет
того, что мне кажется счастьем.
И снова иду,
преодолевая ветер.
Сухой холодный ветер
твоей нелюбви ко мне.
( август- сентябрь 1988года )
Помню, в одном из электронных писем мне в Португалию, Саша сказал ( кажется, после того, как я опубликовала на сайте свой «Карточный домик»): даже иллюзия такой любви – даёт человеку очень много, а у Вас, кажется, настоящее…
Преодолевая ветер нелюбви, столько лет любить. Эта женщина ( я не знаю, кто она, Саша не называл имён, и это тоже отлично его характеризует ) – тоже поэт и прозаик, по словам Саши очень одарённый. Глубокое уважение к интересной и сильной женской индивидуальности, к её творчеству, присоединяется к естественному мужскому восхищению и любованию:
Топорщится халатик
у плеча.
Часы бредут
полýночно и шатко.
Но бьётся мысль,
остра и горяча
в височной жилке
рядом с русой прядкой.
Бог весть зачем.
Но только не играть!
И, право, не кокетничать
со славой!
Ты достаёшь
заветную тетрадь
в обложке,
словно дерево,
шершавой.
( январь-март 1988 года)
Разве эта женщина виновата в том, что не любит? Всё равно, она прекрасна, всё равно, это счастье. Так говорит нам поэт нежностью строк о ней:
Колеблются струи,
как струны упруги.
А ливень - как праздник,
с рассвета идущий.
Струятся твои
беспокойные руки
на хмурые лица,
на тусклые души.
Смывают с души
и тоску, и усталость,
соринки обид,
что с годами налипли…
…………………………………………….
А если ни капли
кому не досталось,
смешно и нелепо -
сердиться на ливни!
(1-6 июня 1988 года)
Недаром сравнивается любимая женщина с родным городом, в котором сейчас так трудно жить, из которого поэт так и не уехал, не смог, а, может быть, прожил бы дольше с родными в Америке…
Единственный город…
Здесь - дружеской встречи уют.
Табачный дымок
в ожиданьи ночного трамвая.
Хоть мне-то известно,
как дёшево здесь продают,
как здесь настигает
хмельная тоска ножевая.
Так досками накрест
забить опостылевший дом?
Утешиться фразой
про горечь родимого дыма?
…………………………
Но… как же мой город
с тревожным
июньским дождём?
Прекрасным дождём,
так светло
пролетающим мимо!
( октябрь 1988 года )
И в заключающем цикл горьком стихотворении «Не искупить привычным «извини», поэт чувствует СЕБЯ виновным в уже не скрываемом «корыстном обмане» любимой, как это не парадоксально, он ещё любуется ею, любовные иллюзии тоже приносят нам счастье…
Но всё-таки
ещё доныне рад,
(пусть эта радость кажется смешною),
что лишь тебе
был впору тот наряд,
в пылу любовном
выдуманный мною!
(1994-97 годы)
Хочется приводить ещё и ещё, так много у меня любимых строк среди любовной лирики Саши, но я боюсь утомить читателя, не знавшего лично Сашу. И, всё же, заканчивая этот небольшой очерк, мне хочется попросить будущих составителей книги стихов Александра Шаргородского: будьте бережны. Саша не давал нам разрешения на издание этой книги. Боюсь, он не позволил бы нам копаться в его архивах. Да, мы, друзья Саши не можем допустить, чтобы его чудесные стихи ушли с его смертью. Но… будем бережны, будем скромны, даже целомудренны, прикасаясь к этому тонкому миру – миру поэта. Есть ли у нас пропуск в этот мир?
Милая ясная пани!
Этот билет или пропуск,
заверенный моей подписью,
подтверждает Ваше право,
точнее Вашу привилегию
на право проникновения
в МОЮ ТЮРЬМУ
или в МОЙ ГОСПИТАЛЬ
или к МОЕМУ СМЕРТНОМУ ЛОЖУ.
……………………………………
И ещё прошу Вас:
проходя,
поплотней прикройте калитку,
чтобы никто другой,
никто другой,
никто другой…
(Декабрь 1988 – «Милая ясная пани»).
«Ира!
Действительно не хватало...
И в Коломенском, где мы гуляли с Игорем и Брелями по глубокому рыхлому,
сухому от мороза снегу,
и на кухне у Брелей, где мы встречались с Воловиком и новым моим товарищем
Костей Киповым…»
Sun, 25 Jan 2004 16:07:28
Снег в Коломенском выпадает
С двадцать пятого – в Вашу честь.
А ко мне идёт Ваш подарок,
И дойдёт ли когда? Бог весть…
По морозным тёмным кварталам,
Приминая глубокий снег, -
Вы писали, Вам не хватало…
А теперь не хватает мне.
Не потребность - необходимость
Знать, что помните, знать, что есть.
Саша, слышите! Не уходите…
Будьте где-нибудь, пусть не здесь…
26.01.2004
"Слезы людские, о слезы людские..."
Ф.И. Тютчев
Судьбы людские, судьбы людские
В мире, где правят жадность и гонор…
Ave Maria, Ave Maria,
Ave Maria, Vaso de honra…
Калейдоскопом время и место,
Разные храмы, разные мессы.
Равновелики, глянут с порога
Тёмные лики грозного Бога.
Шепчут молитвы губы сухие,
Непоправимо тяжки грехи их.
«Деточки, детки, всё б вам играться…»
Santa Maria, Cheia de graça…
А. Шаргородскому
Есть такие места, где поляна пуста,
Настороженный взгляд у любого куста,
Здесь людьми над людьми учиняется суд,
И растопчут одних, а других вознесут;
Там ни ягод, ни птиц, ни зверья, ни жилья,
Там когда-то бродила и я…
Есть другие места, затаили красу,
Столько добрых людей, сколько ягод в лесу,
Там на ранней заре собирают росу,
Чтоб прозрачнее зрели слова.
Набери на монисто тех капель с листа,
Чтоб тебя не брала суета-маета.
Если снова придёшь в те пустые места,
Только этим и будешь жива.
Фариде и Сергею Кузнецовым
Свой резон у стихии, которой нет дела до нас,
Свой – у нас, или ты понадёжнее что-то припас бы.
Здесь такие дожди, что вода заливает дома.
Здесь такие дома, что вода не встречает препятствий.
Это так говорят, что сотрёшь, не оставишь следа,
если грязной водой постаревшие вещи сочатся.
Мы когда-нибудь выстроим дом, чтоб в него не врывалась вода,
а друзьям было только приятно тихонько стучаться.
Вот город - весь, до крыш,
Закатом ранним вышит.
В нём тем же светом дышит
С тобой любой малыш.
Москва или Париж?
Не всё ль равно в итоге:
Высóко ли паришь -
Не ведая, творишь.
О чём ни говоришь,
Ты говоришь о Боге…
31 октября 2003 г.
Есть оберéг в твоём покое
И перед ним бессильно зло.
Пока мы вместе, мир покорен,
Как белый ослик – под седло.
И жизнь – не суета пустая,
Ты пьёшь её полынный сок,
А каждый день плывёт и тает,
Библейски важен и высок.
Природа добра, как водится,
А люди – везде - по-разному,
Но Родина не обрадует
Пришедших домой ребят.
А осень здесь долго возится
С погодами, да с обрядами,
Хоть утро почти морозное,
И так же дожди рябят.
Сидим при свечах, притихшие,
Права ли качать внапрасную?
Бездомных, гостей непрошеных,
Спасибо, что терпят нас.
А, в общем-то, время тикает,
Наполненное, непраздное,
И будет общее прошлое
С тобой, чужая страна.
Живём здесь, такие разные,
Но болью одной приметные.
Земляк нагрешит по дурости,
А судят всех заодно.
А эта земля - не изранена,
И люди её приветливы.
Чего ещё, как подумаешь:
Есть солнце, хлеб и вино…
На свете есть покойный дом,
Где всё идёт на лад.
Вот только – то ли буду в нём,
То ли уже была?
И там ночами при свечах
Под редкий птичий свист,
Где луч, сквозь сетку просочась,
Упал на белый лист, -
И дни сливаются в года,
И снова льются дни…
Как будто светлая вода –
Нагнись и зачерпни.
У меня в лесу гнездо, по-птичьи,
Так бы жить, да наживать добра бы,
Только слышу ночью крики дичи
На зубах у хищной сакарабы.
Не пугай – естественным отбором:
Жизни вам живой за ним не видно!
Это кролик закричал от боли,
Маленький, напуганный, невинный.
Мне до крови душу покарябал,
Я жестокость не стерплю такую.
Заходи, соседка-сакараба,
За вином о жизни потолкуем.
_______________________________
Сакараба – местный (португальский) хищник, по-видимому, из семейства кошачьих, по моим сведениям, достигает размеров спаниеля.
Южная ночь не звенит, а мучительно ноет,
Тянутся руки её – запрокинуть и стиснуть.
Как тебе спится, любовь, в окружении
древних инстинктов?
Как тебе спится,
любовь?
Тёмное море колышется мерно над нами,
Мутное море, и, разве не рыбы на дне мы?
Только во сне - омывает и нежит дневное.
Вот, из глубин потянуло, плеснуло, подуло.
В сон возвращаемся снова запутанной тропкой.
Южная ночь с откровенной прохладой под утро.
Тянутся руки её – запрокинуть и стиснуть.
Может, озябла любовь во владеньях
могучих инстинктов?
Тонкий её колокольчик хрустального звона -
не трогай!
Под крышей, где шепчутся осы,
где мягким и меркнущим светом
не наших, раскидистых сосен
повеет. А рыжий их отсвет
ложится на листья, на лица.
И жизнь, как положено, длится.
И вечер, и утро, и осень.
Тревожный птичий крик в ночи
И дальний лай собак.
Земля.
Она опять кричит,
Она зовёт нас так.
Ей столько выпало смертей,
Оплакав, превозмочь.
Она своих больных детей
Скликает в эту ночь.
А мы, на много этажей
Подняв своё жильё,
Не откликаемся уже
На дальний зов её.
Здесь, к тонкой прислонясь стене,
Стирая лунный блик,
Я ближе стала к тишине
Большой ночной Земли.
Шепну: «Послушай, помолчим…», -
Припав к тебе плечом.
Тревожный птичий крик в ночи –
О чём? О чём? О чём?
Крутое вышло варево,
Поделено, запродано.
Молчи - не разговаривай,
Когда кидаешь Родину.
Там, за горами голыми,
За царствами потешными,
Когда б коня, аль голову! –
Судьба страны потеряна.
Вторым ли сортом мечены,
Седьмым ли кругом трачены,
Увечные, калечные, -
Назад не поворачивай!
Свою беду кругом найду,
Не спит обида кровная:
«Стоял – шумел могучий дуб
Среди долины ровныя…»
Лет эдак двадцать назад
не поверила б вовсе, пожалуй…
Карточный домик
в краю, где жара и пожары,
там, где закат
встанет заревом в горной стране, -
карточный домик
для жизни пригоден вполне.
Тот поросёнок, из сказки,
доверился даже соломе.
Карточный домик. A ты
так мечтаешь о доме,
маленьком садике,
пахнущем терпко и сладко.
В карточный домик
приносишь себя без остатка.
………………………………..
В храме чужом
непривычно-лазоревы тени.
В детской надежде
опять преклоняешь колени.
Люди поют, вот и ты,
не услышанный ими,
шепчешь и шепчешь
Его милосердное Имя.
Ты приживляешь себя
к этой выжженной глине,
этих, чужих,
ты уже ощущаешь своими…
……………………………………
Вот и стоит он,
такой ненадёжный в ненастье,
карточный домик,
а в нём – настоящее счастье…
Аж на самое дно
Глянет в прошлое:
Если много дано –
Будет спрошено.
Будет спрошено,
Будет взвешено:
Сколько внешнего
Здесь подмешано.
Будет спрошено,
Будет сложено:
Сколько чистого,
Сколько ложного.
Ой, гляди сама,
Не сломалась бы.
Лучше – меньше бы.
Лучше – малость бы.
Со смирением –
Горько – весело,
Просто б верила…
"Размышления в пещерах Китаевской пустыни", 2000.
Капризный ребенок,
Опять, неотвязный, приходит,
Заплачет и тянет за платье,
И нет ему, глупому, дела,
Что я ничего не успела,
Что лучший мой лекарь
Со мной так недолго знаком…
Несбывшимся летом,
Как листьями, город устелен.
Не плачь, мой ребенок.
Мы оба немного устали,
Не плачь, у природы
Любое желанье – закон.
"Острей кристалла", 2001.
И снова друг о друге
Судим праздно
На шкуре неубитого медведя…
Не плачь.
Тревожно, к ветру,
Заалеет запад.
Медвяно – терпкий
Тополиный запах,
Осевший толстым слоем
У ограды.
И винограда
Запотевшей гроздью
Осенний воздух…
Ты счастлива
И, значит, виновата.
Не плачь.
Пускай другие
Будут правы.
"Острей кристалла", 2001.
Не Бог,
А только человек.
Но если боль
Стихает,
Живой водой
Стекает с век, -
И все,
Что человеку надо:
На миг в душе покой и лад,
Короткий вдох, короткий взгляд.
И кроткий свет
Другого взгляда.
«Острей кристалла», 2001 г.
С презрительной миной на лице
Народ глядит свысока.
Хоть книжками, да - на улице,
На улице - да с лотка.
И с виду - не слишком кроткая.
Как раз - из самых дрянных.
И шорты у ней - короткие,
И ноги у ней - длинны.
Скромней бы надо - не девочка.
Видать, хороший навар,
Видать, была в переделочках,
Саму себя, как товар.
Чего ж вы со мной - не бойкие ?!
Я, голову не склоня,
Пойду и посудомойкою,
Как та - получше меня.
«Острей кристалла», 2001 г.
Удивляются, судят желчно,
Одинокой тоской пугая:
Просто так не уходят женщины.
Или, может быть, ты – другая?
Может, многое мне обещано.
Может, главное ждет в судьбе.
Пусть к любимым уходят женщины,
Ну а я ухожу к себе.
1997 г., «Медитация»
Томленьем янтаря:
«Скорее уезжай!»,
И это слово: «друг»,
Чей привкус безутешен.
Конечно, будет жаль…
Как целованье рук,
Прощания обряд
По прежнему безгрешен.
-- А что такое грех
Для мухи в янтаре?
-- Ты уезжай скорей,
Не спрашивай, не трогай.
Не лечится болезнь,
Желанная болезнь …
Налей ещё, налей:
Далёкая дорога.
26.06.03
1.
Знал, когда лила масла:
Кровью выкупить могла.
Знал: одна из тех немногих -
Душу выплеснет под ноги.
Знал: сама, своей бы волей
С ним на крест, когда б позволил.
В скорбном бдении у тела
Чудилось все время: звал.
Первую пришел утешить:
Знал.
2.
- Не касайся Меня! - Почему - не касайся ?
К вознесенью готовясь, берег Свой покой ?
Но ведь лишь от нее Он запретом спасался,
Ведь коснулся Фома равнодушной рукой ?
Взгляд безмерной тоски - эта встреча-прощанье,
Прежних взглядов любви - о, насколько сильней!
Взгляд безмерной тоски, как мольба о пощаде.
Крестной мукой опять - расставание с ней.
Взгляд безмерной тоски - просветленней и выше,
А Ему - напоследок - острее ножа.
- Не касайся Меня! - Ибо срок Ему вышел,
А безмерной любовью могла удержать.
3.
Судьба моя - сплетенье многих линий,
И тело - только сплав умерших тел.
Я помню: Ты явился Магдалине
Не осуждать - в слепящей чистоте.
Не пристыдить - в святейшем отдаленьи,
Не грозным: за грехи свои плати !
Я помню Ты явился Магдалине
Единственно доступным - во плоти.
И в ней, любовью и стыдом палимой,
Экстаз неявным привкусом горчил.
Я помню: Ты явился Магдалине
Единственным из всех ее мужчин.
Так исподволь и так неодолимо
Даруя свет греховной слепоте, -
Явись и мне, явись, как Магдалине,
Когда окаменею от потерь.
1999 г.("Чаша")
Илоне
Знаешь, Бог как ребёнок
Доверчиво просит утешить.
Поцелуй, чтоб утихла
Обидой рассказанной боль.
И неправда досадой в душе
Не напрасно скребётся.
Знаешь, Бог, как ребёнок.
Он погибнет без веры твоей.
«Не ошибись, моя дурная слава:
Плохая мать, но верная жена»
М. Цветаева
Посвящается моей покойной матери Нине
и моей дочери Илоне
Мужу – верная жена,
Оттого видней:
Материнская вина –
До скончанья дней.
Не со скуки, не со зла:
Строим на крови.
Обделила, отняла
Часть своей любви.
Будет, будет прощена:
Мать – одна.
Вся любовь её нужна –
Возместить урон…
А дочерняя вина –
После похорон.
Будет, будет прощена:
Дочь – одна.
В этой комнате свет,
непрерывно, и ночью, и днём.
Почему-то хозяйка боится остаться без света,
но дело не в свете.
В этой комнате лето – не лето,
а память о лете,
и она непрерывно срывается
в память о нём.
Оба живы ещё,
но в погоне за призрачным раем,
только в прошлом живём,
в настоящем же мы – умираем.
Вот и помнит она,
как её эта тьма окружала,
заполняла её, как сосуд,
запрокинув под ласки свои,
и потом, словно шершень,
вонзала сладчайшее жало,
и, ослепнув, душа
от избыточной жизни бежала,
как чужая бежала, во сне, в забытьи.
А теперь тьма садится на дом
насторóженной птицей,
точно это – гнездо,
из которого люди украли птенцов.
И теперь ничего-ничего
ей из счастья былого не снится,
даже редко любимое видит лицо.
В этой комнате свет,
непрерывно, и ночью, и днём…
Может, в память о тьме?
может, в память о нём?
Можно вытерпеть всё,
привыкая к нему постепенно,
шаг
А каждый человек –
И раб, и волен.
А каждый человек –
И меч, и воин
А каждый человек –
И грех, и стоик.
Но каждый человек –
Любви достоин.
Не внешний человек –
Но – Сущий – в нём.
( "Чаша", 1999).
Не вспоминайте дурно обо мне:
Жила себе, не заступала места.
В блокнотах ваших, сбоку, неприметно,
Забытый вами всеми абонент.
Жила себе, день ото дня вольней
Среди идей, наитий и открытий…
Не говорите, ах, не говорите,
Не говорите дурно обо мне!
А мне всё: «Построже!», -
а мне всё: «Посуше!».
Ну, может, негоже,
а всё же, послушай!
Вот этой, коварной,
которая дразнит, -
дешёвый ковёрный?
забацанный праздник? -
зажаты
в её виртуальном
режиме,
давай улыбаться,
скудеющей жизни!
В горячем сплетении слёз и волос
сколь было обещано – всё не сбылось…
И, может, по-летнему, глянет последний
и душу разденет, слегка виновато:
рождение – прочерк - и свежая дата.
И всё.
И над жаркой открытостью строчек
сомкнётся краями обыденный прочерк.
Благославляю все –
Что было и осталось,
Что было и ушло
И не во мне болит;
Еще в пыли дорог
Невидимую старость,
Как нищенку, в пыли;
И голоса вдали,
Пророчащие новые уставы,
Грядущий мор и глад;
Тебя, непоправимая усталость
Любимых глаз…
( "Чаша", 1999 г.)
Устала к звёздам – через тернии?
А это всё из-за Коперника.
Когда кончается терпение,
И белый свет – одна копеечка.
Ну, кто слабей тебя, теперешней?
Вконец подрублена, подвешена.
Когда кончается терпение?
Оно кончается под вечер
И, по-английски, не прощается.
«Excuse me», - вслед ему теперь бы я…
Земля, по-прежнему, вращается,
Когда кончается терпение,
Одолевая тяготение,
Растерянно и постоянно,
Когда кончается терпение,
Когда минутку постоять бы…
Палитры моей полутени
Признаюсь, опасны весьма:
Высокая облачность темы –
Плохая полетность письма.
От привычного вокзала
С погремушкой пустоты
Я привычно ускользала,
Отсекая пустяки.
Никуда себя не денем...
Прежде - где там! не спущу!
А теперь, как малым детям:
Все заметив, все прощу.
Прыжком из темноты
Удушье наступает:
Вот – пел и длился звук,
И - судорога рта.
И немотой зову,
Но умирает память:
В ней ты уже не ты
И я уже не та.
Как можно легче жить,
Земли едва касаясь,
Дыханьем не задуть
Курящегося льна...
Волчицей сторожит,
Облезлая, косая.
Забудешь на беду,
Оглянешься – она.
По-заячьи кружи,
Неслышная, босая,
Скользи, лети, плыви…
Как можно легче жить,
Земли едва касаясь
Дыханием любви.
Прочла у Мишеля Монтеня только вчера
и поразилась совпадению мыслей.
Так часто бывает, сначала приходит
стихотворение, потом встречаешь
эту мысль в книге. Конечно, бывает и
наоборот.
"...иные люди, чего бы ни желали и чего бы
ни домагались, рвутся к этому всеми своими
помыслами и изо всех сил. Но ведь бывает
столько ложных шагов, что для большей
уверенности и безопасности следовало бы
ступать по этому миру полегче и едва
касаясь его поверхности. Следовало бы
скользить по нему, а не углубляться в него..."
Мишель Монтень "Опыты".
Так время приходит
Мгновеньем урочным
Следы и надежды стирать.
Логичный итог
Испытанья на прочность
Короткое слово:
Пора!.
Понять бы друг друга…
Но жизнь на исходе,
А завтра – уже не вчера.
Неяркой звездою
На небо восходит
Короткое слово:
Пора!
Около 1997 г.
В полнолунье неладно в дому,
И огня не гашу потому.
У меня не скрипуча кровать,
Потому что мне рано вставать.
Я свой дом превратила в тюрьму,
Чтобы нежность – тебе одному.
У меня холодна простыня,
Чтобы ты замерзал без меня.
Как по сёлам поют петухи,
Отпускаются людям грехи.
А будильники как ни звони,
Петухов не заменят они.
И повадился кто-то в ночи:
И скрипит, и звенит, и стучит.
Одеялом прижмётся к плечу –
Я тихонько молюсь и молчу.
И от зеркала - просто беги:
Всё черней под глазами круги.
Видно, ночью туда, за стекло,
Утекает по капле тепло.
Видно, если, как лёд, простыня,
Это смерть обнимает меня.
В полнолунье неладно в дому…
Потому и не сплю. Потому…
Весна 2003 г.
Ворожили когда-то пальцы
Не на белом листе – на пяльцах.
Нитки длинные – по преданию
Замуж - выйдет дорога дальняя.
Все мы, женщины, так устроены:
Без любимого, как без Родины.
И душа бессонно кружит
Там, где город вместе обжит.
Я такая же, я простая,
Каждой клеточкой прирастаю.
Без него пригляделась пристально:
Всё мерещилась где-то истина,
Да по ней, как по льду, скользила…
Зимы в Киеве…
зимы…зимы…
И откуда слова такие:
Отрываю от сердца Киев?..
Зима 2002 г.
Войти в доверье
к чуткой двери,
к липучей ткани
темноты,
но их наветам не поверить,
что дом ночной – уже не ты,
что вместо вместе –
время мести
немых свидетелей житья,
что от тебя приходят вести,
как будто ты – уже не я.
Лето 2001 г.
Не знаю, кто первый затеял
Пустую погоню за тенью?
В послушном отзывчивом теле
Из глуби, из тайны, из теми
Мерещатся чуждые тени,
Тенета, капканы, следы.
И так, на пороге беды,
Доверчива нежная мякоть, -
Не рви, не поставишь заплат.
Рвануться, прижаться, заплакать…
1 вариант 1999 г. «Чаша»
Я думаю, хмурые лица
Всему в этом мире виной:
Природе мешают разлиться
Ликующе-яркой весной.
Зимы или осени тленье?
Сознанье творит бытиё…
Улыбку пошли в наступленье,
А солнце докончит своё.
И как там судьба ни усердствуй,
То дождь насылая, то снег, -
А ты, как ребёнок под сердцем,
Всё дышишь тихонько во мне.
1997 г.
«Всякий внешний ищет моего, а не меня; Друг же хочет не моего, но меня…. Получать от полноты – легко: это значит жить на чужой счёт. И давать от полноты не трудно. Получать же полноту трудно, ибо нужно сперва принять самого Друга, и в нём найти полноту, а Друга нельзя принять, не отдавая себя; давать же себя трудно»
Павел Флоренский
1.
Что отдать я могла,
если шла,
откупаясь от нищих,
чей презрительный смех
догонял, неотвязно звеня.
Что же мы, как во сне,
от рожденья беспомощно ищем, -
Люди, в роли менял,
Люди, вроде меня.
От рожденья беспомощно ищем…
Невостребован дар –
Принимается милостыня*.
2.
Дар принять не умела –
Милостыню приму.
Благодарить хочу –
Слова неуместны.
Зажгу свечу,
Помолчу.
Последняя ласка, Боже,
Даров дороже.
Мысли о вечном.
Милостыня под вечер.
(Опубликовано в 2000, перераб.)
*
Прошу прощения у читателей за, возможно, некорректное использование в первом стихотворении диптиха образа нищих. Конечно, это не те нищие старушки, которых мы видим на улицах наших сегодняшних городов. Я пытаюсь в этом стихотворении продолжить тему о нищете души и духа, поднятую в цикле «Блаженные нищие духом».
Тошно плакаться, да сетовать,
Жысть ни тёмная, ни светлая,
Хоть в петлю – один ответ.
И на смертном, как на свадебном,
Я бы друга не отвадила,
Только друга – нет как нет…
От тоски, как есть безумная,
Просто так, совсем без умысла! –
То на Пасху, то на Троицу,
Я кому-то глазки строила.
Кровь ли, зелье, мýтит внаглую,
Стыдно, хоть обрейся наголо.
Ничего от вас не надо мне…
И когда я стану ангелом?
А я открываю тебя,
Все дальше тихонько листаю,
И мысль возникает простая,
Что в замысле Божьем сейчас
Я новую грань открываю…
Как будто кору отрываю,
Себя пред тобой открываю,
И хочется снова начать…
(Опубликовано в 1997).
Сергею Шестакову
Третий Ангел, заревой горнист,
Силы Ада выпустил на волю.
И звезда-полынь легла на воды,
И доныне на губах горчит.
………………………………..
Пятый Ангел, пятая печать…
Дым в большой печи
Растёт, как лес,
Плоть – в огне, Вселенную знобит.
Дыму – до небес,
Не до обид…
Скольким - Ангел вострубит отбой, -
Знаем ли, застрельщики прелюдии?
Люди, что вы сделали с собой?
Люди?
В этих сумерках
Все во мне вымерло.
Отстаёт, бумагой шурша,
Потускневший змеиный выползок –
То, что было – моя душа.
Грубо вывернуто, надорвано,
Никому нипочем не дорого.
Отболевшее и недавнее
Отдирать от себя –
Не даром ли?
«И я сказал: - Смотри, царевна,
Ты будешь плакать обо мне»
А. Блок
1.
Стало сердце болеть ежедневно,
А поплакаться, было б кому…
Постарела, поблёкла царевна
В говорящем своём терему.
Тот, который не назван, а зван,
Позабылся в мучительном звуке.
Упырями туманят слова,
И бескровные падают руки.
Ах, поют на лугу хороводы,
Каждый сон – расскажи, расскажи!
Так и выпили тёмные воды
До конца эту бедную жизнь.
2.
То по нéбу то по вóдам ,
То стремглав с высокой кручи,
То ли сны её уводят
Навсегда в свой мир летучий?
Время – полночь, пусто место,
Заресничено оконце.
Чья подруга, чья невеста?
Где ты, солнце? Нету солнца…
Без дорог стремглав несётся,
Мимо Рая, мимо Ада.
Где ты, солнце? Нету солнца.
Нету солнца – и не надо.
Как хорошо любить издалека:
Так молодо и так, не уставая,
К руке далёкой тянется рука,
К воображаемой – рука живая.
( Около 1997 )
Серый ветер - видно с моря,
Серый вечер краски смоет:
Миг соитья света с тьмою,-
И счастливые, как дети,
Не изведавшие страх,
Обнимаются при свете
Погрeбaльного костра.
Свет слезится, тьма ослепла -
И родится - цвета пепла,
Цвета тучи, цвета волка,
Сам - летучий, стылый, волглый.
Серый дым - священный танец,
Серый контур тонет в тайне,
Серый сумрак - в тайне тонет,
Серый ветер снова стонет.
И на сером-сером фоне -
Серых глаз твоих тоска…
Серый ветер снова вьется
У виска.
( Около 1997 г.)
И всё-таки, я – актриса.
Без зрителей не могу.
Родится для них реприза
В моём искушённом мозгу.
И всё-таки, я тщеславна.
А это – такая грязь,
Когда поступаюсь главным,
Эффектом внешним прельстясь.
А всё началось невинно:
Наложен был первый грим,
Чтоб стало другим не видно,
Что стыдно открыть другим.
Застенчивость и стесненье,
Ранимость, и страх, и боль…
И прятала я сомненья,
Усердно играя роль.
Иду, не нуждаясь в ласке,
Не плача и не скорбя.
Какая же я без маски?
Я выдумала себя.
Как ночью в лесу блуждая,
Теряюсь в своей судьбе.
И, может быть, никогда я
Себя не найду в себе…
( Около 1996 г.)
«Благодарю…что не дал прилепиться»
И. Бродский
Ты помнишь? Покорно сносила,
Как жар – неготовая пицца,
Отсутствие слов и избыток,
И даже – чужие слова.
И не было, нет… и спасибо,
Что нЕ дал сильней прилепиться.
Да что там, и чувства, как фразы, избиты…
Старею, труднее вставать.
………………………………..
Ты в памяти моей пылал
Величием минувшей власти,
Как золотые купола
На небе, стёршемся от влаги.
Сама безжизненность твоя
На сером фоне – ослепляла.
Так время – память просветляло,
Как будто, заново творя.
И разум – так над ней дрожал, -
Тем, что могло, не тем, что было, -
И этим он тебя держал,
Когда и сердце – отпустило.
(около 1997)
У меня неженская природа:
Из таковских, крепкая порода.
Знаешь сам, в делах такого рода
Попрочнее прочего народа.
Душу нараспашку, как ворота.
Знаем: из любого оборота
Вывезет любого обормота
То, что нас роднит, и это что-то –
Панацея общая – стихи.
……………………………..
Я тебе не пожелаю зла,
Только плохи у тебя со мной дела.
Упустил в стихи, так и не трогай –
Ни кнутом рассудочности строгой,
Ни щемящей нежности острогой.
Уж – не пригрозить и не растрогать:
Я в родной стихии ожила.
Алёша, не сердись на посвящение, меня подтолкнул к нему твой последний комментарий. Надеюсь, никто не подумает, что ты – герой второго отрывка, который упустил меня в стихи : )))
Не любишь превосходных степеней,
Как самообольщенья, как вранья.
А я – на превосходном скакуне
Перемахну в несбыточную явь.
Я не хвалюсь, что это перевес,
Мой перебор, мой вечный перелёт.
Я делаю неточный перевод,
Но он не обижает никого.
Ведь я ни у кого не отняла
Ни воздуха, ни света, ни тепла.
«Я так люблю слушать,
как поют вещи»
Р. М. Рильке
Смотрите, какие разумные вещи
выходят у мастера: чаша, и ложка, и стул.
Они и честнее, и чище людей,
потому что им проще
хранить чистоту.
…………………….
Как лёгкая, ладная вещь,
повстречавшись, сама
и льстит нам, и льнёт к нам,
доверчивой лаской к тебе приникая.
На ком из людей
этой вещности вязкой
не сыщешь клейма?
А вещь - отпечатка людского
не носит - какая?
………………………………..
Вот брошь, и поёт она:
брошена, брошена,
два имени сколоты ею непрошено,
два имени сколоты – золото, золото,
два имени связаны – разные, разные –
Марины и Анны … подаренной брошью.
………………………………………………..
Чей след
в этом звонком коротком ударе –
браслет?
- Пора повзрослеть!
Ну, зачем ей безделка такая?
Он кожи касался, теплел,
к исступленью её привыкая.
И бился, и путался пульс,
учащаясь до ритма,
и бился браслет,
ударяясь тихонько о стол.
И пусть
этот пульс
в серебристом металле остыл…
Дарите браслеты любимым,
навечно дарите!
……………………………………..
Домашние вещи не могут,
как скалы,
меняться от солнца, от ветра.
Вещам
под руками людскими
стареть и ветшать.
Не требуя платы,
когда-то нарядное платье
довольно, что ветошью служит,
себя причисляя, по-прежнему,
к нужным вещам.
И в сумрачный вечер
не плачут они, что не вечны,
что пятен и трещин
щедрей и затейливей вязь…
А старые люди похожи на старые вещи,
и зреет меж ними незримая связь.
* В воспоминаниях Л.К. Чуковской рассказывается, что Анна Андреевна Ахматова однажды обратила внимание Л.К. на две фотографии, свою и Марины Ивановны Цветаевой. «Узнаёте», - спросила она, а затем пояснила, что у обеих на платье видна одна и та же брошь, подаренная А.А. Мариной Цветаевой.
Есть стёртые образы,
как золотые обрезы
у старых, слегка пожелтевших
от времени, книг.
Свеча,
снова образ твой тёплый
у сердца возник…
В подсвечник мастер не вложил,
А надышал тепла,
И он не жил, а лишь служил,
Он был – и светел был в ночи,
И суть его в огне свечи,
Как бытие текла.
……………………
Живому – живое,
а ты, будто кровь, горяча.
И ты – уже возле,
у самого сердца, свеча.
………………………….
Свечи слабые лишь на вид,
Что там бродит у них в крови?
Ты пойди-ка их разбери:
Мягко светятся изнутри.
Ну, ничем не проймешь свечу,
Хоть к сожженью приговори.
От нее не светлей ничуть.
А она все равно горит…
………………………….
В бесформенной
ночи
мелодия звучала
готической свечи.
Тревожно загорается свеча,
своё тепло напрасно расточая,
истаивая соком молочая.
Тогда родится свет
и пальцами
разглаживает глину,
и длится ночи амфора
до звёзд.
Благодари судьбу,
Лежи себе в постели,
Уют, домашний кров,
Горячий чай и мёд.
Её рука на лбу:
Вот славно, пропотели,
Теперь глаза закрой,
Поспи, и всё пройдёт.
Поспи, и всё пройдёт:
Болезнь, зима и мама,
Весь мир твоих затей
И этот чёрный кот.
И ты пришёл затем,
И жилы рвал упрямо...
Светает. Пропотей,
Поспи, и всё пройдёт.
Поспи, и всё пройдёт:
Тебе так сладко спится,
Твой жар уже утих
От маминых забот.
Она опять с тобой,
И не ночная птица –
Твоя душа летит
Сквозь лестничный пролёт.
А все по-прежнему,
Привычно, буднично,
Как хлеб из булочной
Несем беду...
( Из старого стихотворения)
Опять перехвачено горло,
А я не умею молиться,
А мы, слава Богу, живые:
Живому страшны холода.
Блестит и пузырится голо,
Ложится на хмурые лица, -
Такая зима не впервые –
Впервые ль такая беда?
Февральские ветры завыли,
Скупые снега – подаяньем.
Февральские ветры – навылет:
Кому-то замёрзнуть по-пьяни.
А мы, слава Богу, живые...
И день ото дня окаянней.
Непоседа мой, не просила ли
Напоследок, ах, напоследок…
Не под силу, ох, не под силу мне,
Непоседа мой, непоседа.
Не заняться ли мне гаданием
В ожидании?
И года – не те…
Не заняться бы мне соломой…
Что-то сломано, милый, сломано.
Только слово одно, только слово…
1.
Подмоет корни вкрадчивая речь
Так, словно ты – глагол или наречие.
И потеряешь право человечье
От этой некончающейся речи
Себя, хоть на мгновение, отсечь.
2.
Слышишь топот и храп?
Это кони стремлений
сшибаются крупами в кровь.
Не укроешь ты сердце от них,
не укроешь…
Вот – опять накатило,
а силы – не те.
И во всей полноте
не вместить это душное,
грозное, предгрозовое…
И завоет собака:
наверное, чует такое,
отчего и собакам случается
не по себе…
Светлане Йовенко
1.
В зоне мужского азарта,
в зоне мужского хотения -
сверх и помимо –
несыгранной картой,
тонкой игрой светотени...
Мысли её отчаянные…
Били их в стае – влёт.
Кровью вмерзали в лёд –
В тысячный раз оттаяли.
Мысли её, о чём они?
Ласковые, заветные,
Выслежены заведомо
Птенчики желторотые
В лисьем лесу.
У нелюбви в заложниках
Платят сполна за ложное,
За осторожно-мелкое
Золотом, не скупясь…
…………………………
Ты всей душой…
Да ты сама – душа,
до пестика, до чашечки, до донца –
в тебя, наверно, закатилось солнце,
отяжелевший от любви
воздушный шар.
Свой горький мёд
на мёртвых пчёл умножишь,
ты можешь
молча, тихо отцвести,
и, чуть заметно,
в теле полусонном
просвечивает гаснущее солнце.
……………………………………
И было тело -
Настежь, как душа,
раскрытое до чашечки, до донца –
тогда в него и закатилось солнце,
отяжелевший от любви
воздушный шар.
Бесплотна жертва –
жертвенность бесплодна.
На шаткий плот,
почти что не дыша,
и только взгляд назад,
отчаянный и долгий…
Уже прозрачна плоть,
но стянута душа
и не раскрыться ей
до чашечки, до донца…
2.
Проклята…
Просто, потому что ты женщина.
Просто, потому что ты жертвенна.
Просто так…
Столько отболело – не прожито.
Всё перегорело – не та.
Истового самосожжения
Мёртвая твоя красота.
…………………………..
Мария избрала благую часть:
в мужском пиру – не горькое похмелье,
отравленное завистью веселье,
короткую униженную власть, -
но в мире войн и воспалённых вёсен
задумчивую медленную осень.
3.
Чужая среди чужих
Искала она слова,
И были слова её –
Чужие.
И кто-то, державший свет,
С судьбою её чудил,
И свечи в душе её
Чадили.
Металась её душа,
Не помнящая родства,
И в мутном потоке слов,
Давно бесплодных,
Как смертник – последний шанс,
Искала она слова…
И Слово любви пришло,
И стало плотью.
Михаилу Гофайзену
«…кто из вас хочет принести жертву Господу …пусть принесёт её мужеского пола, без порока»
Лев.1, 2-3
«Кого я люблю, тех обличаю и наказываю»
Откр. 3, 19
ИздрЕвле гнали на заклание
Без пятнышка и без вины…
Неутолённое желание
Творцу угоднее иных.
Возлюбленных карает длань Его,
Тавром отмечены цари…
Неутолимое желание
Пред Ликом трепетней горит…
……………………………………
И было так: Своим его нарёк
Словами нерушимого Завета.
Единый Богоизбранный народ,
Страшнее всех караемый за это.
И за свои, чужие ли грехи –
Под грозный шум Вселенского хорала
То умирала родами Рахиль,
То первенцев погибших собирала.
Палач и жертва, жертва и палач –
Для матери они равно несчастны.
О, дщерей Иерусалимских плач,
Предсказанный, грядущий, ежечасный…
................................................
« ... никому нельзя будет ни покупать,
ни продавать, кроме того, кто имеет
это начертание, или имя зверя, или
число имени его».
Откр. 13, 17.
«Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном»
Откр. 21, 7
…и несколько верных признаков
за смертью души последуют:
печать на руке и совести,
на лицах печать бесовская, -
сочтённым числом сведённые
свои узнают своих…
Идут времена последние:
пока живём - не оправданы.
Отныне блаженны мёртвые,
омытые кровью праведной…
Бессильной болью сведённые
отпустят душу тела,
и Зверь не идёт по следу их, -
дела их за ними следуют,
и Царство они наследуют…
Омытая кровью праведной
одежда у них бела.
(слово «наследовать» употреблено во втором значении, т.е. воспринять что-то от кого-то, а не в 1-ом значении – получить после чьей-то смерти).
……………………
Руками липкими
Его тасуют,
Швыряют псу.
Я Имя Господа
Сама ли всуе
Сто раз произнесу.
Теперь лютеет зверь:
Настал период гона.
От похоти храпя.
В одежде жениха,
Он не палач теперь,
Он вкрадчивый угодник –
Переодетый хам.
Какие сети
К свадьбе пораскинул!
Ярится зверь,
И всяк на праздник зван.
Вы слышите:
Какой надрывный звон
Над Лаврой…
Заманила птицу стая
На рассвете, золотая…
Голубыми полотенцами
под крылом её не реки потекли.
Это ранняя метелица
Поднимаясь, ускользает от земли.
На распахнутое тельце
налетают массы неба.
А в гнезде осатанело
ветер рвёт остатки пуха –
пусто.
Золотая,
отзвеневшая с рассветами вдали,
из забвенья, из затменья вырастая,
как одна большая птица,
эта стая,
улетает, ускользает от земли…
…………………………………
Вся - зимний, зябнущий полет -
Под сенью смерти жизнь моя.
Потеря радости прольёт
Морозный свет через края.
А день сквозь сито моросит,
А снег замедлен, как во сне…
Спроси,
Чтоб вспомнила, - спроси :
Ведь неспроста
Ты снишься мне…
С.С. Гречишкину
«А жизнь прошла незаметно».
А.А. Тахо-Годи.
Он думает, тёмный и душный,
Сам – сорок египетских казней:
Не время разбрасывать камни,
А время разбрасывать душу…
…………………………………
Тюрьма, тюрьма…
А думал – благодать.
Так всё отдать
И вдруг очнуться – нищим.
Блажен идущий: небо да сума,
Сам налегке и многого не ищет.
А, в четырёх стенах заключена,
Саму себя не слышит тишина.
…………………………………..
Но, к тишине затвора сведена,
Кто знает,
Вечность ли тому, сейчас ли,
А – жизнь прошла, вся, в четырёх стенах,
И чистым золотом, и тихим счастьем.
…и взыграет младенец во чреве ее –
понесла-
Небеса, заключенные в смертную суть
Ремесла…
Наступит время,
И оно сейчас,
И будет сказано:
Неповторимо.
Наверно, слову
Надо прозвучать,
Чтобы зачать мгновенье,
Закачать
Течением особенного ритма?
И будет сказано:
Не все пройдет.
А что останется –
Острей кристалла.
Наверно, слову
Надо прозвучать…
Уже благая
Будущая часть
Непрошено
Из прошлого
Восстала…
А ты молчишь
Устало.
……………….
В пене кружения
Острое жжение –
Боль поражения.
Свет унижения,
Свет умаления –
Преодоление.
Дар умиления,
Дар отражения –
Преображение.
………………..
Не приснилась еще
Прямота умолчанья?
Прикоснись и отпрянь,
Забывай про слова.
Чудаком прослыви
В ожидании чуда…
Хорошо, если мысли
Пришли ниоткуда.
…………………..
Для рыбы – сеть,
Для птиц – силки,
Для мысли – слово.
Зверь приручен –
И клетка не нужна.
Но откровений
Хитрая полова
Не открывает
Полного зерна.
……………………
Близорукими глазами
Контур улови.
От сплошного бормотанья
Строчки оторви.
Так и будет: вечер, тайна,
Не черты, а очертанья,
Контуры любви.
…………………….
Там, где даже молитвы
Прозвучат, как упреки,
Где сама благодарность
Поневоле низка,
И беспомощны строки
Перед теми, что были,
Перед теми, что плыли,
Точно в руки – река.
Беззащитность полета…
Беззащитность поэта…
Беззащитность ребенка…
Беззащитность цветка…
…………………………..
Есть поэты времени:
Будто в камень врезаны,
Я приметы времени
Даже не зову.
А в минуты в редкие,
Утром, днем и вечером,
Не пишу для Вечности –
В Вечности живу.
…………………….
Строгая моя пустынь,
Строже и нет устава.
Я от себя устала –
Разве себя отпустишь?
Через века, теперь ли,
Выдохну слитным слогом,
Словно большим терпеньем
Сломана клетка слова.
…………………………
Пролегло междуречье
Между речью и речью.
Время клева и лова
Серебристого слова.
Только мелкие рыбки,
Забавляясь, как дети,
Проплывают сквозь сети,
В фосфорическом свете
Возникают и гаснут.
А глубинные рыбы,
Появляясь из сети,
Изменяются в сути,
Изменяются в цвете,
Умирают напрасно.
……………………..
Пробую, как варенье:
Каплей застыло. Форму
Держит стихотворенье.
Льется тягучим слоем,
И – ни крупицы зряшной.
Форма, слезы прозрачней,
Не тяжела для слова.
…………………
Огранка алмаза –
Ограда от мира.
Дробится
И множится
Эта граница,
И тонут возможности
Довоплотиться
В случайном
Звучаньи…
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими,
а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий»
1 Кор 13, 1
Это ж надо суметь,
Это так по-людски:
Без особой тоски
И любить, и ласкать, и жалеть,
Убивая…
Убывает неласковый день,
Затихает звенящая медь…
………………………………….
Наступает любовь.
Тонкий лучик скользит
В настороженный мрак.
Потому что вблизи
Все бывает не так.
Если слаб, потуши.
Потуши, помоги умереть.
Он ползет по душе,
Как по темной звериной норе.
А навстречу ему
Дурнотой поднимается страсть.
Теплым запахом крови на давних кострах
Поднимается страсть.
И, как тени на стенах, рождается страх:
Не сойти бы с ума.
То приходит в движение тьма, -
В наступление тьма.
Луч ползет по душе,
Как по темной звериной норе.
Если слаб, потуши.
Потуши, помоги умереть.
……………………………..
Как дорога и как необходима,
Я только начинаю понимать.
Я без нее полжизни исходила
И столько лет, поэтому, нема.
И как теперь - волнуюсь и волную,
И, как ребенка, бережно несу,
Уже небесную, еще земную,
Всю грязь, всю ложь вместившую красу…
Павлу Бобцову
В канун Рождества Христова
Взыскующая - молитв,
Пошли мне такое слово
И сердце так закали,
Чтоб все обиды вмещало
И в свой непреложный срок
Конец превращало в начало,
А зло превращало в добро.
МАРИЯ (фрагменты)
Как Ты росла? В Твоей обители
Грех не пробрался даже в сны.
Земные мысли не обидели
Твоей белейшей белизны.
В мир огненный, почти что девочка,
Недетской силой чистоты,
Отважна, как над кручей деревце,
Не оступясь, всходила Ты.
Себя Его сосудом чувствуя,
Вся растворившаяся в Нем,
Ты шла, прекрасная и чистая,
Неопалимая огнем.
…………………………………..
Оружие пройдёт ей душу…
Когда-то…после…
А пока -
крепка,
как смерть, любовь крепка.
Уйми свой страх, сожми уста:
Над колыбелью тень креста.
…………………………………
В своём неведеньи права,
Она хранила все слова.
Ещё весёлая, живая,
Дивясь и недоумевая,
Слагала в сердце день за днём
Его слова, слова о Нём…
…………………………………..
« Да будет мне по слову Твоему…»
Спроси ещё - свернувшуюся тьму,
там, за окном, грозящую обрушить
нависшее пророчество: оружие
пройдёт ей душу…и оставит жить
раздавит и оставит…
размозжённой…
Его слова, затверженный урок,
так долго запасаемые впрок.
Такие непонятные слова,
Последнее, чем мать ещё жива.
Татьяне Литвиновой
1.
Гефсиманское эхо,
Все звуки несущее ввысь…
Эти звуки лились, удалялись
и вновь приближались.
И тоска, и мольба, и вина,
и безмерная жалость,
одинокие звуки Земли…
Близко люди легли,
Точно к матке ягнята,
К земле перепуганно жались.
Только – холодом вдруг по земле…
Одинокие люди Земли.
2.
О, если б верить так, как верил Ты,
чуть тепля жизнь в сплошном кошмаре пекла,
а эта Вера ширилась и пела
в бессилии телесной немоты…
Но в эти раны не вложить персты,
не удержать тепло в своих ладонях
и не подумать попросту о Доме,
где ожидаешь Ты…
И не спросить у этой темноты,
которая приходит и уводит:
куда текут забывчивые воды?
зачем растут кресты?
Век железный, Кали Юга –
Наши горькие истоки.
То ли слепо сердце друга,
То ли истины жестоки?
То ли сами мы из стали,
А душа – довеском лишним?
От себя или от ближних
Мы устали?
Нам до неба не хватает
Человеческого роста.
А наверно, надо просто:
Посидеть – послушать друга,
Последить за птичьей стаей?..
Иммануилу Глейзеру в день его рождения
Я отдаю себе отчет,
Что впереди давно не лето,
А то, к чему меня влечет,
Со стороны вполне нелепо.
Я отдаю себе отчет
И все же остаюсь при этом -
В житейском смысле - ни при чем -
И лишь поэтому поэтом.
Я отдаю себе отчет.
1.
Господь молчал в тебе пятнадцать лет.
С тех пор, как плод таинственного древа
Низвел нас в жизнь, смешав Добро и Зло,
Так женам многим заключал он чрево,
Испытывая веру на излом.
Господь молчал в тебе пятнадцать лет.
Твой голос — долгожданный и подсудный.
И если ты его предашь остуде,
Не отличая внешнее от сути,
Не обессудь.
2.
Читай меня… Читай меня, читай…
Согретый звук на языке катай,
на языке, связующем гортани.
Произнести –
не разумом постичь,
и свяжется, немыслимо почти,
Вселенная уместится в горстИ,
И ей - твоим дыханием расти,
гортанной и всеведущей печали…
Прости мой голос.
Всё ему прости
за то, что смертный он,
за то, что он отчаян…
1.
Что останется, когда...
Что останется?
Может, поезд в никуда
Мимо станции?
Отрешенности полет
Над погостами?
Или все еще палит
Жалость острая?
Или, как нетленный дар,
Жертвы таинство?
Что останется, когда...
Что останется?
2.
Войдя, самой познать сполна,
А не спросить - у тех.
Убеждена: их жизнь полна
Таинственных утех.
Им смех травы, им сон совы -
И ближе, и святей.
И только мы для них - мертвы -
В ничтожной суете.
Им вздох травы, им взгляд совы
Весомей, чем слова.
А если - все вокруг мертвы,
И я одна - жива?
1.
Что же там кричат вороны с веток?
Может быть, беду какую чуют?
Подняла глаза и вижу чудо:
Сине-серо-розовые светы.
Хоть бы звоном сверху полоснуло:
- Посмотрите, люди, посмотрите!
- Завтра я таким уже не буду!
Женщина бы тут не утерпела:
Красоту такую понапрасну
Изливать на безответно-грязный
Снег нетрезвый, стертые дома…
Женщина бы тут сошла с ума.
2.
Под весенним светом,
Под кротким светом Твоим
Расплывается снег – в грязь.
Растекается грязь – вширь,
Расползается грязь – в мир.
Снова дружный бурьян
Поднимет к небу оскал,
Чтобы тот, кто сеял.
Напрасно всходы искал.
Что посеял там,
Затоптал бурьян,
Полупьян, безнадежно пуст…
- Скоро быть цветам! -
Прочирикал упрямый куст
Под весенним светом,
Под кротким Светом Твоим.
Я, слепая Лаванова Лия,
Дожидаюсь злодейки-зари.
О, каким был со мною счастливым,
О, какие он ласки дарил !
Только ночь... Как же счастье - случайно...
Нет, случайного Бог не дает...
Как изменится утром, сличая
Взор незрячий с лукавым - ее...
На плече напоследок устроюсь,
Благодарно обнимет во сне.
Шелковист его сброшенный пояс
И тепла его тень на стене.
Третье стихотворение цикла вошло в книгу "Блажен идущий".
Не бессонницей книг открывались тогда
Простота и величье земного удела, -
Но рождали детей, умножали стада
И не знали достойнее дела.
А потом – для иных пробудившись святынь,
К страшным язвам склоняли смиренные рты
И молились на Лик нищеты.
И невинность несли, будто праведный меч,
С Голосами вели сокровенную речь,
И хотела душа мир безумный обнять,
И летела душа голубком из огня.
Голубь к чаше приник,
Чаша вверх – чаша вниз.
«Боже, дай мне воды, чтоб не жаждать вовек!» –
Чаша вниз – чаша вверх.
«Метод…(интегральной Йоги) заключается в том, чтобы ввести все наше сознательное бытие в контакт с Божественным, и призвать его внутрь для того, чтобы перестроить все наше бытие…»
Шри Ауробиндо «Синтез Йоги»
Рекой, которая размоет
Свои устои в первый раз,
Войди в меня не так, как в море,
Но так, как море входит в нас.
Чтоб сразу – цветом, вкусом, тоном,
И отдаваясь, и творя,
В глухих ущельях долгим стоном
Свершая жертвенный обряд.
Тревожным грохотом и гулом
Из сердца страшной тишины
Так, чтоб сводило жестко скулы
От ощущения вины.
Чтоб разлетелась бесконечность
Отмщений, непрощенных ран, -
Войди в меня, как входят в Вечность
Летящим пеплом от костра…
Этих слов не понять
На веселой опушке,
Где летает весна,
И дразня, и дерзя...
Неужели был прав
Умирающий Пушкин,
Только книгам шепнувший
- Прощайте, друзья.
Умножает печаль
Умножающий знанье -
Драгоценную часть,
Уводящую вдаль
Вдоль извилистых стен
Бесконечного зданья, -
Стоит только войти,
Умножая печаль.
И в чужом, и в своем
Безнадежно запутан,
Как ты мало узнал,
Проиграв - во сто крат.
Не терявший чутья
До развязки с цикутой,
Не доверил бумаге
Ни слова Сократ.
Умножаешь печаль,
Только - полог опущен.
Не узнав ничего,
Обращаешься в прах.
Неужели не прав
Умирающий Пушкин?
Неужели не прав,
Даже в этом не прав?..
1.
Так сгорает звезда
На лету, на весу,
Так себя мне отдал,
Точно тайную суть.
Я в осеннем лесу,
Я в беззвездном лесу
Эту тайную суть
Неоткрытой несу.
Как молитвой слова,
Я тобою жива,
А взгляну в глубину,
Как в молитве слова
Утону.
2.
Столько лет
Где-то рядом на этой Земле,
Но поодаль, не возле.
А сегодня впервые твоими глазами
Увидела воздух –
Шевелящийся воздух проявленных снов,
От нескАзанных слов
НесказАнный.
Как он понял тебя, этот сумрачный лес:
Ты – его и ты больше – ничей.
Он открылся тебе,
Так незримая пыль
Открывается взгляду в луче.
Из капкана долгов
На свободу отпущенный лис:
Этот пыл, эта страсть
И подавленный страх – за спиной.
Притяжение рук сквозь кору –
К пульсу ели рукой.
Может, это под кожей твоей
В ожиданьи забившийся пульс?
Темный воздух обманчиво пуст.
Может, просто мираж?
Может быть, уходить,
Углубляться в него – это значит сейчас –
Умирать?
Но уходишь, шаги убыстряя,
И уже не шаги, а полёт.
Ты уходишь, уже опалён,
Окрылён
Этим тихим огнем
НесказАнных
НескАзанных слов.
Я запуталась в правде и лжи,
Но прощаю себя равнодушно.
Ни к чему-то в последнее время
Душа не лежит.
И причина ясна: точно лед,
Где все меньше отдушин,
Отвердевшая жизнь.
Мне бы только успеть.
Мне бы только один,
Мне бы отклик невольный услышать.
Я узнаю его,
Хоть в молчанье одень,
Хоть гербарным листком засуши.
Не спеши.
Это взгляд свысока.
От него не становятся выше.
От него и тебе тяжелей.
Не спеши.
Для счастья на Землю послан -
Свое не отдай, спеши !
Успеешь заняться после
Спасеньем своей души.
Что скажешь теперь - про счастье ?
Да все же, как ни язви,
А помнится взгляд прощальный,
Взгляд грешницы, взгляд любви.
Припев:
Он не был пророком,
Грозящим с амвона.
Был грешникам - другом.
Пил с ними вино.
Плевал на каноны,
Законников ругань,
Прощал - без суда,
Без упрека виной.
Земные соблазны
Раскрылись, как веер,
И голос сомненья
Не сразу затих.
Он души их ведал,
И слабость их веры,
И, зная их верно,
Он умер за них.
В разгуле поспешной воли
Зачем-то душа болит.
То, будто - бы плачут - возле.
То, будто поют вдали.
Какое же ей - прощенье ?
Простила б сама, чиста...
И вспомнится взгляд прощальный,
Взгляд грешника. Взгляд Христа.
Припев:
И когда понесется Вселенная мимо,
И замкнется магический круг,
Поцелуй меня так, как целуют любимых,
Как целуют любимых подруг.
Как же можно: уткнуться в земное корыто,
Пламя светлое в сердце губя?
Ты же был – нерасчетливым, пылким, открытым?
Отпусти этой ночью себя.
Ты привык, как с врагом. Ты привык осторожно,
Никогда никого не любя.
Это только со мной. И со мной это можно.
Отпусти этой ночью себя.
Твоего не возьму – ни свободы, ни денег,
Все прощу, никогда не предам.
Мне легко, ведь не женщина я, а виденье,
Соскользнувшая с неба звезда.
“Кафтан дыряв, дыряв”.
“Большая элегия Джону Донну”
И.Бродский.
Все на свете кем-то сказано,
Все на свете крепко связано.
Потяни, поди, за звенышко –
Не под силу: груз велик.
Загляни в себя до донышка,
Множится, мерцает лик.
Мысли бьются, как скаженные,
Чувства втянуты в сражение,
Да – на смерть, не на живот.
А судьба-то, безобразница,
Что ни день – обидней дразнится,
Мол, кому какая разница,
Мертвый ты или живой?
Так и носит – вечных путников –
Даже ангелы нас путают.
А – не выполнив задание –
Точно люди, в оправдание
Объясняют: - Мы – не Бог.
Так – истица и ответчица –
И дыша и не дыша,
А – сумою переметною,
Не живою и не мертвою
Меж двумя мирами мечется
Непослушная душа.
А как стану недотрогою,
Как застыну на пороге я
В новом доме нежилом –
Ой, как вспомнятся растроганно
Наши правила нестрогие –
В смежном мире неживом.
1.
И рвется крик - неистовый - из глаз, -
Внутри - охрип, вовне - еще не ношен:
- Уйдите, люди! Как - никто из вас!
Мне - остро! Мне - мучительно! не нужен.
Оставьте мне - вот эту тишину.
Она - моя, она ли мне не рада?
Оставьте, наконец, меня одну.
Мне больше ничего от вас не надо.
2.
Себя завожу я совсем, как часы,
Чужая – чужую, на дни, на часы.
Саднило бессонно, теперь – ни следа.
Свой ход отстранённо могу наблюдать.
Послушную куклу вконец изнурив,
Я лампой включаюсь в себе изнутри.
И в этот единый момент бытия
Во мне, наконец, настоящее Я.
3.
Смастерите протез для души!
Ей не выдержать в мире металла.
В мире места и времени,
В мире, где место всему.
Тонкой шейкой весенней травы
Лицемерие мысли
В мире дьявольской мессы,
Где места себе не найти.
Исчерти,
Вкривь и вкось исчерти
Черновик,
Именуемый жизнью.
Не ропщи, не взыщи,
Скорый суд над собой не верши.
Всё равно.
Всё равно –
Под жестоким железным нажимом,
Не согнувшись ни разу,
Сломается
Стержень души.
4.
Может, кто-нибудь и отмолит,
И отмоет при Судном дне...
Я еще не пила — от боли:
Жду, чтоб стало еще больней.
На себя, совсем по-ведьмачьи,
Порчу страшную наведу.
Буду кликать свою удачу -
Непрогляднейшую беду.
Гляну в зеркало утром рано -
Как с погоста, ни дать - ни взять.
Если вся - открытая рана -
Прикасаться к живым - нельзя.
5.
Близко, не за морем, есть гробница,
Где, самой себе устала сниться,
С воздухом весны мечтает слиться
Зимняя голодная синица.
Все мертво, и в пищу не годится:
Ни любить, как прежде, ни гордиться.
Тает, истончается темница -
На крыло, веселая синица!
6.
Если издали - так наградою,
А приблизила - и горчит.
Не успеет толком обрадовать,
А уже спешит - огорчить.
Иссякает вода живая,
Только где-то - на самом дне.
Только там еще - и желаю,
Там еще - зацепишь больней.
А вокруг меня - все ненужное:
Было дорого, берегла.
Столько маялась, как недужная,
Столько хламу - по берегам.
Столько скарбу - на берег сброшено,
Налегке теперь - отплываю...
Торопись огорчать, хороший мой, -
Для тебя я пока - живая.
7.
Семь весенних радуг
Или не бывает?
Будет, будет радость -
Или не живая?
Радуга, по счастью,
Неземных корней.
И никто, ни частью
Непричастен к ней.
Вот она, награда:
Никого не надо.
Выносила радость,
Вырастила радость.
8.
Е. М. Ольшанской
Не стоит думать: если бы тогда…
Другие люди, ночи, города.
Не надо думать: если бы теперь…
Ты сделал всё возможное, поверь.
Но не зови, когда совсем темно
«два очень кратких слова:
«Всё равно…».
Облака фонарей
Фонари изнутри
Освещают частицы воды.
Вещество…
Как умеет оно облекать,
Размывая и свет, и следы.
Если б мыслям от темной воды
Оторваться, уйти налегке, -
Умерла бы строка…
Мягкий свет ночника
На листке.
Я уже там была,
Где со взятком пчела
Проползает сквозь сумерки сот.
В том звенящем саду,
Где у слов от любви заплетаются корни,
Где играет их суть
И дрожит, как под ветром листва,
Ежедневно меняя скользящие формы,
Где летит без опаски сова
Мне на руки.
Те слова…
Только в древнееврейском похожие звуки.
Вспоминая, бреду
По слежавшимся остовам формул.
Но туда я ещё попаду
И любимого я подожду
В том саду.
Примечание: в некоторых источниках указано, что древнееврейский язык наиболее приближается к языку ангелов.
1.
"Ты ныне же будешь со Мною в Раю" -
А это – про душу твою и мою.
Под нами храпит необъезженный конь.
Держись! И бессмертье свое узаконь.
Держись! Он несется в иные миры,
Где смерть – продолженье опасной игры.
Двухтысячный год – поворотом крутым.
Безвременья щупальца из темноты.
На наших глазах замыкается круг.
Держись! Если гибнут творения рук.
Отчаянье, гнев, как врагов, сокруши.
Держись! если гибнут творенья души.
Безлунная полночь. Ни зги не видать…
Надвременья тихо восходит звезда.
2.
Спокойной она пребывает
В невидимой жизни кристаллов.
Спокойной она пребывает
В загадочной жизни растений.
Ведомые души животных,
Как дети, не знают греха.
Крестом заходящего солнца
Венчали на горькое царство.
Венчали на горькое царство
Сознания смертным грехом.
И ей возвращаться к покою,
На свет пробиваясь упорно
Путем отреченья и боли
Сквозь смертное сердце свое.
1.
Вы простите мне,
Князья русские...
Тропы узкие
Речек руслами,
Как на копьях-то,
Да со славою,
Что курганов-то
Понасыпано, -
Понасыпано,
Понакопано:
Ваши ратники -
К солнцу - травами...
Вы ли - в Киеве?
Вы ли - в Суздале?
Как завидую
Вашей удали!
Пусть и верую,
Да - по росту ли?
С той ли мерою -
В судьбы росские?..
По-над травами,
По-над росными
По судьбе моей –
Тени -- росстани.
Кони дикие,
Вам покорные.
Ваши клики ли?
Ваши кони ли?
Мчатся, ранены,
Через сны мои
Ваши ратники,
Как посыльные…
Вы простите мне
Речи дерзкие:
Только вас любить
Дело гордое,
Дело горькое,
Дело смелое.
Жены сильные
Дело делали.
И любили вас,
Да не видели.
Редко видели,
Да не выдали.
Не кремневые,
Не железные,
А прощали вас,
А жалели вас.
Вы простите там,
За могилою,
Не о вас пою,
С вашей силою.
Были женщины
Вам заставою,
Позабытые,
По-за славою,
По-за нежностью,
По-за верностью
Были-женщины,
Стали - вечностью.
2.
ИНГИГЕРДЕ - ИРИНЕ –
ЖЕНЕ ЯРОСЛАВА МУДРОГО
По-меж нас – пелена густая –
Под размахами крыл растает
Не Ахматовской белой стаей,-
Серым клином сошлись слова.
А князья и доныне - те же:
Им бы плоть свою сладко тешить,
Им пунцовые губы любы,
Им - вина, да бряцать железом,
А жена - на глаза б не лезла,
Пусть монашенкою в хоромах
Сердце раненое хоронит.
Может, плакала, может, пела -
А - любя - не любя - терпела,
Ради Русской земли терпела
Королевна земли чужой.
Не такой — ожидал сурово.
Не мукой -- замесила слово.
Для него прозвучало слово
Непредвиденно и свежо.
Разве женщину красит слава?
Слава мудрости Ярослава.
Переплавлена боль на славу:
Переплавлена в славу боль.
1.
Над томиком жизни задумалась смерть,
И он растрепался, не сверстан.
Лежат под ногами зеленая твердь
И частые желтые звезды.
Весь воздух весенний заполнив собой,
Затеплив страстными свечами,
В ней боль нарастает и движется боль,
Сливаясь с весенним звучаньем.
2.
Не верю в глаза пустые.
Их нет у людей – пустых.
Ты видишь? В них боль застыла,
В застывших глазах остыв.
И если не в силах вынести,
И если в горле комком, -
То выплеснуть – это выместить,
Уже все равно, на ком.
3.
Нечаянно, намеренно, безвольно,
В отместку, ради шутки, за гроши…
И нет живого сердца – чтоб без боли,
Как нет живого тела – без души.
Как будто на экране – жизнь чужая,
Идет, тебя виной не унижая,
Чуть на твою похожая, не боле, -
Прислушайся к её привычной боли –
Чужая боль.
4.
Любовный бред. Друг к другу - вброд.
Попытка - вплавь. Попытка - с лету.
Никчемный щит. Ничейный счет.
Дифракция луча сквозь слезы.
Не дорасти, не досиять -
Сквозь мрак внутри, тягуче-плотный.
Обоим слишком - до себя.
Обоим - плохо.
5.
Непознаваем Бог живой,
И – подражать Христу – не нам.
Но вера чистая его,
Как храм без выхода,
Страшна.
Она - великая тоска,
Она - огромная вина.
Она в глазах его видна,
Как седина…
А седина
Едва заметна
На висках.
6.
Т. Глинской.
Вот - ещё день окончен:
Столько холодных слов.
Где на Земле оконце,
Чтобы за ним – тепло?
Манит их угасанье…
Где хоть одно, скажи?
Нету страшней касанья
К тайне окон чужих.
Столько неявной боли
Нам на себя не взять.
Взвалится – не отмолишь,
И позабыть нельзя.
Твоего коснувшись тела,
Не кольцом и не венцом,
Я крестом бы стать хотела:
Он на шее - невесом.
Часть стихотворений цикла вошла в книгу "Блажен идущий".
То загораясь музыкою жертвенной,
То тяжело и больно остывая,
Себя в твоих глазах увидеть - женщиной -
И вздрогнуть от восторга: Я - живая !
К самой себе наполнившись презрением,
И унижая, и уничтожая,
Твоим - на миг - воспользоваться зрением,
Чтоб пожалеть себя: ведь не чужая.
Саму себя судя судом неправедным,
До самой сути разверзаясь Адом,
Лишь любящим, и это значит, правильным -
Из грязи вознестись - единым взглядом.
Леониду Цветкову.
Суждено ли тебе
пережить Апокалипсис свой?
В каждом сердце
однажды открылись
Вселенские раны…
- Как, в такую жару – философия?
- Это ли странно –
освежиться немного в купели её ледяной?
Нелинейность мышления
выведет прочь из пространства.
Вместо чётких причин –
Бодрийяровских вирусов дьявольский рой.
Древоточцы проели ковчег?
- Всё во благо! – ответствует Ной.
А страшнее всего – постоянство
и всезнание. Это конец!
Да уж лучше банальное пьянство…
«-Что ты умеешь делать в совершенстве?
- Складывать числа в пределах первого десятка»
(Из частной беседы).
И много лет пройдет. И ясно мне одно:
В угоду запоздалой укоризне
Ты будешь вспоминать мгновения со мной,
Как самые наполненные в жизни.
А, может быть, и нет. Неважно. Что с того?
Тогда, - по строгим правилам сложенья, -
Я буду вспоминать мгновения с тобой,
Что в сумме не исправит положенья.
А жизнь без нас опять вернется на круги
И радугой рассыпавшейся брызнет,
Чтоб кто-то вспоминал мгновения с другим,
Как самые наполненные в жизни.
Ощущенье листа.
Под рукой - ощущенье листа.
И поверхность души первозданно тиха и чиста,
Как поверхность реки.
Не видна, до нуля сведена отражением дна,
Глубиною строки.
Мир зеркал
Ощущеньем родства, как суровою нитью прошит.
Поспеши.
Но уже остывает накал,
Начинается рябь, выявляя поверхность души.
1.
Нынче гадать и гадать
Иль, по природе не мать?
Все я смогла бы отдать,
Только не душу.
Как от врага: страшен сглаз -
Что-то в себе берегла.
Может, в себе и спасла,
В ней - проглядела.
Рядом и вечно одна,
Ласки не знала она,
И сотворённого зла
Не переделать.
2. Смоковница.
Изначально проклято лоно,
И плоды отравой горчат.
И печальна, и непреклонна
На ветвях поникших печать.
Изначально плод открывает
Тайну корня, соков, листов.
И уносит все, отрываясь -
Безразличный, юный, литой.
Сок тот - горький, а грех тот - древний:
Не целуя - слепо - предам.
По плодам узнается древо,
По плодам.
3.
Секунда паренья
В свободном паденьи,
Кассандрой молчу
И пытаюсь забыть.
Как больно касанье,
Касание быта,
Касанье,
По сути – не быт.
Для тела – не роскошь –
Свобода паренья,
Свобода паденья
В не – быт.
Но стоит ли лучшее
Стихотворенье
Тобой искалеченной
Близкой судьбы?
4.
Выбирают любимых.
А дети приходят
Как судьи.
И косые дожди
В пустоту выдыхают:
- Терпеть…
И не вспомнишь теперь:
Столько зла накопилось, -
Откуда?
А в закрытую дверь
Не стучи
И в счастливые вести
Не верь.
Будут вести печальны.
Изначально,
Бездумно – зачем –
Мы за каждую ласку
В ответе?
И за каждую мысль,
От которой она родилась -
Беспощадная связь…
От себя
Не укрыться подранком
В глухую нору…
Не кричи о любви…
На ветру…
5. В. Л. Дроботу, первому поэту,
услышавшему мои стихи
Авраам, Авраам,
Этот выбор –
Уже на разрыв.
На распад, на распыл,
На тоскливый космический пепел.
На агонию петли
На горле,
На голос
Потерявшего память во сне.
Это наша любовь.
Что мы можем отдать,
Если нет своего ничего,
И чем любишь сильней,
Тем страшнее
Кровавая жертва…
Авраам, Авраам,
Отстраняющим жестом
Охрани.
Оторвись
От любви.
Астральный свет
Созревшего листа
Осенний свод
Еще небесней стал.
И проступают черные кресты –
Кресты стволов –
Сквозь праздник влажной прелести и прели,
Как первые цветы
Сквозь снег в апреле.
А в глубине
Упорный рост корней,
Их тел сплетенных
Средь комьев темных.
Закрыты от небес тяжелыми слоями,
В незрячем естестве подобные кроту, -
Так лишь кристалл и свет,
Не врозь и не слиянны,
Так лишь душа и свет
Рождают красоту.
Та обида извечна,
Что не знаешь ни дня и ни часу.
Ты - без точки опоры,
А вокруг голосит воронье.
Слишком сильный напор,
Не долить до краев эту чашу.
Только Богу известно,
Сумеешь ли выпить ее.
« Твой ангел тебя
не любит» М.Цветаева
В день ангела моего
Я тише летейских вод.
Зачем же так тяжело ?
Мой ангел, знать, пожилой,
Устало махнул рукой:
Еще помогать такой ?
Шалишь, мол, сила видна,
Ты выдюжишь и одна.
В день ангела моего
Легка, как парусный свод.
Богатство мое - во мне.
А часть потерять - больней.
А будет одна зола -
И некому пожелать.
Пройдет метла по золе -
И некому пожалеть.
Здесь единый покой,
Неподвластный биению мысли,
Только голос деревьев
Вот так, безусловно, умеет стихать.
Здесь любовь,
О которой ненужно, нелепо в стихах.
Мне б родиться такой,
Чтобы так, не спеша,
И смотреть, как любить,
И любить, как дышать.
Мне б родиться такой,
Ну, а может теперь –
Перейти на размеренный шаг?
Ну, а может теперь я пойму
Тишину и покой откровенья
И большое молчанье,
Такое бывает
В стихах между строк?
Открывая его,
Не нарушь и лавину сомненья не стронь.
Под тобой ускользающий трон,
Ну а ты – заколдованный тролль,
Потянулись к тебе легионы
Извилистых тропок и троп,
И любое касанье свежо,
Как объятья – впервые – свежи…
Где-то прежняя жизнь,
Как астральный покинутый труп,
Как слепой покалеченный зверь
Подбирается в точный прыжок.
1.
Бомж надрывно кашлял,
Мне не сват, не брат…
Каждый перед каждым
Страшно виноват…
Разрывая, делим
Неделимый свет.
Будем ли, как дети,
На исходе лет?
2.
Остерегись: там шапочный разбор.
Там каждый взгляд колючками унизан.
Завистливое равенство рабов
Торопится высокое унизить.
Локтями в бок, по головам пролезть…
Но есть
еще незанятые ниши.
И есть
еще награда на Земле
Для кротких,
для юродивых,
для нищих.
3.
Вот и все. Время к Богу идти с челобитной,
А старуха-процентщица копит грехи.
Свидригайлов и Соня – в одном человеке.
Человеку легко по теченью грести.
Человеку сидеть, безнадежно седея,
В непроглядную безвесть готовясь убыть.
Обманула мечта. Не согрела идея.
А старуху в себе – не узнать, не убить…
Нелюбимая женщина,
Постаревшая женщина
Смотрит, как посторонняя,
На свое отражение.
Долго смотрится, зоркая,
Без кривляния, искренно.
Может, все же у зеркала
Что-то вымолит, высмотрит?
Путь ей вымерян полностью,
Суетой не расцветится, -
Исповедует полночью,
Причастит ли рассветами.
Все готовится исподволь
Под неспешными звездами.
Вот и верится истово
В утешение позднее.
Смотрит в зеркало женщина...
С собой мою душу увез ты
Чтоб издали было видней,
Как в ней отражаются звезды,
А может, рождаются в ней?..
«Идёт бычок, качается,
Вздыхает на ходу…»
Не утверждай и не упорствуй:
тобой недоброе приходит.
И жизнь преступна по природе,
и Каменного гостя поступь
звучит за кадром постоянно.
И кувыркаются паяцы,
высмеивая каждый шаг твой.
досочкой пьяненькой и шаткой
за луковку – на свет.
И в тишине
за кадром – тоже
шаги звучат,
на жизнь похоже.
И там
покоя нет.
«Из желания рождается печаль, из желания рождается страх; у того, кто освободился от желаний, нет печали, откуда страх?»
Дхаммапада
У Пришвина оно
С глазами лани -
Желание.
Не сбудется – желание.
Вот женщина,
Устала, пожилая,
А всё дела.
Привычные дела.
Печаль.
Её не сразу приняла я,
И оттого роднее поняла.
Земля, нагретая за лето,
Как материнская утроба.
Рожденье – это праздник света.
Зачем же атрибуты гроба?
Есть декорации у смерти,
Как есть условности у жанра.
Но кто сказал, что смерть ужасна?
Да с той же жизнью соразмерьте.
Чуть начал жить, и вот полезли
Слепая дурь людей недобрых,
Затеи зависти, болезни, -
Да каждый – сам себе Иуда.
Нас будто гонят прочь отсюда,
А это значит: мы не дома.
Но, как финальный акт балета.
Уход твой празднично устроит
Земля, нагретая за лето,
Как материнская утроба.
1.
Поэты, как мертвые, сраму не имут.
Другие - смеются и плачут над ними.
Они - в свистопляске - одни недвижимы:
Как Будда, с холма, наблюдая за жизнью.
Не жизнь и не смерть.
Это невыразимо.
Поэты, как мертвые, сраму не имут.
2.
Только Слово есть Бог, Инструмент просветленья печали…
Только Слово есть Бог, Инструмент накопленья любви…
И, сплетаясь в клубок, эти ритмы совсем не случайно,
Приручились слегка, на бумагу послушно легли.
Так легко, точно выдох, они у тебя зазвучали,
Будто отроду жили и жили бок о бок с тобой.
Неужели так просто уходят большие печали?
И уходит из виду, из сердца, из памяти - боль?
Не ищи же ни стиля, ни формы, ни рифмы - не стоит.
Это теннис настольный, и кто-то играет с тобой.
Будь неистов в игре, будь азартен, упрям, будь достоин…
Ты поэт лишь настолько, насколько ты - Бог.
Сотворивший кумира слепец, не ищи себя зло и упрямо:
Ты поэт лишь настолько, насколько ты - Бог.
Мы заброшены в мир, как дитя, потерявшее маму:
Быть собою - и всё ! Только кто притворится тобой ?
Это путь и исток, где мы все пребывали вначале,
Где мы были собой, и еще - и уже - не людьми.
Только Слово есть Бог - Инструмент просветленья печали.
Только Слово есть Бог - Инструмент накопленья любви.
А если
железная логика
наших желаний
за гранью оценки рассудка,
пока не сгорела?
А после арену
песком засыпают скорее,
и с новым оружием
вновь закипает игра?
И бросила я удила,
и меня понесла
раздувшая ноздри
кобыла слепых узнаваний.
Храпит, не признает
малейшего права за вами:
ни вашей арены,
ни скачки - на бис –
призовой…
"Малиной напоили? *
Малиной напоили."
А. Тарковский
Иль о ней вспоминала мало?
Дождалась оттуда вестей.
Все настойчивей снится мама:
Принимает она гостей.
Удивляюсь ей, забывая,
Сколь виновна пред нею я:
И веселая, и живая,
В этом мире - совсем своя.
Ну а я - хожу еле-еле,
Еле-еле шепчу слова.
В этом сонном, бессильном теле
Я - заметна едва-едва.
Видно, грех свой не отмолила:
Век тяжелых мне не поднять.
А она - все поит малиной,
Все — от жизни - лечит меня.
Об этом - и сложно, и рано:
Таится в тумане неясном.
Но голос - разучится ранить,
И губы - не станут смеяться.
Притихшая, вовсе другая
Я буду вливаться в природу
Стихами, как будто кругами
От камня, вошедшего в воду.
« Посмотрите ! И веющий ветерок
счастлив, и солнце счастливо, и
песок счастлив, и все счастливо,
кроме человека, так как ни у ко-
го нет никаких условий. Будьте
просто счастливы».
Ошо « Алмазная сутра».
Вновь, мудрости восточной вопреки,
Условия ищу я и причины.
Я жду прикосновения руки
Во всей Вселенной - одного мужчины.
А счастьем так пронизан воздух весь,
О нем поют вечерние лучи нам.
А счастье, как дыханье, просто есть -
Бездумно, безусловно, беспричинно.
И счастье бы - напелось, нашепталось...
Любимый мой, глухая боль в груди.
И это все, что от тебя осталось.
И боли я шепчу: не уходи.
Я знаю: память так убога.
Когда стираются черты,
Я их заимствую у Бога
И говорю, что это ты.
1.
Сперва – пьянила, как вино,
Благословила на полёт.
Потом – учила быть одной,
За годом год, за годом год.
Но мы не зря приходим в мир,
Где каждому – по силам – роль,
И жизнь священна в каждый миг,
И если вся – сплошная боль.
Как меркнет свет. Как близок мрак.
Ты снова медлишь у межи.
Всего-то жить. Сегодня – так.
Всего-то - жить.
..........................
Разве это полёт?...
Снова мертвой петлей
виражи, виражи.
Каждый вдох опален,
не прожить, не дыша.
Как же хочется жить,
просто жить - не во лжи
каждый миг,
каждый шаг.
Сквозь краешек луны
Просвечивает небо,
Растает и она,
Как тают облака.
Пока же на плаву,
Закинула свой невод, -
И я в него плыву,
Пока жива, пока...
Пока - почти мужской -
Озноб нетерпеливый,
Пока - одним мазком -
Наметился закат,
Счастливый непокой,
Несбыточно-счастливый.
Остаться бы такой,
Пока жива, пока...
Мэн – цзы был принят лянским правителем.
Ван сказал: « Отец! Вы приехали ко мне,
не посчитавшись с расстоянием в тысячу ли,
вероятно, чтобы принести пользу моему царству?»
Ах, ван !
Зачем непременно о пользе?
Не это ли главное зло?
Правитель о благе страны помышляет,
Сановник для блага семьи промышляет,
Чиновник во благо свое умышляет…
Ах, ван!
Зачем непременно о пользе?
Не это ли - главное зло ?
«Камни молчат. Творческое Слово
Свое Я скрыл, Я скрыл в них.
Стыдливо, целомудренно скрывают
они Его в себе».
Первые две строки древней
Розенкрейцерской культовой Формулы.
До зари далеко.
Говори.
Но – подобно молчанию камня,
Чтобы скрытой хранить
Нить, сквозящую через основу.
Снова камень теплеет,
Согретый твоими руками.
Снова камень теплеет,
Покорный творящему Слову.
Этот звук истончается в звон
И, стихая в стихах,
Оборвется и канет
Сквозь сознание – в сердце,
И в воду, и в глину, и в камень.
Это в камне звучит –
Это очень далекое эхо
Зовущего звука
Под твоими руками
Сквозящее через основу.
Сквозь усталость –
Говори. Говори. Говори.
Невесомостью звука
Нагревая и, словно взрывая
Давно наболевшую плотность.
Говори.
Чтобы плотью восстало
Сокрытое в камне
Творящее Слово.
Дорогие мои,
бескорыстная в дружбе любовь…
Докричалась до вас,
достучалась –
и это мгновенье прекрасно,
отворившее кровь бытия.
И за други своя…
Помолчу.
Этих чувств
и касаться не стану.
Драгоценно вино ваших слов –
не пролью – унесу.
И послушно навстречу встаю
из глубин, как на суд.
И боюсь:
вдруг на суше
чудовищем я обернусь,
задохнусь и умру?
Нет, оставьте хоть капельку мне
там, на дне, в глубине,
где бы скрылась
от жадных до жизни чужой,
от завистливых рук.
Дорогие мои,
драгоценна меж равных любовь…
* * *
Кролик напрягся
От твоей нежной ласки.
В тебе его страх.
* * *
Сломаны ветви.
Ветер превращает дождь
В облака пыли.
* * *
Песня кенара.
После привычной жары
Похолодало.
* * *
Я высыхаю,
Воды уходят глубже.
Где ты, дождь любви?
Мы становимся солидными и грузными,
А глаза все отрешенней, все седей.
Даже ангелы в Раю бывают грустными,
Если думают подольше о себе.
Даже ангелы, на что ребята праведны,
Если думают подольше о себе,
Забывают про усвоенные правила
И за это низвергаются с небес.
Там у них и небеса бывают разные:
И повыше, и пониже – по судьбе.
Ну а нам с тобой – до ангелов – не рано ли? –
Если думаем все больше о себе…
- Почему эти розы - без запаха?
- Те, которые растрачивают себя на запах,
скорее увядают.
/ Из разговора с продавцом цветов/.
Говорят, аромат источать, -
Это значит - себя расточать,
Это - струны срывая, звучать
Утешеньем чужого пути.
Но карать глубиной немоты,
Не позволив сгореть и остыть,
Но лишать аромата цветы,
Дав мучительно долго цвести?
Как вино, и хмельной, и густой
Сердца розы волшебный настой,
Как напев - несказанно простой,
Как напев, на ползвуке утих.
Как цветы безголосые те,
Неприметно в чужой суете
Отшептать, отлюбить, отлететь,
Нерасслышанной тайной уйти.
Долго в гору расти
Первобытно-косматыми
Мхами – веками,
Обрываясь,
Цепляясь корнями
За камень…
Долго в гору расти.
А с горы
Путь лавины недолог
До кремнёвых ножей,
До победного пира ворон.
Свиток неба свернулся уже
Над дымящимся домом.
Испаряется кровь –
Продолжается круговорот.
Опять болит?
Утихнет понемногу.
С закрытыми глазами полежи.
Ну, потерпи.
Ну вот, и слава Богу,
Вот и прошла,
Прошла…
Не боль, а жизнь.
Пространство и время
смеются над нашей любовью,
над нашей земной,
несвободной и неповторимой.
Мы временем слиты,
но розно пространство торим,
а нас окликают
дороги, ведущие в Рим,
и это по ним
мы с тобой уходили из Рима…
Незрима
любовь, даже в бликах пространства незрима,
мерещится снова - и снова проносится мимо.
И в прошлом, и в будущем что-то лепечет, чужая,
и только во сне обнимает нас, веки смежая.
Почудится в ком-то далёком нам жест позабытый
и сразу растает, гонимый земною заботой.
Пространство и время... А наша любовь – неделима,
И то, что мы видим – лишь беглые облики дыма,
пространство и время дорог, уводящих из Рима,
а Рим, как и прежде,
незрим.
.
Знать бы,
Сращиваясь старательно
По открытой ткани обид, -
Счастье –
Это когда царапина
Побольнее раны болит.
От смертельно больного мира
В миг, когда исполнится мера,
В мир, где ласковый запах моря,
Словно ласковые слова:
На Сейшельские острова.
Вкус моллюсков, быть может, мидий,
Вкус прибоя и хруст песка,
Мир проезжий, прохожий мимо
Не пускай.
В пуховиках песка
Как я буду тебе близка…
Как я буду тебе близка –
Вся, до жилочки у виска.
На Сейшельские острова
Из песка намывать слова,
Их сливать, сливать, не спеша,
Будто небо с морем мешать.
Звуков бликами отблистав,
Как я буду тебе близка!..
Но откуда она – тоска –
Там, в песках?
Предугаданное заранее
Медитации колдовство.
Погруженность в твое дыхание,
Единения торжество.
Подсознательное решение
Архаической темноты:
Простодушное отрешение
От всего, что еще не ты.
Посягательство на творение
И вхождение в роль Творца.
И отвергнутое смирение,
Не раскрытое до конца.
И внезапное ощущение
Озаренья – до немоты.
И глубинное возвращение
Ко всему, что почти не ты.
И стремительное вторжение
Торжествующей Красоты
Просветленностью постижения
Беспредельности «Я» и «Ты».
П ослушай: есть камень и круг…
А жизнь ускользает из рук.
У смерти банальный сюжет.
Л екарства от мудрости нет.
Ю родство смертельно, поэт…
Ц елее нормальный налим:
Е му-то не метить в нули
Л ососем, что мечет икру.
А тот, кто ложится на дно,
Н е платит за хлеб и вино,
У своив: есть камень и круг…
ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ -
О жемчужина в лотосе сердца.
( Буддийская мантра-молитва).
Лотос сердца раскрылся, пороки отторгнув.
И жемчужина в чаше - слезою восторга.
Как давно вдохновенье из сердца исторгло:
- ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ.
Мантра - песня твоя, тот, чье имя забыто.
Мантра - след бытия, бытия, а не быта.
В мантре - сердце поэта с творением слито:
- ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ.
Он забыл о себе и с собой примирился.
Он, покорен судьбе, все отдав, разорился.
Он в твореньи своем без следа растворился:
- ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ.
Чтобы эти слова - исцелением муки,
Чтобы эти слова - точно теплые руки.
Утешая, врачуя, сливаются звуки:
- ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ.
«Обитель дальняя
Трудов и чистых нег»…
Обида давняя:
«На свете счастья нет»…
Холодный свет зимы
И Черной речки снег…
Когда–нибудь, и мы…
Всему предел положен.
Но ты идешь домой,
Моя благая весть.
Какие мы сейчас:
Глупее и моложе,
И знаем сгоряча:
На свете счастье –
Есть!
«Не спи, не спи художник».
Борис Пастернак
Не спи, душа, не спи,
Неспешно постиженье,
Но даль его ясна,
Хоть болью назови.
Не спи, душа, не спи,
Успеешь после жизни
Чистилищами сна
На Суд Его Любви.
Там нагота не та,
Не тайная на ложе,
Неверные шаги
Чистилищами сна.
Не спи, душа, не спи.
Ведь даже сны все строже
Неведеньем других
Испытывают нас.
« Не ветер бушует над бором…».
Н.Некрасов.
Не голубь воркует на крыше,
Не ворон пророчит назло вам, -
Поэты - авось да услышат -
Поэты колдуют над словом.
Они глухарями токуют,
Тоскуют: авось да услышат ?
Но вечер надежду такую
Назло им низложит и слижет.
Пойти б менестрелем по свету ?
Да шизом в народе не слыть же ?..
Поэтов не слышат поэты.
Поэты поэтов не слышат...
1. Любить слабого...
У вас дома есть зверушки? Собака, кошка, кролик, птички, ну, хотя бы крыса? Есть? Тогда вы меня поймёте.
За что мы их так любим? Может за то, как говорит Джон Фаулз, что они «невинны», без первородного греха. Сравнивать не умеют, завидовать…Говорит, мол, день, проведённый с животными, - это возвращение в Эдемский сад, а в обществе себе подобных – грехопадение. Может, поэтому мне так хорошо и спокойно с ними? Поухаживаю за ними, и, считай, на весь день зарядилась положительной энергией.
И всё-таки, за что мы их так любим? Может быть, любить по-настоящему можно только слабого, беззащитного, который от тебя зависит?
И кротость, и робость,
и лапочкой тянется,
извивы - из «Я» и из «Вы»,
и радость-разбег
ритуального таинства -
неравенства, сиречь,
любви…
2. Пожалейте Бога…
Кажется, я нашла нужное слово: жалость. Именно жалость. Только ею можно достучаться до нашего загрубевшего от первородного греха сердца. Жалкого можно любить. С ним не страшно сравнение. К нему невозможна зависть. Юродивые, шуты. Они понимали свою силу. И русский народ недаром любил юродивых. Поэт – всегда, во все времена – юродивый.
И Бог послал Сына своего, потому что трудно (невозможно?) любить – преклоняться, любить коленопреклоненно. И жены-мироносицы особенно поняли, поверили, пошли за Иисусом, полюбили Его по-человечески, как сына, возлюбленного. Женщины более чуткие душой, к их сердцу легче пробиться. И не выше ли подвиг жён декабристов, чем подвиг их мужей, пострадавших за идею? Можно только представить себе, как смягчались сердца всех каторжников (не только политических) при виде этих нежных, беспомощных, сильных жертвенностью обнажённого сердца женщин…
Он был Сыном, Братом и Любимым трём Мариям. Матери, сестре Марфы и Лазаря, той, что избрала благую часть, - Сыном и Братом, оставаясь Учителем. А Любимым, таким, какие бывают единственными в жизни женщины, был он для Марии Магдалины, воспетой Рильке, Цветаевой, Пастернаком. Первой, кому Он, Воскресший, открылся.
Знал, когда лила масла:
Кровью выкупить могла.
Знал: одна из тех немногих -
Душу выплеснет под ноги.
Знал: сама, своей бы волей
С ним на крест, когда б позволил.
В скорбном бдении у тела
Чудилось все время: звал.
Первую пришел утешить:
Знал.
………………………………
- Не касайся Меня! - Почему - не касайся ?
К вознесенью готовясь, берег Свой покой ?
Но ведь лишь от нее Он запретом спасался,
Ведь коснулся Фома равнодушной рукой ?
Взгляд безмерной тоски - эта встреча-прощанье,
Прежних взглядов любви - о, насколько сильней!
Взгляд безмерной тоски, как мольба о пощаде.
Крестной мукой опять - расставание с ней.
Взгляд безмерной тоски - просветленней и выше,
А Ему - напоследок - острее ножа.
- Не касайся Меня! - Ибо срок Ему вышел,
А безмерной любовью могла удержать.
………………………………….
Судьба моя - сплетенье многих линий,
И тело - только сплав умерших тел.
Я помню: Ты явился Магдалине
Не осуждать - в слепящей чистоте.
Не пристыдить - в святейшем отдаленьи,
Не грозным: за грехи свои плати !
Я помню Ты явился Магдалине
Единственно доступным - во плоти.
И в ней, любовью и стыдом палимой,
Экстаз неявным привкусом горчил.
Я помню: Ты явился Магдалине
Единственным из всех ее мужчин.
Так исподволь и так неодолимо
Даруя свет греховной слепоте, -
Явись и мне, явись, как Магдалине,
Когда закаменею от потерь...
Нельзя любить равного – говорит Марина Цветаева, и не только Марина. Холод – в равенстве. Ещё больший – если глядеть на любимого снизу вверх. Живая кровь – в жалости. Стать униженным, пострадать – чтобы люди пожалели Бога. Пожалели и полюбили.
Знаешь, Бог, как ребёнок
Доверчиво просит утешить.
Поцелуй, чтоб утихла
Обидой рассказанной боль.
И неправда досадой в душе
Не напрасно скребётся.
Знаешь, Бог, как ребёнок.
Он погибнет без веры твоей.
3. Нужен ли страх Божий?...
И как это можно: стоять в церкви, верить, что стоишь перед Богом и молить Его... о том, чтобы остался тайным грех, сладкий для одного человека и горчайший, смертельный для другого, не просто ближнего, - близкого, потому что всё тайное рано или поздно... Молить Его о продолжении этой жизни во грехе, жизни во лжи, жизни в грязи.... Значит, нужен этот Страх Божий, страх перед Божьей Карой, ничем другим не одолеть в себе беса? Бедные люди, утратившие страх и не обретшие ничего взамен...
Ходим-ходим по земле, не раз, наверное, наступаем на тот её кусочек, где суждено нам упасть, чтобы уже не подняться. Молим-молим Бога, чтобы помог нам переносить тяготы жизни в усыхающем с возрастом нашем мирке, за близких молим, за покойников дорогих, чтобы даровано им было Царствие Небесное. Но в каждой душе – червяк сомнения, а есть ли Он, а не зря ли молим, а что, как там – ни – че – го? И всё-таки страшно умирать, если грех тяжкий на душе, а никто о нём не знает, если не захотел, не осмелился, не успел попросить обиженного тобой о прощении. Ну, а если бы знали наверняка: есть Тот Свет, где всё тайное станет явным, где не скроем сердца своего, а боли, причинённые когда-то другим, пройдут через наше сердце, больнее, страшнее, чем собственные прошлые боли. Если бы знали? Были бы и тогда преступные и просто, злые, дурные, люди, были бы и тогда обманщики и лицемеры? А людей честных, живущих по совести, называли бы тогда людьми, живущими в страхе Божьем? И не было бы заслуги в добрых мыслях и поступках? И, думается, не больше ли заслуги у тех, неверующих, готовых уйти в пустоту небытия, но в поступках своих, в жизни своей не могущих преступить...
3. «Грубое» и «тонкое» Чудо.
Во времена апостолов, думаю, чаще случались чудеса. Чудеса откровенные. «грубые», ну как персты Фомы в рану. Но и тогда говорилось о ценности веры без этих перстов. Нам подарена свобода. Бог «не имеет права» на грубое, материальное чудо. Только на намёк. На что-то, похожее на плод нашей собственной фантазии. Так было со мной. Были живые глаза Иисуса, смотревшие на меня с маленькой иконки во время вспышек молнии, когда я сидела одна с отключенным электричеством в летнем оздоровительном лагере у открытого окна, за которым лил дождь. Он понял, как я нуждаюсь в нём, и как я не могу преодолеть барьер холода, отчуждение недосягаемой высоты. Божья матерь доступнее, к ней я, воспитанная советской школой, сами знаете, в каком духе, впервые обратилась, когда серьёзно заболела моя маленькая дочка.
Тонкое чудо, оно начало приходить тогда, в грозу, впервые приблизив. Надеюсь, с тех пор оно незаметно присутствует со мной. Верю.
И ещё: думаю, всё, о чём я сейчас написала, уже написано кем-то, кто мудрее, давным-давно. Не знаю, все ли эти мысли собраны там. Или они разбросаны по разным книгам. Невозможно прочитать всё, написанное людьми за время существования письменности. И это неспроста. Всё неспроста в этом мире. Значит, так и надо. Потому что, не для людей ты думаешь, пишешь, а, главным образом, для себя. Вот почему и не так важно, пришло ли к тебе признание при жизни, и даже после жизни. Ты жил, ты думал, ты чувствовал. Всё это не погибает, если хоть один человек (ты сам ) был свидетелем живого биения мысли и чувства. Вот зачем нужны даже плохие стихи.
И всё-таки я не решила вопрос о простоте и сложности. О «грубом» и «тонком» Чуде. О страхе Божьем и любви-жалости к Богу. Не решён он Богом во мне. Думаю, я не раз вернусь к нему ещё. Приглашаю всех нас к раздумью.
1.
Пели метели,
Голос глуша.
В гаснущем теле
Ярче душа.
Мудрость и первенство –
Карты не в масть.
Сестры – соперницы:
Старость и страсть.
2.
Не то, чтоб на радость,
А близкой наградой чревата, -
Вальяжно, степенно
Вступает в людей и права.
Утешит: при жизни
Ты будешь во всем виновата.
Потом, постепенно,
Ты станешь немножко права.
На лицах, отжатых
Под прессом крепчающей дани,
Не рано, не поздно, -
А тень проступает, строга.
И все же от жажды
Земного еще оправданья
Нерадостной прозой
Порой подплывает строка.
3.
Под сонной маской молодости – властно
Сквозят твои, исконные черты.
А время разрушает ежечасно
Иллюзию безликой красоты
Как жар клинка сквозь сон старинных ножен -
Способна опалять и опьянять
Иллюзия: -- Я сам кому-то нужен!..
А не кому-то что-то -- от меня…
Наивна и легко опровержима, --
Вся – вызов: -- Что? Слабо? А ну, посмей!
Плутовка-жизнь, прикидываясь жизнью,
Ждет, чтобы жизнью притворилась смерть.
Так, иногда друг другу помогая,
А чаще - разрушая и дробя,
С иллюзии иллюзия другая
Все тянет одеяло на себя.
Иллюзия ума потащит в драку, -
И споришь - и с другими, и с судьбой.
Но, повинуясь внутреннему знаку.
Оглянешься - вальсируешь с собой.
И этот тур с собою - юн и вечен,
Как древних манускриптов перевод.
И, как рассвет сопровождает вечер,
Так боль сопровождает переход.
И, умирая, жалкий и убогий,
И, возрождаясь в переливах форм,
Ты вдохновенью учишься у боли,
Не отвлекаясь на спокойный фон.
4.
Симе Поволоцкой
Из дали взгляда
Чему-то рада, -
Немолодая.
Под наши речи
Сидит, гадая
О близкой встрече.
Над нею веют
Благие вести –
Ей быть нестрогой.
Благоговея.
Тихонько трогать
Людей
И вещи.
5.
Выбираю цвета осенние:
Терпко-желтые, жухло-красные.
За обоих нас – во спасение –
Угасание жизни праздную.
А деревья уже небесные:
Тонкой проседью, яркой прошвою
Высветляют земное прошлое.
И в глаза друг другу над бездною,
Как деревья, почти небесные…
6.
Снова лапочки-лучики свесит
Нежный котик небесных кровей.
Снова радость нам издали светит
Шоколадной оберткой в траве.
Хорошо ей, траве, не бояться осеннего тлена,
Если в клубнях подземных - весна, для весны,
о весне.
Хорошо ей, траве, возвращаться из зимнего плена,
Только верой одной зеленея под снегом во сне.
7.
Вечер символами полон,
Только имя улови…
Ночь стирает всю палитру,
Купиной неопалимой
Проступает контур сути,
Отступает суета…
Если так
Стирает старость
Буйство красок
Сладострастья, -
Может там,
За гранью пола,
Тайна истинной любви?..
Я погружаюсь в тёмный океан
отчаянной,
отчаявшейся жизни.
Отчётливые контуры стирает
холодная вода,
стихает
шум подсказок,
под скалами
шевелится живое…
В твоей же воле
всё -
так прочь
из этих мест!
Туда, где мел на дне,
и где резвится стая,
где мелководно
жизнь произрастает
невдалеке
от чудищ в глубине.
Бывает: чужое сиянье
В твое проникает окно,
Такое простое слиянье
Рассчитанных звуков в одно.
Всего лишь слова, а за ними –
Неброская тайна письма.
Восторг окрылит и поднимет,
Как будто летаешь сама.
И дело привычное вроде,
Но вскоре трезвеешь: не Рай.
А ты и в невыгодной роли
До самозабвенья играй!
Ты сам - меж собою посредник.
Суфлирует, кажется, Бог,
Поэтому в акте последнем
Твой выход, пожалуй, не плох.
1.
Утрата утра –
День горячечный,
Где в сутолоке
Суть скрывается.
А вечер старчески сутулится.
И не смеется и не плачется.
Глаза глубокие, незрячие.
Какой ценой
За мудрость плачено?
2.
Без'образной
Бывает красота,
Как белый свет,
Сливающий цвета,
Безоблачна,
Безмерна,
Нестерпима –
Проходит мимо.
3.
Слова –
Подмены и обманы.
Слова,
Поддетые на вилку.
Метафорические брызги,
Осколки
Прежнего значенья.
Слова – звучанья,
Звонко, колко
Навеянные льдистым ветром
На ткань, распятую на пяльцах.
Слова –
На откуп и на ощупь.
Слова –
Всевидящие пальцы.
4.
«Я слово позабыл…»
Осип Мандельштам
Поток сознанья
Утром
Лишь потеки,
Потеки на бумаге
И потемки
В душе.
Ночные ласточки,
Бесшумные крыланы
Умчались прочь.
И взвыло воронье…
Метафоры бессильное
Кривлянье.
Бесчувственные
Происки ее…
1.
Вагон метро. Одна и не одна,
Та, у окна, поднимет взгляд тяжелый,
Взгляд сквозь меня. А в чем моя вина?
Сверкание моей зеркальной сути
Для чьих-то слез, для чьих-то слов и судеб.
Я – зеркало, а зеркало не судят…
Но будет
Резче тень и глуше мгла
В тот день,
Когда закроют зеркала.
2.
А ночью и дольше и дальше
С отчетливым привкусом фальши
Сквозь зеркало время текло.
В простуженном доме не просто
Сберечь для ребенка тепло.
В простуженном доме не просто –
Срывать себя, сонную, с простынь.
Вживать себя в тусклое утро,
В тоскливо-домашнюю утварь…
А та, из окна,- визави,-
Она бы печально и мудро
Учила ребенка любви.
Последнее стихотворение цикла вошло в книгу "Блажен идущий".
Перламутровым холодом
Ранняя рань.
Только «цинь» и «цзюань» –
защебечут в ветвях
птичьи речи.
Как вливается «инь»
в эту мягкую синь…
От меча
и от чаши
уводят следы
и до чистой
высокой воды.
Там под ясной луной
очищается сердце моё
и поёт
об изменчивом «инь»
всей лесной тишиной,
и зелёному ветру,
который
мне льётся на грудь.
Путь
заветный
звенит по камням,
и его
оттеняет скала…
И старик не заметил,
как ночь подошла.
Тем больнее, чем ближе души, -
Слишком близко и слишком рано, -
Свежим блеском открытой раны, -
Две свободы друг друга душат.
Две свободы ломают крылья,
Две свободы в ревнивой дрожи,
И гордыня любви дороже,
И печально глаза закрыли
Тени ангелов за спиной.
В тихом ночном просторе,
В тихом ночном окне
Дерево ветви простерло,
Ветви простерло ко мне.
Видишь, сдавили горло
Тени дневных обид.
Дерево ветви простерло:
В душу мою глядит.
Словно душа родная,
В тихом ночном окне.
Главное что-то знает
Дерево обо мне.
В тихом ночном просторе,
В тихом ночном окне
Дерево ветви простерло
Прямо в душу ко мне.
Неосознанная тревога
Мне во взгляде твоём видна.
Вот и я… Подожди немного,
Я так долго была одна.
Может, главное в нас нарушится –
Обретённая тишина?
Дай всмотреться в себя, дай вслушаться,
Постоять ещё у окна.
Близость – это всегда тревога:
В ней угроза и суета.
Только Бог постигает Бога,
Пустоту не поймёт пустота.
- Отдай мне свою душу...
- Душу можно отдать - Богу. Или продать - Дьяволу.
Из частной беседы.
- И кого ты ждешь, душа ?
И сама-то - что ты можешь ?
Коль цены себе не сложишь,
Не получишь ни шиша.
- Не беда, что у поэта
За душою - ни гроша.
А беда, что у поэта
Слишком бедная душа.
Для дельца и торгаша
Тоже слишком хороша...
- Для кого же - по плечу ?
Для Батыя ? Для Мамая ?
Налетит, сомнет, сломает...
- Жду такого, как сама я.
Лишь такого - и хочу.
1.
Пусть мертвые хоронят мертвецов,
А ей – живой – живого – хоронить.
Какое у нее сейчас лицо:
Вслепую рвет нервущуюся нить.
Умершим – мир. Умершие молчат.
А это писк разбившихся галчат.
Не слышать бы: они еще кричат.
Кричат.
2.
Никогда: ни спьяну, ни в бреду
Я тебе не причиню вреда.
Без упрека, тихая, уйду.
Тайное огласке не предам.
Но стыда тончайшая игла,
Словно бы дитя не сберегла.
3.
Если временем тоску
Не потушишь,
Время катится к виску
Вместе с тушью.
С оборота заплачу
И подушный:
По морщинкам прежних чувств
На подушку.
4.
Как носят ребенка,
Так носят любимых –
Под сердцем.
Границы бесстыдно стирая,
Себя и не мыслят раздельно…
А впрочем, химеры
Не зря умирают
Задолго до часа рожденья.
* * *
Ф.И. Тютчеву
А после
По стеклам зеркал
Неотвязное время стекло,
Попытки протеста
Глуша дребезжаньем трамвая.
«Бессмертная пошлость»
Глядится в пустое стекло,
Под маской морщин
Первородство свое узнавая.
Желанных гостей
Баловали на вольных хлебах,
А в этой казарме
Живет ощущенье сиротства.
И не расхлебать
Ту, что жирной была и густой,
Когда-то казалась
Намного важней первородства.
Не по воле - грешница.
Схиму - не приму.
Не идет Утешница
К дому моему.
Все ж во тьму кромешную
Не толкай, постой.
Может, кто-то грешную
Назовет святой.
Может, где-то теплится
За меня свеча.
Оттого и терпится
Каина печать.
Больно взгляд твой колется -
Я гляжу во тьму...
Может, кто-то молится
Лику моему.
Не целовал и не благодарил –
Упал ничком, от ласки ослабев.
И – будто свет нездешний озарил :
Она забыла сразу о себе.
О том, как шла – к чужому – через стыд,
Томленье тела жаждала унять,
О том, как жар ее успел остыть
От рук чужих, не тронувших огня.
Под свет неверный, слабый, - заоконный –
Он ниц упал – упал, как пред иконой,
Скрывая просветленное лицо.
И в этот миг подумалось наверно:
Кем ни был он – убийцей, подлецом –
Он в этот миг очистился от скверны.
И сердце защемило от тоски:
Ведь даже с тем, с кем были так близки,
C кем обо всем на свете забывала
В единое сливаясь до утра, -
Ей так светло и чисто - не бывало.
Исполнившись покоя и блаженства
И, как дитя, угодна небесам, -
Она, склонившись, материнским жестом
Погладила его по волосам.
* * *
Пророчил ворон: вечно месту пусту.
Но пуля вылетает вслед за пулей,
Вслепую тычась в каменную стену,
Вникая в суть разящими краями…
На камень капля падает за каплей,
Стекая неуверенно, неточно,
Стихийно, неоправданно, случайно, -
Нехитрый тест,
Сличаемый с ключами, -
Сливая текст
К одной последней точке,
Где каждый ритм,
Любой размер –
Любовь.
А.С.Пушкин.
«Как бесконечно одинок был Пушкин все это время...»
Ахматова «Гибель Пушкина».
« Зашел к Пушкину. Первые слова, кои поразили меня в чтении псалтыря: « Правду твою не скрыв в сердце твоем». Конечно, то, что Пушкин почитал правдою, т.е. злобу свою и причины оной к антагонисту - он не скрыл, не угомонился в сердце своем и погиб» .
Из дневника А.И. Тургенева
31 янв. 1837.
1.
« Правду твою не скрыв в сердце твоем...»
Тяжким была - правда твоя - крестом.
Крест свой мы сами, слепо, себе куем,
Чтобы себя - во искупленье - распять потом.
В этом тепличном рассаднике общих мест -
Тонкою гранью сквозь светскую грязь сиял.
Выше ты был - и не дали права на месть.
Чище ты был - и не дали пачкать себя.
Можно ли жить, такое - в сердце тая ?
Грозным смиреньем - гордыню почти поправ ?
Это - чужая дорога, а не твоя, -
Не для тебя, не на твой африканский нрав.
2.
О, если бы жизнь свою - за други своя !
Так - после бала - устало снимают фрак.
Но пить по каплям этот медленный яд,
Который сочится под видом дружеских фраз ?
Нет, зависть к мертвым - это не бред, не муть, -
Когда живущие - нагроможденье льдин.
Из всех живущих - никто - не нужен ему.
Те гибли - вместе, а он - и в конце - один.
Охвачен желаньем, молил, как последний смерд, -
И разве могла хоть одна перед ним не пасть ?
Покорной любовницей руки целует смерть -
Последняя, самая сильная в жизни страсть.
А.Блок
1.
А. Блок в мае – июне 1921 г.
С отъезда, с Москвы так и маюсь.
Читал там стихи, как во сне.
Все сразу цвело этим маем,
И было тепло. Но не мне.
Ночное далекое небо.
Полегче. К окну подойти.
Прислали мне русского хлеба
Без примеси даже…почти.
Лишь тень уходящего чувства:
Заплакать бы, Любу крестя…
Россия, проклятая чушка,
Сжирает родное дитя.
2.
А. Блоку
Мне с детства это было очень важно,
Как у воды песок змеится влажно.
Но кто-то рано мне пути зафлажил,
Совсем другой расклад определил.
На третьей трети заданного кросса
Перед глазами ледяное просо.
Ну вот и снова рассвело и смерклось,
И не успеть додумать: жизнь короче.
Но чувствую: все прояснится к ночи.
Не суетись. Все станет страшно просто,
Когда дойдет до жизни и до смерти
Примечание:"зафлажил" - охотничье выражение,
охота на лис и волков - оцепление участка леса
флажками, чтобы звери не прошли.
Рильке.
"Я так один". Райнер М. Рильке
/ из стихотворения, написанного
на русском языке/.
Это гимн одиночеству
Рильке слагал вдохновенно.
Это ночи, смиренные ночи
Текут, разделяясь по венам.
Это детское непониманье
Погони за миром.
Это люди - в своей неуемной заботе -
Идущие мимо.
Это детский вопрос: - А зачем? -
Это дружба с вещами.
Это скрытая жизнь
0 сокрытом грядущем вещает.
Это скрытая жизнь
И зверей, и полей, и деревьев,
Шумящих от ветра.
Прорастанье вглубь,
Восхищенная жажда ответа.
Так один...
Но потребность - отдать -
Разрывает набрякшие вены.
Так один...
И большая беда, как тогда,
Слепо рвется сюда, натыкаясь на стены.
Так один...
И отринутый мир
Не вмещает его откровений.
Так один...
Сокровенные мысли чернеют от крови,
Текущей по венам.
Это просто итог, это новый виток,
Это боль приближенья ответа.
Это горькая радость - великая радость поэта.
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
« Ты, стол накрывший на шесть душ, меня не посадивший - с краю».
« Я - жизнь, пришедшая на ужин !»
М.Цветаева (из последнего
стихотворения - 6.03.1941).
Марина примеряет смерть...
И кто - последний - был ей нужен
Перед последней из разлук ?
Молчит пришедшая на ужин,
Не приглашенная к столу.
Марина примеряет смерть...
Так платье ушивалось прежде,
Уже в иглу продета нить,
А все не сладить ей с надеждой:
Повременить бы с той одеждой.
Повременить...Повременить...
Марина примеряет смерть...
* * *
«И там напишу картину…»
Из дневника Марии Башкирцевой
12 июля 1883 г.
И я напишу картину…
Там небо вдаль убегает,
Там дышит земля нагая.
Просторно дышит земля.
И жизнь, такая простая,
Теряется в том просторе.
И может, совсем не стоит
Так дорого ей платить…
* * *
Это к жизни болезнь,
Потерпи же,
Погрусти
Потихоньку одна.
Ранний вечер,
Прозрачно белёсый,
Утеплён в переплёте окна.
Что ему, в Лиссабоне, в Париже
Выводить, наклоняясь пониже,
По живому свои письмена?
Рассекающей тени л`езвие,
Тьма потерянности, тупик.
Это к жизни болезнь,
Потерпи же,
Потихоньку одна
Потерпи.
ДРУГОЙ
С.С. Аверинцеву
Там, где сольются
Высота и низость,
И по ночам
Разводятся мосты…
Близки до боли,
И до боли «близость
Есть теснота
И мука тесноты».
В медлительные
Огненные ночи,
Под покрывалом
Липкой духоты,
За пазухой – душой
Исповедально:
Не ближний – дальний!
И сон наш рядом
За семью печатями,
С желаниями, болями,
Печалями,
В зародыше, рождении,
Начале,
Отчаянно друг другу
Замолчали,
Отчаянно цепляясь за себя.
И головы с подушки не поднять,
Тяжелый сон…
В начале было слово…
- Что сделал в этой жизни
Для Другого
Ты сделал для Меня.
* * *
Я ее пронесла через грязь,
Опустила на землю в саду.
Может, это не сад,
О котором мечтала Марина?
Снег на цыпочках шел,
Он боялся обидеть траву,
И усталая жизнь
Принимала холодное чудо.
Ну, откуда
Здесь птицам запеть?
Мотылькам появиться откуда?
Этот легкий, летящий
Творящий безмолвие снег…